ОЧЕРКИ ПО ИСТОРІИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ.
править(Продолженіе *).
- ) См. «Міръ Божій», № 5, май 1895 г.
Очеркъ второй. Экономическій бытъ.
правитьНатуральное и денежное хозяйство. — Характеръ Натуральнаго хозяйства древней Руси. — Эксплуатація зоологическихъ богатствъ. — Истощеніе центра и перенесеніе зоологической эксплуатаціи на окраины. — Медленность перехода къ земледѣльческой культурѣ. — Экстенсивныя системы древне-русскаго, земледѣлія. — Постепенное истощеніе почвы въ центрѣ и на окраинахъ. — Причины замедленія перехода къ интенсивнымъ системамъ послѣ освобожденія крестьянъ.
Въ началѣ нынѣшняго столѣтія на Кузнецкомъ мосту, на самомъ бойкомъ мѣстѣ, стоялъ большой барскій домъ. Передъ домомъ оставался незастроеннымъ просторный дворъ, по обѣ стороны котораго, также какъ и позади барскаго дома, тянулись многочисленныя барскія службы: людскія, поварня, конюшни и сараи, кладовыя и амбары. Богатый владѣлецъ дома мало однако же приносилъ дохода московскимъ лавкамъ и магазинамъ, такъ какъ все у него было свое, а не покупное: провизія привозилась ему цѣлыми обозами изъ крѣпостныхъ деревень, прислуга была тоже своя, крѣпостная, и въ составъ ея входили не только лакеи и горничныя, но и кучера, и повара, и даже музыканты и парикмахеръ. Если бы какимъ-нибудь чудомъ вся Москва исчезла съ своего мѣста, и перестала бы существовать вся Россія, кромѣ крѣпостныхъ деревень владѣльца, то въ барскомъ домѣ на Кузнецкомъ мосту обычная жизнь хозяина съ многочисленными гостями могла бы продолжать свое теченіе, какъ будто нигдѣ и ни чего не измѣнилось.
Не знаю хорошенько, что именно находится теперь на мѣстѣ стараго барскаго дома; вѣроятно, какой-нибудь грандіозный магазинъ, многоэтажная гостинница или банкирская контора. Но что бы тамъ ни находилось теперь, можно навѣрное сказать, что теперешній хозяинъ, будь это собственникъ дома или содержатель магазина и гостинницы, или квартирантъ послѣдняго, — уже не могутъ раздѣлять того философскаго равнодушія, съ какимъ имѣлъ возможность созерцать окружающее ихъ предшественникъ, владѣлецъ крѣпостныхъ деревень. Дѣло въ томъ, что никто изъ нихъ не можетъ быть сытъ предметами своего имущества, — зданіями, сукнами, лампами и т. д.; всѣмъ имъ приходится, чтобы существовать и пользоваться достаткомъ, обращать свой товаръ въ деньги и деньги опять въ товаръ и такъ далѣе до безконечности: другими словами, всѣ они зависятъ отъ покупателя, и всѣ ихъ предпріятія разсчитаны на болѣе или менѣе быстрый обмѣнъ.
Эта перемѣна въ центрѣ Москвы представляетъ намъ въ миніатюрѣ то, что случилось на протяженіи, главнымъ образомъ, нашего вѣка, во всей Россіи, а за много вѣковъ раньше и въ западной Европѣ. Вездѣ экономическая жизнь народовъ начиналась съ такъ-называемаго натуральнаго хозяйства, то-есть такого, которое производитъ свои продукты для самого себя и само всѣ ихъ потребляетъ. Но въ Западной Европѣ уже при переходѣ ютъ среднихъ вѣковъ къ новому времени, съ XIV вѣка началось распаденіе этого натуральнаго хозяйства, и совершилась мало-помалу замѣна его хозяйствомъ мѣновымъ, при которомъ каждый производитель производитъ не все для себя нужное, а выбираетъ какуіо-нибудь одну спеціальность, нужную для всѣхъ, и продукты своей работы, конечно, уже болѣе совершенные, — обмѣниваетъ на нужные для себя продукты работы другихъ спеціалистовъ. Это хозяйство называется еще и денежнымъ, такъ какъ деньги служатъ необходимымъ орудіемъ общаго обмѣна, такъ сказать, общимъ знаменателемъ цѣнности всѣхъ отдѣльныхъ спеціальныхъ работъ, очень трудно сравнимыхъ безъ этого вспомогательнаго средства. Впрочемъ, когда обмѣнъ правильно и прочно устанавливается, тогда это вспомогательное средство постепенно становится излишнимъ: точнѣе говоря, излишнимъ становится всякій разъ мѣнять обмѣниваемые продукты на наличный драгоцѣнный металлъ, — оказывается достаточнымъ опредѣлить ту цифру металла, какую имѣетъ право получить за свой продуктъ владѣлецъ этого продукта, и дать ему документъ, который бы обезпечивалъ ему полученіе этого количества металла. Такимъ образомъ, деньги постепенно замѣняются денежными знаками, равноцѣнность которыхъ съ настоящими деньгами обезпечивается довѣріемъ къ тѣмъ учрежденіямъ или лицамъ, которыя даютъ эти знаки.
Всѣ перечисленныя явленія, свойственныя мѣновому хозяйству, получаютъ тѣмъ большее развитіе, чѣмъ дальше идетъ экономическій ростъ страны; раздѣленіе труда становится все болѣе и болѣе дробнымъ; сложность и быстрота обмѣна все болѣе увеличивается; въ результатѣ общественное довѣріе или кредитъ все болѣе выростаеть, и все болѣе расширяются примѣненія кредита къ различнымъ явленіямъ экономической жизни.
Предъидущій очеркъ долженъ былъ уже подготовить читателя къ тому, что въ исторической жизни Россіи всѣ эти явленія, сопровождающія экономическій ростъ страны, онъ встрѣтитъ гораздо менѣе развитыми и весьма запоздалыми сравнительно съ Западной Европой. Обмѣнъ является, конечно, на самыхъ низшихъ ступеняхъ общественнаго развитія; но, въ общемъ, все наше экономическое прошлое есть время господства не мѣноваго, а натуральнаго хозяйства; въ классѣ землевладѣльческомъ только освобожденіе крестьянъ вызвало окончательный переходъ къ мѣновому хозяйству, а въ классѣ крестьянскомъ натуральное хозяйство процвѣтало бы и до нашего времени, если бы необходимость добыть деньги для уплаты податей не заставляла крестьянина выноситр свои продукты и свой личный трудъ на рынокъ.
Но характеризовать экономическую жизнь Россіи преобладаніемъ натуральнаго хозяйства — далеко еще недостаточно. Натуральное хозяйство можетъ быть разное, а въ нашемъ примѣрѣ помѣщичьяго дома на Кузнецкомъ мосту мы имѣли дѣло съ высоко развитымъ и весьма сложнымъ типомъ натуральнаго хозяйства. Если мы углубимся въ русское прошлое, мы встрѣтимъ тамъ несравненно болѣе элементарные типы.
По свойству человѣческой природы люди не склонны затрачивать на поддержаніе своего существованія больше труда, чѣмъ это безусловно необходимо. Только возрастающее несоотвѣтствіе между потребностями людей и запасами природы заставляетъ людей увеличить количество работы. Такое несоотвѣтствіе можетъ произойти или отъ увеличенія потребностей, или отъ уменьшенія запасовъ. Именно увеличеніемъ потребностей, происходящимъ отъ возростанія числа жителей страны, мы и объясняли раньше необходимость усиливать трудъ, предполагая при этомъ, что количество запасовъ природы остается одно и то же. Но дѣло въ томъ, что и запасы природы не остаются одинаковыми, а параллельно съ увеличеніемъ населенія уменьшаются. Занявши страну съ непочатыми естественными богатствами, населеніе начинаетъ съ того, наиболѣе легкаго средства, — что расхищаетъ эти даровыя или требующія наименьшаго приложенія труда богатства природы. При этомъ прежде всего пускаются въ оборотъ и постепенно истребляются зоологическія богатства края, животное населеніе лѣсовъ и водъ. Затѣмъ подвергаются истощенію ботаническія и почвенныя богатства. Наконецъ, очередь доходитъ до ископаемыхъ минералогическихъ средствъ страны. Всѣ эти природные рессурсы были тронуты въ Западной Европѣ и частью даже истощены еще въ доисторическомъ прошломъ. У насъ процессъ постепеннаго расхищенія ихъ составляетъ основной фонъ нашей Прошлой экономической жизни и проходитъ красной нитью черезъ все наше экономическое развитіе вплоть до настоящаго времени. Чѣмъ долѣе занимало населеніе извѣстную мѣстность, тѣмъ истощеніе природныхъ богатствъ должно было наступить въ ней раньше. Время, когда, напримѣръ; жители Кіевской области занимались звѣроловствомъ, уже древнѣйшему нашему лѣтописцу XI вѣка представлялось отдаленнымъ преданіемъ. На русскомъ сѣверѣ природныя зоологическія богатства сохранялись дольше. Правда, для того, чтобы найти въ Поволжья самыя рѣдкія и цѣнныя пушныя породы, вродѣ черныхъ соболей или чернобурыхъ лисицъ, намъ пришлось бы восходить къ первымъ вѣкамъ нашего государства, ко временамъ арабской торговли IX—"XI вѣка. Но въ томъ же центральномъ Поволжья въ XIV—XV вѣкѣ мы встрѣчаемъ достаточно слѣдовъ, показывающихъ, что зоологическія богатства края продолжали служить основой экономической жизни. Въ старинныхъ грамотахъ постоянно попадаются цѣлыя селенія, спеціальностью которыхъ была эксплуатація этихъ зоологическихъ богатствъ: селенія бобровниковъ, бортниковъ, рыболововъ. На пустынныхъ тогда рѣчкахъ Московской и сосѣднихъ губерній въ большомъ еще количествѣ водились бобры. На мѣстахъ, богатыхъ бобрами, гдѣ-нибудь по Вожѣ или по Клязьмѣ, цѣлыми десятками садились деревни «бобровниковъ», распредѣлявшихъ между собою эти «бобровые гоны». Въ лѣсахъ Московской губерніи уже въ началѣ XV вѣка, по свидѣтельству Герберштейна, не было иныхъ пушныхъ звѣрей, кромѣ зайцевъ; горностая и куницу можно было найти тогда не ближе Волги. Но въ этихъ центральныхъ лѣсахъ, все еще обширныхъ, въ изобиліи водилась дикая пчела, сама себѣ создававшая въ дуплахъ деревьевъ естественные ульи. Рядъ новыхъ поселковъ «бортниковъ» раздѣлилъ между собою эти борти (дуплистыя деревья съ медомъ) на «бортныя ухожья»; медъ и воскъ были однимъ изъ самыхъ распространенныхъ продуктовъ старинной русской добывающей промышленности. Наконецъ, но всему теченію Волги и ея большихъ притоковъ, насколько этотъ бассейнъ былъ заселенъ, существовалъ цѣлый рядъ «рыбныхъ слободъ», населенныхъ «рыболовами».
Легко замѣтить, однако же, что бобры, медъ, воскъ, и даже рыба, если она добывается въ большомъ количествѣ, не могли же потребляться въ тѣхъ хозяйствахъ, въ которыхъ добывались, — что, слѣдовательно, самое существованіе такихъ поселеній какъ бы противорѣчитъ господству натуральнаго хозяйства. Это было бы такъ, конечно, если бы всѣ эти промышленники были свободными людьми и работали на себя. Но въ дѣйствительности всѣ они были слугами мѣстной власти: князья-владѣльцы и, можетъ быть, нѣкоторые крупные собственники давно уже разобрали между собою всѣ эти «бобровые гоны», «бортныя ухожья», «рыбные ѣзы» (затворы), словомъ, всѣ лакомые куски тогдашней народной экономіи. Продукты этихъ промысловъ всѣ, или почти всѣ, потреблялись въ княжескомъ хозяйствѣ. На поддержаніе же собственнаго существованія эти слуги княжескаго дворца должны были имѣть собственную небольшую запашку.
Къ XVII-му вѣку, однако же, упоминаніе о поселеніяхъ бобровниковъ, бортниковъ, становится все рѣже; новые поселки этого характера совсѣмъ перестали возникать въ московскомъ центрѣ. Дѣло въ томъ, что въ теченіи XVI вѣка и къ XVII-му вѣку зоологическія богатства центральной московской Россіи окончательно истощились. Владѣльцы старыхъ бобровыхъ гоновъ, рыбныхъ ловель и бортнаго лѣса расчищали теперь лѣсъ подъ пашню, ставили новые починки, и старыя зоолого-экономическія поселенія превращались въ «пашенныя села». Но, разставшись съ этой ступенью экономическаго развитія въ центрѣ, русское населеніе далеко не разставалось съ ней окончательно. Превратившись въ центрѣ въ населеніе по преимуществу земледѣльческое, оно перенесло теперь свою эксплоатацію зоологическихъ богатствъ на непочатыя окраины. Вслѣдъ за пушнымъ звѣремъ русскій звѣропромышленникъ пошелъ въ Сибирь; бортничество сохранилось у юго-восточныхъ инородцевъ (мордва, чуваши), а на всемъ вновь заселяемомъ юго-востокѣ начался новый періодъ зоолого-промышленной эксплоатаціи. Мы знаемъ изъ предъидущаго очерка, что колонизація юго-востока была вызвана политическими причинами: необходимостью борьбы съ кочевниками; но теперь мы можемъ прибавить и новую, внутреннюю, причину передвиженія населенія на новыя земли. Дѣло въ томъ, что эти новыя земли представляли непочатый край природныхъ богатствъ въ то самое время, когда богатства центра замѣтно оскудѣли. Конечно, эта большая легкость жизни на свѣжей окраинѣ объясняетъ ту необычайную быстроту, съ которой приливалъ народный потокъ на эту окраину, какъ только она становилась сколько-нибудь безопасной отъ набѣговъ. Эти же обстоятельства заставляютъ предположить, что за вторую половину XVI вѣка, когда началась колонизація юговостока, русское населеніе должно было значительно увеличиться; по крайней мѣрѣ, вездѣ въ другихъ мѣстахъ открытіе новыхъ земель и ихъ заселеніе вело за собою усиленное размноженіе населенія.
Во всякомъ случаѣ, та же быстрота заселенія новыхъ окраинъ была причиной того, что періодъ эксплоатаціи зоологическихъ богатствъ продолжался здѣсь сравнительно недолго, и полоса такой эксплоатаціи быстро отодвигалась все далѣе и далѣе на югъ. Въ срединѣ XVI вѣка югъ Кіевской губерніи, вся Полтавская, почти вся Курская и Воронежская — представляютъ такую полосу бобровыхъ гоновъ, рыбныхъ и звѣриныхъ ловель: вездѣ тутъ звѣря бьютъ, бобровъ и рыбу ловятъ. Къ серединѣ XVII вѣка эти мѣстности уже заселены земледѣльческимъ населеніемъ, и полоса звѣропромышленныхъ угодій, такъ-называемыхъ «юртовъ», отодвигается на югъ — за Бѣлгородскую линію. Въ 1622-мъ году все теченіе Донца со всѣми притоками занято, такими угодьями: вся средина Харьковской губерніи состоитъ изъ семи «юртовъ», которые эксплоатируютъ бѣлгородскіе служилые люди. Съ середины вѣка, однако, и сюда, какъ мы знаемъ, приходятъ новые колонисты и занимаютъ, съ согласія правительства, старые «юрты», — не безъ предварительной борьбы съ ихъ старыми владѣльцами. Мы видѣли уже, что правительство пользовалось колонизаціей юга для своихъ военныхъ цѣлей: оно превращало поселенцевъ въ служилыхъ людей и поручало имъ оборону границы. Уже эта раздача «юртовъ» въ помѣстья, вмѣсто пашни, служилымъ людямъ сокращаетъ періодъ эксплоатаціи зоологическихъ богатствъ края; но того же самаго сокращенія правительство добивается и прямо, заставляя всячески новопоселенныхъ служилыхъ людей заняться хлѣбопашествомъ и стараясь повсюду завести собственную казенную запашку. Правительство при этомъ преслѣдовало собственные интересы: значительная часть жалованья служилымъ людямъ платилась въ XVII вѣкѣ натурой — хлѣбомъ: отправляя въ новый край отряды служилыхъ людей, правительство должно было посылать имъ обозы хлѣба до тѣхъ поръ, пока не было или не хватало казеннаго и владѣльческаго хлѣба на мѣстѣ.
Вотъ почему правительство спѣшило здѣсь, какъ и въ Сибири, завести поскорѣе запашки на мѣстѣ. Но это удавалось ему далеко не сразу. Изъ отведеннаго правительствомъ участка только самая небольшая часть разрабатывалась подъ пашню, а остальная оставалась «дикимъ полемъ», или продолжала эксплоатироваться, какъ угодье. Въ Воронежѣ, напримѣръ, въ 1615 году каждый владѣлецъ пахалъ только по 1 1/2 десятины (въ каждомъ полѣ, считая пашню «наѣздомъ»), а «дикаго» (то-есть, не распаханнаго) поля было у каждаго по 25 десятинъ. Въ Осколѣ (1615 г.) распахано на каждаго менѣе десятины, а дикаго поля приходится по 30 десятинъ. По стольку же имѣли и бѣлгородскіе служилые люди; но пашня въ этомъ числѣ почти вовсе отсутствовала: «за пашню» имъ было дано въ помѣстье «1 островокъ, 7 юртовъ съ озерки и съ упалыми (то-есть, впадающими) рѣчками и съ бортными ухожьи и съ рыбными и съ звѣриными ловлями», разбросанными на разстояніи десятковъ верстъ отъ Бѣлгорода. Только постепенно въ теченіе XVII-го вѣка угодья и дикое поле разрабатывались подъ пашню.
Къ XVIII вѣку оставалось, однако, все еще много мѣста для звѣропромышленной и рыболовческой эксплуатаціи. Полный просторъ для такой эксплуатаціи представляли Екатеринославская губернія и нижнее Поволжье, тогда еще вовсе незаселенныя. Затѣмъ, два казачьихъ войска: Запорожская сѣчь на юго-западѣ и донское казачество на юго-востокѣ, на весь вѣкъ сохранили характеръ огромныхъ рыболовныхъ и звѣропромышленныхъ артелей. До самаго своего уничтоженія въ 1775 г., большая часть «войска запорожскаго низового» ежегодно весною собиралась и бросала между своими куренями «лясы» (жребій) на рѣчки. Затѣмъ, ватаги промышленниковъ отправлялись въ тѣ мѣста, которыя доставались ихъ куренямъ по жребію и оставались тамъ на все лѣто. Для защиты промышленниковъ отъ возможныхъ нападеній посылались каждое лѣто особыя команды куренныхъ казаковъ, получавшія за это на свою долю первые десятки наловленной рыбы. Пахали въ Запорожьѣ мало; въ составъ царскаго жалованья, посылавшагося запорожцамъ, входили мука и крупа. Въ 1755 г. кошевой просилъ у императрицы Елизаветы прибавки хлѣбнаго жалованья и мотивировалъ свою просьбу тѣмъ, что «войско запорожское низовое изъ давнихъ лѣтъ и нынѣ хлѣба не пашетъ, да и въ степныхъ мѣстахъ весьма малый родъ бываетъ». не забудемъ, что это говорилось про мѣстности, принадлежащія къ наиболѣе плодороднымъ во всей Россіи. То же самое преобладаніе промышленной эксплуатаціи и отсутствіе хлѣбопашества мы видимъ въ области Донского войска. Еще въ 1690 г. войсковой кругъ посылаетъ въ казацкіе городки по Хопру и Медвѣдицѣ грамоту, въ которой прямо запрещается пахать землю и сѣять хлѣбъ, а «если станутъ пахать, и того бить до смерти и грабить». Въ этомъ оригинальномъ распоряженіи выразился инстинктивный протестъ казачества противъ надвигавшейся изъ Москвы болѣе экстенсивной культуры. Защищая формы своего стараго экономическаго быта, донское войско этимъ самымъ какъ бы защищало свое право на обширные пустыри, которые въ концѣ XVII вѣка начало у него отнимать московское правительство и вольные колонисты. Величайшей измѣной со стороны своихъ былъ, съ этой точки зрѣнія, именно переходъ къ земледѣлію отъ эксплуатаціи природныхъ богатствъ края.
Такимъ образомъ, донскому казачеству приходилось посылать изъ Москвы «хлѣбное жалованье», и здѣсь средства къ жизни добывались промышленной эксплуатаціей «юртовъ», подѣленныхъ тутъ разъ навсегда между «станицами»: каждый въ угодьи своей станицы имѣлъ право «всякіе промыслы чинить», «запоръ запирать» (на рѣкахъ для рыбной ловли), «звѣря бить», «рыбу ловить» и т. д. Такимъ образомъ, только уже въ нашемъ вѣкѣ эти богатѣйшія области Россіи сдѣлались земледѣльческими. И опять, исчезнувши здѣсь, разработка зоологическихъ богатствъ была перенесена на дальнѣйшую окраину: артельное производство рыболовнаго промысла всѣмъ войскомъ сохранилось до нашихъ дней у войска уральскаго; хлѣбопашество появилось, правда, и въ этомъ краѣ, но лишь въ двадцатыхъ годахъ нашего вѣка и до сихъ поръ еще стоитъ на низкой степени развитія.
Такимъ образомъ, къ нашему общему наблюденію, что экономическое прошлое Россіи представляется временемъ господства натуральнаго хозяйства, мы можемъ теперь прибавить еще тотъ выводъ, что натуральное хозяйство древней Россіи было наименѣе интенсивнымъ, т.-е. требовало наименьшаго напряженія труда, что оно было, напротивъ, въ высшей степени экстенсивнымъ, довольствовалось потребленіемъ даровыхъ продуктовъ природы, истощило эти продукты въ центрѣ только къ концу XVI в., чѣмъ далѣе на югъ (и востокъ) тѣмъ позднѣе, а на нѣкоторыхъ окраинахъ далеко не истощило и понынѣ. Только истощивъ зоологическія богатства страны, населеніе сдѣлалось окончательно земледѣльческимъ, т.-е. перешло къ трудовому добыванію своихъ пищевыхъ продуктовъ.
Но и въ этой области, въ области земледѣльческой культуры, русское населеніе ограничивалось до сихъ поръ наименьшей затратой труда, и употреблявшіяся имъ системы земледѣлія суть наиболѣе экстенсивныя. Даровыя силы природы и здѣсь прежде всего пускались въ оборотъ и расходовались безвозвратно, и только истощеніе почвы заставляло населеніе обратиться къ менѣе хищническому хозяйству. На всемъ русскомъ крайнемъ сѣверѣ мы не можемъ, впрочемъ, прослѣдить этого процесса, такъ какъ развитіе земледѣлія, по мѣстнымъ условіямъ края, не пошло тамъ до сихъ поръ дальше первыхъ шаговъ (подсѣчная система). Съ тѣхъ поръ, какъ Герберштейнъ отмѣтилъ тамъ «рѣдкость или почти совершенное отсутствіе хлѣбнаго потребленія», общее количество запашки, конечно, должно было увеличиться; но и до сихъ поръ площадь пашни и луга составляетъ въ Архангельской губерніи только 0,2 %, въ Вологодской — 3,4 %, въ Олонецкой — 3,8 % общей площади, 8/10 или 9/10 которой покрыты лѣсами. Прежде, какъ и теперь, старая Новгородская область, даже включая самый Новгородъ, не могла прокармливаться собственнымъ хлѣбомъ и если не замѣняла хлѣба «рыбной и звѣриной пищей», по словамъ того же Герберштейна, то должна была питаться привознымъ хлѣбомъ Поволжья.
Другое дѣло въ центральномъ междурѣчьи. Здѣсь періодъ наиболѣе экстенсивнаго земледѣлія проходить раньше, чѣмъ начинаются показанія нашихъ источниковъ. По нашимъ, самымъ древнѣйшимъ свѣдѣніямъ, мы встрѣчаемъ уже здѣсь обычныя и въ наше время три поля: озимое, засѣваемое обыкновенно рожью, яровое, засѣваемое большею частью овсомъ, и паръ. Даже удобреніе пашни навозомъ встрѣчается уже въ извѣстіяхъ конца XV вѣка и начала XVI в., какъ явленіе вполнѣ обычное. Этотъ фактъ показываетъ намъ, что уже въ это время почва московскаго центра до нѣкоторой степени истощилась. Но далѣе на востокъ, во Владимірской, Нижегородской и Рязанской областяхъ, въ началѣ того же XVI в., почва оказывается гораздо свѣжѣе: по свидѣтельству Герберштейна, она превышала плодородіе Московской области и давала часто 20, а иногда и 30 зеренъ на одно зерно посѣва пшеницы; въ Рязанской области даже еще больше. Правда, необходимо вспомнить при этомъ, что Московская область расположена на суглинкѣ, тогда какъ въ Рязанской и Нижегородской области Московское государство захватывало единственный тогда въ его составѣ уголокъ хорошаго чернозема. Но, чтобы давать урожай, указываемый Герберштейномъ, этотъ черноземъ долженъ былъ быть неистощеннымъ. Тотъ же черноземъ въ наше время даетъ, самое большее, урожай самъ-пять пшеницы. Если вѣрить показаніямъ Герберштейна, плодородіе почвы за 3 1/2 вѣка уменьшилось въ четыре раза[1].
Съ середины XVI вѣка русское хозяйство впервые передвинулось на полосу чернозема. Правительство, руководившее колонизаціей, при первомъ же заселеніи вводило здѣсь повсюду московское трехполье. Однако же и въ самомъ центрѣ трехпольная система не успѣла еще въ то время вытѣснить болѣе экстенсивныя культуры. Огромное количество земель, записанныхъ въ правительственныя описи подъ названіемъ «перелога» или «пашни, поросшей лѣсомъ», свидѣтельствуетъ о томъ, что наряду съ трехпольемъ повсюду продолжала еще существовать переложная и подсѣчная система земледѣлія. Даже въ срединѣ XVII вѣка, въ такомъ раціональномъ по тому времени хозяйствѣ, какимъ было хозяйство Б. И. Морозова, и притомъ не только въ нижегородскихъ его имѣніяхъ, но подъ самой Москвой (въ Звенигородскомъ у.) шла ежегодная расчистка и сожиганіе лѣса подъ новую пашню. Но тутъ, надо прибавить, дѣло шло уже объ эсплуатаціи оставшихся неудобныхъ участковъ: лѣсъ сѣкли, «выбирая низкія мѣста», и приказчикъ Морозова сохранилъ намъ одну сценку, живо рисующую характеръ этой эксплуатаціи. «Сѣкли пустошь», докладываетъ онъ какъ разъ изъ подмосковнаго села; «пришло болото и въ немъ вода въ иномъ мѣстѣ выше колѣна, и бочаги — вода по поясъ; какъ кустъ станутъ сѣчь, такъ вода и забрызжетъ; а рабочіе говорятъ: мы-де нанялись не болото сѣчь и не въ водѣ; вотъ заработаемъ харчъ, да и пойдемъ».
На вновь колонизуемомъ юго востокѣ не было никакой надобности такъ выгадывать и тѣсниться. Если московское правительство и заводило здѣсь прямо трехполье на казенной запашкѣ, то это было скорѣе всего просто по старой привычкѣ. По обычаю, и надѣлы, отводившіеся служилымъ людямъ, дѣлились на три поля. Но мы видѣли, что новые колонисты вообще неохотно занимались земледѣліемъ на окраинѣ, предпочитая эксплуатировать непочатыя еще зоологическія богатства края. Естественно, что, поскольку они все-таки принимались за соху, они выбирали болѣе экстенсивную систему земледѣлія. Выбравъ участокъ нетронутаго никѣмъ «дикаго» поля, они распахивали его «наѣздомъ» и возвращались къ нему нѣсколько лѣтъ подрядъ, до полнаго истощенія, чтобы не поднимать новой цѣлины. Затѣмъ, истощенный участокъ на новый рядъ лѣтъ забрасывался, обращался въ перелогъ, или даже снова поросталъ лѣсомъ. Мы имѣемъ всѣ основанія думать, что эта «переложная» система преобладала надъ трехпольной на окраинѣ XVII-го вѣка. Въ XVIII вѣкѣ, вслѣдъ за продвиженіемъ окраины на югъ, туда же продвинулась за нею и переложная система, опять-таки въ сообществѣ съ трехпольной. Оффиціально землевладѣльцы Харьковской, Воронежской, Оренбургской губ. отвѣчаютъ въ срединѣ XVIII вѣка на запросъ Вольнаго Экономическаго Общества, что у нихъ господствуетъ трехполье; но тутъ же оказывается, что они сплошь и рядомъ, «вмѣсто тѣхъ десятинъ, которыя кажутся имъ неплодоносными, поднимаютъ залогъ, т.-е. вспахиваютъ новую землю и старую, покидая, запущаютъ, которая черезъ нѣсколько лѣтъ сама отъ себя утучняется». По наблюденіямъ нашихъ агрономовъ, въ этихъ мѣстностяхъ до самаго послѣдняго времени продолжала существовать улучшенная залежная система; въ своемъ же примитивномъ видѣ она опять передвинулась въ XIX вѣкѣ южнѣе, на новую окраину.
Какъ видимъ, постепенное истощеніе почвы идетъ полосами, слѣдуя за направленіемъ русской колонизаціи. Послѣдней ступенью въ этомъ длинномъ процессѣ расхищенія природныхъ богатствъ почвы было истощеніе — уже въ нашемъ вѣкѣ и почти въ наше время — новороссійскаго степного чернозема. Если вѣрить воспоминаніямъ старожиловъ, этотъ черноземъ еще въ первой половинѣ нашего вѣка, давалъ баснословные урожаи. Но съ тѣхъ поръ онъ сдѣлался предметомъ лихорадочной спекуляціи. Подъ вліяніемъ высокихъ цѣнъ на пшеницу и удешевленія провоза хлѣба къ южнымъ гаванямъ (по вновь построеннымъ желѣзнымъ дорогамъ), хозяева спѣшили увеличить количество посѣвовъ пшеницы въ ущербъ качеству обработки земли подъ посѣвы; притомъ, отъ земли, плохо вспаханной и взбороненной, они требовали нѣсколько лѣтъ подрядъ урожая все той же пшеницы. Другими словами, они при. цѣнили къ этому случаю привычные имъ пріемы переложнаго хозяйства, но безъ періодическаго отдыха пашни. Въ результатѣ получилось, конечно, быстрое истощеніе почвы, заростаніе ея негодными травами и рядъ неурожаевъ. Въ то же время цѣны хлѣба и преимущественно пшеницы, непрерывно возраставшія до средины 70-хъ годовъ, съ этого времени стали такъ же непрерывно падать. Американская пшеница перегнала русскую на англійскомъ и французскомъ рынкахъ, и русское хлѣбное производство, составляющее болѣе половины русскаго вывоза, очутилось передъ кризисомъ. Такимъ образомъ и здѣсь наступилъ, наконецъ, моментъ, когда, истративъ даровыя силы природы, населеніе должно будетъ возмѣстить ихъ усиленнымъ трудомъ. Въ центральныхъ мѣстностяхъ, какъ мы видѣли, этотъ моментъ долженъ былъ наступить гораздо раньше; но пока оставались въ европейской Россіи незанятыя земли и продолжался процессъ колонизаціи, это истощеніе природныхъ богатствъ повело собою лишь пріостановку роста населенія въ центрѣ. Переводъ къ болѣе интенсивнымъ системамъ земледѣлія съ правильнымъ сѣвооборотомъ, съ лучшимъ скотомъ и орудіями, съ искусственнымъ удобреніемъ и орошеніемъ, — словомъ, съ большей затратой капитала въ земледѣліе, — задерживался еще общимъ строемъ крѣпостного хозяйства. Носъ тѣхъ поръ, какъ крестьянское освобожденіе положило конецъ господству натуральнаго хозяйства, улучшеніе культуры стало очередной задачей нашего земледѣлія. Если оно все еще задерживалось до сихъ поръ, то это лишь благодаря послѣдствіямъ того самаго соціальнаго переворота, который сдѣлалъ его окончательно необходимымъ. Къ этимъ послѣдствіямъ мы еще вернемся; но въ нѣсколькихъ словахъ нелишне будетъ напомнить о нихъ теперь же, поскольку они могли повліять на развитіе земледѣльческой культуры. На владѣльческихъ земляхъ это развитіе было отсрочено кризисомъ помѣщичьяго хозяйства, сопровождавшимся ускореннымъ переходомъ изъ рукъ въ руки дворянской земельной собственности. Появленіе на рынкѣ новаго товара, земли, повело на первыхъ порахъ къ коммерческимъ спекуляціямъ на этотъ товаръ и къ самой хищнической эксплуатаціи купленныхъ имѣній новыми собственниками. Въ послѣдніе годы передъ реформой средняя цѣна десятины въ европейской Россіи была 15 % р. Въ 60-хъ годахъ она уже поднялась до 28 руб., въ 70-хъ — равнялась 45 руб., а въ 80-хъ — достигла 70 руб. Конечно, такой быстрый ростъ цѣны на землю объясняется не спекуляціей; напротивъ, самая спекуляція до нѣкоторой степени вызывалась возрастаніемъ цѣнъ. Стоимость земли, помимо общаго оживленія внутренняго рынка, поднималась, главнымъ образомъ, вслѣдствіе повышенія цѣнъ на хлѣбъ подъ вліяніемъ международнаго рынка и вслѣдствіе усиленнаго спроса на землю со стороны крестьянъ. Положеніе крестьянъ послѣ освобожденія объясняетъ всего лучше, почему и усидѣвшіе на своихъ земляхъ хозяева не занялись улучшеніемъ земледѣльческой культуры. Рабочій грудъ крестьянъ, нуждающихся въ заработкѣ, такъ дешевъ, что владѣльцы предпочитаютъ не заводить машинъ. Съ другой стороны, потребность крестьянъ въ землѣ такъ велика, что они готовы дать землевладѣльцу больше, чѣмъ онъ самъ можетъ выручить, хозяйничая на своей землѣ: они уступаютъ ему не только то, что онъ могъ бы получить въ качествѣ прибыли и процента на свой капиталъ, но и часть того, что ему пришлось бы заплатить имъ въ качествѣ заработной платы, если бы они пошли къ нему въ батраки. Такимъ образомъ, весьма значительная часть владѣльческихъ земель арендуется крестьянами; они, конечно, не имѣютъ ни возможности, ни желанія производить какія-либо улучшенія на арендованномъ участкѣ, а всего чаще доводятъ его до полнаго истощенія, за которымъ должно послѣдовать паденіе арендной платы. Такимъ образомъ и этимъ путемъ, какъ всякимъ другимъ, мы приходимъ къ тому же неизбѣжному исходу: къ необходимости перейти къ болѣе интенсивной культурѣ. За послѣднее десятилѣтіе накопилось не мало фактовъ, показывающихъ, что на этотъ путь вступило не только владѣльческое, но даже и крестьянское хозяйство.
Разработка экономической исторіи Россіи едва началась въ наше время и не успѣла дать значительныхъ результатовъ. Основная мысль этого отдѣла (постепенное истощеніе природныхъ богатствъ Россіи) развивается въ статьяхъ А. П. Щапова: Историко-географическое распредѣленіе русскаго населенія въ «Русскомъ Словѣ», 1864, №№ 8—10; 1865, №№ 6—9. Отрывочныя данныя относительно промышленной эксплуатаціи юго-востока можно найти въ сочиненіяхъ по исторіи колонизаціи (см. выше). — См. также: И. А. Соколовскаго. Экономическій бытъ земледѣльческаго населенія Россіи и канонизація юговосточныхъ степей передъ крѣпостнымъ правомъ. Спб., 1878. Для очерка сельскохозяйственной исторіи послужили: И. Н. Миклашевскій. Къ исторіи хозяйственнаго быта Московскаго государства. М., 1894. — И. Е. Забѣлинъ. Большой бояринъ въ своемъ вотчинномъ хозяйствѣ («Вѣстн. Европы», 1871, 1 и 2); имъ же изданныя «Книги посѣвныя, ужинныя и умолотныя въ имѣніи Морозова» («Временникъ Общества Исторіи и Древностей», кн. VII). — H. Н. Оглоблинъ. "Обозрѣніе историко-географическихъ матеріаловъ XVII и нач. XVIII вѣка. («Описаніе докум. и бумагъ моск. архива Мин. Юстиціи», кн. IV). — Ал. Бѣлевскій. Общинное землевладѣніе и землепользованіе, въ «Юрид. Вѣстникѣ», 1888, сентябрь. — А. Ѳ. Фортунатовъ. Сельскохозяйственная статистика европейской Россіи. М., 1893 и его же. Урожаи ржи въ европейской Россіи. М. 1893. — Н. Барышева. Крестьянскія внѣнадѣльныя аренды. Дерптъ, 1892 г. — Кн. Васильчиковъ, Сельскій бытъ и сельское хозяйство въ Россіи. Спб. 1881. — Е. Ермоловъ. Организація полеваго хозяйства, т. І-й. — Свѣдѣнія о цѣнахъ на земли, проданныя съ публ. торга 1854—1859 гг. Спб. 1859. — Matthaei. Die wirthschaftlichen Hilfsquellen Busslands. Dresden, 1883—4.
Пропорція городового населенія Россіи и ея возрастаніе. — Роль домашней промышленности. — Происхожденіе фабричной промышленности; отношеніе въ ней государства въ послѣдніе два вѣка — Причины устойчивости кустарной промышленности въ Россіи. — Измѣненія во внутреннемъ строѣ ея.
Самымъ нагляднымъ признакомъ развитія экономической жизни страны служитъ сосредоточеніе ея населенія въ городскихъ центрахъ. Чѣмъ многочисленнѣе и разнообразнѣе потребности населенія, чѣмъ болѣе у него покупательныхъ средствъ, тѣмъ многочисленнѣе становится и классъ производителей и посредниковъ, удовлетворяющихъ этимъ потребностямъ, — другими словами, тѣмъ болѣе возрастаетъ торгово-промышленный классъ, составляющій главную часть городского населенія, и тѣмъ болѣе, вмѣстѣ съ этимъ, развиваются высшія сферы экономической жизни: промышленность, торговля и кредитъ. Въ наиболѣе передовыхъ въ этомъ отношеніи странахъ Европы населеніе быстро переходитъ отъ сельскихъ занятій къ городскимъ. Во Франціи въ срединѣ этого вѣка четверть всего населенія жила въ городахъ (25 %); теперь земледѣліемъ занимается менѣе половины жителей (48 %). Въ Германіи тоже только 42 % остались при земледѣльческой культурѣ, а въ промышленной Саксоніи это число падаетъ до 20 %. Въ Англіи уже въ срединѣ столѣтія число горожанъ не только сравнялось, но и превысило число сельскихъ жителей (50,8 %). Подобныя пропорціи городского населенія давно уже превосходятъ тотъ размѣръ, который необходимъ, чтобъ удовлетворить внутреннему потребленію страны; производительность главныхъ промышленныхъ центровъ Западной Европы давно уже разсчитываетъ на покупателей не на одномъ только своемъ національномъ, но также и на всемірномъ рынкѣ; въ свою очередь и продукты земледѣлія они должны прикупать у другихъ народовъ. Разъ перейдены такимъ образомъ границы внутренняго обмѣна, дальнѣйшему расширенію производительности почти нѣтъ предѣловъ, пока обезпеченъ сбытъ продуктовъ на международномъ рынкѣ.
Въ Россіи этотъ признакъ экономическаго развитія — количество городского населенія — даетъ очень невыгодныя показанія, какъ можно видѣть изъ слѣдующей таблицы (второй столбецъ означаетъ процентное отношеніе городского населенія ко всему населенію страны; третій столбецъ — абсолютныя цифры городского населенія).
1724 — 3 % — 328 тысячъ.
1782 — 3,1 — 802 "
1796 — 4,1 — 1.301 "
1812 — 4,4 — 1.653 "
1835 — 5,8 — 3.025 "
1851 — 7,8 — 3.482 "
1878 — 9,2 — 6.091 "
1890 — 12,8 — 13.948 "
Въ годъ смерти Петра, слѣдовательно, изъ каждыхъ 100 человѣкъ населенія только 3 человѣка жили въ городѣ: остальные 97 составляли сельское населеніе. Къ концу XVIII вѣка, несмотря на увеличеніе городского населенія въ 5 разъ, эта пропорція измѣнилась очень незначительно: на 4 человѣка горожанъ приходилось 96 сельскихъ жителей. Съ тѣхъ поръ пропорція городского населенія увеличилась втрое (и вчетверо, если считать со времени Петра): вмѣсто 4 % и 3 % теперь живетъ въ городахъ 12,8 % всего населенія[2]. Но и эта пропорція принадлежитъ къ наименѣе выгоднымъ въ Европѣ: только Швеція можетъ въ этомъ отношеніи сравниться съ Россіей.
Приведенныхъ пропорцій городского населенія, однако, далеко недостаточно для характеристики развитія русской промышленности. Онѣ показываютъ только, что промышленность не успѣла переселиться окончательно въ городъ, что раздѣленіе труда между добывающимъ и обрабатывающимъ классомъ не пошло, слѣдовательно, далеко, и что мы должны искать началъ русской промышленности внѣ русскаго города. Когда мы вернемся къ исторіи городского сословія, мы увидимъ, чѣмъ былъ первоначально этотъ городъ; но и теперь, разъ мы уже характеризовали экономическую жизнь старой Россіи, какъ періодъ натуральнаго хозяйства, изъ этой самой характеристики мы можемъ вывести, что занятіе промышленностью носило въ древней Руси вполнѣ домашній характеръ, т. е. сосредоточивалось внѣ города: всякая крестьянская семья сама ткала для себя холстъ изъ собственнаго льна, сама дѣлала свою домашнюю утварь, даже орудія, и покупала только весьма немногое. Въ этомъ своемъ видѣ домашняя промышленность существовала всегда и вездѣ, и повсюду она постепенно вытѣснялась но мѣрѣ развитія мѣнового хозяйства: въ Западной Европѣ раньше, у насъ позже. Но мы должны остановиться нѣсколько на дальнѣйшихъ ступеняхъ развитія той же домашней промышленности. И въ Западной Европѣ, и у насъ съ самыхъ давнихъ поръ домашняя промышленность стала работать не только для внутренняго потребленія семьи, а для сбыта: тамъ и здѣсь появились мѣстныя спеціальныя производства, производимыя домашнимъ способомъ, по возможности, изъ своего матеріала и съ помощью доморощенныхъ орудій. Но судьба этихъ зародышей промышленности у насъ и въ Западной Европѣ была разная. Въ Европѣ быстрый ростъ промышленной жизни, быстрое развитіе техническихъ приспособленій скоро повели къ расширенію размѣровъ этихъ производствъ, къ увеличенію затратъ на матеріалъ и орудія; тѣмъ и другимъ скоро овладѣли лица, способныя производить эти затраты, владѣющія капиталами; капиталистъ сперва продолжаетъ давать работы на домъ, а потомъ соединяетъ работниковъ въ одномъ помѣщеніи и все болѣе замѣняетъ ихъ ручной трудъ, требовавшій личнаго искусства, машинной работой.
Такъ, домашняя форма промышленности превратилась на Западѣ въ капиталистическія формы мануфактуры и фабрики. У насъ же домашняя промышленность до сихъ поръ уцѣлѣла въ своихъ старинныхъ формахъ: суздальскіе богомазы, павловскіе замочники, вологодскіе и устюжскіе мастера по черни и т. д. продолжаютъ работать, какъ работали въ XVII вѣкѣ, и все тѣ же Владимірскіе офени разносятъ ихъ издѣлія по всей православной Руси. Наша мануфактура и фабрика не развилась органически, изъ домашняго производства, подъ вліяніемъ роста внутреннихъ потребностей населенія; она создана была поздно правительствомъ, руководившимся при этомъ какъ своими практическими нуждами (напр., сукнами для арміи), такъ и теоретическими соображеніями о необходимости развитія національной промышленности. И эту теорію и соотвѣтствовавшія ей мѣры правительство Петра заимствовало у господствовавшей тогда на Западѣ политико-экономической школы меркантилистовъ. Старинные русскіе кустари при этомъ были забыты, и новая форма производства перенесена съ Запада готовою. Въ странѣ безъ капиталовъ, безъ рабочихъ, безъ предпринимателей и безъ покупателей эта форма могла держаться только искусственными средствами и могла привиться благодаря продолжительному и усиленному покровительству. Рабочіе даны были фабрикантамъ даровые, въ лицѣ приписанныхъ къ заводамъ крѣпостныхъ; покупатели даны были обязательные, путемъ предоставленія монополіи и путемъ устраненія съ рынка однородныхъ иностранныхъ продуктовъ, облагавшихся тяжелыми ввозными пошлинами. Однако же, русская промышленность далеко не сразу воспользовалась предоставленными ей преимуществами. На первыхъ порахъ покровительственный тарифъ не столько поощрилъ промышленность, сколько стѣснилъ торговлю первая еще не успѣла почувствовать его выгодъ, тогда какъ послѣдняя испытывала очень реальныя неудобства. Такимъ образомъ, первый вашъ охранительный тарифъ (1724 года) къ общему удовольствію замѣненъ былъ вскорѣ гораздо болѣе льготнымъ тарифомъ 1731 года. Какіе скудные плоды принесли первыя усилія создать путемъ покровительства національную промышленность, видно изъ результатовъ правительственнаго «освидѣтельствованія» фабрикъ въ 1730-хъ годахъ. Многіе фабриканты оказались при этой повѣркѣ «подложными»: они держали фабрики и заводы только для вида, чтобы пользоваться привилегіями, предоставленными мануфактуристамъ. Сенатъ «отрѣшилъ», было, этихъ «недѣйствительныхъ» фабрикантовъ, но кабинетъ рѣшилъ оставить за ними ихъ права и «обнадежить» продолженіемъ покровительства, если они захотятъ превратиться въ «дѣйствительныхъ». Это обстоятельство объясняетъ, почему въ спискѣ 300 важнѣйшихъ фабрикъ, существовавшихъ въ 1780 году, мы находимъ, только 22 уцѣлѣвшихъ отъ петровскаго времени; между тѣмъ, общее количество фабрикъ и заводовъ, открытыхъ при Петрѣ, доходило до сотни[3]. Двѣ трети фабрикъ 1780 года, почти 200 изъ трехсотъ, возникли въ промежутокъ отъ Петра до Екатерины II (включая 1762 годъ). Помимо усиленнаго покровительства отдѣльнымъ предпринимателямъ, это возрастаніе объясняется перемѣной въ тарифѣ 1731 года. По соображеніямъ болѣе финансовымъ, чѣмъ покровительственнымъ, на привозные товары была наложена новая 13 % пошлина, долженствовавшая замѣнить собой уничтоженныя въ 1753 году внутреннія таможенныя пошлины. Благодаря этой прибавкѣ, значительно сократился ввозъ въ Россію заграничныхъ тканей (бумажныхъ, льняныхъ, шерстяныхъ и шелковыхъ) и галантерейныхъ товаровъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ явилась потребность въ русскихъ издѣліяхъ этого рода. Изъ 211 фабрикъ, удовлетворявшихъ этому спросу въ 1780 году, только 17 возникло при Петрѣ, и 149 — отъ Петра до Екатерины II.
Съ воцареніемъ Екатерины II русская промышленность вступила въ новый фазисъ развитія. Екатерина покончила съ системой личныхъ монополій и очень послѣдовательно проводила систему свободной внутренней конкурренціи. Правительство перестало смотрѣть на занятія фабрикой, какъ на своего рода службу, и, закрывая въ 1780 году Мануфактуръ-коллегію, Екатерина открыто заявила объ этой перемѣнѣ правительственной точки зрѣнія. «Установленіе Мануфактуръ-коллегіи», говорилось въ указѣ, «имѣло начало свое въ такое еще время, когда къ распространенію полезныхъ рукодѣлій и фабрикъ недовольнымъ побужденіемъ казался собственный каждаго въ томъ прибытокъ, но старанія правительства простирались и на изъятія всякихъ предубѣжденій». Теперь напротивъ, «всѣмъ подданнымъ нашимъ въ заведеніяхъ становъ и рукодѣлій столь безпредѣльная дана отъ васъ свобода, что не стѣсняются уже они ни частнымъ испрошеніемъ на то дозволенія, ни надзираніемъ за дѣломъ рукъ ихъ, гдѣ собственная каждаго польза есть лучшее и надежнѣйшее поощреніе». На этомъ основаніи Екатерина «подтверждаетъ», «чтобы принадлежащія частнымъ людямъ собственно фабрики и мануфактуры не инако разумѣемы были, какъ собственное имѣніе, которымъ каждый мажетъ свободно распоряжаться, не требуя никакого дозволенія отъ начальства».
Этотъ характерный указъ отмѣчаетъ тотъ моментъ, когда для развитія русской фабричной промышленною перестало быть нужнымъ правительственное понужденіе. Но отсюда еще вовсе не слѣдуетъ, чтобы эта промышленность тогда же перестала нуждаться и въ правительственной поддержкѣ. Первый изъ тарифовъ Екатерины (1766), правда, нѣсколько понизилъ ввозныя пошлины; но слѣдующими двумя (1782 и 1797) ввозъ опять былъ затрудненъ; всѣми тремя одинаково поощрялся привозъ иностраннаго сырья, нужнаго для русскихъ фабрикъ, и задерживался привозъ иностранныхъ фабрикатовъ, которые могли конкуррировать съ продуктами отечественной промышленности. Огражденная отъ иностраннаго соперничества и предоставленная внутренней конкурренціи, русская промышленность быстро двинулась впередъ: явилось значительное количество мелкихъ фабричныхъ предпріятій, успѣшно соперничавшихъ съ болѣе крупными и сбивавшихъ цѣну продуктовъ. При вступленіи Екатерины на престолъ въ Россіи "5ыло около 500 фабрикъ; въ годъ ея смерти ихъ уже насчитывалось 2.000.
Дальнѣйшій ростъ количества фабрикъ и наемныхъ рабочихъ въ нашемъ вѣкѣ виденъ будетъ изъ слѣдующей таблицы:
|
|
| |
| 1804 |
|
|
| 1825 |
|
|
| 1850 |
|
|
| 1887 |
|
|
- ) Сверхъ того, мелкихъ заводовъ, производящихъ менѣе чѣмъ на 1.000 р., 54.468 съ 91.681 рабочимъ. Число рабочихъ въ текстѣ ниже дѣйствительности, такъ какъ изъ обложенныхъ акцизомъ отраслей промышленности нѣтъ данныхъ (въ Сборникѣ Центр. Стат. Комитета) о рабочихъ на винокуренныхъ, пивоваренныхъ и табачныхъ заводахъ и фабрикахъ. Общая цифра рабочихъ въ Россіи исчисляется почти въ 11/2 милліона.
За все это время покровительство государства не только не ослабѣло, но, напротивъ, достигло своего апогея. «Либеральный», фритредерскій тарифъ 1819 года, ограничившій число запрещенныхъ товаровъ для ввоза пятью, для вывоза тремя, былъ единственнымъ исключеніемъ. Совпавши съ общей перемѣной политики ими. Александра, а также и съ экономическими послѣдствіями континентальной системы, сократившей спросъ на русское сырье, этотъ тарифъ не просуществовалъ и трехъ лѣтъ. «Продукты имперіи не находятъ болѣе рынковъ за-границей, мануфактуры ея крайне подавлены, монета быстро утекаетъ въ отдаленныя страны, солиднѣйшіе торговые дома находятся въ опасности; сельское хозяйство и торговля, также какъ и фабричная промышленность стоять на краю банкротства»: такъ изображалъ положеніе дѣла правительственный циркуляръ, и выводилъ отсюда то заключеніе, что «Россія вынуждена оставить систему независимой торговли»[4]. Въ 1822 году изданъ былъ запретительный тарифъ графа Каверина, дѣйствовавшій, съ нѣкоторыми измѣненіями, до средины нашего столѣтія. Этотъ тарифъ впервые создалъ наиболѣе значительную въ Россіи, и наиболѣе нуждавшуюся всегда въ правительственной опекѣ, хлопчатобумаждую промышленность. Это былъ первый опытъ русскихъ, предпринимателей съ машиннымъ производствомъ въ широкихъ размѣрахъ. Онъ быстро повелъ за собою и тѣ послѣдствія, которыя свойственны европейскому индустріализму, вскормленному тою же хлопчатобумажной промышленностью: перепроизводство и кризисы. Уже въ 30-хъ годахъ фабриканты должны были не разъ считаться съ паденіемъ цѣнъ и затрудненіемъ сбыта. Въ 1839 году ихъ спасло введеніе серебрянаго рубля; въ 1841 они выхлопотали себѣ возвышеніе запретительной пошлины въ полтора раза. Съ помощью такихъ героическихъ средствъ хлопчатобумажная промышленность продолжала процвѣтать. Представители русскаго капитала заботились, однако, не столько о развитіи и улучшеніи производства, сколько объ удержаніи за собой баснословнаго дохода, обезпеченнаго имъ запретительнымъ тарифомъ. Уже въ 30-хъ годахъ правительство собиралось принять противъ этого мѣры и грозило производителямъ допущеніемъ конкурренціи. Наконецъ, тарифъ 1850 года рѣшительно покончилъ съ господствомъ запретительной системы Канкрина и ограничилъ доходы фабрикантовъ половиной прежняго (15 % вмѣсто 30 %). Правительство снова, хотя и нерѣшительно, начинало склоняться къ свободной торговлѣ; тарифъ 1857 года пошелъ въ этомъ направленіи еще дальше тарифа 1850 г. Одного ожиданія такого поворота было достаточно, чтобы русскіе предприниматели сократили свои обороты; а послѣдовавшее затѣмъ освобожденіе крестьянъ, поднявшее цѣну на трудъ, и хлопковый кризисъ, вызванный американской войной, привели къ закрытію многихъ фабрикъ и къ сокращенію числа рабочихъ въ другихъ. Всего этого было достаточно, чтобы остановить дальнѣйшее развитіе фритредерскихъ тенденцій. Фабриканты были приглашены участвовать въ пересмотрѣ тарифа; въ результатѣ этого пересмотра изданъ былъ новый, умѣренно-покровительственный, тарифъ 1869 года. Предприниматели добивались, однако, большаго: они хотѣли, чтобы высота пошлины на ввозные товары не зависѣла отъ колебаній русскаго рубля, т. е. не понижалась съ пониженіемъ его курса. Интересъ казны, получавшей пошлину, въ этомъ случаѣ совпадалъ съ интересами промышленниковъ: такимъ образомъ, въ 1876 году, въ ожиданіи войны и связанныхъ съ нею финансовыхъ затрудненій, рѣшено было взимать таможенныя пошлины золотомъ. При тогдашнемъ курсѣ кредитнаго рубля, это повышало размѣры пошлины на цѣлую треть сравнительно съ тарифомъ 1869 года; а при дальнѣйшемъ паденіи курса повышеніе становилось еще значительнѣе. Золотая пошлина возвращала, такимъ образомъ, русской промышленности то положеніе, котораго лишили ее тарифы 50-хъ годовъ; естественно, что она вызвала новое оживленіе промышленности, увеличеніе количества фабрикъ и расширеніе ихъ оборотовъ. Достаточно вспомнить, однако, что оживленіе это поддерживалось усиленными выпусками бумажекъ, чтобы увидѣть, какъ оно было непрочно. Неурожай 1880 года снова грозилъ финансовымъ кризисомъ казначейству и экономическимъ кризисомъ — промышленности: и снова исходъ, благопріятный для обоихъ, былъ найденъ въ повышеніи пошлинъ (на 10 % въ 1881 году).
Такимъ образомъ, до самаго послѣдняго времени русская фабричная промышленность не вышла изъ-подъ правительственной опеки. Значить ли это, что она дѣйствительно еще не можетъ, или же только, что она не хочетъ обходиться безъ поддержки со стороны государства? Есть ли такое положеніе только временное, — и тогда, скоро ли оно кончится, — или же постоянное, и тогда стоитъ ли вообще поддерживать индустріализмъ въ Россіи? Эти вопросы ставились и возбуждали нескончаемые споры, по крайней мѣрѣ, втеченіе цѣлаго столѣтія. Жизнь шла своимъ чередомъ и существенно видоизмѣняла всѣ данныя для ихъ разрѣшенія. Вызванная къ жизни государственными потребностями и правительственными теоріями, русская фабрика уже ко времени Екатерины II стала отвѣчать дѣйствительнымъ потребностямъ русскаго населенія. Но тутъ какъ разъ начался исполинскій ростъ европейскаго машиннаго производства, а вмѣстѣ съ тѣмъ обострилась борьба за сбытъ продуктовъ этого производства на международномъ рынкѣ. Захваченная врасплохъ, русская промышленность поспѣшно оградила себя высокимъ барьеромъ, за которымъ ей жилось еще лучше, чѣмъ прежде, и по прежнему не нужно было думать о завтрашнемъ днѣ. Съ тѣхъ поръ, однако, русскій экономическій быть успѣлъ также совершенно преобразиться. Мѣновое хозяйство послѣ крестьянской реформы могло торжествовать окончательную побѣду надъ натуральнымъ. Съ каждымъ годомъ Россія все болѣе укрѣплялась на новой ступейи экономической жизни, на которой индустріализмъ являлся необходимымъ продуктомъ внутренняго развитія. Облегченіе обмѣна и увеличеніе внутренняго потребленія, умноженіе капиталовъ и широкое развитіе кредита должны были постепенно приблизить русскую промышленность къ тому нормальному положенію, въ которомъ находится европейская. Вмѣстѣ съ тѣмъ и права ея на особое попеченіе со стороны государства должны были сильно уменьшиться.
При этихъ условіяхъ, декретировать отмѣну русскаго капитализма или предсказывать ему естественную смерть — было бы уже нѣсколько поздно. Факты, подбираемые въ доказательство этого утвержденія, могутъ доказать только, что русскій капитализмъ все еще переживаетъ переходное время, и что ему, во всякомъ случаѣ, очень далеко до западно-европейскаго, Изъ этихъ фактовъ мы остановимся здѣсь только на одномъ, самомъ крупномъ: и русской кустарной промышленности.
Дѣло въ томъ, что на полтора милліона, самое большее, фабричыхъ рабочихъ — въ Россіи существуетъ до сихъ поръ никакъ не менѣе четырехъ милліоновъ крестьянъ, занимающихся обрабатывающей промышленностью у себя въ деревнѣ, и въ то же время не бросающихъ земледѣлія. Это — тотъ самый классъ, изъ котораго выросла, какъ мы говорили, европейская фабрика, и который нисколько не участвовалъ (вѣрнѣе сказать, очень мало участвовалъ) въ созданіи русской. Вмѣсто того, чтобы быть поглощеннымъ фабрикой, этотъ классъ не только продолжаетъ существовать, но даже увеличивается въ числѣ, овладѣваетъ новыми отраслями занятій, успѣшно соперничаетъ съ фабрикой, и даже въ нѣкоторыхъ случаяхъ ее побиваетъ. Чѣмъ же объяснить такое видимое противорѣчіе факту развитія капитализма?
Изслѣдователи давно указали тѣ причины, которыми объясняется живучесть и способность къ развитію нашей кустарной промышленности. Помимо слабости экономическаго развитія и незначительности капиталовъ, которыми обусловливается существованіе домашней промышленности въ извѣстный періодъ во всѣхъ странахъ, въ нашемъ отечествѣ существуютъ особыя причины, заставляющія значительную часть земледѣльческаго населенія заниматься домашней промышленностью. Причины эти двоякія: климатическія и финансовыя. По свойству нашего климата русское земледѣліе поставлено въ менѣе благопріятныя условія, чѣмъ западное. Чѣмъ далѣе къ востоку на одной и той же географической широтѣ, чѣмъ лѣто позднѣе начинается и ранѣе кончается. Уменьшеніе продолжительности лѣта вознаграждается, правда, его большей знойностью, такъ что одни и тѣ же земледѣльческія растенія вызрѣваютъ на востокѣ скорѣе, чѣмъ на западѣ. Но это ведетъ къ тому неудобству, что приходится на короткомъ промежуткѣ времени напрягать гораздо больше рабочей силы: въ 4 мѣсяца нужно бываетъ сдѣлать тѣ же земледѣльческія работы, которыя на западѣ можно разложить на семь: въ результатѣ то же дѣло, которое тамъ можетъ быть сдѣлано четырьмя рабочими, у насъ требуетъ семерыхъ. Зато въ остальные 8 мѣсяцевъ не приходится дѣлать никакого дѣла, относящагося къ земледѣлію, и рабочій трудъ можетъ быть употребленъ на другое занятіе. Эта возможность вести наряду съ земледѣліемъ другія занятія становится необходимостью въ тѣхъ случаяхъ и въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ земледѣліе мало даетъ дохода и не покрываетъ обязательныхъ расходовъ крестьянскаго хозяйства (т. е. прежде всего податей). Позднѣе мы увидимъ, что въ такомъ положеніи находится вся центральная полоса Россіи; вотъ почему домашняя промышленность и отхожіе промыслы наряду съ земледѣліемъ стали здѣсь уже съ давнихъ поръ необходимымъ вспомогательнымъ рессурсомъ крестьянина. Крестьянинъ-ярославецъ уже передъ крестьянскимъ освобожденіемъ изъ каждаго заработаннаго имъ рубля только 37 копеекъ получалъ собственно съ земледѣлія, остальными 63 копейками онъ былъ обязанъ промысламъ; а въ приволжскихъ мѣстностяхъ эта доля дохода, получавшаяся съ промысла, доходила до 88 копеекъ, и только 12 коп. оставалось на долю земледѣлія. И притомъ, чтобы заработать эти 63—88 копѣекъ, крестьянинъ вовсе не долженъ былъ идти въ городъ. Какъ разъ въ центральныхъ губерніяхъ было въ то время всего 6 % городского населенія, тогда какъ въ земледѣльческой черноземной полосѣ число горожанъ доходило 8 1/2%, слѣдовательно, центральная промышленность оставалась по преимуществу сельской. Эта промышленность могла существовать и соперничать съ фабричной (и даже съ городскими ремесленниками), именно благодаря своей первобытной простотѣ, при которой отъ производителя не требовалось никакихъ почти предварительныхъ затратъ капитала на помѣщеніе, орудія и матеріалъ. Это обстоятельство, а также и то, что кустарныя издѣлія такого промышленника были для него не единственнымъ средствомъ существованія, а только вспомогательнымъ заработкомъ, занимавшимъ его досугъ, все равно пропадавшій даромъ, — эти обстоятельства и давали ему возможность продавать свои произведенія по чрезвычайно низкой цѣнѣ. Вотъ почему не только удержалась, но даже продолжала развиваться въ Россіи такая, повидимому, архаичная форма промышленности, какъ кустарное производство.
Если, однако, ближе всмотрѣться въ дѣло, то окажется, что и архаичность вовсе не есть неизмѣнный спутникъ кустарныхъ промысловъ. Прежде всего, далеко не всѣ отрасли кустарнаго производства есть остатокъ отдаленной старины. Весьма многія возникли не раньше нашего столѣтія, какъ продуктъ общаго промышленнаго оживленія вѣка. Затѣмъ, примитивный характеръ кустарной техники большею частью держится только спросомъ на издѣлія привычнаго типа; слѣдуя измѣненіямъ спроса, кустарныя издѣлія могутъ достигать высокаго техническаго совершенства и снова возвращаться къ первобытной грубости работы. Наконецъ, что самое главное, домашняя форма промышленности цѣлымъ рядомъ неуловимыхъ переходовъ можетъ приближаться къ капиталистической, и даже переходить въ нее. Кустари не участвовали, конечно, въ созданіи петровской фабрики; но процессъ превращенія мелкихъ заведеній въ крупныя совершается на всякомъ шагу и во всякое время. Точно также, какъ на западѣ, этотъ процессъ происходитъ двумя различными путями: путемъ непосредственнаго разрыва кустарей съ земледѣліемъ и превращенія ихъ въ фабричныхъ рабочихъ, и — еще чаще — замаскированнымъ путемъ раздачи работы на домъ. Одинъ изслѣдователь еще въ началѣ 80-хъ годовъ разсчитывалъ, что 86,5 % кустарныхъ издѣлій Московской губерніи и 96 % двухъ уѣздовъ Владимірской находятся въ рукахъ крупныхъ предпринимателей. Такимъ образомъ, будущему кустарной промышленности угрожаетъ въ настоящее время не столько фабричная конкуренція и развитіе машинной техники, сколько капитализація мелкихъ предпріятій. Несомнѣнно, существуетъ въ кустарной промышленности стремленіе предупредить этотъ исходъ путемъ добровольной коопераціи; но до сихъ поръ попытки коопераціи встрѣчались не особенно часто и удавались еще рѣже. Во всякомъ случаѣ, и кооперативное, и капиталистическое «обобществленіе» кустарнаго труда одинаково ведетъ къ ослабленію связи его съ земледѣльческимъ трудомъ, составляющей сущность кустарной промышленности.
Наиболѣе полнымъ сводомъ данныхъ по исторіи русской промышленности остается сочиненіе А. Семенова. Изученіе историческихъ свѣдѣній о россійской торговлѣ и промышленности съ половины XVII столѣтія по 1858 годъ. Спб. 1859 г., три части. Изъ многочисленныхъ сводовъ оффиціальнаго статистическаго матеріала для нашего очерка послужили: Кириллова, Цвѣтущее состояніе всероссійскаго государства, М. 1831 г., 2 тома. Hermann. Statistische Schilderung von Bussland. Ptsbg. 1790. Schnitter. Essai d’une statistique générale de l'émpire de Russie. Paris. 1829 г. (и его же Empire des Tsars). Пельчинскій. О состояніи промышленныхъ силъ Россіи (1822—1832). Спб. 1833. Reden. Das Kaiserthum Russland. Berl. 1843. Обзоръ различныхъ отраслей мануфактурной промышленности Россіи. Спб. 1863 г. т. II-й. Историко-статистическій обзоръ промышленности Россіи, т. II-й. Спб. 1883 г. Сборникъ свѣдѣній по Россіи 1890 г., изд. Центр. Стат. Комитета. См. также отдѣлъ «Финансовые дѣятели въ XIX столѣтіи» въ сочиненіи: «Наши государственные и общественные дѣятели». Спб. 1890 г. О домашней промышленности см. замѣчанія Haxthausen’а въ 1 томѣ его Etudes, Hanovre, 1847 г. А. Корсакъ. О формахъ промышленности. М. 1861 г. Современное состояніе кустарной промышланности, во многомъ уясняющее ея исторію см. у B. В. Очерки кустарной промышленности въ Россіи. Спб. 1886 г.; его же. Артель въ мелкомъ промыслѣ. Спб, 1895 г. и Н. Езерскаго. Кустарная промышленность и ея значеніе въ народномъ хозяйствѣ. М. 1894 г.
- ↑ О такихъ же урожаяхъ самъ-20—30 вспоминаютъ старожилы и относительно степного чернозема въ первую половину нашего вѣка. Но нужно сказать, что вообще преданія о высокихъ урожаяхъ стараго времени не подтверждаются собранными до сихъ поръ, правда, весьма немногочисленными данными. Въ XVII вѣкѣ, можетъ быть, вслѣдствіе дурной обработки, урожаи были значительно ниже теперешнихъ. Казенная запашка въ Елецкомъ у. давала 19 лѣтъ подрядъ самъ-2,2 урожай ржи и самъ-1,5 урожай овса. Урожаи самъ-4 были большою рѣдкостью, а самъ-5 извѣстны только въ вотчинахъ Б. И. Морозова.
- ↑ Абсолютная цифра городского населенія увеличилась въ XIX вѣкѣ въ 8 разъ, а со времени Петра въ 40 разъ слишкомъ. Припомнимъ, что все населеніе за тотъ же промежутокъ возрасло въ 9 разъ.
- ↑ Мы насчитали по Кириллову около 100 частныхъ фабрикъ и около 42 желѣзныхъ и мѣдныхъ заводовъ, принадлежавшихъ частнымъ лицамъ.
- ↑ Въ одномъ, тоже оффиціальномъ, документѣ мы находимъ такую характеристику послѣдствій тарифа 1819 года: «хотя многіе капиталисты понесли убытки, строенія ихъ опустѣли и многія заведенія ослабли, но зато, навыкъ и искусство, пріобрѣтенное на нихъ, не только не погибло въ народѣ но, напротивъ, болѣе распространилось. Смышленные мастеровые, оставивъ упадшія фабрики, водворили промышленность по селеніямъ, устроивъ собственныя мастерскія и увеличивъ оныя своими домашними силами». Такъ думали, очевидно, народники двадцатыхъ годовъ.