Очерки малознакомого быта (Сведенцов)/ДО

Очерки малознакомого быта
авторъ Иван Иванович Сведенцов

Опубл.: 1878. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ОЧЕРКИ МАЛО ЗНАКОМАГО БЫТА.

I.

Генералъ Добряковъ принялъ меня очень ласково.

— Вы назначены ко мнѣ адъютантомъ? прошу садится… вотъ папиросы.

Я сѣлъ. Курить не хотѣлось; воротникъ съ лаврами жалъ мнѣ горло, а застегнутой мундиръ наводилъ на мысль, не замуравленъ ли я въ какую-нибудь стѣну.

— Ну, что новенькаго въ Петербургѣ?.. Какія звѣзды въ балетѣ?.. оперѣ?.. Не слыхали, ли о назначеніяхъ?.. забросалъ меня вопросами мой начальникъ.

Я коротко отвѣтилъ и всталъ.

— Ну, до свиданія….прошу безъ церемоніи. Мы обѣдаемъ въ 4 часа, и у меня такой обычай, что адъютанты обѣдаютъ съ нами… пожалуйста, безъ всякаго блеска: въ сюртукѣ при погонахъ и кепи безъ султана…..

Я раскланялся и поѣхалъ знакомиться съ моимъ сотоварищемъ; у генерала полагалось два адъютанта.

— Очень пріятно познакомиться! я вамъ и квартирныя за этотъ мѣсяцъ потребовалъ, встрѣтилъ меня адъютантъ Радушенко: — у его превосходительства были?

— Былъ.

— И у начальника штаба?..

— Тоже былъ.

— Все это, я вамъ скажу — люди обходительные…. съ ними можно еще жить… Ея превосходительство — тоже добрѣйшая женщина… имѣетъ нѣкоторыя странности, но совершенства вѣдь нѣтъ на землѣ… Не правда…ли? Пойдемте въ штабъ, а вамъ дѣла сдамъ, да и квартирныя кстати получите.

Мы пошли по какой-то улицѣ, съ кочками окаменѣвшей грязи. Кое-гдѣ у заборовъ и на крышахъ бѣлѣлъ скупо выпавшій снѣжокъ; сѣренькій день глядѣлъ хандровато; безлистные тополи стояли трупами у замерзлаго пруда; прямо передъ нами высилась пожарная каланча.

— Нашъ начальникъ штаба — прекраснѣйшій человѣкъ, загово рилъ Раду шенко: — одно только, что насчетъ стиля въ бумагахъ немного затруднителенъ для нашего брата, т. е. армейскаго, пояснилъ онъ.

— Какого стиля?

— Въ исходящихъ. Рѣдкую бумагу по два, по три раза не переписываютъ. Вотъ я вамъ къ примѣру скажу. Третьяго дна написалъ я въ интендантское управленіе такой рапортъ: «имѣю честь увѣдомить, что содержаніе, которое слѣдуетъ чинамъ штаба за ноябрь сего года, получено». Какъ, по вашему мнѣнію, есть тутъ что-нибудь противъ грамматики?

— Нѣтъ; совершенно правильная фраза.

— Ну, вотъ видите! А онъ не подписалъ этой бумаги; лучше говоритъ напишите «слѣдующее», а не «которое слѣдуетъ»; а то, говоритъ, у васъ вообще въ бумагахъ часто слово который повторяется. Вчера переписали «слѣдующее». А онъ опять не подписалъ бумаги: надо, говоритъ, не «слѣдующее» а «слѣдуемое». Не знаю, что сегодня скажетъ.

— Однако, не веселая перспектива имѣть дѣло съ такимъ канцеляристомъ, сказалъ я, разсмѣявшись.

— Вамъ-то нечего бояться. На то вы ученый, у васъ онъ ни одного слова зачеркивать не будетъ, а вотъ нашему брату, армейскому, тяжеленько приходится изъ-за этого стиля.

Радушенко представилъ мнѣ писарей и аккуратно началъ сдавать дѣла по списку. Вдругъ на лѣстницѣ раздался громъ прыгающей по ступенямъ сабли.

— Начальникъ штаба! сказалъ Радушенко и откашлялся.

Послѣ я узналъ, что прыганье сабли производилось начальникомъ штаба умышленно, чтобы писаря подготовились къ встрѣчѣ.

Съ портфелемъ подъ мышкой быстро вошелъ въ комнату Биндюгинъ, полковникъ, лѣтъ тридцати пяти.

— Здорово, ребята! произнесъ онъ по генеральски.

Старшій писарь, журналистъ и «приказистъ» промолчали; два переписчика громко отвѣтили за пятерыхъ:

— Здравія желаемъ, ваше высокоблагородіе!..

— А, и вы уже здѣсь; здравствуйте второй разъ! сказалъ мнѣ Биндюгинъ. — Очень, очень радъ, что вы скоро пріѣхали; увѣренъ, что теперь дѣла въ штабѣ пойдутъ лучше. Опять изъ-за васъ замѣчаніе получилъ, обратился онъ къ Радушенко.

Бѣдный малороссъ вздохнулъ.

— Кажется, бумаги въ порядкѣ были, замѣтилъ онъ робко.

— Въ полнѣйшемъ безпорядкѣ. Полюбуйтесь! генералъ одного рапорта не подписалъ. И въ самомъ дѣлѣ… Ну, развѣ можно такъ писать? Вотъ вы сейчасъ увидите, не хотите ли прочитать?..

Я прочиталъ бумагу и сказалъ, что, по моему мнѣнію, она написана какъ слѣдуетъ.

— И вы ничего предосудительнаго не замѣчаете?

— Ничего.

— А это что? На одной строчкѣ — «превосходитель», а «ство» — на другой! Развѣ это можно? Развѣ такія слова можно подносить?.. Вѣдь это азбука военной грамматики…

— Неужели генералъ изъ-за этого не подписалъ бумаги?

Биндюгинъ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Allons chez nous, произнесъ онъ и повелъ меня въ штабный кабинетъ.

— Генералъ нашъ, конечно, нѣсколько педантъ, сказалъ онъ, закуривая папиросу: — но, съ другой стороны, въ самомъ дѣлѣ нельзя же отступать отъ принятыхъ правилъ. Вы, пожалуйста, подтяните писарей. Вы очень кстати теперь пріѣхали. Надо составить проэктъ манёвра; вотъ вы этимъ и займитесь. Знаете, этакій эффектный манёврецъ сочините. Потомъ мы потолкуемъ объ этомъ; теперь оканчивайте пріемку дѣлъ по вашему отдѣленію, а я займусь: тутъ нужно одну хитрую бумагу сочинить.

Когда я пришелъ въ свое «отдѣленіе», Радушенко распекалъ тамъ писаря за переносъ слова «превосходительство». Выходило очень комично, и самъ Радушенко кончилъ тѣмъ, что засмѣялся.

— Слава Богу, хоть тотъ рапортъ подписалъ, сказалъ онъ мнѣ: — а то мнѣ это проклятое «слѣдуемое» такъ надоѣло… три дня изъ головы не выходило: такъ и вертится «слѣдуемое», «слѣдующее», «которое слѣдуетъ»…

Началась скучная исторія сдачи-пріемки дѣлъ.

II.

Обѣдъ у генерала Добрякова былъ очень вкусный, но нельзя сказать, чтобы пріятный, въ смыслѣ бесѣды. Гостей было трое: Биндюгинъ, Радушенко и я. На двухъ противуположныхъ концахъ большого стола сидѣли генералъ и его жена; на его сторонѣ разговоръ отдавалъ военнымъ букетомъ; отъ разговора генеральши разило деревяннымъ масломъ и ладовомъ.

— Представьте себѣ какой случай, разсказывалъ Добряковъ: — когда я командовалъ полкомъ, капитанъ Глазатый, прекрасный во всѣхъ отношеніяхъ офицеръ, на смотру командующаго войсками чихнулъ какъ разъ въ то время, когда салютовалъ, пpоходя мимо начальника.

Биндюгинъ неодобрительно покачалъ головой.

— Интересно знать, ваше превосходительство, какія послѣдствія имѣлъ этотъ неумѣстный поступокъ? спросилъ онъ.

— Мнѣ было, сдѣлано замѣчаніе, а капитана Глазатаго не представили къ наградѣ. Немного строго, но, знаете, поступокъ, какъ хотите, неприличный! У офицера все должно быть въ порядкѣ; онъ имѣетъ, конечно, право чихать, кашлять, сморкаться, но только послѣ команды: «оправиться» «смирррно»… У солдата и у офицера должны быть только два чувства…. «.

— Слухъ и зрѣніе, ваше превосходительство, подсказалъ Биндюгинъ…

— Совершенно справедливо: слухъ — чтобы слушать команду; зрѣніе — чтобы весело смотрѣть на начальника!

— Вы не были съ визитомъ у нашего преосвященнаго? спрашивала, меня генеральша.

— Зачѣмъ? спросилъ я въ свою очередь.

— Ахъ….это святой человѣкъ!

— Значитъ онъ мнѣ, не пара.

Генеральша снисходительно, улыбнулась.

— Какъ онъ читаетъ акаѳеисты, продолжала она; это истинное наслажденіе! Александріи Ивановичъ обратилась она къ Радущенико: — мы вчера на чемъ постановили наше чтеніе?

— На пятомъ икосѣ акаѳиста великомученицѣ Варварѣ, ваше превосходительство…

— Сегодня мы окончимъ послѣ обѣда, не правда ли?

— Ну, ужь, матушка, на сегодня, уволь: Александру Ивановичу надо ѣхать повѣрить музыкантскую, команду, сказалъ Добряковъ.

— Какъ жаль! Знаете, обратилась она ко мнѣ: — у насъ въ дивизіи все по семейному; я, мой мужъ, начальникъ штаба, адъютанты — это одна семья. Между нами самыя теплыя, самыя христіанскія отношенія. Послѣ обѣда^: мужъ идетъ отдохнуть, а я съ моими друзьями — она указала на Биндюгина и Радушенко — ухожу въ мой будуаръ. Полковникъ зажигаетъ лампадку у кіота съ образами и немного куритъ ладономъ — я люблю этотъ лапахъ, потомъ Александръ Ивановичъ начинаетъ читать акаѳистъ или житіе святого, память котораго празднуется въ тотъ день. Такъ проходитъ часа два; потомъ я отпускаю моихъ друзей, а если это канунъ праздника, то мы всѣ вмѣстѣ отправляемся ко всенощной въ крестовую.

Мороженое прервало слова генеральши.

Послѣ обѣда всѣ чинно перешли въ гостинную; подали черный кофе.

Добряковъ, плотно поѣвшій, началъ изрѣдка икать; Биндюгенъ старался поддержать разговоръ; но Добрякову хотѣлось спать, и онъ отдѣлывался протяжными: дда… и г-мъ… Выпивъ свою чашку, онъ всталъ.

— Ну, господа, я безъ церемоніи; пойду всхрапнуть… до свиданія.

Мнѣ грозило приглашеніе на семейное чтеніе житія святыхъ, но а поспѣшилъ предупредить его, раскланявшись съ генеральшей.

— Уже уходите? протянула она жалобнымъ тономъ.

III.

На другой день, вернувшись съ генеральскаго обѣда, я засѣлъ за составленіе проекта манёвра. Часовъ въ 8 пришелъ ко мнѣ Радушенко.

— Насилу отдѣлался! вздохнулъ онъ, какъ паровикъ, и сѣлъ.

— Отъ чего отдѣлались?

— Окончилъ акаѳистъ великомученицѣ Варварѣ. Прекрасная наша генеральша, добрѣйшей души женщина, только ужъ такъ доѣдаетъ акаѳистами, что просто бѣда… Двойную службу несу: до обѣда — адъютантъ, послѣ обѣда — псаломщикъ.

Я расхохотался.

— Хорошо вамъ смѣяться. А вотъ на моемъ мѣстѣ посидѣли бы, такъ было бы не до смѣха.

— Да кто же вамъ велитъ читать? Вѣдь она и мнѣ намекала на это удовольствіе, да я отказался. Скажите завтра, что больше не хотите читать — вотъ и все.

— Легко сказать! Теперь, грѣхъ пожаловаться, начальство любитъ меня, да и то безпрестанные выговоры за „слѣдующее“ да „слѣдуемое“; а еслибы да не любило — хоть изъ службы уходи! Вы еще молоды, неопытны… Конечно, вы изъ ученыхъ; вамъ просторнѣе дорога; а только я вамъ дружескій совѣтъ дамъ, не пренебрегайте ея превосходительствомъ.

— Акаѳисты что ли читать?

— Отчего и не прочитать иногда? И мнѣ легче было бы. Чередовались бы.

— Ахъ, вы, чудакъ! засмѣялся я.-- Сами виноваты! Она видитъ, что вы податливы, и пользуется.

— Не читать нельзя. Между собой, конечно, можно сказать: не хочу, молъ, да и баста; а коли жена, да дѣтей троица, да четвертый къ новому году будетъ, такъ тутъ будешь и акаѳисты читать, лишь бы начальство не гнѣвалось. А тяжело приходится. Ненасытная она какая-то. Вотъ хоть бы сегодня. Дочитываю двѣнадцатый кондакъ — это, значитъ, послѣдній, хочу закрыть святцы, а она: „тамъ, говоритъ, троекратно написано…“ Нечего дѣлать, и троекратно прочелъ. Ей и этого мало. „А какого, говоритъ, святого празднуется сегодня?“ Ну, я всѣ святцы наизусть знаю и говорю: „святыхъ мучениковъ Гурія, Самона и Авива“. — „Не начнемъ ли, говорить, житіе ихъ?“

Радушенко сталъ ходить по комнатѣ и бормоталъ:

— „Троекратно!..“ Такъ она, знаете, меня сегодня доѣхала этимъ „троекратно“, что просто прибить ее хотѣлось!

— А вы не деритесь, а престо не читайте, да и баста!

Радушенко продолжалъ шагать по комнатѣ.

— А и въ самомъ дѣлѣ, что я за дьячекъ такой, вскричалъ онъ вдругъ, почувствовавъ приливъ храбрости: — скажу ей: ваше превосходительство, у меня есть семья, свои дѣла, мнѣ нѣтъ времени читать акаѳисты… Разъ въ недѣлю — съ удовольствіемъ, а то каждый день… просто наказаніе!

— Разумѣется, такъ и сдѣлайте.

— А какъ вдругъ языкъ не поворотится? Захочешь сказать: не буду читать, а языкъ самъ сболтнетъ: съ удовольствіемъ, ваше превосходительство!

— Ну, значитъ, вы — баба, а не офицеръ.

— Попробую, была-не была… Бросимъ лучше этотъ разговоръ, давайте, чайку выпью, да и поплетусь домой.

Черезъ минуту, Радушенко опять вернулся къ своей мучительницѣ.

— Вѣдь ея превосходительство — моя кума, послѣднюю дѣвочку крестила, произнесъ онъ съ нѣкоторымъ удовольствіемъ.

— Вотъ она и обложила васъ натуральною повинностью за честь, которую вамъ сдѣлала.

— Все же, знаете, не мѣшаетъ имѣть родство съ сильными міра сего… Вѣдь нашъ братъ постоянно на волоскѣ виситъ; а если заступница есть, все не такъ опасно.

— Однако, нечего сказать, пріятное положеніе висѣть на волоскѣ.

— А что же дѣлать? Служба!

Черезъ минуту, Радушенко началъ какимъ-то тоскливымъ голосомъ:

— А я вамъ скажу — между нами это, конечно — вы почему-то не понравились ея превосходительству… Я уже заступался за васъ. Нѣтъ, говоритъ, въ немъ что*то такое несимпатичное.

— Напрасно заступались, добрѣйшій Александръ Ивановичъ. Мнѣ рѣшительно все равно.

Радушенко покачалъ головой и вздохнулъ.

— Да вы, какъ дитя малое, неопытны; извините, что такъ прямо сказалъ. Какъ это можно не дорожить мнѣніемъ начальства! Отъ этого мнѣнія вся служба зависитъ, а вы говорите: все равно!

— Я вѣдь не у генеральши адъютантомъ.

— Не сговоришь съ вами, я вижу. Я вѣдь вамъ все это по товарищески сказалъ. Вы, можетъ быть, подумаете: вотъ, дескать, третій день знакомы, а навязывается.»

Я увѣрилъ добряка, что понимаю его пріятельскія побужденія. Онъ крѣпко пожалъ мнѣ руку.

— Ну, до свиданія…

— Заходите разсказать, какъ вы будете отказываться отъ чтенія акаѳиста.

Радушенко ничего не отвѣтилъ.

IV.

Я скоро составилъ проэкть манёвра. Биндюгинъ нашелъ его «поучительнымъ», но прибавилъ, что «его превосходительство врядъ ли одобритъ».

— Читалъ вашъ проэкть, сказалъ мнѣ за обѣдомъ Добряковъ: — и полагаю, что онъ потребуетъ значительной передѣлки. Никакой художественности нѣтъ!

— Развѣ это романъ? спросилъ я.

— Художественность въ манёврѣ гораздо важнѣе, чѣмъ въ романѣ. Если ея нѣтъ въ романѣ, такъ вы бросили романъ и дѣлу конецъ, а манёвръ безъ художественности можетъ имѣть послѣдствіемъ выговоръ — да-съ! Манёвръ, который не доставляетъ пріятныхъ ощущеній, никуда не годится. Можетъ быть, вашъ проэктъ и хорошъ съ военно-научной точки зрѣнія, но съ практической онъ, что называется, швахъ. Впрочемъ, это все надо видѣть на практикѣ. Назначьте на завтра первую репетицію въ 5 часовъ послѣ обѣда.

— Такъ, значьте, вы будете воевать завтра? сказала генеральша: — а мы съ Александромъ Ивановичемъ предадимся мирному занятію… не правда ли? Мы завтра начнемъ житіе Саввы освященнаго.

Радушенко обгладывалъ въ это время косточку куропатки и чуть-чуть не подавился отъ вопроса генеральши. Онъ хотѣлъ было что-то сказать, но, вмѣсто того, покраснѣлъ и закашлялся.

— Выпейте вина, сказала генеральша и сама налила сенжоржа въ его стаканъ.

Радушенко совершенно растаялъ отъ этого вниманія.

На другой день послѣ обѣда, мы сѣли на верховыхъ лошадей и поскакали на репетицію манёвра въ поле, гдѣ уже заблаговременно расположились войска. При выѣздѣ изъ города, къ намъ присоединилось человѣкъ десять офицеровъ, наряженныхъ къ Добрякову ординарцами. Добряковъ любилъ большую свиту. Мы въѣхали на холмъ, съ котораго была отлично видна вся сцена, предназначенная для репетиціи.

Окрестность была красивая. Впереди, откуда предполагалось наступленіе непріятеля, синѣлъ большой лѣсъ. Мѣстность отъ него возвышалась зелеными холмами, образуя нѣсколько дефиле, по которымъ извивались дороги. Слѣва блестѣла рѣчка, обезпечивая отъ обхода; направо была широкая луговина; за нею желтѣли пашни, условно считаемыя непроходимыми мѣстами. Весь ландшафтъ, подъ боковымъ солнечнымъ освѣщеніемъ, съ рядами бѣлыхъ, сверкающихъ облаковъ на горизонтѣ, смотрѣлъ такъ весело и мирно, что мнѣ захотѣлось сбросить съ себя всѣ военные доспѣхи и поскакать къ этому синему лѣсу, гдѣ должна быть такая славная прохлада.

— Превосходное мѣсто для манёвра! сказалъ Добряковъ. — Ну-съ, посмотримъ вашъ проэкть. Цѣль манёвра, если я не ошибаюсь, атаковать ту мѣстность, на которой мы стоимъ. Такъ что ли?

— Такъ точно, ваше превосходительство, поспѣшилъ подтвердить Биндюгинъ.

— Дайте сигналъ начать наступленіе.

Взлетѣла ракета. Черезъ нѣсколько икнутъ, синій дымокъ, показался на опушкѣ лѣса. Вся опушка лѣса закурилась. Затрещали холостые выстрѣлы, грохнула пушка.

Добряковъ преобразился. Его вѣжливость, любезность совершенно исчезли. Онъ сталъ горячиться, раздавалъ приказанія; офицеры изъ свиты поскакали во весь духъ по разнымъ направленіямъ съ приказаніями.

— Чего онъ тамъ ползетъ, какъ ракъ! кричалъ Добряковъ, указывая на колонну, медленно подвигавшуюся на холмъ.

— Тамъ очень крутой подъемъ, замѣтилъ а.

— Что вы! учить меня, что ли! Скачите! обернулся онъ къ свитѣ: — скажите этому медвѣдю, кто тамъ командуетъ, чтобы онъ шелъ бѣгомъ!

Два офицера рванулись съ мѣста въ карьеръ.

— Что это за пальба! кричалъ генералъ: — шутятъ они что ли! Залпы! Залповъ больше!

Опять поскакалъ одинъ изъ офицеровъ.

— Не хорошо, г-нъ адъютантъ, свирѣпствовалъ Добряковъ уже на мой счетъ: — не красиво… что это за манёвръ?! Гдѣ войска? Ихъ точно нѣтъ! Ползутъ, какъ червяки! Зачѣмъ они идутъ, точно прячутся, какъ воры!

— Перебьютъ, если идти по открытому мѣсту, заступился я за свой проэкть.

— Да что мы, ядрами что ли стрѣляемъ? что вы мнѣ говорите! Храбрыя войска должны переть прямо, а не ползти червякомъ! Что это за манёвръ! Да чего эти бабы плетутся!.. скажите этому командиру полка, что онъ — баба, а не полковникъ! Чего жь вы стоите?

Изъ свиты опять поскакали.

— Гдѣ командиръ артиллерійской бригады? вскрикнулъ вдругъ Добряковъ, уже весь красный отъ гнѣва.

Тучный полковникъ подскакалъ, держа руку у козырька.

— Чего вы смотрите, полковникъ? Срамъ! Что тамъ дѣлаютъ эти двѣ пушки?

— Обстрѣливаютъ дефиле, ваше превосходительство.

— Да развѣ это стрѣльба! Пошлите туда цѣлую баттарею, и чтобы жарила во всѣ лопатки.

— Смѣю доложить вашему превосходительству, что тамъ болѣе двухъ орудій и помѣститься не можетъ, возразилъ полковникъ.

— Да что вы, господа! Говорятъ вамъ: помѣстите!

Полковникъ двинулъ плечами и поскакалъ.

Раздалась команда: батарея расположилась одно орудіе за другимъ и начала палить.

— Ну, вотъ, давно бы такъ! сказалъ Добряковъ. — А это что такое?! Отчего вы этотъ холмъ не приказали занять артиллеріи? Господинъ авторъ манёвровъ! я васъ спрашиваю.

— Съ того холма выстрѣла не могутъ попадать въ атакующихъ: они совершенно закрыты возвышенностями.

— А для чего вамъ нужно, чтобы они попадали? Скажите вы этому толстопузому полковнику, чтобы онъ туда цѣлую батарею поставилъ. Куда они всѣ запропастились?

Изъ свитскихъ уже никого не было. Мнѣ пришлось скакать отыскивать толстопузаго артиллериста.

— Поставьте на тотъ холмъ цѣлую батарею, сказалъ я, смѣясь.

— Чортъ знаетъ, что такое! злился полковникъ; однако, тотчасъ же скомандовалъ занять холмъ.

Вернувшись къ генералу, я засталъ его въ полномъ изступленіи; онъ былъ одинъ; Биндюгинъ тоже ускакалъ съ какимъ-то приказаніемъ, ординарцы не возвращались.

— Дрянь! Бабы! кричалъ онъ: — развѣ наступающіе такъ должны кричать ура! А барабанщики! Чего они кожи барабанной жалѣютъ?! А залпы!.. Это срамъ! Что скажетъ инспектирующій про такой манёвръ!

Прискакало нѣсколько ординарцевъ.

— Чего вы катаетесь? Шагомъ ѣхали!?

— Всѣ лошади въ мылѣ, ваше превосходительство, рѣшился отвѣтить который посмѣлѣе.

— Я васъ самихъ взмылю!

Въ это время, занявшая холмъ батарея открыла свирѣпые залпы въ пустое пространство, слѣва тоже началась жестокая пальба той батареи, которая расположилась гуськомъ. Всѣ пѣхотныя части подняли страшную трескотню. Биндюгинъ поѣхалъ къ резерву и ему велѣлъ валять залпами. Барабаны гудѣли; всѣмъ, какъ наступающимъ, такъ и обороняющимся приказано было кричать ура; горнистовъ тоже не оставили безъ дѣла. Вся мѣстность преисполнилась гула. Генералъ пересталъ браниться; онъ вертѣлъ своего коня то въ ту, то въ другую сторону и наслаждался клубами дыма, которымъ совсѣмъ закрылся холмъ.

Вдругъ возлѣ Биндюгина появился толстопузый артиллеристъ.

— Если черезъ пять минутъ не будетъ отбоя — мы пропали, прошепталъ онъ съ выраженіемъ ужаса на лицѣ.

— Что такое?

— Послѣдніе заряды! Я уже послалъ верхового въ лагерь за запасными ящиками… Если не поспѣютъ — бѣда!

Но несчастія не случилось; финалъ манёвра удовлетворилъ Добрякова, и онъ велѣлъ дать «отбой». Толстопузый полковникъ перекрестился отъ радости.

Мы поѣхали въ городъ шагомъ; генералъ успокоился и принялъ свою обычную вѣжливую манеру. Въ воздухѣ слышался запахъ пороховой гари; полки шли въ лагерь съ пѣснями: такъ было приказано. Мимо насъ проходилъ баталіонъ и пѣлъ: «Ахъ вы сѣни».

— Баталіонный командиръ, пожалуйте сюда! крякнулъ Доборяковъ.

Подскакалъ старый, сѣдой маіоръ; оно дрожалъ, ожидая головомойки.

— Прикажите пречистую пѣть, сказалъ генералъ: — мы вѣдь не барышни.

Старикъ пришпорилъ коня.

— Пойте «Красавицу!» прокричалъ онъ.

«Красавица, поцѣлуй

Русскаго солдата…»

грянулъ хоръ.

— Ну-съ, вашъ проэкть — швахъ, какъ я и раньше думалъ, — сказалъ мнѣ Добряковъ: — т. е. мысль, если хотите, не дурна, выборъ мѣстности тоже хорошъ, но проэкть исполненія никуда не годится. Художественности нѣтъ, наступающихъ колоннъ не видно, артиллеріи въ дѣлѣ мало, а безъ нея какой же маневръ, все равно, что супъ безъ соли. Полковникъ передѣлайте его… Знаете, чтобы войска наступали не по дефиле, а по отлогостямъ… къ отряду обороняющаго прибавьте еще одну батарею и внушите вы этимъ командирамъ, чтобы они не разсуждали, а жарили бы!

— Слушаю съ, сказалъ Биндюгинъ.

— Когда вы это передѣлаете, манёврецъ не стыдно будетъ предложить и инспектирующему.

V.

Каждое утро ходили мы въ штабъ. Биндюгинъ распечатывалъ почту: рапорты и предписанія безъ конца. Мы тоже въ свою очередь «доносили» и «предписывали». Однажды отъ старшаго полковаго доктора поступилъ рапортъ, что третья часть полка заболѣла глазной болѣзнью.

— Съѣздите осмотрѣть помѣщенія этого полка, сказалъ мнѣ Добряковъ за обѣдомъ.

Я поѣхалъ вмѣстѣ съ докторомъ.

Солдаты въ г. Грязниговѣ размѣщались въ помѣщеніяхъ, отведенныхъ городскимъ управленіемъ.

Когда я вошелъ въ одно изъ такихъ помѣщеній, мнѣ стало трудно дышать; я вспомнилъ пещеру на Чатырдагѣ. Вообразите воздухъ бани на другой день послѣ топки, и въ этомъ воздухѣ — дымъ махорки и испаренія просушивающихся солдатскихъ шинелей и онучъ. Пламя двухъ лампъ было окружено облакомъ испареній.

Ко мнѣ подскочилъ дежурный по ротѣ унтеръ-офицеръ и сталъ рапортовать: «въ ротѣ все обстоитъ благополучно… больныхъ въ лазаретѣ 40, въ околодкѣ 70…»

— Встать!.. скомандовалъ онъ, обратившись къ солдатамъ.

Нѣсколько фигуръ поднялись съ наръ и стали застегивать шинели. Я просилъ ихъ лежать и сидѣть, какъ до моего прихода, но солдату не покойно въ присутствіи офицера; когда ему говорятъ «вольно», онъ объясняетъ себѣ, что это такъ только говорится для формы, а что все-таки лучше вытянуться и провожать взоромъ начальника.

— Отчего стѣны такія блестящія? задалъ я вопросъ, оказавшійся очень наивнымъ.

— Потому сырость, ваше благородіе, изволите видѣть? доложилъ дежурный по ротѣ и, мазнувъ рукой по блестящей стѣнѣ" показалъ мнѣ мокрую ладонь.

— Подушки сырыя? спросилъ я у одного солдата съ истомленнымъ, боязливымъ лицомъ.

— Такъ точно, ваше благородіе! робко и тихо пробормоталъ онъ.

— Это ничего, ваше благородіе, бойко заговорилъ явившійся фельдфебель, сурово взглянувъ на солдата: — они отодвигаютъ подушки отъ стѣны… немного, конечно, сырость есть… а вообще ничего, жаловаться нельзя.

— Много-ли топите печи?

— По положенію, ваше благородіе.

Между тѣмъ, дали знать ротному командиру; онъ явился съ озабоченнымъ лицомъ; онъ боялся, не наболтали-ли какого-нибудь вздора на счетъ дровъ или пищи.

— Сколько человѣкъ помѣщается въ этой комнатѣ? спросилъ я командира.

— 40 человѣкъ; оно немного тѣсненько…

Я мѣрилъ шагами комнату: въ длину было 25 шаговъ, въ ширину 15; поднявъ руку я досталъ до потолка; на немъ тоже были капли сырости.

— Что вы скажете, докторъ, о причинахъ глазной болѣзни?

— Отсутствіе гигіеническихъ условій, отвѣтилъ онъ равнодушно.

— Почему же вы не заявляете объ этомъ?

— Нечего и заявлять; всѣ знаютъ, какія у насъ въ городѣ, помѣщенія для войскъ… и начальникъ штаба былъ, и самъ генералъ какъ-то заѣзжалъ.

— Ну, и что-же?

— А ничего… Лучшаго нѣтъ, такъ вѣдь на улицу не выколетъ. Начали переписку, предписали городскому управленію принять надлежащія мѣры къ улучшенію помѣщеній…

Я выходилъ изъ казармы съ тяжелымъ чувствомъ.

— Вамъ это должно быть вновѣ, потому такъ и возмущаетъ васъ, заговорилъ докторъ: — не хотите ли кстати въ кухню заглянуть… пищу попробовать.

— Трудно вамъ будетъ пройти, грязно очень, сказалъ ротный командиръ.

— Ничего, пройдемъ.

Ужинъ въ котлѣ уже былъ готовъ.

— Пробную порцію! сурово крикнулъ ротный командиръ.

Поваръ засуетился.

— Ты, братецъ, не безпокойся, сказалъ ему докторъ: — а зачерпни прямо изъ котла… поглубже! можетъ быть, больше говядины наловишь… Ну-ка, попробуйте, обратило? онъ ко мнѣ.

Я зачерпнулъ ложку щей и попробовалъ: онѣ были плохи.

Ротный командиръ обезпокоился.

— Сегодня точно говядина не очень жирная, заговорилъ онъ: — подрядчикъ еврей, чуть не досмотришь — бѣда! Самъ всегда хожу на базаръ; рота вѣдь семья ротнаго командира… Слушай, обратился онъ къ фельдфебелю: — позови завтра Машку ко мнѣ!

— Зубы вамъ заговариваетъ, шепнулъ мнѣ докторъ: — видитъ, что молодо-зелено.

Мы уѣхали изъ казармы; ротный командиръ и фельдфебель провожали насъ до дрожекъ, чтобы мы безъ нихъ еще куда-нибудь не зашли посмотрѣть ротное хозяйство.

Я былъ въ прескверномъ настроеніи духа; въ головѣ у меня нарисовалась яркая картина, которую а хотѣлъ представить Добрякову.

— Ну, теперь мы куда? спросилъ докторъ.

— Какъ куда? разумѣется, поѣдемъ къ Добрякову разсказать объ этомъ ужасѣ.

— Какой вы горячій! онъ, пожалуй, разсердится, что не во время побезпокоимъ.

— Какъ разсердится? Это его обязанность — выслушать насъ, если онъ послалъ!

— Нервы у васъ молодые! Погодите, обтерпитесь… Вы вотъ смотрѣли подушки, а не заглянули подъ полъ; а то бы еще больше ужасались.

— Что тамъ такое?

— Навозъ гніетъ. Тутъ прежде были конюшни. А какъ стали строить помѣщенія для войскъ, такъ не позаботились навозъ вывезти…

Мы застали Добрякова въ отличномъ расположеніи духа.

— Ну-съ, разскажите, какъ инспектировали, сказалъ онъ.

Я не пожалѣлъ красокъ для изображенія того, что я нашелъ въ казармѣ, и въ заключеніе сослался на доктора

— Больше ничего? спросилъ Добряковъ.

— Больше ничего, отвѣтилъ я въ недоумѣніи.

— Ну, благодарю васъ за исполненіе порученія.

Добряковъ подалъ руку.

— Хотите чаю? Жена съ Александромъ Иванычемъ кончаютъ житіе преподобнаго Зосима, сейчасъ выйдутъ. Пойдемте въ гостиную.

Мы перешли въ гостиную. Генералъ подвинулъ намъ ящикъ съ сигарами.

— Я думаю обо всемъ видѣнномъ мною представить письменное донесеніе, сказалъ я.

— Зачѣмъ? Вы очень хорошо изложили и на словахъ, хотя ничего новаго не сказали. Все это я знаю давно. Я даже возбуждалъ вопросъ, какъ это говорится въ газетахъ. Предписалъ принять возможныя мѣры. Но что же дѣлать? Не ссориться же мнѣ съ городскимъ головой?

— А вотъ и мы! раздался протяжный и непріятный, какъ великопостный звонъ, голосъ генеральши, явившейся вмѣстѣ съ Александромъ Иванычемъ, который выглядѣлъ просто мученикомъ.

— Зосима кончили? спросилъ Добряковъ.

— Кончили, ваше превосходительство.

— Знаете, что, Александръ Иванычъ, шутилъ генералъ: — не забудьте, пожалуйста, сказать мнѣ, когда у васъ дойдетъ очередь до того святого, который на чортѣ въ Іерусалимъ ѣздилъ.

— Ахъ, не шути! нельзя объ этомъ говорить и смѣяться, сказала генеральша.

— Я не смѣюсь, душа моя. Но это очень интересно; я непремѣнно приду васъ послушать. Да… да!. А вотъ тебѣ новость. Марья Васильевна опять устраиваетъ спектакль.

Начался разговоръ о спектаклѣ; докторъ сталъ шутить, я и Радушенко были молчаливы. Выждавъ удобную минуту, мы раскланялись. Радушенко, отойдя отъ генеральской квартиры на три квартала, началъ браниться.

— Чортъ бы ее побралъ! говорилъ онъ про генеральшу: — сегодня начали житіе Зосима, длинное, предлинное; а взялъ, да и перевернулъ четыре страницы сразу, и продолжаю читать, какъ ни въ чемъ не бывало, такъ вѣдь догадалась. «Нѣтъ, говоритъ, другъ мой, вы пропустили!»

Я началъ разсказывать Радушенко о моемъ посѣщеніи казармы, но и въ немъ встрѣтилъ поразившую меня объективность.

— Есть изъ чего огорчаться! отвѣтилъ онъ: — вѣдь вы не передѣлаете. Исполнили свое дѣло, отрапортовали и баста.

VI.

Однажды Биндюгинъ засталъ меня за составленіемъ годоваго отчета о состояніи дивизіи.

— Охота вамъ копаться въ этихъ цифрахъ, сказалъ онъ: — доѣдемъ ка лучше въ клубъ.

— Да вѣдь надо же вѣрную таблицу составить?

— Вовсе не надо!.. Вы еще первый годовой отчетъ составляете?

— Первый.

— Ну, такъ и не мудрено, что не знаете. Пойдемте въ клубъ, я вамъ объясню.

Дорогой, онъ мнѣ разсказалъ исторію составленія отчета, которой я не повѣрилъ сначала, но потомъ долженъ былъ повѣрить.

Исторія эта вотъ какая. Дѣло начинается съ того, что писарь переписываетъ черновую съ прошлогодняго отчета, оставляя пустыми мѣста для цифръ и большія поля на бумагѣ. Затѣмъ адъютантъ вставляетъ цифры и дѣлаетъ нѣкоторыя варіаціи въ текстѣ; напримѣръ: «видъ войскъ бодрый и здоровый» замѣняетъ «войска глядѣли бодро и здорово», и т. п. Опытный адъютантъ, при вставленіи въ отчетѣ новыхъ цифръ, всегда пригоняетъ такъ, что въ оцѣнкѣ итоговъ можно бываетъ сказать: «такимъ образомъ и по этому отдѣлу въ теченіи минувшаго года замѣтенъ былъ ощутительный успѣхъ». У неопытнаго же, какимъ былъ и я, часто выходятъ регрессивные итоги. Мнѣ, напримѣръ, пришлось сказать, что граматность увеличилась. Затѣмъ я счелъ нужнымъ — тогда, какъ этого вовсе не было нужно — указать причины того и другого, и вмѣстѣ съ тѣмъ усумнился въ точности цифръ прошлогодняго отчета.

Отъ адъютанта отчетъ поступаетъ на просмотръ начальника штаба, который, при опытномъ адъютантѣ, ограничивается только дополнительной варіаціей фразъ, придумываетъ какую-нибудь новую табличку и затѣмъ отчетъ отдается въ переписку для второй черновой.

Но я задалъ Биндюгину много работы.

— Вы напрасно время потратили, сказалъ онъ мнѣ, — развѣ, такой отчетъ можно доложить генералу?

— Отчего же нельзя?

— У васъ безпрестанно: неудовлетворительно… не замѣтно улучшенія… развѣ это возможно?

— Таковы цифры дѣйствительности.

— И цифры не годятся. Я вотъ ихъ передѣлаю, какими онѣ должны быть.

Отъ Биндюгина отчетъ вышелъ значительно исправленнымъ; всѣ неудовлетворительные результаты преобразовались въ почта удовлетворительные, а кое гдѣ и въ хорошіе.

У Добрякова отчетъ пролежалъ цѣлую недѣлю и явился отъ него уже въ окончательной редакціи. Неудовлетворительности совершенно исчезли… Цифры переродились. Къ словамъ доношу приклеилось «почтительнѣйше» или же "имѣю честь донести "" прогрессъ по всѣмъ статьямъ отчета оказался несомнѣнный. Статья о движеніи болѣзненности въ войскахъ была зачеркнута, а на полѣ явилась надпись карандашомъ: «отчетъ не есть обличительная корреспонденція; ставлю это на видъ господину адъютанту».

Отчетъ переписывали еще три раза; первый разъ писарь въ одномъ мѣстѣ пропустилъ «имѣю честь»; во второй генералу показалось, что въ почеркѣ слишкомъ много вольности, такъ онъ назвалъ росчерки надъ строчными буквами, которыми переписчикъ думалъ, напротивъ, заслужить похвалу за красоту буквъ; въ третій разъ генералу показалось, что въ двухъ мѣстахъ необходимо вмѣсто «имѣю честь», написать «честь имѣю».

Наконецъ, отчетъ переписали на бѣло; къ нему приложили особый списокъ офицеровъ, въ которомъ пестрѣли собственноручныя аттестаціи Добрякова: «усерденъ къ службѣ», «исполнителенъ», «почтителенъ», «очень почтителенъ…» Были и неодобрительныя, напримѣръ, «почтителенъ и усерденъ, но имѣетъ слабость къ напиткамъ»; «не имѣетъ военнаго духа»; «малонадеженъ, много занимается чтеніемъ и манкируетъ службой», и проч.

VII.

Зачеркнутая статья о движеніи болѣзненности въ войскахъ не давала мнѣ покоя. Я написалъ корреспонденцію съ дѣйствительными цифрами и послалъ въ одну изъ петербургскихъ газетъ. Ее скоро напечатали.

Какъ-то, придя обѣдать къ Добрякову, я замѣтилъ въ немъ перемѣну въ обращеніи со мной. Онъ былъ, по прежнему, вѣжливъ, но прибавилъ къ вѣжливости какую то пренебрежительную иронію и сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній на тэму, что нельзя служить и нашимъ, и вашимъ, и что выносить соръ изъ избы очень не хорошо.

Въ тотъ же вечеръ ко мнѣ пришелъ Биндюгинъ съ озабоченнымъ лицомъ.

— Зачѣмъ вы хотите съ нами ссориться? сказалъ онъ.

— Вовсе не хочу.

— Полноте!.. Вѣдь это ваша корреспондеція въ газетѣ? Между нами скажите.

— Моя… но что же изъ этого?

— А то, что она всѣмъ намъ можетъ повредить. Можетъ быть сверху запросъ. Развѣ это пріятно генералу?

— А вы не сочиняйте отчетовъ, такъ и не будетъ запросовъ.

— Вы все свое… Выслушайте меня серьёзно: Добряковъ прочитъ васъ… оцѣните вы это! проситъ, а не требуетъ, чтобы вы прекратили сотрудничество въ газетахъ.

— Съ какой же стати я буду молчать, когда имѣю возможность сообщить интересныя статистическія данныя?

— Полноте, пожалуйста! Вы ребячитесь! Мы васъ встрѣтили радушно, а вы отплачиваете неблагодарностью. Я увѣренъ, что вы обдумаете хорошенько и мы опять заживемъ по прежнему.

На утро, въ штабѣ Биндюгинъ спросилъ меня: надумалъ я или нѣтъ.

Я сказалъ, что нѣтъ.

— Очень жаль… очень! Сами себѣ непріятности устраиваете.

Съ этого дня его отношенія ко мнѣ приняли оффиціальный характеръ. Радушенко тоже сталъ какъ-то избѣгать меня: бѣднякъ боялся, чтобы товарищескими отношеніями со мной не заслужить дурной репутаціи. У Добрякова я, конечно, пересталъ обѣдать.

Предсказанныя непріятности явились. Я сталъ получать замѣчанія и выговоры почти за каждую бумагу; меня упрекали въ томъ, что я «распустилъ писарей», что я вольнодумничаю. Исполненіе каждаго порученія оказывалось неточнымъ, неудовлетворительнымъ; наконецъ, въ аттестаціи противъ моей фамиліи явилось: «неисполнителенъ».

Положеніе мое было очень неловкое.

Мѣсяца черезъ два, Биндюгинъ объявилъ мнѣ, что я, «для пользы службы», переведенъ въ другой штабъ. Въ тотъ же день я получилъ предписаніе «немедленно, по полученіи сего, отправиться къ новому мѣсту служенія, получивъ въ хозяйственномъ отдѣленіи штаба прогоны по положенію».

Въ прекрасную майскую ночь, я выѣхалъ на перекладной. Радушенко заходилъ проститься, троекратно облобызалъ меня и пожелалъ, чтобы новое начальство меня полюбило.

VIII.

Я пріѣхалъ «къ новому мѣсту служенія», какъ разъ въ то время, когда мой новый начальникъ, генералъ Скупягинъ, сбирался отправиться инспектировать «ввѣренныя ему войска». Онъ очень былъ доволенъ моимъ пріѣздомъ, потому что иначе ему пришлось бы ѣхать безъ адъютанта или взять за него армейскаго офицера, незнакомаго съ штабными порядками. Мы условились поѣхать вмѣстѣ. При разговорѣ объ отъѣздѣ, генералъ сразу далъ мнѣ понять, что онъ вполнѣ оправдываетъ свою фамилію.

— Я думаю, говорилъ онъ: — мы такъ сдѣлаемъ: поѣдемъ вмѣстѣ; къ чему вамъ платить за пару лошадей? возьмемъ тройку и расходы пополамъ. Такимъ образомъ, вы будете имѣть экономію на половину лошади. А экипажъ мнѣ обѣщалъ полковой командиръ. Согласны?

Я согласился; ѣхать въ экипажѣ было гораздо удобнѣе, чѣмъ на перекладной. Мы условились выѣхать на другой же день, для чего я долженъ былъ явиться на квартиру генерала въ Т часовъ утра.

Я засталъ его за чаемъ.

— Но хотите ли стаканъ чаю? Сейчасъ придетъ мой Василій; такой несообразительный деньщикъ — просто бѣда; поставилъ самоваръ, а за булками не сходилъ; на дорогу нельзя же не поѣсть.

Черезъ нѣсколько минуть явился Василій съ узломъ въ рукахъ. Онъ купилъ булокъ на весь данный ему двугривенный.

— Что ты сдѣлалъ? въ ужасѣ вскричалъ Скупягинъ.

— Приказывали хлѣба купить…

— Вотъ голова! Онъ думаетъ, что я могу сразу съѣсть всѣ эти булки!.. Ну, что теперь дѣлать?..

Василій стоялъ растерянный съ узломъ рукѣ.

Скупягинъ началъ его усовѣщивать.

— Ну, послушай, ты сообрази: могу ли я все это съѣсть сразу?

— Никакъ нѣтъ-съ, ваше превосходительство.

— Ну, хорошо… значитъ ихъ надо взять съ собой и съѣсть въ дорогѣ; вѣдь ихъ хватитъ на три дня. Завтра можно бы купить свѣжаго хлѣба гдѣ-нибудь по дорогѣ, а теперь изъ-за тебя а долженъ буду ѣсть черствый цѣлыхъ три дня. Понялъ ты это?

Василій молчалъ.

— Бѣда съ ними, обратился ко мнѣ Скупягинъ: — просто разоряютъ. Давай сюда одну булку, а остальныя уложи.

Мы выпили чаю. На улицѣ зазвенѣли бубеньчики; привели почтовыхъ лошадей.

Полковой командиръ счелъ долгомъ пріѣхать проводить Скупягин8. Когда мы усѣлись, онъ пожелалъ счастливаго пути, затворивъ дверцу своего дорожнаго возка, и грозно скомандовалъ ямщику: «пошелъ»!

Мы скоро очутились за городомъ, въ степи. Слѣва виднѣлись невысокія горы; по пути изрѣдка попадались небольшія трупы бѣлыхъ акацій. Скупягинъ заговорилъ о программѣ инспекторскаго смотра, о слѣдствіи, которое онъ долженъ произвести въ одномъ изъ полковъ по случаю рапорта новаго командира полка о томъ, что, по отчетамъ стараго командира, какіе-то полковые волы въ два мѣсяца съѣли столько сѣна, что его хватило бы на прокормленіе десяти паръ воловъ въ теченіи цѣлаго года.

Вдругъ Скупягинъ, взглянувъ въ окно возка, крикнулъ: «стой»!

— Поди-ка сюда, любезный, закричалъ онъ проходившему солдату, когда возокъ остановился.

Солдатъ подбѣжалъ и вытянулся, взявъ на плечо.

— Развѣ ты не видишь, братецъ, что начальникъ ѣдетъ?

— Ей Богу, не видѣлъ, ваше превосходительство.

— Смотри!.. А какъ зовутъ начальника дивизіи?

— Его превосходительство, генералъ-маіоръ Аристархъ Степановичъ Скупягинъ.

— Молодецъ!.. Ну, ступай себѣ. Только смотри впередъ. Трогай! обратился онъ къ ямщику.

— Я поставилъ себѣ за правило, сказалъ онъ мнѣ: — не пропускать безъ внушенія ни одного солдата и офицера, который не отдалъ чести. Положимъ, этотъ и не видалъ, но онъ долженъ бить внимательнѣе. Онъ видитъ, что на козлахъ сидитъ деньщикъ, значитъ, въ экипажѣ навѣрно офицеръ; хоть его и не видно, а честь надо отдать.

— Но нашъ маршрутъ можетъ очень замедлиться, если мы будемъ останавливаться изъ-за каждаго солдата, сказалъ я, смѣясь.

— О, нѣтъ! въ моей дивизіи дисциплина доведена до совершенства, солдаты мой экипажъ знаютъ; этотъ, можетъ быть, потому и не отдалъ чести, что я не въ своемъ экипажѣ ѣду. Время, знаете, грязное, я пожалѣлъ взять собственный, а полковникъ былъ такъ любезенъ предложилъ свой. Да… на чемъ, бишь мы остановились?

— На какихъ-то невѣроятно прожорливыхъ волахъ.

— Д-да… ужъ именно невѣроятные волы! Тутъ, конечно, прежній командиръ не безъ грѣшковъ, а прекрасный былъ командиръ: голосъ, какъ труба, когда рапортуетъ, глазомъ не моргнетъ, одно слово картина. Приказы плохо помнилъ… Я съ нимъ какъ-то держалъ пари на счетъ одного правила при зарѣ съ церемоніей и выигралъ… позвольте я припомню… да… знаете послѣ того, какъ скомандуютъ «накройсь», выходятъ рапортовать..

Меня стала клонить дремота; смутно слышалъ я слова генерала, воодушевившагося отъ воспоминанія выиграннаго пари: «поворачиваются, не отнимая руки отъ козырька… салютуютъ… по ввѣренной мнѣ ротѣ»… Потомъ, я заснулъ.

— Вставайте, сейчасъ городъ! разбудилъ меня Скупягинъ: — я вамъ сталъ разсказывать, а вы на самомъ интересномъ мѣстѣ заснули.

— Дорогой отлично спится, сказалъ я и сталъ глядѣть въ окно.

Передъ нами былъ сѣренькій уѣздный городъ. Торчала колокольня уѣзднаго собора, около нея нѣсколько зеленыхъ крышъ на домахъ мѣстной аристократіи; при въѣздѣ острогъ.

На бугрѣ стояли два конныхъ вѣстовыхъ, которые, увидѣвъ насъ, поскакали въ городъ. Это были выставлены караульные, чтобы дать знать о нашемъ въѣздѣ командиру полка, который мы ѣхали инспектировать.

У воротъ почтовой станціи насъ встрѣтилъ полковой командиръ въ парадной формѣ.

Скупягинъ, съ солиднымъ лицомъ, выслушалъ рапортъ, взялъ сложенный листъ изъ рукъ полкового командира и передалъ мнѣ съ словами: «пріобщите къ дѣлу».

— Здравствуйте, полковникъ, сказалъ онъ уже другимъ тономъ, исполнивъ эту церемонію, подавая руку.

— Не угодно ли вашему превосходительству пересѣсть въ мою коляску и позволить мнѣ проводить васъ на отведенную квартиру?

— Хорошо-съ.

Мы поѣхали.

— Когда угодно будетъ вашему превосходительству начать смотръ?

— Я полагаю, завтра; сегодня мы отдохнемъ съ дороги. Ты получите приказаніе; пришлите вотъ въ ихъ распоряженіе двухъ писарей и вѣстоваго.

— Слушаю-съ.

Прошла пауза.

— Если ваше превосходительство не располагаете вечеромъ заниматься, то я позволилъ бы себѣ попросить васъ къ себѣ на чай, сказалъ полковникъ заискивающимъ тономъ.

— Съ удовольствіемъ.

— Вы тоже, вѣроятно, доставите удовольствіе поближе познакомиться съ вами? сказалъ мнѣ полковникъ.

Я сказалъ, что доставлю.

Намъ отвели прекрасныхъ три комнаты со всѣми удобствами. Увидѣвъ высоко взбитую постель, генералъ обрадовался.

— Я лягу, сказалъ онъ мнѣ: — а вы потрудитесь написать приказъ: завтра въ девять часовъ утра смотръ граматности, потомъ повѣрка суммъ; послѣ обѣда въ 4 часа церемоніальный маршъ и опросъ претензій… Форма полная парадная; для насъ съ вами должны быть присланы верховыя лошади.

IX.

Вечеръ у полковаго командира оказался параднымъ. Два огромныхъ ординарца сняли съ насъ шинели и торжественно растворили обѣ половинки дверей.

— Милости просимъ, ваше превосходительство! сказалъ хозяинъ, низко кланяясь.

Изъ гостиной поспѣшно вышла хозяйка въ пышномъ платьѣ.

— Моя жена…

Пошли представленія; гости были только почетные: уѣздный предводитель дворянства, исправникъ, предсѣдатель земской управы и нѣсколько дамъ и дѣвицъ; для ухаживанія за ними приглашены были полковой адъютантъ и два баталіонныхъ.

Появленіе Скупягина въ гостиной произвело переполохъ.

Офицеры, оставивъ свои мѣста около стола, отошли къ стѣнѣ и вытянулись въ струнку.

— Прошу васъ въ нашъ кружокъ, говорила хозяйка.

— Ваше превосходительство, не угодно ли вамъ поближе къ дамамъ? суетился хозяинъ, подвигая кресло.

Скупягинъ очутился окруженнымъ волнами кисеи и шелка. Глаза у него замаслились.

— Въ такой глуши и столько красавицъ! сказалъ онъ.

Дѣвицы захихикали.

Офицеры все еще стояли.

— Господа, что же вы стоите? сказалъ Скупягинъ.

Офицеры сѣли поодаль; нѣкоторые ушли въ залу.

Послѣ чаю, полковой командиръ предложилъ составить пульку. Скупягинъ выразилъ удовольствіе.

— Пульку люблю сыграть, сказалъ онъ: — но только одну, не болѣе.

Пульку составили Скупягинъ, предводитель дворянства и полковой командиръ.

Скупягинъ игралъ плохо, и ему не везло; полковникъ ремизился и, вистуя генералу, бранилъ себя за несообразительность. Но генералъ все-таки проигралъ 7 рублей и вынулъ сторублевую.

Скупягинъ всталъ изъ-за стола огорченный.

— Мнѣ у васъ всегда не везетъ, полковникъ, сказалъ онъ: — прошлый годъ а тоже проигралъ три съ полтиной.

— Ваше превосходительство, позвольте предложить два короля въ пикетъ; можетъ бытъ, отыграетесь.

— Развѣ только два! уступилъ Скупягинъ.

— У васъ девяносто… мнѣ нѣтъ возможности играть, сказалъ онъ послѣ первой сдачи.

— Могло бы быть, ваше превосходительство, но а разнесъ… представьте себѣ: короля за валета принялъ и снесъ одного. Такая досада… четыре карты, ваше превосходительство.

— Въ такомъ случаѣ негодятся; у меня, хотя и маленькихъ, но пять… отвѣтилъ генералъ уже въ мажорномъ тонѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ опять раздалось восклицаніе полковника.

— Вотъ несчастіе!.. Снесъ одного туза… держалъ трехъ десятокъ… думалъ пять и пятнадцать купить… а купилъ двухъ тузовъ. Опять четыре карты.

— Не годятся, ваше высокоблагородіе, шутилъ Скупягинъ.

— Что же дѣлать!.. Не везетъ!..

Скупягинъ повеселѣлъ; за ужиномъ онъ говорилъ комплименты хозяйкѣ, увѣрялъ ее, что онъ нигдѣ не ѣдалъ такихъ цыплятъ и такого крема, какъ у нея. Разумѣется, не обошлось безъ шампанскаго. Когда его налили, полковникъ мигнулъ женѣ.

— Господа, выпьемъ за здоровье нашего дорогого гостя, сказала она

— Урра!.. рявкнули полковникъ и его офицеры.

— Благодарю васъ, господа, отъ глубины души благодарю!

Прощаясь съ полковникомъ, Скупягинъ сказалъ:

— Сегодня повеселились, а завтра за дѣло.

Офицеры звякнули шпорами, полковникъ оттолкнулъ ординар ца и самъ подалъ шинель Скупягину.

X.

Смотръ граматности былъ удаченъ. Скупягинъ остался доволенъ и чтеніемъ и письмомъ.

— Запишите, обратился онъ ко мнѣ: — что граматность найдена мною въ весьма удовлетворительномъ состояніи. Благодарю васъ, полковникъ.

Полковникъ поклонился.

Законоучитель былъ боленъ и не могъ явиться на экзаменъ.

— И безъ него обойдемся, сказалъ Скупягинъ: — я одновременно произведу испытаніе въ знаніи закона Божія и «того, что необходимо знать солдату».

Подъ этимъ длиннымъ опредѣленіемъ подразумѣвается знаніе титуловъ начальниковъ до ротнаго командира включительно и разныхъ прописей патріотически-нравственнаго содержанія.

— Какъ солдатъ долженъ говорить съ генераломъ? обратился Скупягинъ къ фланговому.

— Ко всякому слову прибавлять: ваше превосходительство.

— Хорошо!.. Читай десятую заповѣдь.

— Не пожелай, ваше превосходительство, жены искренняго твоего, не пожелай, ваше превосходительство, дома ближняго твоего…

— Хорошо… видно, что знаешь. Молодецъ!.. Какъ зовутъ начальника дивизіи? спросилъ Скупягинъ другого солдата.

— Его превосходительство Аристархъ Степановичъ Скупягинъ.

— Молодецъ!..

— Радъ стараться, ваше превосходительство!

— А, ну-ка, какая седьмая заповѣдь?

— Не прелюбодѣйствуй, ваше превосходительство…

— Не знаешь!.. Слѣдующій!

— Не прелюбодѣйствуй, ваше превосходительство…

— Сказалъ, что нѣтъ, а ты опять повторяешь.

Скупягинъ, переспросилъ всѣхъ и получилъ тотъ же отвѣтъ или благоразумное молчаніе.

— Запишите, обратился онъ ко мнѣ: — что знаніе десяти заповѣдей неправильное… видно, что законоучитель недостаточно объяснялъ ихъ.

— Осмѣлюсь доложить, ваше превосходительство, вступился полковой командиръ, что, по моему крайнему разумѣнію, седьмая заповѣдь дѣйствительно: не прелюбодѣйствуй.

— Ошибаетесь, половникъ. Справа, слѣва — заходи; маршъ? скомандовалъ Скупягинъ.

Солдаты окружили насъ.

— Запомните, ребята, что седьмая заповѣдь читается такъ: не прелюбы сотвори. Поняли?

— Поняли, ваше превосходительство!

— Вотъ видите, полковникъ, вы ошибались. Жаль, что а не предложилъ пари, вы бы проиграли.

У полковника углы губъ чуть-чуть подернулись улыбкой, но онъ овладѣлъ мускулами лица и пресерьёзно отвѣтилъ:

— Совершенно справедливо, ваше превосходительство.

— Какъ зовутъ начальника дивизіи? опять спрашивалъ генералъ. Ему доставляли видимое удовольствіе отвѣты на этотъ вопросъ. Онъ задалъ его разъ десять.

Покончивъ съ солдатами и выразивъ благодарность командиру полка, Скупягинъ началъ повѣрку военныхъ способностей офицеровъ.

— Предложите имъ письменныя тактическія задачи, сказалъ онъ мнѣ: — самыя несложныя.

Я наскоро написалъ нѣсколько задачъ.

— Ровно черезъ полчаса, вы должны, господа, представить письменные отвѣты, сказалъ Скупягинъ: — а мы, полковникъ, пройдемъ въ полковыя кухни, попробовать пищу.

На кухняхъ была найдена обычная смотровая чистота и блескъ котловъ. На столѣ, покрытомъ чистой полковничьей салфеткой, стояла маленькая миска и возлѣ нея лежалъ ломоть чернаго хлѣба и серебрянная, тоже полковничья, ложка. Въ мискѣ была пробная порція.

— Прекрасныя щи! Превосходныя щи!.. сказалъ Скупягинъ: — я съ удовольствіемъ позавтракаю. Да этакіе солдатскіе щи — просто роскошь!..

— Мое мнѣніе, ваше превосходительство, скромно говорилъ полковникъ: — что солдатъ долженъ быть хорошо накормленъ; тогда онъ и служить будетъ хорошо.

— Совершенная правда! сказалъ генералъ.

— Моимъ собственнымъ наблюденіемъ и разъясненіемъ ротнымъ командирамъ, я достигъ того, что въ моемъ полку солдатъ всегда ѣстъ такія щи, какія вы изволите пробовать, ваше превосходительство.

— Запишите, обратился Скупягинъ ко мнѣ: — что горячая пища, а также хлѣбъ, найдены мною не оставляющими желать ничего лучшаго… Такъ и напишите. Благодарю васъ, полковникъ, за солдатскую пищу.

Полковникъ поклонился.

Скупягинъ проглотилъ послѣднюю ложку щей и вытеръ усы.

— Ну-съ, теперь пойдемъ къ нашимъ полководцамъ… посмотримъ, какъ они воюютъ на бумагѣ, пошутилъ онъ.

Полковникъ счелъ долгомъ слегка засмѣяться.

Рѣшенія тактическихъ задачъ, представленныя офицерами, отличались военно-канцелярскимъ слогомъ. Одно изъ рѣшеній было такъ оригинально, что вызвало общій смѣхъ, который не могло сдержать даже присутствіе генерала. Онъ и самъ такъ и покатился отъ смѣха.

Почтенному сѣдовласому ротному командиру была предложена оборона моста при въѣздѣ въ деревню. Онъ написалъ слѣдующее рѣшеніе:

«Ввѣренную мнѣ роту разсыплю цѣпью по берегу оврага, и прикажу открыть пальбу радами, когда будетъ усмотрѣнъ непріятель. Въ тоже время я напишу отношеніе въ уѣздную земскую управу о необходимости разрушить мостъ, и по полученіи отъ оной управы разрѣшенія, приведу оное въ немедленное исполненіе».

Общій хохотъ сконфузилъ почтеннаго капитана, но вотъ Скупягинъ сдѣлалъ серьёзное лицо, и всѣ замолчали.

— Господинъ капитанъ! сказалъ онъ: — ну, а если прежде, чѣмъ вы получите отвѣтъ отъ земской управы, непріятель, въ превосходныхъ силахъ, атакуетъ мостъ?.. Что вы тогда сдѣлаете?

— Паду съ честію, ваше превосходительство!.. А безъ согласія управы разрушить мостъ не могу, если не получу на то особаго письменнаго приказанія. Я разрушу мостъ, а управа сдѣлаетъ начетъ-съ!

Такая заботливость о жалованьи понравилась генералу.

— Д-да… съ нѣкоторой стороны вы правы, сказалъ онъ: — но вамъ слѣдовало написать, что вы заблаговременно снесетесь съ земской управой, а не тогда, какъ уже покажется непріятель.

— Слушаю-съ, ваше превосходительство.

Капитанъ нѣсколько успокоился.

Другой офицеръ на вопросъ: почему онъ далъ возможность подойти непріятелю на 400 шаговъ, не открывши пальбы, отвѣтилъ:

— Я, ваше превосходительство, приказалъ-было открыть пальбу, но, увидѣвъ, въ 50-ти шагахъ, подходящаго начальника, долженъ былъ скомандовать «смирно» и отрапортовать, какъ слѣдуетъ?

— Но вѣдь подъ выстрѣлами непріятеля встрѣча начальника неумѣстна.

— Ваше превосходительство, непріятель стрѣлялъ холостыми патронами и потому я боялся попасть подъ арестъ, если не отдамъ чести начальнику.

Генералъ всталъ.

— Вообще, за немногими исключеніями, господа, я вами доволенъ.

Офицеры поклонились.

— Запишите, сказалъ онъ мнѣ: — что умственное развитіе гг. офицеровъ… г-мъ… стоитъ на довольно высокомъ уровнѣ… что указываетъ на благотворное вліяніе гг. баталіонныхъ командировъ и въ особенности самого командира полка.

— Благодарю васъ, полковникъ.

Полковникъ опять поклонился, и этимъ окончился утренній смотръ.

XI.

Послѣ обѣда былъ смотръ церемоніальнаго марша, который довелъ Скупягина до восторга. Онъ подпрыгивалъ въ сѣдлѣ, махалъ руками въ тактъ музыки и кричалъ: «молодцы, ребята!» «Спасибо, стрѣлки!».

Когда прошла послѣдняя рота, командиръ которой во время салютовки такъ изогнулся въ полоборота, что можно было опасаться за цѣлость его стана, Скупягинъ сжалъ обѣ руки полковника и растроганымъ голосомъ произнесъ:

— Ну, полковникъ, у васъ церемоніальный маршъ — просто объяденье.

Послѣ церемоніала оставалось сдѣлать опросъ претензій. Эта церемонія производится слѣдующимъ образомъ.

Офицеры и унтеръ-офицеры каждой роты отходятъ въ сторону; инспектирующій становится передъ ротой и командуетъ «справа, слѣва, заходи, маршъ!..» рота образуетъ кругъ, затѣмъ генералъ задаетъ одинъ за другимъ три слѣдующіе вопроса: Не имѣете ли претензій? Все ли получаете по положенію? Пища хороша ли? На эти вопросы рота кричитъ: на первый: «никакъ нѣтъ, ваше превосходительство!..» на второй и третій: «такъ точно, ваше превосходительство!» Затѣмъ инспекторъ, довольный такими отвѣтами, прибавляетъ: — «Спасибо, ребята!» рота кричитъ: — «рады стараться, ваше превосходительство» и разступается, пропуская генерала къ слѣдующей ротѣ, гдѣ повторяется тоже самое"

Мы поѣхали въ полковую канцелярію производить слѣдствіе о волахъ, выказавшихъ невѣроятный аппетитъ.

Это дѣло оказалось однимъ изъ тѣхъ, въ которыхъ невозможно добиться юридическихъ данныхъ.

Свидѣтели говорили очень много, но высказывали только предположенія; свидѣтели-очевидцы или умерли, или отсутствовали; а тѣ, которые были на лицо, выказали способность большинства нашихъ публицистовъ — говорить очень много и въ тоже время не сказать ничего по существу. Одинъ изъ свидѣтелей обдумывалъ по четверти часа каждый свой отвѣтъ и ни однимъ словомъ не проговорился. Скупягинъ начиналъ терять терпѣніе.

— Вотъ разбирайте такія дѣла, говорилъ онъ, обращаясь къ полковнику: — да тутъ самъ Лекокъ ничего не сдѣлаетъ.

— Чрезвычайно запутанное дѣло, согласился полковникъ.

— Нѣтъ, вы возьмите, какъ они показываютъ! Начинаетъ такимъ тономъ и такими подробностями, что думаешь: вотъ-вотъ все дѣло какъ на ладонкѣ выложитъ! Не тутъ-то было: разскажетъ цѣлый романъ, а дѣла все-таки не разъяснитъ. Когда куплены волы? — Не знаю, знаю только, что волы были хорошіе. — Сколько времени они были при полку? Куда дѣлись? — Навѣрное ничего не говорятъ. Вотъ тутъ все записано, что они показывали (Скупягинъ указалъ на тетрадь). А что вы изъ всего этого выведете? Одно только то, что вашъ предшественникъ былъ не безъ грѣха.

— Я тоже думаю, ваше превосходительство.

— А доказать этого ясно нельзя; умный былъ этотъ Обломковъ: схоронилъ концы въ воду. И выходитъ, что волы были какіе-то миѳическіе.

Вошелъ ординарецъ и доложилъ, что пришелъ новый свидѣтель по дѣлу о волахъ, капитанъ Трубинъ.

— Можетъ быть, вы разъясните эту темную исторію, встрѣтилъ Скупягинъ новаго свидѣтеля: — разскажите прежде всего: не извѣстно ли вамъ, были ли дѣйствительно волы или это фантазія?

— Волы были, ваше превосходительство, это мнѣ точно извѣстно, мрачно отвѣтилъ капитанъ Трубинъ, стоя на вытяжкѣ.

— Да вы садитесь, пожалуйста, разскажите все, какъ слѣдуетъ… дайте намъ эту, такъ сказать, нить:., какъ бишь ее называютъ..

— Аріаднина нить, ваше превосходительство, подсказалъ полковникъ.

— Вотъ именно… аріаднину нить… можетъ быть, мы, съ вашей помощью, и выйдемъ изъ этого лабиринта.

Капитанъ угрюмо молчалъ.

— Вотъ вы сказали, что волы дѣйствительно были? допрашивалъ его Скупягинъ.

— Такъ точно-съ, ваше превосходительство.

— Хорошо-съ… Вы сами видѣли этихъ воловъ?

— Самъ я ихъ не видалъ, но такъ какъ въ отчетѣ бывшаго нашего командира полка сказано, что волы были и дѣйствительно съѣли именно столько, сколько тамъ показано, то, значить, они дѣйствительно были, и больше я ничего не имѣю показать.

— Ну, вотъ вамъ!.. вотъ и разгадайте истину! Нѣтъ, я больше не въ силахъ… а усталъ.

Скупягинъ вытеръ лицо платкомъ.

— Возьмите, пожалуйста, всѣ эти показанія, обратился онъ ко мнѣ: — и составьте какое-нибудь резюме. Предать дѣло волѣ Божіей — одно средство.

— Ваше превосходительство, не угодно ли вамъ отдохнуть въ нашъ клубъ? Пульку, если позволите, устроимъ.

— Поѣдемте… надо же и отдохнуть! согласился Скупягинъ.

XII.

Наконецъ, инспектированіе сошло съ рукъ, и полковой командиръ проводилъ насъ за заставу. Мы поѣхали въ слѣдующій городъ осматривать расположенный тамъ полкъ.

Опять передъ нами степная картина съ рѣдкими группами бѣлыхъ акацій, окаймленная слѣва невысокими холмами, далекій горизонтъ справа. Убогія почтовыя станціи, перекладка лошадей; завтраки, каждый разъ напоминавшіе Скупягину провинность своего деньщика, накупившаго булокъ на цѣлый двугривенный.

Скупягинъ, отпирая свой дорожный мѣшокъ, прежде всего вынималъ эти булки; онъ не отступалъ отъ рѣшенія съѣсть ихъ, чтобы даромъ не пропали. Размачивая булку въ чаю, Скупягнинъ говорилъ деньщику:

— Вотъ видишь, Иванъ… я изъ за тебя долженъ ѣсть черствыя булки… можно бы мягкой купить, еслибы не ты… Вѣдь мяг кая булка лучше?.. А? какъ ты думаешь?

— Такъ точно* съ, процѣживалъ угрюмо молчавшій деньщикъ.

— Ну, вотъ видишь, братецъ… А все изъ за тебя.

На слѣдующей станціи повторялся подобный же варіантъ упрека.

Въ страстную субботу мы пріѣхали въ городъ. Квартиру ли насъ приготовили отличную. Полковой командиръ явился отрапортовать о благополучіи полка и пригласилъ отъ заутрени разговляться. Скупягнинъ обѣщалъ; но послѣ обѣда сталъ жаловаться на боль въ животѣ, раскисъ и залегъ спать, приказавъ Ивану не будить себя къ заутрени.

Полковникъ Трынчиковъ оказался смотровой жилкой. Это былъ замѣчательный фанатикъ парада. Вообще, человѣкъ довольно мягкосердечный, онъ, какъ только выѣзжалъ передъ фронтъ полка, забывалъ все на свѣтѣ, кромѣ равненія въ рядахъ и въ затылокъ, командъ, поворотовъ и проч. Если инспектирующій генералъ просилъ его передать какую нибудь команду, онъ бросался въ карьеръ, очертя голову, и ничего не видѣлъ передъ со бой; стоящіе на пути кусты, канавы, люди казались ему дерзкими преградами.

Однажды онъ сшибъ съ ногъ какую-то даму, пришедшую по глазѣть на смотръ, и не обратилъ на это ни малѣйшаго вниманія. Онъ наслаждался исполненіемъ приказаній. По части равненія это былъ невѣроятный человѣкъ!

Трынчиковъ не походилъ на другихъ командировъ полковъ, которые изучали церемоніальный маршъ по обязанности службы; онъ увлекался ученьями, парадами; онъ жилъ только во время парада; волновался, когда рѣчь заходила о поворотахъ и равненіи. Въ сущности, онъ былъ добрякъ, но страсть къ парадамъ дѣлала его даже жестокимъ. На солдата, который во время церемоніальнаго марша выпятилъ грудь или повелъ плечомъ, онъ смотрѣлъ, какъ на великаго преступника, какъ артистъ капельмейстеръ посмотрѣлъ бы такъ на скрипку, комично сфальшивившую во время патетическаго адажіо. На дѣловыя бумаги онъ тоже смотрѣлъ съ точки зрѣнія ранжира и равненія; его адъютантъ разсказывалъ по этому поводу отличные анекдоты.

— Съ нимъ пресмѣшно иной разъ, говорилъ онъ мнѣ: — подаешь бумаги къ подписи… вдругъ онъ схватится за голову, покраснѣетъ весь, чуть не заплачетъ. — Помилуйте!.. Вѣдь я васъ просилъ!.. По товарищески просилъ наблюдать за этими писарями! Посмотрите что сдѣлалъ этотъ варваръ!..

Адъютантъ смотрѣлъ бумагу и не понималъ въ чемъ дѣло.

— Посмотрите, волновался Трынчиковъ: — онъ вышелъ изъ колонны… ну, кто ему мѣшалъ перенести это слово на слѣдующую строку. Вѣдь эта бумага идетъ къ начальству… и вдругъ одно слово выбѣжало… вѣдь это все равно, что неучъ рекрутъ во фронтѣ животъ выпятилъ. Развѣ это красиво?

Трынчиковъ держалъ себя съ офицерами внѣ службы вовсе не поначальнически; онъ не прочь былъ при случаѣ и полиберальничать, хотя нервы его имѣли свойство сильно дрожать передъ всякимъ генераломъ; дрожать не отъ страха, потому что Трынчиковъ былъ честенъ, хозяйство полковое велъ отлично, а ужъ по части церемоніаловъ и говорить нечего. Такимъ образомъ ему бояться было нечего, и если онъ все-таки трепеталъ передъ начальствомъ, то единственно вслѣдствіе того, что каждый генералъ былъ для него кумиръ, которому онъ покланялся «не токмо за страхъ, но и за совѣсть». Встрѣтить начальника, проводить его, доставить ему то, что онъ пожелалъ, было для него истиннымъ наслажденіемъ. Онъ и жену свою пріучилъ въ участію въ этомъ поклоненіи кумирамъ и заставлялъ ѣздить съ визитами куда ей не хотѣлось.

На разговѣнье къ Трынчикову я поѣхалъ одинъ.

Въ большой залѣ по стѣнамъ были столы, удрученные куличами, поросятами съ красными яйцами въ зубахъ, индѣйками, и прочими принадлежностями розговѣнья.

Заутреню и обѣдню въ полковой церкви отслужили по военному, и прежде, чѣмъ собрались офицеры, батюшка уже похаживалъ по залѣ, любовно взглядывая на яства и многочисленныя бутылки. Когда вся зала наполнилась эполетами и зазвучали сабельныя кольца, началось христосованье. Чмоканье было продолжительное. Трынчиковъ трижды лобызался съ каждымъ офицеромъ. Затѣмъ радушные хозяева начали угощать… зашумѣли разговоры.

— Люблю я вотъ такъ, точно семейный кружокъ, говорилъ Трынчиковъ. — à у солдатъ, хороши куличи? вдругъ обратился онъ къ адъютанту.

— Отличные! Я еще вчера попробовалъ.. превосходные куличи!

— Ну, вотъ! Я люблю, чтобы въ такой праздникъ и солдату было весело! Чтобы никто на меня зла не имѣлъ.

Въ глазахъ Трынчикова свѣтилась доброта.

— А что прикажете сдѣлать съ Захарчукомъ? спросилъ вдругъ адъютантъ: — онъ на гауптвахтѣ сидитъ.

— За что? встрепенулся полковникъ.

— Шевелился во фронтѣ, пресерьёзно отвѣтилъ адъютантъ.

— Какъ это шевелился во фронтѣ? подхватила жена одного изъ офицеровъ, полковая кокетка.

Трынчиковъ сконфузился.

— Не можетъ быть! Я что то этого не помню… Когда это было?

— Третьяго дня на ученьи… послѣ команды «смирно» Захарчукъ «шевелился», и вы приказали арестовать его на недѣлю.

— Ахъ, да! Теперь я вспоминаю. Дѣйствительно, этотъ Захарчукъ ужасно портитъ фронтъ. Но все равно: прикажите его выпустить для такого дня.

— Какъ это шевелился во фронтѣ? приставала полковая кокетка. — Олгердъ Андреевичъ! вы-бы и меня посадили на гауптвахту, еслибы я поступила въ вашъ полкъ и шевелилась во фронтѣ? ха.. ха… ха!.. И за это на недѣлю? Да гдѣ же вашесердце, добрѣйшій Олгердъ Андреевичъ? не унималась полковая кокетка, не обращая вниманія на то, что мухъ трогалъ ее за рукавъ и грозно глядѣлъ на сожительницу: онъ боялся, что командиръ обидится ея смѣхомъ.

— Во фронтѣ нельзя шевелиться, Лидія Степановна, фронтъ какъ стѣна. Успокойтесь, его выпустятъ. Пошлите, пожалуста, записку съ вѣстовымъ, чтобы сейчасъ выпустили… Позвольте, Лидія Степановна, налить вамъ еще бокалъ шампанскаго.

— Не слѣдовало бы. Вы не добрый. Ну, да ужъ для свѣтлаго праздника… Наливайте!..

— А что его превосходительство? Усталъ съ дороги? спроста меня Трынчиковъ, отдѣлавшись отъ дамы.

— Кажется, животъ болитъ: онъ черствыхъ булокъ наѣлся… Командиръ засмѣялся.

— Да, онъ таки скупъ! А скажите: какъ онъ смотрѣлъ въ другихъ полкахъ церемоніальный маршъ?..

— Ахъ, оставь, пожалуста! вступилась жена: — какъ тебѣ не скучно даже въ такой праздникъ говорить о церемоніалѣ! Успѣешь.

— Я такъ только спросилъ… А ты плохо знаешь свое дѣло, пьютъ очень мало.

Но гости пили и ѣли усердно. Сдѣлалось весело, на сколько можетъ быть весело подчиненнымъ на праздникѣ у начальства.

XIII.

Разумѣется, на смотру у полковника Трынчикова все оказалось, въ отличномъ видѣ, и описывать его я не стану. Разскажу только одну оригинальную жалобу юнкера. Онъ пришелъ ко мнѣ на квартиру и таинственнымъ голосомъ объявилъ, что имѣетъ секретную жалобу къ генералу, которую не могъ принести на инспекторскомъ смотру.

— Садитесь и разскажите въ чемъ дѣло.

— Часто подъ арестъ попадаю, господинъ адъютантъ, по случаю неудовольствія супруги капитана, моего ротнаго командира.

— Да вѣдь вашъ командиръ — капитанъ, а не жена капитана?

— Совершенно справедливо, только такъ какъ господиномъ капитаномъ командуетъ его супруга, то это и на мнѣ отзывается. Видите ли, какъ это вышло. Сижу я разъ у себя на квартирѣ; вдругъ приходитъ фельдфебель и говоритъ, чтобы я шелъ жъ капитаншѣ. Это зачѣмъ? говорю. — А такъ, говоритъ, я ходилъ съ докладомъ къ капитану, а какъ вышелъ за ворота, капитанша — она въ палисадникѣ была — и говоритъ мнѣ: скажи, говоритъ, юнкеру Молодкину, что я прошу его къ себѣ вечеромъ. — Зачѣмъ, думаю, идти? старая она и скука съ ней страшная. И не пошелъ. На другой день фельдфебель идетъ. ~ Вы, говоритъ, не были вчера у капитанши? — Нѣтъ не былъ. — То-то вотъ и есть нехорошо. Она опять приказала, чтобы вы безпремѣнно къ ней пришли. Вотъ она вамъ и письмецо прислала.

Юнкеръ вынулъ изъ кармана листокъ почтовой бумаги и подалъ мнѣ.

— Прочтите, увидите, что я не выдумываю.

Въ запискѣ было написано:

«Мнѣ очинно скушно; мужъ слава Богу куда-то ушелъ; приходите безпремѣнно, если не хотите, чтобы разсердить меня. Расположенная къ вамъ Евгенія».

— Ну, что же вы отправились на rendez vous? спросилъ я.

— Невозможно, г-нъ адъютантъ! Не пошелъ. А на утро приходитъ въ казарму капитанъ, да прямо ко мнѣ. Это, говоритъ, что у васъ за пуговицы? цѣлый годъ не чищены? А онѣ такъ и горятъ. Говорю, что вчера только чистилъ. — А! вы еще возражать! извольте идти подъ арестъ на однѣ сутки! Разумѣется, пошелъ — ничего не подѣлаешь. А потомъ, какъ выпустили меня, вечеромъ на бульварѣ съ капитаншей встрѣчаюсь. Вы, говоритъ, — совсѣмъ невѣжливый молодой человѣкъ. Хорошо на гауптвахтѣ сидѣть? И больше посидите, если не исправитесь. Потомъ она опять приглашала, я опять не пошелъ и опять сидѣлъ сутки.

— Но что же вы хотите? спросилъ я. — Если повести дѣло оффиціально, такъ вѣдь вы же останетесь кругомъ виноваты. Если хотите, можно будетъ переговорить съ капитаномъ; а ему могу дать понять, что генералу извѣстно, что онъ состоитъ подъ командой супруги.

— Ахъ, нѣтъ! вскричалъ юнкеръ: — тогда не оберешься непріятностей; скажутъ, что а жаловался. Попросите только, чтобы меня въ другую роту перевели, для пользы службы, какъ говорится

Я обѣщалъ юнкеру, что его переведутъ въ другую роту для уравненія числа унтеръ-офицеровъ.

Скупягинъ страшно хохоталъ, когда я разсказывалъ ему эту исторію, такъ что началъ даже икать. При свиданіи съ Трынчиковымъ, онъ замѣтилъ ему, что въ первой ротѣ юнкеровъ слишкомъ много и что онъ находитъ нужнымъ юнкера Молодкина перевести въ другую роту «по усмотрѣнію командира полка». А на другой день въ приказѣ по полку было уже сказана объ этомъ переводѣ.

— Благодарю васъ, г-нъ адъютантъ, сказалъ мнѣ юнкеръ, встрѣтивъ меня на бульварѣ: — наконецъ-то я изъ-за этой вѣдьмы не буду на гауптвахтѣ сидѣть.

— А, можетъ быть, жена командира пятой роты тоже будетъ васъ приглашать, когда мужа нѣтъ дома?

— У этого молоденькая жена. Я къ ней и безъ приглашенія пойду, хвастался смазливый юнкеръ.

XIV.

«Для пользы службы» меня вскорѣ перевели отъ генерала Скупягина и прикомандировали, «для изученія строевой службы», къ одному баталіону, квартировавшему въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Варшавы.

Наша стоянка была прелестное мѣсто. Его можно назвать царствомъ тополей. Чудно блестѣли они серебристыми листьями въ лунную ночь, когда офицерство выходило послѣ картъ подышать свѣжимъ воздухомъ. Ихъ листья шумѣли возлѣ самыхъ оконъ нашихъ квартиръ. А когда мы ходили гулять къ Вислѣ, то до самой рѣки шли по превосходной тополевой аллеѣ. Надо, впрочемъ, сказать, что мы ходили гулять большею частью только тогда, когда у насъ не было ни копейки; когда всѣ наши «квартирныя», «пивныя», «фуражныя» и «караульныя» переходили въ бумажникъ баталіоннаго доктора, который велъ себя вовсе не такъ, какъ подобало бы другу человѣчества. У него были небольшія деньжонки, которыя, сравнительно съ тѣмъ, что каждый изъ насъ получалъ, были большимъ капиталомъ, обладавшимъ эксплуататорскимъ свойствомъ притягивать къ себѣ маленькія суммы.

Служба оставляла намъ много свободнаго времени, которое мы просто не знали куда дѣвать; ходили въ Варшаву, ухаживали за польками, плясали въ танцклассахъ, пили «каву» въ цукерняхъ, но времени все-таки оставалось много и мы посвящали его картамъ.

— Господа! говорилъ намъ коварный докторъ: — во всякое время дня и ночи вы можете приходить ко мнѣ понтировать… получите квартирныя — милости просимъ; получите пивныя (два рубля сорокъ три копейки въ мѣсяцъ) и съ ними пожалуйте безъ церемоніи. Заложу для всякаго сотенную и срывайте себѣ на здоровье, сорвете одну — заложу другую. Только одно условіе: игра на наличныя и меньше полтинника карты не бью.

И вотъ, какъ только офицеръ получалъ какія-нибудь деньги, онъ прямо отъ казначея или квартирмистра шелъ въ доктору.

— А! это вы? встрѣчалъ его докторъ, улыбаясь: — пожалуйте", еще кто-нибудь съ вами или нѣтъ?

— Послѣ обѣда сбираются много, а я въ Варшаву пойду послѣ обѣда, потому и зашелъ теперь.

— И прекрасно сдѣлали.

Вынималась сто-рублевая, и черезъ четверть часа офицеръ уходилъ безъ квартирныхъ и, вмѣсто того, чтобы идти въ Варшаву, заваливался спать.

Такъ разбивалъ насъ докторъ въ одиночку; но онъ побѣждалъ и тогда, когда мы составляли противъ него цѣлую коалицію съ цѣлью «хорошенько оборвать его». Иногда намъ удавалось сорвать одинъ или два банка; начинались великія надежды; но вдругъ кто-нибудь изъ увлекшихся заламывалъ крупный кушъ, руки доктора, очень скупаго, начинали слегка вздрагивать, мы наслаждались этимъ, шутки, остроты такъ и сыпались… Но вотъ заметавшаяся карта падала направо, и маши надежды постигала участь мыльнаго пузыря. Игра затягивалась, и мы все-таки отдавали доктору свои деньги.

— Теперь, господа, пойдемте любоваться природой, говорилъ докторъ, спрятавъ выигрышъ.

— Чортъ васъ возьми совсѣмъ! Погорячились мы немного, а то бы вамъ не сдобровать!

— Ужъ и не сдобровать! Сорвали бы третій банкъ, я бы вамъ четвертый, пятый… вѣдь вы бы не скоро забастовали?

— Еще бы! сколько у васъ нашихъ денегъ-топосѣяно.

— Вотъ погодите, треть придетъ, получимъ жалованье, тогда мы вамъ зададимъ.

— Милости просимъ, господа.

Послѣ получки жалованья игра затягивалась на нѣсколько дней; играли и ночью, и утромъ, и вечеромъ; игра прерывалась только для ученій, обѣдовъ и для визитацій лазарета. Черезъ нѣсколько дней мы всѣ оказывались разбитыми, огорченными, озлобленными; раздавались проклятія доктору, которому «чортъ знаетъ, какъ везетъ». Толковали о томъ, что онъ всегда выигрываетъ, потому что у него денегъ много. Давались клятвенныя обѣщанія никогда не играть въ карты… Менѣе малодушные не отказывались отъ надежды хорошенько наказать доктора и пресерьёзно доказывали, что стоило ему только дать девятку и вся игра перевернулась бы и мы возвратили бы свои деньги.

При первой получкѣ денегъ, всѣ опять въ одиночку или грунами шли къ доктору и платили ему рублевую дань.

Очень однообразная была жизнь, прерываемая изрѣдка скандалами, въ родѣ, напримѣръ, растраты казенныхъ денегъ казначеемъ или квартирмистромъ, за что прежде всѣмъ офицерамъ приходилось расплачиваться.

Одно время баталіонъ одолѣла обѣдоманія. Мы стали провожать обѣдомъ всякаго переводимаго изъ баталіона офицера, если онъ былъ чиномъ не ниже штабсъ-капитана; вновь переводимыхъ тоже встрѣчали обѣдами. На одномъ изъ такихъ обѣдовъ произошла курьёзная демонстрація. У насъ былъ штабъ-офицеръ изъ нѣмцевъ, по фамиліи Либераубе. Это былъ весьма несимпатичный человѣкъ, держалъ себя на словахъ очень вѣжливо и либерально, называлъ себя товарищемъ всякаго прапорщика, а на дѣлѣ былъ іезуитъ и собственноручно давалъ въ зубы солдатамъ. Въ баталіонѣ его терпѣть не могли. На обѣдѣ, о которомъ я упомянулъ, отъѣзжавшій капитанъ, чуть ли не больше всѣхъ бранившій Либераубе въ кружкѣ товарищей, напился до такой степени, что почувствовалъ необыкновенную нѣжность ко всѣму человѣчеству, и вдругъ предложилъ тостъ: за здоровье многолюбимаго, многоуважаемаго Либераубе.

Всѣ были возмущены этимъ неожиданнымъ тостомъ, и, такъ какъ отъ выпитаго вина всѣ ощущали въ себѣ необыкновенную храбрость, то зала огласилась свистками и шиканьемъ.

Либераубе позеленѣлъ, но, не сказавъ ни слова, досидѣлъ до конца обѣда, съѣлъ пирожное и ушелъ какъ ни въ чемъ не бывало. За нимъ скрылся и его адъютантъ.

На дворѣ подъ огромными каштанами играла музыка и офицеры устроили кадриль; сдѣлано было предложеніе поѣхать въ Варшаву и пригласить для танцевъ «паненокъ»; вдругъ, точно тѣнь командора, омрачившая пиръ, явился адъютантъ.

— Господа! произнесъ онъ: — Либераубе считаетъ себя оскорбленнымъ… сейчасъ будетъ написанъ рапортъ о преданіи суду всѣхъ шикальщиковъ. Кто шикалъ, идите къ нему для объясненій.

Веселье смолкло; всѣ моментально отрезвѣли и ощутили робость… нѣкоторыхъ затрясла лихорадка, дѣло выходило серьёзнымъ.

Послѣ продолжительной паузы, вдругъ зашумѣли разные голоса.

— Господа! Кто шикалъ, признавайтесь!.. Идите извиняться, можетъ быть, онъ смилуется, а то бѣда!..

— Я не шикалъ. И я не шикалъ!.. И я тоже!..

— Но вѣдь кто нибудь шикалъ же?

— Вы шикали! накинулись на одного офицера.

— Да, я слышалъ, что вы шикали!.. Я рядомъ сидѣлъ!..

— Ну, что же! а шикалъ, только не я одинъ. Всѣ шикали.

— Врете! вы шикали!

Неизвѣстно чѣмъ-бы все это кончилось, еслибы одному изъ офицеровъ не пришла остроумная мысль.

— Молчите, господа, я все дѣло улажу. Прощайте.

Онъ побѣжалъ къ крыльцу квартиры Либераубе.

— Что онъ съ ума сошелъ? шумѣли голоса: — онъ выдастъ тѣхъ, кто шикалъ, чтобы себя изъ бѣды выпутать.. Это вѣрно.

Прошло томительныхъ десять минутъ. У иного зубъ на зубъ не попадалъ, а въ это время въ квартирѣ Либераубе разыгралась очень комичная сцена.

Когда дверь отворилась, Либераубе принялъ позу разгнѣваннаго олимпійца, готоваго, однако, перемѣнить гнѣвъ на милость, если передъ нимъ упадутъ въ прахъ и будутъ молить и плакать о прощеніи Но вмѣсто кающихся вошелъ капитанъ съ обиженнымъ лицомъ и сказалъ:

— Полковникъ, почему вы насъ всѣхъ обидѣли, приняли на свой счетъ шиканье за обѣдомъ?

— А на чей же счетъ оно относилось? вскричалъ изумленный Либераубе.

— Развѣ вы сознаете, полковникъ, что вы чѣмъ-нибудь дурно противъ насъ поступили, что приняли на свой счетъ?

— Я?.. Никогда!.. Напротивъ, я васъ всѣхъ люблю. Я готовъ для васъ все хорошее сдѣлать.

— Въ такомъ случаѣ, вы и не имѣли права обижать насъ; вс-первыхъ, шикалъ только я одинъ, а не всѣ, и шикалъ потому, что мнѣ мѣшали товарищи слушать рѣчь отъѣзжавшаго капитана.

Либераубе совершенно сбился съ роли. Онъ видѣлъ себя одураченнымъ, но въ тоже время былъ радъ, что дѣло формально принимаетъ такой видъ, что онъ можетъ считать себя удовлетвореннымъ и не затѣвать непріятной исторіи. Однако, очевидность того, что его одурачиваютъ, заставила его возразить:

— Вы говорите, что шикали одни… это неправда. Вы сидѣли на право, а я слышалъ шиканье и съ лѣвой стороны.

— Въ залѣ большой резонансъ, серьёзно отвѣтилъ капитанъ.

— Но какъ же это? Въ такомъ случаѣ, вы поступили, какъ невѣжа, противъ товарищей… Вы шикали, вмѣсто того, чтобы попросить ихъ не шумѣть. Вы должны извиниться передъ ними.

— Извольте, я извинюсь, только съ тѣмъ, чтобы и вы извинились передъ всѣми за то, что намъ передали черезъ адъютанта. Я виноватъ и вы виноваты.

— Д-да… конечно… я люблю справедливость… Попросите ихъ всѣхъ сюда.

Либераубе былъ очень радъ такому обороту дѣла.

Когда капитанъ показался на крыльцѣ, всѣ къ нему кинулись съ вопросами:

— Ну, что?

— Все какъ слѣдуетъ; сейчасъ опять пить будемъ! Идите за мной… и во всемъ соглашайтесь, что бы я ни сказалъ.

Всѣ вошли въ залу Либераубе съ пугливымъ недоумѣніемъ на лицахъ.

— Господа! сказалъ пресерьёзно капитанъ: — я поступилъ противъ васъ невѣжливо; вмѣсто того, чтобы попросить не шумѣть и дать мнѣ прослушать рѣчь капитана, я позволилъ себѣ такъ громко шикать, что полковнику показалось, будто бы всѣ мы шикали. Извините, меня господа!

Всѣ молча поклонились.

— А полковникъ обѣщалъ извиниться передъ всѣми въ томъ, что онъ принялъ на свой счетъ мое шиканье и приписалъ его всѣмъ вамъ.

— Извините, господа! это точно вышло недоразумѣніе, и я очень радъ. Я думаю, что, зная наше взаимное расположеніе, мы еще можемъ провозгласить тостъ.

Либераубе началъ цѣловаться со всѣми. Всѣ повеселѣли.

Капитанъ сдѣлался героемъ вечера. Шампанское опять полилось.

XV.

Либераубе приходили иногда въ голову либеральныя затѣи.

Однажды мы вдругъ прочли въ приказѣ по баталіону нѣчто въ родѣ передовой статьи любой изъ современныхъ газетъ.

«Всякій человѣкъ долженъ стремиться къ самообразованію — говорилось въ приказѣ по баталіону — недостаточно, чтобы каждый изъ насъ остановился на томъ военномъ образованіи, которое онъ получилъ въ кадетскомъ корпусѣ; онъ долженъ идти впередъ; чтеніе военныхъ книгъ, военныя бесѣды, военная игра — вотъ средства, которыя въ вашихъ рукахъ. Но еще болѣе дѣйствительнымъ средствомъ для указанной цѣли было бы устройство лекцій по военнымъ предметамъ. Между нами есть нѣсколько человѣкъ, которые, обладая большимъ научнымъ образованіемъ, безъ сомнѣнія, не откажутся взять на себя обязанности лектора; всѣ же остальные, конечно, съ удовольствіемъ будутъ ихъ слушать. Изложивъ эти соображенія, предписываю (въ передовыхъ статьяхъ вмѣсто этого говорится „мы приходимъ къ слѣдующему заключенію“): съ понедѣльника начать чтеніе лекцій въ столовой залѣ поручику N. по тактикѣ, штабсъ капитану Z. по военной исторіи, капитану У. по военной топографіи. Прочимъ-же гг. офицерамъ неуклонно присутствовать при этихъ лекціяхъ, зачѣмъ будетъ строгое наблюденіе. Отсутствіе на лекціяхъ, безъ особо уважительныхъ причинъ, каковы: болѣзнь, удостовѣренная докторскимъ свидѣтельствомъ, нарядъ въ караулъ, командировка по службѣ и т. п., будетъ принято какъ за уклоненіе отъ исполненія обязанностей службы».

Назначенные лекторами сначала было обрадовались этому проэкту, предположивъ, что за лекціи будутъ выдавать суточныя; но когда Либераубе объяснилъ имъ, что «вы, господа, безъ со мнѣнія, исполните эту обязанность безвозмездно по товарищески, ибо суммъ на это не отпускается», то назначенные лекторами хотя и отвѣтили: «конечно, мы съ большимъ удовольствіемъ», но въ тоже время про себя были очень и очень недовольны.

Первыя лекціи имѣли полный комплектъ слушателей; впереди сидѣлъ и самъ Либераубе. Лекторъ сдѣлалъ громкое вступленіе, а потомъ пошелъ все тише, да тише; въ заднемъ ряду кто-то зѣвнулъ; Либераубе обернулся съ негодованіемъ, но въ тоже самое время самъ ощутилъ непреодолимое желаніе зѣвнуть и зѣвнулъ. Замѣтивъ это, лекторъ поспѣшилъ громко сказать: «но объ этомъ скажемъ на слѣдующей лекціи» и раскланялся.

Зашумѣли стулья.

— На первый разъ очень, очень недурно, поощрялъ Либеpayбе: — я увѣренъ, господа, что вы войдете во вкусъ и что эти лекціи сдѣлаются для васъ насущной потребностью.

На вторую лекцію Либераубе пріѣхалъ къ концу и извинился передъ лекторомъ, сказавъ: «мнѣ такъ непріятно, что меня задержали въ городѣ по обязанности службы».

Нѣсколько лекцій посѣщались всѣми аккуратно, изъ боязни быть замѣченными въ уклоненіи отъ службы, но затѣмъ число слушателей все уменьшалось и уменьшалось Всѣ увидали, что манкированіе пройдетъ безнаказанно, потому что и самому Либераубе лекціи порядкомъ надоѣли. Наконецъ, дошло до того, что, когда на эстраду вошелъ лекторъ военной топографіи, то увидѣлъ только двухъ вновь переведенныхъ въ баталіонъ прапорщиковъ, которые еще не успѣли ознакомиться съ положеніемъ дѣла и опасались не явиться на лекцію, чтобы не попасть на гаупвахту.

— Ну, ужь это слишкомъ жирно будетъ, чтобы я для васъ читалъ лекціи!… Прапорщикъ — не офицеръ… идите-ка лучше домой! объявилъ капитанъ.

Слѣдующей лекціи уже не было, но Либераубе въ отчетѣ не упустилъ случая помѣстить, между прочимъ, такой параграфъ: «во ввѣренномъ мнѣ баталіонѣ постоянно читались лекціи по военнымъ предметамъ; гг. офицеры отнеслись къ нимъ съ горячимъ сочувствіемъ, увидя въ нихъ разумное средство для провожденія времени, свободнаго отъ служебныхъ занятій».

XVI.

Были ли вы, читатель, въ лагерѣ во время ненастья, зарядившаго на нѣсколько дней? Стоитъ побывать, если вы интересуетесь человѣческими бѣдствіями.

Войдемъ въ лагерь съ фронта. По линейкѣ ходитъ часовой; на немъ промокшая шинель; тяжело приподнять ее — столько въ ней прибавилось вѣса; вода хапаетъ съ полъ, заливается въ рукава. На линейкѣ мутныя лужи, изъ нихъ мутные ручьи лѣниво бѣгутъ между палатками. Часовой уныло смотритъ на небо, не проясняется ли. Сплошная сѣрая туча, слезящаяся безъ конца. Долго еще ждать смѣны: цѣлый часъ остался. А вѣдь часы разной длины бываютъ. Если вы сомнѣваетесь въ этомъ, попробуйте замѣнить часового. Вы скажете, пожалуй, что такой часъ — цѣлая вѣчность.

Вѣчность не вѣчность, а длинный, мучительный часъ, который напомнить о себѣ потомъ, чрезъ нѣсколько лѣтъ, страшнымъ ревматизмомъ.

Зайдемъ въ палатку. Онѣ имѣютъ печальный видъ и стоятъ точно мокрыя курицы; входное полотно пристегнуто наглухо и палатка представляется какъ бы гробницей; недостаетъ только креста, урны или надломленнаго дерева.

Поднимемъ сырую холщевую дверь: передъ нами двѣ скользкія ступеньки; мы опускаемся въ яму сажени полторы въ квадратѣ. Эта яма — квартира 10—12 человѣкъ; въ ней устроены пары, какъ въ пароходныхъ каютахъ, одна подъ другой. По угламъ разставлены ружья, развѣшана аммуниція. Солдаты лежатъ. На нихъ и кругомъ ихъ все мокро; сверху падаютъ рѣдкія капли; на полу грязь; ручьи просачиваются сквозь дерні; солома, изъ которой сдѣланы постели, ситцевыя подушки, шинели, изображающія одѣяло — все это пропитано сыростью.

— Что ночью сегодня было — просто страсть, говорить одинъ солдатъ: — ливень, вѣтеръ — того и гляди палатку сорветъ. Въ пятой ротѣ нѣсколько повалило. Сна тебѣ нѣтъ и лежишь — лежишь; зубъ на зубъ не попадаетъ, думаешь: будетъ ли ужъ и утро-го?

— Не приведи Богъ, замѣчаетъ другой: — поколѣешь совсѣмъ, коля Господь дождя не уйметъ. Вчера ротный командиръ ругался: «чортъ васъ знаетъ, говоритъ, сколько васъ болѣетъі солдатъ, говоритъ, долженъ все переносить!» Вчера двоихъ въ лазаретъ отправили, сегодня еще одного возьмутъ: вотъ, смотрите, корчится…

На нарахъ, прикрытый мокрой шинелью, лежалъ солдатъ; губы его посинѣли, его трясла лихорадка.

— А что всегда дождь проходитъ въ палатку?

— Коли маленькій дождикъ, такъ не проходитъ… такъ только ровно мокрая пыль; ну, а такой дождь и офицерскіе бараки пробиваетъ, не то, что наши. А бываетъ и такъ, что на аршинъ воды нальется въ палатку, шайками выкачиваемъ.

Заиграли сигналъ къ обѣду.

Солдаты оживились.

— Можетъ быть, водки дадутъ; хорошо бы согрѣться, говорили они.

Палатка опустѣла, остался одинъ больной въ ожиданіи доктора.

Мы вышли изъ палатки; сѣрое небо слезится попрежнему; солдаты съ ложками и чашками выбираются обѣдать.

На линейкѣ встрѣтили маленькаго человѣка, закутавшагося въ башлыкъ. Это одинъ изъ баталіонныхъ докторовъ.

— Здравствуйте, докторъ, вотъ въ этой палаткѣ больной..

— Вы говорите въ этой палаткѣ, а я васъ спрошу, въ которой палаткѣ нѣтъ теперь больного? Вѣдь третьи сутки льетъ дождь. Подождите, я кончу обходъ, зайдемъ ко мнѣ въ палатку.

XVII.

Палатка доктора по наружному виду ничѣмъ не отличалась отъ солдатскихъ; но подъ длинной холщевой оболочкой (у солдатскихъ одиночная) оказался деревянный домикъ въ 1½ квадратныхъ сажени; въ одномъ углу немного протекало: разсохлись отъ жаровъ доски.

Я взялъ коробочку спичекъ, чтобы закурить папиросу, онѣ не загорались.

— Отсырѣли, сказалъ докторъ: — даже у насъ, господъ офицеровъ, какъ говорятъ солдаты, и то сырь какая! ревматизмы такъ и вползаютъ въ тѣло, какъ волосатики, а въ солдатскихъ-то палаткахъ! Вотъ у насъ нѣтъ статистики, а интересно бы узнать, на сколько сокращается жизнь человѣка отъ такихъ дней. — Однако, нечего философствовать. Первое дѣло — принять гигіеническія мѣры.

Мы выпили по рюмкѣ очищенной и закусили ватрушкой, которыя въ тотъ день приготовилъ деньщикъ доктора.

— А какова болѣзненность въ лагерѣ? спросилъ я.

— Не говорите, сердце болитъ… да ничего не подѣлаешь; закаляешься понемногу.

— То есть, какъ же это ничего не подѣлаешь?

— А вотъ возьмемъ для примѣра глазную болѣзнь. Болѣзнь эта прихотливая; ее мало вылечить, надо дать отдохнуть глазамъ, нужна обстановка, которая не развивала бы снова болѣзни. А развѣ это возможно? Тутъ докторскія требованія сталкиваются съ требованіями ротныхъ командировъ.

— То есть, какъ же это такъ?

— А такъ. Предписываютъ, напримѣръ, мнѣ сдѣлать осмотръ глазъ всей роты. Осматриваю и нахожу, что третью часть надо лечить. Ротный командиръ въ ужасъ приходитъ. Это, говоритъ, вы ихъ всѣхъ въ лазаретъ хотите взять? «А то куда же?» — «Какъ можно! Помилуйте! Намъ къ смотру приготовляться, велѣно выводить какъ можно больше рядовъ въ взводѣ, а вы треть роты въ лазаретъ уводите! Какой же это церемоніалъ будетъ?»

— Вольно же вамъ слушать! замѣтилъ я: — ротный командиръ не докторъ.

— Все это мы знаемъ. Пишемъ рапортъ старшему врачу, что больныхъ, молъ, столько-то; требуемъ ихъ въ лазаретъ. А старшій врачъ у полкового командира постоянно обѣдаетъ, человѣкъ хочетъ карьеру сдѣлать — ему ужь не до науки. «Господа! вы, говоритъ, не будьте черезъ-чуръ ретивы. Рота — не лечебное заведеніе. Я вотъ самъ сдѣлаю осмотръ, а то вы, молодежь, слишкомъ чувствительны. Вы еще не обслужились, не знаете, что если въ отчетахъ у насъ будетъ много больныхъ, такъ насъ за это не похвалятъ». Ну, и дѣлаетъ старшій врачъ осмотръ; у кого болѣзнь только начинается, онъ его оставляетъ въ фотѣ: промывай, говоритъ, чистой водой, да вытирай чистымъ полотенцемъ; а у кого ужь грануляціи, того, конечно, отправляетъ въ лазаретъ. А черезъ нѣсколько недѣль, у этихъ, которымъ велѣно промывать глаза чистой водой, тоже грануляція образовались.

— Но къ чему же, послѣ этого, военные доктора?

— Какъ къ чему? Вотъ если у человѣка чахотка или воспаленіе легкихъ, такъ мы скорбные листы ведемъ, осмотры дѣлаемъ, рапорты пишемъ. Теперь вотъ о гигіенѣ толкуютъ. А какая тутъ гигіена! вы заходили въ палатку, видѣли, какая тамъ гигіена. Лекціи о гигіенѣ читаемъ, а сами про себя смѣемся; офицеры слушаютъ, да тоже про себя смѣются, а какой-нибудь корреспондентъ напишетъ: «благодаря просвѣщенному вниманію мѣстнаго начальства, у насъ читаются лекціи, распространяющія здоровыя гигіеническія понятія». Нуте-ка, еще по рюмочкѣ.

Въ палатку заглянуло чье то лицо.

— А что, докторъ, придете рѣзаться съ мизерами?

— Приду. Больше-го нечего дѣлать…

Рѣзанье происходило въ офицерской столовой; тамъ тоже была сырость, но все-таки столовая мало-мальски походила на комнату, а не на мокрую пещеру, какъ палатки.

Разговоръ шелъ о животрепещущемъ вопросѣ: о погодѣ.

— Въ нашемъ баталіонѣ водку приказано давать каждый день, говорилъ одинъ офицеръ.

— А въ нашемъ такъ черезъ день; командиръ говоритъ, что не останется экономической суммы, если давать каждый день.

— Ну, ужь это — скупость! замѣтилъ третій.

— Какъ послушаешь васъ, господа, точно вы маленькія дѣти разговариваете, вступился пожилой ротный командиръ. — Вотъ, когда вы сами будете командовать ротой, такъ другое заговорите.

— Да вѣдь на то и экономическая сумма, чтобы тратить ее на солдатскія нужды.

Ротный расхохотался.

— Точно въ книжкѣ написано, такъ и вы говорите. Видно, что правда: курица не птица, прапорщикъ не офицеръ. А не знаете вы того, что если экономическая сумма мала, такъ командиру выговоръ. У васъ каждый день даютъ водку, такъ зато развѣ на хорошемъ счету вашъ командиръ? Каждую ревизію ему замѣчанія дѣлаютъ. А вотъ нашъ командиръ два года къ ряду награды получаетъ, потому что у него хозяйство въ полномъ, порядкѣ и экономическая сумма больше всѣхъ.

— Ну ихъ, экономическія суммы! вы что играете?

— Я-то? Мизерчикъ сыграю… темный! извольте ловить.

— Господа, кажись, хочетъ быть ведро, сказалъ вошедшій въ столовую офицеръ.

Я взглянулъ въ окно: тучки разбивались на части. Сѣрый цвѣтъ сталъ оживляться. Вотъ края облака совсѣмъ поблѣднѣли" вотъ они вспыхнули и лучи солнца разсыпались надъ палатками, заглянули въ эти мокрыя гробницы и принесли туда радость, которой вы не ощущали, читатель.

Эта радость заключалась въ надеждѣ обсушиться. Милліоны людей живутъ только подобными радостями.

Ивановичъ.

"Отечественныя Записки", № 11, 1878