ОЧЕРКИ СИБИРИ
правитьСемирѣченская область *).
править- ) Сотрудникъ «Нивы» H. Н. Каразинъ около 6-ти лѣтъ провелъ въ Средней Азіи, собирая художественные и литературные матерьялы, могущіе дать понятіе о жизни, нравахъ, обычаяхъ и природѣ посѣщенныхъ имъ странъ. — Матерьялами этими онъ уже не разъ дѣлился съ публикою, помѣщая ихъ въ различныхъ журналахъ, нашихъ отечественныхъ и иностранныхъ. На страницахъ «Нивы» тоже не разъ появлялись какъ рисунки, такъ и литературныя произведенія этого автора. Въ настоящее время онъ готовитъ къ изданію большое сочиненіе «Картины быта и природы Центральной Азіи», сочиненіе, которое обѣщаетъ быть въ высшей степени интереснымъ, если принять во вниманіе извѣстную читателямъ «Нивы» наблюдательность, литературный и живописный талантъ почтеннаго автора. Книга эта — большое богато-иллюстрированное изданіе — имѣетъ выйти въ свѣтъ не ранѣе половины 1875 года, — а пока редакція предлагаетъ нѣсколько художественныхъ и литературныхъ отрывковъ изъ этой книги, — которые и помѣститъ на страницахъ своихъ ближайшихъ нумеровъ.
I.
Кастекское ущелье и станція Сары-Джасъ.
править
Если читатель развернетъ передъ собой карту Центральной Азіи и отыщетъ большое озеро Иссыкъ-Куль, лежащее въ глубокой котловинѣ въ видѣ растянутаго овала и окруженное громадными горами Ала-тау, Кунгей-Алатау и другими, изъ группы Тіанъ-Шанъ, одной изъ самыхъ великихъ міровыхъ горныхъ группъ, — то прямо на сѣверо-западъ отъ озера Иссыкъ-куль, правѣе Александровскаго хребта, тянется длинный горный отрогъ Безъименный — и, постепенно уменьшаясь, сливается съ песками Караманъ-Кумъ, вѣтвями песчаныхъ холмовъ, спускающихся къ сѣверу, до самаго озера Балхашъ. Эти горы совершенно отдѣляютъ Токмакскій раіонъ отъ Вѣрнинскаго и ставятъ человѣку одно изъ самыхъ непреодолимыхъ препятствіи къ сообщенію. — препятствій, которыя едва только въ продолженіе пятнадцати дѣть удалось одолѣть, и то послѣ громадныхъ усилій и матеріальныхъ затратъ по обработкѣ путей сообщенія.
Природа подготовила только два удобныхъ прохода: ущелье Кастека и Боама, которыя были изслѣдованы въ 1860—61 годахъ, и съ тѣхъ поръ — до самаго настоящаго времени, второе изъ этихъ ущелій, именно Боамское, все еще находится въ первобытномъ состояніи; первое же, только въ послѣдніе два года, обработано настолько, что по немъ можно проѣхать даже въ экипажахъ, но съ большою осторожностью, съ цѣлымъ рядомъ предупредительныхъ мѣръ, не всегда впрочемъ гарантирующихъ путешественникамъ полную безопасность.
Дорога изъ Токмака до самой станціи Кара-Булакъ, — которую прежде называли «вьючный Кастекъ», вѣроятно потому, что здѣсь приходилось бросать экипажи и продолжать путь верхомъ, вьючнымъ способомъ, — тянется параллельно горнаго хребта, перебираясь съ холма на холмъ и потомъ уже, пройдя восемь верстъ за станцію Кара-булакъ, круто поворачиваетъ на лѣво и поднимается на гору, на высоту слишкомъ двухъ тысячъ футовъ, — а оттуда уже, короткимъ, страшнымъ но своей крутизнѣ и неожиданнымъ поворотамъ спускомъ, сходить въ узкую щель — «Кастекское ущелье».
Въ одномъ изъ нумеровъ журнала «Нивы» за 1873 годъ, мы помѣстили разсказъ и рисунокъ «катастрофы на Кастекскомъ перевалѣ» — который слишкомъ ярко и картинно изображалъ всю трудность пути черезъ этотъ перевалъ, всю величавую грандіозность этой дикой, необработанной природы. Итакъ, теперь, поднявшись на эту страшную высоту, начинаемъ спускаться внизъ.
Кортежъ нашъ состоялъ всего только изъ шести всадниковъ: я самъ, товарищъ мой топографъ К., двое прикащиковъ торговой фирмы Хлудова, нашъ общій слуга Шарипъ туземецъ и киргизъ-проводникъ. Всѣ мы ѣхали верхомъ на маленькихъ горныхъ лошадкахъ, совершенно изнуренныхъ и обезсиленныхъ отъ путевыхъ трудовъ и продолжительной безкормицы. Зима въ этотъ годъ стояла суровая, и въ долинахъ лежалъ такой толстый слой снѣга, что скотъ горныхъ кара-киргизовъ, — единственныхъ и весьма немногочисленнымъ обитателей этой дикой страны, — не могли добывать себѣ изъ-подъ снѣга подножный кормъ, а запасовъ сдѣлано не было, такъ какъ это не въ обыкновеніи безпечныхъ дикарей, кочующихъ по всей горной области.
Крутые спуски заставляли принимать насъ на сѣдлахъ самыя неудобныя позы, — а маленькій ростъ лошадей заставлялъ держать колѣна постоянно въ согнутомъ положеніи… Это до такой степени утомляло насъ, что мы вынуждены были большую часть дороги идти пѣшкомъ, ведя лошадей въ поводу, — расправляя на ходу свои затекшія, онѣмѣвшія ноги…
Далеко открытый горизонтъ съ ослѣпительно-сверкавшею на солнцѣ панорамою горныхъ кряжей мало по малу съуживался, по мѣрѣ того какъ мы спускались все ниже и ниже. Справа и слѣва выростали крутые скаты горъ и пестрѣли своими скалистыми выступами и обвалами… Въ трещинахъ и впадинахъ держался еще снѣгъ, и эти ярко-бѣлыя пятна удивительно эфектно рисовались на черномъ фонѣ аспидника или темно-красномъ фонѣ обильнаго желѣзомъ глинистаго сланца… Тамъ, гдѣ отъ времени, или же подмытыя водою, отвалились громадныя скалы и загромоздили ущелья, — тамъ, на мѣстѣ отлома, тянулись оригинальные слои горныхъ формацій, представляя живописную пестроту для глаза любителя природы, — неисчерпаемый источникъ изученія для геолога.
Кое-гдѣ виднѣлись жидкіе красноватые прутики горькаго терновника, — сухіе стебли полыни и еще нѣсколько родовъ колючихъ кустарниковъ, дающихъ пріютъ цѣлымъ стаямъ красивыхъ горныхъ куропатокъ, которыхъ называютъ «кеклухъ», по ихъ оригинальному крику, когда онѣ начинаютъ перекликаться между собою.. Этотъ крикъ, — эта воркотня, подхваченная горнымъ эхомъ, чрезвычайно странно поражала нашъ слухъ, нарушая таинственную тишину грандіознаго ущелья.
Товарищу моему захотѣлось попробовать свою охотничью двустволку, дня два тому назадъ вынутую изъ строгаго заточенія въ чемоданѣ, — и онъ, передавъ мнѣ поводья своей лошади, началъ взбираться по камнямъ и выступамъ, подбираясь къ тому мѣсту, гдѣ громче всего слышалось кеклуканье куропатокъ. Немного спустя, мы слышали, какъ зарокоталъ по горамъ звукъ выстрѣловъ, — оказавшихся совершенно безплодною тратою пороха, не потому что они были невѣрно направлены, а потому что положительно невозможно было воспользоваться ихъ результатами, такъ какъ птицы упали на выступъ, недоступный по своей покатости, и намъ оставалось только издали полюбоваться одною изъ жертвъ, сѣренькимъ пятнышкомъ виднѣвшейся на самомъ краю выступа.
Охота нашего проводника-киргиза оказалась несравненно удачнѣе; онъ изъ своего фитильнаго мултука съ подсошкою добылъ-таки намъ обѣдъ, воспользовавшись нашимъ получасовымъ отдыхомъ на половинѣ спуска.
Долго мы шли такимъ образомъ, наконецъ утомленіе наше достигло крайнихъ размѣровъ. Сами лошади едва волочили ноги и тяжело тянулись на поводьяхъ… Колѣна тряслись и подгибались. Головы наши начинали кружиться отъ этого вида безконечно поднимающихся съ обѣихъ сторонъ горныхъ утесовъ… отъ этихъ обрывистыхъ, клочковатыхъ облачковъ, быстро бѣгущихъ мимо насъ справа, слѣва, въ недосягаемой высотѣ, скользя по темно-синему небу…
— Если еще прійдется хотя четверть часа такъ идти… началъ было одинъ изъ хлудовскихъ прикащиковъ и не кончилъ, потому что чуть-чуть не полетѣлъ внизъ, — соскользнувшись одною ногою съ обледенѣлой поверхности.
— Подъ ноги смотри! предостерегъ его, да и всѣхъ насъ, голосъ проводника.
— Фу ты, чортъ возьми! скоро ли эта проклятая станція? — спрашивалъ кто-нибудь изъ насъ.
— Ике-чакрымъ (двѣ версты), хладнокровно объявлялъ проводникъ.
Опять шли мы… шли долго… По нашему разсчету давно уже была пора, пройти эти «ике-чакрымъ» — но ничего похожаго на станцію мы не видали впереди… Тѣ же скалы, тѣ же обрывы, тѣ же утесы, сдвинувшіеся со всѣхъ сторонъ, словно намѣревающіеся стиснутъ насъ и раздавить въ этомъ тѣсномъ ущельи.
— Да скоро-ли наконецъ?!. опять раздавалось нетерпѣливое восклицаніе.
— Ике-чакрымъ — раздавался невозмутимый голосъ нашего Балая каракиргиза.
Нечего было и приставать съ распросами, только напрасно компрометирующими наши физическія силы въ глазахъ дикаря, и мы рѣшились стоически подвигаться впередъ и впередъ, терпѣливо ожидая, когда собственныя наши глаза откроютъ какіе либо признаки, указывающіе на близость желанной станціи.
— Вотъ она! совершенно неожиданно произнесъ проводникъ.
— Что… Кто?.. посыпались вопросы.
— Сары-Джасъ!… станція, пояснилъ Балай.
Мы положительно недоумѣвали. Мы ничего не видали кромѣ того, что уже слишкомъ сутки было передъ нашими глазами… Тѣ же скалы… тѣ же… А! вотъ что-то бурое, коническое виднѣется внизу… немного правѣе лощины… Вотъ еще… Точно два улья, или какія-то двѣ муравейныя кучи (послѣднее сравненіе удачнѣе) — торчатъ у самой дороги. Ни людей, ни лошадей — ничего живаго… никакого признака жизни… Мы подъѣхали и слѣзли съ лошадей.
Двѣ войлочныя желомейки, растрепанныя, покривившіяся на бокъ — составляли все строеніе станціи Сары-Джасъ. Въ одной кибиткѣ еще можно было найдти хотя относительный пріютъ отъ горнаго, холоднаго вѣтра. Другая же положительно не годилась никуда — такъ изорваны были эти кошмы, грязными, закопченными лоскутами висящія на поломанныхъ, погнутыхъ рѣшеткахъ и ребрахъ. Въ первой мы нашли — остатки давнишняго должно быть костра, кучку бѣловатой, холодной золы, полуразнесенную вѣтромъ. Топлива запасено не было, корму для лошадей тоже.
Мы разсчитывали здѣсь смѣнить нашихъ измученныхъ лошадей и жестоко ошиблись въ своемъ разсчетѣ… Пришлось здѣсь дать отдыхъ несчастнымъ животнымъ и покормить ихъ хотя чѣмъ-нибудь… а чѣмъ?..
Сартъ-слуга и киргизъ-проводникъ пошли рвать полынь и разную сушь для лошадей, — одинъ изъ прикащиковъ принялся собирать высохшіе куски конскаго и верблюжьяго помета, чтобы развести огонь; К. занялся ощипываніемъ перьевъ съ убитыхъ куропатокъ и приготовленіемъ нашего походнаго чайнаго прибора.
Кое-какъ, съ большими усиліями, удалось развести маленькій огонекъ; общипанныхъ птицъ насадили на шомполъ и обожгли ихъ со всѣхъ сторонъ (я не рѣшаюсь назвать это жареньемъ). Чай сварили на спирту. Прибавивъ ко всему этому горсти двѣ сухарей и стаканъ хорошаго рому, можно было достаточно подкрѣпиться и даже чувствовать себя сытымъ. Но наши лошади оказались менѣе счастливыми чѣмъ ихъ господа: — то, что было собрано для ихъ корма, едва бы хватило на одного осла — а не на восемь проголодавшихся лошадей, считая въ то число и двухъ вьючныхъ, везшихъ наши чемоданы.
За то воды было вдоволь!.. Маленькій, быстро бѣгущій горный ручей протекалъ у самыхъ кибитокъ и сверкалъ своею прозрачною, холодною, необыкновенно вкусною водою.
Солнце стало садиться и въ ущельяхъ быстро стемнѣло, но не надолго. Яркій фосфорическій свѣтъ луны разлился по скаламъ, придавая имъ самыя причудливыя фантастическія формы. Видъ этихъ горъ, этихъ снѣжныхъ массъ въ вышинѣ, при лунномъ свѣтѣ былъ удивителенъ.
Пока мы отдыхали и снаряжались въ дальнѣйшій путь, мимо насъ прошелъ небольшой легкій караванъ — и долго еще въ нашихъ ушахъ слышался мелодическій звукъ бубенчиковъ, подвязанныхъ подъ косматыми шеями верблюдовъ.
Вслѣдъ за караваномъ тронулись и мы, обогнали его и снова погрузились въ непроницаемый мракъ, когда ущелье съузилось до такой степени, что на дно его не проникалъ даже лунный свѣтъ, освѣщая только далекіе зубчатые гребни.
Опять та же поза на высоко-навьюченномъ неудобномъ сѣдлѣ, опять та же тоскливая, невыносимая боль въ согнутыхъ колѣняхъ, опять то же безконечное путешествіе — еще болѣе скучное чѣмъ первое, благодаря темнотѣ, отнимавшей у насъ возможность видѣть что-нибудь но сторонамъ и впереди дороги.
Но вотъ ущелье мало по малу становится шире… впереди виднѣется вертикальный просвѣтъ, словно въ дремучемъ лѣсу далекая просѣка… Что-то свѣтлое, бѣловатое видно за этимъ просвѣтомъ… Это уже ровное пространство, покрытое снѣгомъ, по ту сторону Безъимяннаго хребта, по которому мы и погнали нашихъ лошадей, обрадовавшихся, что тяжелые подъемы и спуски остались уже позади, за ихъ хвостами.
Девять верстъ отъ выхода изъ ущелья до пикета Кастекъ показались намъ девятью шагами; такъ пріятно было ѣхать по равнинѣ, выпустивъ стремена и свободно, по-англійски, протянувъ впередъ свои ноги. Красный огонекъ замигалъ впереди… что-то приземистое, черное виднѣлось вдали — это были землянки, въ которыхъ жило человѣкъ шесть сибирскихъ козаковъ, поставленныхъ здѣсь въ видѣ сторожеваго пикета. Мы пріѣхали.
