Очерки Сибири. Семирѣченская Область. править
II.
«Кескеленъ» — казачья станица «Любовная».
править
Усталые, измученные до послѣдней степени утомительнымъ двухсуточнымъ переѣздомъ черезъ горы, мы положительно не въ состояніи были продолжать свой путь дальше; экипажей съ нами не было — а верхомъ, не отдохнувъ какъ слѣдуетъ, пускаться было-бы болѣе чѣмъ безуміемъ — мы не проѣхали бы и десяти верстъ… Каждый изъ насъ смотрѣлъ на сѣдло какъ на что-то ужасное.. Если-бы каждому изъ насъ предлагали золотыя горы и то врядъ ли бы кто нибудь согласился снова взбираться на спину лошади. А между тѣмъ намъ надо было попасть въ Вѣрное къ данному сроку; срокъ этотъ близился — и по разсчету времени мы не могли располагать и однимъ днемъ промедленія… Это было совсѣмъ скверно!
Размышленія эти, приведшія насъ къ самымъ неутѣшительнымъ результатамъ, пришли намъ въ голову конечно нѣсколько спустя по пріѣздѣ въ Кастекъ — а первое время мы только и думали какъ бы напиться горячаго чая и поѣсть похлебки съ бараниной, радушно предложенной намъ обитателями землянки.
Счастіе вѣроятно покровительствовало намъ, потому что одинъ изъ казаковъ, старой сѣдой урядникъ сибирякъ, объявилъ намъ, что у нихъ есть что-то въ родѣ саней да еще въ двухъ экземплярахъ и что если мы заплатимъ имъ какъ слѣдуетъ, то они возьмутся довезти насъ до самого Вѣрнаго на этихъ саняхъ — и могутъ даже пуститься въ дорогу немедленно.
Нечего и говорить, какъ обрадовались мы услышавъ это заявленіе — заломленная казаками солидная-таки цѣна за проѣздъ показалась намъ необыкновенно дешевою, и мы велѣли не теряя времени приготовляться къ отъѣзду.
Часа черезъ два возни, крику и сборовъ на дворѣ землянки, намъ объявили, что все готово. Передъ нами стояли двѣ тройки запряженныя дѣйствительно въ что-то похожее на сани-розвальни… Сѣна было положено вдоволь — и когда мы улеглись на эту мягкую постилку, то наши экипажи показались намъ несравненно удобнѣе всякихъ вѣнскихъ дормезовъ съ подушками и выдвижными кроватями… Правда, что мы лежали на высотѣ не болѣе пяти вершковъ отъ земли и что комья снѣга летавшія изъ-подъ копытъ лошадей обсыпали насъ съ ногъ до головы: но это было сравнительно такое незначительное неудобство, что объ этомъ не стоило заводить и рѣчи.
Залегли, завернулись съ головою своими бурками и тронулись.
Ночь была морозная и тихая но съ половины пути морозъ усилился градусовъ до двадцати и подулъ рѣзкій вѣтеръ со стороны степи. Мы мало заботились объ этой перемѣны погоды; — зарывшись въ сѣно, укрывшись бурками, мы не боялись вовсе холода и скоро звонъ колокольчика передней тройки — сталъ замирать… Топотъ лошадей сталъ слышатся все слабѣе и слабѣе; покрикиваніе ямщиковъ казалось намъ какимъ-то лепетомъ… все слилось въ чуть-слышный, смѣшанный гулъ — мы сладко заснули и въ этомъ снѣ забылись всѣ невзгоды и усталость дороги — рисовались самыя заманчивыя картины тепла и уютности…
Вдругъ волны холодной какъ ледъ воды обдали меня съ головою — и я почувствовалъ, что вся моя одежда, сапоги, бурка, все промокло разомъ… Сани колыхнулись и поплыли, лошади дико фыркали, испуганные голоса казаковъ побуждали ихъ самыми безнадежными восклицаніями.
Я не съ разу понялъ въ чемъ дѣло. Поднявшись на колѣнахъ я увидалъ, что сани со всѣхъ сторонъ окружены водою, впереди шагахъ въ десяти видѣнъ противуположный берегъ — до котораго добирались вплавь наши кони, сзади слышанъ былъ трескъ льда и плескъ воды подъ другою тройкою, попавшей въ проломъ по нашему слѣду.
Изъ горъ, поперекъ нашей дороги, вытекаютъ въ тѣхъ мѣстахъ ручьи, имѣющіе иногда теплые истоки — эти истоки препятствуютъ имъ покрываться толстымъ слоемъ льда — и наши тройки, обманутыя кажущеюся прочностью этого льда, попали именно въ одинъ изъ этихъ потоковъ. Потонуть положимъ мы не могли… добрые кони мигомъ выхватили насъ на противоположный берегъ, но тутъ случилось другое, несравненно худшее обстоятельство… Двадцати-градусный морозъ — при сильномъ вѣтрѣ -разомъ заморозилъ наши промокшія одежды, заморозилъ лица, глаза, бороды — лишилъ насъ движенія, лишилъ сознанія.
Мы превратились буквально въ ледяныя статуи… я чувствовалъ, что я не въ состояніи пошевелить ни однимъ членомъ… Какъ стоялъ я на колѣнахъ, такъ и остался съ лицомъ, обращеннымъ впередъ, по направленію дороги, съ руками протянутыми въ стороны… Я не видѣлъ ничего кромѣ спины казака, я не могъ видѣть ни одного изъ своихъ товарищей.
Вѣроятно, со стороны мы изображали изъ себя самыя комичныя фигуры, но самимъ намъ было положительно не до смѣха…
— Станція?
Это все что я могъ процѣдить сквозь зубы.
— Близко — вонъ чернѣетъ!.. отвѣчалъ не оборачиваясь казакъ.
Мы неслись въ карьеръ.
— Станція… станція, думалось мнѣ. — Опять кибитки — безъ защиты отъ вѣтра, безъ людей, безъ дровъ, безъ всякой возможности развести огонь — а значитъ безъ возможности не только обсушиться, даже оттаять… Никакое здоровье не въ состояніи выдержать этого… значитъ предстоитъ разсчетъ съ жизнью… смерть!.
У меня начинались даже галюцинаціи, я чувствовалъ приступъ смертельнаго сна, предвѣстника замерзанія… и вотъ мерещатся мнѣ ряды теплыхъ русскихъ избъ — высокіе коньки… шпиль деревенской церкви… радушные, привѣтливые огоньки въ окнахъ… лай собакъ.
— Тпру!.. раздался голосъ ямщика..
За этимъ возгласомъ слышенъ усиленный тревожный стукъ въ ворота… скрипъ… голоса… «Вынимай изъ саней — неси всѣхъ въ избу проворнѣе… баню истопить… одежи дайте сухой… эй, бабы! возжайтесь проворнѣе… Авдотья — тащи сапоги»…-- «Да примерзли! какъ ихъ стащишь?».. — «Мни руками! легче»…
Теплый воздухъ, пропитанный запахомъ овчины и горячаго хлѣба, охватилъ меня со всѣхъ сторонъ.
Что же это такое: сонъ или дѣйствительность?
Я раскрылъ глаза… Свѣтъ утренняго солнца, только что выглянувшаго изъ-за горизонта, яркимъ лучемъ врывался въ окно — и полосою тянулся но чистому досчатому полу, поднимался во гладко выбѣленной русской печи, разползшейся чуть не въ половину избы… Цѣлый иконостасъ почернѣвшихъ отъ времени образовъ и старыхъ крестовъ высился въ переднемъ углу, и красноватое пламя лампадки освѣщало темные пятнистые лики святыхъ; на выстроганныхъ бревенчатыхъ стѣнахъ пестрѣли знакомыя суздальскія произведенія, изображающія очень большихъ генераловъ на коняхъ и очень маленькихъ солдатъ, марширующихъ подъ этими конями… Здоровая дебѣлая баба раздувала самоваръ, и пыхтѣла на всю избу, а другая баба накрывала столъ чистою скатертью и ставила водку и принадлежности… Въ печи на разные лады скворчала и шипѣла яичница и кипѣло что-то въ чугунѣ, испуская цѣлые клубы ароматическаго пара…
Прикащики Хлудова уже встали и курили трубки, сидя съ ногами на лавкахъ — одѣтые въ полушубки прямо на голое тѣло. Въ такомъ же точно костюмѣ находился и я самъ, и несмотря на такую ужасную ванну чувствовалъ себя совершенно здоровымъ и въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
— Очнулись! привѣтствовалъ меня сѣдой какъ лунь старикъ, атлетъ по сложенію, входя въ избу и весело поглядывая по сторонамъ на своихъ неожиданныхъ гостей.
Это былъ самъ хозяинъ — урядникъ Головинъ, старообрядецъ, — а находились мы въ станицѣ Любовной — въ первомъ русскомъ селеніи на нашей азіатской границѣ.
Скоро мы всѣ проснулись и за сытнымъ завтракомъ думали только объ одномъ: что если-бы станція Кескеленъ оказалась тѣмъ же что и Сары-Джасъ — а не тѣмъ что была на самомъ дѣлѣ?.. А вѣдь купанье это могло случиться и при другихъ болѣе худшихъ обстоятельствахъ — вѣроятно тогда мнѣ не пришлось бы писать эти строки — и я испыталъ бы на себѣ все то, что испытали несчастные, попавшіе въ матерьялъ для знаменитыхъ бироновскихъ ледяныхъ статуй. Но тутъ вспомнили мы анекдотъ о женщинѣ, уронившей полѣно съ печи и расплакавшейся по этому поводу, предполагая, что бы было еслибъ у ней родилась дочь, и еслибъ эта дочь сидѣла на полу, около печки, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ упало полѣно… и т. д.
Вспомнивъ объ этомъ анекдотѣ, я не строилъ уже болѣе никакихъ предположеній и съ удовольствіемъ принялъ предложеніе радушнаго казака попариться въ его только-что истопленной банѣ.
