Очерки по истории русской цензуры (Скабичевский)/ДО

Очерки по истории русской цензуры
авторъ Александр Михайлович Скабичевский

Опубл.: 1884. Источникъ: az.lib.ru • Главы I—VIII.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРІИ РУССКОЙ ЦЕНЗУРЫ

I.

Когда возможна будетъ настоящая, полная и всесторонняя Асторія нашей цензуры, но обнародованіи и изслѣдованіи всей той массы документовъ, которые до сихъ поръ составляютъ административную тайну и хранятся въ недосягаемыхъ архивахъ, я убѣжденъ, что и тогда десятилѣтіе отъ 1855 по 1865 годъ, подлежащее нашему разсмотрѣнію, будетъ названо смутнымъ и хатотическимъ періодомъ въ исторіи русской цензуры. Это было время полной цензурной анархіи. Но это слово анархія отнюдь не слѣдуетъ принимать въ томъ смыслѣ, чтобы цензура сдѣлалась такъ слаба, что все проходило сквозь нее безпрепятственно, какъ будто ея совсѣмъ не существовало. Напротивъ того, она заявляла о своемъ существованіи болѣе, чѣмъ когда-либо, но въ ней замѣчалось полное отсутствіе какого бы то ни было руководящаго принципа, опредѣленныхъ требованій, единства въ отправленіи ея своихъ обязанностей. Всѣ многочисленные члены ея вѣдомства разбились на отдѣльныя, враждебныя группы, ежедневно вступавшія въ ожесточенную борьбу между собою, и пропускъ чего бы то ни было, начиная отъ самаго смѣлаго и кончая невиннѣйшимъ, сталъ зависѣть отъ слѣпого, непредвидѣннаго случая.

Было бы совершенно ошибочно предполагать, чтобы съ общимъ оживленіемъ жизни во всѣхъ ея сферахъ и отправленіяхъ, съ общимъ стремленіемъ къ либеральнымъ реформамъ, обуявшимъ всѣ слои общества, и цензура сразу встала на либеральную почву, какъ это было нѣкогда въ началѣ царствованья Александра I. Если первое десятилѣтіе XIX вѣка имѣетъ не мало аналогическихъ сторонъ съ эпохою отъ 55 по 65 годовъ, то отнюдь эта аналогія не простирается на исторію цензуры. При Александрѣ I цензурная реформа была чуть ли не первымъ дѣломъ правительства при самомъ вступленіи на престолъ молодого императора; теперь же, напротивъ того — иныя болѣе важныя и существенныя реформы поглотили все вниманіе правительства; печать же долгое время, почти цѣлое десятилѣтіе, оставалась все при тѣхъ же тягостныхъ законахъ, при которыхъ она существовала при Николаѣ; если же и предпринимались кое-какія реформы въ этомъ отношеніи, то по большей части онѣ клонились не столько къ освобожденію прессы отъ прежнихъ узъ, сколько къ обузданію ея и введенію въ прежнія границы.

Тѣмъ не менѣе, никогда ни до, ни послѣ того печать не была такъ либеральна и смѣла, никогда ей такъ много не допускалось, никогда не имѣла она такого рѣшающаго, почти господствующаго голоса въ русской жизни, какъ именно въ это достопамятное десятилѣтіе. Обойденная реформами, она затмила собою жалкую прессу эпохи Александра I, несмотря на то, что послѣдняя опиралась на либеральныя постановленія. И это очень понятно. Въ началѣ царствованія Александра I русская пресса находилась еще въ зародышѣ. Самый кругъ интеллигенціи въ это время былъ еще очень узокъ, и, не простираясь въ глубь общества, обнималъ собою одни верхи, сливки его. Верхи эти, увлеченные грандіозными событіями запада, смотрѣли на жалкую русскую прессу сверху внизъ, и, поощряя ее, въ тоже время питали къ ней высокомѣрное презрѣніе, и сама она безъ читателей, безъ умственныхъ силъ и матеріальныхъ средствъ, находясь въ полной зависимости отъ великодушныхъ меценатовъ, поневолѣ была принижена, робка и ничтожна. Теперь же кругъ интеллигенціи значительно расширился, глубоко внедрился въ средніе слои общества, и пресса, богатая плеядою блестящихъ и образованнѣйшихъ талантовъ, опиралась на массу читающей публики. Когда, послѣ крымской войны, послѣдовалъ взрывъ реформеннаго энтузіазма, это было уже не увлеченіе кружка, а массовое движеніе, чисто стихійное. Подобныя же стихійныя движенія имѣютъ то свойство, что они нетолько рушатъ всѣ воздвигаемыя имъ преграды, но увлекаютъ ихъ за собою, такъ что преграды обращаются иногда въ участниковъ движенія. Тоже случилось и въ разсматриваемое нами время. Общее движеніе, увлекшее за собою прессу, вмѣстѣ съ тѣмъ увлекло и значительную часть самихъ цензоровъ, и грозныя цензурныя постановленія конца сороковыхъ годовъ начали безцеремонно обходиться, а если и употреблялись, какъ слѣпое орудіе со стороны наиболѣе рьяныхъ приверженцевъ дореформенныхъ порядковъ, то возбуждали протесты и оппозицію въ либеральномъ мірѣ, и реакціонеры очень часто принуждены бывали отступать.

Вотъ какими характеристическими чертами рисуетъ положеніе цензурнаго вѣдомства въ этотъ періодъ д. ст. сов. Берте въ своей запискѣ, представленной имъ въ 1862 году въ качествѣ предсѣдателя комитета для пересмотра цензурнаго устава: «Здѣсь серіёзно возникаютъ вопросы: почему же цензура неудовлетворительно исполняетъ свою обязанность? Почему она допускаетъ уклоненіе литературныхъ произведеній за указанныя имъ границы? Заключается ли такое послабленіе только въ качествахъ и произволѣ самихъ цензоровъ, или имѣются еще другія къ тому побужденія? Надобно сознаться, что сначала, когда литературные органы гласности, пріобрѣвъ или придавъ себѣ большую свободу слова сравнительно съ прежнею, со всею пылкостью и страстностью ложно понятой свободы устремилась къ обсужденію и обработкѣ такихъ предметовъ, которые прежде лежали внѣ литературной сферы, цензоры захвачены были такимъ порывомъ, такъ сказать, врасплохъ; переходъ отъ стараго строя словесности къ новому засталъ ихъ неприготовленными, недостаточно вразумленными. Главное управленіе цензуры, руководящее цензоровъ, не успѣло еще снабдить ихъ сколько-нибудь положительными наставленіями, да и не могло предвидѣть всѣхъ частныхъ случаевъ, всѣхъ вопросовъ и предметовъ, по которымъ цензура могла встрѣтить недоразумѣніе. Слѣдствіемъ сего были нетолько шаткость, но и полное разнообразіе дѣйствій. Тогда какъ одни цензора, понимая дарованную литературѣ свободу въ слишкомъ обширномъ смыслѣ, и, можетъ быть, сочувствуя общему движенію, дозволяли болѣе и болѣе разливаться этому потоку, другіе, неумѣвшіе постигнуть истинныхъ видовъ правительства, или считавшіе новое направленіе противнымъ своей обязанности и своимъ убѣжденіямъ, упорно сопротивлялись всякому облегченію и снисхожденію. Въ такомъ положеніи дѣла, одни цензоры были устранены начальствомъ, другіе же сами сознали свою несостоятельность и удалились добровольно. Вновь назначенные цензора, не имѣя опытности прежнихъ, встрѣтили литературное поле уже разработаннымъ по новой системѣ, и, можетъ быть, считая ее законно признанною, продолжали дѣлать послабленія, за которыя также подвергались взысканіямъ Главнаго управленія цензуры, которое непрерывно, и по собственному побужденію, и по настоянію другимъ вѣдомствъ, считавшихъ себя оскорбленными въ журнальныхъ статьяхъ, касавшихся предметовъ ихъ управленія, обращались къ цензорамъ съ наставленіями, указаніями, подтвержденіями и выговорами, и даже многихъ изъ нихъ удаляло отъ должностей, увѣщевало издателей и редакторовъ журналовъ, и нѣкоторыя изъ повременныхъ изданій прекратило. Но всѣ эти мѣры не вполнѣ достигали своей цѣли: цензурныя упущенія продолжаются доселѣ; авторы и издатели прибѣгаютъ къ разнымъ изворотамъ, чтобы провести цензора, осаждаютъ его неотступно, заваливаютъ грудами статей, которыя ни въ какомъ случаѣ не могутъ появиться въ свѣтъ, и напрасно отнимаютъ у цензоровъ время. Къ этой безпрерывной борьбѣ присоединяется часто общественное мнѣніе, направляемое литераторами противъ цензуры, а въ иныхъ случаяхъ и нѣкоторое сочувствіе самихъ цензоровъ успѣхамъ литературы и преуспѣянію тѣхъ отраслей знанія или сторонъ общественной жизни, которыхъ касаются сочиненія. Въ такомъ положеніи цензорамъ остается только дѣйствовать съ полнымъ самоотверженіемъ. Но если и самые благоразумные и преданные правительству цензора, несмотря на всѣ побужденія, изысканія и предстоящее даже удаленіе отъ службы, впадаютъ въ ошибки, оказывая послабленіе писателямъ и редакторамъ, то надобно сознаться, что цензурѣ, въ настоящемъ положеніи, недостаетъ силы, необходимой для энергическаго исполненія своего долга, силы, которую она могла бы противопоставить враждебному натиску литературы. Скажемъ прямо: уклоненіе печатныхъ литературныхъ произведеній отъ указаннаго имъ направленія составляетъ не исключительную вину цензоровъ; оно объясняется обстоятельствами времени и поддерживается несоотвѣтствующимъ настоящимъ потребностямъ, страдательнымъ положеніемъ цензуры»…^[1]

Но было бы ошибочно предполагать, что пресса «захвативъ — какъ выражается Берте — врасплохъ неприготовленныхъ и маловразумленныхъ цензоровъ», сразу заняла то положеніе, какое она имѣла въ половинѣ 60-хъ годовъ. Положеніе это было завоевано прессою медленно, шагъ за шагомъ, путемъ непрерывной борьбы — правда, весьма упорной, но заключавшейся не въ какихъ-либо грандіозныхъ сраженіяхъ, а въ безконечномъ рядѣ ежедневныхъ мелкихъ стычекъ. Уже въ первой половинѣ 1855 года, въ главномъ управленіи цензуры начали раздаваться оппозиціонные голоса, протестущіе противъ излишнихъ строгостей цензуры. Во главѣ этихъ протестантовъ являются товарищъ министра народнаго просвѣщенія- князь Вяземскій и членъ Главнаго управленія, цензуры Скрипицинъ. Такъ, когда по поводу одной переводной статьи, въ которой проводилась параллель между современнымъ состояніемъ Франціи и Голландіи, нѣкоторые члены Главнаго управленія цензуры выразили подозрѣніе, что въ статьѣ заключаются злонамѣренные намеки, князь Вяземскій письменно возражалъ противъ этихъ подозрѣній. «Нельзя не сожалѣть, писалъ онъ: — о кривомъ направленіи нѣкоторыхъ умовъ, слишкомъ щекотливыхъ, которые во всякомъ похвальномъ отзывѣ о чужомъ порядкѣ вещей ищутъ тайнаго порицанія порядка, у насъ существующаго, и во всякомъ замѣчаніи на постороннія злоупотребленія и недостатки видятъ лукавый намекъ на наши». Это мнѣніе князя Вяземскаго превозмогло, и статья была пропущена. Скрипицинъ въ томъ же году отстоялъ подобнымъ же образомъ какую-то повѣсть, которую цензоръ не пропускалъ, въ свою очередь, подозрѣвая автора въ тайной злонамѣренности. «Я полагаю, писалъ Скрипицинъ: — что цензоръ долженъ ограничиться разсмотрѣніемъ статьи, не входя въ Сужденія о предполагаемыхъ намѣреніяхъ автора»^[2].

Мы уже говорили выше, что извѣстія съ поля войны составляли монополію «Русскаго Инвалида», прочія же, какъ газеты, такъ и журналы, ограничивались лишь перепечаткою сообщаемаго въ «Русскомъ Инвалидѣ». Въ 1854 году редакторы «Современника» обратились-было съ просьбою въ Главное управленіе цензуры о дозволеніи имъ помѣщать свои извѣстія о военныхъ дѣйствіяхъ. Но имъ было отказано на томъ основаніи, какъ писалъ военный министръ, что «отъ подобнаго совмѣстничества можетъ пострадать „Русскій Инвалидъ“, доходы съ изданія коего имѣютъ благотворительную цѣль». Цензора же еще болѣе усугубили эту монополію «Русскаго Инвалида»: они не допускали печатанія въ періодическихъ изданіяхъ нетолько какихъ-либо корреспонденцій изъ военнаго лагеря, но даже и беллетристическихъ произведеній съ военною обстановкою. При такихъ условіяхъ «Севастопольскимъ разсказамъ» гр. А. Толстова предстояла печальная участь пролежать въ портфелѣ автора, Богъ знаетъ, сколько времени. Но въ маѣ мѣсяцѣ 1855 г. редакторъ «Современника» И. Панаевъ обратился въ Главное управленіе цензуры съ новою просьбою о дозволеніи печатать въ «Современникѣ», какъ извѣстія о военныхъ дѣйствіяхъ, такъ и военную беллетристику. «Такого рода статьи, писалъ онъ: — должны быть, кажется, достояніемъ всѣхъ газетъ и журналовъ, а не одного „Русскаго Инвалида“, или „Сѣверной Пчелы“, ибо патріотизмъ — чувство неотъемлемое ни у кого, присущее всѣмъ и не раздающееся, какъ монополія. Если литературные журналы будутъ вовсе лишены права разсказывать о подвигахъ нашихъ героевъ, быть проводниками патріотическихъ чувствъ, которыми живетъ и движется въ сію минуту вся Россія, то оставаться редакторомъ литературнаго журнала будетъ постыдно… Развѣ мы, редакторы этихъ журналовъ, не русскіе по сердцу и убѣжденіямъ? Можемъ ли мы оставаться въ эти минуты совершенно чуждыми великимъ совершающимся событіямъ? Можемъ ли подавить въ себѣ всѣ патріотическія стремленія, порыванія, чувства? Описывая петербургскія новости провиціальнымъ нашимъ читателямъ, мы не смѣемъ упомянуть о томъ, какъ Государь Императоръ изволилъ дѣлать смотръ петербургской дружинѣ государственнаго ополченія, энтузіазмъ всѣхъ видѣвшихъ это, наши впечатлѣнія, наши слезы, наши ощущенія при этомъ зрѣлищѣ!»

Князь Долгорукій уважилъ просьбу Папаева, и ему было разрѣшено печатать нетолько повѣсти изъ военнаго быта, но и военныя корреспонденціи. Дозволеніе это, само собою разумѣется, простиралось и на всю прессу, которая не замедлила воспользоваться льготою. «Современникъ» праздновалъ побѣду тѣмъ, что въ іюньской же книжкѣ 1855 года появилось начало военныхъ разсказовъ гр. Л. Толстого, причемъ заглавіе перваго разсказа «Севастополь въ декабрѣ мѣсяцѣ, Л. H. Т.» было напечатано въ оглавленіи нумера самымъ крупнымъ шрифтомъ. Послѣ этого разсказы и повѣсти изъ военнаго быта и корреспонденціи изъ-подъ Севастополя посыпались, какъ изъ рога изобилія, и ни одинъ нумеръ «Современника» не обходился безъ нѣсколькихъ статей въ этомъ родѣ^[3].

Въ томъ же 1855 году было представлено въ московскую цензуру второе изданіе книги «Выбранныя мѣста изъ переписки Гоголя». Московская цензура, сверхъ того, что было выпущено изъ перваго изданія, отмѣтила еще нѣсколько мѣстъ. Но князь Вяземскій подалъ слѣдующее мнѣніе по этому поводу: «Полагаю, что мѣста, отмѣченныя московскою цензурою въ книгѣ „Выбранныя мѣста изъ переписки Гоголя“, могутъ и должны быть безъ малѣйшаго сомнѣнія разрѣшены къ перепечатанію. Болѣе того, желательно бы представить вновь и письма (19, 20, 21, 26 и 28), вовсе изъ помянутой книги исключенныя цензурою прежнихъ годовъ. Не помню въ подробности содержанія этихъ писемъ, но, судя по общему духу книги, духу высоконравственному, чисто религіозному и православному, нельзя не предполагать, что эти письма могутъ быть съ пользою допущены къ напечатанію. Впрочемъ, если и встрѣтились бы въ нихъ нѣкоторыя рѣзкія выраженія, возбуждающія сомнѣнія цензуры по своему изложенію, но вовсе не предосудительныя по смыслу, они не должны подвергаться безусловной строгости цензуры; эта рѣзкость выраженій принадлежитъ къ характеристическимъ особенностямъ таланта автора, и при общемъ направленіи настоящаго сочиненія, придастъ только болѣе блеска и живости разсужденіямъ нравственнымъ и назидательнымъ»^[4].

Тотъ же 1855 годъ ознаменовался уничтоженіемъ того безусловнаго veto, которое тяготѣло надъ просьбами объ изданіи новыхъ періодическихъ изданій. Въ этомъ году было разрѣшено изданіе разомъ двухъ московскихъ журналовъ «Русскаго Вѣстника» и «Русской Бесѣды».

Г. Катковъ, въ просьбѣ своей о изданіи новаго журнала, обратился къ министру народнаго просвѣщенія съ слѣдующими сло вами: «Просвѣщеніе, распространявшееся поверхностно и непосредственно изъ чуждыхъ источниковъ, теперь почувствовалось въ глубинѣ собственной нашей народности. Прекрасные проблески поэзіи и искуства возвѣстили міру присутствіе новаго духовнаго дѣятеля въ семьѣ человѣчества. Должно желать, чтобы образованіе наше укрѣплялось въ этомъ направленіи, чтобы все болѣе и болѣе прояснялся собственно русскій взглядъ на вещи, чтобы русскій умъ также свергъ съ себя иго чуждаго слова, чтобы наша литература, созрѣвая и обогащаясь, могла доставлять удовлетвореніе всѣмъ умственнымъ потребностямъ русскаго человѣка. Однѣхъ запретительныхъ мѣръ недостаточно для огражденія умовъ отъ несвойственныхъ вліяній; необходимо возбудить въ умахъ положительную силу, которая бы противодѣйствовала всему, ей не сродному. Къ сожалѣнію, мы въ этомъ отношеніи вооружены недостаточно… Отъ праздномыслія лучшее средство есть трудъ, совершаемый на глазахъ у всѣхъ, подлежащій общему суду и оцѣнкѣ, и потому должно желать, чтобы сколь можно болѣе процвѣтали у насъ законныя и публичныя средоточенія умственной дѣятельности».

Въ представленную при этой просьбѣ программу новаго журнала г. Катковъ включилъ, между прочимъ, и политическій отдѣлъ. Этотъ отдѣлъ допускался до того времени лишь въ четырехъ газетахъ: «С.-Петербургскихъ» и «Московскихъ Вѣдомостяхъ», «Сѣверной Пчелѣ» и «Русскомъ Инвалидѣ»; во всѣхъ же прочихъ періодическихъ изданіяхъ онъ издавна былъ безусловно воспрещенъ. Ходатайство г. Каткова было подкрѣплено письмомъ попечителя московскаго университета генералъ-адъютанта Назимова, который, отдавая «полную справедливссть отличнымъ способностямъ просителя», представилъ лишь нѣсколько возраженій съ экономической точки зрѣнія относительно «Московскихъ Вѣдомостей». Это побудило г. Каткова нѣсколько измѣнить свою программу; но политическій отдѣлъ былъ сохраненъ — и это была новая побѣда прессы, такъ какъ вслѣдъ за г. Катковымъ и всѣ прочія періодическія изданія исходатайствовали себѣ расширеніе своихъ программъ и дозволеніе говорить о политикѣ^[5].

Одновременно съ г. Катковымъ начали хлопотать объ изданіи новаго журнала и опальные московскіе славянофилы, но имъ было, конечно, гораздо труднѣе выхлопотать разрѣшеніе. "Вскорѣ послѣ того (то есть послѣ присяги новому Императору), говоритъ въ своихъ воспоминаніяхъ покойный Кошелевъ: — мы задумали издавать журналъ, но препятствій къ тому оказалось много. Въ сотрудникахъ, и весьма даровитыхъ, у насъ не было недостатка; но многіе изъ нихъ, Хомяковъ, И. Кирѣевскій, К. Аксаковъ и нѣкоторые другіе, были подъ цензурною опалою, т. е. всѣ ихъ статьи должны были цензуроваться не въ Москвѣ, а исключительно въ Петербургѣ. Такое распоряженіе было сдѣлано вслѣдствіе статей, ими представленныхъ къ напечатанію во 2-й книгѣ «Московскаго Сборника». Я былъ нѣсколько разъ у попечителя университета В. И. Назимова, ѣздилъ въ Петербургъ къ А. С. Норову, тогдашнему министру народнаго просвѣщенія; отправлялся туда и Хомяковъ. Наконецъ, послѣ долгихъ хлопотъ и разнаго рода разъясненій, особенно при горячемъ содѣйствіи В. И. Назимова, я получилъ разрѣшеніе издавать журналъ подъ именемъ «Русская Бесѣда»^[6].

Содѣйствіе В. И. Назимова въ этомъ дѣлѣ заключалось въ двухъ письмахъ, посланныхъ имъ въ Главное правленіе цензуры и написанныхъ подъ несомнѣннымъ вліяніемъ и руководствомъ правителя канцеляріи Назимова, М. Н. Похвиснева^[7]. Въ первомъ письмѣ онъ адресовался къ князю Вяземскому, и, между прочимъ, писалъ: «Москва, гдѣ въ званіи издателей журнала когда-то дѣйствовали благороднѣйшіе представители русскаго слова, Карамзинъ и Жуковскій, гдѣ въ томъ же званіи съ пользою трудился Каченовскій, Полевой, Надеждинъ и многіе другіе, гдѣ возникла и развилась большая часть нашихъ талантовъ, въ настоящее время лишена всякой литературной дѣятельности и почти не имѣетъ журнала, въ которомъ московскіе ученые и литераторы могли бы размѣниваться своими мыслями и высказывать свои убѣжденія на пользу русскаго просвѣщенія. Я считаю излишнимъ входить здѣсь въ разсмотрѣніе причинъ такого упадка отечественной словесности въ городѣ, гдѣ она преимущественно процвѣтала въ прежнее время. Но, конечно, истинно любящіе русское просвѣщеніе пожелаютъ, чтобы наша словесность выведена была изъ этого усыпленія»… «Поступившее уже въ министерство народнаго просвѣщенія, говоритъ далѣе Назимовъ: — прошеніе Каткова объ изданіи въ Москвѣ журнала, по моему мнѣнію, не должно служить препятствіемъ къ другимъ предпріятіямъ подобнаго рода. Я даже думаю, что совмѣстное изданіе двухъ и болѣе журналовъ могло бы скорѣе дѣйствовать къ пробужденію полезной литературной дѣятельности въ Москвѣ»^[8].

Не получивъ никакого отвѣта на это письмо, Назимовъ обратился затѣмъ съ новымъ письмомъ на этотъ разъ къ самому министру А. С. Норову. «Вашему превосходительству не безъизвѣстно, писалъ онъ въ этомъ письмѣ: — что въ послѣднее время публичная литературная дѣятельность, вслѣдствіе крайне стѣснительныхъ мѣръ цензуры, у насъ замѣтно ослабѣла. Стремленіе мысли и умственнаго развитія особенно должно было имѣть вредныя послѣдствія, какъ для успѣховъ отечественнаго просвѣщенія, такъ и вообще для нравственнаго состоянія русскаго общества; наша публика, уже достигшая извѣстной степени образованія, не находя для себя умственной пищи въ скудныхъ произведеніяхъ отечественнаго слова, по необходимости должна была обратиться къ источникамъ иностраннымъ, не всегда безукоризненнымъ, и въ нихъ почерпать всѣ свои насущныя свѣдѣнія. Между тѣмъ, русская мысль и русское слово, при всѣхъ запретительныхъ мѣрахъ, не могли, однакожъ, совершенно остановиться въ своемъ развитіи: не имѣя возможности высказываться гласнымъ образомъ, они искали себѣ исхода на другомъ, болѣе безопасномъ пути, и вслѣдствіе этого приняли странное и совершенно неестественное направленіе. Вмѣсто печатной, гласной литературы образовалась литература безгласная, письменная. Въ рукахъ читающей публики появились, во множествѣ списковъ, разныя сочиненія по всѣмъ современнымъ вопросамъ наукъ и словесности, и между ними, разумѣется, нашли себѣ путь и рукописи, содержанія не совершенно одобрительнаго. Но что всего прискорбнѣе: невозможность, въ которую были поставлены наши писатели, и вообще образованные люди печатно высказать свои мысли, была, можно сказать, одною изъ главныхъ причинъ того неудовольствія и того ропота, которые съ нѣкотораго времени обнаружились въ нашемъ обществѣ. Всѣ стѣснительныя по части народнаго просвѣщенія мѣры вызваны были, какъ мнѣ кажется, излишнемъ опасеніемъ революціонныхъ идей, волнующихъ умы въ Западной Европѣ. Пора, наконецъ, убѣдиться, что эти идеи, какъ совершенно намъ чуждыя и противоположныя кореннымъ началамъ русской жизни, не могутъ имѣть вліянія на дѣйствія большинства нашего общества. Впрочемъ, русское правительство такъ сильно, что оно всегда можетъ съ успѣхомъ противодѣйствовать вторженію вредныхъ и ложныхъ началъ, не препятствуя черезъ то правильному и неизбѣжному ходу просвѣщенія. Въ настоящее время необходимо дать большій просторъ и движеніе нашей умственной жизни, для чего слѣдуетъ поощрять нашихъ писателей и наши таланты, обращая ихъ отъ вреднаго бездѣйствія, въ которомъ они коснѣютъ, разрѣшаясь только въ безплодныхъ сѣтованіяхъ, къ трудамъ полезнымъ. Само собою разумѣется, что одною изъ первыхъ мѣръ, для достиженія этой цѣли, должно быть смягченіе цензурныхъ правилъ, доведенныхъ въ послѣднее время до такой степени строгой придирчивости, при которой уже невозможна никакая литература. Не входя въ подробности по этому вопросу, я скажу только, что для выхода изъ того запутаннаго положенія, въ которое поставлена наша цензура, необходимо вернуться къ коренному уставу 1828 года, отмѣнивъ всѣ послѣдующія дополнительныя постановленія, ничего существенно недополняющія и только затрудняющія прямыя дѣйствія благоразумной цензуры»…

Далѣе затѣмъ Назимовъ изглагаетъ исторію славянофильства въ Россіи, стараясь оградить славяновиловъ отъ несправедливыхъ подозрѣній ихъ въ неблагонамѣренности. Такъ онъ доказываетъ, что славянофилы не имѣютъ ничего общаго съ панславистами, кличкою, сочиненною западными публицистами, что возникли они вслѣдствіе отрезвленія послѣ упоенія иноземными образцами и обращенія къ изученію отечественной старины и исторіи, причемъ само правительство одобряло и поощряло нашихъ ученыхъ и литераторовъ на этомъ благородномъ пути, доказательствомъ чего служатъ учрежденіе археологической комиссіи и изданіе разныхъ актовъ историческаго и юридическаго содержанія и древностей государства Россійскаго.

«Къ сожалѣнію, пишетъ онъ далѣе: — нашлись люди, которые заподозрили такъ называемыхъ славянофиловъ въ какихъ-то политическихъ замыслахъ и признали ихъ людьми опасными и вредными, чѣмъ-то въ родѣ якобинцевъ, тогда какъ это люди весьма мирные, благочестивые отцы семейства, помѣщики, вовсе не помышляющіе о нарушеніи законнаго порядка вещей. Можно отвергать крайніе выводы ихъ мнѣнія, но нельзя вполнѣ осуждать самое направленіе, потому что оно основано на чистой любви ко всему отечественному, къ уставамъ нашей церкви, къ народнымъ нашимъ обычаямъ, къ нашему родному языку и, вмѣстѣ съ тѣмъ, на сочувствіи къ единоплеменнымъ и единовѣрнымъ народамъ. Люди, раздѣляющіе этотъ образъ мыслей, даже и въ его исключительности, отличаются благородными нравственными свойствами и не заслуживаютъ того нареканія, которому они. по недоразумѣнію, подверглись со стороны правительства. Если же обвинять всѣхъ любящихъ славянскую старину и исторію, то, пожалуй, можно назвать славянофилами и лучшихъ нашихъ писателей. Карамзинъ, Пушкинъ, Грибоѣдовъ, Гоголь любили обращаться мыслію къ древней Россіи и въ ней искать примѣровъ для нынѣшняго поколѣнія; однакожь, никто изъ благонамѣренныхъ и просвѣщенныхъ людей не почиталъ ихъ опасными и вредными писателями. Замѣчательно, что между такъ называемыми московскими славянофилами есть люди съ истиннымъ талантомъ. Приведу имена Хомякова, Аксаковыхъ, Кирѣевскаго»^[9]…

Старанія Кошелева, подкрѣпленныя подобнымъ энергическимъ ходатайствомъ Назимова, получили, какъ мы говорили уже, успѣхъ и изданіе «Русской Бесѣды» было допущено. Мало того, въ первый же годъ существованія этого журнала редакторы нашли возможность помѣстить въ немъ, почти всѣ тѣ статьи, которыя предполагались для 2-го выпуска «Московскаго Сборника» и были причиною недопущенія этого выпуска къ печати. Даже статья Аксакова «Богатыри великаго князя Владиміра», показавшаяся въ прежнее время чуть-что не революціонною, теперь была пропущена, хотя и въ настоящее время она возбудила въ Главномъ правленіи цензуры не малую борьбу. Такъ одинъ изъ членовъ Главнаго правленія отозвался о ней, что это «рукопись безполезная, отчасти безсмысленная, а между тѣмъ общее ея направленіе состоитъ въ томъ, чтобы выказать прелесть бывшей вольности». Другой членъ д. с. с. Рихтеръ написалъ слѣдующее: «Я не знаю, вредно ли славянофильство или нѣтъ, но я убѣжденъ въ томъ, что излишняя строгость цензуры направленія мыслей не измѣнитъ, а, напротивъ, придастъ имъ болѣе силы. Я направленія славянофильскаго не раздѣляю, и по сему самому считаю напечатаніе статьи „О богатыряхъ“ скорѣе полезнымъ… Статья эта безъ сомнѣнія подвергнется критикѣ, между тѣмъ, какъ мысли, которыя принуждены укрываться, остаются безъ всякаго контроля, безъ всякаго обсужденія и тѣмъ самымъ гораздо легче могутъ сдѣлаться впослѣдствіи опасными».

Отзывы всѣхъ прочихъ членовъ Главнаго управленія сгруппировались около двухъ выше приведенныхъ мнѣній, но рѣзче и сильнѣе всѣхъ и на этотъ разъ высказался кн. Вяземскій. Онъ устранилъ вопросъ о политическомъ значеніи славянофильскихъ идей, какъ неподлежащій вѣдѣнію цензуры". Въ отношеній же чисто литературномъ, писалъ онъ: — невозможно признать въ статьѣ ничего предосудительнаго… Цензура должна судить не лицо, не автора, а только представленное имъ сочиненіе. Если совращать ее съ прямыхъ правилъ, коими руководствоваться она должна въ силу даннаго ей устава, требовать, чтобы она иначе смотрѣла на рукописи славянофила, нежели на рукопись послѣдователя натуральной школы, то сужденія ея будутъ пристрастны, своевольны и слѣдовательно противузаконны. Что же касается прямо до статьи «О богатыряхъ», я никакъ не могу доискаться въ ней политическаго значенія и, во-первыхъ, просто потому, что не могу признать автора ея сумасшедшимъ, а одному безумію можно было бы приписать намѣреніе противодѣйствовать существующему законному порядку полу-историческою, полу-баснословною картиною нравовъ, обычаевъ и повѣрій, существовавшихъ въ Россіи почти за 1000 лѣтъ до насъ. Даже и сѣтованія объ этой отдаленной эпохѣ могутъ быть также неважны и чужды всякаго политическаго умысла, какъ общія сѣтованія поэтовъ о золотомъ вѣкѣ… Въ дополненіе къ моимъ замѣчаніямъ, позволяю себѣ подкрѣпить ихъ общимъ замѣчаніемъ. Болѣе 40 лѣтъ принадлежу я къ званію писателей. Съ нѣкоторымъ самолюбіемъ и съ благодарностью замѣчу, что дѣятельности моей по этому званію отчасти обязанъ я возможностью и честью подавать нынѣ голосъ мой въ Главномъ управленіи цензуры. Такимъ образомъ, думаю, безъ излишней гордости, что нельзя отказать мнѣ, по крайней мѣрѣ, въ опытности по этому вопросу. Руководствуясь этою опытностью и добросовѣстнымъ убѣжденіемъ, которое, впрочемъ, раздѣляли со мною лучшіе и благороднѣйшіе писатели, начиная съ Карамзина и Жуковскаго, скажу откровенно, что всѣ многочисленныя, подозрительныя и слишкомъ хитро обдуманныя притѣсненія цензуры не служатъ къ измѣненію въ направленіи мыслей, понятій и сочувствій. Напротивъ, они только раздражаютъ умы и отвлекаютъ отъ правительства людей, которые, по дарованіямъ своимъ, могутъ быть ему полезны и нужны. Наконецъ, эти притѣсненія могутъ именно возродить ту опасность, отъ которой думаютъ отдѣлаться прозорливостью цензурной строгости. Они могутъ составить систематическую оппозицію, которая и безъ журнальныхъ статей и мимо стоокой цензуры, получитъ въ обществѣ значеніе, вѣсъ и вліяніе… Слѣдуетъ опасаться дѣйствія и послѣдствій насильственнаго молчанія. Въ умѣренной свободѣ излагаемыя мнѣнія, желанія, даже и тогда, когда они не буквально согласны съ общимъ порядкомъ и ходомъ дѣйствительности, уже и тѣмъ безвредны, что они самымъ дѣломъ выраженія испаряются и къ тому же обезсиливаются и нейтрализуются противодѣйствіемъ другихъ мнѣній, другихъ воззрѣній, направленій. Взаперти всякій протестъ, даже въ основаніи своемъ безопасный, крѣпнетъ и безмолвно вооружается; правительство обязано заботиться о текущемъ днѣ и случайныхъ явленіяхъ, съ нимъ сопряженныхъ, по еще болѣе должно пещись о будущемъ и о событіяхъ, которыя могутъ зародиться въ настоящемъ, чтобы впослѣдствіи созрѣть и осуществиться"^[10].

Подкрѣпленная такою энергическою рѣчью кн. Вяземскаго, прогрессивная партія Главнаго правленія цензуры превозмогла, и статья «О богатыряхъ» была пропущена. Мы нарочно сдѣлали подробныя выписки изъ записки кн. Вяземскаго, чтобы показать, какія рѣчи начали ежедневно раздаваться въ стѣнахъ Главнаго правленія цензуры, какія мнѣнія съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе превозмогали въ немъ, и какими способами велась та борьба, о которой мы выше говорили. 1855 годъ ограничился тѣми первыми завоеваніями, о которыхъ шла рѣчь въ этой главѣ; т. е. періодическая пресса получила право печатать военныя корреспонденціи, и было разрѣшено два новыхъ журнала. Въ общемъ же тонѣ журналистика была попрежнему крайне сдержанна, робка, состояла исключительно изъ беллетристическихъ произведеній, сухихъ ученыхъ статей и индифферентныхъ извѣстій о новостяхъ наукъ, искуствъ, промышленности, изобрѣтеній и т. п., однимъ словомъ, ничѣмъ еще пока не отличалась отъ беллетристики начала 50-хъ годовъ. Довольно сказать, что, когда въ «Современникѣ» въ концѣ 1855 года начался рядъ статей подъ заглавіемъ «Очерки гоголевскаго періода», имѣвшихъ спеціальную цѣль опредѣлить значеніе Гоголя и критика его Бѣлинскаго, авторъ этихъ статей не смѣлъ назвать Бѣлинскаго по имени. Въ первой статьѣ, онъ называетъ его «авторомъ статей о Пушкинѣ»; статьи его именуетъ глухо "критикою гоголевскаго періода, центромъ которой были «Отечественныя Записки», а въ другомъ мѣстѣ говоритъ, что только-что высказанное мнѣніе извлечено имъ изъ статьи «О русской повѣсти и повѣстяхъ Гоголя», напечатанной ровно двадцать лѣтъ тому назадъ въ «Телескопѣ», 1835 г., часть XXVI, и принадлежавшей автору «Статей о Пушкинѣ». И только въ шестой уже статьѣ, напечатанной въ іюльской книжкѣ 1856 г., авторъ рѣшается впервые упомянуть имя Бѣлинскаго, и сказать прямо, что главнымъ дѣятелемъ критики гоголевскаго періода былъ Бѣлинскій. Изъ этого одного мы можемъ судить, какими медленными шагами выходила пресса наша изъ той подавленности, въ которой она находилась до 1855 года.

Выше мы видѣли, что въ либеральныхъ рѣчахъ прогрессивной партіи Главнаго управленія цензуры часто въ то время проскальзывало мнѣніе, что излишнія строгости цензуры ведутъ къ тому, что идеи, вмѣсто того, чтобы проводиться прямымъ путемъ въ легальной прессѣ, переходятъ на нелегальный путь, начинаютъ распространяться въ публикѣ въ рукописяхъ или напечатанныхъ за-границею и тайно провозимыхъ нецензурныхъ сочиненіяхъ. Дѣйствительно, никогда въ публикѣ не циркулировала такая масса рукописной и печатной нецензурной литературы, какъ именно въ разсматриваемое нами время. Очень понятно, что сдѣлавши первые шаги къ освобожденію прессы отъ излишнихъ цензурныхъ стѣсненій, правительство тотчасъ же озаботилось принять мѣры къ искорененію нецензурной литературы. Такъ циркуляромъ 26-го декабря 1855 г. было предложено министромъ внутреннихъ дѣлъ, С. Ланскимъ, всѣмъ начальникамъ губерній «строго наблюдать за водвореніемъ издаваемыхъ за-границею на русскомъ языкѣ разныхъ сочиненій, и своевременно останавливать этотъ незаконный промыселъ». 26-го октября 1857 г. циркуляръ этотъ былъ снова подтвержденъ: "Между тѣмъ сочиненія эти продолжаютъ печататься за-границей. Министерству внутреннихъ дѣлъ извѣстно, что нѣкоторыя изъ нихъ появляются въ Россіи и находятся въ обращеніи между частными лицами. Въ отвращеніе сего вновь предлагаю усилить мѣры осторожности и самымъ тщательнымъ образомъ слѣдить за появленіемъ всѣхъ вообще издаваемыхъ за границею на русскомъ языкѣ предметовъ книгопечатанія, изготовляемыхъ тамъ нынѣ возмутительныхъ сочиненій, имѣющихъ цѣлію поколебать основанія гражданскаго устройства нашего, и въ случаѣ открытія сей контрабанды немедленно оную конфисковать, и доставлять въ министерство внутреннихъ дѣлъ, адресуя прямо ко мнѣ въ собственныя руки.

Вмѣстѣ съ тѣмъ русское правительство снеслось съ правительствами дружественныхъ державъ, какъ, напримѣръ, Пруссіи и Саксоніи, о недопущеніи въ предѣлы этихъ державъ заграничной русской прессы.

II.

Въ 1856 и 1857 годахъ въ журналистикѣ замѣчается гораздо болѣе оживленія и смѣлости. Само правительство какъ бы возбуждаетъ прессу изъ ея прежней летаргія и подаетъ ей примѣръ гласности. Такъ въ «Морскомъ Сборникѣ» въ неоффиціальномъ отдѣлѣ, между прочимъ поднимается рядъ жгучихъ вопросовъ о воспитаніи, совершенно въ разрѣзъ съ господствовавшею до того времени воспитательной системой. Статьи Бема и знаменитые «Вопросы жизни» Н. И. Пирогова произвели сенсацію не столько по своему содержанію, сколько именно потому, что возможность появленія ихъ въ печати, и притомъ въ оффиціальномъ органѣ, производило впечатлѣніе отреченія правительства отъ прежнихъ порядковъ, объявленіе новой программы дѣйствій, а для печати это было своего рода поднятіе шлагбаума и приглашеніе къ участію въ обсужденіи цѣлаго ряда новыхъ и существенныхъ вопросовъ, которые у всѣхъ были на умѣ и на языкѣ. Статьи Бема и Пирогова сдѣлались предметами горячихъ обсужденій и восторженныхъ дифирамбовъ во всей журналистикѣ. «Нумера такого спеціально казеннаго журнала, какъ „Морской Сборникъ“, до той поры не выходившіе изъ предѣловъ морскаго вѣдомства, сдѣлались вдругъ настольными книгами у каждаго литератора и начали вращаться въ салонахъ на ряду съ „Современникомъ“, „Отечественными Записками“ и прочими журналами.

Но не ограничиваясь однѣми статьями о воспитаніи, „Морской Сборникъ“ первый подалъ примѣръ обличательной гласности, допустивши на своихъ страницахъ печатаніе статей, обнаруживавшихъ различныя злоупотребленія во время севастопольской войны чиновъ, какъ морского, такъ и прочихъ военныхъ вѣдомствъ. Примѣру „Морского“ послѣдовалъ и „Военный Сборникъ“, въ свою очередь открывшій на своихъ страницахъ обличительный отдѣлъ. Даже въ журналѣ „Министерства Внутреннихъ дѣлъ“, въ Правительственномъ указателѣ помѣщались иногда статьи, заключающія въ себѣ описанія неправильныхъ и ошибочныхъ дѣйствій мѣстныхъ начальствъ, и кн. Вяземскій сдѣлалъ даже 12 іюня 1857 г. распоряженіе о неперепечатываніи ихъ въ прочихъ періодическихъ изданіяхъ на томъ основаніи, что „въ органѣ министерства онѣ приличны, даже необходимы, но перепечатываніе ихъ въ другихъ сочиненіяхъ и періодическихъ изданіяхъ совершенно неумѣстно“.^[11]

Пресса, конечно, не замедлила послѣдовать этимъ примѣрамъ, преподаннымъ ей самимъ правительствомъ. Начался періодъ „обличительной гласности“ и горячаго обсужденія цѣлаго ряда вопросовъ, поднятыхъ жизнію. Появился рядъ новыхъ журналовъ. Многое, что лежало въ авторскихъ портфеляхъ, никогда не надѣясь выйти на свѣтъ, было теперь пропущено цензурою безпрепятственно. Литература входила въ моду, къ голосу ея внимательно прислушивались, ею интересовались, начинали бояться ея обличеній и приговоровъ. Высокопоставленныя лица приходили въ книжные магазины справляться, не вышло ли чего новенькаго. Не обходилось ни одного реформеннаго вопроса, въ рѣшеніе котораго литература не приняла бы самаго горячаго и вліятельнаго участія. Ниже мы разсмотримъ спеціально отношеніе цензуры къ прессѣ при рѣшеніи различныхъ реформенныхъ вопросовъ, какъ-то вопроса о гласности, объ освобожденіи крестьянъ, откупнаго, судебнаго и пр. Теперь же пока мы ограничимся характеристикою общаго отношенія цензуры къ печати конца 50 хъ годовъ.

Очень понятно, что съ усиленіемъ пульса общественной жизни и съ поднятіемъ ряда существенныхъ вопросовъ, со всѣхъ сторонъ начали раздаваться голоса противъ излишнихъ строгостей цензуры. Такъ представитель с.-петербургскаго цензурнаго комитета кн. Щербатовъ вооружался противъ множественности цензуръ и писалъ Норову: Нерѣдко бываетъ, что одно вѣдомство допускаетъ гласность какихъ-либо фактовъ, а другое запрещаетъ подобное, вслѣдствіе чего, естественно рождается въ писателяхъ и читателяхъ недоумѣніе и даже жалобы», и слова кн. Щербатова воочію передъ глазами всего министерства подтверждались вопіющимъ фактомъ: въ 1856 году была представлена въ Главное управленіе цензуры рукопись «Хозяйственное обозрѣніе Оренбургскаго края» изъ с.-петербургскаго комитета, и затѣмъ она поочередно перебывала въ министерствахъ внутреннихъ дѣлъ и финансовъ, въ вѣдомствахъ и почтовомъ и военно-учебныхъ заведеній, и у оберъ-прокурора Синода.^[12]

Предсѣдатель московскаго цензурнаго комитета Назимовъ въ свою очередь писалъ Норову, что для оживленія литературы необходимо смягченіе самыхъ правилъ цензурныхъ, доведенныхъ въ послѣднее время до такой степени строгой придирчивости, при которой уже невозможна никакая литература". «Не входя въ подробности по этому вопросу, писалъ онъ: — я скажу только, что для выхода изъ того запутаннаго положенія, въ которое поставлена наша цензура, необходимо вернуться къ коренному уставу 1828 года, отмѣнивъ всѣ послѣдующія дополнительныя постановленія, ничего существеннаго недополняющія и только затрудняющія прямыя дѣйствія благоразумной цензуры»^[13].

Не остался въ долгу передъ министерствомъ и новый предсѣдатель одесскаго цензурнаго комитета Н. И. Пироговъ и въ свою очередь представлялъ министру о своихъ затрудненіяхъ въ виду несоотвѣтствія цензурныхъ постановленій съ новымъ духомъ времени. «Съ нѣкотораго времени, писалъ онъ: — начали появляться во многихъ журналахъ и газетахъ обѣихъ столицъ статьи, въ которыхъ гласно высказываются мнѣнія о разныхъ вопросахъ общественнаго и служебнаго интереса, не исключая даже и самаго значенія цензурнаго устава… Статьи эти, какъ по предмету содержанія, такъ и по духу самаго изложенія, ни мало не отвергая неоспоримой благонамѣренности ихъ, выходятъ изъ ряда тѣхъ постановленій, которыми руководствуются доселѣ цензора ввѣреннаго управленію моему одесскаго цензурнаго комитета и поставляютъ ихъ въ крайнее затрудненіе отъ отношеній редакцій и авторовъ, навлекая незаслуженныя нареканія въ публикѣ. Цензора, соблюдая во всей точности предписанныя имъ въ руководство правила и не имѣя въ виду позднѣйшихъ распоряженій, измѣняющихъ дѣйствія ихъ по внутренней цензурѣ, остаются попрежнему строгими исполнителями предписанныхъ постановленій; авторы же и публика, ссылаясь на статьи „Русскаго Вѣстника“, „Морского Сборника“, „Сына Отечества“ и другихъ журналовъ, требуютъ отъ цензоровъ, по духу и направленію этихъ статей, соразмѣрнаго снисхожденія, и приносятъ мнѣ постоянно жалобы, а черезъ то побуждаютъ и самихъ цензоровъ обращаться ко мнѣ за наставленіями…»^[14]

Частныя лица, въ свою очередь, при каждомъ случаѣ дѣлали съ своей стороны заявленія о ненормальности цензурныхъ постановленій. Такъ, напримѣръ, г. Катковъ въ объяснительной запискѣ, представленной министру народнаго просвѣщенія, приписывалъ цензурнымъ затрудненіямъ и слишкомъ подозрительному контролю надъ мыслію, замѣчаемый въ натаемъ обществѣ упадокъ религіознаго чувства. «Нельзя безъ грусти, писалъ онъ: — видѣть, какъ въ русской мысли постепенно усиливается равнодушіе къ великимъ интересамъ религіи. Это слѣдствіе тѣхъ преградъ, которыми хотятъ насильственно выдѣлить высшіе интересы изъ живой мысли и живаго слова образованнаго русскаго общества. Вотъ почему въ литературѣ нашей замѣчается совершенное отсутствіе религіознаго направленія. Гдѣ возможно повторять только казенныя и стереотипныя фразы, тамъ теряется довѣріе къ религіозному чувству, тамъ всякій поневолѣ совѣстится выражать его, и русскій писатель никогда не посмѣетъ говорить публикѣ тономъ полнаго религіознаго убѣжденія, какимъ могутъ говорить писатели другихъ странъ, гдѣ нѣтъ спеціальной духовной цензуры… Въ такомъ великомъ дѣлѣ мы не должны ограничивать горизонтъ нашъ настоящимъ поколѣніемъ, и съ грустію должны сознаться, что будущность нашего отечества не обѣщаетъ добра, если продлится эта система отчужденія мысли, этотъ ревнивый и недоброжелательный контроль надъ нею. Не добромъ помянутъ насъ потомки наши, вникая въ причины глубокаго упадка религіознаго чувства и высшихъ нравственныхъ интересовъ въ народѣ. Признаки этого упадка замѣчаются и теперь, и намъ, живущимъ среди общества и имѣющимъ возможность наблюдать жизнь въ самой жизни, признаки эти замѣтнѣе, нежели оффиціальнымъ дѣятелямъ, которые по своему положенію, иногда при всей доброй волѣ, не могутъ усмотрѣть, нетолько оцѣнить многихъ характеристическихъ явленій въ народной жизни»^[15].

Но, несмотря на всѣ эти либеральныя заявленія и протесты, практика цензурныхъ комитетовъ шла все тѣмъ же прежнимъ, рутиннымъ порядкомъ. При всемъ томъ, что въ литературѣ проходило многое такое, о чемъ до 1855 года не смѣли бы и заикнуться, рядомъ съ этимъ не менѣе часто запрещались или подвергались гнѣву начальства такія вещи, которыя по своей невинности не многимъ отличались отъ вольнаго духа поваренной книжки Авдѣевой. Не говоря уже о томъ, что открытые приверженцы дореформенныхъ порядковъ не падали духомъ, упорно отстаивали каждый шагъ, на который дерзала пресса, х гдѣ только было возможно, дѣйствовали беззастѣнчиво, вполнѣ въ духѣ цензуры начала пятидесятыхъ годовъ, но и сама приверженцы реформъ иногда не отставали отъ нихъ. Воспитанные эпохою тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, они до такой степени свыклись съ порядками этой эпохи, всосали въ плоть и кровь духъ ея, что въ то время, какъ въ общемъ направленіи своихъ мыслей, рѣчей и поступковъ, вполнѣ искренне подчинялись духу новыхъ идей и вліяній, при встрѣчѣ же съ тѣмъ или другимъ чистымъ фактомъ иногда вдругъ приходили въ смущеніе и прибѣгали къ старой рутинѣ. Такое смущеніе овладѣло, напримѣръ, I. Ростовцевымъ, который впослѣдствіи, какъ извѣстно, вполнѣ искренне стоялъ во главѣ крестьянской реформы. И вдругъ не болѣе, какъ за годъ, за два передъ этимъ, онъ выступилъ самымъ рѣшительнымъ образомъ противъ излишняго либерализма прессы. Когда вслѣдствіе поднятого вопроса о реформѣ воспитанія первымъ дѣлом] было сдѣлано распоряженіе о томъ, чтобы въ гражданскія учебныя мѣста не назначали воспитателей изъ военныхъ, газеты и журналы, конечно, съ энтузіазмомъ привѣтствовали эту мѣру правительства, но болѣе всѣхъ размахнулись «С.-Петербургскія Вѣдомости;», посвятивъ этой реформѣ цѣлый фельетонъ и распространившись въ немъ о преимуществѣ статскихъ воспитателей передъ военными. Статья была вполнѣ невиннаго и приличнаго содержанія, и производила впечатлѣніе дифирамба новому царствованію. Тѣмъ не менѣе I. Ростовцеву она показалась неприличною, и онъ обратился съ докладомъ о ней къ самому Государю, заявивъ, что статья эта оскорбительна памяти покойнаго государя, оскорбительна для военнаго вѣдомства, что, наконецъ, такое выраженіе сочувствія новывъ распоряженіямъ есть какъ бы осужденіе старыхъ.

Государь, выслушавъ докладъ Ростовцева, препроводилъ дѣло на разсмотрѣніе министерства народнаго просвѣщенія. Въ цензурномъ вѣдомствѣ произошелъ переполохъ. Цензоръ, пропустившій статью, получилъ, конечно, надлежащій выговоръ. Обратились въ редакцію «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей» за справкою, о томъ, кто авторъ статьи, и оказалось вдругъ, что статью писалъ подчиненный Ростовцева, учитель московскаго кадетскаго корпуса Батистовъ. Кн. Вяземскій доложилъ объ этомъ государю, и затѣмъ объ этомъ было доведено до свѣдѣнія Ростовцева. Послѣдній, проглотивъ поднесенную ему кн. Вяземскимъ пилюлю, утѣшился тѣмъ, что приказалъ немедленно уволить Батистова изъ вѣдомства военно-учебныхъ заведеній, что и было исполнено, несмотря на всѣ ходатайства директора московскаго кадетскаго корпуса за Батистова, какъ за одного изъ лучшихъ преподавателей. Вслѣдъ затѣмъ, какъ прямой результатъ этого происшествія, былъ объявленъ министромъ народнаго просвѣщенія по высочайшему повелѣнію циркуляръ, отъ 15-го августа 1857 года, с.-петербургскому и московскому цензурнымъ комитетамъ о томъ, что «при выраженіи сочувствія къ правительственнымъ мѣрамъ, принимаемымъ нынѣшнимъ правительствомъ, не должно быть дозволяемо къ печатанію порицаніе мѣръ прошедшаго царствоваванія, имѣвшихъ еще недавно законную силу». Вмѣстѣ съ тѣмъ было «обращено вниманіе цензуры на всѣ сочиненія и особенно журнальныя статьи, въ которыхъ было бы въ невыгодномъ видѣ противопоставляемо военное вѣдомство гражданскому, или обратно»^[16].

Одновременно съ этимъ былъ изданъ циркуляръ, чтобы всѣ поступающія на разсмотрѣніе статьи о книгѣ барона Корфа: «Восшествіе на престолъ императора Николая І-го» должны быть представляемы на разсмотрѣніе въ Главное управленіе цензуры.

Въ № 4-мъ «Экономическаго Указателя» (26-го января 1857 года) была напечатана статья г. Е. Даманскаго «Китайскія ассигнаціи». Говоря о томъ, что Китай раньше Европы былъ знакомъ съ ассигнаціями, г. Даманскій разсказываетъ вкратцѣ исторію китайскихъ ассигнацій, и при этомъ высказываетъ нѣсколько элементарныхъ финансовыхъ истинъ о томъ, какой вредъ приноситъ чрезмѣрный выпускъ ассигнацій, роняя кредитъ государства, производя паденіе куреа, общую дороговизну и пр. Однимъ словомъ, совершенно скромно и безобидно здѣсь проводится рядъ такихъ азбучныхъ трюизмовъ, какіе вы найдете въ любомъ курсѣ финансоваго права. Тѣмъ не менѣе, министру финансовъ показалась эта статья неприличною, и напрасно кн. Щербатовъ съ своей стороны обратился съ представленіемъ въ главное правленіе цензуры, что «если мнѣніе цензурнаго комитета не будетъ признано достойнымъ уваженія и если оцѣнка статей не будетъ основана на чисто научныхъ соображеніяхъ, а на толкованіяхъ, подлежащихъ личному взгляду того или другого вѣдомства, то цензурный комитетъ будетъ находиться въ крайнемъ затрудненіи». Министръ финансовъ, гр. Канкринъ, вошелъ съ докладомъ о статьѣ г. Даманскаго, и 28-го марта 1857 года послѣдовало рѣшеніе: «не допускать къ печати статей, подобныхъ статьѣ Е. Даманскаго»^[17].

Въ томъ же «Экономическомъ Указателѣ», въ № 11-мъ, 1857 года, былъ напечатанъ юмористическій фбльетончикъ, въ которомъ проводилась совершенно безобидная параллель годовыхъ расходовъ трехъ чиновниковъ, одного — имѣющаго крупное мѣсто въ родѣ начальника отдѣленія и получающаго солидное жалованье, другого — средняго оклада и третьяго — канцелярскаго служителя. При этомъ чиновникъ средняго оклада, Альчиковъ, изображенъ либераломъ, слѣдящимъ за новыми вѣяніями, и въ порывѣ своего либерализма онъ разражается тирадами въ родѣ нижеслѣдующей:

« — Чортъ знаетъ, что у насъ министръ куралеситъ! Мальчишку въ вице-директоры посадить! Экая важность, что статскій совѣтникъ! Вотъ у насъ есть еще трое статскихъ совѣтниковъ, начальники отдѣленія. Зачѣмъ было обижать старыхъ чиновниковъ, у которыхъ и пряжки почтенныя, и опытность, и все такое… Эхма! порядковъ нашихъ его высокопревосходительство не знаетъ, а туда же перестраивать на свой ладъ все хочетъ» и т. д.

Подобная тирада, конечно, кѣмъ нибудь была признана неприличною; послѣдовалъ докладъ и затѣмъ циркуляромъ по цензурнымъ комитетамъ было объявлено: поставить на видъ цензурѣ, дабы она была осмотрительнѣе при пропускѣ статей, подобныхъ помѣщенной въ № 11-мъ «Экономическаго Указателя», подъ заглавіемъ: «Бюджеты петербургскихъ чиновниковъ», замѣчательной по неприличію сужденій, особенно въ разговорѣ Альчикова"^[18].

Попрежнему на цензуру, сверхъ чисто-полицейской обязанности слѣдить за благонамѣренностью прессы, возлагалась иногда обязанность патріархальной опеки на воззрѣнія народа, и нетоліко русскаго, но даже и армянъ. Такъ въ томъ же 1857 году былъ напечатанъ календарь на армянскомъ языкѣ, и въ немъ было помѣщено нѣсколько предсказаній о добрыхъ и дурныхъ дняхъ и толкованій сновъ. И вотъ 20-го мая 1857 года послѣдовало отношеніе московскому цензурному комитету: «на будущее время не помѣщать въ календарѣ, какъ книгѣ положительной и основанной на научныхъ данныхъ, статей, могущихъ возбуждать и питать суевѣрные предразсудки»^[19].

Даже и множественность цензуръ, несмотря на всѣ протесты со стороны предсѣдателей цензурныхъ комитетовъ, нетолько не сокращалась, а, напротивъ, возростала. Такъ 16-го іюля 1857 года были сдѣланы слѣдующія два распоряженія по московскому цензурному комитету: 1) всѣ статьи, касающіяся Земли Войска Черноморскаго должны быть препровождаемы на предварительное разсмотрѣніе канцеляріи кавказскаго комитета и 2) статьи, касающіяся до правительственныхъ распоряженій въ Сибири, а также тѣ, гдѣ помѣщаются историческія, статистическія, этнографическія и тому подобныя свѣдѣнія объ означенномъ краѣ, должны быть препровождаемы на предварительное разсмотрѣніе въ канцелярію сибирскаго комитета.

Но въ наиболѣе затруднительное положеніе было поставлено министерство народнаго просвѣщенія послѣдовавшимъ въ 1857 году разрѣшеніемъ министрамъ и главноуправляющимъ отдѣльными вѣдомствами докладывать Государю о статьяхъ, въ которыхъ проявляются сужденія о вопросахъ государственныхъ или стремленіе къ нововведеніямъ.

Очень возможно, что мѣра эта была предпринята съ намѣреніями вполнѣ либеральными: именно, чтобы имѣть свѣдѣнія о томъ, какъ отзывается литература на поднятые вопросы и чего желаетъ общество, но приверженцы старыхъ порядковъ не замедлили обратить эту мѣру въ свою пользу и воспользовались ею для доносовъ на вредное направленіе литературы. Такъ отъ одного вѣдомства послѣдовало донесеніе на высочайшее усмотрѣніе о нѣкоторыхъ вышедшихъ въ послѣднее время неодобрительныхъ статьяхъ, и между прочимъ о романѣ Мельникова «Старые годы», несмотря на то, что романъ этотъ не имѣлъ никакого отношенія къ этому вѣдомству.

Въ отвѣтъ на это донесеніе кн. Вяземскій представилъ, что, по его мнѣнію, изъ числа вышеозначенныхъ статей только одна касается злоупотребленій по тому вѣдомству, которое на нихъ указывало, остальныя же не должны были бы, писалъ кн. Вяземскій: «подлежать по моему мнѣнію, разсмотрѣнію этого вѣдомства. Мнѣ кажется, что въ этомъ отношеніи участіе гг. министровъ въ дѣлахъ, подлежащихъ вѣдомству цензуры, должно быть ясно и твердо опредѣлено и положительно ограничено высочайшими выраженіями Государя императора. Изъ помянутой высочайшей резолюціи слѣдуетъ, что на гг. министровъ возлагается только на будущее время обязанность слѣдить за періодическими изданіями, и то исключительно въ отношеніи тѣхъ статей, которыя касаются постановленій и распоряженій ихъ личнаго вѣдомства, не входя въ постороннія и чисто литературныя отрасли и не устремляя обратнымъ путемъ изслѣдованій своихъ на такія статьи, которыя уже нѣсколько мѣсяцевъ тому напечатаны, и въ которыхъ, какъ напримѣръ, здѣсь (романъ „Старые годы“), описываются нравы и личный бытъ людей тысячи семисотыхъ годовъ, что уже совершенно чуждо государственныхъ вопросовъ и стремленія къ нововведеніямъ. Иначе, если всѣ министерства будутъ входить въ разсмотрѣніе разнородныхъ сочиненій, не имѣющихъ никакого характера ни административнаго, ни политическаго, и подвергать заднимъ числомъ сужденію своему даже повѣсти и романы, то дѣло цензуры, при множествѣ журналовъ, нынѣ издающихся, такъ осложнится и расплодитъ такую переписку, что добросовѣстное дѣлопроизводство по этому предмету окажется невозможнымъ»^[20].

Но какъ ни отписывался кн. Вяземскій, давленіе реакціонеровъ было все-таки настолько сильно, что 14-го ноября 1857 года министерство должно было послать по цензурнымъ комитетамъ циркуляръ, по своей крайней туманности и неопредѣленности показывающій, что циркуляръ этотъ былъ вовсе не добровольнымъ дѣйствіемъ министерства, а былъ вынужденъ обстоятельствами и совершенно не согласовался съ духомъ министерства. Вотъ этотъ циркуляръ:

«Съ нѣкотораго времени начали появляться въ нашихъ періодическихъ изданіяхъ сужденія слишкомъ смѣлыя, касающіяся вопросовъ государственныхъ и также стремящіяся къ нововведеніямъ. Эти сужденія весьма часто несогласны съ видами правительства. Конечно, не надлежитъ смѣшивать благороднаго желанія улучшеній съ тенденціями къ политическимъ преобразованіямъ, но сіи послѣднія не рѣдко облекаются въ благовидныя наружныя формы, и потому гг. цензора обязаны съ необходимою прозорливостью вникать въ духъ сочиненій и, покровительствуя науку, не давать хода вреднымъ умозрѣніямъ. Обязываясь покорнѣйше просить ваше… обративъ особенное вниманіе на сочиненія, въ которыхъ могутъ скрываться означенныя направленія, предписать гг. цензорамъ усугубить просвѣщенную строгость при разрѣшеніи иныхъ къ печати»^[21].

Очень понятно, что своею двусмысленностью циркуляръ этотъ не достигалъ никакихъ опредѣленныхъ результатовъ, и лишь подливалъ масла въ огонь: либеральнымъ цензорамъ онъ развязывалъ руки пропускать что угодно, подъ тѣмъ предлогомъ, что они въ пропускаемой статьѣ не усмотрѣли никакой тенденціи къ политическимъ преобразованіямъ, а лишь одну науку, которую циркуляръ обязываетъ покровительствовать; цензора же противнаго лагеря на основаніи того же циркуляра смѣло могли стать на почву Бутурлинскаго комитета исканія сокровенныхъ смысловъ и запрещать что угодно, во всемъ усматривая «вредныя умозрѣнія подъ благовидными наружными формами».

При всей своей двусмысленности циркуляръ этотъ, какъ дѣло во всякомъ случаѣ реакціонеровъ, привелъ къ тому, что послѣдніе подняли голову, о чемъ мы можемъ судить по тѣмъ рѣчамъ, какія начали раздаваться въ нѣдрахъ самаго министерства народнаго просвѣщенія. Такъ, когда во время святокъ въ 1857 году кн. Щербатовъ уѣхалъ въ отпускъ, а мѣсто его въ качествѣ предсѣдателя цензурнаго комитета занялъ помощникъ попечителя учебнаго округа, то послѣдній собралъ цензоровъ и обратился къ нимъ съ рѣчью, въ которой жаловался на то, что журналисты начинаютъ говорить о предметахъ, не подлежащихъ ихъ обсужденію, вмѣшиваются въ правительственные вопросы и въ заключеніе рекомендовалъ цензорамъ не допускать такихъ безпорядковъ. Одинъ цензоръ замѣтилъ на это, что литература также можетъ высказывать что-нибудь полезное и практически дѣльное для правительства.

— Я не согласенъ съ этимъ, возразилъ товарищъ попечителя: — по моему, чиновникъ земскаго суда больше приноситъ пользы, чѣмъ какой-нибудь литераторъ!"

Если въ самыхъ нѣдрахъ министерства начали раздаваться подобныя рѣчи, то понятно, что положеніе министра А. С. Норова, открыто высказывавшагося за свободу прессы и вставшаго вслѣдствіе этого въ оппозицію со всѣми прочими министерствами, сдѣлалось крайне критическимъ. И вотъ мы видимъ, что въ 1858 году, А. С. Норовъ сходитъ съ министерскаго поприща, высказавъ передъ тѣмъ свое полное profession de foi по вопросу о свободѣ печати въ всеподданнѣйшей запискѣ.

«Для Россіи, писалъ онъ: — наступаетъ теперь новая эпоха, и въ дѣлѣ ея обновленія литература призвана играть немаловажную роль». Затѣмъ отмѣтивши три главныя направленія, господствующія въ современной литературѣ: нравоописательное и сатирическое, ученопрактическое и третье, стоящее особнякомъ, славянофильское, А. С. Норовъ обращаетъ особенное вниманіе на второе, т. е. учено практическое направленіе, проще говоря, публицистику, представлявшую предметъ наибольшей заботы и тревоги въ правительственныхъ сферахъ. «Оно, писалъ Норовъ: — прямо истекаетъ изъ современныхъ потребностей и обстоятельствъ. Литература никогда не оставалась равнодушною и нѣмою зрительницею тѣхъ общественныхъ интересовъ, которые преимущественно занимали и озабочивали современную ей эпоху. Нынѣ это участіе, это вмѣшательство развилось болѣе противу прежняго, и таковое развитіе совершенно естественно. Нынѣ эти интересы въ обществѣ сами заговорили громче… Можетъ ли она молчать о томъ, что въ помышленіяхъ каждаго и у каждаго на языкѣ? Литература должна содѣйствовать и помогать обществу въ уразумѣніи и присвоеніи этихъ побѣдъ, одержанныхъ наукою и просвѣщеніемъ въ пользу правительствъ и въ пользу управляемыхъ. Въ эту среду, которою обхвачено все общество, сами собою врываются вопросы промышленности, торговли, финансовъ, законодательства, всего государственнаго хозяйства. Отчужденіе общества отъ знакомства, по крайней мѣрѣ, въ общихъ понятіяхъ, съ сими важными и жизненными вопросами, равнодушіе къ ихъ дѣйствіямъ и пользѣ было бы явленіемъ прискорбнымъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, оно лишило бы правительство надежнѣйшаго пособія, нравственной силы, которою оно можетъ дѣйствовать на общество, на его довѣріе, убѣжденіе, сочувствіе и единомысліе… Однакожъ, эта важная общественная сила связана и затруднена въ приложеніи своего вліянія. При тѣхъ цензурныхъ требованіяхъ, которыя еще въ настоящее время существуютъ, невозможно изученіе ни всеобщей исторіи, ни законодательства, ни статистики. Между тѣмъ, слѣдя, хотя бы только и поверхностно, за ходомъ ученой журналистики, нельзя не признать, что въ послѣднее время появлялись нѣкоторыя весьма дѣльныя статьи…. Нерѣдко появлялись ученыя разсужденія о поземельной собственности, о распредѣленіи сельскихъ работъ и т. п., гдѣ безъ всякой рѣзкости и заносчивости, хладнокровнымъ и ученымъ образомъ, разсматривались тѣже вопросы, которые нынѣ будутъ предложены на разсмотрѣніе губернскихъ комитетовъ. Подобное вмѣшательство науки уясняетъ и провѣряетъ частныя понятія. Многіе опасаются у насъ толковъ, которые каждая печатная статья можетъ породить. Но въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ вынужденное молчаніе породитъ еще болѣе толковъ, истекающихъ часто отъ невѣжества и невѣдѣнія, а иногда отъ недоброжелательства. Когда умы заняты важными современными вопросами, здоровая пища нужна для ихъ возбужденнаго вниманія и дѣятельности. Извѣстно, что въ военное время недостатокъ вѣстей изъ дѣйствующей арміи всегда порождаетъ въ массѣ самые нелѣпые, неблагонамѣренные и недоброжелательные слухи»…

Въ заключеніи же своей обширной записки Норовъ говоритъ: «должно положительно опредѣлить и обозначить ту долю благоразумной и законной свободы, которую правительство полагаетъ возможнымъ предоставить наукѣ и литературѣ» и съ этою цѣлію онъ предлагаетъ заняться опредѣленіемъ этихъ границъ и вмѣстѣ съ тѣмъ назначить отъ различныхъ вѣдомствъ довѣренныхъ чиновниковъ, которые могли бы разрѣшать спорные пункты, возникающіе въ цензурѣ относительно статей, касающихся этихъ вѣдомствъ, чѣмъ нѣсколько упростилось бы дѣйствіе спеціальныхъ цензуръ, хотя бы въ томъ отношеніи, что менѣе было бы переписки.

Но записка Норова оставлена была безъ послѣдствій. Вопросъ о цензурной реформѣ былъ отложенъ въ долгій ящикъ и изъ предположеній министра осуществилось лишь назначеніе довѣренныхъ чиновниковъ отъ различныхъ вѣдомствъ^[22]. Именно, 25-го января 1858 г. послѣдовало высочайшее повелѣніе: «для сношеній съ С.-Петербургскимъ цензурнымъ комитетомъ назначить по одному довѣренному чиновнику отъ всѣхъ министерствъ, главнаго штаба его императорскаго величества по военно-учебнымъ заведеніямъ и III отдѣленія собственной его императорскаго величества канцеляріи». Лица эти, состоя въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ цензорами, должны были разсматривать статьи, подлежащія ихъ вѣдомству и возвращать ихъ съ своими отзывами; въ случаѣ же сомнѣній испрашивать разрѣшенія своего начальства и затѣмъ сообщать объ этихъ разрѣшеніяхъ цензурѣ или редакціи. Если же цензурный комитетъ окажется несогласнымъ съ такимъ рѣшеніемъ посторонняго вѣдомства, тогда дѣло поступаетъ въ Главное правленіе по дѣламъ печати, оттуда въ министерство народнаго просвѣщенія и, наконецъ, на высочайшее разрѣшеніе^[23].

III.

И такъ мы видимъ, что по мѣрѣ того, какъ пресса становилась съ каждымъ днемъ смѣлѣе и вліятельнѣе, и борьба противъ нея все болѣе и болѣе обострялась. Съ 1858 года это стало особенно замѣтно: репрессивныя мѣры противъ печати значительно учащаются и дѣлаются рѣшительнѣе, особенно же со вступленіемъ на постъ министра народнаго просвѣщенія вмѣсто Норова д. ст. сов. Ковалевскаго. Это усиленіе репрессивныхъ мѣръ, конечно, было обусловлено и тѣмъ обстоятельствомъ, что вмѣстѣ съ Норовымъ оставили свои посты — кн. Вяземскій и кн. Щербатовъ, самые рьяные поборники свободы печати.

Впрочемъ, еще при Норовѣ, въ самомъ началѣ 1858 года, были предприняты энергическія мѣры къ обузданію двухъ оффиціальныхъ журналовъ, именно «Морского» и «Военнаго» сборниковъ. Пользуясь привилегіею изъятія изъ общей цензуры, журналы эти помѣщали такія обличенія и разоблаченія вопіющихъ беззаконій и безпорядковъ, совершавшихся во время крымской войны, какія немыслимы были во всей остальной прессѣ, подчиненной общей цензурѣ. И вотъ 19-го февраля 1858 года военно-цензурный комитетъ былъ упраздненъ и военная цензура была присоединена къ общей цензурѣ министерства народнаго просвѣщенія. Вмѣстѣ съ тѣмъ были подчинены общей цензурѣ и вышеупомянутые военные журналы, за исключеніемъ оффиціальныхъ отдѣловъ, въ которыхъ печатались правительственныя распоряженія, отчеты и донесенія разныхъ мѣстъ и лицъ военнаго и морского вѣдомствъ, и статей, помѣщаемыхъ въ «Морскомъ Сборникѣ» по приказанію генералъ-адмирала^[24].

Прямымъ результатомъ этой мѣры было то, что редакція, завѣдывавшая въ то время «Военнымъ Сборникомъ», принуждена была отказаться отъ дѣла, и Сборникъ, поступившій въ иныя, чисто военныя руки, сразу утратилъ весь прежній интересъ своего неоффиціальнаго отдѣла. «Морской Сборникъ», хотя и продолжалъ обличать, но значительно понизилъ тонъ, и въ томъ же году не замедлилъ испытать на себѣ вліяніе общей цензуры по слѣдующему случаю.

Въ одну изъ книжекъ «Морского сборника» предназначалась статья, обличавшая возмутительные порядки во время войны въ военномъ госпиталѣ въ Николаевѣ. Въ статьѣ говорилось о томъ, какъ нерѣдко транспортъ больныхъ и раненыхъ останавливался зимой въ мятель на улицахъ до вечера, и только въ сумерки слѣдовало распоряженіе о размѣщеніи страдальцевъ по квартирамъ; какъ въ госпиталь часто принимали умершихъ по дорогѣ подъ видомъ трудно-больныхъ; замерзшіе трупы складывали въ сарай, и на нихъ по отчетамъ шли медикаменты и продовольствіе, а когда собиралось множество труповъ, то ихъ клали въ сколоченные кое-какъ гробы и отвозили на кладбище, но случалось, что гробы эти распадались и мертвецы нагишемъ валялись по улицѣ и т. п.

По новому закону 25-го января 1858 г., цензоръ спб. цензурнаго комитета представилъ эту статью довѣренному чиновнику отъ военнаго министерства. Послѣдній не рѣшился пропустить ее. Тогда морское вѣдомство апеллировало въ военное министерство, и 21-го августа 1858 года послѣдовало отношеніе предсѣдателя морского ученаго комитета къ военному министру князю Вик. Ил. Васильчикову слѣдующаго содержанія:

«Представляя при семъ вашему сіятельству корректурные листы статьи, предназначенной для напечатанія въ „Морскомъ Сборникѣ“, имѣю честь доложить, что но встрѣтившимся затрудненіямъ со стороны военнаго цензора, статья эта была представлена на благоусмотрѣніе Великаго князя генералъ-адмирала, и его императорское высочество изволилъ замѣтить, что еслибы злоупотребленія, такъ ярко выставленныя въ этой статьѣ, относились бы до морскаго вѣдомства, то горькая истина эта не встрѣтила бы препятствій къ напечатанію въ „Морскомъ Сборникѣ“; въ настоящемъ же случаѣ, лица, по справедливости подлежащія карѣ общественнаго мнѣнія, состояли на службѣ въ военномъ вѣдомствѣ, а потому его ими. выс. изволилъ приказать представить эту статью на благоусмотрѣніе вашего сіятельства».

Князь Васильчиковъ отвѣчалъ на это отношеніе слѣдующимъ письмомъ на имя Великаго князя, 7-го сентября 1858 г.:

"Ваше императорское высочество! прочитавъ со вниманіемъ присланную мнѣ изъ морского министерства корректурную статью, предполагавшуюся къ напечатанію въ «Морскомъ Сборникѣ», въ которой говорится о злоупотребленіяхъ въ Никопольскомъ госпиталѣ, я созналъ въ ней дѣянія, мнѣ частнымъ образомъ давно уже извѣстныя, но которыхъ я при производствѣ изслѣдованія по госпиталямъ южнаго края, формальнымъ образомъ обнаружить не могъ. Причиною тому весьма простое и естественное обстоятельство.

"При нынѣшнемъ порядкѣ вещей таковыхъ преступленій совершается ежедневно столько же, сколько у насъ существуетъ госпиталей. Если каждое изъ нихъ преслѣдовать юридически, всего военнаго министерства будетъ недостаточно для дѣлопроизводства по таковымъ дѣламъ. Доказательствомъ тому можетъ служить то, что огромная по составу своему комиссія генералъ-лейтенанта Тучкова, несмотря на усиленные труды свои, до сихъ поръ не можетъ разобрать всѣхъ фактовъ, обслѣдованныхъ мною въ теченіи годичнаго слѣдственнаго производства. Изъ этого слѣдуетъ, что, имѣя убѣжденіе въ существованіи зла и сознавая главнымъ поводомъ къ тому самое положеніе вещей и людей, остается только измѣнить это положеніе, не увлекаясь безполезнымъ преслѣдованіемъ преступниковъ, которое, утомляя административныя личности, можетъ только повредить успѣшному ходу современнаго дѣлопроизводства.

"Между тѣмъ, если допустить литературу до явнаго порицанія личностей, содѣявшихъ преступленія, въ публикѣ непремѣнно должно возродиться убѣжденіе, что правительство знаетъ существованіе этого зла, но что оно безсильно къ огражденію государства отъ таковыхъ злодѣяній и это тѣмъ болѣе правдоподобно, что въ этой статьѣ мѣстность и лица такъ ясно опредѣлены, что они тождественны съ ихъ наименованіемъ.

"Поэтому я полагаю, что таковая статья не можетъ быть допущена, если авторъ не согласится измѣнить ее въ такой мѣрѣ, чтобы читатель не могъ явно признать тѣхъ лицъ, о которыхъ идетъ рѣчь, и того города, гдѣ эти преступленія совершились.

"При этомъ не могу не выразить моего убѣжденія, что повѣствованія о содѣянныхъ, но не наказанныхъ преступленіяхъ, далеко не искореняя пороковъ, вреднымъ образомъ дѣйствуютъ на нравственность народа, убѣждающагося въ безнаказанности преступленія, и роняетъ кредитъ и достоинство правительственныхъ властей. Въ теченіи нѣсколькихъ десятилѣтій въ газетахъ, журналахъ и на сценѣ представлялись исправники и становые въ самыхъ гнусныхъ и отвратительныхъ формахъ. Что же? Исправилась ли нравственность земской полиціи? Напротивъ, должность исправниковъ, всюду и всѣми очерняемая, сдѣлалась недоступною порядочному человѣку, дорожащему общественнымъ мнѣніемъ. Дѣло не понравилось и положеніе общественнаго устройства стало еще затруднительнѣе отъ отсутствія средствъ къ его отправленію. Между тѣмъ, обслѣдованныя, доказанныя и подвергшіяся карѣ преступленія, о которыхъ можно было бы всѣмъ и каждому открыто говорить, не нарушая достоинства и значенія правительства, взыскавшаго уже съ виновныхъ, остаются сокровенными. Въ приказахъ обыкновенно употребляется выраженіе: разжалывается въ рядовые безъ выслуги за противозаконные поступки; но въ чемъ состоятъ эти поступки — остается публикѣ неизвѣстно; начальникъ части, изобличенный въ злоупотребленіи, подвергается болѣе или менѣе продолжительному аресту и исключенію изъ службы; публика, не зная, въ какой мѣрѣ эти злоупотребленія дознаны и заслуживаютъ презрѣнія общества, встрѣчаетъ виновнаго въ клубахъ, театрахъ и собраніяхъ, не подвергая его вполнѣ заслуженному презрѣнію, а черезъ нѣсколько лѣтъ неопозоренный преступникъ снова принимается на службу во вниманіе особаго о немъ ходатайства. Мнѣ кажется, что еслибъ, вмѣсто того, чтобы разглашать тѣ преступленія, которыя остались для правительства неуловимыми, литература сообщала публикѣ тѣ событія, которыя окончательно дознаны и доказаны — она оказала бы отечеству большую услугу, не развращая народа и не умаляя силы правительственныхъ властей.

"Вошедшее въ послѣднее время въ употребленіе всеобщее порицаніе начальниковъ частей военнаго вѣдомства будетъ имѣть на военную службу то же пагубное вліяніе, какое оно имѣло на земскую полицію, и уничтожитъ дисциплину гораздо прежде, чѣмъ исправитъ нравственность полковыхъ, батальонныхъ, ротныхъ и эскадронныхъ командировъ. Тогда эти должности, повсюду заклейменныя, будутъ возбуждать всеобщее отвращеніе; и въ званіяхъ этихъ будутъ служить такого сорта люди, какіе въ настоящее время занимаютъ мѣста становыхъ и квартальныхъ. Я далекъ той мысли, чтобъ сохранять въ тайнѣ существующее зло, но, клеймя преступниковъ, надобно быть убѣжденнымъ въ дѣйствительности совершеннаго преступленія; не говоря о тѣхъ именно случаяхъ, которые ускользнули отъ бдительности правительства и не распространяя позора за частное происшествіе на все то сословіе, къ которому принадлежитъ содѣявшее преступленіе лицо. Если допустить авторовъ статей къ поименному порицанію нѣкоторыхъ служебныхъ лицъ, то необходимо разрѣшить порицаемому требовать отъ порицателя удовлетворенія за оскорбленную его честь, если онъ того по желаетъ.

«Повергая мнѣніе мое объ этомъ предметѣ на благоусмотрѣніе вашего высочества, смѣю думать, что Вы не сочтете меня противникомъ гласности, ибо мое душевное желаніе состоитъ въ томъ, чтобы по окончаніи дѣлопроизводства комиссіи генералъ-лейтенанта Тучкова, извлеченіе изъ всѣхъ этихъ грустныхъ дѣлъ могло быть напечатано для назиданія всей служебной нашей публики. Мѣра эта казалась бы мнѣ дѣйствительнѣйшею, чѣмъ напечатаніе отдѣльной какой-либо статьи, которой публика можетъ быть повѣритъ, но истину которой будутъ отвергать всѣ тѣ, которымъ приходится вращаться въ этомъ кругу служебной дѣятельности. Съ совершеннымъ уваженіемъ и проч. князь В. Васильчиковъ».

При Норовѣ же, именно 31-го марта, было сдѣлано распоряженіе Главнаго управленія цензуры по спб. цензурному комитету по поводу рукописи Кукольника «Судьба страны, занимаемой древнею Литвою», «исключить тѣ акты, статьи, стихи и воззванія, которыя, бывъ составлены въ духѣ, враждебномъ нашему отечеству, могутъ произвести дурное впечатлѣніе на страсти еще не угасшія»^[25].

Затѣмъ, когда въ апрѣлѣ того же года были смѣнены разомъ три министра — Норовъ, Брокъ и Сухозанетъ, пресса не замедлила воспользоваться этимъ обстоятельствомъ и, подъ прикрытіемъ похвалъ вновь назначеннымъ министрамъ, расточила не мало сарказмовъ и порицаній насчетъ мрачнаго прошлаго. Поэтому первымъ распоряженіемъ по цензурному вѣдомству новаго министра народнаго просвѣщенія Е. Ковалевскаго былъ циркуляръ 15-го апрѣля слѣдующаго содержанія:

«Въ послѣднее время явились въ нашихъ газетахъ сужденія о нѣкоторыхъ лицахъ, вновь призванныхъ Высочайшимъ довѣріемъ къ занятію высшихъ государственныхъ должностей. Въ сужденія эти входили похвалы, содержавшія въ себѣ иногда косвенное порицаніе предыдущаго времени и другіе неумѣстные намеки. Посему поводу Государь Императоръ Высочайше повелѣть соизволилъ: впредь не допускать къ печати никакихъ сужденій о лицахъ, назначаемыхъ къ занятію должностей государственной службы»^[26].

Вслѣдъ затѣмъ, 1858 годъ ознаменовался нѣсколькими протестами со стороны духовнаго вѣдомства. Въ это время въ Петербургъ пріѣхалъ иностранецъ Роде со своими туманными геологическими картинами, изображавшими постепенное образованіе земного шара. Картины свои онъ показывалъ сначала въ нѣкоторыхъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, а потомъ и публикѣ въ зданіи цирка (теперешній Маріинскій театръ). С.-петербургскій митрополитъ преосв. Григорій былъ возмущенъ этими представленіями Роде и обратился къ оберъ-прокурору св. синода съ слѣдующимъ отношеніемъ за № 641:

"Неоднократно доходили до меня слухи, что нѣкто иностранецъ Роде, здѣсь въ Петербургѣ, въ разныхъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, разными картинками, не упоминая ни слова о Богѣсоздателѣ, показываетъ, что образованіе нашей земли, со всѣми ея растеніями и животными, не исключая и людей, произошло только отъ дѣйствія естественныхъ силъ какой-то первобытной матеріи, въ продолженіи не простыхъ шести дней, а шести болѣе или менѣе длинныхъ періодовъ.

"Въ настоящее время, какъ сказываютъ, этотъ Роде уже дѣлаетъ свои представленія публично, близь большого театра, въ циркѣ, и для большаго привлеченія народа съ торжественною музыкою.

"Такое представленіе, явно колеблющее основаніе христіанства и истребляющее въ народѣ всѣми христіанскими народами благоговѣйно признаваемую и чтимую истину въ созданіи нашей земли отъ Всемогущаго, Премудраго и Всеблагого Творца Бога, весьма вредно для народной вѣры и нравственности.

«Посему покорнѣйше прошу ваше сіятельство, чтобы означенное даваемое въ циркѣ представленіе было прекращено».

Затѣмъ преосв. Григорій возмутился модною картинкою въ «Сынѣ Отечества» и обратился къ спб. генералъ-губернатору Игнатьеву съ слѣдующимъ отношеніемъ 15-го мая 1858 г. за № 1107:

"Ваше высокопревосходительство, м. г., при послѣднемъ 19-мъ нумерѣ издаваемаго здѣсь журнала, подъ названіемъ «Сынъ Отечества», разослана къ подписчикамъ картинка парижскихъ модъ, на которой одна женская фигура представлена въ платьѣ, украшенномъ, вмѣсто обыкновенныхъ женскихъ сборовъ — крестами, подобно тому, какъ изображаются они на церковныхъ священныхъ облаченіяхъ.

«Находя такое злоупотребленіе священнаго знамени креста крайне неприличнымъ, оттого долгомъ считаю препроводить доставленную мнѣ картинку вашему высокопревосходительству съ тѣмъ, не признаете ли нужнымъ воспретить въ здѣшнихъ мастерскихъ устройство означенныхъ платьевъ и принять другія, по усмотрѣнію вашему, мѣры, чтобы платья эти не были въ употребленіи».

Спб. генералъ-губернаторъ отвѣчалъ на это слѣдующее:

"Ваше высокопреосв. милостивый архипастырь, при почтеннѣйшемъ отношеніи вашего высокопреосв., отъ 15-го числа сего мѣсяца за № 1107, получивъ возвращаемую при семъ картинку, принадлежащую къ № 19 періодическаго изданія "Сынъ Отечества, долгомъ поставляю доложить вамъ, высокоуважаемый архипастырь, что воспрещеніе изготовленія въ здѣшнихъ мастерскихъ подобныхъ женскихъ убранствъ оказывается неудобнымъ, ибо многія таковыя бываютъ провозимы изъ-за границы или по иностраннымъ рисункамъ изготовляются въ домашнемъ быту. Притомъ воспрещеніе сіе дало бы поводъ къ неумѣстной отговоркѣ, что изображеніе уподобляется не церковному облаченію, а математическому знаку умноженія.

«Тѣмъ не менѣе, сообщилъ я министру народнаго просвѣщенія, что замѣчаніе ваше надлежало бы предписать къ руководству цензурѣ, при пропускѣ рисунковъ всякаго рода».

Вслѣдствіе вышеупомянутаго сообщенія генералъ-губернатора министру народнаго просвѣщенія, послѣдній послалъ въ цензурные комитеты слѣдующій циркуляръ, 28-го мая 1858 г.:

«Обратить строгое вниманіе на то, чтобы въ картинкахъ или изображеніяхъ, неподлежащихъ отсылкѣ въ духовную цензуру и одобряемыхъ, по существующимъ постановленіямъ, свѣтскою цензурою, не было допускаемо неприличнаго смѣшенія предметовъ религіозныхъ съ свѣтскими»^[27].

Третій протестъ со стороны духовнаго вѣдомства произошелъ по случаю статьи Даскалова «Возрожденіе болгаръ», помѣщенной во 2-й книжкѣ 1858 года «Русской Бесѣды». Оберъ-прокуроръ св. синода сообщалъ министру народнаго просвѣщенія «о глубоко горестномъ впечатлѣніи, произведенномъ на св. патріарха константинопольскаго и тамошній синодъ статьею, допущенною московскою цензурою въ духѣ самомъ враждебномъ противъ Греческой церкви, какой никогда еще въ Россіи не появлялось…» «Нельзя и представить себѣ, чтобы православный христіанинъ могъ рѣшиться писать въ семъ духѣ, но должно скорѣе предположить, что статья эта есть плодъ внушеній заграничной пропаганды. Съ перваго разу можно уже видѣть въ ней явное оскорбленіе главной іерархіи восточной православной церкви и что она не столько ведетъ къ возбужденію сочувствія нуждамъ болгаръ (которое можно возбуждать и не оскорбляя іерархіи), сколько къ тому, чтобы поселить въ русскомъ народѣ ненависть къ единовѣрному греческому народу и къ константинопольской церкви, отъ которой отечество наше получило свѣтъ вѣры Христовой».

Вслѣдствіе этого отношенія министръ народнаго просвѣщенія предложилъ московскому ценз. комитету истребовать отъ редактора «Русской Бесѣды» по поводу вышеозначенной статьи надлежащее объясненіе. И вотъ Хомяковъ послалъ въ московскій цензурный комитетъ записку, написанную въ очень горячемъ тонѣ.

«Статья не могла и не должна быть холодною, писалъ онъ въ ней между прочимъ: — стыдно было бы Болгарину говоритъ безъ глубокаго и горячаго негодованія о постоянномъ угнетеніи своихъ единоплеменниковъ, о постоянномъ и хитромъ насиліи греко-фанаріотовъ надъ славянскими народностями, о постоянномъ ихъ стремленіи искоренить всякую умственную жизнь» мѣстную, непокорную или лучше сказать не рабствующую передъ своекорыстіемъ греческаго фанара. Но съ другой стороны, ни одно слово въ цѣлой статьѣ не обращено нетолько противъ вѣры православной, но даже и противъ законовъ церковной іерархіи. Еще болѣе: обличая поступки фанаріотовъ, авторъ ограничивается только тѣми, которые прямо враждебны духовной жизни болгарскаго народа или раззорительны для его вещественнаго благосостоянія, и не касается многихъ и слишкомъ плачевныхъ явленій въ цареградской іерархіи, которыя извѣстны, къ несчастію, всѣмъ видѣвшемъ ее вблизи, но не прямо падаютъ на страдальческія головы задунайскихъ славянъ. Въ этомъ уже видно ясное доказательство, что перомъ его водила не вражда, не невѣріе, не непочтеніе къ закону іерархическому, но единственно тяжелая необходимость исполнить священный долгъ заступничества за истомленныхъ братій…

"Не въ духѣ вражды или невѣрія, говоритъ въ заключеніе Хомяковъ: — а въ духѣ глубокой скорби и душевной болѣзни была написана и напечатана статья г. Даскалова. Она должна была познакомить русскихъ съ вопросомъ, близкимъ сердцу каждаго изъ насъ; она должна быть полезною славянамъ, которымъ покажетъ, что мы неравнодушны къ ихъ бѣдствіямъ; она можетъ быть, наконецъ, полезна самимъ фанаріотамъ, какъ предостереженіе, какъ доказательство, что сочувствіе Россіи будетъ не съ ними, а съ бѣднымъ народомъ, гонимымъ ихъ слѣпымъ своекорыстіемъ изъ нѣдръ истинной церкви въ лоно обманчивыхъ, но гостепріимныхъ ересей.

"Іезуитская Австрія запретила нетолько перепечатывать, но даже и пропускать въ изданіяхъ заграничныхъ жалобы славянъ на греческое духовенство: она желаетъ заглушеніемъ жалобъ довести православный народъ до отчаянія и отпаденія. Такое дѣйствіе Австріи служитъ намъ назидательнымъ урокомъ. То, о чемъ она старается, не можетъ быть полезно для Россіи; то, чему ее учатъ духовные ея наставники іезуиты, не можетъ имѣть другихъ цѣлей, кромѣ цѣлей гибельныхъ для вѣры православной.

«Вотъ соображенія, на основаніи коихъ мною помѣщена статья г. Даскалова въ № 2 „Русской Бесѣды“, Я остаюсь вполнѣ увѣреннымъ, что просвѣщенное начальство оцѣнитъ по справедливости дѣйствіе добросовѣстное, предпринятое въ видахъ общей пользы православной церкви, Россіи и соплеменныхъ ей единовѣрцевъ»^[28].

IV.

Около того же времени разразилась буря надъ «Одесскимъ Вѣстникомъ», давно уже, впрочемъ, надвигавшаяся на эту маленькую газетку. До 1858 года «Одесскій Вѣстникъ» находился въ рукахъ военнаго генералъ-губернатора; въ этомъ же году онъ былъ причисленъ къ одесскому лицею и началъ издаваться подъ номинальною редакціею двухъ профессоровъ этого лицеи; настоящимъ же редакторомъ «Одесскаго Вѣстника» былъ Н. И. Пироговъ, сгруппировавшій вокругъ этой газетки всѣ умственныя силы Одессы въ тѣсный и дружный кружокъ. Такъ какъ Н. И. Пироговъ, въ качествѣ попечителя одесскаго округа, былъ въ тоже время и предсѣдателемъ одесскаго цензурнаго комитета, то «Одесскій Вѣстникъ», вслѣдствіе совмѣщенія въ одномъ лицѣ редактора и цензора, находился въ весьма выгодномъ положеніи самоцензированія. Тѣмъ не менѣе, хотя газета и заявила себя съ первыхъ же нумеровъ 1858 года впереди движенія, съ горячимъ сочувствіемъ относилась къ готовившимся реформамъ, отзывалась на всѣ вопросы, возбужденные въ литературѣ и жизни, будировала и обличала, но въ общемъ тонъ ея былъ очень умѣренный, и, какъ увидимъ ниже, ничего особенно выдающагося въ нецензурномъ отношеніи на столбцахъ ея не появлялось. Но какъ ни была сдержанна и умѣренна газета, одесскій генералъ-губернаторъ, гр. Строгоновъ, непреклонный поборникъ дореформеннаго режима, неблаговолившій къ Пирогову, какъ къ одному изъ самыхъ горячихъ приверженцевъ новыхъ вѣяній, враждебно отнесся къ преобразованію «Одесскаго Вѣстника», и въ первый же мѣсяцъ существованія газеты подъ новой редакціею поспѣшилъ отправить къ министру народнаго просвѣщенія Норову донесеніе о весьма вредномъ направленіи, принятомъ въ послѣднее время литературою вообще, «Одесскимъ же Вѣстникомъ» въ особенности. Вслѣдъ за гр. Строгоновымъ и херсонскій предводитель дворянства послалъ съ своей стороны донесеніе о вредномъ направленіи, принятомъ редакціею «Одесскаго Вѣстника» съ 1858 г., при чемъ онъ обращалъ вниманіе въ особенности на осужденіе правительственныхъ мѣръ, на неумѣстныя выходки противъ помѣщиковъ и частныхъ лицъ и на послабленіе цензуры въ этомъ отношеніи. При этихъ двухъ донесеніяхъ были обозначены и статьи, обратившія на себя особенное вниманіе одесскихъ властей своею непозволительностью. Мы сдѣлаемъ краткій перечень этихъ статей, чтобы читатели могли видѣть, до какихъ предѣловъ простиралось вольномысліе «Одесскаго Вѣстника».

Такъ въ № 5 въ корреспонденціи нѣкоего Ильина, подъ заглавіемъ «Замѣтки и вѣсти изъ Подоліи», авторъ говоритъ, что полевыя работы производятся въ Подоліи на реманентахъ помѣщика, т. е. его собственными волами или лошадьми, тогда какъ въ Россіи помѣщикъ для производства полевыхъ работъ имѣетъ у себя лишь земледѣльческія орудія; скотъ же употребляется крестьянскій. Поэтому въ Подоліи, помѣщикъ мало заботится о довольствѣ своего крестьянина и вовсе не сочувствуетъ его нуждамъ: «по крайней мѣрѣ, говоритъ авторъ, во время моего постояннаго здѣсь пребыванія я могъ въ этомъ убѣдиться собственными глазами».

Въ № 6 въ статьѣ «О юридическомъ образованіи», авторъ высказываетъ нѣсколько ходячихъ сѣтованій, что у насъ никто не знаетъ законовъ, правъ и обязанностей гражданскихъ, и это ведетъ часто къ самымъ печальнымъ послѣдствіямъ, вводитъ людей въ нечаянныя преступленія, дѣлаетъ ихъ жертвами кляузнаго обмана и т. п. Противъ этого зла авторъ предлагаетъ слѣдующія средства: 1) чтобъ всѣ и каждый интересовались общественнымъ дѣломъ, принимали въ немъ живое участіе. Поднятіе выборнаго начала на службѣ, усиленіе и распространеніе его — есть готовое у насъ средство для привлеченія частныхъ людей къ дѣламъ общественнымъ; 2) судопроизводство, которое было бы всѣмъ доступно и извѣстно; 3) преподаваніе законовъ въ школахъ дѣтямъ старшаго возраста; 4) развитіе юридическихъ наукъ въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ.

Въ № 7, въ статьѣ «Бюджетъ рабочаго въ Одессѣ», обращается вниманіе на крайне бѣдственное положенія рабочаго класса въ Одессѣ, при чемъ авторъ вычисляетъ, что изъ всего скуднаго заработка поденьщика, по крайней мѣрѣ, ⁴/₅ тратится на одно продовольствіе и лишь д на все остальное, и въ заключеніе авторъ задаетъ вопросъ, какъ рѣшить задачу, чтобы уравновѣсить заработную плату съ цѣною на первыя жизненныя потребности такъ, чтобы послѣдняя составляла лишь ¹/₅ или ¹/₄ заработка? Свободной ли конкурренціей, которая возвышаетъ косвеннымъ образомъ цѣну на жизненные припасы, напримѣръ, цѣховою платою, платою за мѣсто на площади и пр., или же таксой, составленной такимъ образомъ, чтобы хлѣбъ, мясо и пр. доставляли производителю справедливое вознагражденіе за трудъ и индустрію, а не входили бы въ разрядъ предметовъ, какіе избираетъ себѣ спекуляція для быстраго обогащенія.

Въ № 9, въ статьѣ «о степномъ хозяйствѣ», авторъ говорить о преимуществѣ сельскаго хозяйства Новороссіи передъ Великороссіею. «У насъ въ степяхъ, говоритъ онъ»: не спрашиваютъ, какъ тамъ: сколько у васъ душъ? Но — желая узнать ваше состояніе, освѣдомляются о количествѣ десятинъ земли, испанскихъ овецъ, крупнаго скота и пр. Земля составляетъ главное богатство края, души же, т. е. крѣпостные крестьяне — на второмъ послѣ нея планѣ. Косовица и уборка хлѣба производится наемными рабочими. Скотъ и орудія у помѣщика свои, оранка производится дворовыми, которые имѣютъ здѣсь совсѣмъ другое значеніе, чѣмъ въ Великороссіи, удовлетворяющее лишь личныя потребности и вкусы тамошнихъ помѣщиковъ".

Въ №№ 13, 16, и 21 описывается костюмированный балъ, данный какимъ-то богатымъ одесскимъ комерсантомъ. Все это описаніе полно нападокъ на пусканіе пыли въ глаза и безразсудную трату денегъ на наряды. «Вамъ кажется, говоритъ авторъ: — что стоитъ только дамамъ накупить себѣ кучу нарядовъ для того, чтобы оживить промышленность и торговлю, и вмѣстѣ съ тѣмъ исполнить и долгъ христіанскій, своимъ избыткомъ подѣлиться съ неимущими. Что бы вамъ посовѣтываться на этотъ счетъ съ другою особою, тоже прекрасною пока, можетъ быть нестолько ослѣпленною блестящимъ свѣтомъ. Я говорю о миссъ Мартино, и ея письмахъ о политической экономіи. Отъ нея безъ труда узнали бы вы, какая разница между безплоднымъ и полезнымъ употребленіемъ богатства. Еслибъ, примѣрно, 40 тысячъ руб. сер. вмѣсто блестящихъ нарядовъ, употребить хоть на то, чтобъ возлѣ вашего дома было вполнѣ удобно ходить и ѣздить, думаете ли вы, что оттого было бы меньше пользы промышленности и торговлѣ, не подѣлились ли бы вы съ бѣдными каменьщиками и мостовщиками своими избытками, а вмѣстѣ съ тѣмъ у васъ остались бы отличные тротуары и мостовые, не говоря о томъ, что на вашу долю досталась бы честь подать первый добрый примѣръ вашимъ согражданамъ. А теперь, что остается? Наряды, которыхъ вы болѣе двухъ, трехъ разъ не надѣнете».

Въ № 17, въ статьѣ «о существенныхъ условіяхъ процвѣтанія промышленности земледѣльческой», авторъ распространяется о необходимости свободнаго труда. Для процвѣтанія земледѣлія, по его мнѣнію, необходимо 1), чтобы въ странѣ не было иного труда, кромѣ свободнаго, установляемаго съ обоюднаго согласія, правильно установленнаго, 2), чтобъ земля свободно переходила изъ рукъ въ руки, попадая въ такія, которыя способны извлекать изъ нея наиболѣе пользы, чтобы пользованіе землею не было временною случайностью, зависящею отъ произвола, а было обезпечено или правомъ полной собственности, или особыми заключенными на долгіе сроки договорами.

Говоря затѣмъ объ австрійскихъ порядкахъ землевладѣнія, авторъ указываетъ, что тамъ для тѣхъ поселянъ, которымъ предоставлено было пользованіе господскою землею, поставлено было въ этомъ случаѣ ограниченіе: отъѣзжать могли они не иначе, какъ предваривъ владѣльца за 6 мѣсяцевъ и предоставивъ ему на свое мѣсто годнаго хозяина. Изъ этого ограниченія, по мнѣнію автора, произошло все зло, отъ котораго Австрія освободилась послѣ бурь 1848 г. съ такими тяжкими пожертвованіями.

Въ № 18, къ статьѣ «о французской беллетристикѣ» говорится между прочимъ о Беранже, по случаю его смерти, что онъ безспорно первый великій поэтъ во Франціи въ настоящее столѣтіе, что онъ былъ ея народнымъ поэтомъ въ полномъ значеніи этого слова: каждая пѣсня его обходила всю Францію и вездѣ находила улыбку сочувствія или слезы участія. Ни одного національнаго интереса, народнаго чувства онъ не обошелъ. Онъ не былъ человѣкъ партіи. Партія, къ которой онъ принадлежалъ, есть вся мыслящая, благородная масса французскаго народа, для которой дороги счастіе и слава родины и т. п.

Въ № 28, статья «Ab ovo» имѣетъ чисто мѣстный интересъ; это письмо изъ Екатеринославля, подписанное Ижицинымъ, и заключающее въ себѣ обличеніе какого-то сосѣда Петра Петровича Копейкина за то, что онъ взяточникъ, круглый невѣжда и не хочетъ просвѣщать своихъ дѣтей.

Наконецъ, въ № 29 помѣщена еврейская реклама въ видѣ письма, подписаннаго буквами О. Р., о какомъ-то глазномъ докторѣ Линкѣ въ Одессѣ, слава о которомъ разнеслась такъ далеко, что онъ былъ восхваленъ даже въ одной еврейской газетѣ, издаваемой въ прусскомъ городѣ Лыкѣ, "Vox populi — vox Dei — гласъ народа — гласъ Божій! восклицалъ авторъ рекламы: сколько варьяцій можно написать на эти четыре латинскія слова, полныя глубокаго смысла! Чего народъ хочетъ, того и Богъ хочетъ; что Богу пріятно, то пріятно и народу, что народомъ опредѣлено, то Богомъ внушено; кого народъ отвергаетъ, того Богъ отвергаетъ; нѣтъ отъ Бога ничего скрытнаго, и отъ народа ничего не скроешь, какъ за Богомъ молитва не пропадетъ, такъ не пропадаетъ доброе дѣло за народомъ. Нечего и говорить, что латинская поговорка не имѣетъ въ виду какой-либо народъ исключительно: ея объемъ безпредѣленъ, потому что подъ словами «гласъ народа» она разумѣетъ общественное мнѣніе.

«Остается прибавить, что намъ, жителямъ Одессы, слѣдуетъ гордиться тѣмъ, что въ числѣ нашихъ согражданъ находятся такіе люди, какъ почтенный докторъ Линкъ».

Вотъ и все, на что одесскія власти указали, какъ на выдающіеся признаки вреднаго направленія «Одесскаго Вѣстника». При Норовѣ донесенія Строгонова и херсонскаго предводителя дворянства, конечно, не имѣли бы силы, и дѣло затормазилось бы, встрѣтя энергическіе протесты со стороны кн. Вяземскаго, кн. Шербатова и прочихъ либеральныхъ членовъ Главнаго управленія цензуры. Но при Ковалевскомъ дѣло не замедлило принять иной оборотъ. Онъ не замедлилъ войти о немъ съ докладомъ къ Государю, и, по высочайшему повелѣнію, предложилъ Главному управленію цензуры на разсмотрѣніе всѣ статьи «Одесскаго Вѣстника» за 1858 годъ, какъ указанныя гр. Строгоновымъ и херсонскимъ предводителемъ дворянства, такъ и вообще обратившія на себя вниманіе по своему содержанію или способу изложенія.

Главное управленіе изъ числа вышеозначенныхъ статей признало предосудительными три: въ № 6 о юридическомъ образованіи, въ № 7 Бюджетъ рабочаго въ Одессѣ и въ № 28 Ab Ovo. «Въ первой нетолько осуждается вообще наша система судопроизводства и въ противоположность ей рекомендуется судопроизводство гласное, но въ ней явно видно направленіе чернить все отечественное. Во второй статьѣ оправдывается пьянство въ простомъ народѣ недостаточностью будто бы платы за его труды, и во всей статьѣ явно обнаруживается нерасположеніе къ достаточнымъ сословіямъ. Въ третьей статьѣ, взяточничество чиновниковъ выставляется въ самой грязной картинѣ, которая легко можетъ возбудить негодованіе простого народа противъ служащихъ, особенно противъ полицейскихъ властей, и притомъ взяточничество это оправдывается недостаточнымъ содержаніемъ чиновниковъ, и признается почти неизбѣжнымъ зломъ при нашей системѣ управленія».

Въ другихъ статьяхъ, по мнѣнію Главнаго управленія, встрѣчаются только неосторожныя фразы и выраженія, которыя слѣдовало бы исключить, не подвергая запрещенію самихъ статей, большею частью написанныхъ съ хорошимъ направленіемъ. Таковыя статьи: въ № 5 Замѣтки и вѣсти изъ Подоліи, гдѣ въ концѣ есть выходка противъ помѣщиковъ, въ № 18 о французской беллетристикѣ, статья, заключающаяся слишкомъ безусловнымъ восхваленіемъ Беранже; и въ № 29 письмо г. О. Р. о докторѣ Жинкѣ, въ которомъ неумѣстно превозносятся гласъ и мнѣніе народа. Въ иныхъ же статьяхъ, каковы: въ № 8 о современномъ положеніи русской мануфактурной промышленности, въ № 9 о степномъ хозяйствѣ, въ № 17 о существенныхъ условіяхъ процвѣтанія промышленности земледѣльческой, имѣющихъ цѣль вполнѣ благонамѣренную — возбудить нашу промышленность мануфактурную и земледѣльческую къ новой дѣятельности, нельзя одобрить упрековъ, хотя и справедливыхъ, но дѣлаемыхъ исключительно русскимъ мануфактуристамъ, и слишкомъ общаго порицанія нашего помѣщичьяго хозяйства, причемъ исключительно чернятся помѣщики, и не совсѣмъ основательно. Въ послѣдней статьѣ, сверхъ того, допущены отзывы о томъ, какъ уничтожилось крѣпостное состояніе въ Австріи, по мнѣнію автора, «бурями 1848 года», съ довольно явными намеками на недостаточностъ мѣръ, указанныхъ въ этомъ отношеніи правительствомъ у насъ. Иныя статьи, какъ напр. въ 13, 16 и 21 о частномъ балѣ въ Одессѣ, не противны въ строгомъ смыслѣ цензурнымъ постановленіямъ, но показываютъ незнаніе общественныхъ приличій или недостатокъ такта въ авторахъ. Общее же разсмотрѣніе всѣхъ статей, указанныхъ, какъ предосудительныя въ «Одесскомъ Вѣстникѣ», привело Главное управленіе цензуры къ заключенію, что нельзя согласиться съ мнѣніемъ гр. Строгонова, будто нынѣшняя редакція этой газеты приняла рѣшительно вредное направленіе, или, какъ утверждаетъ херсонскій губернскій предводитель дворянства, почти преступное, тѣмъ болѣе, что въ «Одесскомъ Вѣстникѣ» нынѣшняго года появились въ другихъ нумерахъ статьи истинно полезныя и дѣльныя — можно только сказать, что направленіе большей части статей не вполнѣ одобрительно, но довольно часто повторяющимся выходкамъ противъ помѣщиковъ и богатаго сословія, по рѣдкости отзывовъ о недостаткахъ нашего внутренняго устройства и по излишней наклонности къ теоретической полемикѣ въ газетѣ, имѣющей цѣли чисто практическія. А потому Главное управленіе цензуры положило: 1) сдѣлать замѣчаніе цензорамъ; 2) отдать «Одесскій Вѣстникъ» съ будущаго 1859 г. попрежнему въ распоряженіе г. новороссійскаго и бессарабскаго генералъ-губернатора, съ правомъ отъ себя назначить редактора и 3) въ замѣнъ предложить лицею издавать какой-нибудь учено-педагогическій журналъ.

Это предложеніе Главнаго управленія цензуры, по всеподданнѣйшему докладу министра, было высочайше утверждено 7-го іюля 1858 года.

Н. И. Пироговъ вслѣдъ затѣмъ былъ переведенъ изъ Одессы въ Кіевъ на подобное же мѣсто попечителя учебнаго округа.

Около того же времени, именно 17-го іюня 1858, былъ разосланъ по цензурнымъ комитетамъ нижеслѣдующій циркуляръ министра народнаго просвѣщенія:

«Въ 1857 году напечатана въ С.-Петербургѣ книга на малороссійскомъ языкѣ, подъ заглавіемъ: „Граматика“. Помѣщенныя въ этой книгѣ, на стр. 13, 14, 28 и 29, статьи, въ коихъ говорится о существовавшей нѣкогда между казаками и поляками враждѣ, возбудили неудовольствіе въ дворянствѣ нѣкоторыхъ изъ нашихъ западныхъ губерній, которое выражаетъ опасеніе, чтобы съ распространеніемъ сей книги въ народѣ, не получила бы новой силы вражда, и безъ того еще незабытая въ тамошнемъ простомъ народѣ. Посему я покорнѣйше прошу ваше превосходительство предложить… скому цензурному комитету, въ случаѣ представленія книги Граматика для одобренія къ напечатанію новымъ изданіемъ, исключить изъ онной тѣ статьи, которыя, будучи написаны въ духѣ исключительной малороссійской народности въ противоположность общей русской, или заключая въ себѣ враждебныя между племенами воспоминанія, противны цензурнымъ правиламъ, и въ особенности не должны быть терпимы въ книгѣ, предназначенной для дѣтскаго и народнаго чтенія».^[29]

Въ это время общество, въ высшей степени возбужденное, было преисполнено всякаго рода слуховъ о предстоящихъ реформахъ, слухахъ, подъ часъ совершенно невѣроятныхъ и фантастическихъ. Слухи эти проникали иногда и въ газеты. «Экономическій указатель» завелъ даже постоянный отдѣлъ у себя, подъ заглавіемъ «Слухи и вѣсти», гдѣ, передавая предположенія и сужденія о готовящихся реформахъ, дерзнулъ даже, вопреки высочайшаго повелѣнія 15-го апрѣля, отозваться съ похвалою о нѣкоторыхъ вновь назначенныхъ чиновникахъ (гг. Гагемейстерѣ и Бутовскомъ).

И вотъ министръ народнаго просвѣщенія, 26-го ноября 1858 года, обратился въ с.-петербургскій цензурный комитетъ съ предложеніемъ, въ которомъ, подтверждая высочайшее повелѣніе 15-го апрѣля о недопущеніи въ печати никакихъ сужденій о лицахъ, назначаемыхъ къ занятію должностей государственной службы, далѣе говоритъ:

"Что же касается до распубликованія по однимъ слухамъ, часто ложнымъ, предполагаемыхъ правительственныхъ мѣръ, то частныя изданія нетолько вовлекаютъ публику сими объявленіями иногда въ напрасныя ожиданія, неправильные точки и волнуютъ тѣмъ умы, но вообще и не имѣютъ никакого права объявлять правительственныхъ мѣръ, пока онѣ не распубликованы законнымъ образомъ. Нельзя присемъ упустить изъ виду, что и частныя вѣсти о разныхъ торговыхъ и промышленныхъ предпріятіяхъ должны быть всегда съ особенною осторожностью помѣщаемы въ журналахъ, дабы не произвести вреднаго впечатлѣнія на читателей или промышленный классъ, или не повредить предпріятіямъ.

"Покорнѣйше прошу васъ, милостивый государь, предложить с.-петербургскому цензурному комитету сдѣлать по симъ предметамъ надлежащее внушеніе редакціямъ газетъ и журналовъ, въ которыхъ особенно замѣчено стремленіе помѣщать подобныя вышесказаннымъ статьи, и съ своей стороны, не дозволять имъ выходить изъ приличныхъ границъ.^[30]

Конецъ 1858 года ознаменовался слѣдующимъ промахомъ со стороны довѣреннаго чиновника отъ министерства двора П. Федорова, которому, со времени учрежденія съ начала того года довѣренныхъ чиновниковъ отъ министерствъ, начали представляться на просмотръ между прочимъ статьи, касающіяся Высочайшихъ особъ. При открытіи одного женскаго училища въ Петербургѣ, Императрица Марія Александровна сказала рѣчь, которая была напечатана въ нѣкоторыхъ газетахъ, причемъ въ рѣчь Императрицы вкралась фраза, что образованіе уравниваетъ всѣ сословія. Государыня заявила, что такія слова не были произнесены ею. Вслѣдствіе этого Федоровъ получилъ выговоръ, и затѣмъ, по высочайшему повелѣнію, былъ разосланъ по цензурнымъ комитетамъ циркуляръ 30-го декабря 1858 г., въ которомъ говорилось, что цензора «неправильно предполагаютъ, будто бы назначеніе особаго чиновника для разсмотрѣнія статей до министерства императорскаго двора относящихся, отмѣняетъ порядокъ, установленный 9 ст. цензурнаго устава». По этому для предупрежденія на будущее время недоразумѣній и непріятныхъ отъ того послѣдствій, подтверждено было цензурнымъ комитетамъ о точномъ соблюденіи съ ихъ стороны означеннаго закона, т. е. о доставленіи на разсмотрѣніе министра двора выписокъ изъ тѣхъ сочиненій, въ коихъ описываются событія до Государя императора или Особъ императорской фамиліи относящіяся; вышеупомянутый же чиновникъ министерства двора — долженъ былъ разсматривать статьи, собственно до учрежденія министерства касающіяся.^[31]

V.

Предыдущія главы достаточно показали намъ, что почти всѣ цензурныя распоряженія второй половины 50-хъ годовъ клонились нестолько къ освобожденію прессы, сколько, напротивъ того, къ обузданію и введенію ея въ надлежащія границы. Между тѣмъ, несмотря всѣ эти распоряженія, пресса нетолько не смирялась, а съ каждымъ днемъ предѣлы ея обсужденій расширялись, и тонъ ея дѣлался громче и рѣшительнѣе. И это совершалось вполнѣ непроизвольно, фатально, силою самихъ обстоятельствъ. Дѣло въ томъ, что во всѣхъ реформахъ, которыми увлекались въ то время правительство и общество, мы видимъ одинъ и тотъ же неизмѣнный путь: начиналось дѣло съ самыхъ скромныхъ, повидимому, преобразованій, съ непреклоннымъ желаніемъ сохранить но возможности все прежнее въ его основаніяхъ, причемъ опасались даже называть реформу ея настоящимъ именемъ, и давали ей какое-нибудь самое невинное названіе, а затѣмъ шагъ за шагомъ и сами не замѣчали, какъ приходили къ результатамъ, далеко оставлявшимъ за собою первоначальныя намѣренія. Это отражалось, конечно, и на прессѣ. То, о чемъ сегодня запрещалось нетолько писать, но даже и думать, черезъ годъ, черезъ два дѣлалось вопросомъ дня, входило въ правительственные акты. Такимъ образомъ, обойденная до поры до времени реформою, прямо касающеюся ея собственнаго положенія, пресса сама создавала себѣ положеніе, цѣпляясь за всѣ прочія реформы. Это сдѣлается намъ вполнѣ ясно, когда мы разсмотримъ отношенія цензуры къ прессѣ по вопросамъ о совершившихся въ то время реформахъ, къ чему мы теперь и приступимъ.

На первомъ планѣ стояла въ то время, само собою разумѣется, крестьянская реформа.

Нужно ли говорить о томъ, что въ 1855 и 56 годахъ литература и заикаться не смѣла о такомъ издавна запретномъ вопросѣ, какъ освобожденіе крѣпостныхъ крестьянъ. Въ то время только и возможны были, что повѣсти изъ народнаго быта, съ изображеніемъ несчастнаго положенія крестьянъ подъ игомъ помѣщиковъ, причемъ изображенія эти бывали обыкновенно до крайности смягчены и затушеваны художественными аксесуарами да изрѣдка въ сухихъ, неудобочитаемыхъ статьяхъ о сельскомъ хозяйствѣ авторы позволяли себѣ дѣлать робкіе намеки на преимущества вольнонаемнаго труда. И тѣмъ болѣе строга была цензура къ малѣйшимъ покушеніямъ прессы затрогивать роковой вопросъ, что правительство повидимому не имѣло ни малѣйшаго намѣренія приступать къ рѣшенію его, какъ объ этомъ можно было заключить изъ словъ циркуляра новаго министра внутреннихъ дѣлъ Ланского, гдѣ прямо и рѣшительно было сказано: "Всемилостивѣйшій Государь нашъ повелѣлъ мнѣ ненарушимо охранять права, вѣнценосными его предками дарованныя дворянству?.

Лишь въ манифестѣ 19 марта 1856 года, по поводу заключенія міра съ западными державами, правительство впервые рѣшается сдѣлать глухой и косвенный намекъ на крѣпостную реформу въ слѣдующихъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ: «и каждый подъ сѣнію законовъ, для всѣхъ равно справедливыхъ, всѣмъ равно покровительствующихъ да наслаждается въ мирѣ плодомъ трудовъ невинныхъ». И если само правительство не рѣшалось еще въ то время печатно высказаться болѣе опредѣленно и ясно, то могла ли цензура допустить прессѣ свободное обсужденіе крестьянскаго вопроса? И хотя нѣсколько дней спустя послѣ объявленія этого манифеста, раздались въ Москвѣ передъ предводителями дворянства историческія слова: «лучше отмѣнить крѣпостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнетъ отмѣняться снизу», эти слова, съ быстротою молніи облетѣвшія всю Россію, возбудившія всеобщее смятеніе, исполнившія однихъ восторгомъ, другихъ тревогою, не произвели ни малѣйшаго вліянія на прессу. По крайней мѣрѣ, мы видимъ, что въ продолженіе нетолько 1856, но и большей части 1857 года литература ничего еще не могла говорить о крестьянскомъ вопросѣ, и лишь стороною, обиняками касалась его, поднимая разные побочные вопросы, относящіеся къ крестьянскому быту. Такъ въ 1857 велась достопамятная полемика между «Современникомъ» и «Экономическимъ указателемъ? объ общинномъ землевладѣніи. Въ томъ же году въ „Русскомъ Вѣстникѣ“ печатались статьи Гакстгаузена объ отмѣнѣ и выкупѣ помѣщичьихъ господскихъ правъ въ Пруссіи и Австріи.

„Вопросъ о крѣпостномъ состояніи въ Россіи, писалъ кн. Вяземскій въ 1856 году предсѣдателю московскаго цензурнаго комитета: — есть одинъ изъ важнѣйшихъ и щекотливѣйшихъ нашихъ государственныхъ вопросовъ. Касаться до него должно съ чрезвычайною предусмотрительностью и осторожностью. Возбужденіе же о немъ частныхъ сужденій и преній въ печати едва ли дѣло литературное и, въ особенности, журнальное, такъ какъ вопросъ сей и по сущности своей, и по своимъ послѣдствіямъ есть преимущественно вопросъ правительственный и подлежащій въ свое время рѣшенію верховной власти. Не сомнѣваюсь въ благонамѣренности и добросовѣстности нашихъ писателей, но едва ли участіе литературы принесетъ въ этомъ дѣлѣ пользу. Тѣхъ, которые не расположены къ дѣлу этому, она не переувѣритъ, но раздразнитъ неизбѣжно“. Другая опасность, по мнѣнію кн. Вяземскаго, предвидится со стороны тѣхъ малограмотныхъ читателей, для которыхъ „печатный каждый листъ быть кажется святымъ“^[32].

Замѣтьте, что подобныя мысли о невозможности допущенія прессы обсуждать крестьянскій вопросъ, высказывались однимъ изъ самыхъ либеральныхъ приверженцевъ свободы прессы. Лишь съ появленіемъ высочайшихъ рескриптовъ на имя генералъ-губернатора Западнаго края Назимова, отъ 20 ноября, и на имя с.-петербургскаго военнаго генералъ-губернатора Игнатьева, 5-го декабря 1857 г., крестьянскій вопросъ впервые вступаетъ на путь гласности. Разосланные во всѣ концы Россіи, рескрипты эти были вмѣстѣ съ тѣмъ и напечатаны во всѣхъ оффиціальныхъ и неоффиціальныхъ органахъ печати. Но и тутъ дѣло не обошлось безъ нѣкоторыхъ недоразумѣній. Между прочимъ, циркуляры были, конечно, напечатаны и въ „Сынѣ Отечества“. Но надо же было случиться, что въ томъ же самомъ нумерѣ была помѣщена въ фельетонѣ небольшая статейка о поземельной собственности въ Остзейскихъ губерніяхъ, статейка совершенно невинная, состоящая изъ однихъ голыхъ фактовъ, безъ всякихъ выводовъ и обобщеній. Но достаточно было этого злополучнаго совпаденія, чтобы „Сынъ Отечества“ былъ заподозренъ въ злоумышленной тенденціозности, и министръ Норовъ велѣлъ цензору Бекетову, пропустившему номеръ, подать въ отставку, и лишь энергическое заступничество кн. Щербатова спасло Бекетова.

Въ декабрьской книжкѣ „Русскаго Вѣстника“ 1857 г., на стр. 640 было напечатано стихотвореніе кн. Кугушева „Дуняша, легенда давнихъ временъ“. Въ легендѣ этой довольно плохими стихами описывается помѣщикъ, любившій очень весего дожить и задававшій роскошные лиры. Полюбилъ онъ дочь буфетчика, Дуняшу, но послѣдняя не сочувствовала страсти барина, такъ какъ въ свою очередь была влюблена въ коробейника, молодого парня Семена. Это не помѣшало барину силою завладѣть Дуняшей, задеретъ ее въ отдѣльный флигель и приставить къ ней, въ видѣ стражи, злую старуху и сверхъ того домъ окружить дозоромъ. Однакоже, несмотря на весь этотъ дозоръ, возлюбленному Дуняши Семену удалось тайкомъ пробраться къ ней ночью, и чтобы умилостивить старуху, онъ подарилъ ей бумажный платокъ и въ платкѣ золотой. Старуха отъ подарка не отказалась, но это не помѣшало ей тотчасъ же донести барину о посѣщеніи Семена, и далѣе затѣмъ слѣдуетъ трагическая развязка легенды въ духѣ Черной шали» Пушкина: Съ безсоннаго ложа онъ молча встаетъ И Дуню съ Семеномъ вдвоемъ застаетъ.

Но встрѣчи ужасной не знаютъ конца.

Съ тѣхъ поръ не видали по селамъ купца,

Съ тѣхъ поръ въ одинокомъ Дуняши окнѣ

Не свѣтится сторка при блѣдномъ огнѣ.

Изъ дома молва на село прибрела,

Что Дуня внезапно въ ночи померла.

Пріѣхалъ исправникъ; но лекарь рѣшилъ,

Что видно скончаться Господь ей судилъ.

Помѣщикъ устроилъ Дуняшѣ великолѣпные похороны, осыпалъ ея могилу цвѣтами, и затѣмъ угрюмо заперся въ своихъ хоромахъ, и наконецъ, въ заключеніи легенды говорится:

И слышится сказка въ народѣ одна,

Что баринъ не знаетъ покоя и сна,

Печально угрюмо стоитъ барскій домъ,

Надворнымъ строеньемъ обставленъ кругомъ;

На длинномъ порядкѣ большого села

Съ избенекъ солому погода снесла;

Дырявыя крыши нагія торчать

И бариномъ дѣти пугаютъ внучатъ.

Стихотвореніе это обратило на себя вниманіе, и вотъ 27 декабря 1857 года былъ разосланъ министромъ народнаго просвѣщенія слѣдующій секретный циркуляръ:

«Вслѣдствіе обнародованныхъ высочайшихъ рескриптовъ (поименовано какихъ именно) относительно помѣщичьихъ крестьянъ, обязываюсь покорнѣйше просить обратить строжайшее вниманіе на всѣ представляемыя статьи и стихотворенія, въ которыхъ могутъ появляться рѣзкіе и язвительные отзывы объ отношеніяхъ господъ и помѣщиковъ къ служителямъ и крестьянамъ. Излишнимъ было бы входить въ ближайшее указаніе на тѣ причины, по которымъ журналы и печать вообще должны остерегаться отъ всего, что можетъ возбуждать враждебныя предубѣжденія и страсти въ то самое время, когда правительство приступило къ разрѣшенію вопроса, столь близкаго всѣмъ по государственному своему значенію. Просвященной предусмотрительности и благоразумной заботливости вашей предоставляется и оцѣнить всю важность современныхъ обстоятельствъ и согласовать съ ними дѣйствія ввѣренной вамъ цензуры»^[33].

Около того же времени Академія наукъ предложила на соисканіе особыхъ назначенныхъ ею премій задачу, относящуюся къ историческимъ изслѣдованіямъ объ отмѣнѣ и выкупѣ помѣщичьихъ правъ въ разныхъ государствахъ Европы, но циркуляромъ 30 декабря 1857 г. запрещено было печатать въ русскихъ газетахъ и журналахъ программу этой задачи, и академія принуждена была обратиться къ иностранной прессѣ^[34].

Странное впечатлѣніе производятъ всѣ эти тревоги министерства во поводу какой то ничтожной статейки въ «Сынѣ Отечества» плохого стихотворенія кн. Кугушева или ученой программы Академіи наукъ въ самое такое время, когда вся Россія была охвачена огнемъ необузданнаго энтузіазма послѣ обнародованія рескриптовъ. Во всѣхъ слояхъ общества, при каждой встрѣчѣ двухъ трехъ человѣкъ, въ то время только и говорили, что о предстоящей реформѣ, и говорили не въ однѣхъ интимныхъ бесѣдахъ, но открыто, публично, чуть не на площадяхъ. Какъ разъ въ то время, именно 28 декабря состоялся знаменитый обѣдъ въ Москвѣ въ купеческомъ клубѣ, на который въ числѣ около 200 человѣкъ собралась вся московская интеллигенція, и на которомъ и Катковъ, и Кавелинъ, и Павловъ, и Бабсть, и Коко ревъ разразились самыми восторженными рѣчами по поводу предстоящей реформы. Правительство, правда, было очень недовольно этой московской демонстраціей. Кокореву за его рѣчь былъ сдѣланъ выговоръ, обѣды, подобные московскому, были воспрещены. Тѣмъ не менѣе, вышеозначенныя дѣйствія министерства очень были похожи на стремленіе заткнуть пальцами двѣ-три скважины бочки, изъ которой вода свищетъ во всѣ поры. Могла ли пресса одна оставаться безмолвною въ виду всеобщаго говора и шума, возбужденнаго рескриптами? Это было бы вопіющимъ скандаломъ нетолько передъ возбужденнымъ обществомъ, но и передъ всею Европою. Понятно, что прессѣ тогда же было дозволено приступить къ обсужденіямъ крестьянскаго вопроса, и съ начала 1858 года во всѣхъ журналахъ: «Современникѣ», «Отечественныхъ Запискахъ», «Библіотекѣ для чтенія», «Русскомъ Вѣстникѣ», «Атенеѣ» — начали печататься статьи по крестьянскому вопросу. Въ Москвѣ возникъ даже ежемѣсячный журналъ «Сельское благоустройство», А. И. Кошелева, спеціально предназначенный освобожденію крестьянъ. Въ высшихъ сферахъ теперь начали хлопотать не о томъ уже, дозволять или не дозволять прессѣ обсуждать крестьянскій вопросъ, а лишь бы пресса не выходила въ своихъ обсужденіяхъ изъ предѣловъ, намѣченныхъ рескриптами, не противорѣчила имъ и не дозволяла себѣ критиковать ихъ.

Въ предыдущихъ главахъ мы видѣли, что въ концѣ 1858 года и въ началѣ 1859 реакціонная партія значительно усилилась и подняла голову. Вліяніе ея замѣтно отразилось и на рескриптахъ; право земли оставалось за помѣщиками; крестьяне могли лишь пользоваться частью помѣщичьихъ земель и за это пользованіе платить оброкомъ или барщиною; помѣщикамъ предоставлялось право вотчинной полиціи надъ крестьянами и т. п. И вотъ послѣ того, какъ прессѣ разрѣшено было толковать о крестьянскомъ вопросѣ, реакціонеры начинаютъ дѣлать всѣ усилія, чтобы пресса въ своихъ обсужденіяхъ ни на іоту не отступала отъ рескриптовъ. По крайней мѣрѣ, мы видимъ, что съ самаго начала 1858 года цензурные комитеты постоянно осаждаются циркулярами относительно этого предмета. Такъ, 16-го января является слѣдующій циркуляръ:

«Для руководства внутренней цензуры при разсмотрѣніи и пропускѣ къ напечатанію статей, относящихся до предпринятаго нынѣ освобожденія крѣпостного состоянія, предписываются слѣдующія правила:

а) Статей, гдѣ будутъ разбирать, обсуждать и критиковать распоряженіе правительства по этому дѣлу, къ напечатанію не допускать.

б) Не позволять печатать также тѣхъ статей, преимущественно литературнаго содержанія, гдѣ въ формѣ разсказа или какой-либо другой, помѣщаются событія и сужденія, могущія возбудить крестьянъ противъ помѣщиковъ.

в) Затѣмъ, всѣ сочиненія и статьи, чисто ученыя, теоретическія, историческія и статистическія, гдѣ будутъ разбираться и разсматриваться вопросы хозяйственные о теперешнемъ и будущемъ устройствѣ помѣщичьихъ крестьянъ, дозволять печатать, какъ отдѣльными книжками, такъ и во всѣхъ періодическихъ изданіяхъ съ тѣмъ только: а) чтобы при этомъ не было допускаемо разсужденій и толкованій о главныхъ началахъ, высо чайшими рескриптами предписанныхъ въ руководство комитетамъ, по губерніямъ учрежденнымъ; б) чтобы при пропускѣ всѣхъ подобнаго рода статей и сочиненій въ точности соблюдались общія правила, цензурнымъ уставомъ предписанныя; в) чтобы обращено было особое вниманіе на духъ и благонамѣренность сочиненія и г) статьи, писанныя въ духѣ правительства, допускать къ печатанію во всѣхъ журналахъ»^[35].

Затѣмъ слѣдуетъ 28-го февраля наистрожайшее запрещеніе московскому цензурному комитету «допускать въ печать все, что переноситъ настоящій крестьянскій у насъ вопросъ на политическую почву, удерживая писателей по этому предмету въ тѣхъ границахъ, которыя правительствомъ указаны»^[36].

VI.

Вступленіе Е. Ковалевскаго на постъ министра народнаго просвѣщенія не замедлило и но крестьянскому вопросу, какъ и въ другихъ отношеніяхъ, ознаменоваться крупнымъ эпизодомъ. Таково было дѣло со статьею Кавелина.

Еще до возникновенія крестьянскаго вопроса, среди рукописной литературы, которою такъ богато было то время, въ числѣ множества проэктовъ освобожденія крестьянъ, наиболѣе выдавалась записка профессора Кавелина. Въ январѣ 1858 года, когда литературѣ было дозволено трактовать о крестьянскомъ вопросѣ, редакція «Современника» обратилась къ Кавелину съ предложеніемъ помѣстить въ журналѣ этомъ записку его. Кавелинъ напечаталъ въ февральской и апрѣльской книжкахъ «Современника» статью, подъ заглавіемъ: «О новыхъ условіяхъ сельскаго быта», вторая часть которой (въ апрѣльской книжкѣ) и заключала въ себѣ упомянутую записку. Надо замѣтить при этомъ, что Кавелинъ въ то время читалъ лекціи русскаго права наслѣднику цесаревичу, что очень не нравилось реакціонной партіи, въ томъ числѣ и шефу жандармовъ. Появленіе записки Кавелина въ печати было удобнымъ предлогомъ подкопаться подъ него. Тѣмъ не менѣе первая часть статьи Кавелина прошла благополучно: въ то время министромъ былъ еще Норовъ, и враги Кавелина могли встрѣтить въ цензурномъ вѣдомствѣ энергическій отпоръ князей Вяземскаго и Щербатова. Но вотъ вышла вторая часть статьи, въ апрѣлѣ, когда министромъ былъ уже Ковалевскій; ни кн. Вяземскаго, ни кн. Щербатова не было уже въ цензурномъ вѣдомствѣ. Къ тому же, самое содержаніе статьи давало поводъ къ поднятію дѣла. Написавъ записку свою ранѣе поднятія крестьянскаго вопроса, Кавелинъ не имѣлъ, конечно, въ виду послѣдовавшихъ рескриптовъ и свободно разсуждалъ въ ней о выкупѣ полевой земли и необходимости замѣнить сословныя административныя привилегіи общимъ мѣстнымъ самоуправленіемъ. Мѣста эти были выпущены цензурою, тѣмъ не менѣе, нашлись люди, читавшіе раньше записку въ рукописи и полагавшіе необходимымъ заявить въ главномъ Комитетѣ по крестьянскимъ дѣламъ о статьѣ Кавелина, какъ о произведеніи совершенно противномъ видамъ правительства, расходящемся съ циркулярами и возмутительномъ. Шефу жандармовъ было поручено изслѣдовать дѣло. Панаевъ, редакторъ «Современника», и Кавелинъ были призваны въ III отдѣленіе для объясненій. Вытребовали подлинную рукопись, и, не обращая вниманіе на цензурные пропуски, составили докладъ со сборными выписками изъ записки, со включеніемъ нетолько цензурныхъ пропусковъ, но даже и мѣстъ, вычеркнутыхъ или измѣненныхъ въ рукописи самимъ авторомъ. Министерство народнаго просвѣщенія въ докладѣ этомъ обвинялось въ злоумышленіи за то, что оно, зная содержаніе выпусковъ, допустило къ печати подобную статью, причемъ ставилось на видъ и то, что записка Кавелина была частію напечатана въ заграничномъ изданіи, именно въ «Голосахъ изъ Россіи».

Результатомъ этого доклада было то, что цензору, пропустившему статью, былъ сдѣланъ выговоръ, а Ковалевскій разослалъ но цензурнымъ комитетамъ слѣдующій циркуляръ:

«Въ апрѣльской книжкѣ журнала „Современникъ“ напечатана статья: „О новыхъ условіяхъ сельскаго быта“. Не говоря уже о нѣкоторыхъ неумѣстныхъ выраженіяхъ и сужденіяхъ автора сей статьи о столь важномъ государственномъ вопросѣ, въ ней главная мысль состоитъ въ томъ, что помѣщичьи крестьяне должны, вопреки главнымъ началамъ, установленнымъ высочайшими рескриптами касательно устройства быта крестьянъ при освобожденіи ихъ изъ крѣпостнаго состоянія, получить въ полную собственность землю, которою они нынѣ пользуются. Находя такое направленіе статей о помѣщичьихъ крестьянахъ противнымъ высочайше установленнымъ для цензуры ихъ правиламъ, я покорнѣйше прошу сдѣлать распоряженіе о недопущеніи къ печати статей вышеизъясненнаго содержанія и вообще о строгомъ соблюденіи предпринятыхъ правилъ»^[37].

Вслѣдъ за тѣмъ, 22-го апрѣля, составленъ въ Главномъ комитетѣ по крестьянскому дѣлу и переданъ министру народнаго просвѣщенія къ подписанію и исполненію еще другой циркуляръ слѣдующаго содержанія:

"Въ нѣкоторыхъ періодическихъ изданіяхъ начали появляться статьи, относящіяся до предпринятаго улучшенія и устройства, крестьянскаго быта, гдѣ предлагаются не тѣ начала, кои указаны правительствомъ; излагается необходимость освободить крестьянъ вполнѣ отъ всякой зависимости помѣщиковъ и даже отъ полицейской ихъ власти; помѣщаются противу дворянъ и помѣщиковъ рѣзкія сужденія, и наконецъ, стараются доказать права собственности крестьянъ на помѣщичью землю и на пріобрѣтеніе усадебъ въ собственность безъ выкупа. Въ нѣкоторыхъ литературныхъ статьяхъ начали помѣщаться весьма неприличные разсказы случаевъ злоупотребленія помѣщичьей власти.

«Такое направленіе печатаемыхъ нынѣ статей можетъ возбудить крестьянъ противу помѣщиковъ, оскорбляетъ сословіе дворянъ и вселяетъ въ умы крестьянъ такія надежды, кои въ послѣдствіи едва ли могутъ осуществиться. Кромѣ того, дошло до свѣдѣнія Его Императорскаго Величества, что цензура, разрѣшая къ печатанію статьи, написанныя въ видахъ пользы крестьянскаго сословія, запрещаетъ всѣ тѣ статьи, кои пишутся въ пользу помѣщиковъ. Государь Императоръ, признавая необходимымъ, чтобы при настоящемъ положеніи крестьянскаго вопроса не были рѣшительно допускаемы къ напечатанію такія статьи, въ Какой бы формѣ онѣ ни были, кои могутъ волновать умы и помѣщиковъ, и крестьянъ, разсѣвая между сими послѣдними нелѣпые толки и сужденія, изволилъ высочайше повелѣть: ни въ какомъ случаѣ не отступать отъ духа и смысла правилъ, указанныхъ уже по сему предмету Его Императорскимъ Величествомъ въ минувшемъ январѣ. Его Величеству угодно, чтобы съ изданіемъ нынѣ особой программы для занятій дворянскихъ комитетовъ объ улучшеніи быта помѣщичьихъ крестьянъ, цензура дозволяла къ печатанію только тѣ чисто ученыя, теоретическія и статистическія статьи, гдѣ обсуждаются исключительно предметы сельскаго хозяйства и благоустройства, статьи, непротивныя духу и направленію означенной программы, не вдаваясь отнюдь въ сужденія о предметахъ будущаго устройства крестьянъ въ окончательномъ періодѣ предпринятаго правительствомъ преобразованія. Вмѣстѣ съ тѣмъ Его Императорское Величество изволилъ признать необходимымъ, чтобы цензура, разрѣшая печатаніе статей, написанныхъ въ пользу крестьянскаго сословія, не препятствовала печатать статей, написанныхъ въ пользу помѣщиковъ, запрещая критику главныхъ началъ, въ высочайшихъ рескриптахъ и въ означенной выше программѣ указанныхъ, и вообще сочиненія, кои могутъ возбуждать одно сословіе противъ другого, но всегда обращала строгое вниманіе на духъ и благонамѣренность сочиненія. Сверхъ того, Государю Императору благоугодно, чтобы въ отдѣльныхъ листкахъ, продаваемыхъ нынѣ на улицахъ и перекресткахъ, не было Еовсе допускаемо сужденій и статей вообще до крестьянскаго сословія относящихся, и чтобы обращаемо особое строгое вниманіе на отдѣльныя книжки, издаваемыя для простого народа, дабы въ нихъ не было допускаемо нетолько ничего несогласнаго съ постановленными для устройства крѣпостного сословія началами, но и ничего такого, что бы могло давать поводъ, хотя и намеками, къ превратнымъ толкованіямъ»^[38].

Какое вліяніе оказали на прессу всѣ эти циркуляры, мы можемъ судить но тому, что уже во второй апрѣльской книжкѣ «Русскаго Вѣстника» редакція принуждена была закрыть заведенный ею особый отдѣлъ, подъ заглавіемъ «Крестьянскій вопросъ», и вмѣсто него было напечатано слѣдующее объявленіе:

«Редакція „Русскаго Вѣстника“, по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, отлагаетъ въ этомъ нумерѣ, а можетъ бытъ и въ слѣдующемъ, продолженіе открытаго ею отдѣла, подъ заглавіемъ: „Крестьянскій вопросъ“. Такъ какъ статьи и письма по вопросу объ улучшеніи быта помѣщичьихъ крестьянъ были доставлены въ редакцію по ея собственному вызову, и такъ какъ она приняла на себя обязанность обнародовать ихъ, то считаетъ своимъ долгомъ объявить при этомъ случаѣ, что она отнюдь не уклоняется отъ исполненія своей обязанности и воспользуется первою возможностью, чтобы дать полученнымъ ею корреспонденціямъ и замѣткамъ гласность, для которой онѣ предназначены. Исполненные живѣйшаго желанія служить, по мѣрѣ нашихъ силъ и средствъ, великому дѣлу, мы, напротивъ, покорнѣйше просимъ гг. помѣщиковъ, которые пожелаютъ избрать насъ посредниками между ними и русскою публикою, о сообщеніи намъ и впредь своихъ замѣчаній. Какъ тѣмъ, что уже доставлено намъ съ разныхъ концовъ Россіи, такъ и тѣмъ, что будетъ и впредь доставляемо, мы не преминемъ воспользоваться со всею добросовѣстностью и будемъ служить вѣрно, на основаніяхъ, объявленныхъ нашимъ журналомъ, обмѣну мыслей а соображеній, хотя бы они и не были согласны съ нашими собственными взглядами».

Если въ столичной прессѣ статьи по крестьянской реформѣ встрѣчали подобныя затрудненія, то тѣмъ съ большимъ трудомъ проходили онѣ въ провинціальной прессѣ. Такъ, мы видимъ, что предсѣдатель варшавскаго цензурнаго комитета Мухановъ, несмотря на то, что рескриптъ 20-го ноября относился прямо къ дворянству юго-западнаго края, въ средѣ котораго очень многіе не знали русскаго языка, тѣмъ не менѣе впродолженіи двухъ недѣль не могъ рѣшиться дозволить напечатать этотъ рескриптъ въ польскихъ газетахъ, несмотря на то, что во всѣхъ русскихъ изданіяхъ онъ былъ уже отпечатанъ, и лишь по сношеніи съ министерствомъ телеграфической депешей, онъ далъ, наконецъ, свое разрѣшеніе. Что же касается до статей о крестьянскомъ вопросѣ, какъ оригинальныхъ, такъ и переводныхъ съ русскаго, на нихъ онъ постоянно налагалъ безусловное veto, и въ то время, какъ дворянство юго западнаго края обсуждало крестьянскій вопросъ, польская литература и не заикалась о немъ.

Впрочемъ, и русская литература въ теченіи всего 1858 года могла обсуждать крестьянскій вопросъ, касаясь лишь косвенно и обиняками такихъ существенныхъ его сторонъ, какъ выкупъ крестьянскихъ земель и вотчинная полиція помѣщиковъ, а это въ то время равнялось полной невозможности обсуждать вопросъ.

Но въ теченіи 1858 года, послѣ путешествія Государя Императора по Россіи и рѣчей, произнесенныхъ имъ дворянствамъ Тверской, Нижегородской и Московской губерній, послѣ представленія проектовъ губернскихъ комитетовъ, учрежденія земскаго отдѣла центральнаго статистическаго комитета, вѣтеръ подулъ совершенно съ другой стороны. Реакціонная партія была окончательно поражена въ своихъ усиліяхъ затормозить освобожденіе крестьянъ, и правительство пришло къ убѣжденію въ необходимости выкупа крестьянской земли, равно какъ въ несообразности какой бы то ни было вотчинной власти помѣщиковъ надъ крестьянами. И вотъ, въ концѣ 1858 года, литературѣ вновь было разрѣшено говорить о выкупѣ крестьянскихъ земель и о вотчинной полиціи. Но и при всемъ этомъ разрѣшеніи, статьи но крестьянскому вопросу проходили сквозь цензуру весьма туго. Стоило появиться хоть сколько-нибудь смѣлой мысли или неловкому, слишкомъ рѣзкому выраженію, и въ цензурныхъ сферахъ тотчасъ же поднималась тревога. Такъ, мы видимъ, что едва послѣдовало упомянутое разрѣшеніе, и одна изъ первыхъ же появившихся статей о выкупѣ возбудила такую сенсацію въ цензурныхъ сферахъ, что разрѣшеніе тотчасъ подверглось новымъ ограниченіямъ. Это была статья Кокорева «Милліардъ въ туманѣ», помѣщенная въ № 5 и 6 «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей» за 1859 годъ. Вотъ краткій экстрактъ содержанія этой статьи для читателей, конечно, давно забывшихъ объ ея существованіи.

Оцѣнивая стоимость всѣхъ земель, которыми владѣли крестьяне въ одинъ милліардъ, Кокоревъ въ тоже время полагаетъ, что долги помѣщиковъ въ кредитныя установленія простираются, по крайней мѣрѣ, на 500 милліоновъ. Слѣдовательно, правительству предстоитъ выдать государственныхъ актовъ лишь на половину милліарда. Если же затѣмъ помѣщичьихъ крестьянъ, вмѣсто 2 рублевой подушной подати, обложить, наравнѣ съ государственными крестьянами, 7-ми-рублевой, въ такомъ случаѣ въ 37 лѣтъ они выплатятъ 2 милліарда 220 милліоновъ, и долгъ будетъ уплаченъ съ процентами, полагая, что выкупные билеты будутъ приносить 6 % (5 % ренты и 1 % погашенія). Если же подобный разсчетъ рискуетъ въ дѣйствительности подорваться неисправными платежами податей крестьянами, въ такомъ случаѣ Кокоревъ совѣтуетъ разрѣшить всѣмъ сословіямъ право покупать помѣщичьи земли съ тѣмъ условіемъ, чтобы покупатель уступалъ крестьянамъ въ собственность ихъ извѣстное количество десятинъ. "Въ доказательство убѣжденія моего въ возможности и полезности этой мѣры, говоритъ Кокоревъ: — я заявляю готовность купить удобныхъ для промышленности имѣній на 1 милліонъ рублей, съ тѣмъ, чтобы всѣ крестьяне, при нихъ живущіе, получили даромъ въ полную собственность владѣемыя ими поля и покосы. Въ кругу моихъ знакомыхъ я знаю многихъ, имѣющихъ крайнюю необходимость въ пріобрѣтеніи земель на подобныхъ основаніяхъ для развитія промышленности. Въ заключеніе же Кокоревъ предлагаетъ еще третью мѣру: именно, взамѣнъ крестьянскихъ земель, давать помѣщикамъ въ новороссійскихъ степяхъ пустыя казенныя земли по двѣ десятины за одну крестьянскую.

Статья г. Кокорева, съ ретроспективной точки зрѣнія, въ настоящее время можетъ показаться весьма курьёзной, такъ какъ г. Кокоревъ, явно играя въ ней въ руку своего сословія, предлагаетъ даровать ему за огромное съ его стороны пожертвованіе право, которымъ сословіе это впослѣдствіи воспользовалось и безъ малѣйшихъ съ своей стороны пожертвованій, т. е. начало скупать помѣщичьи земли, не уступая крестьянамъ ни пяди изъ нихъ. Но при появленіи своемъ статья г. Кокорева показалась въ Главномъ комитетѣ по крестьянскому дѣлу весьма предосудительною, и 22-го января 1859 г. появился слѣдующій циркуляръ по цензурному вѣдомству:

«Главный комитетъ по крестьянскому дѣлу обратилъ вниманіе на напечатанную въ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ“ 8-го и 9-го сего января, №№ 5 и 6, статью Кокорева „Милліардъ въ туманѣ“. Въ этой статьѣ сочинитель, доказывая необходимостъ выкупа у помѣщиковъ земли, которою нынѣ пользуются ихъ крестьяне, и предлагая для сего финансовую мѣру, помѣстилъ сужденія вовсе неумѣстныя и которыя не слѣдовало бы допускать въ печать. По убѣжденію Главнаго комитета, можно и въ извѣстной степени полезно допускать печатаніе статей о выкупѣ крестьянами земли, дозволяя при этомъ и сужденія о необходимыхъ финансовыхъ для сего операціяхъ, о продажѣ казенныхъ земель, государственныхъ имуществъ и проч., но всѣ эти статьи могутъ быть допускаемы къ печатанію не иначе, какъ подъ условіемъ, чтобы въ нихъ не были помѣщаемы сужденія неумѣстныя, не относящіяся прямо къ предмету и возбуждающія толки противъ дѣйствій правительства. При этомъ необходимо также наблюдать постановленное уже, но не всегда строго соблюдаемое правило, чтобы всѣ статьи, касающіяся предметовъ одного или нѣсколькихъ министерствъ или главныхъ управленій, были непремѣнно сообщаемы на предварительное разсмотрѣніе чиновниковъ сихъ министерствъ и главныхъ управленій».

Вслѣдствіе сего предписывалось цензорамъ: а) дозволяя къ печатанію статьи о выкупѣ крестьянами земли, строго наблюдать, чтобы въ статьяхъ не было неумѣстныхъ сужденій и выраженій, и б) всѣ вообще статьи, относящіяся до крестьянскаго вопроса, прежде пропуска въ печати, непремѣнно сообщать на разсмотрѣніе чиновниковъ, не одного только министерства внутреннихъ дѣлъ, какъ это доселѣ дѣлалось, но всѣхъ тѣхъ министерствъ и главныхъ управленій, до вѣдомства коихъ относятся предметы въ статьѣ обсуждаемые. При семъ пояснялось, что пропускъ статей въ министерствахъ нисколько не освобождаетъ цензоровъ ни отъ обязанности строгаго съ ихъ стороны разсмотрѣнія статей, ни отъ отвѣтственности за пропускъ тѣхъ изъ нихъ, которыя, по цензурнымъ правиламъ, не должны быть дозволяемы къ печатанію^[39].

Но этого оказалось еще недостаточно, и вслѣдъ затѣмъ, вышло новое постановленіе, чтобы статьи по крестьянскому вопросу, сверхъ трехъ цензуръ, о которыхъ упоминается въ циркулярѣ, поступали на спеціальную цензуру Главнаго комитета во крестьянскому дѣлу. Это распоряженіе затормозило печатаніе статей по крестьянскому вопросу до послѣдней крайности. Главный комитетъ, у котораго и безъ того было масса дѣла, не особенно спѣшилъ со статьями, представляемыми ему на цензуру, и они залеживались у членовъ его по цѣлымъ мѣсяцамъ. Толстые журналы, конечно, могли ожидать резолюцій комитета сколько угодно; спеціальный же органъ по крестьянскому вопросу «Сельское Благоустройство» положительно не могъ существовать при такихъ условіяхъ. Напрасно Кошелевъ хлопоталъ о расширеніи права изслѣдованій по крестьянскому вопросу, заявляя въ своей просьбѣ, что «безъ права говорить о будущемъ окончательномъ устройствѣ крестьянскаго сословія, нѣтъ возможности разсуждать о постепенномъ переходѣ отъ настоящаго къ будущему», и что «онъ не теоретикъ, а практическій, опытный хозяинъ, не менѣе кого бы то ни было заинтересовивый въ мирной развязкѣ этого важнаго и затруднительнаго вопроса но видитъ рѣшительную невозможность продолжать журналъ, если цензурныя постановленія по крестьянскому вопросу не измѣнятся»^[40]. Журналъ принужденъ былъ прекратиться на февральской книжкѣ 1859 года, которая вышла уже въ апрѣлѣ, причемъ Кошелевъ напечаталъ слѣдующее объявленіе:

«Выпуская, наконецъ, въ апрѣлѣ февральскій No „Сельскаго Благоустройства“, мы вмѣстѣ съ тѣмъ объявляемъ, что рѣшились прекратить наше изданіе. Журналъ, имѣющій исключительно предметомъ крестьянское дѣло, такъ быстро у насъ развивающееся, долженъ выходить своевременно: статьи запоздалыя неминуемо утрачиваютъ свое значеніе. Не имѣя возможности по причинамъ, совершенно отъ редакціи независящимъ, выпускать книжки въ срокъ и въ надлежащемъ составѣ, мы предпочитаемъ отказаться отъ изданія, чѣмъ представлять нашимъ читателямъ статьи не полныя по содержанію и ослабленныя позднимъ появленіемъ. Прекращая „Сельское Благоустройство“, мы, впрочемъ, предоставляемъ себѣ помѣщать въ „Русской Бесѣдѣ“ и статьи по крестьянскому дѣлу, которыя заключаютъ въ сей интересъ не быстро преходящій, и которыя, по выполненіи всѣхъ формальностей, сохранятъ еще нѣкоторое значеніе. Искренно благодаримъ нашихъ почтенныхъ сотрудниковъ и подписчиковъ за ихъ содѣйствіе къ успѣху „Сельскаго Благоустройства“. Мы покидаемъ ежемѣсячную бесѣду съ ними неохотно, вслѣдствіе рѣшенія, принятаго нами не мгновенно, а послѣ трехъ-мѣсячныхъ ожиданій и размышленій».

До какой степени крестьянскій вопросъ тревожилъ цензуру, можно судить по тому, что съ 1857 года по 19-е февраля 1861 г. министръ народнаго просвѣщенія и Главное управленіе цензура разослали 14 циркуляровъ относительно статей по крестьянскому вопросу. Изъ Москвы, изъ редакцій «Сельскаго Благоустройства», «Русскаго Вѣстника» и «Русской Бесѣды» присылались цѣлыя кипы рукописей, и большая часть была устраняема отъ печати. Такъ, однажды (въ 1859 г) было прислано 14 статей, изъ нихъ одобрено было всего 4 статьи; въ другой разъ изъ 12, тоже всего 4; въ третій разъ изъ 9 — 3. Вотъ съ какимъ трудомъ проходили статьи по крестьянскому вопросу вплоть до самаго 19-го февраля 1861 г. Лишь за четыре дня до объявленія манифеста, именно 14-го февраля 1861 года былъ разосланъ новый циркуляръ о томъ, чтобы «всѣ сочиненія и статьи, касающіяся крестьянскаго вопроса и вообще настоящихъ и будущихъ отношеній помѣщиковъ и крестьянъ, а также устройства крестьянскаго быта на новыхъ началахъ, прежде пропуска ихъ къ напечатанію общею цензурою, передавать на предварительное разсмотрѣніе не министерства внутреннихъ дѣлъ, какъ это было до сихъ поръ, но Государственной канцеляріи, и пропускать къ напечатанію только тогда, когда статьи сіи будутъ одобрены Государственнымъ Секретаремъ, или тѣмъ изъ чиновниковъ Государственной канцеляріи, который для этого будетъ имъ назначенъ»^[41].

VII.

Не менѣе, чѣмъ и крестьянское дѣло, озабочивалъ правительство вопросъ о печатной гласности, о такъ называемой «обличительной литературѣ». Поощряемая такими оффиціальными органами, какъ Морской, и Военный сборники, обличительная литература, начиная съ 1857 года, наводнила всѣ журналы и газеты, появляясь повсюду въ самыхъ разнообразныхъ формахъ и проникнувъ во всѣ отрасли литературы, начиная съ ученыхъ и публицистическихъ трактатовъ, газетныхъ передовыхъ статей и корреспонденцій, и кончая фельетонами, стихотвореніями, каррикатурами, даже повѣстями и романами объемистаго размѣра. Въ то время, какъ въ періодической прессѣ на взяточничество, казнокрадство и всевозможныя злоупотребленія сыпались со всѣхъ сторонъ безпощадныя перуны сатиры, порою съ весьма прозрачными намеками на лица и обстоятельства, на сценѣ Александринскаго театра гремѣлъ противъ взятокъ блестящій Надимовъ въ «Чиновникѣ» гр. Соллогуба, и публика апплодировала безкорыстному становому приставу въ комедіи Львова «Свѣтъ не безъ добрыхъ людей». А такъ какъ такихъ просвѣщенныхъ чиновниковъ, какъ Надимовъ и такихъ неподкупныхъ становыхъ приставовъ, какъ герой комедій Львова, было очень немного до крымской кампаніи, то понятно, что обличительная литература не замедлила привести въ ужасъ, и при самомъ ея возникновеніи, уже въ 1857 году, началась противъ нея ожесточенная борьба со стороны всѣхъ недовольныхъ новыми порядками.

Такъ въ «Сынѣ Отечества» за 1857 годъ была напечатана въ нѣсколькихъ нумерахъ обличительная повѣсть «Червячки». — Но прежде, чѣмъ явиться въ печати, повѣсть эта возбудила не мало толковъ и переписки въ цензурныхъ сферахъ. Предсѣдатель цензурнаго комитета, кн. Щербатовъ, найдя нужнымъ представить рукопись, содержавшую эту повѣсть, въ Главное правленіе цензуры, съ своей стороны далъ о ней вполнѣ благопріятный отзывъ. «Польза такихъ статей, писалъ онъ: — неопровержима: снимать покровъ съ таящагося злоупотребленія, дѣлать его явнымъ, не есть ли уже нравственно наказывать преступника, а еще болѣе отвращать другихъ отъ поползновенія къ пороку, слѣдовательно, обращать ихъ къ добродѣтели»? Притомъ, заключалъ кн. Щербатовъ, § 14 цензурнаго устава, допускаетъ печатаніе статей «подъ общими чертами осмѣивающихъ общіе пороки и слабости, а слѣдовательно допускаетъ и настоящую статью».

Но такъ какъ въ повѣсти обличенія направлены были главнымъ образомъ на лица военнаго званія, то рукопись была послана на разсмотрѣніе военнаго министра. Комитетъ военной цензуры призналъ, «что статья эта, заключая въ себѣ оскорбительные и насмѣшливые отзывы на счетъ всѣхъ вообще ротныхъ, эскадронныхъ и полковыхъ командировъ, по точному смыслу § 2 и 6 высочайше утвержденной дополнительной инструкціи къ общему уставу о цензурѣ для руководства военно-цензурнаго комитета, не можетъ быть допущена къ напечатанію въ ея настоящемъ видѣ».

Предсѣдатель военно-цензурнаго комитета, баронъ Меденъ, замѣчалъ при этомъ, что можно осмѣивать общіе пороки и слабости, не разрушая уваженія къ учрежденіямъ и сословіямъ: «стоитъ только, чтобы авторъ не представлялъ обнаруживаемыя имъ злоупотребленія, какъ явленія общія, въ той или другой части военнаго правленія, а лишь какъ злоупотребленія частныхъ лицъ: это принесетъ еще и ту пользу, что откроетъ правительству всѣ тайныя увертки и хитрыя продѣлки злоупотребленій».

Но, несмотря на это мнѣніе военно-цензурнаго комитета, военный министръ, г-лъ Сухозанетъ, одобрилъ повѣсть: «По ближайшемъ моемъ разсмотрѣніи этой статьи, писалъ онъ Норову: — я съ своей стороны покажу, что за исключеніемъ въ оной мѣста, обозначенныхъ краснымъ карандашомъ, со стороны военнаго вѣдомства не встрѣчается препятствія къ напечатанію оной»^[42].

"Червячки? были такимъ образомъ пропущены, наконецъ, цензурою, но это все-таки не прошло даромъ цензурному вѣдомству. Оказалось, что въ повѣсти задѣты были между прочимъ и чины вѣдомства путей сообщенія. И вотъ когда повѣсть явилась въ свѣтъ, вѣдомство путей сообщенія въ свою очередь протестовало противъ напечатанія повѣсти, и въ концѣ-концовъ, цензурные комитеты С.-Петербургскій и Московскій получили циркуляръ 7-го октября 1857 года, по поводу напечатанной въ «Сынѣ Отечества» статьи Щ. «Червячки», въ которой «выставляются въ самой грубой картинѣ личности и дѣйствія губернскихъ чиновниковъ, а въ особенности чиновъ вѣдомства путей сообщенія». Циркуляръ ставилъ на видъ, что правительствомъ обращено вниманіе на эту статью «и вообще на полицейское направленіе, которое своевольно и неумѣстно принято въ послѣднее время большинствомъ нашихъ періодическихъ изданій. Обязанность цензуры имѣть благоразумное понятіе того, что можно допускать къ печати и чего нельзя, безъ потрясенія и подрыва общественнаго довѣрія и уваженія къ правительственнымъ мѣстамъ и лицамъ».

Въ заключеніе же, циркуляръ подтверждаетъ всѣмъ цензорамъ «быть впредь осмотрительнѣе въ пропускѣ статей, которыя дѣлаютъ изъ журналовъ какую-то уголовную палату, а изъ всѣхъ чиновниковъ и администраторовъ, безъ разбора, лица, подсудимыя журнальному суду»^[43].

Оваціи, которыя публика дѣлала неподкупному становому въ комедіи Львова, въ свою очередь, не нравились многимъ лицамъ, и въ публикѣ ходили упорные слухи о томъ, что піесу готовятся запретить. Но дѣло ограничилось тѣмъ, что Львова призвали къ генералъ-губернатору, и послѣдній убѣждалъ его смягчить комедію…

Въ 1858 году не менѣе шума, чѣмъ «Червячки», надѣлалъ романъ «Откупное дѣло», напечатанный въ «Современникѣ». Романъ этотъ изображалъ въ самыхъ черныхъ краскахъ цѣлое общество одного изъ губернскихъ городовъ, конечно, безъ означенія настоящихъ названій лицъ и мѣстности. По поводу этой повѣсти мѣстный начальникъ обратился съ энергическою жалобою къ министру просвѣщенія. "У какой власти, писалъ онъ: — должны оскорбленныя личности, считая себя обиженными, искать суда и расправы? И ежели правительство попускаетъ подобнаго рода оскорбленія, за которыя законнаго защищенія найти негдѣ, то казалось бы, по крайней мѣрѣ, справедливымъ не воспрещать поединковъ и оставлять самоуправство безнаказаннымъ. «Мы узнаемъ, говоритъ онъ въ заключеніе: — „Ревизора“ Гоголя въ болѣе широкомъ размѣрѣ! Еще немного, и другой цензоръ — конечно, въ С.-Петербургѣ этого никогда не допустятъ — разрѣшитъ въ печати новую статью, въ которой главными предметами типическихъ изображеній будете уже вы, гг. министры»^[44].

Тотъ же 1858 годъ ознаменовался особеннымъ обиліемъ уличныхъ сатирическихъ листковъ съ каррикатурами, которые одно время совершенно наводнили собою арки гостиннаго двора. Изданія глубоко-лубочныя, копеечныя, по большей части бездарныя и безграматныя, съ плоскими и скабрёзными шуточками и куплетиками, они тоже порою впадали въ обличительный тонъ, а главное дѣло, открывали возможность издавать сатирическіе журналы, не испрашивая на это разрѣшенія, такъ какъ авторы ихъ, довольствуясь розничною продажею, придавали своимъ листкамъ форму газетныхъ выпусковъ, и періодически выпуская новые листки подъ тѣмъ же наименованіемъ, по мѣрѣ распродажи старыхъ. Обращено было вниманіе и на эту новую отрасль литературы, и 22-го мая и 13-го августа было два распоряженія по поводу «выходящихъ въ свѣтъ листковъ для простонароднаго чтенія подъ разными названіями, имѣющихъ наружный видъ періодическихъ изданій». При этомъ С.-Петербургскому ценз. комитету предложено было: 1) руководствоваться въ точности, относительно этихъ листковъ высочайшимъ повелѣніемъ 1850 года касательно цензуры книгъ для простого народа; 2) воспретить придавать симъ листкамъ наружную форму, исключительно принадлежащую періодическимъ изданіямъ вообще, а въ особенности газетамъ, и 3) не допускать въ нихъ никакихъ безнравственныхъ статей, намековъ и выраженій"^[45].

Послѣ этихъ двухъ распоряженій сатирическіе листки исчезли изъ подъ арокъ гостиннаго двора и прекратили свое эфемерное существованіе.

Проникши всюду, обличительная литература воспользовалась даже и отдѣломъ газетныхъ объявленій. Начали появляться мнимыя объявленія, скрывавшія въ себѣ сатирическую соль, иногда съ весьма прозрачными намеками и даже съ выставленіемъ адресовъ лицъ, подвергавшихся осмѣянію. Особенно въ ходу въ то время были объявленія о дантистахъ, подъ которыми подразумѣвались, конечно, люди съ размашистыми руками. Но тоже 13-е августа, которое положило конецъ уличнымъ листкамъ, привело къ законному порядку и объявленія о дантистахъ. Въ этотъ день вышло слѣдующее распоряженіе по С.-Петербургскому и Московскому цензурнымъ комитетамъ:

«Вслѣдствіе отношенія министра внутреннихъ дѣлъ предложено о томъ, чтобы не принимались къ напечатанію въ вѣдомостяхъ, газетахъ, журналахъ или отдѣльныхъ листахъ, объявленія дантистовъ, безъ разсмотрѣнія и пропуска къ напечатанію, согласно ст. 274 уст. врачебнаго, томъ XIII св. зак. (изд. 1842 г. св. 1857 г. ст. 309) и чтобы въ пропускаемыхъ на семъ основаніи статьяхъ не было допускаемо никакихъ выраженій, неприличныхъ ученому званію, а просто было разрѣшаемо означеніе мѣста жительства дантиста, часовъ пріема имъ больныхъ» и т. п.^[46].

Одною изъ самыхъ богатыхъ тэмъ для обличеній представлялись въ то время винные откупа, со всѣми ихъ вопіющими беззаконіями, которыми они прославились, какъ-то: систематическимъ подкупомъ административныхъ лицъ, начиная съ губернаторовъ и кончая становыми, опаиваніемъ народа самою дрянною водкою и т. п. Когда въ самомъ народѣ начался энергическій протестъ противъ винныхъ откуповъ въ видѣ обществъ трезвости, распространившихся повсемѣстно, винные откупщики, конечно, всячески противодѣйствовали обществамъ трезвости, при чемъ не малую услугу въ этомъ противодѣйствіи оказывали имъ полицейскіе чины, подкупленные откупщиками. Литература въ свою очередь не замедлила огласить массу подобнаго рода фактовъ, и такъ какъ подобнаго рода оглашенія, въ виду всеобщей ненависти, возбуждаемой винными откупами и сочувствія къ обществамъ трезвости, возбуждали впечатлѣнія вопіющаго скандала, то, чтобы прекратить подобныя обличенія, по цензурному вѣдомству былъ разосланъ слѣдующій циркуляръ 20-го марта 1859 года:

"Въ періодическихъ изданіяхъ начали появляться съ нѣкотораго времени статьи, въ которыхъ описывается выражаемая въ разныхъ мѣстахъ Россіи рѣшимость крестьянъ не употреблять вовсе горячаго вина. Въ статьяхъ этого рода присовокупляются къ тому почти всегда извѣстія о принятыхъ мѣстнымъ начальствомъ и полицейскими чинами мѣрахъ, нерѣдко сопровождаемыя осужденіями и весьма рѣзкими выходками противъ мѣстныхъ властей и существующей откупной системы.

«При разсужденіи о семъ въ Совѣтѣ гг. министровъ, найдено было, что сколь ни отрадно, въ нравственномъ отношеніи, явленіе о прекращеніи пьянства между крестьянами, заслуживающее сочувствія благомыслящихъ людей, и сколь ни желательно распространеніе извѣстій о немъ, однако, съ другой стороны, необходимо принять ограничительныя мѣры для устраненія притомъ всякихъ прямыхъ или косвенныхъ нападеній со стороны журналовъ и газетъ на мѣстныя начальства, а тѣмъ болѣе на правительственныя распоряженія и учрежденія».

Вслѣдствіе этого предлагалось: «не воспрещая излагать въ періодическихъ изданіяхъ разсказы или извѣстія о событіяхъ, относящихся до обязательствъ между крестьянами, воздерживаться отъ употребленія крѣпкихъ напитковъ, дозволять въ подобныхъ статьяхъ помѣщать и нравственныя разсужденія вообще о пользѣ воздержанія въ народѣ, но притомъ строго воспретить выходки противъ полиціи и мѣстныхъ властей, съ намѣреніемъ подрывать необходимое къ нимъ уваженіе, а также рѣзкія сужденія и ѣдкія выходки противъ принятой правительствомъ откупной системы, пока она существуетъ»^[47].

Въ связи съ этимъ стоитъ и другой циркуляръ 16-го іюля 1859 г., предписывающій, вслѣдствіе представленія министра финансовъ, печатаніе въ газетахъ и журналахъ статей о питейныхъ откупахъ и дѣйствіяхъ откупщиковъ не иначе, какъ съ разрѣшенія состоящаго при С.-Петербургскомъ цензурномъ комитетѣ чиновника министерства финансовъ^[48].

Однимъ изъ самыхъ горячихъ противниковъ обличительной литературы въ Главномъ правленіи цензуры былъ членъ его, знакомый уже намъ, О. А. Пржецлавскій, который, не довольствуясь преслѣдованіями тѣхъ или другихъ отдѣльныхъ случаевъ гласности, обратился въ Главное управленіе цензуры въ 1859 году съ особою запискою по этому предмету. Вотъ что онъ говоритъ объ этомъ въ своихъ воспоминаніяхъ:

"Съ половины 1850-хъ годовъ цензура стала ощутительно свободнѣе. Это имѣло благодѣтельное вліяніе на письменность вообще. Но какъ обыкновенно бываетъ послѣ продолжительнаго стѣсненія, это породило на первыхъ порахъ поползновеніе къ нѣкоторому своеволію. Симптомомъ его было появленіе почти во всѣхъ повременныхъ изданіяхъ такъ называемой обличительной литературы. Ее составляли статьи, въ которыхъ описывались иногда въ смѣшномъ, часто въ оскорбительномъ видѣ разныя, болѣе извѣстныя столичныя и провинціальныя личности, скандальные съ ними случаи, слабыя и дурныя ихъ стороны, а иногда возводимы были на нихъ и тяжкія обвиненія, такъ что большая часть этихъ статей подходили подъ опредѣленіе диффамаціи, клеветы, даже просто доноса. Хотя лица не назывались по имени, но въ ихъ фамиліяхъ дѣлались незначительныя измѣненія, а ихъ общественное и служебное положеніе и вся обстановка были такъ съ натуры скопированы, что въ тождествѣ описываемаго субъекта не могло быть сомнѣнія. А между тѣмъ обиженные не могли жаловаться, какъ потому, что тогда не было еще гласнаго суда, который одинъ можетъ удовлетворить всѣмъ требованіямъ публичнаго очищенія отъ позора, такъ и потому, что жаловаться на подобныя нападки, болѣе или менѣе аллегорическія, значило узнавать себя въ пасквильномъ изображеніи.

"Такая литература сдѣлалась почти господствующею модою, такъ какъ она въ высшей степени интересовала читающую публику, вѣроятно, вслѣдствіе того недобраго расположенія, которое Ларошфуко замѣтилъ въ человѣческой природѣ. Но были и добрые и умные люди, одобрявшіе это своеволіе; они видѣли въ немъ справедливую кару за смѣшное и предосудительное, находили даже пользу въ общественной нравственности, не замѣчая, что подобныя представленія частныхъ случаевъ о лицѣ могутъ быть уродливо преувеличены, или даже вполнѣ выдуманы и служить орудіемъ для злобы и личностей, какъ это часто и случалось.

"Съ первыхъ же явленій этого жанра я энергично высказался противъ него по двоякому моему служебному званію: какъ членъ цензуры, я не могъ одобрять пасквильнаго характера, проникавшаго въ печать; а какъ чиновникъ юридической части — я находилъ его противнымъ общему духу законодательствъ, въ особенности нашего. Это послѣднее мнѣніе основывалось на слѣдующихъ соображеніяхъ.

"Оглашеніе посредствомъ печати чьего-либо неблаговиднаго, предосудительнаго или даже неразумнаго поступка, или непохвальныхъ подробностей частной жизни, есть наказаніе, и нерѣдко тяжкое. Изъ этого опредѣленія сами собою вытекаютъ слѣдующія заключенія:

"Всякое наказаніе можетъ быть налагаемо единственно подлежащимъ судомъ, и не иначе какъ: а) по предварительному удостовѣренію въ дѣйствительности осуждаемаго дѣянія, и б) по истребованію отъ обвиняемаго объясненія и по принятіи къ совокупному соображенію всего, что онъ могъ бы привести въ свое оправданіе.

"Черезъ возводимыя публично на частныхъ лицъ обвиненія и ѣдкія выходки, нарушались всѣ эти необходимыя условія справедливости. Факты приводились бездоказательно; возраженія на нихъ были невозможны и наказаніе налагалось любымъ аматеромъ скандала, неподписывавшимся, или принявшимъ вымышленное имя. Въ конечномъ анализѣ это было присвоеніе себѣ частными, безъименными лицами судейской власти, безъ уполномочія на то и безъ всякаго ручательства въ праведности суда.

"Поэтому всѣ обличительныя статьи, хотя бы въ нихъ изображались и правдивые факты, должны признаваться пасквилями потому именно, что оглашеніе ихъ составляетъ наказаніе, то есть такое юридическое дѣйствіе, которое не можетъ быть предоставлено произволу частныхъ лицъ, особенно принявъ въ уваженіе, что законное оглашеніе по суду примѣнялось къ весьма рѣдкимъ случаямъ.

"Такой взглядъ казался мнѣ тѣмъ болѣе справедливымъ, что при несуществованіи еще въ то время гласнаго суда, потерпѣвшіе отъ обличительныхъ статей не могли получить удовлетворенія полнаго, то есть настолько публичнаго, на сколько публично было помраченіе ихъ доброй славы.

"Къ тому слѣдуетъ еще замѣтить, что въ обличительныхъ статьяхъ приходился очень значительный процентъ болѣе или менѣе ложныхъ, почти же всѣ отличались непомѣрнымъ преувеличеніемъ. Достовѣрно то, что великое большинство ихъ внушено было не какою-либо благонамѣренностью, а личнымъ озлобленіемъ и мщеніемъ.

«Соображенія эти представлены были мною Главному управленію цензуры. Я прибавилъ къ нимъ проэктъ наставленія цензорамъ, заключающаго указанія признаковъ, по которымъ различается позволительная сатира отъ неодобряемаго пасквиля. Главный изъ этихъ признаковъ то, что первая имѣетъ предметомъ не лица, а общіе типы, свойственные цѣлымъ группамъ, цѣлымъ категоріямъ, а послѣдній — всегда только отдѣльныя личности. Затѣмъ слѣдовало подраздѣленіе этого главнаго признака на второстепенные признаки и подробности, изслѣдованіе которыхъ вело къ положительному опредѣленію: къ какому изъ двухъ жанровъ слѣдуетъ причислить данную юмористическую или сатирическую статью, дабы ни въ какомъ случаѣ нельзя было взять одинъ за другой. Въ этомъ проэктѣ наставленія, какъ на примѣръ образцовой сатиры, я указывалъ на „Горе отъ ума“, на „Мертвыя души“, на „Ревизора“ и другія драматическія сочиненія»^[49].

Записка Пржецлавскаго имѣла, повидимому, не малое вліяніе въ Главномъ управленіи цензуры; она установила опредѣленный критерій, которымъ не замедлили воспользоваться при дальнѣйшихъ отношеніяхъ къ обличительной литературѣ. По крайней мѣрѣ, мы видимъ, что 3-го октября 1859 года былъ разосланъ циркуляръ, во многихъ мѣстахъ котораго взгляды Пржецлавскаго повторяются дословно. Вотъ этотъ циркуляръ: "Главное управленіе цензуры, слѣдя за ходомъ русской литературы, не могло не обратить вниманія на то, что въ послѣднее время въ нашей журналистикѣ, сверхъ сатирическихъ произведеній беллетристики, изображающихъ вообще слабости и недостатки людей въ томъ числѣ и лицъ, занимающихъ должности въ государственной и общественной службѣ, стали появляться статьи, чуждыя литературнаго вымысла, но посвященныя преимущественно указанію на злоупотребленія лицъ существующихъ и разсказамъ дѣйствительныхъ будто бы происшествій, съ означеніемъ, иногда даже подлинныхъ именъ лицъ и мѣстъ, а большею частію съ такою обстановкою и прозрачнымъ замаскированіемъ ихъ, что очень не трудно догадаться, о комъ и о чемъ идетъ дѣло. Статьи подобнаго рода, не рѣдко изображающія самымъ рѣзкимъ образомъ злоупотребленія и даже уголовные проступки, побуждали правительство къ неоднократнымъ изслѣдованіямъ указанныхъ дѣйствій и происшествій. Произведенныя такимъ образомъ слѣдствія показали, что нѣкоторые изъ напечатанныхъ разсказовъ выдаютъ за дѣйствительно случившіяся такія событія, какихъ никогда не было; чему между прочимъ служить можетъ примѣромъ помѣщенное въ № 65 «С. Петербургскихъ Вѣдомостей» извѣстіе о заживо погребенной женщинѣ, какого происшествія по оффиціальномъ, самомъ тщательномъ изслѣдованіи, рѣшительно не было, а между тѣмъ оно едва не нарушило общественнаго спокойствія. Другія же статьи сего рода, хотя и заключали въ себѣ до нѣкоторой степени истину, но описанныя въ нихъ происшествія оказались чрезмѣрно преувеличенными и легковѣрно или недобросовѣстно записанными со словъ лицъ, вовсе незаслуживающихъ довѣрія, какъ напримѣръ, напечатанный въ № 175 «Московскихъ Вѣдомостей» разсказъ инженернаго офицера, подъ названіемъ: «Нѣсколько словъ объ одномъ тюремномъ замкѣ». Къ этой категоріи принадлежитъ большинство обличительныхъ статей.

"Распространеніе такого направленія журналистики можетъ повести къ весьма вреднымъ послѣдствіямъ злоупотребленія печати; а потому Главное управленіе цензуры, при обсужденіи сего предмета, не могло не остановиться: во-первыхъ, на допускаемыхъ, вопреки устава о цензурѣ, въ печати личностяхъ, показывая именно описываемыя лица, или обозначая ихъ осязательно; во-вторыхъ, на необходимость установленія такого порядка при допущеніи къ печати разсказовъ о такъ называемыхъ истинныхъ происшествіяхъ, который обезпечилъ бы правительство и публику отъ ложныхъ извѣстій, вводящихъ ихъ въ заблужденіе тѣмъ болѣе, что опровергать всѣ печатаемые въ современныхъ изданіяхъ несправедливые и ложные разсказы было бы невозможно и недостойно правительства.

«Вслѣдствіе сего Главное управленіе цензуры постановило:

1) Подтвердить по цензурному вѣдомству, что дальнѣйшее допущеніе въ печати, вопреки ст. 3. пункта 2 устава цензурнаго, статей, оскорбляющихъ честь какого либо лица, непремѣнно повлечетъ за собою удаленіе отъ должностей виновныхъ въ семъ упущеніи цензоровъ.

2) Принять за правило, чтобы отъ редакцій періодическихъ изданій, при представленіи или для одобренія въ печати статей, заключающихъ въ себѣ описаніе какихъ либо злоупотребленій или происшествій, выдаваемыхъ за дѣйствительно случившіяся, требовать фактическаго удостовѣренія въ ихъ дѣйствительности, и чтобы при этомъ, въ случаѣ допущенія къ печати статьи непремѣнно было извѣстно цензурѣ, какъ имя и мѣстопребываніе автора, такъ время и мѣсто описываемаго происшествія, съ тѣми фактическими подробностями, которыя всякій благоразумный цензоръ найдетъ необходимыми для удостовѣренія и которыя исчислить впередъ невозможно. Само собою разумѣется, что цензоръ при этомъ не въ правѣ требовать юридическихъ доказательствъ въ подкрѣпленіе описываемыхъ происшествій, а долженъ ограничиваться вышесказаннымъ руководствомъ. За симъ всякое ложное извѣстіе вышесказаннаго рода, допущенное цензоромъ въ печать, будетъ отнесено къ неизбѣжной его отвѣтственности»^[50].

Пржецлавскому же было обязано цензурное вѣдомство отмѣненіемъ печатанія цензорскихъ подписей на книгахъ и газетахъ. Въ той же своей запискѣ между прочимъ онъ проводилъ ту мысль, что въ обличительной литературѣ жажда популярности овладѣваетъ не только авторами, но и цензорами, пропускающими обличительныя статьи, и такимъ образомъ щеголяющими передъ публикою своимъ либерализмомъ. На этомъ основаніи онъ предлагалъ отмѣнить существовавшій искони обычай печатной подписи цензора на книгахъ и газетахъ. "Я докладывалъ, говоритъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ: — что въ Австріи и другихъ странахъ, гдѣ есть цензура, пропускъ печатается безъ подписи, по тому уваженію, что и современникамъ, и потомству нѣтъ никакой надобности знать, кто именно цензуровалъ напечатанное, и извѣстность фамиліи можетъ въ томъ или въ другомъ направленіи вліять на дѣйствія цензора. Онъ не можетъ не оглядываться болѣе или менѣе на общественное мнѣніе, тогда какъ оно, въ извѣстныхъ обстоятельствахъ, нерѣдко идетъ въ разрѣзъ съ прямою обязанностью цензорскаго званія. Но какъ при этой отмѣнѣ, вмѣсто подписи, принята была формула «одобрено цензурою», то въ послѣдствіи, при переводѣ уже цензуры къ министерству внутреннихъ дѣлъ, по моему же представленію о несвойственности выраженія: «одобрено», принята и до сихъ поръ осталась болѣе соотвѣтствующая дѣйствію наблюдательной власти, формула: «Дозволено цензурою»^[51].

VIII.

Но, несмотря на всѣ эти распоряженія, обличительная литература нетолько не спадала съ тона, а напротивъ, все болѣе и болѣе возвышала голосъ. Страхъ попасть въ ряды взяточниковъ и казнокрадовъ и желаніе выставиться поборниками гражданской честности и безкорыстія довели нѣкоторыхъ администраторовъ до такого увлеченія, что они нашли нужнымъ печатно заявить о своей неподкупности. Такъ въ № 260, 1-го ноября, въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» была напечатана слѣдующая корреспонденція изъ Вятки:

"Вятка, октября 16-го. 14-го октября 1859 года явился ко мнѣ одинъ изъ управляющихъ откупами по Вятской губерніи и принесъ въ даръ деньги на томъ основаніи, что онѣ записаны въ расходную его книгу на мое имя. Не принявъ этихъ денегъ, я просилъ его распорядиться, чтобы имя мое не значилось въ его книгѣ.

«А такъ какъ я служилъ прокуроромъ въ Архангельскѣ, Херсонѣ и Екатеринославлѣ, гдѣ можетъ быть откупщики или управляющіе откупами также показывали по книгамъ своимъ, что мнѣ даны деньги, то считаю долгомъ объявить всѣмъ, что я никогда и ни отъ кого во всю мою 35-тилѣтнюю службу ничего не принималъ и не принимаю. Вятскій губернскій прокуроръ А. И. Сырневъ».

Вслѣдъ затѣмъ въ № 274-мъ «Московскихъ Вѣдомостей» появилась слѣдующая корреспонденція изъ Орла:

«Орелъ, ноября 14-го. Въ V. 260-мъ „Московскихъ Вѣдомостей“ напечатано письмо г. вятскаго губернскаго прокурора А, И. Сырнева, въ которомъ онъ, вслѣдствіе поступка съ намъ одного изъ управляющихъ откупами Вятской губерніи, объявляетъ всенародно, что онъ никогда и ни отъ кого во всю его 35-тилѣтнюю службу ничего не принималъ и не принимаетъ, Этотъ благородный, безпримѣрный поступокъ г. Сырнева истинно обрадовалъ всѣхъ безкорыстныхъ слугъ отечества. Дай Богъ, чтобы примѣръ его нашелъ многихъ подражателей. Я же съ своей стороны имѣю честь объявить, что въ теченіе своей 40-ка-лѣтней службы, тоже никогда и ни отъ кого никакихъ подарковъ и приношеній не принималъ и не принимаю. Надѣюсь, милостивый государь, что вы не откажитесь помѣстить письмо это въ одномъ изъ ближайшихъ NoNo „Московскихъ Вѣдомостей“. Орловскій гражданскій губернаторъ В. Сафоновичъ».

Не беремся рѣшать, дѣйствительно ли это письмо принадлежало орловскому губернатору В. Сафоновичу, или же оно было подложное и представлялось лишь одною изъ формъ ироническаго обличенія, во всякомъ случаѣ въ циркулярѣ по цензурному вѣдомству 23-го декабря 1859 г. оно объявлено подложнымъ, я циркуляръ этотъ, между прочимъ, предписываетъ «статьи, поступающія въ редакціи періодическихъ изданій за подписью правительственныхъ лицъ, печатать не иначе, какъ но тщательномъ удостовѣреніи въ дѣйствительной присылкѣ оныхъ отъ сихъ лицъ»^[52].

1859 годъ можно считать апогеемъ обличительной литературы еще и въ томъ отношеніи, что это былъ первый годъ изданія «Искры», которая съ первыхъ же нумеровъ своихъ встала во главѣ обличительной прессы и сдѣлалась грозою для провинціальной администраціи. Выраженіе "попасть въ «Искру» сдѣлалось такимъ же обычнымъ терминомъ, какъ въ послѣдствіи «сѣсть на скамью подсудимыхъ», только пожалуй еще болѣе страшнымъ. Цензурному вѣдомству «Искра» причиняла не мало хлопотъ и тревогъ во все время своего существованія. Я убѣжденъ, что еслибы была возможность перебрать всѣ тѣ преслѣдованія и запрещенія, какимъ подвергались различныя статьи и рисунки «Искры», всѣ жалобы и протесты обличенныхъ, вообще всю переписку, какую пришлось вести цензурному вѣдомству по поводу «Искры», то составился бы объемистый томъ. Мы приведемъ здѣсь лишь три-четыре случая, которые имѣемъ подъ рукою.

Такъ въ 1860 году, въ № 4 мъ, вниманіе всей публики привлекла каррикатура, подъ заглавіемъ «Свободный выборъ», изображавшая повара, обращающагося къ пѣтухамъ съ слѣдующею рѣчью:

— Я призвалъ васъ, господа, съ тѣмъ, чтобы спросить вашего мнѣнія: подъ какимъ соусомъ угодно вамъ быть приготовленными: водъ бѣлымъ или краснымъ?

Въ этой каррикатурѣ увидѣли намекъ и сочли нужнымъ сдѣлать о ней докладъ. Однакожь, дѣло было оставлено безъ послѣдствій.

Въ 1861 году, въ № 11-мъ (ст. 161) «Искры» была перепечатана слѣдующая корреспонденція изъ № 59-го «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей»:

"Саратовъ, 10-го февраля 1861 г. Мм. гг., просимъ васъ напечатать слѣдующее:

«Дворовый человѣкъ Елизаветы Дмитріевны Кривской, помѣщицы Саратовской губерніи, Сердобскаго уѣзда, Яковъ Ивановъ, 35-ти лѣтъ, уже нѣсколько лѣтъ ходитъ по оброку, платя въ годъ своей помѣщицѣ, за себя и за свое семейство, 25 рублей серебромъ, и занимаясь въ городѣ Саратовѣ столярнымъ ремесломъ. Въ концѣ января 1861 года, г-жа Кривская прислала въ Саратовъ своего конторщика, отставного унтеръ-офицера, Петра Прокофьева, съ полномочіемъ сдать въ рекруты нѣсколькихъ изъ своихъ людей, между прочимъ и Якова Иванова, если онъ немедленно не откупится за двѣсти рублей серебромъ. Рекрутское присутствіе въ гор. Саратовѣ бываетъ по четвергамъ и потому Яковъ Ивановъ, не имѣя наличныхъ денегъ, долженъ былъ искать убѣжища въ чужихъ домахъ въ продолженіи вторника, среды и четверга. Въ эти дни онъ успѣлъ занять у знакомыхъ только сто рублей, а такъ какъ конторщикъ не имѣлъ разрѣшенія вручить ему отпускную за эту сумму, то мы убѣдили послѣдняго дать ему ее за нашимъ поручительствомъ въ уплатѣ Яковомъ Ивановымъ остальныхъ ста рублей къ 1-му апрѣля 1861 г., что конторщикъ и исполнилъ.

„Для большей же увѣренности г-жи Кривской въ прочности нашего ручательства, мы заявляемъ его публично, воздерживаясь отъ дальнѣйшаго обсужденія такого способа извлеченія доходовъ. Н. Мордвиновъ, Н. Москвинъ, I. Кондыревъ, В. Корсаковъ“.

Корреспонденція эта, конечно, осталась бы безъ всякихъ послѣдствій, еслибы 22-го сентября 1860 года не было издано новаго постановленія въ видахъ огражденія лицъ, потерпѣвшихъ отъ печатнаго обличенія. Вотъ это постановленіе:

„Для предупрежденія вреда, могущаго произойти отъ распространенія въ періодическихъ изданіяхъ ложныхъ извѣстій и слуховъ, или появленія статей оскорбительныхъ для правительственныхъ мѣстъ и частныхъ лицъ, постановлены слѣдующія правила: 1) Издатели и редакторы журналовъ и газетъ обязаны печатать безплатно въ своихъ изданіяхъ опроверженія на появившіяся въ нихъ неосновательныя извѣстія и слухи или возраженія на статьи, оскорбительныя для какого-либо мѣста или лица, какъ скоро такія опроверженія и возраженія доставлены будутъ мѣстами или лицами, упоминаемыми въ означенныхъ извѣстіяхъ, слухахъ и статьяхъ. 2) Обязанность сія распространяется только на опроверженія и возраженія, имѣющія цѣлью возстановленіе истины посредствомъ поясненія или опроверженія невѣрно переданныхъ или умышленно искаженныхъ извѣстій или фактовъ, но отнюдь не относится къ возраженіямъ на критическіе разборы ученыхъ или литературныхъ мнѣній или сочиненій. 3) Доставляемыя издателямъ и редакторамъ опроверженія и возраженія должны быть печатаемы въ томъ самомъ отдѣлѣ періодическаго изданія, въ которомъ появились опровергаемое извѣстіе или поясняемая статья, и притомъ въ теченіе трехъ дней по полученіи и одобреніи оныхъ цензурою, или въ ближайшемъ нумерѣ, если таковый не выйдетъ до истеченія трехъ дней. 4) Недоразумѣнія, могущія возникнуть между издателями и редакторами, съ одной стороны, и лицами и мѣстами, требующими возстановленія истины, съ другой, относительно содержанія и объема представляемыхъ сими послѣдними опроверженій или возраженій, разрѣшаются комитетомъ, въ которомъ цензуруется подлежащее періодическое изданіе, и который по разсмотрѣніи опроверженія или возраженія, опредѣляетъ: обязательно или нѣтъ помѣщеніе онаго въ томъ изданіи, по точному смыслу второго пункта сего дополненія. Въ случаѣ утвержденія рѣшенія, ближайшій къ выходу нумеръ изданія не можетъ быть выпущенъ изъ типографіи безъ помѣщенія въ немъ признанной обязательною статьи. Недовольные рѣшеніемъ цензурнаго комитета могутъ обращаться съ жалобою, на основаніи статьи 164-й устава, въ Главное управленіе цензуры“^[53].

Основываясь на этомъ постановленіи Кривская не замедляла написать опроверженіе на приведенную корреспонденцію съ требованіемъ, чтобы оно было напечатано во всѣхъ изданіяхъ, помѣстившихъ корреспонденцію, въ томъ числѣ и въ „Искрѣ“. Напрасно редакторы „Искры“ представляли въ цензурный комитетъ свои основанія противъ печатанія письма Кривской» 17-го іюня 1861 года — цензурный комитетъ, отказавши имъ въ ихъ просьбѣ, предписалъ имъ напечатать въ ближайшемъ нумерѣ у Искры" упомянутое письмо, и дѣйствительно оно появилось, во не въ ближайшемъ нумерѣ, а лишь въ 29-мъ, 4 августа.

Въ письмѣ своемъ Кривская заявляетъ, что «съ тѣхъ поръ, какъ употребляютъ во зло гласность, какъ и многое прекрасное, публикуя обвиненія бездоказательныя, безъ предварительнаго, добросовѣстнаго изслѣдованія дѣла, выставляя его односторонне, подобной публикаціи она не удивляется, и по 65-лѣтней старости могла бы ею пренебречь; знающіе ее хорошо, особенно такъ, какъ ее знаютъ въ Саратовѣ, не повѣрятъ такой несправедливости съ ея стороны, даже и въ такомъ случаѣ, еслибы г. Мордвиновъ не ограничился тремя, а просилъ бы подписаться и всѣхъ остальныхъ чиновниковъ управляемой имъ удѣльной конторы. Для остальной же читающей публики нужнымъ считаетъ разсказать это дѣло такъ, какъ оно было». И далѣе она поясняетъ, какъ было дѣло. Якову Иванову, по ея словамъ, содержавшему въ Саратовѣ столярное заведеніе съ 15 рабочими, было поручено ею, какъ человѣку зажиточному, собирать оброки съ 20 крѣпостныхъ Кривской, проживавшихъ въ Саратовѣ. Но они, въ виду близкаго освобожденія, перестали платить и наросла на нихъ недоимка до 600 руб. Въ числѣ этой недоимки 200 рублей были рабочими уплачены, но Яковъ Ивановъ удержалъ эти деньги при себѣ, да сверхъ того извелъ для себя господскихъ 500 березовыхъ досокъ на сумму слишкомъ 600 р. «Все это вмѣстѣ, пишетъ Кривская: — не могло остаться безъ взысканія. Можетъ быть, кто-нибудь сдѣлалъ бы и такъ: велѣлъ бы продать его имущество, взыекать деньги и отдалъ бы потомъ за наказаніе въ рекруты — я же велѣла взыскать съ него принадлежащія мнѣ деньги, и по настоящему времени, развязаться съ нимъ совершенно, то есть отпустить на волю, и въ противномъ только случаѣ отдать его въ рекруты» и т. д.

Въ томъ же 1861 году, въ № 41, было обращено вниманіе III отдѣленія на сцены г. Н. Потѣхина «Фигуры откупной колоды». Въ этихъ сценахъ въ лицахъ Карла Иваныча и Нины Арсеньевны были заподозрѣны нѣкоторыя высокопоставленныя особы прошлаго времени, изображенныя въ весьма непривлекательномъ видѣ по отношенію къ откупамъ, и вотъ Главное управленіе цензуры, на основаніи статьи 61-й цензурнаго устава, потребовало у редакторовъ «Искры» объявленія имени автора сценъ. Редакція, повидимому, ограничилась указаніемъ одного имени, безъ точнаго опредѣленія званія и мѣстожительства автора, и III отдѣленію пришлось напрасно потревожить нѣкоего штабсъ-ротмистра Кирасирскаго полка Сергѣя Аркадіевича Потѣхина, и затѣмъ канцелярія Главнаго управленія цензуры вновь обратилась въ редакціи « -Искры», требуя подробнаго указанія о званіи, службѣ и адресѣ г. Н. Потѣхина. Но дѣло это, ограничившись однимъ конфиденціальнымъ объясненіемъ г. Потѣхина, дальнѣйшихъ послѣдствій не имѣло.

Затѣмъ въ 1863 году въ № 48. 14-го декабря, появилась статья «Благотворительность къ празднику» (разсказъ одного выпущеннаго изъ долгового отдѣленія), подъ псевдонимомъ Власа Тонечкина, въ которой описывались различныя злоупотребленія и беззаконія, совершавшіяся въ Тарасовкѣ; и опять въ редакцію «Искры» посыпались бумаги и изъ цензурнаго комитета и изъ канцеляріи военнаго генералъ-губернатора объ имепи, званіи и мѣстожительствѣ автора. На этотъ разъ дѣло дошло до суда. По крайней мѣрѣ, на одной изъ бумагъ с.-петербургскаго цензурнаго комитета кто-то сдѣлалъ карандашомъ помѣтку; «до. по кончилось въ 1869 году (черезъ шесть лѣтъ по возникновеніи!) оправданіемъ въ какой-то соединенной палатѣ уголовныхъ и гражданскихъ дѣлъ».

Всѣ эти безчисленныя столкновенія съ цензурою повели къ тому, что въ 1864 году министерство внутреннихъ дѣлъ рѣшилось устранить В. Курочкина отъ званія отвѣтственнаго редактора «Искры», и 3-го сентября 1864 года с.-петербургскій цензурный комитетъ отнесся къ нему съ слѣдующей бумагой: «Имѣя въ виду, что въ журналѣ „Искра“ постоянно помѣщаемы били статьи обличительнаго характера, направленныя главнымъ образомъ къ оскорбленію личной чести, г. министръ внутреннихъ дѣлъ не призналъ возможнымъ допустить дальнѣйшее изданіе сего журнала подъ вашею редакціею. Вслѣдствіе сего, с.-петербургскій цензурный комитетъ предлагаетъ вамъ, м. г., представить лицо, которое могло бы быть утверждено въ званіи отвѣтственнаго редактора издаваемаго вами сатирическаго журнала».

Въ Москвѣ былъ свой сатирическій журналъ «Развлеченіе», газета въ неизмѣримой степени скромнѣе и безцвѣтнѣе "Искры, но и она не замедлила навлечь на себя цензурныя кары. Такъ, 2-го апрѣля 1860 года предсѣдатель московскаго цензурнаго комитета М. Щербининъ получилъ слѣдующее письмо отъ члена Главнаго управленія цензуры Н. Муханова:

"М. г., Михайлъ Ивановичъ, въ № 11 за сей годъ журнала «Развлеченіе» напечатано нѣсколько статей, не заслуживающихъ цензурнаго одобренія. На первой страницѣ помѣщена неприличная каррикатура, оскорбляющая военный мундиръ. На страницѣ 124 находится стихотвореніе: «Петербургскій телеграфъ», наполненное личностями противъ разныхъ писателей, журналистовъ, противъ общества для пособія нуждающимся литераторамъ и ученымъ, и, сверхъ того, содержащая въ себѣ неприличную и неосторожную выходку, на которую цензоръ не могъ не обратить своего вниманія: авторъ, говоря о недостаткахъ въ Россіи звонкой монеты, приводитъ слухи о причинѣ такого явленія, и между прочимъ, замѣчаетъ, что, по мнѣнію нѣкоторыхъ, металлъ уѣхалъ за-границу для поправленія здоровья, въ Баденъ, въ Ниццу.

Въ городской хроникѣ, на страницѣ 131, есть язвительная выходка противъ московскаго почтамта: «Итакъ, стоитъ чиновнику умереть, чтобы ходъ дѣла, ему порученнаго, покрылся мракомъ неизвѣстности. Поучительно!» Въ стихотвореніи изъ Гейне, страница 132, цвѣтъ воротника квартальнаго надзирателя и комиссаріатскаго чиновника названъ дурацкимъ.

"Этотъ No «Развлеченія» одобренъ къ печати цензоровъ Драшусовымъ. Имъ же допущена въ № 10 «Московскаго Вѣстника», въ отдѣлѣ внутреннія извѣстія, на страницѣ 150, неумѣстная выходка противъ школъ дѣтей канцелярскихъ служителей, которыхъ и учрежденіе, и устройство представляется въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ, и на страницѣ 161 той же газеты въ «Замѣткахъ кое о чемъ» употреблено странное въ печати слово языкоблудіе, въ примѣненіи къ ложнымъ толкамъ о литературныхъ произведеніяхъ.

«Главное управленіе цензуры, обративъ вниманіе на непрерывно дѣлаемыя цензоромъ Драшусовымъ упущенія, за которыя онъ неоднократно подвергался замѣчаніямъ, находитъ невозможнымъ оставлять его долѣе цензоромъ; а потому предоставило мнѣ покорнѣйше просить ваше превосходительство, попросить къ себѣ статскаго совѣтника Драшусова и отъ имени Главнаго управленія цензуры предложить ему подать просьбу объ увольненіи его отъ службы. Редактору же журнала „Развлеченіе“ Главное управленіе цензуры проситъ васъ, м. г., за помѣщеніе въ семъ журналѣ столь большого числа неодобрительныхъ статей, сдѣлать предвареніе, что если сіе изданіе останется при нынѣшнемъ направленіи, то подвергнется запрещенію».

Не малый шумъ былъ поднятъ около этого времени приключеніями Павла Якушкина въ его скитаніяхъ, съ цѣлью собиранія народныхъ пѣсенъ. Надо принятъ въ соображеніе, что еще въ 1857 году 3-го декабря, было предписано начальникамъ губерній «бдительно слѣдить за распространителями ложныхъ извѣстій, которыя могутъ нарушать общественное спокойствіе, а въ нужныхъ случаяхъ принимать мѣры для пресѣченія зла въ началѣ». Павелъ Якушкинъ, своимъ простонароднымъ костюмомъ и постояннымъ пребываніемъ въ крестьянскомъ кругу сильно смущалъ мѣстныя полицейскія власти, подозрѣвавшія въ немъ именно одного изъ распространителей ложныхъ слуховъ, и однажды онъ былъ арестованъ становымъ приставомъ и подвергся различнымъ полицейскимъ мытарствамъ, что самъ онъ не замедлилъ предать гласности, и вся пресса разомъ заговорила объ этомъ. И вотъ для избѣжанія впредь подобныхъ скандаловъ былъ разосланъ 31-го декабря 1859 года циркуляръ, разъясняющій, «что только ученыя общества, утвержденныя правительствомъ, могутъ посылать отъ себя лицъ для собиранія нужныхъ имъ свѣдѣній; что и ученыя общества, посылая путешественниковъ, должны снабжать ихъ надлежащими видами и о каждомъ изъ нихъ поставлять въ извѣстность министерство внутреннихъ дѣлъ, дабы начальники губерній могли быть предварены объ упомянутыхъ собирателяхъ прежде прибытія ихъ на мѣсто, а равно и сами собиратели обязаны заявлять о себѣ мѣстной полиціи; что издатели журналовъ и газетъ отправлять подобныхъ путешественниковъ права не имѣютъ; и что съ лицами, путешествующими безъ установленныхъ видовъ, слѣдуетъ поступать по закону»^[54].

Въ началѣ 1860 года, для рѣшенія вопроса о печатной гласности и обузданіи обличительной литературы былъ даже составленъ особенный комитетъ изъ министровъ юстиціи, народнаго просвѣщенія, внутреннихъ дѣлъ и шефа жандармовъ. Комитетъ этотъ пришелъ къ убѣжденію, что мѣры для обузданія обличительной литературы должны быть двоякія: административныя и судебныя. Относительно первыхъ результатомъ совѣщаній комитета является циркуляръ 8-го марта 1860 года, подтверждающій по цензурному вѣдомству, «чтобы не были допускаемы въ печать сочиненія и журнальныя статьи, а равно изображенія и каррикатуры: а) въ которыхъ возбуждается непріязнь и ненависть одного сословія въ государствѣ къ другому; б) въ которыхъ заключаются оскорбительныя насмѣшки надъ цѣлыми сословіями И должностями гражданской и военной службы, надъ военнымъ мундиромъ и занятіями по фронтовой части въ мирное время и т. п.; в) въ которыхъ, вопреки § 3 (пунктъ 4) Уст. Ценз., хотя не прямо съ названіемъ фамиліи, а большею частью подъ такимъ прозрачнымъ замаскированіемъ, что легко узнать можно, о комъ и о чемъ идетъ дѣло, оглашаются обстоятельства, относящіяся до нравственности и частной жизни разнаго званія лицъ, до преступленій ихъ родителей, до происхожденія или дурного поведенія членовъ семействъ и т. д. А какъ въ цензурномъ уставѣ нѣтъ особенной статьи, которая бы положительно воспрещала распространеніе извѣстій неосновательныхъ и по существу своему неприличныхъ къ разглашенію о жизни и правительственныхъ дѣйствіяхъ Августѣйшихъ Особъ Царствующаго Дома, уже скончавшихся и принадлежащихъ исторіи, то съ одной стороны, чтобы подобныя извѣстія не могли приносить вреда, а съ другой, дабы не стѣснить отечественную исторію въ ея развитіи, періодомъ, до котораго недолжны доходить подобныя извѣстія, принять конецъ царствованія Петра Великаго. Послѣ сего времени воспрещать оглашеніе свѣдѣній, могущихъ быть поводомъ къ распространенію неблагопріятныхъ мнѣній о скончавшихся Августѣйшихъ Лицахъ Царствующаго Дома, какъ въ журнальныхъ статьяхъ, такъ въ отдѣльныхъ мемуарахъ и книгахъ»^[55].

Въ судебномъ же отношеніи министры постановили предположенія объ устройствѣ новаго порядка судопроизводства надъ виновными въ печатномъ оскорбленіи личной чести; именно, чтобы дѣла о подобныхъ оскорбленіяхъ разсматривались въ судахъ второй степени, такъ какъ отъ судовъ первой степени нельзя ожидать правильной оцѣнки такихъ дѣлъ и удовлетворительнаго постановленія приговоровъ.

Эти предположенія министровъ получили утвержденіе въ законодательномъ порядкѣ и распубликованы въ указѣ Правительствующаго сената 23-го января 1861 года^[56].

Выше мы видѣли уже примѣръ преданія суду, сообразно новому закону, неизвѣстнаго автора статьи «Благотворительность къ празднику», напечатанной въ «Искрѣ».

Но и административныя мѣры имѣли, повидимому, не больше успѣха; по крайней мѣрѣ, 28-го апрѣля 1861 года Главное управленіе цензуры считаетъ нужнымъ разослать новый циркуляръ касательно все той же неукротимой обличительной литературы Напоминая о вышеприведенныхъ циркулярахъ 3-го октября 1859 года и 8-го марта 1860 г., Главное управленіе внушаетъ слѣдующее:

"Несмотря на вышеозначенныя постановленія, воспрещающія положительнымъ образомъ появленіе въ печати личностей, Главное управленіе цензуры усматриваетъ въ журналахъ и газетахъ статьи, описывающія злоупотребленія и проступки разныхъ лицъ, нетолько съ ясными намеками на обстоятельства, могущія вести къ открытію именъ сихъ лицъ, но даже съ поименованіемъ полныхъ ихъ фамилій. Примѣрами подобныхъ отступленій отъ цензурныхъ постановленій могутъ служитъ напечатанныя въ послѣднее время, возбудившія журнальную полемику, статьи о грубыхъ поступкахъ Козлянинова на Николаевской желѣзной дорогѣ и о поступкѣ студента Харьковскаго университета Страхова на маскарадѣ въ Харьковѣ. Въ № 60 же «Московскихъ Вѣдомостей», 28-го истекшаго марта, напечатано извѣстіе о побояхъ, нанесенныхъ маіоромъ Чириковымъ кадету межевого института на улицѣ въ Москвѣ, съ прямо выраженнымъ намѣреніемъ предать общему позору фамилію сего офицера.

«Вслѣдствіе сего, Главное управленіе цензуры считаетъ своею обязанностію подтвердить снова цензурнымъ комитетамъ строго руководствоваться пунктомъ ст. 3 цен. уст., не допуская въ сочиненіяхъ и статьяхъ личностей и не дозволяя ни въ какомъ случаѣ оглашенія подлинныхъ фамилій въ разсказахъ о происшествіяхъ, предосудительныхъ для нравственности приводимыхъ въ нихъ лицъ. Къ сему Главное управленіе цензуры считаетъ нужнымъ присовокупить, что напечатаніе статьи въ одномъ періодическомъ изданіи, не даетъ права къ перепечатанію оной въ другихъ повременныхъ изданіяхъ безъ новаго цензурнаго разсмотрѣнія»^[57].

До какой нервной раздражительности была доведена администрація обличительною литературою, можно судить по тому, что она начала раздражаться всякимъ замѣчаніемъ прессы нетолько порицательнаго, но даже и хвалебнаго характера. Такъ послѣ величественныхъ похоронъ Мартынова «Русскій Инвалидъ» получилъ со стороны С.-Петербургскаго генералъ-губернатора слѣдующее замѣчаніе, напечатанное въ «Полицейскихъ Вѣдомостяхъ»:

"Въ фельетонѣ № 200 газеты «Русскій Инвалидъ», отъ 18-го сентября, въ статьѣ о похоронахъ артиста императорскихъ театровъ Мартынова, между прочимъ напечатано: съ величавшимъ удовольствіемъ исполняю желаніе многихъ лицъ, просившихъ меня выразить печатно благодарность нашей полиціи, которая дѣйствовала въ день похоронъ съ величайшимъ тактомъ и умѣренностью.

«С. Петербургскій военный генералъ-губернаторъ долгомъ поставляетъ объявить симъ редакціи означенной газеты, для руководства, что разсмотрѣніе служебныхъ дѣйствій здѣшней полиціи не подлежитъ вовсе контролю редакціи „Русскаго Инвалида“, не имѣющей права порицать полицію столицы, а слѣдовательно. и права объявлять ей благодарность за ея тактъ».

А. Скабичевскій.

"Отечественныя Записки", № 3—4, 1884

↑ Записка предсѣд. комит. для пересмотра ценз. уст. д. ст. сов. Берге и гл. сего комитета ст. сов. Яценкова, 1862 г. стр. 14—15.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 62,
↑ Ibid. 68.
↑ Ibid. стр. 64.
↑ Ibid. 65,
↑ «Русскій Архивъ», 1879 г., № 11, стр. 267.
↑ «Русская Старина», 1882 г., № 4, стр. 287.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 66.
↑ «Русская Старина», 1882 г., № 2, стр. 484—490.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 69—71.
↑ Сборн. постановл. и распоряж. по ценз., стр. 413.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 73.
↑ Ibid., стр. 71.
↑ Ibid., стр. 76.
↑ Ibid, стр. 72.
↑ «Сборн. ценз. постан.», стр. 414.
↑ «Сборн. постан. по ценз.», стр. 412.
↑ Ibid., стр. 412.
↑ Ibid., стр. 413.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 76.
↑ Сборн. ценз. постанов., стр. 418.
↑ Истор. свѣд. о д. в. Р. стр. 78.
↑ Сборн. постановл. по ценз. стр. 423.
↑ Ibid. стр. 400 и 425.
↑ Сборникъ постановл. по ценз., стр. 427.
↑ Ibid., стр. 427.
↑ Сборн. постановл. по ценз., стр. 430.
↑ «Русск. Архивъ» 1879 г. № 11, стр. 273—276.
↑ Сборн. постапов. ценз., стр. 431.
↑ Сборникъ постановл., по ценз. стр. 436.
↑ Ibid, стр. 439.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 80.
↑ Сборн. распоряж. по ценз. стр. 420.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Р, стр. 80, и Сборн. распор. стр. 421.
↑ Сборн. постановл., стр. 422.
↑ Ibid. стр. 426.
↑ Ibid, стр. 427.
↑ Ibid., стр. 428.
↑ Сборн. постановл., стр. 440.
↑ Сбор. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 82.
↑ Сборн. пост. по ценз., стр. 457.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 74.
↑ Сборн. постанов., стр. 476.
↑ Истор. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 83.
↑ Сборн. постановл, стр. 429.
↑ Ibid., стр. 434.
↑ Ibid. стр. 442.
↑ Ibid. стр. 447.
↑ «Рус. Стар». 1875 г., № 9, стр. 148—151.
↑ Сборникъ постанов., стр. 447.
↑ «Русская Старина» 1875, № 9, стр. 159.
↑ Сборн. постановл., стр. 449.
↑ Сборн. постановл., стр. 407.
↑ Сборн. постановл., стр. 450.
↑ Ibid. стр. 452.
↑ Записка Д. С. С. Берте, стр. 20.
↑ Сборн. постановл. стр. 459.

[1] Записка предсѣд. комит. для пересмотра ценз. уст. д. ст. сов. Берге и гл. сего комитета ст. сов. Яценкова, 1862 г. стр. 14—15.

[2] Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 62,

[3] Ibid. 68.

[4] Ibid. стр. 64.

[5] Ibid. 65,

[6] «Русскій Архивъ», 1879 г., № 11, стр. 267.

[7] «Русская Старина», 1882 г., № 4, стр. 287.

[8] Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 66.

[9] «Русская Старина», 1882 г., № 2, стр. 484—490.

[10] Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 69—71.

[11] Сборн. постановл. и распоряж. по ценз., стр. 413.

[12] Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 73.

[13] Ibid., стр. 71.

[14] Ibid., стр. 76.

[15] Ibid, стр. 72.

[16] «Сборн. ценз. постан.», стр. 414.

[17] «Сборн. постан. по ценз.», стр. 412.

[18] Ibid., стр. 412.

[19] Ibid., стр. 413.

[20] Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 76.

[21] Сборн. ценз. постанов., стр. 418.

[22] Истор. свѣд. о д. в. Р. стр. 78.

[23] Сборн. постановл. по ценз. стр. 423.

[24] Ibid. стр. 400 и 425.

[25] Сборникъ постановл. по ценз., стр. 427.

[26] Ibid., стр. 427.

[27] Сборн. постановл. по ценз., стр. 430.

[28] «Русск. Архивъ» 1879 г. № 11, стр. 273—276.

[29] Сборн. постапов. ценз., стр. 431.

[30] Сборникъ постановл., по ценз. стр. 436.

[31] Ibid, стр. 439.

[32] Истор. свѣд. о ценз. въ Россіи, стр. 80.

[33] Сборн. распоряж. по ценз. стр. 420.

[34] Истор. свѣд. о ценз. въ Р, стр. 80, и Сборн. распор. стр. 421.

[35] Сборн. постановл., стр. 422.

[36] Ibid. стр. 426.

[37] Ibid, стр. 427.

[38] Ibid., стр. 428.

[39] Сборн. постановл., стр. 440.

[40] Сбор. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 82.

[41] Сборн. пост. по ценз., стр. 457.

[42] Истор. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 74.

[43] Сборн. постанов., стр. 476.

[44] Истор. свѣд. о ценз. въ Р., стр. 83.

[45] Сборн. постановл, стр. 429.

[46] Ibid., стр. 434.

[47] Ibid. стр. 442.

[48] Ibid. стр. 447.

[49] «Рус. Стар». 1875 г., № 9, стр. 148—151.

[50] Сборникъ постанов., стр. 447.

[51] «Русская Старина» 1875, № 9, стр. 159.

[52] Сборн. постановл., стр. 449.

[53] Сборн. постановл., стр. 407.

[54] Сборн. постановл., стр. 450.

[55] Ibid. стр. 452.

[56] Записка Д. С. С. Берте, стр. 20.

[57] Сборн. постановл. стр. 459.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

[31]

[32]

[33]

[34]

[35]

[36]

[37]

[38]

[39]

[40]

[41]

[42]

[43]

[44]

[45]

[46]

[47]

[48]

[49]

[50]

[51]

[52]

[53]

[54]

[55]

[56]

[57]