ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
правитьXXI.
правитьБезъ всякой мистификаціи предлагаю читателю опредѣлить, къ какому году (конечно, нынѣшняго столѣтія) относятся слѣдующія извѣстія (изъ какой газеты я ихъ беру, читателю совершенно безразлично, нумеръ новогодній):
Статья передовая: «Минувшій годъ, по отношенію къ внутренней жизни нашего отечества, не отличается ничѣмъ выдающимся: это былъ годъ, такъ сказать, будничный, заурядный, не ознаменовавшійся никакими крупными событіями положительнаго характера, не возбудившій въ обществѣ никакихъ особыхъ надеждъ и, въ то же время, не принесшій никакихъ существенныхъ разочарованій…»
Народное хозяйство и финансы: «Истекшій годъ относительно экономической жизни долженъ быть по всей справедливости названъ годокъ застоя и кризиса. Правда, русское народное хозяйство давно уже не видало свѣтлаго времени, но минувшій годъ выдается изъ ряда вонъ. Земледѣліе, коренной промыселъ нашей страны, страдало, въ одно и то же время, и отъ мѣстныхъ неурожаевъ, и отъ затрудненій въ сбытѣ продуктовъ за границу. Въ цѣломъ, сборъ озимыхъ хлѣбовъ былъ въ истекшемъ году выше средняго, но за то можно указать нѣсколько обширныхъ районовъ, въ которыхъ урожай хлѣбовъ и травъ былъ болѣе, чѣмъ неудовлетворителенъ…»
Право и судъ: «Рѣдко какой годъ вносилъ столько тревоги и потрясенія въ спокойную и невозмутимую сферу правосудія, какъ истекшій. Онъ напомнилъ въ этомъ отношеніи, недоброй памяти, бурный 1878 годъ, когда, подъ вліяніемъ минутнаго увлеченія, чуть было реакціонному потоку не удалось снести зданіе судебныхъ учрежденій, сооруженіе которыхъ стоило столькихъ усилій…»
Русская литература: "Истекшій годъ, конечно, по многимъ причинамъ останется въ лѣтописяхъ русской литературы однимъ изъ самыхъ черныхъ годовъ. Уже по одному тому, что литература служитъ отраженіемъ жизни, она не можетъ процвѣтать въ такіе моменты, когда падаетъ пульсъ общественной жизни, оскудѣваютъ всѣ умственные интересы, когда люди, предаваясь полной апатіи и безпробудной спячкѣ, словно въ бреду бормочутъ отдѣльныя безсвязныя слова и фразы изъ своего прежняго умственнаго достоянія, мѣшая и путая ихъ Богъ знаетъ съ какою безсмыслицей, и когда неожиданно воскресаютъ такія явленія, такіе взгляды, которые казались давно уже покоренными въ историческомъ прошломъ.
«Но положеніе литературы въ такіе моменты дѣлается еще тяжелѣе, чѣмъ всѣхъ отраслей жизни. Жизнь имѣетъ свои тепленькіе, уютные уголки, въ которые она пугливо прячется, когда на улицѣ холодъ и непогода, и, грѣясь у какого-нибудь отраднаго огонька, выжидаетъ наступленія тепла и ведра. По литература по самому существу своему есть растеніе, ростущее на юру и потому неизбѣжно подвергающееся всѣмъ буйствамъ стихій. Литература, забравшаяся въ уголокъ, перестаетъ быть литературой. Писатель, пишущій для двухъ-трехъ друзей или, еще лучше, для самого себя, становится въ высшей степени въ комическое, плачевное и неблаговидное положеніе курицы, кладущей яйца для того, что бы самой же и поѣдать ихъ… Ненадежность читателя отразилась неизбѣжно на энергіи писателей. Они положительно потеряли сознаніе, кія кого писать и для чего, кого можно нынѣ вразумить или расшевелю. При такомъ нравственномъ состояніи лучшихъ писателей понятно, что нечего было и ждать отъ прошлаго года, чтобъ онъ особенно двинулъ впередъ русскую литературу, ознаменовался бы какими-нибудь блистательными успѣхами въ видѣ новыхъ словъ, новыхъ вѣяній и какихъ бы то ни было яркихъ проявленій…»
Теперь я предложу читателю радъ фактовъ изъ трудовой жизни Россіи: "Благодатная весна въ полномъ разцвѣтѣ; въ поляхъ, лугахъ, садахъ и огородахъ все ростетъ, цвѣтетъ, благоухаетъ; грунтовыя дороги просохли и сдѣлались удобо-проѣзжими; даже городская уличная грязь изъ полужидкаго состоянія перешла въ твердое, сохранивъ на свое! поверхности колеи, ямы и другія неровности. По всѣмъ дорогамъ, ведущимъ въ городъ, каждое утро тянутся возы съ пенькой и хлѣбокъ, направляясь къ одному пункту въ городѣ — къ большимъ каменнымъ до мамъ, украшеннымъ живописною вывѣской: «винный складъ и торговля товарищества братьевъ В.», на огромномъ дворѣ которыхъ каждый день пріемъ пеньки и отпускъ водки безпрерывно идутъ съ утра до ночи. Вечеромъ обратное движеніе: убогія лошаденки съ пустыми телѣгами и спящими пьяными крестьянами плетутся знакомою дорогой къ своикь дворамъ… Такихъ кабаковъ развелось у насъ множество и во всѣхъ ихъ кабатчики устроили двойную торговую операцію — продаютъ водку и скупаютъ пеньку, коноплю, хлѣбъ, овесъ, скотъ, птицъ, домашнюю утварь, земледѣльческія орудія и прочее движимое крестьянское достояніе.
"Виды на урожай еще не опредѣлилась. Сначала шли вѣсти благопріятныя и Изъ самыхъ различныхъ мѣстностей то и дѣло сообщали о «благодѣтельныхъ дождяхъ». Но потомъ то тамъ, то здѣсь стали раздаваться жалобы на засухи. Въ Крыму хлѣба постепенно погибаютъ отъ недостатка влаги. Изъ всѣхъ его уѣздовъ слышатся сѣтованія. Жалуются еще въ южной и отчасти средней части Саратовской губерніи, да въ Вятской…
«Съ наступленіемъ лѣта начались и наши обычные пожары. У насъ Помары не только часты, но и всегда опустошительны. Если у кого загорится изба, то рѣдко бываетъ, чтобы огонь не перебросило къ сосѣдямъ, а тамъ, глядишь, съ двора на дворъ огонь пойдетъ гулять по всему селу. Пожары, во время которыхъ сгораютъ цѣлыя села, а иной разъ и города, бываютъ очень часто…»
Если бы читателя спросить, къ какому году относятся эти факты, онъ, конечно, ничего бы не отвѣтилъ. Какой, напримѣръ, годъ мы переживали безъ крупныхъ событій, безъ надеждъ, безъ разочарованій? Когда у насъ не было пожаровъ, когда кабатчики не обирали мужиковъ, когда въ городахъ не было уличной грязи, — о какомъ же, значитъ, годѣ рѣчь? Если бы я сказалъ, что эти извѣстія относятся къ 1875 или 1850 году, чѣмъ бы меня читатель опровергъ? А если бы я сказалъ, что рѣчь идетъ о 1887 годѣ, что читатель нашелъ бы въ моихъ словахъ несообразнаго?
Къ отдѣльнымъ годамъ у насъ можно пріурочить лишь очень громкіе факты, вродѣ рожденія Петра Великаго, войны двѣнадцатаго года, освобожденія крестьянъ, или выдающіяся бѣдствія, вродѣ повальнаго голода или холеры. По затѣмъ жизнь идетъ до того ровно, ползетъ такимъ черепашьимъ шагомъ, что и въ столѣтія не замѣтишь въ ней почти никакой разницы. Трехпольная система, которою началась русская исторія, до сихъ поръ осталась все тою же системой; какъ народъ «бродилъ» до Бориса Годунова, прикрѣпившаго его къ землѣ, такъ онъ и опять забродилъ, получивъ свободу; неурожаи и голода остались все тѣми же голодами и неурожаями и къ средствамъ, придуманнымъ Годуновымъ, не прибавилось ни одного новаго. И строится деревня все такъ же, какъ она строилась при Герберштейнѣ, и горитъ она изъ года въ годъ попрежнему, какъ свѣчка (даже говорятъ, что она стала теперь горѣть сильнѣе).
И, въ то же время, въ этомъ застоѣ есть и движеніе. Во внѣшнемъ обиходѣ Россія ушла очень впередъ; ушелъ не только городъ, — ушла и Деревня. Деревня жжетъ теперь керосинъ, ходитъ въ «спинжакѣ», играетъ на гармоникѣ и даже танцуетъ «кадрель». А городъ, въ этой самой Цивилизаціи, ушелъ и еще дальше; только куда же онъ пришелъ? Если вѣрить иностранцамъ, то едва ли мы ушли дальше керосиновой цивилизаціи, спинжака и гармоники. Положимъ, что такой отзывъ дѣлаютъ о васъ нѣмцы, но тѣ же нѣмцы недолюбливаютъ французовъ больше, чѣмъ насъ, и, однако, ничего подобнаго о нихъ не разсказываютъ. Вотъ что, напримѣръ, пишетъ о Россія нѣмецкій журналъ Gegenwart. «Какъ только перешагнешь рижко-витебскую желѣзную дорогу, — говорить Gegenwart тотчасъ же исчезаютъ всѣ условія для европейской цивилизаціи, — ни сознанія права въ общественной жизни, ни понятія о справедливости въ частной, нѣтъ слѣдовъ правды, искренности и вѣрности въ личныхъ сношеніяхъ, нѣтъ уваженія къ честному труду. Общественныя отношенія заключаются только въ желаніи напакостить сосѣду… Никто никому не довѣряетъ… И никто не видитъ зла въ этомъ, такъ какъ всѣ мыслятъ по-азіятски, а не по-европейски. И откуда могутъ на этой почвѣ вырости правда и вѣра? При полномъ отсутствіи основъ для цивилизаціи въ Россіи, неудивительно, что у русскаго народа нѣтъ ни науки, ни искусства» (эту выписку я взялъ изъ Московскихъ Вѣдомостей).
Это отзывъ, конечно, враждебныхъ людей, но враждебность здѣсь не причемъ, потому что и хвалить можно съ тѣми же самыми цѣлями. И, тѣмъ не менѣе, Gegenwart, все-таки, правъ, что у насъ каждый норовятъ лишь напакостить каждому и что купецъ третьей гильдіи, съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ во главѣ русской цивилизаціи, совсѣмъ выскочилъ изъ себя и потерялъ мѣру своего роста. Этотъ дореформенный человѣкъ почувствовалъ себя хозяиномъ положенія: онъ господинъ въ лавкѣ и на базарѣ, онъ орудуетъ и въ губернскомъ банкѣ, и на фабрикѣ; онъ творить въ городѣ дороговизну, онъ наровить стать хозяиномъ и въ земствъ.
Но, вѣдь, дореформенный человѣкъ народился не сегодня, — онъ сегодня только вылѣзъ изъ-подъ спуда и сталъ господиномъ положеніи лишь потому, что оказался не въ авантажѣ интеллигентъ. Gegewart только и говоритъ, что объ этомъ выскочившемъ изъ себя человѣкѣ, съ которымъ дѣйствительно невозможно никакое общежитіе и который повсюду вноситъ только содомъ. Подумайте, какое возможно общежитіе, напримѣръ, хотя бы въ Балашовѣ. Проживаетъ въ этомъ городѣ нѣжій дикій человѣкъ, который колотитъ свою жену, какъ колотятъ только шубу противъ моли. И вотъ, когда разъ дикій человѣкъ вздумалъ бить свои жену, сосѣди у него ее отняли и увезли. Тогда дикій человѣкъ начать стрѣлять изъ оконъ своей квартиры въ собравшуюся толпу. Другой дореформенный человѣкъ въ томъ же Балашовѣ (содержатель гостиницы) обварилъ кипяткомъ изъ самовара свою жену и она умерла на другой ке день. Или, въ той же Саратовской губерніи, въ Покровской слободѣ, существуетъ обычай являться въ знакомые дома ночью и требовать угощенія.
Недавно къ сельскому старостѣ, человѣку весьма почтенному и зажиточному, явилась за полночь подгулявшая компанія и потребовала воды Когда же гостямъ въ ней было отказано, они выбили камнями въ домѣ всѣ стекла. Или дореформенная мать жалуется на своего сына, что онъ укралъ у нея двѣ ложки варенья. Назначается судебное разбирательство.
" — Въ чемъ вы обвиняете своего сына? — спрашиваетъ судья дореформенную мать.
" — Въ кражѣ варенья со взломомъ.
" — Но, вѣдь, вы видите изъ показанія свидѣтелей, что никакого взлома не было. Наконецъ, на какомъ основаніи обвиняете вы, когда вы сами не видѣли, и въ чемъ вы его обвиняете?
" — Въ кражѣ сбруи и варенья.
" — Но, вѣдь, цѣла и сбруя, и банка варенья?
" — Да, но онъ изъ нея уже взялъ варенья.
" — Скажете, обвиняемый, брали вы изъ банки варенье?
" — Бралъ.
" — И много?
« — Двѣ столовыхъ ложки. Въ протоколѣ это записано».
Судья обращается къ дореформенной матери и спрашиваетъ, во-сколько она цѣнитъ пропавшее варенье. «Рубля въ два», — отвѣчаетъ мать. Судья на это замѣчаетъ: «немного дорого» — и оправдываетъ обвиняемаго.
Газета, изъ которой я беру эти факты, называетъ ихъ «курьезными». Но какой же курьезъ въ томъ, что васъ могутъ подстрѣлить ни съ того, ни съ сего, когда ночью къ вамъ могутъ ворваться гости и перебить всѣ стекла, или же потянуть васъ въ судъ «такъ», просто изъ фантазіи.
Или такой случай:
Мировой судья въ Одессѣ разсматриваетъ дѣло по обвиненію полиціею нѣкоего Николая Сухова, еще среднихъ лѣтъ, въ покушеніи на мошенничество…
" — Ваша фамилія Суковъ?
« — Точно такъ, г. судья, Николай Суковъ», — робко отвѣчаетъ обвиняемый.
Въ полицейскомъ протоколѣ говорится, что нѣсколько дней тому назадъ Суковъ, съ двумя записками: отъ содержателя ресторана на пароходѣ «Михаилъ» и отъ ресторана парохода «Петербургъ», — покушался получить изъ лавки окорокъ и 4 фунта сосисекъ, и у торговки на Греческомъ базарѣ другіе продукты. Обѣ записки оказались подложными.
" — Что вы скажете, обвиняемый, въ свое оправданіе?
" — Ничего, г. судья… я ничего не знаю, какъ все это произошло.
" — Записки эти вами писаны?
" — Нѣтъ, писалъ ихъ другой… знакомый мой, Иванъ…
« — Ну, разскажите, какъ было дѣло… Отчего вы такъ дрожите? Успокойтесь, не бойтесь и разскажите все, какъ можете…»
Но Суковъ еще больше дрожитъ. Блѣдное, исхудалое лицо его подергивается конвульсіями, на ввалившихся глазахъ показываются слезы.
" — Я… г. судья… дрожу… постоянно… Это со мною давно…
" — Отчего же, отъ пьянства?
" — Нѣтъ… Я водки никогда не пилъ… Это… два года тому назадъ я упалъ на пароходѣ въ трюмъ, разбился… лежалъ больше года въ еврейской больницѣ… а потомъ остался безъ должности… Я долго служилъ въ Русскомъ Обществѣ… Я, г. судья, былъ ученымъ поваромъ… служилъ на пароходахъ…
" — Чѣмъ же вы въ послѣднее время занимались?
" — Ничѣмъ… послѣ болѣзни за это «дрожаніе» меня уже нигдѣ не принимаютъ… и вотъ уже восемь мѣсяцевъ, какъ я остался безъ куска хлѣба… родныхъ у меня нѣтъ…
" — Вы раньше судились, въ тюрьмѣ сидѣли?
« — Боже меня упаси, г. судья… никогда… меня на всѣхъ пароходахъ знаютъ за честнаго человѣка и только всѣ называютъ меня несчастнымъ…»
Судья пристально всматривается въ обвиняемаго.
" — Скажите, обвиняемый, вы не находились ли… въ отдѣленіи умалишенныхъ, въ больницѣ?
На блѣдномъ лицѣ несчастнаго выступаетъ краска.
" — Да, г. судья… я находился тамъ два съ половиною года…
" — Давно это было?
" — Больше десяти лѣтъ тому назадъ.
" — Что же, вы пьянствовали?… по какой причинѣ вы попали въ больницу? Разскажите, не стѣсняйтесь.
" — Да, видите ли, я имѣлъ… столкновеніе… съ помощникомъ капитана парохода «Нахимовъ», — ну, и все послѣ этого случилось…
" — Что же случилось: вы утопали?
" — Нѣтъ… онъ меня ругалъ… я ему отвѣтилъ грубостью, — ну, онъ приказалъ меня повѣсить… къ мачтѣ вверхъ ногами.
" — И долго вы висѣли въ такомъ положеніи?
" — Какъ мнѣ тамъ разсказывали, больше полчаса… Ну, послѣ этого происшествія я не знаю, что со мной было, только я очутился въ домѣ умалишенныхъ и долго тамъ себя не помнилъ. Потомъ я выздоровѣлъ и долго… до послѣдняго несчастія, паденія въ трюмъ, служилъ поварокъ на «Михаилѣ». Теперь я въ полномъ разсудкѣ.
« — Ну, разскажите, какъ попали къ вамъ эти записки…»
Суковъ разсказываетъ, что въ день ареста встрѣтилъ своего стараго знакомаго Ивана и разсказалъ ему о своемъ горестномъ положеніи: «Я нѣсколько дней ничего не ѣлъ, не имѣлъ даже на ночлежный пріютъ и говорилъ, что готовъ покончить съ собою». Иванъ сталъ успокоивать Сухова, пригласилъ въ трактиръ на чай, сказалъ ему: «ничего, я опять служу на пароходѣ… я тебя какъ-нибудь пристрою» — и далъ Сукову выписки: «иди, говоритъ, возьми въ лавкахъ для меня продукты, а я, пока, зайду въ другую лавку». Съ этими записками Суковъ и попался.
На вопросъ судьи: служитъ ли виновникъ его несчастія помощникомъ капитана и въ настоящее время, Суковъ отвѣтилъ:
« — Нѣтъ, его давно уже уволили изъ Русскаго Общества. Теперь онъ, какъ и я, несчастенъ, такъ же скитается въ карантинной гавани и ночуетъ въ ночлежныхъ пріютахъ, только онъ по другимъ причинамъ, черезъ пьянство… Онъ часто вспоминаетъ, какъ меня повѣсилъ, и говорятъ: „прости меня, Николай“. Богъ съ нимъ, онъ тоже несчастный, ходитъ безъ куска хлѣба…» (Одесскій Вѣстникъ).
Сколько въ этой безсознательной общественной драмѣ умственнаго мраіа, который точно черный рокъ держитъ русскаго человѣка въ своихъ рукахъ. Посмотрите, какія чудеса разсказываютъ въ газетахъ о капитанахъ волжскихъ пароходовъ. Вотъ идутъ два парохода — пассажирскій внизъ по бонѣ и буксирный вверхъ. Пассажирскій даетъ сигналъ идти по лѣвой сторонѣ рѣки; буксирный долго не отвѣчаетъ и, наконецъ, тоже даетъ сигналъ идти по лѣвой сторонѣ, т. е. пароходы идутъ другъ на друга. Капитанъ пассажирскаго парохода начинаетъ давать продолжительные, тревожные свистки, публика въ переполохѣ выбѣгаетъ на палубу; капитанъ, продолжая тѣ же учащенные, пронзительные свистки, приказываетъ что-то въ машину и, наконецъ, кричитъ въ рупоръ буксирному пароходу: «что вы дѣлаете? куда вы ѣдете?…» Еще двѣ-три минуты и буксирный пароходъ врѣзался бы въ пассажирскій, но, противъ ожиданія, внезапно перемѣняетъ курсъ и проходитъ въ разстояніи одного только аршина. Проходя мимо, командиръ буксирнаго парохода разражается съ мостика такою площадною бранью по адресу командира пассажирскаго парохода, что всѣ пассажиры спѣшатъ уйти съ палубы. Кто поручится, что подобный дикій человѣкъ не привяжетъ кого хотите къ мачтѣ кверху ногами? И все, вѣдь, это такъ просто, до ужаса просто! «Подвязать его къ мачтѣ ногами кверху!» — говоритъ дореформенный человѣкъ и такіе же ископаете люди спѣшатъ исполнить его приказаніе. Ни онъ не понимаетъ, что Дѣлаетъ, ни они. Кому сказать, кому протестовать? Такихъ людей и нѣтъ. Найдись же протестующій, кто поручится, что онъ и самъ не попадетъ на мачту?… Я знаю одинъ случай, когда пароходный командиръ билъ рабочаго буквально на смерть, и всѣ остальные рабочіе молча смотрѣли, какъ остервѣнѣвшій человѣкъ мялъ несчастнаго, не издававшаго даже ни одного стона. Когда мужикъ бьетъ свою жену, онъ знаетъ, что онъ это монетъ, и жена знаетъ, что онъ можетъ, и всѣ сосѣди знаютъ, что онъ монетъ, что онъ въ своемъ правѣ: «хочу бью, хочу съ кашей съѣмъ». Когда помощникъ капитана вѣшалъ Сухова, тоже всѣ знали, что онъ это монетъ, и помощникъ, и Суковъ, и вся пароходная команда. Въ этомъ «можетъ» вся разгадка. Разгадка въ «идеѣ», въ понятіи о томъ, кто и что «можетъ», кто и что «не можетъ». Въ «можетъ» и «не можетъ» и заключается весь неписанный законъ «этого рода» нравственныхъ отношеній. Въ Европѣ человѣкъ тоже «можетъ» и «не можетъ», но онъ и можетъ, и не можетъ другое, чѣмъ у насъ. Онъ жену убить не можетъ, и это знаетъ всякій мужъ, и повара повѣсить кверху ногами не можетъ, и это тоже знаетъ всякій капитанъ, онъ и ругаться не можетъ, какъ ругаются наши волжскіе капитаны.
Былъ недавно такой случай. Въ Благовѣщеніе компанія крестьянскій дѣвушекъ вышла погулять за село и устроила игру. Какой то пьяный солдатъ погнался за дѣвушками, тѣ отъ него побѣжали, свалили маленькую дѣвочку, игравшую на дорогѣ, и сами на нее попадали. Отецъ придавленной дѣвочки пожаловался старостѣ и просилъ дѣвушекъ наказать. Староста созвалъ сходъ и высѣкъ дѣвушекъ при полномъ сходѣ и огромной толпѣ любопытныхъ. Отецъ одной изъ высѣченныхъ подалъ на старосту жалобу и старосту предали суду. На судѣ староста оправдывался тѣмъ, что онъ совсѣмъ и не зналъ, что есть такой законъ, чтобы не сѣчь «бабъ», а защитникъ говорилъ, «что староста учинилъ расправу совершенно во вкусѣ и понятіяхъ того общества, среди котораго онъ выросъ и котораго онъ сталъ непосредственнымъ начальникомъ». Видите, какъ все просто и понятно.
И такъ, человѣкъ дѣлаетъ потому, что онъ «можетъ», и совершаетъ иногда нѣчто дѣйствительно невообразимое и ужасное. И свершаетъ онъ ужасное совсѣмъ не потому, чтобы былъ исчадіемъ человѣчества. Ничуть не бывало. Онъ поступаетъ такъ просто потому, что «можетъ», что онъ чувствуетъ себя въ своемъ правѣ; но онъ не злодѣй, не тигръ кровожадный, не безчувственный камень. Помощникъ, повѣсившій Сукова, всякій разъ, какъ встрѣтить его, говоритъ: «прости меня, Николай». И говоритъ онъ это точно не за себя, а за какого-то другаго человѣка, не за того, которымъ онъ теперь. Теперь бы онъ ничего подобнаго не сдѣлалъ, а тогда онъ былъ не то, тогда онъ былъ «помощникъ», потоку и поступалъ какъ «помощникъ», а теперь онъ такой же человѣкъ, вагъ Суковъ. Тутъ два человѣка въ одномъ человѣкѣ, оттого-то у насъ такъ и обычна фраза, которой не услышишь ни отъ англичанина, ни отъ француза, ни отъ нѣмца: «вы со мной говорите, какъ съ человѣкомъ?» Значитъ, можно быть и не человѣкомъ, и даже не полагается быть въ. Человѣкъ и дѣйствительно перестаетъ быть человѣкомъ, когда онъ «можетъ», а когда онъ не можетъ, онъ кротокъ и тихъ и малъ ростомъ, какъ младенецъ. И въ этомъ нѣтъ ни смиренія, ни чувствъ какой либо высшей нравственности, — тутъ просто два разныхъ теченія, которыми плыветъ человѣкъ, и потому у него два разныхъ отношенія къ людямъ и два разныхъ поведенія. Въ одномъ случаѣ и внѣшній форсъ, и смѣлость, и сила, и орломъ глядитъ человѣкъ; въ другомъ — онъ малъ и скроменъ и какъ будто все начинаетъ ужь понимать. И въ «помощникѣ» сколько было форсу и виду, и достоинства, когда онъ зналъ, что можетъ Сукова повѣсить. Пожалуй, и Суковъ былъ тогда тоже въ форсѣ, потому что состоялъ при отдѣльной части (поваромъ); оттого-то онъ не стерпѣлъ и нагрубилъ, но помощникъ «могъ» больше. Только теперь Суковъ малъ и кротокъ и имѣетъ жалостный видъ, а будь онъ тогда на мѣстѣ помощника, и онъ бы повѣсилъ повара. И въ помощникѣ исчезъ теперь весь его форсъ, потому что онъ знаетъ, что ничего не можетъ и что, напротивъ, съ нимъ всякій и все можетъ. Но нравственное и умственное нутро его все то же, ничего въ немъ не прибавилось, ничего въ немъ не убавилось, — онъ только смирился, какъ смирился и Николай. Смотрите, съ какимъ форсомъ сѣкъ староста дѣвушекъ при цѣломъ мірѣ и какъ онъ чувствовалъ, что онъ большой человѣкъ, а когда пришлось ему давать отвѣтъ на судѣ, оказалось, что онъ и маленькій, и темный, и никакихъ законовъ не знаетъ (а прежде ихъ зналъ и зналъ, что «бабъ» сѣчь можно).
Это «можно» и «не можно» въ разныхъ сферахъ нашего быта выражается въ разныхъ формахъ. Существуютъ формы вполнѣ примитивныя я настолько же древнія, какъ трехпольная система нашего земледѣлія. Ни рука времени, ни исторія, ни культура еще не коснулись этой уцѣлѣвшей древней формы. Недавно въ одной деревнѣ водили молодую бабу, всю обмазанную дегтемъ и обсыпанную перьями и землей, — водили съ гиканьемъ и смѣхомъ цѣлою толпой и въ особенности увеселялись этимъ назидательнымъ зрѣлищемъ мальчишки и дѣвчонки. Кромѣ этихъ древнихъ формъ, есть формы хотя и тоже не новыя, но уже созданныя послѣдующею гражданскою культурой и тоже уцѣлѣвшія отъ кажущагося погрома новѣйшихъ реформъ. Вотъ, напримѣръ, въ вагонѣ конки, въ Одессѣ, ѣдетъ какой-то важный господинъ съ кокардой. Осмотрѣвъ билеты у пассажировъ, контролеръ обращается къ нему:
— Господинъ, позвольте вашъ билетъ.
— А вамъ для чего? Я только что показывалъ.
— Позвольте, я обязанъ посмотрѣть.
— Убирайтесь! Не покажу, да и только… не желаю!
— Прошу васъ, покажите. Вѣдь, на билетѣ написано: «просятъ по востребованію предъявлять», и я исполняю только свою обязанность.
Но на всѣ увѣщанія контролера и публики господинъ съ кокардой твердилъ только: «не покажу, не покажу, не покажу!» Вагонъ былъ остановленъ и господину предложено выйти изъ вагона.
— Не уйду — и конецъ! Я заплатилъ деньги, а билетъ показывать не обязанъ, — твердила важная кокарда.
Исторія продолжалась около получаса и къ мѣсту столкновенія собралось шесть вагоновъ. Пассажиры стали протестовать, набросились на упрямую кокарду, а она только ухмылялась и повторяла: «не покажу, пусть явится полиція». Полиція, наконецъ, явилась и составила протоколъ.
Этотъ фактъ тоже не смѣшонъ, какъ не смѣшны воспоминанія о прошломъ, сохраняемыя Русскою Стариной и Русскимъ Архивомъ, ибо за этими воспоминаніями, какъ подъ могильною плитой, скрывается цѣлая исторія. Важная кокарда есть сохранившійся обломокъ цѣлаго зданія, нѣкогда стройнаго и величественнаго, надъ сооруженіемъ котораго трудилось много умовъ и много поколѣній. Теперь отъ этого зданія остались лишь отдѣльные обломки, но и по этимъ обломкамъ можно судить, каковы были порядки нѣкогда всеобщей системы и какихъ людей она производила. Важная кокарда отстаивала глупо свою позицію, но, вѣдь, это кажется глупымъ только теперь, а когда система стояла твердо на своемъ фундаментѣ, это не было ни глупо, ни умно, а было только въ порядкѣ вещей, и въ естественности этого порядка также никто не сомнѣвался, какъ никто не сомнѣвался въ томъ, что всякое зданіе должно стоять на фундаментѣ. Теперь «устой» самъ сталъ предметомъ полицейскаго протокола, какъ нарушитель порядка, а тогда онъ этимъ способомъ укрѣплялъ порядокъ. Поэтому въ самопожертвованіи, съ которымъ «устой» обрекъ себя на полицейскій протоколъ, есть даже рыцарство. Помощникъ капитана, подвѣсившій Сухова, — плодъ той же системы и того же порядка, но онъ не больше, какъ плодъ; тогда какъ «обломокъ» — само дерево, производившее подобныя вѣтви, листья, цвѣты и плоды. Отъ этого помощникъ и не твердъ, и когда ему пришлось опуститься до карантинной гавани, отъ прежняго его величія не осталось ничего. Помощникъ — это застывшій обычай, а «обломокъ» — высохшій законный порядокъ, пожалуй еще не настолько мертвый, чтобы ему храниться только въ гербаріи.
Вотъ изъ этого-то еще не совсѣмъ высохшаго гербарія былъ недавно извлеченъ хорошо сохранившійся экземпляръ плода, живучесть котораго повергла многихъ въ изумленіе и въ цѣломъ осталась не разъясненное загадкой. Въ канцеляріи одесскаго градоначальника (H. П. Коссаговскаго, нынѣ курскаго губернатора) служилъ дѣлопроизводителемъ по питейнымъ дѣламъ и чиновникомъ особыхъ порученій нѣкто Эксхузовичъ. Служилъ онъ раньше въ Гродненской губернія и тамошній губернаторъ далъ о немъ такой отзывъ: «человѣкъ способный по службѣ, но по нравственнымъ качествамъ не благонадеженъ». И вотъ этотъ «способный человѣкъ» предсталъ передъ одесскимъ окружнымъ судомъ. Обвинялся онъ въ томъ, что, «состоя дѣлопроизводителемъ и пользуясь почти неограниченнымъ довѣріемъ своего непосредственнаго начальства (одесскаго градоначальника), путемъ различныхъ притѣсненій, придирокъ и умышленнаго крайняго замедленія дѣлопроизводства, при посредствѣ Фихгендлера и Дайна, вымогалъ у различныхъ лицъ болѣе или менѣе крупныя суммы за выдачу разрѣшеній». Передъ судомъ прошелъ громадный рядъ свидѣтелей, обличителей и жертвъ, показаніями которыхъ установились факты вполнѣ несомнѣнной стяжательности Экскузовича". Онъ медлилъ выдачею свидѣтельствъ, дерзко обращался съ просителями, которые по цѣлымъ днямъ ожидали у дверей канцелярія разрѣшеній своихъ просьбъ, дѣло дошло до того, что разъ толпа трактирщиковъ подняла такой шумъ, что Экскузовичъ вызвалъ изъ участка полицейскаго чиновника для возстановленія порядка. Экскузовича изображали какою-то невообразимою силой, внѣ которой не существовало другой, большей силы. Одинъ хозяинъ рестораціи имѣлъ на открытіе ея разрѣшеніе министра финансовъ, Экскузовичъ, все-таки, не позволилъ открыть. Хозяинъ ресторація обратился къ управляющему акцизными сборами и тотъ ему объявилъ, что препятствій быть не можетъ. А Экскузовичъ; все-таки, свидѣтельства не выдавалъ. Трактирщикъ обратился къ греческому консулу (трактирщикъ былъ грекъ); консулъ переговорилъ съ градоначальникомъ — и свидѣтельство, все-таки, не получалось. Только когда Кавадіа (трактирщикъ) далъ Фихгендлеру 250 р., Экскузовичъ явился въ трактиръ, нашелъ все въ отличномъ порядкѣ и не только выдалъ свидѣтельство, но оказался до того изыскано вѣжливымъ, что называлъ Кавадіа «господинъ Кавадіа». Про Экскузовича говорили, что онъ дѣлалъ все, что хотѣлъ, и всякія жалобы на него были безполезны. Онъ точно околдовалъ свое начальство. И вотъ, когда этотъ всемогущій Экскузовичъ предсталъ передъ судомъ, прокуроръ употребилъ все свое краснорѣчіе, чтобы обвинить его, а защитникъ Экскузовича, пользуясь тѣми же фактами, доказывалъ, что виноваты Фихгендлеръ и Дайнъ; наконецъ, присяжные, на основаніи тѣхъ же фактовъ, оправдали всѣхъ обвиняемыхъ.
Публика никакъ не ожидала оправданія и осталась недовольна приговоромъ. Но развѣ присяжные, послѣ всего того, что они выслушали на судебномъ слѣдствіи, могли сказать что-нибудь другое? По всему ходу дѣла, какъ оно еще сложилось до суда, жертвой могъ быть только кто-нибудь изъ трехъ лицъ, сѣвшихъ на скамью подсудимыхъ, или всѣ вмѣстѣ, но никто другой. И жертвъ не оказалось. Чѣмъ мотивировали свое рѣшеніе присяжные — никому неизвѣстно, но несомнѣнно, что они поступили но совѣсти. Мы, публика, читая судебныя дѣла въ газетахъ или зная о нихъ по городскимъ толкамъ, совсѣмъ не судьи совѣсти присяжныхъ. Не фраза только слова защитника Экскузовича: «Онъ (Экскузовичъ), въ случаѣ обвиненія, уйдетъ далеко, а совѣсть сама, гг. присяжные, останется съ вами». И дѣйствительно, присяжные больше всего боятся своей совѣсти. Выслушивая дѣло, присяжные живутъ каждымъ первомъ, вся душа ихъ напряжена, они волнуются, горятъ и глубоко переживаютъ массу ощущеній разнорѣчивыхъ — то обвинительныхъ, то оправдательныхъ. Привести всѣ эти ощущенія въ порядокъ, разложить ихъ по кучкамъ иногда не подъ силу и человѣку, привыкшему себя анализировать. Но «да» или «нѣтъ»; слагаются легко и просто, и тѣмъ это общее рѣшеніе ближе къ истинѣ, чѣмъ присяжные относятся непосредственнѣе къ дѣлу, не мѣшая чувствамъ никакою предвзятою мыслью. Такъ поступили они и тутъ. И публика осталась недовольна. Правы присяжные, но права и публика. Публика — тоже своего рода присяжный, но это высшій присяжный, ибо она — творецъ общественнаго мнѣнія. Судебные присяжные рѣшали отдѣльный случай, а публика, этотъ общій присяжный, ждала обобщеннаго рѣшенія. Публикѣ тоже не нужны жертвы, но ей нужна правда, удовлетворяющая ея общему чувству справедливости. Столько услышать о всякихъ утѣсненіяхъ, столько выслушать жалобъ и негодованій — и что же въ результатѣ? Если обвиняемые не виноваты, то кто же виноватъ? Одинъ изъ защитниковъ сказалъ, что «система питейной коммиссіи обладала всѣми аттрибутами устрашенія и подчиненія». Но «система» на скамьѣ подсудимыхъ не сидѣла, хотя именно картины ея быта проходили постоянно передъ глазами присяжныхъ и публики. Отдѣльные обвиняемые сами являлись какъ бы жертвами тѣхъ возможностей, которыя ихъ создавали. Точно паръ какой поднимался на глазахъ публики, цѣлая отуманивающая атмосфера, возникалъ цѣлый порядокъ боящихся свѣта отношеній. И всѣ его послѣдствія легко могли и не дойти до суда, если бы Экскузовичъ не вооружилъ всѣхъ излишествами — усиленною заносчивостью, грубостью, рѣзкимъ надавливаніемъ и требованіемъ большихъ кушей. И какъ пахнуло отъ поведенія Экскузовича и его присныхъ и отъ показаній трактирщиковъ стариной, — тою грубою, недавнею стариной, когда съ человѣкомъ не церемонились, когда его можно было скрутить въ бараній рогъ, дать ему толчка, даже подвѣсить за ноги! Вѣдь, Экскузовичъ только потому и былъ заносчивъ и грубъ, онъ только потому такъ грубо и надавливалъ, что все это еще можно. Человѣкъ, значитъ, еще много «можетъ», и что онъ можетъ, доказалъ судъ надъ Бушемъ, надъ Головачевымъ, надъ керченскими таможенными чинами, надъ Экскузовичемъ. Но эти громкія дѣла — только крупные цвѣты, выросшіе на почвѣ общихъ возможностей и отношеній. Должна же на этой почвѣ рости тамъ, внизу, еще какая-нибудь трава, и, можетъ быть, очень густая, которая не доросла, а, можетъ быть, и никогда не доростетъ до суда. Вотъ этой-то нижней картины никто не увидѣлъ, да никто ее, кажется, и не знаетъ. Жизнь молчитъ и что въ ней происходитъ тамъ, внизу, на широкомъ днѣ, не прочитаешь ни въ судебной хроникѣ, ни въ беллетристикѣ, ни въ земской статистикѣ, ни въ этнографическихъ изслѣдованіяхъ, ни въ областныхъ корреспонденціяхъ. И въ дѣлѣ Экскузовича не обнаружилось дна, — дѣло это явилось частною, отдѣльною картиной, на первомъ планѣ которой стояли три человѣка, а за ними человѣкъ двадцать одесскихъ трактирщиковъ… Чувствовались въ рѣчахъ защитниковъ и обвинителя какіе-то намеки, даже приговоръ присяжныхъ явился лишь намекомъ, но на что? Такъ это «что» и осталось необнаруженнымъ жизнью, хранящею у насъ еще глубоко свои секреты.
И еще одинъ секретъ скрыла недавно наша русская жизнь, обнаруживъ лишь какіе-то намеки на какую-то вражью силу, стоящую поперекъ нашей жизни. Въ Самарѣ, у мироваго судьи Кожевникова, разбиралось дѣло съ тройнымъ содержаніемъ: врачъ Курочкинъ обвинялся полиціей въ нарушеніи тишины и спокойствія; г. Ященко и его горничная, кучеръ и дворникъ обвинялись г. Курочкинымъ въ нанесеніи ему сильныхъ побоевъ и, наконецъ, г. Ященко обвинялъ г. Курочкина въ ночномъ нападеніи на себя въ своемъ домѣ и оскорбленіи дѣйствіемъ.
Въ номерахъ «Пандора», въ Самарѣ, проживалъ мирно и тихо, самъ-другъ съ женою, врачъ Курочкинъ, чиновникъ медицинскаго департамента, служащій запаснымъ врачемъ на самаро-уфимской дорогѣ. Въ Самарѣ г. Курочкинъ недавно и, за исключеніемъ двухъ-трехъ улицъ, города совсѣжъ не знаетъ (беру всѣ эти и послѣдующія свѣдѣнія изъ Волжскаго вѣстника). Жалованье получаетъ скромное и еще болѣе скромную и умѣренную ведетъ жизнь. Часовъ въ 10 вечера (14 февраля) къ Курочкинымъ зашли ихъ знакомые — чиновникъ Буланинъ съ женою и жена капитана, г-жа Добрынская, и. позвала Курочкиныхъ къ себѣ. Г. Курочкинъ отказался, но жена его пошла. Оставшись одинъ, г. Курочкинъ сѣлъ за работу, затѣмъ часовъ въ 11 навѣстилъ одного изъ своихъ паціентовъ, жившаго въ той же «Пандорѣ», а потомъ, взявъ у корридорнаго 25 к. на извощика (не имѣлъ мелкихъ), г. Курочкинъ отправился за женой. У Добрынскихъ г. Курочкинъ ни разу не былъ и, соображая, какъ ихъ разыскать, вспомнилъ, что неподалеку, на Саратовской улицѣ, есть складъ 95 батальона, въ которомъ служитъ г. Добрынскій, гдѣ и думалъ узнать адресъ капитана. Часовой показалъ ему на противуположный домъ, рядомъ съ домомъ г. Ященка. Въ домѣ, указанномъ часовымъ, оказался не г. Добрынскій, а батальонный командиръ Домбровскій. По разсѣянности, или по близорукости, г. Курочкинъ, вмѣсто показаннаго ему дома, попалъ на крыльцо дома г. Ященко. Смѣшать же дома было легко, потому что оба они красные, нештукатуренные. На стукъ въ дверь вышла горничная. Г. Курочкинъ спросилъ Добрынскаго и сказалъ, что пришелъ за женой. Горничная отвѣтила, что Добрынскій тутъ не живетъ, и затѣмъ послѣдовало вотъ что: кто-то сильно ударилъ г. Курочкина по затылку, такъ что онъ потерялъ сознаніе и очнулся уже въ кутузкѣ 1-й части; во всемъ тѣлѣ онъ чувствовалъ сильную боль, голова страшно болѣла, одинъ глазъ косилъ, такъ что онъ видѣлъ предметы дальше ихъ дѣйствительнаго мѣста, шапка, очки, шелковый шейный платокъ и 25 к., занятые у корридорнаго, исчезли, все пальто было покрыто его собственными волосами, которые лѣзли изъ головы цѣлыми прядями. Очнувшійся г. Курочкинъ, конечно, удивился, что онъ попалъ въ кутузку, и спросилъ у дежурнаго, какъ это могло случиться, а дежурный, вмѣсто отвѣта, спросилъ его, какъ онъ попалъ къ Ящеикѣ. Тогда г. Курочкинъ еще больше изумился, потому что Ященко онъ не только не зналъ, да никогда его и не видалъ. Полиція составила протоколъ, но со словъ только г. Ященко, а показаній г. Курочкина не занесла и протокола ему не показала. Вотъ такъ и возникло у мироваго это странное дѣло съ тройнымъ содержаніемъ. Выходило такъ, что г. Курочкинъ ворвался ночью въ чужой домъ, надебоширилъ и за это былъ сведенъ прислугой г. Ященко въ часть.
Волжскій Вѣстникъ даетъ и портреты героевъ этой злополучной исторіи. Г. Ященко — видный и здоровый мужчина, горячій малороссъ. Кучеръ его — здоровенный и рослый дѣтина, смотрятъ изподлобья, типичный представитель вышибалъ, которыхъ держатъ въ извѣстнаго сорта кабакахъ и портерныхъ. О горничной извѣстно, что она краснорѣчивая въ показаніяхъ, а о дворникѣ ничего неизвѣстно. Что же касается главнаго героя исторіи, то его корреспондентъ Волжскаго Вѣстника рисуетъ такъ: «представьте себѣ человѣка ниже средняго роста, крайне худощаваго, съ весьма рѣдкою растительностью на кроткомъ блѣдномъ лицѣ, очень близорукаго и потому носящаго свѣтлыя очки. Такихъ людей вы можете встрѣтить между прилежными и скромными студентами изъ семинаристовъ на послѣднихъ курсахъ. Это — люди, съ любовью отдающіеся избранной ими спеціальности и внѣ ея мало на что обращающіе вниманіе». Самарскій полицеймейстеръ охарактеризовалъ г. Курочкина тоже какъ человѣка миролюбиваго или, по крайней мѣрѣ, безопаснаго. Прочитавъ въ Самарской Газетѣ о происшествіи (эта статья, какъ говоритъ корреспондентъ Волжскаго Вѣстника, была буквально воспроизведена на судѣ краснорѣчивою горничной), полицеймейстеръ пригласилъ къ себѣ г. Курочкина, чтобъ убѣдиться, «не представляетъ ли онъ человѣка опаснаго для городскаго спокойствія», ни, увидѣвъ г. Курочкина, убѣдился, что Самарѣ отъ него не можетъ быть никакой опасности. И, все-таки, случилось какъ-то такъ, что этотъ слабый, тщедушный и безопасный человѣкъ набросился на здороваго и сильнаго г. Ященко, а кучеръ и лакей г. Ященко только отвели г. Курочкина въ участокъ, сдали на руки полиціи и велѣли его обыскать. Мировой судья оправдалъ всѣхъ.
Но позвольте! Если г. Курочкинъ былъ избитъ до потери сознанія, то кто-нибудь его да избилъ. А если мировой судья объявилъ г. Курочкину, «что въ общественномъ мнѣніи онъ теперь оправданъ и, видя его, нельзя допустить, чтобъ онъ былъ способенъ и могъ избить г. Ященко», то значитъ, что г. Ященко обвинялъ г. Курочкина завѣдомо-ложно. Какъ же могли получиться все правые? Несомнѣнно, что каждый мировой судитъ по своей совѣсти и каждый поэтому судитъ по-своему. Мировой, судившій Сукова, былъ человѣкъ великодушный, — его тронула судьба несчастнаго «Николая» и ему хотѣлось привлечь къ отвѣтственности «помощника», эту первую причину всѣхъ послѣдующихъ бѣдствій Сукова. Въ дѣлѣ г. Курочкина опять иной судья, и совѣсть его иная. Защитникомъ г. Курочкина, какъ выражается корреспондентъ Волжскаго Вѣстника, былъ «почтенный присяжный повѣренный г. Трахтенбергъ». И когда этотъ почтенный человѣкъ по поводу показанія одного свидѣтеля обратился къ мировому судьѣ: «я, какъ защитникъ г. Курочкина, прошу…» — судья оборвалъ его: «я уже слышалъ, что вы защитникъ…»"Не будете ли вы столь добры, что позволите спросить свидѣтеля…" — продолжаетъ снова почтенный г. Трахтенбергъ, и опять ему въ отвѣтъ: «здѣсь о добротѣ не можетъ быть разговора, — прошу не говорить ненужныхъ словъ!» Наконецъ, оправдавъ г. Курочкина, онъ ему говоритъ: «вѣдь, вы и сами не совсѣмъ правы, г. Курочкинъ». Оказывается, что сплоховалъ тотъ, кто потерпѣлъ, точно практика жизни признаетъ одну общую истину: «на то щука въ морѣ, чтобы карась не дремалъ». На почвѣ этой же практической мудрости выросъ и нашъ «здравый смыслъ» вообще. Всегда онъ понимаетъ только практическую дѣйствительность, — его стоячая мысль полета не знаетъ; это именно сила застоя и неподвижности, — та самая сила, которая стоитъ за свое насиженное и засиженное мѣсто и оберегаетъ его, какъ сокровище.
И вотъ, когда между туземцами Балашова, Покровской слободы, Одессы и другихъ городовъ и мѣстъ, гдѣ мирнымъ обитателямъ грозитъ смерть или увѣчье отъ сосѣдей, являются люди, не усматривающіе въ этихъ и подобныхъ отношеніяхъ ничего ни радостнаго, ни желательнаго и потому ихъ порицающіе, — имъ говорятъ: «вы все хвалите европейскіе порядки, зачѣмъ же вы не уѣдете въ хваленую Европу?» Но позвольте! Въ Петербургѣ, напримѣръ, внезапно наступаетъ десятиградусный морозъ, какъ же мнѣ поступить? Попросить хозяина дома истопить получше печи въ моей квартирѣ, или же, по теоріи этого своеобразнаго отчизнолюбія, уложить свои чемоданы и, не произнося ни слова, уѣхать въ Бразилію? Ужь будто бы отъ того, что я уѣду въ Бразилію, петербургскія квартиры станутъ теплѣе? По этой изумительной теоріи — любить значитъ молчать. Но, вѣдь, то же самое хочетъ и нѣмецкій Gegenwart. Онъ именно доволенъ тѣмъ, что мы молчимъ и что русская жизнь идетъ «сама собою», потому что если бы намъ удалось идти такъ же быстро, какъ идутъ нѣмцы, что бы сталось съ Германій? Поэтому-то Gegenwart и тѣ, кто увѣряетъ, что родину слѣдуетъ любить молча, вовсе и не желаетъ, чтобы мы стали умнѣе того, что есть, и чтобы въ насъ явился малѣйшій общественный смыслъ, котораго въ насъ недостаетъ. И Gegenwart отлично это понимаетъ. Онъ знаетъ всѣ мелочи русской жизни, онъ подводитъ имъ итогъ, онъ обзываетъ насъ азіатами — и лукаво умалчиваетъ, что желаетъ намъ отъ полноты своего ненавидящаго сердца оставаться, попрежнему, и глупыми, и бѣдными. И Gegenwart не можетъ думать о насъ иначе, онъ знаетъ свою стройно организованную жизнь, развивающуюся сознательно, правильно, по опредѣленному общественному плану, сравниваетъ эту жизнь съ нашею жизнью, при которой каждый дѣлаетъ то, что онъ хочетъ, и высокомѣрно трубитъ вездѣ о превосходствѣ нѣмца надъ русскимъ. И Gegenwart правъ, тысячу разъ правъ.
Вотъ вамъ, читатель, двѣ параллели. Нѣмцамъ стало жить тѣсно, и давно уже они начали перебираться въ Америку. По посмотрите, какъ они дѣлаютъ это умно, стройно и предусмотрительно. Каждый нѣмецъ, отправляющійся въ Америку, знаетъ, что онъ отправляется въ Америку, а не въ Гурдабай. Онъ знаетъ, что такое Америка, гдѣ она лежать, какъ и чѣмъ живутъ въ ней люди. Онъ знаетъ, что для отъѣзда въ Америку нужно прибыть въ Гамбургъ или въ Бременъ, и танъ сѣсть на пароходъ. Онъ знаетъ, что на пароходѣ цѣпа за переѣздъ такая-то и пароходъ будетъ плыть столько-то. Нѣмецъ знаетъ, что онъ приплыветъ въ Нью-Йоркъ, что въ Нью-Йоркѣ есть переселенческое бюро, что въ этомъ бюро нужно записаться и что на каждый опредѣленный вопросъ онъ получитъ опредѣленный отвѣтъ. И когда опредѣленный отвѣтъ на опредѣленный вопросъ будетъ полученъ, переселенцу нѣмцу останется лишь ѣхать по желѣзной дорогѣ до извѣстнаго мѣста и тамъ, на этовъ извѣстномъ мѣстѣ, выбрать себѣ участокъ земли и на немъ водворяться. Видите, какъ все это просто, ясно и точно!
А вотъ вамъ картина нашего переселенія. На улицѣ въ Баку, у по лицейскаго управленія, стоитъ и галдитъ толпа народу, окруживъ телѣжку, которую полицейскіе тщательно осматриваютъ и выворачиваютъ все, что въ ней лежитъ. Что же это дѣлаетъ полиція? А полиція ищетъ въ тележкѣ «планъ», который будто бы вожакъ переселенецъ хотѣвъ скрыть. Мѣсяца за два, этотъ самый старикъ съ планомъ уговоривъ своихъ односельчанъ, въ Екатеринославской губерніи, переселиться на Амуръ и вотъ, когда они теперь добрались до Баку, старикъ вести ихъ отказался и даже задумалъ убѣжать. Теперь толпа требуетъ, чтобы отобрать у старика «планъ». Будь въ ихъ рукахъ «планъ», они и сами все найдутъ и придутъ, куда имъ нужно. Бакинская полиція, какъ видно, тоже прониклась вѣрою въ чудодѣйственный планъ и усердно отшиваетъ его въ телѣжкѣ старика. Толпа, окружающая телѣжку, волнуется и голоситъ: одни жадно смотрятъ въ перерываемую телѣжку, другіе тормошатъ несчастнаго старика.
— Подавай «планъ»! — реветъ загорѣлая и оборванная бабенка, — не дури, кажи, куда планъ спряталъ; ты нашъ водитель, ты казалъ, что и Мардарью поведешь, — ну, и веди!
— Нема у меня плана, потерялъ, — увѣряетъ старикъ, безпомощно разводя руками.
— Брешешь! Подавай планъ, который тебѣ монахъ далъ! Ты кашъ, что поведешь насъ въ вѣчность, поведешь на Мардарью (Аму-Дарья)!
— Да никакого у меня плана нема, — продолжаетъ увѣрять старикъ, то мене фершалъ далъ ракулю… можетъ бачили колы, ракулю, годовую ракулю?
— Ракуля? раку ля?… Можетъ быть, оракулъ?
— Эге! Оракулъ, оракулъ! годовой оракулъ… мене фершалъ оттудова листочекъ вырвалъ, а у темъ листочку моря показаны и земля.. — Можетъ быть, календарь?
— Такъ, такъ, такъ!… Календарь, календарь годовой!
— Брешешь, брешешь! Не дури добрыхъ людей, планъ отдавай; люди слышали, какъ ты сказалъ, что по тому плану ты насъ поведешь въ вѣчность; казалъ, что тебѣ монахъ подарилъ планъ…
— Ей же-Богу, то не планъ, то ракуля… то, якъ его, календарь…
— Брешешь, то такъ большая, толстая бумага.
Вдругъ баба завыла горькимъ голосомъ:
— О-о, о-о-й! Боже-жь мій! Ба кого я тебе оставила?!… пишла въ далекой родины… батьку, матерь ридну бросила!… Ой, ой! Боже мій!… Люди добрые, помогите, на чужую сторону не покидайте… ой, ой, ой…
А вотъ вамъ, читатель, и еще картина изъ переселенческаго быта. На этотъ разъ для параллели вы имѣете не заграничнаго нѣмца, а нашего русскаго, въ Россіи народившагося, въ русскомъ климатѣ выросшаго. Посмотрите, что это за сила и что эта сила можетъ сдѣлать.
Нашимъ южнымъ колонистамъ давно уже стало тѣсно жить на старыхъ земляхъ и они теперь двинулись въ Крымъ. Движеніе это усилилось особенно въ послѣдніе годы. Напримѣръ, въ Перекопскомъ уѣздѣ изъ 638 т. десятинъ всей площади — 494 т. находятся въ рукахъ нѣмцевъ. А какую настойчивость при этомъ обнаруживалъ нѣмецъ, читатель увидитъ изъ того, что онъ отучилъ шпанку пить воду. Повидимому, невѣроятно, а, между тѣмъ, это такъ.
При недостаткѣ воды нѣмцы-овцеводы не поили шпанку по двѣ, по три недѣли и ничего — шпанка жива, здорова и весела. Весной и осенью, когда травы сочныя, нѣмцы овецъ вовсе не поятъ, о зимѣ и говорить нечего. И своихъ изумительныхъ результатовъ нѣмецъ достигъ съ отличающею его изумительною настойчивостью; онъ отучалъ овцу не вдругъ, а постепенно, и довелъ ее почти до того, что она можетъ совсѣмъ не пить.
Вотъ этотъ-то настойчивый нѣмецъ, который даже овцу отучилъ пить воду, и двинулъ изъ бессарабскихъ и молочанскихъ колоній избытокъ прироста своего населенія. Семейные раздѣлы у нѣмцевъ рѣдки. Обыкновенно одинъ изъ братьевъ, оставаясь на хозяйствѣ, выплачивалъ наслѣдникамъ ихъ доли. Если же у него не было наличныхъ денегъ, то ему выдавалась ссуда изъ колоніальныхъ суммъ или сиротскихъ денегъ, которыя въ нѣмецкихъ колоніяхъ считаются сотнями тысячъ. Затѣмъ, выдѣленные наслѣдники, оставшіеся безъ земли, укладываютъ весь свой скарбъ въ фургоны и отправляются искать осѣдлости. Въ Крыму есть всегда продажная земля, переселенцы даютъ задатокъ, остальная сумма разсрочивается лѣтъ на десять и новые колонисты начинаютъ строиться. Прежде всего, колонистъ строитъ школу и при ней столбъ съ колокольчикомъ, — и въ этой школѣ съ колокольчикомъ вся сила нѣмца. Въ школу молодежь учебнаго возраста бѣгаетъ всю недѣлю, а въ воскресенье въ эту же школу идетъ съ Библіей въ рукахъ каждый отецъ семейства и каждая мать. Молясь надъ святою книгой, нѣмецъ отдыхаетъ душой и проникается хорошими чувствами и мыслями.
Выстроивъ школу, нѣмецъ-колонистъ приступаетъ къ своимъ собственнымъ постройкамъ. Но и въ нихъ начинаетъ съ хозяйственныхъ, а домъ для себя строятъ послѣ всего. Устроившись, нѣмецъ пріискиваетъ себѣ въ городѣ кредитора, у котораго и забираетъ все, что въ деревенскомъ обиходѣ ему нужно: сѣмена на посѣвъ, деньги на покупку рабочаго скота, нанку и ситецъ для себя и семьи. Будетъ урожай — нѣмецъ уплатитъ старый долгъ, наберетъ новаго товару и опять начнетъ работать отъ зари до зари. Если же урожай не случится, нѣмецъ опять заберетъ за въ долгъ и обезпечитъ кредитора переводомъ по формальному контракту на его имя всѣхъ его посѣвовъ и всей движимости. Обыкновенно, почти всякій нѣмецъ-колонистъ въ долгахъ по уши, но онъ всегда пользуется обширнымъ кредитомъ и мало-по малу выплачиваетъ свои долги.
И несмотря на то, что нѣмецъ и покупаетъ землю, и живетъ въ долгъ, — онъ все же собственникъ, и мало того, что онъ собственникъ, онъ и общественный дѣятель, онъ — земскій голосъ. Теперешняя земская роль нѣмца, можетъ быть, и не особенно выдающаяся, потому что онъ большею частью даетъ шаръ своимъ кредиторамъ. До когда онъ освободятся отъ кулака, и міроѣда, и ростовщика, онъ станетъ въ земствъ работать для себя и ужь, конечно, съумѣетъ устроить свои дѣла такъ же, какъ онъ съумѣлъ устроить свое переселеніе и отучить шпанку пить. Уже и теперь знающіе люди говорятъ, что не дольше, какъ черезъ десять лѣтъ, Крымъ обратится въ провинцію съ нѣмецкимъ населеніемъ, управляемымъ своими ставленниками въ земствѣ и судѣ.
Такъ какъ пошло на параллели и картины, то я представлю читателю еще одну картину. Беру ее изъ заграничныхъ извѣстій Недѣли. Читаешь и не вѣришь, точно сказка Шехеразады. Что это за подвижный, сильный и смѣлый умъ, для котораго самое, повидимому, невозможное становится возможнымъ, самое неосуществимое дѣлается осуществишь и мечта переходитъ въ дѣйствительность! Что же мудренаго, что европейская жизнь бьетъ ключомъ и рвется впередъ на всѣхъ парахъ.
Англійскій романистъ Вальтеръ Бэзантъ семь лѣтъ тому назадъ написалъ романъ: Люди всякаго рода и положенія. Героиня романа отдаетъ милліонное наслѣдство на попытку поднять нравственный и умственный уровень трущобнаго лондонскаго населенія. Она поселилась въ Истъ-Эндѣ, этомъ трущобномъ кварталѣ Лондона, сдѣлалась простою работницей и задумала выстроить для народа «дворецъ наслажденій». Вотъ как описываетъ Бэзантъ первое посѣщеніе дворца его будущими хозяевами: "Анджела остановилась съ своими друзьями передъ большимъ зданіемъ. Оно еще было закрыто лѣсами и казалось темнымъ, пустыннымъ. Громадный входъ, на манеръ портика съ колоннами, напоминалъ соборъ св. Павла. Анджела позвонила и вошла въ обширную, высокую залу, въ концѣ которой возвышалось нѣчто вродѣ трона подъ бархатнымъ балдахиномъ. По сторонамъ тянулся рядъ статуй, на стѣнахъ висѣли картины, на хорахъ виднѣлся большой органъ. «Вотъ, — сказала Анджела, ваша пріемная; вы можете здѣсь танцовать въ тысячу паръ; въ дождливые дни здѣсь могутъ играть ваши дѣти; здѣсь же вы можете устраивать и концерты». Потомъ она повела свопъ друзей въ театръ, въ громадную гимнастическую залу, библіотеку, билліардную, картежную, шахматную, курильню, чайныя и кофейныя комнаты. Второй этажъ былъ посвященъ спеціально школѣ. Тутъ находилось безконечное число большихъ и малыхъ аудиторій и мастерскихъ, въ которыхъ обучала наукамъ, искусствамъ и всякаго рода ремесламъ. «Во дворцѣ наслажденій, — сказала Анджела, — мы будемъ не только плясать и пѣть; мы каждый день будемъ научаться чему-нибудь новому, полезному. Все въ этомъ дворцѣ будемъ даромъ, и завѣдывать имъ будутъ сами рабочіе, потому что это нашъ дворецъ и мы никому не позволимъ нажить въ немъ ни копѣйки». И вотъ эта невѣроятная мечта романиста осуществилась и надняхъ королева Викторія впервые въ свое пятидесятилѣтнее царствованіе посѣтила трущобный Лондонъ, чтобъ открыть въ немъ народный дворецъ. Зрѣлище было невиданное, но и дѣло было тоже невиданное. Правда, при открытіи дворца присутствовала только избранная публика, а хозяева дворца «блистали своимъ отсутствіемъ» и въ этомъ отношеніи королева Викторія не походила на Анджелу, а программа Бэзанта оказалась невыполненною. Конечно, и въ другомъ отношеніи Викторія не напоминала Анджелы: она сухо, чисто оффиціально открыла дворецъ и повторила въ своей рѣчи банальныя фразы о томъ, что бѣднымъ необходимо работать, похвалила купцовъ, сдѣлавшихъ крупныя пожертвованія на дворецъ, и одного изъ жертвователей произвела въ баронеты. Но, вѣдь, не могла же королева Викторія держать себя съ рабочими, какъ Анджела. Во всемъ остальномъ народный дворецъ оказался дѣйствительно дворцомъ.
Народный дворецъ строился по подпискѣ и ядро капитала составили пожертвованныя двадцать пять лѣтъ тому назадъ мистеромъ Бьюмонтъ 12,500 фунт. стерл. на интеллектуальное развитіе жителей Истъ-Энда. Прочитавъ романъ Бэзанта, распорядители фонда рѣшились осуществить идею романиста; но такъ какъ денегъ для «дворца наслажденій» было слишкомъ мало, то они и открыли подписку. Подписка быстро дошла до семидесяти пяти тысячъ фунтовъ, а по смѣтѣ на все предпріятіе нужно сто тысячъ. Недоставало, значитъ, пустяка, и распорядители принялись за дѣло. Постройка началась въ прошедшемъ году, а ныньче уже свершилось освященіе. Пока готова только, и то внутри, «королевина зала», поражающая своею отдѣлкой, блескомъ, мраморными статуями, золотомъ. Въ тотъ же день королева заложила фундаментъ народныхъ школъ, которыя будутъ примыкать къ главному зданію, а черезъ два года народный дворецъ будетъ готовъ совсѣмъ.
Не правда ли, какъ все это невѣроятно, а для насъ, русскихъ, ужь рѣшительно ни на что не похоже! Но вотъ и еще страничка изъ сказки Шехеразады: въ Америкѣ уже десять лѣтъ какъ существуетъ настоящій народный университетъ, хотя и не совсѣмъ въ такомъ видѣ, какъ ни это понимаемъ. Создаю его «Шатоквасское литературное и научное общество», имѣющее до ста тысячъ членовъ и многочисленныя отдѣленія не только въ Соединенныхъ Штатахъ и Канадѣ, но и въ Англіи, въ континентальныхъ европейскихъ странахъ, въ Индіи, Китаѣ, Японіи, Южной Африкѣ и на океанскихъ островахъ. Цѣль общества — руководить серьезнымъ чтеніемъ взрослыхъ лицъ, не имѣвшихъ возможности получить ни кончить высшее образованіе. При этой системѣ чтеніе считается основаніемъ образованія, а лекціи составляютъ только подспорье. Центральное управленіе общества находится въ Нью-Йоркѣ. Въ зимніе мѣсяцы членамъ отправляются списки книгъ, которыя они должны прочесть по избранному ими предмету, а если они желаютъ, то имъ предлагаются к письменныя работы. Лѣтомъ же общество разбиваетъ свой лагерь на берегу Шатоквасскаго озера, въ живописной долинѣ между горами, отдѣляющими бассейнъ Миссисипи отъ бассейна св. Лаврентія. Въ большой рощѣ дубовъ, тополей, кленовъ и ясеней выстроено шестьсотъ маленькихъ домиковъ и большой отель и раскинуто триста палатокъ. Въ теченіе сезона перебываетъ здѣсь до семидесяти пяти тысячъ человѣкъ, изъ коихъ одни остаются два или три дня, а другіе поселяются на все время. Посѣтители слушаютъ лекція по всевозможнымъ наукамъ у самыхъ лучшихъ профессоровъ американскихъ университетовъ, занимаются практически въ лабораторіяхъ, а въ свободное время развлекаются стрѣльбой въ цѣль, гребными гонками, крокетомъ, балами, концертами, вечерами.
Американцы думаютъ (и вполнѣ безошибочно), что взрослый гораздо пригоднѣе для ученія, чѣмъ ребенокъ, и потому въ члены Шатоквасскаго общества (мѣстность лѣтняго лагеря называется Шатоква) принимаются только взрослые, не моложе 21 года. Составъ общества самый разнообразный: не кончившіе по какимъ-либо причинамъ курса студенты, школьники, вовсе не учившіеся ничему рабочіе, всякіе служащіе въ казенныхъ и частныхъ учрежденіяхъ, родители, желающіе имѣть хотя общее понятіе о томъ, чему необходимо учить ихъ дѣтей, и т. д. Къ зажимъ же результатамъ ведетъ эта система? «Одинъ изъ самыхъ блестящихъ учениковъ Шатоквасскаго университета, — говоритъ авторъ статья, изъ которой мы взяли эти свѣдѣнія, — кондукторъ конно-желѣзной дороги, оказалъ необыкновенные успѣхи въ изученіи санскритскаго и зендскаго языковъ. Поступая въ члены общества, онъ не имѣлъ понятія, что существуютъ такіе языки, а теперь считается авторитетомъ въ наукѣ, хотя все это время онъ не переставалъ исполнять свою кондукторскую службу по семнадцати часовъ въ, сутки».
Что же тутъ намъ дѣлать и какой изъ всего этого выводъ? Выводъ только одинъ и всѣмъ давно, давно извѣстный и на тысячу ладовъ повторявшійся: «намъ нужно просвѣщеніе, много просвѣщенія, очень много просвѣщенія»