ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
правитьXII.
правитьКаждый годъ, какъ прежде, такъ теперь, ваши газеты подводятъ 1 января итоги году предъидущему. Но итоги эти (особенно прежде к теперь) очень не похожи другъ на друга. Послѣ Севастополя мы тоже подводили итоги, и при Петрѣ Великомъ подводили итоги, подвели итогъ еще и на ближайшей памяти. За непохожими другъ на друга итогами шли такіе же непохожія слѣдствія, разнымъ образомъ отражавшіяся на нашей общественной и государственной жизни. О нашемъ послѣднемъ итогѣ дѣлаетъ интересное сообщеніе Аксаковъ.
Года четыре назадъ Аксакову удалось побесѣдовать съ однимъ «умнымъ и опытнымъ сановникомъ» по поводу «застоя», на который тогда громко жаловались въ особенности въ Петербургѣ и Москвѣ. Печать, общество и даже бюрократы «помоложе, — говоритъ Аксаковъ, — заявляли требованіе на преобразованія, на смѣлую постановку и еще болѣе смѣлое разрѣшеніе вопросовъ, касающихся самыхъ существенныхъ сторонъ нашего государственнаго, политическаго, экономическаго и соціальнаго строя. Ложно или основательно подобное требованіе? Жалѣть или не жалѣть о застоѣ?» — спрашиваетъ Аксаковъ.
Умный и опытный сановникъ разрѣшилъ вопросы Аксакова такъ: «въ предъявляемомъ обществомъ требованіи нѣтъ собственно ничего серьезнаго, опредѣленнаго, насущно-нужнаго, потому что никакихъ такихъ „спѣшныхъ“, „жгучихъ“, — „животрепещущихъ“ вопросовъ вовсе и не имѣется. Потребность, выражаемая обществомъ, — потребность фальшивая. Оно просто избаловано двадцатью пятью годами непрерывныхъ реформъ, постоянно содержавшихъ его въ возбужденномъ состояніи, постоянно волновавшихъ его болѣе или менѣе сильными ощущеніями. Какъ избалованный ребенокъ, которому ежедневно дарили новую игрушку и вдругъ прекратили подарки, оно, оставшись безъ новинокъ, просто скучаетъ, Необходимо, чтобы общество вышло изъ-подъ власти этого нервнаго, лихорадочнаго состоянія, успокоилось, зажило по-будничному, и тогда жизнь съ своими очередными вопросами потечетъ сама собою, нормально и правильно».
Аксаковъ хотя и не согласился вполнѣ съ мнѣніемъ сановника, но усмотрѣлъ въ немъ и «не малую долю правды». Аксаковъ, наприм., находилъ, что реформъ у насъ было слишкомъ много, что, кромѣ нѣкоторыхъ крупныхъ, необходимыхъ реформъ, были и болѣе или менѣе ненужныя реформы, «вызванныя одною праздною маніей преобразованія». Относительно хе «нервности» Аксаковъ сдѣлалъ сановнику такое возраженіе: «Съ нервнымъ, вовсе непроизвольнымъ состояніемъ общества нельзя не считаться. Врядъ ли его нервы могутъ быть успокоены бездѣйствіемъ власти, или, что почти одно и то хе, дѣятельностью правительства, ограниченною одними очередными, такъ называемыми текущими дѣлами». Относительно крестьянской реформы Аксаковъ говорилъ сановнику: «Неужели думаете вы, что освобожденіе крѣпостныхъ крестьянъ, что реформа 19 февраля 1861 года такъ-таки и завершена вполнѣ, дѣло поконченное, отжитое, о которомъ докучаютъ нашей памяти одни лишь выкупные платежи? Да, она еще длится, я не можетъ не длиться. Это реформа больше, чѣмъ переворотъ, въ обыкновенномъ значеніи слова, это цѣлая революція, конечно, мирная, но, все-таки* революція. И мы до сихъ поръ обрѣтаемся въ революціонномъ процессѣ, продолжаемъ испытывать на себѣ его дѣйствіе. Мы сорвались съ одного берега, но еще не пристали къ другому, и все еще несемся внизъ по рѣкѣ, находясь въ моментѣ творчества, въ переходномъ состояніи. А переходное состояніе не есть нормальное, оно — болевое, нервное, его не вычеркнешь изъ жизни и съ нимъ нужно считаться» (Русь 1883 г., № 3).
Вотъ два почти противуположныя мнѣнія, и оба составляющія итогъ одного и того же предъидущаго. Аксаковъ, котораго ужь, конечно, нивъ чемъ заподозрить нельзя, считаетъ нужнымъ правильное и нормальное развитіе государственной и общественной жизни въ дальнѣйшемъ преобразовательномъ направленіи; и опытный сановникъ считаетъ нормальнымъ развитіемъ предоставленіе общества самому себѣ, не тревожа его никакими возбуждающими нервы дѣйствіями и оставивъ его въ покоѣ вмѣстѣ съ его очередными вопросами.
Послѣ этого разговора прошло четыре года, четыре года постоянныхъ итоговъ, которыми изо-дня въ день, изъ мѣсяца въ мѣсяцъ и изъ года въ годъ наполнялись наши газеты и журналы, земскія извѣстія, судебная и полицейская хроники. Матеріалъ, слѣдовательно, такой богатый, что можно уже безъ ошибки судить, насколько жизнь, предоставленная самой себѣ, когда въ ея неустройства не вносятся поправки, можетъ своими собственными силами сложиться нормально и течь правильно.
Уже давно Россія занята только будничными, очередными дѣлами, а деревня изъ буденъ никогда и не выходила. У города есть театръ, концерты, катанья на тройкахъ, танцы, балы, ужины въ ресторанахъ, юбилейные обѣды, т.-е. тѣ или другіе суррогаты жизни, которые могутъ занять вниманіе городскихъ обитателей и успокоить ихъ нервы. У деревня ничего этого нѣтъ. У Нея (и то не у всякой) есть только кабакъ. Отъ этого, если деревенскій обитатель дорвется до кабака, то, для успокоенія своей нервной системы, онъ пьетъ въ такомъ же размѣрѣ, въ какомъ пили богатыри Владиміра. Станетъ ли (Мужикъ пить чай, онъ и тутъ поступаетъ какъ богатырь, чтобы вся утроба чувствовала, что онъ напился чаю. Ему всякое нервное удовлетвореніе требуется въ богатырскихъ размѣрахъ. И это совершенно понятно. Его будничная, ежедневная жизнь до того несложна, до того въ ней всякій день повторяется одно и то же и идетъ годъ въ годъ съ правильностью часовъ, что онъ совсѣмъ застываетъ въ этомъ затупляющемъ однообразіи вѣчной заботы о хлѣбѣ и въ вѣчномъ напряженномъ трудѣ. Вся жизнь мужика воспитываетъ его въ отвычкѣ думать и говорить о чемъ-либо дальше его лошади и коровы; вся же его внутренняя и внѣшняя политика заключается въ податяхъ. Иногда его положеніе въ этомъ отношеніи бываетъ много труднѣе положенія Болгаріи, потому что сборщикъ уводитъ со двора послѣднюю корову. Ужь это ли не будни! Реформы мужика тоже не избаловали и во всякомъ случаѣ не пріучили ни къ новинкамъ, ни къ волнующимъ сильнымъ ощущеніямъ. Мужикъ не волновался даже и во время самой реформы, по крайней мѣрѣ, тогда зорко слѣдили, чтобъ этого не случилось. Значитъ, вопросъ о нормальной и правильной жизни деревня долженъ стоять внѣ всякаго сомнѣнія.
Чтобъ оцѣнить вѣрно истинныя силы деревни (мужика), ее не слѣдуетъ обобщать, подводя подъ одну гребенку и сѣверъ, и югъ, и западъ, и востокъ. Деревню нельзя представлять себѣ въ «идеѣ», теоретически, ее, напротивъ, нужно расчленять, видѣть не «вообще», а по частямъ, и не только ее «видѣть», нужно ее чувствовать. Неоспоримо, что мужикъ долженъ сдѣлать себѣ все самъ — и онъ долженъ дѣлать все самъ уже по одному тому, что никто за него и для него дѣлать этого не станетъ. Но мужикъ, все-таки, не можетъ сдѣлать ни дождя, когда хлѣбъ сохнетъ отъ засухи, ни сдѣлать солнца и теплой погоды, когда холода мѣшаютъ хлѣбу зрѣть.
Вотъ двѣ деревни, которыя я вижу почти каждый день и знаю ихъ внѣшнюю жизнь. Лѣтомъ онѣ похожи на муравьиныя кучи, а зимой — на снѣжные сугробы. Обѣ деревни лежатъ за сорокъ верстъ отъ всѣхъ городовъ и всѣхъ желѣзныхъ дорогъ. Мужики живутъ только хлѣбопашествомъ, промысловъ никакихъ не знаютъ, развѣ изрѣдка кое-кто изъ. нихъ, подводахъ на 10—15, наймутся отвезти въ городъ муку съ сосѣдней мельницы. За путину въ 80 верстъ (взадъ и впередъ), да за два дня труда съ лошадью мужикъ получитъ одинъ рубль. И этотъ доходъ рѣдокъ.
Опытомъ годовъ мужики этихъ деревень (и не этихъ однѣхъ, а почти всего уѣзда) выработали такую экономическую политику. Они засѣваютъ поля для себя, для дома, а коноплю сѣять на огородахъ на подати. Танъ эти двѣ статьи и не смѣшиваются, по крайней мѣрѣ, теоретически. На вотъ наступаетъ осень и оказывается, что или хлѣбъ не уродился, или конопля не уродилась, а бываетъ, что не уродится ни хлѣбъ, ни конопля. Опытъ годовъ этими случайностями (вовсе не рѣдкими) немедленно ниспровергается и доходныя статьи, такъ хорошо разъединенныя теоретически, получаютъ совершенно неожиданное назначеніе. И противъ, этихъ случайностей мужикъ ничего подѣлать не можетъ.
Или крестьянинъ разсчитываетъ, что ему за рожь дадутъ 60—65 к., а цѣна ей съ неба свалится въ 55 коп. Цѣна же именно сваливается съ неба. Ее не дѣлаетъ ни мужикъ, ни землевладѣлецъ, ни мельникъ; всѣ они зависятъ отъ Орда, отъ Риги, отъ Кёнигсберга. И Орелъ зависитъ не отъ себя, не отъ себя зависитъ и Рига. А что подѣлаешь съ Америкой и Индіей? Мужикъ такъ далеко, конечно, не думаетъ и объ Америкѣ онъ ничего не знаетъ. И, тѣмъ не менѣе, весь его трудъ становится въ ненормальныя условія, и не Америкой только, съ которою еще можно побороться, а тѣмъ, что нѣтъ выгодныхъ рынковъ, нѣтъ близко ни желѣзныхъ дорогъ, ни шоссе, что курсъ нашъ низокъ и становится все ниже и ниже, что земли мало, а платежи велики, что доходы отъ земли иногда не покрываютъ труда. Сообщу любопытный фактъ этого рода. Одна деревня купила при помощи крестьянскаго банка землю. Въ первый годъ крестьяне землю обрабатывали міромъ, а на второй сдали ее въ аренду, потому что это и выгоднѣе, и вѣрнѣе. Арендная плата всегда исправна и ею заплатишь и долгъ банку, и подати, а при неурожаѣ или низкихъ цѣнахъ собственная обработка принесетъ только убытокъ.
Что же изъ всѣхъ этихъ помѣхъ крестьянинъ можетъ устранить собственными средствами, чтобы создать себѣ правильную, нормальную жизнь? Солнца онъ сдѣлать не можетъ, дождя тоже. Но, вѣдь, для него такія же невозможности и желѣзная дорога, и шоссе, и рынки, и цѣны на хлѣбъ, и курсъ, и размѣръ податей, и недостатокъ земли. И вотъ, когда всѣ эти невозможности соединятся въ одну общую невозможность, мужикъ чувствуетъ себя передъ ея непреоборимою силой такимъ же безпомощнымъ, какъ передъ громомъ и молніей. И тогда мужикъ изъ своей деревня бѣжитъ и отправляется искать счастья въ «Гурдабай».
Теперь, читатель, вы можете обобщить картину и тогда увидите, какъ цѣлыми вереницами и толпами идутъ переселенцы то на Кавказъ, то въ Сибирь, то въ Уфимскій край, то на Амуръ. Идутъ они и пѣшкомъ, и плывутъ на пароходахъ, и ѣдутъ по желѣзнымъ дорогамъ. Всѣ эти массы людей двигаются большею частью на авось, безъ плана, нерѣдко даже куда глаза глядятъ. Одни идутъ впередъ, другіе, разочарованные, возвращаются домой, не найдя счастья, за которымъ они пошли.
О переселеніи писалось у насъ въ послѣдніе годы столько, что. даже боишься повторять эту старую и всѣмъ извѣстную исторію. Но, должно быть, старая исторія еще, все-таки, мало извѣстна, потому что каждая журнальная статья о переселеніи читается съ новымъ интересомъ, точно читателю открываютъ Америку. И эта Америка, какъ видно, въ дѣйствительности еще не открыта, иначе нечѣмъ объяснить, что переселеніе остается «вопросомъ», пока разрѣшаемымъ «собственными средствами», лишь одними мужиками. Судя по прогрессу, который сдѣлалъ этотъ вопросъ, предоставленный разрѣшенію лишь деревни, можно разсчитывать, что если мужикъ позаймется переселеніемъ еще лѣтъ двѣсти, то, можетъ быть, и организуетъ его въ стройное, упорядоченное явленіе.
Трудности переселенія заключаются не въ одномъ передвиженіи. Если у мужика хватитъ силъ и хлѣба на дорогу, онъ дойдетъ и до края свѣта; но дойти до края свѣта только первая половина дѣла. Главная трудность — устроиться на новомъ мѣстѣ, а для этого одной выносливости и способности голодать еще мало. Наши тульскіе, курскіе, тамбовскіе, полтавскіе (и какіе хотите) переселенцы оказались, по оффиціальнымъ отзывамъ, самыми неспособными колонизаторами Кавказа. Такими же оказались они я на Амурѣ, и въ степяхъ Азіи. То время, когда наши землепроходцы убѣгали въ пустыни и далекіе края отъ помѣщиковъ и преслѣдованія за вѣру, когда въ этихъ дальнихъ краяхъ, напримѣръ, въ Сибири, земли не считали и не мѣрили и всякій садился гдѣ хотѣлъ, плѣняясь ширью и просторомъ, да первобытнымъ изобиліемъ еще не тронутыхъ богатствъ природы, давно уже миновало. Теперь уже и переселенцамъ нарѣзаютъ землю по числу душъ, а иногда въ количествѣ, далеко не плѣняющемъ просторомъ. Близкихъ мѣстъ, болѣе или менѣе схожихъ, по условіямъ, съ мѣстностями, изъ которыхъ переселяются, стало тоже меньше, и переселенцамъ приходится брести въ даль, гдѣ и почва другая, и растительность другая, и всѣ условія культуры и жизни другія. Тамбовскій мужикъ, видѣвшій только рожь и овесъ и очутившійся въ Закавказьѣ, едва ли скоро придетъ въ себя отъ изумленія передъ рисовыми полями, кукурузой, сахарнымъ тростникомъ, лѣсами шелковицы и чайными и табачными плантаціями. Даже кавказскіе старожилы не освободились еще отъ подобнаго изумленія, когда неизбѣжныя условія развитія предъявили имъ подобныя культурныя требованія. Что же подѣлаетъ тутъ тамбовецъ съ извѣстною ему культурой только ржи и овса?
Есть въ жизни переселенцевъ примѣры и болѣе крайніе, когда наши мирные и вовсе не воинственные мужики должны были выходить въ поле по нѣскольку человѣкъ вмѣстѣ и съ заряженными винтовками, потому что въ камышахъ скрывались тигры, а за камышами караулили неосторожныхъ колонистовъ таранчи-киргизы. Переселенцы по Сыръ-Дарьѣ и у Казалинска встрѣтили условія до того необычайныя, что еще изумительно, какъ они разбѣжались только черезъ пятнадцать лѣтъ, а не раньше. Степной камышъ, куга, въ руку толщиной, саксаулъ, котораго не возьмешь ни топоромъ, ни пилою, сушь и безводіе съ перваго же шага навели на-переселенцевъ подавляющее уныніе. Кончилось тѣмъ, что переселенцы, вмѣсто земледѣльцевъ, превратились въ извощиковъ и стали возить военные транспорты изъ Оренбурга въ попутные форты и въ Ташкентъ. Но и этотъ послѣдній хлѣбъ отбили у мужиковъ подрядчики и купцы-милліонеры. «Съ этой минуты переселенцы стали разоряться», — говоритъ г. Жакмонъ (Русская Мысль, 1886 г., кн. IX). Послѣ же голоднаго 1879 года они и совсѣмъ разбѣжались. А, между тѣмъ, «въ тѣхъ же низовьяхъ Сыръ-Дарьи, но сосѣдству съ нашими переселенцами, существуютъ пашни киргизовъ, и хотя въ нихъ орошеніе происходитъ примитивнымъ способомъ, посредствомъ ручныхъ и воловьихъ чигирей, несмотря на то, получаются несравненно лучшіе результаты при хлѣбныхъ посѣвахъ, нежели у русскихъ поселенцевъ», — пишетъ г. Жакмонъ.
И вся эта безпомощность совершенно понятна. Съ своими агрономическими и всякими другими познаніями мужикъ голодалъ и дома; оттого онъ и убѣжалъ. Но какую же силу могли представлять эти скудныя знанія въ борьбѣ съ совершенно новыми условіями природы, климата, растительности, охватившими нашего великоросса, который, при всей своей смѣтливости, туго идетъ, на какія бы то ни было новыя приспособленія, даже на простое заимствованіе? И вотъ тотъ же великороссъ, очень тугой въ сельско-хозяйственныхъ улучшеніяхъ, для которыхъ, все-таки, нужны знанія, нашелъ выходъ въ характерной и очень распространенной особенности, которая уже давно создала русскимъ репутацію народа, способнаго къ торговлѣ и промышленности. Этою репутаціей пользовались еще новгородцы. Промышленность и торговля составляютъ выходъ для всякой деревенской энергіи и способности. Чтобы торговать и промышлять, не нужно знаній, для этого довольно бойкости и смѣтливости, которая, по пословицѣ, что смѣлость города беретъ, у насъ обыкновенно и замѣняетъ знаніе. У другихъ народовъ, у которыхъ развиты техническія производства и существуетъ широкое техническое образованіе, способности выступаютъ обыкновенно на этотъ путь и на путь изобрѣтеній. Полемъ конкурренціи является изысканіе новаго или усовершенствованіе и улучшеніе существующаго. Въ особенности въ этомъ отношеніи выдѣляется Франція, въ которой изобрѣтательныя (и вообще прогрессивныя) способности очень развиты, а промышленныя привилегіи играютъ большую роль. У насъ же даже фабрики и заводы умѣютъ обходиться безъ знающихъ техниковъ. Указатель фабрикъ и заводовъ сообщаетъ, что въ восьми наиболѣе фабричныхъ губерніяхъ Россіи, въ которыхъ число фабрикъ доходитъ до 5,300, технически-образованныхъ управляющихъ-спеціалистовъ состоитъ: русскихъ — 281 и иностранцевъ — 227. Значитъ, 4,792 фабрики находятся въ рукахъ управляющихъ доморощенныхъ.
Если технически-знающіе люди не особенно требуются для фабрикъ, то для деревни они и совсѣмъ не нужны. И нельзя не признать, что наша сѣрая деревня служитъ очень ограниченнымъ полемъ для какихъ бы то ни было изобрѣтательныхъ способностей и прогрессивныхъ дѣйствій. У насъ есть цѣлые края, какъ Бѣлоруссія, куда въ деревни не проникли еще ни сапоги, ни ситцы, ни фабричныя сукна, и крестьяне удовлетворяютъ всѣ свои потребности самодѣльщиной. Сукно (бѣлое) у нихъ домашнее, бѣлье (посконное) домашнее, обувь (лапти) тоже домашняя. Плотники, столяры, слесаря, мѣдники — вообще ремесленники — для бѣлорусской деревенской бѣдноты совсѣмъ не нужны и никогда не требуются. Даже кузнецамъ дѣлать нечего, потому что на двадцать телѣгъ только одна найдется шинованная, а лошадей куютъ къ зимѣ, дай то не всегда. Бѣдность настолько ограничиваетъ потребности крестьянъ, что имъ ничего и не нужно. Что же среди этихъ, ни въ чемъ не нуждающихся, людей станутъ дѣлать изобрѣтательныя способности, когда ни этихъ способностей, ни знаній не къ чему приложить? Куда дѣваться умственнымъ силамъ, предпріимчивости и энергіи, если, по несчастію, природа наградитъ ими человѣка? Положимъ, что общая бѣднота и одинаково сѣрая жизнь уравниваютъ способности, и энергическіе, умственно-выдающіеся и способные къ почину люди въ деревнѣ не часты, но они, все-таки, появляются. И если такой человѣкъ явится, ему открыта единственная въ деревнѣ для способностей дорога — въ кабатчики или въ кулаки. Для этихъ двухъ дѣлъ условія нашей деревенской жизни открываютъ широкій просторъ, — такой же просторъ, какой они открываютъ и для деревенской торговли. Тутъ не нужны знанія, не требуется пройти школу; тутъ требуется только изворотливость, обиходъ (т.-е. умѣнье обойтись, которымъ въ совершенствѣ владѣютъ евреи), умѣлость и смѣтка. А какое сдѣлать употребленіе этимъ способностямъ, научитъ уже сама жизнь.
Кабатчикъ и кулакъ вызываютъ у насъ давно всеобщее негодованіе и печать, травитъ ихъ изъ всѣхъ силъ, какъ единственное или, по крайней мѣрѣ, самое главное наше зло, какъ ненасытныхъ піявицъ, высасывающихъ послѣдніе народные соки. Вѣрно, что и кулакъ, и кабатчикъ не вносятъ ни малѣйшей крупицы ни въ народное, ни въ государственное матеріальное благосостояніе, не производятъ они никакихъ полезныхъ предметовъ и живутъ на народномъ и государственномъ тѣлѣ, какъ паразиты. Но я говорю о нихъ теперь не съ точки зрѣнія моральныхъ или экономическихъ послѣдствій. Я беру ихъ какъ явленіе и только указываю на происхожденіе этого явленія. Эти паразиты созданы не закономъ произвольнаго зарожденія, — они только приложили свои способности къ тѣмъ единственнымъ дѣламъ, которыя щедрою рукой предложила имъ русская жизнь. Во всякомъ случаѣ, они дѣло рукъ человѣческихъ и тѣхъ порядковъ и отношеній, которые эти самыя руки и устроили.
Въ порицаніе теперешнему времени говорятъ, что прежде, при откупахъ, у насъ не было кабатчиковъ. Тогда, дѣйствительно, вмѣсто кабатчиковъ, были «сидѣльцы»; но развѣ это не то же кушанье, только подъ другимъ соусомъ? Сидѣлецъ всегда былъ ловчакъ и пройдоха, бойкій, изворотливый, плутоватый и умѣлый, знавшій вдоль и поперегъ своего потребителя и умѣвшій обойти не только его, но и всякое начальство. Такихъ ужь и подбирали. Со времени акцизной системы кабатчиковъ только расплодилось; но и при откупѣ, и теперь мѣсто за кабацкою стойкой всегда принадлежало способности и ловкости. Впрочемъ, при теперешнемъ упадкѣ дѣлъ въ кабатчики пошли люди уже и совсѣмъ не тѣхъ способностей. Въ нашей мѣстности жилъ старикъ-живописецъ. Прежде, когда у купцовъ проявлялось «усердіе», живописцамъ въ деревнѣ было дѣло, теперь «усердіе» поизсякло, храмы всѣ построились и живописцы изъ деревень всѣ куда-то порастерялись. Старикъ-живописецъ остался въ деревнѣ, потому что у него была небольшая землица, но живописной работы у него совсѣмъ не было, и онъ своихъ двухъ сыновей сдѣлалъ малярами. Но въ теперешнее время въ деревнѣ и маляру дѣлать нечего. Мужикамъ маляры и никогда не бывали нужны, а землевладѣльцы, у кого и были крашеные дома, то уже давно облѣзли, а вновь домовъ они не красятъ. И вотъ, одного изъ братьевъ-маляровъ я встрѣтилъ недавно въ кабакѣ на большой дорогѣ, поступилъ онъ въ сидѣльцы въ кабакъ водочнаго заводчика и получаетъ жалованье. «Есть у васъ пиво?» — спрашиваю я его. — «Есть, да нехорошо, а свѣжаго еще не привозили», — отвѣчаетъ онъ. Развѣ настоящій кабатчикъ такъ бы отвѣтилъ? Онъ заставилъ бы меня перепробовать все испорченное пиво, увѣряя, что другая бутылка будетъ лучше, и за всѣ бутылки взялъ бы деньги. Загнала маляра въ кабакъ нужда, потому что только въ кабацкомъ промыслѣ еще и можетъ найти себѣ человѣкъ помѣщеніе. У насъ въ кабакахъ сидятъ теперь и отставные солдаты, съ бабой и кучей дѣтей, — ихъ тоже загнала въ кабакъ нужда, потому что нѣтъ никакихъ дѣлъ, — сидятъ въ кабакахъ и женщины, однѣ бойкія, другія простоватыя, какъ этотъ маляръ, и которыя скажутъ вамъ всегда правду.
А, кажется, и этотъ единственный выходъ для деревенскихъ способностей готовъ скоро закрыться. Теперь акцизъ доведенъ до послѣдняго предѣла и повышаться ему уже некуда. Винные заводы даютъ прибыль, если держать, въ то же время, и кабаки, да всячески кривить душой и обходить законъ. Если акцизъ на вино вздумаютъ поднять еще, то и винные заводы упадутъ, какъ упали всѣ наши дѣла.
Особенность нашего экономическаго быта заключается именно въ томъ, что производительныя способности развиваются у насъ гораздо слабѣе способности «распредѣленія». Насколько способность распредѣленія развилась у насъ послѣ освобожденія, можно увидѣть уже изъ уголовной хроники. Причина такого своеобразнаго направленія способностей заключается въ народной бѣдности и маломъ числѣ потребностей. Наши фабрики, заводы и промышленныя заведенія работаютъ преимущественно для городскаго населенія и для интеллигенціи. И размѣръ этого потребленія сравнительно настолько невеликъ, что не можетъ способствовать развитію производства, по крайней мѣрѣ, особенно замѣтно. Деревня потребителей не создаетъ, а если и создаетъ, то въ очень ограниченномъ размѣрѣ. Значитъ, фабрикамъ приходится работать все на однихъ и тѣхъ же потребителей или же для расширенія производства искать внѣшнихъ рынковъ. На отыскиваніе внѣшнихъ рынковъ мы не особенно счастливы и купеческая смѣтка, которой мы отличаемся дома, тутъ вамъ измѣняетъ. А такъ какъ мы своихъ производствъ не расширяемъ (иди очень слабо), то, слѣдовательно, и нѣтъ мѣста для приложенія нашихъ растущихъ интеллигентныхъ силъ. Такимъ образомъ, получается неисходный кругъ: съ одной стороны, для развитія жизни требуется интеллигенція, а съ другой — неразвитая жизнь не даетъ интеллигенціи дѣла. И вотъ, одни изъ интеллигентовъ, надломленные и разочарованные въ своихъ стремленіяхъ, идеалахъ и надеждахъ, кончаютъ самоубійствомъ, другіе голодаютъ, болѣе же рѣшительные и менѣе разборчивые изъ нихъ становятся на путь «распредѣленія» богатствъ, практикуя это дѣло или способами дозволенными, или же такими, что попадаютъ въ мѣста не столь отдаленныя.
Духъ «распредѣленія», обуявшій теперь всю Россію, проникъ и въ землевладѣльческій бытъ, что при упадкѣ сельскаго хозяйства, цѣнъ на хлѣбъ и бездоходности имѣній и не можетъ быть иначе. Въ былыя времена доходъ получался просто и думать о немъ не приходилось, теперь же, если не думать, ничего не получишь. И вотъ, въ землевладѣльческомъ быту повторяется то же явленіе, которое наблюдается и въ жизни деревни. Какъ въ деревнѣ болѣе способные и энергическіе идутъ въ кабатчики, кулаки и вообще стараются выдѣлиться изъ сѣрой массы, такъ и среди деревенской интеллигенціи болѣе способные перестаютъ сидѣть вплотную на своей землѣ. Способный и шустрый владѣлецъ сейчасъ же начинаетъ спекулировать; онъ занимается скупками и перекупками, заводитъ промышленныя заведенія, напримѣръ, мельницу для торговли мукой, или же скупаетъ тощій скотъ, откармливаетъ его щ перепродаетъ мясникамъ, вообще такъ или иначе и смотря по обстоятельствамъ, примазывается къ торговлѣ, потому что торговля, несмотря на застой, все-таки, самое прибыльное занятіе. Только менѣе предпріимчивые и менѣе подвижные занимаются исключительно земледѣліемъ, но за то они ищутъ себѣ подспорья въ земскомъ жалованьи. Есть, впрочемъ, и изъ «распредѣлителей», которые умѣютъ соединить торговлю, напримѣръ, съ служеніемъ Ѳемидѣ. Однимъ словомъ, способности прокладываютъ себѣ пути.
Но пути-то эти, увы, мало подвигаютъ нашу жизнь впередъ. А, между тѣмъ, въ нашемъ обществѣ еще, кажется, никогда не было такого сильнаго накопленія моральной возбужденности. Прочитайте, что на эту тему появляется въ печати, послушайте, что говорятъ люди внѣ печати, прислушайтесь къ тому, что говоритъ мужикъ, — всѣ хотятъ чего-то другаго, хотятъ правды, хотятъ жить по-божески, по справедливости.
Всякій, кто живетъ въ деревнѣ, очень хорошо знаетъ, что въ жизнь -ея высшаго слоя (т.-е. всего того, что не есть мужикъ) никто не вмѣшивается. Мы здѣсь живемъ вполнѣ сами по себѣ, властей никакихъ не видимъ, внѣшняго давленія никакого и ни въ чемъ не чувствуемъ, полиціи никогда не видимъ (даже и тогда, когда она бываетъ нужна), собираемся свободно на выборы гласныхъ, на выборахъ держимъ себя вполнѣ свободно, такъ же свободно чувствуемъ себя и въ земскихъ собраніяхъ — и, однако, странное дѣло, и нами всѣ недовольны, и мы всѣмъ недовольны, и «сама собою» нормальная и правильная жизнь у насъ никакъ не складывается. Что-то есть въ этой жизни такое, что правда въ ней не беретъ верхъ.
Вотъ, положимъ, идутъ выборы гласныхъ отъ землевладѣльцевъ и нежелательные («качества» которыхъ извѣстны) не проходятъ, или же, изъ боязни быть забаллотированными, они и сами не предъявляютъ себя въ кандидаты. Но для человѣка съ «качествами» всегда больше путей; если для него закрыта одна дверь, онъ стучитъ въ другую. И вотъ, такой человѣкъ предлагаетъ себя крестьянамъ. Чтобы быть ими выбраннымъ, употребляются разныя средства или, точнѣе, два: подкупъ, въ видѣ денегъ, подарковъ или водки, и застращиваніе. Подкупаютъ, обыкновенно, вліятельныхъ людей, напримѣръ, старшинъ, а выборщиковъ угощаютъ водкой, сначала въ маломъ количествѣ, въ видѣ задатка, но съ обѣщаніемъ, что хорошее угощеніе послѣдуетъ, когда выборы состоятся. Подкупъ, конечно, мерзость, но что же вы подѣлаете противъ этой мерзости со всею вашею порядочностью? Порядочные люди не хотятъ человѣка, а онъ, все-таки, пролѣзетъ, и совсѣмъ не по винѣ выборнаго начала, а только по его незаконченности. Въ выборы никто вмѣшиваться не имѣетъ права, это дѣйствіе вполнѣ свободное и не стѣсняемое, и это установлено для того, чтобъ устранить возможность всякаго давленія. Только не устранена возможность давленія мѣстныхъ авторитетовъ, да кабака и подкупа. И какъ вы ихъ устраните? Хорошее, повидимому, средство — гласность, но ея у насъ нѣтъ и васъ же, изобличителя неправды, могутъ обвинить въ диффамаціи или клеветѣ. А, между тѣмъ, гласные отлично знаютъ, съ какими изъянами прошли у нихъ выборы, кому и какой былъ подаренъ сельско-хозяйственный продуктъ, кто и насколько купилъ водки на угощеніе и какіе фокусы употреблялись, чтобы крестьяне клали шары направо или налѣво. Конечно, въ сомнительныхъ случаяхъ, возникаютъ дознанія, но тутъ дѣло опять зависитъ отъ того, какого лагеря человѣкъ дѣлаетъ дознаніе, и справедливость дознанія ничѣмъ не гарантирована. Бываетъ и такъ, что права сомнительныхъ гласныхъ провѣряются земскимъ собраніемъ; по тутъ опять все зависитъ отъ большинства, тогда какъ справедливость можетъ быть на сторонѣ меньшинства. Бываютъ, напримѣръ, такіе случаи, что лучшіе люди, съ интеллигентнымъ развитіемъ, люди истинно-земскіе, желающіе порядка въ земскихъ дѣлахъ, составляютъ большинство одного голоса, но съ противной стороны подаетъ голосъ предсѣдатель и берутъ верхъ рѣшенія вовсе не земскія. Тоже характерный фактъ, что предсѣдатель идетъ въ руку съ старшинами и писарями (какъ извѣстно, всегда зависимыми), и вовсе не въ интересахъ народа, а именно противъ нихъ. Чтобы не быть голословнымъ, я представлю такой фактъ. На народныя школы партія старшинъ и писарей и землевладѣльцевъ отъ крестьянъ (хороши довѣренные!) не прибавляетъ ничего, а, напротивъ, урѣзаетъ предложенную интеллигентною партіей прибавку учителямъ за обученіе пѣнію и, въ то же время, городское женское училище, въ которомъ учатся мѣщанскія дѣвочки, превращаетъ въ женскую прогимназію, въ угоду купцамъ. Когда потомъ говорили гласнымъ отъ крестьянъ, что они тутъ такое путали и понимали ли они, съ кѣмъ, въ своихъ интересахъ, они должны были голосоваться, они только чесали затылки. И вовсе не мужицкая глупость тутъ причиной. Мужикъ и въ мудреныхъ вопросахъ, какъ раскладки, не теряется, но онъ превращается въ нуль, когда находится въ зависимости и когда на него въ самомъ земскомъ собраніи производится давленіе. Тутъ отъ мужика вы никакой правды не требуйте. Да и что говорить е мужикѣ, особенно зависимомъ (вѣдь, не Муцій Сцевола онъ), когда далеко не мужики, за обѣщанное имъ земское мѣсто, переходятъ отъ партіи въ партіи! Иногда, чтобы выиграть голосъ, создаютъ даже новыя мѣста. Бываютъ еще случаи униженныхъ просьбъ; мнѣ, напримѣръ, передавали за фактъ, что одного гласнаго, перешедшаго на противную сторону, упрашивали на колѣняхъ, чтобъ онъ вернулся въ свое лоно, и когда ничто не помогало, ему предложили мѣсто. Противъ убѣдительности такого довода, конечно, было уже невозможно устоять, и человѣкъ, только что измѣнившій однимъ, измѣнилъ затѣмъ другимъ.
Изъ-за чего же столько ухищреній, подходовъ, подвоховъ, изъ-за чего всѣ эти траты денегъ на подкупы, спаиванье или въ качествѣ хотя и дароваго, но не менѣе (а, можетъ быть, и болѣе) дѣйствительнаго средства — застращиванье? (Средство, доступное только властнымъ людямъ, стоящимъ у какого-нибудь кормила и употребляемое лишь по отношенію къ мужикамъ, старшинамъ и писарямъ). Побужденія ко всѣмъ этимъ ухищреніямъ бываютъ самыя разнообразныя, иногда даже просто непостижимыя (хотя и объяснимыя) и всегда личныя.
Наиболѣе обыкновенная причина — простая корысть, погоня за земскимъ мѣстомъ. При теперешней трудной жизни, малой доходности и разстройствѣ хозяйствъ, число лицъ, ищущихъ земскихъ занятій, очень увеличилось. Въ былые годы подобные люди держались за казенныя мѣста. Теперь же казенныхъ мѣстъ поубавилось, а, между тѣмъ, людей со средними способностями, годныхъ лишь для «дѣлопроизводства», поприбавилось. Вотъ эти-то средніе люди и составляютъ главныхъ кандидатовъ въ гласные, чтобы проложить себѣ дорогу въ управу или на другое выборное мѣсто. Передъ выборами эти «алчущіе» обыкновенно изобличаютъ себя неожиданными визитами въ земцамъ, которыхъ они считаютъ вліятельными и желаютъ расположить въ свою пользу. При такихъ визитахъ они обыкновенно обнаруживаютъ благородный образъ мыслей и чистоту своихъ воззрѣній на земскія обязанности. Вообще они стараются кокетничать и нравиться, что имъ иногда удается, а иногда и нѣтъ.
Другіе изъ алчущихъ не таятъ никакой матеріальной корысти и такіе не только гораздо непроницаемѣе, но иногда даже и совсѣмъ непонятны. Человѣкъ, повидимому, не ищетъ ничего, — не нужно ему ни должности мироваго судьи, ни мѣста въ управѣ, — и, въ то же время, онъ употребляетъ необыкновенную энергію, чтобы склонить въ свою пользу землевладѣльцевъ, и если они не даются, то крестьянъ. Побужденіемъ у этихъ людей бываетъ то чувство власти, то желаніе вліять, а иногда и простая традиція положенія. Послѣдняя причина замѣчается преимущественно между дворянами старыхъ родовъ, коренными туземцами, фамиліи которыхъ играли роль въ своихъ уѣздахъ. Эти послѣдніе могикане, еще хорошо помнящіе крѣпостное время, особенно не долюбливаютъ новое наплывное помѣстное населеніе, въ руки котораго перешла едва ли не половина прежнихъ помѣщичьихъ имѣній. Между наплывными есть и дворяне, и купцы, итакъ… какіе-то неизвѣстные не то, изъ управляющихъ, не то изъ разночинцевъ. По національностямъ наплывные бываютъ изъ русскихъ, изъ нѣмцевъ, поляковъ, а иногда и латышей. Это разношерстное наслоеніе, съ иными привычками, нравами, традиціями, имѣетъ надо общаго съ родовыми землевладѣльцами, у которыхъ еще свѣжо въ памяти крѣпостное время и сохранилось вполнѣ, хотя и замаскированно, прежнее дворянское чувство. Конечно, никакого сліянія интересовъ и понятій тутъ ожидать нельзя, а уступить поле разношерстности не позволяетъ дворянское достоинство. И вотъ, чтобъ удержать свое положеніе, изыскиваются компромиссы, иногда совершенно неожиданные. Наплывные, пускающіе еще корни и не безъ основанія считающіе себя будущими хозяевами положенія, стараются устраивать связи или между собою, или съ крестьянами, а старые, коренные владѣльцы уже и прямо заключаютъ союзъ съ крестьянами. Бываетъ такъ, что родовитые владѣльцы дружатъ со старшинами и писарями и стараются пріобрѣсти популярность между крестьянами, чтобы пройти въ гласные, если другимъ путемъ (при разношерстности землевладѣнія) имъ это не удается. Гласный изъ родовитыхъ является всегда «столпомъ»; онъ стоитъ на сторонѣ «порядка», онъ баллотируетъ всегда съ предсѣдателемъ и изображаетъ собою не только охранительное, но даже «оффиціозное» начало. Конечно, «порядокъ» и «благонамѣренность» не больше, какъ слова, и бываютъ случаи, когда, вмѣсто поддержанія порядка, «столпъ» производитъ безпорядокъ. Напримѣръ, такой случай. Избираются въ коммиссію по раскладкѣ — столпъ, двое старшинъ, писарь, настоящій земецъ и представитель отъ казны. Чтобъ усилить налогъ на казенные лѣса, столпъ стоитъ за раскладку по двумъ разрядамъ и, чтобъ имѣть на своей сторонѣ большинство, онъ говоритъ, обращаясь къ старшинамъ, что лѣса совсѣмъ не нужны. Какое тамъ лѣсное хозяйство?… Отдать бы ихъ крестьянамъ, у которыхъ земли мало, — и старшины понимаютъ эту рѣчь, поддерживаютъ оратора и коммиссія большинствомъ рѣшаетъ противъ меньшинства, а представитель казны подаетъ особое мнѣніе (то же, кажется, дѣлаетъ и земецъ).
Стали добиваться теперь положенія въ земствѣ и купцы, тоже усвоивающіе, хотя и своеобразно, идею общественности. Хотя купцы фигурируютъ преимущественно въ городскихъ думахъ и управахъ, но есть и земства, въ которыхъ они добрались до власти и большинства. Въ то время какъ въ земствѣ, даже преимущественно дворянскомъ (чисто-дворянскихъ земствъ, кажется, нѣтъ ни одного, не исключая даже и симбирскаго), обыкновенно господствуетъ земское направленіе (кромѣ нѣкоторыхъ вопросовъ), купцы составляютъ всегда сословную группу и, не особенно дружа другимъ представителямъ, держатся тѣсно другъ друга. Дворянъ купцы не долюбливаютъ за то, что они — дворяне, а земскую интеллигенцію за то, что она — интеллигенція. Кромѣ того, купцы обязательно не любятъ печать и потому они всегда ярые враги корреспондентовъ, которыхъ всѣми силами стараются не допускать до земскихъ собраній (эту же нелюбовь къ корреспондентамъ обнаруживаетъ, кажется, и московская дума".
Къ купеческой же группѣ слѣдуетъ причислить и наиболѣе вліятельные и разбогатѣвшіе экземпляры, вышедшіе изъ раздобрѣвшихъ крестьянъ, волостныхъ писарей и старшинъ, которые добиваются земскихъ мѣстъ, конечно, не по сословнымъ причинамъ, а ради власти и положенія. Замѣчательномъ какою истинно-купеческою находчивостью и смѣтною умѣютъ пользоваться своимъ земскимъ положеніемъ эти по-истинѣ промышленные люди (купцы тоже). Напримѣръ, членъ управы (конечно, уѣздной) изъ «промышленныхъ», завѣдывающій земскими суммами, держитъ въ городѣ лавку колоніальныхъ товаровъ. Въ управѣ денегъ нѣтъ и всѣхъ, кто за ними является, просятъ подождать. Но людямъ же нужно пить и ѣсть; сахаръ, чай и проч. дома на исходѣ, а то ихъ я совсѣмъ нѣтъ. И вотъ промышленный членъ, конечно, оказывая вниманіе къ трудному положенію, выдаетъ записку на полученіе въ долгъ изъ «го лавки чаю, сахару, муки, крупъ и т. д. Такое соединеніе промышленности, съ земскими обязанностями очень помогаетъ развитію торговли и практикуется оно уже давно, но въ то время, которое было „давно“, подобныя соединенія земскихъ и торговыхъ заботъ составляли отдѣльные случаи, а теперь они множатся.
Всѣ эти сорты жаждущихъ образуютъ всегда партію, противную истиннымъ земцамъ или, точнѣе, интеллигенціи, и стараются вогнать ее въ меньшинство, что теперь начинаетъ удаваться чаще, чѣмъ прежде. Но между оппозиціей дворянскаго представительства (оффиціознаго) и оппозиціей купеческаго (вообще промышленнаго) сословія есть существенная разница. Дворяне стоятъ главнѣйше за извѣстные „принципы“ и идеи и во всякомъ случаѣ они идейные представители. Купеческая же партія стоитъ больше за экономію и за счетъ денегъ, что, безъ сомнѣнія, хорошо, если, какъ ныньче въ нодинскомъ земствѣ (Вятской губерніи), не ведетъ въ упраздненію школъ и къ уменьшенію медицинской помощи. Въ нодинскомъ земствѣ, гдѣ большинство оказалось на сторонѣ купеческой партіи, закрыты 22 земскія шкоды и введена обязательная суточная плата за право пользованія леченіемъ въ земскихъ больницахъ; кромѣ того, докторовъ обязали избѣгать, по возможности, даровой выдачи лѣкарствъ, приходящимъ больнымъ крестьянамъ. Это по отношенію къ земскому интересу. Что же касается интереса купеческаго, то то же большинство постановило уменьшить земскій сборъ съ недвижимыхъ городскихъ имуществъ и торговыхъ помѣщеній. Такъ понимаютъ купцы свои земскія обязанности, превращая земскую экономію въ свою собственную.
Очень можетъ быть, да, пожалуй, и несомнѣнно, что все это дѣлается потому, что всѣмъ стало жить трудно. Застой чувствуется не только во всѣхъ экономическихъ производствахъ, но и въ умственной производительности, но за то больше, чѣмъ когда-нибудь, обнаруживается лихорадочная дѣятельность въ погонѣ за кускомъ хлѣба или за пирогомъ, смотря потому, чего у кого нѣтъ. Нервное, лихорадочное состояніе, которое выходило еще недавно наружу, ушло теперь внутрь. Оставивъ область интеллигенціи, печати, оно сосредоточилось въ среднемъ слоѣ, для дѣятельности котораго земство служитъ едва ли не единственнымъ полемъ. На этомъ полѣ сталкиваются весьма разнообразные интересы многообразныхъ общественныхъ группъ, создавшихся освобожденіемъ крестьянъ, и сосредоточиваются всѣ наши общественныя боевыя силы. Котелъ этотъ кипитъ если не особенно сильнымъ общественнымъ ключомъ, то, несомнѣнно, сильнымъ ключомъ сословныхъ и личныхъ интересовъ. Борьба ведется безпардонная и энергическая, хотя всѣхъ ея мелкихъ подробностей обыкновенное общество (публика), не принимающее въ борьбѣ непосредственнаго участія, не знаетъ. Объ этой борьбѣ въ газетахъ не пишутъ и корреспонденты за нею не слѣдятъ, хотя она представляетъ превосходный матеріалъ для характеристики нашей современной общественной нравственности. Обыкновенно борятся страсти очень мелкія и выборъ средствъ отличается неразборчивостью (на войнѣ какъ на войнѣ). Наибольшею неразборчивостью рекомендуютъ себя „одиночки“, примазывающіеся къ какой-нибудь партіи, чтобы протереться въ гласные, въ управу и вообще на земское жалованье. Группы держатъ себя чище, хотя и онѣ прибѣгаютъ къ средствамъ не совсѣмъ достойнымъ (вѣроятно, по недоразумѣнію).
Обыкновенный пріемъ, употребляемый противъ нежелательнаго человѣка, или даже противъ цѣлой группы, заключается въ „заподазриваніи“, въ томъ, что пускается въ ходъ „слово и дѣло“. Это дѣлается не только для того, чтобъ ослабить партію при выборѣ гласныхъ и перетащить голоса на свою сторону, но и потомъ, когда враждебная партія сформировала свой лагерь и нужно уронить довѣріе къ ней мѣстной власти. Въ такихъ случаяхъ очень помогаютъ крайнія обобщенія. Напримѣръ, подготовляются выборы гласныхъ отъ крестьянъ и между ними пускаютъ слухъ, что противная партія не православная, а „батюшкамъ“ шепчутъ, что партія „польская“ (это дѣлается, конечно, не въ великороссійскихъ губерніяхъ). Между тѣмъ, во всей партіи на 12 гласныхъ только 4 поляка и вполнѣ обрусѣвшихъ, остальные всѣ и русскіе, и православные. Или пускаютъ слухъ, что такой-то (нежелательный) принадлежитъ къ „панской“ партіи. А „панъ“ — уже цѣлая программа будущаго поведенія: это значитъ, что онъ будетъ мирволить владѣльцамъ, а съ крестьянами будетъ строгъ. „Панскій“ мировой судья не спуститъ крестьянамъ никакой мелочи, ни случайной потравы, ни порубки, ни украденныхъ яблоковъ и за все назначитъ наказаніе строгое. Такой ужь, конечно, страшенъ. Или пускаютъ другаго „жупела“ — насчетъ неблагонамѣренности и неодобренія начальства. Наконецъ, люди съ отношеніями къ властямъ пользуются ихъ протекціей, а кто самъ владѣетъ властью, тотъ самъ и пускаетъ ее въ дѣло въ свою пользу. Сочиненные „жупелы“, если они разсчитаны хорошо, всегда достигаютъ своей цѣли. Кромѣ того, пускаютъ подъ рукой нехорошіе слухи и въ провинціальной властной сферѣ, которая и вообще, и относительно земцевъ въ особенности болѣе склонна вѣритъ худому, т.-е. тому, что можетъ ей надѣлать хлопотъ и усложненій, чѣмъ хорошему. Всѣ эти и подобныя имъ продѣлки раздражаютъ партію, противъ которой онѣ направлены (а нѣкоторыхъ и тревожатъ), настраиваютъ ее крайне возбужденно и страстно, и какъ для накопленія взаимныхъ враждебныхъ чувствъ есть достаточно поводовъ, то слѣдующія за выборами гласныхъ собранія, когда партіи сходятся для генеральныхъ битвъ на почвѣ разрѣшенія практическихъ вопросовъ, — бываютъ въ высшей степени напряженныя и зачастую не обходятся безъ рѣзкихъ и грубыхъ выходокъ, готовыхъ перейти даже и въ большую крайность (это я выражаю нѣсколько уклончиво). Въ нынѣшнемъ году было нѣсколько подобныхъ напряженныхъ и враждебныхъ собраній, когда партіи стояли стѣна противъ стѣны, твердо и неуступчиво, и когда, поэтому, не былъ разрѣшенъ ни одинъ вопросъ, потому что голоса раздѣлились поровну. Поэтому же не состоялись выборы но управы, ни мировыхъ судей.
Обыкновенно выборная борьба есть борьба тайная и ведется она минными средствами противъ партіи земской, которая всегда сильна нравственно и знаніемъ дѣла, но пока слаба числомъ и, вѣроятно, ослабѣетъ больше, если жизнь, продолжая слагаться „сама собою“, выдвинетъ снизу еще больше купцовъ и „экономовъ“, а въ дворянской партіи усилится противуземское движеніе. Но, кромѣ минныхъ средствъ, ради быстраго торжества надъ противникомъ, когда медлить не приходится, употребляется и средство открытое — право власти. Есть въ земскомъ положеніи статья, которою опредѣляется, когда собраніе, по неполному числу гласныхъ, считается несостоявшемся. И этою статьей, бывали случаи, бойцы пользовались такъ. Предсѣдатель видитъ, что противная сторона, собравшись въ полномъ числѣ, перевѣшиваетъ голосами, между тѣмъ, въ партіи, съ которою голосуетъ предсѣдатель, не явилось трое. Очевидно, что всѣ предложенія пройдутъ нежелательнымъ большинствомъ. И вотъ предсѣдатель послѣ провѣрки правъ гласныхъ объявляетъ собраніе закрытымъ по неполному числу гласныхъ. Какъ, что, почему, на основаніи какого закона? Предсѣдатель указываетъ на статью (37 под. о зем. учр.), ему отвѣчаютъ, что она совсѣмъ сюда не подходитъ; тогда онъ говоритъ, что беретъ это на свою отвѣтственность. И гласные, притащившіеся за десятки верстъ, разъѣзжаются по деревнямъ. Вы говорите, что это незаконно; совершенно справедливо, что незаконно, но, тѣмъ не менѣе, собраніе закрыто, а когда оно потомъ было вновь назначено черезъ мѣсяцъ, всѣ нужные гласные были налицо.
Въ борьбѣ партій предсѣдатель очень важное лицо. Онъ ведетъ пренія и можетъ ихъ склонять въ желательную для него сторону: онъ своимъ голосомъ создаетъ при равенствѣ голосовъ большинство; онъ, наконецъ, открываетъ собраніе и можетъ при этомъ поступить (и поступаетъ) такъ. Собраніе, положимъ, должно быть открыто въ 10 ч. утра, по еще не всѣ явились гласные „ихъ“ партіи. Начинать битву при такихъ условіяхъ, разумѣется, рискованно. И вотъ, не явившихся или ждутъ, или посылаютъ за ними гонцовъ и собраніе не открывается. Всякихъ подобныхъ мелочей есть масса и опытнымъ стратегамъ нужно хорошо ихъ звать и умѣло ими пользоваться. И нужно отдать справедливость нашей дипломатической способности (ее тоже признавали всегда въ числѣ русскихъ особенностей, какъ и способность къ торговлѣ), что сравнительно въ короткое время мы достигли въ этой игрѣ почти артистическаго совершенства. Жаль только, что артистическое совершенство всегда направлялось противъ земскаго дѣда и противъ земскихъ людей.
Этого мало. Мы часто видимъ, какъ просто распущенное личное чувство я самодурствующій произволъ вносятся въ область самоуправленія. Какъ иначе назвать, напримѣръ, что городской голова приказываетъ гласному, съ мнѣніемъ котораго онъ не согласенъ, замолчать (и тотъ замолкаетъ)? Какъ назвать поведеніе городскаго головы, врывающагося въ комитетъ, совсѣмъ не подлежащій его вѣдѣнію, и начинающаго выгонять его членовъ, потому что между ними онъ усмотрѣлъ своего заклятаго врага? Потомъ, тотъ же голова стучитъ кулакомъ въ запертую отъ него дверь комитета и требуетъ, чтобъ его впустили, потому что онъ „голова и что голова вездѣ имѣетъ свою неотъемлемую власть“. Вѣдь, на такого голову, очевидно, слѣдовало надѣть горячечную рубашку, а его, пожалуй, выберутъ купцы и на слѣдующее трехлѣтіе. Иди опять купецъ (совсѣмъ они героями теперь стали), по поводу протокола о выборахъ, признанныхъ неправильными, обращается къ секретарю: „Почему ты не разъяснилъ, что выборы неправильны? Ты это долженъ былъ разъяснить!“ Секретарь смотритъ удивленно на вопрошающаго и спрашиваетъ:
— Кому это вы говорите?
— Кому? Тебѣ!
— Я васъ прошу мнѣ не говорить ты,
— А я тебѣ буду говорить ты: ты — нанятой и долженъ слухать насъ, — отвѣчаетъ гласный, входя въ азартъ.
Секретарь проситъ голову запретить гласному грубить; голова звонитъ и явственно произноситъ: „Г. Мяснинкинъ, я прошу васъ замолчать“. Мяснинкинъ садится и умолкаетъ.
Подобные крайніе факты удобны тѣмъ, что избавляютъ отъ необходимости приводить факты мелкіе, совершенно какъ по индѣйскимъ слонамъ можно судить вполнѣ безошибочно о размѣрахъ остальныхъ животныхъ Индія. Конечно, въ оправданіе нашихъ слоновъ можно сказать, что они самородки, и что они въ земское и городское самоуправленіе только отъ этого и вносятъ порядки своихъ мучныхъ лабазовъ. Но возьмите сферу печати, въ которой, повидимому, нѣтъ мѣста ни индѣйскимъ слонамъ, ни самородкамъ, развѣ они практикуютъ не тѣ же пріемы, когда дѣло касается вопросовъ еврейскаго, нѣмецкаго, польскаго, я не только этихъ вопросовъ, но и вопросовъ земскаго, школьнаго и т. д.? Все сводится въ простому запрещенію: секты запретить, жидовъ запретить, нѣмцевъ запретить. У насъ образовалась даже цѣлая печать запретительнаго направленія, вырабатывающая въ обществѣ, и безъ того склонномъ къ нажиму и патріотическому кулаку, вкусъ ко всякимъ запрещеніямъ. Наши пріемы въ этомъ отношеніи, дѣйствительно, доходятъ до курьезовъ. Волжскій Вѣстникъ, со словъ Кіевлянина, сообщаетъ, не безъ ироніи, какъ производится обрусѣніе нѣмецкихъ поселеній въ Юго-западномъ краѣ. Мѣстная власть распорядилась, чтобы нѣмецкія названія колоній были передѣланы въ соотвѣтствующія русскія: такъ, Карльсдорфъ въ Карловку, Вержбициндорфъ въ Вербовку, Эвандорфъ въ Ивановку, Романсдорфъ въ Романовку, Климандорфъ въ Климовку и т. д. Главное, что просто!» Но вотъ что можетъ случиться съ этою простотой: прежде такъ и знали, что нѣмцы живутъ подъ нѣмецкими названіями, а теперь они, прикрывшись русскими, въ дѣйствительности останутся, можетъ быть, еще большими нѣмцами. Но ужь такова теорія и логика-запрещенія, которая физическія средства всегда считаетъ дѣйствительнѣе умственныхъ и нравственныхъ, и потому, когда эти средства приводятъ къ результатамъ противуположнымъ, мы начинаемъ писать о неблагодарности и обнаруживаемъ наклонность къ чувствительности и изливаемся въ упрекахъ. Бородатымъ мужчинамъ это, какъ будто бы, и не идетъ.
Всѣ эти факты (конечно, они далеко не, хотя и всѣ не измѣнятъ вывода) относятся до той жизни, которая именно развивается «сама собою». Собственно, это картина преимущественно земщины, т.-е. всего того, что сидитъ на землѣ и живетъ въ своихъ замкнутыхъ, ограниченныхъ земельныхъ интересахъ и въ интересахъ купеческаго стяжанія. Только съ птичьяго полета эта жизнь можетъ казаться спокойною, мирною я даже сонною; въ дѣйствительности же въ ней затрачивается громадная масса силъ и она находится постоянно въ напряженномъ, нервномъ состояніи; все въ ней бродитъ, борется и враждуетъ, ибо каждый тянетъ въ свою сторону и карабкается кверху, чтобы сѣсть на чужія плечи. Если эта жизнь (точнѣе, кутерьма) незамѣтна издали, то только потому, что она безгласна; въ дѣйствительности же она движется съ неудержимостью ползущей лавины и въ томъ направленіи, которое для нея открыто. Несомнѣнно, что она по этому направленію ползетъ «сама собою», выдвинувъ хозяиномъ положенія личный интересъ. И хозяинъ положенія отлично знаетъ свою силу; онъ закрываетъ школы, сокращаетъ медицину, перестаетъ поправлять дороги, перелагаетъ своеобразно налоги; онъ не гнушается никакими средствами, чтобы завоевать себѣ большее мѣсто. А небольшая группа интеллигентныхъ представителей истинныхъ земскихъ интересовъ, образующая численное меньшинство, ничего не можетъ подѣлать съ этою прущею лавиной, оттягивающею всю жизнь книзу.
И вотъ передъ нами два слоя жизни, и каждый изъ нихъ стремится развиваться «самъ по себѣ», у каждаго свои очередные, будничные вопросы и дѣла. Хозяева положенія считаютъ «очередными» дѣлами закрытіе и даже истребленіе всего того, чѣмъ только развивается и растетъ общественная жизнь; они плодятъ низменные противуобщественные инстинкты и мужественно трубятъ о себѣ и своихъ подвигахъ въ своей собственной печати. Другіе же считаютъ «очереднымъ» дѣломъ развитіе учрежденій, обезпечивающихъ общественную справедливость, образованіе и чувство личнаго достоинства. Теперь спрашивается, которое изъ этихъ двухъ теченій можетъ создать «нормальное и правильное» направленіе будничныхъ дѣлъ, и за которыми «будничными» очередными дѣлами слѣдуетъ считать право на поддержку? Не правда ли, странный вопросъ? А, вѣдь, казалось бы совсѣмъ яснымъ, что только дурное дѣлается «само собою», а хорошее само собою никогда еще не дѣлалось.