ОГЛАВЛЕНІЕ.
правитьИНДІЯ.
I. Эибръ и Джейпуръ
II. Адимиръ и Эдайцуръ
III. Читоръ и его исторія
IV. Мальва, Джодпуръ и Бундійскій дворецъ
I. Рангунъ
II. Мульвенъ
III. Пенангъ
I. Сингапуръ
II. Гонконгъ
III. Буддійскій храмъ
IV. Интересная лекція
Кантонъ
I. Нагасаки
II. Кобэ
III. Осака
IV. Кіото и Арашима
V. Іокогама
VI. Никко
VII. Токіо
I. Санъ-Франциско
II. Отъ Санъ-Франциско до Портлэнда и Даллесъ-Сити
III. Такома, Ванкуверъ и Викторія
IV. Въ царствѣ мормоновъ
V. Чикаго
VI. На обратномъ пути
ИНДІЯ.
правитьI.
Эмбръ и Джейпуръ.
править
Прямо предо мною, на берегу голубого озера, раскинулся небольшой городокъ, приводящій въ восхищеніе даже самаго равнодушнаго человѣка. И есть отчего. Окруженный красными отрогами Аравалійскихъ горъ и ярко блещущій всѣми цвѣтами, городокъ, дѣйствительно, сказочно красивъ. Это — знаменитый Джейпуръ {Главный городъ княжества того же наименованія, находящагося въ юго-восточной Индіи и состоящаго подъ протекторатомъ Англіи. Перев.}.
Во дни Ауренгъ-Зеба {Великій моголъ Индостана, правившій страною съ 1658 по 1707 годъ. Перев.} въ Индіи жилъ магараджа, по имени Джей-Сингъ, бывшій правою рукою этого знаменитаго правителя. Судя по дѣятельности Джей-Синга, онъ былъ вполнѣ достоинъ названія «раджпутанскаго Соломона», потому что во все продолженіе его 44-лѣтняго княженія «его мудрость оставалась при немъ», какъ говорится о Соломонѣ въ Библіи
Джей-Сингъ велъ побѣдоносныя войны, а въ промежуткахъ между ними занимался литературою; среди самыхъ тонкихъ дипломатическихъ и придворныхъ интригъ производилъ серьезныя астрономическія наблюденія. Постоянно погруженный въ государственныя заботы, онъ не забывалъ соблюдать и собственные интересы. Что привлекало его взоры, то онъ и бралъ себѣ. Покинувъ старый «Янтарный» городъ Эмбру, стиснутый холмами, онъ основалъ въ шести миляхъ отъ этого города, на равнинѣ, другой, новый, какой рѣдко можно встрѣтить въ Индіи, — съ широкими и прямыми какъ стрѣла улицами, перекрещивающимися подъ прямымъ угломъ. Возведя множество сказочно-красивыхъ дворцовъ, храмовъ и общественныхъ зданій и окруживъ ихъ великолѣпными садами, онъ умеръ и былъ похороненъ въ бѣломъ мраморномъ мавзолеѣ, увѣнчивающемъ вершину высокаго холма, который господствуетъ надъ городомъ.
Не мало имѣлось на душѣ этого человѣка политическихъ и другихъ грѣховъ, но всѣ они были ему прощены за то, что онъ исправилъ магометанскій календарь, собралъ цѣнную библіотеку и точно волшебствомъ вызвалъ изъ земли баснословной красоты городъ.
Преемникъ Джей-Синга Джекобъ, полковникъ англійской службы, человѣкъ вполнѣ просвѣщенный, довершилъ его дѣло. Онъ вымостилъ весь Джейпуръ большими каменными плитами, проложилъ образцовые тротуары, позаботился о водоснабженіи города, устроилъ газовые заводы, учредилъ школу искусствъ, музей, — вообще сдѣлалъ все, безъ чего не обходится ни одинъ европейскій городъ, претендующій на названіе благоустроеннаго, и вполнѣ удачно сочеталъ восточное великолѣпіе съ солиднымъ и практическимъ западнымъ комфортомъ.
Съ краснаго хребта одной изъ высотъ, окружающихъ городъ и окаймленныхъ крѣпостными сооруженіями, бросается вамъ въ глаза, высѣченная въ скалѣ и выложенная бѣлымъ известнякомъ, исполинская надпись на англійскомъ языкѣ: «Добро пожаловать». Эта надпись была сдѣлана въ честь принца Уэльскаго, пріѣзжавшаго въ Джейпуръ для охоты на тигровъ, но эта надпись дѣйствительна и для каждаго обыкновеннаго путешественника, всегда радушно принимаемаго въ этомъ сказочномъ городѣ.
Благодаря любезности мѣстнаго магараджи, вы можете смѣло ходить по всему городу, не встрѣчая нигдѣ препятствій для удовлетворенія вашей любознательности. Пользуясь этой возможностью, я всласть налюбовался на фантастическія кружевныя зданія дворцовъ и храмовъ, пестрѣющихъ разными цвѣтами, на прекрасныя улицы, бассейны и фонтаны, на роскошные сады и цвѣтники. Все это представлялось мнѣ точно воспроизведеніемъ чудныхъ сказокъ безсмертной Шехеразады.
Между прочимъ, я осмотрѣлъ и знаменитый конный заводъ магараджи, занимающій полмили въ окружности и мало чѣмъ отличающійся своимъ великолѣпіемъ отъ какого-нибудь дворца. Конюшни очень высоки, свѣтлы, просторны и содержатся въ образцовой чистотѣ. Подстилкою служитъ толстый слой бѣлаго рѣчного, постоянно перемѣняемаго песку. Ясли бѣлыя мраморныя, такія и корыта съ чистою водою. Прекрасная вентиляція умѣряетъ жаръ и не допускаетъ духоты.
Всѣхъ взрослыхъ лошадей здѣсь около трехсотъ. Для жеребятъ имѣются отдѣльныя помѣщенія. Посреди конюшенъ и вокругъ нихъ разстилаются зеленыя луговины и посыпанныя пескомъ площадки, гдѣ рѣзвятся и обучаются молодые кони.
Отсюда я отправился на обширную городскую площадь, гдѣ въ массивныхъ клѣткахъ содержатся огромные львы и тигры. Постоянно оскорбляемые въ своихъ лучшихъ чувствахъ толпою уличныхъ мальчишекъ, не упускающихъ случая подразнить этихъ царственныхъ плѣнниковъ, издѣваясь надъ ихъ безпомощностью, эти хищники поражаютъ васъ своей сдержанностью и величавою снисходительностью. Такъ, напримѣръ, я самъ видѣлъ, какъ голодная бродячая собака просунула лапу между брусьями клѣтки, чтобы достать валявшійся тамъ кусокъ мяса. Хозяинъ этой клѣтки, великолѣпный персидскій левъ, взглянулъ на собаку и отвернулся, чтобы не пугать ее. Къ сожалѣнію, въ этомъ случаѣ сама собака оказалась такою же неблагодарною, какою обыкновенно бываетъ человѣкъ. Быстро сожравъ свою добычу, только раздразнившую ея аппетитъ, собака снова подошла къ клѣткѣ и свирѣпо стала рычать, оскаливъ зубы, точно угрозою требуя, чтобы левъ отдалъ ей и другой, гораздо большій кусокъ мяса, лежавшій въ задней сторонѣ клѣтки. Это вывело благородное животное изъ терпѣнія. Сверкнувъ своими янтарными глазами, левъ съ такою яростью провелъ переднею лапою по стѣнкамъ клѣтки, что все желѣзное сооруженіе заколебалось въ своемъ основаніи, а собака съ испуганнымъ воемъ, поджавъ хвостъ, бросилась бѣжать. Однако черезъ нѣсколько минутъ злобный песъ вернулся въ сопровожденіи двухъ товарищей, и они всѣ втроемъ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ клѣтки, принялись насмѣшливо прыгать и лаять, глядя на льва. Въ отвѣтъ на это царь звѣрей издалъ свирѣпое рычаніе, отъ котораго у меня могла бы похолодѣть кровь въ жилахъ, если бы я не привыкъ раньше къ этимъ грознымъ звукамъ. Когда я послѣ того оглянулся, отъ псовъ не осталось и слѣда.
Подробно ознакомившись съ Джейпуромъ и переночевавъ въ мѣстной гостиницѣ, содержимой англичаниномъ, я, рано утромъ, еще до восхода солнца, отправился въ заброшенный ради Джейпура городокъ Эмбръ («Янтарный» городъ). Миновавъ пустынныя, хотя и освѣщенныя газовыми фонарями улицы Джейпура, я очутился въ песчаной, поросшей кактусами, равнинѣ, отлого спускающейся къ берегамъ большого Мансагарскаго озера, окаймленнаго обвѣтрившимися и полуразвалившимися древними храмами. Часть этихъ почтенныхъ и живописныхъ развалинъ осѣлась въ воду, и я видѣлъ, какъ изъ полой середины опрокинувшагося исполинскаго каменнаго столба высовывалась длинная голова крокодила, а на покрытыхъ иломъ ступеняхъ возились водяныя птицы.
Эта картина была достойнымъ введеніемъ къ Эмбру. Нынѣшняя дорога отъ озера въ городъ идетъ какъ попало по холмамъ, почти параллельно съ давно уже заброшеннымъ и теперь размытымъ дождями стариннымъ, когда-то превосходнымъ шоссе.
Проѣхавъ ворота тройного ряда городскихъ стѣнъ, я очутился въ обширной равнинѣ, посреди которой, окружая съ трехъ сторонъ тоже большое озеро, расположенъ полумертвый городъ. Съ четвертой его стороны выступаетъ новая цѣпь красноватыхъ холмовъ.
На окраинахъ ютится мѣстное населеніе въ жалкихъ хижинахъ, а всѣ великолѣпные дворцы, храмы, кумирни и двѣ трети домовъ горожанъ стоять пустыми, обреченными на медленное разрушеніе. Въ трещинахъ стѣнъ и кровель пышно развивается цѣлый міръ растительности. Изъ глубокихъ амбразуръ оконъ рвутся наружу вѣтви кустарника, по улицамъ спокойно расположился кактусъ, всюду преграждая путь своими колючими листьями и шарообразными наростами.
Поднимаясь на вершину утеса, по высѣченной въ немъ дорогѣ, къ главному дворцу, открытый видъ котораго на весь городъ и окрестности загораживается только съ одной стороны краснымъ фортомъ Джейгеръ, когда-то служившимъ надежною защитою Эмбру, я могъ заглядывать въ опустѣвшіе дома, гдѣ пріютились бѣлки. Кое-гдѣ расхаживали гордые павлины, при видѣ меня хвастливо распускавшіе свои великолѣпные хвосты. На карнизахъ громко ворковали синіе голуби.
Мнѣ пришлось проѣзжать подъ широко открытыми воротами, желѣзная обшивка которыхъ насквозь проѣдена ржавчиною, и пробираться вдоль стѣнъ, сплошь поросшихъ густою зеленью. Миновавъ новыя ворота, я очутился въ обширномъ четырехугольникѣ, ограниченномъ со всѣхъ сторонъ дворцовыми зданіями. По этому пространству разгуливали два гордыхъ коня, покрытыхъ красными съ золотомъ попонами и щеголявшихъ англійскими наглазниками въ защиту отъ яркаго солнца, уже во всемъ блескѣ катившагося по безоблачному небу.
Нѣсколько времени не показывалось ни одного живого существа, кромѣ этихъ коней, а потомъ явились сторожа и рабочіе, которымъ магараджа, подъ наблюденіемъ свѣдущихъ людей, поручилъ заботу о поддержаніи дворца его предковъ въ должномъ порядкѣ.
Кое-какъ сторговавшись съ требовательными сторожами, я добился возможности обойти дворецъ, весь высѣченный изъ утеса. Зная по опыту, каковы восточные проводники, надоѣдающіе своей назойливостью, крикливостью и невѣжествомъ, я пожелалъ обойтись безъ нихъ, за что, разумѣется, долженъ былъ раскошелиться вдвое противъ обыкновеннаго.
Если, какъ увѣряютъ нѣкоторые, жилище характеризуетъ своихъ обитателей, то для обитателя индусскаго дворца, по-моему, совершенно невозможно ни ясно мыслить ни свободно говорить и ни дѣйствовать, хотя раджпутанскія лѣтописи находятся въ прямомъ противорѣчіи съ этой теоріею. Въ самомъ дѣлѣ, всѣ эти причудливой формы полутемные покои, узкіе коридоры съ глубокими стѣнными нишами, въ которыхъ свободно можетъ укрываться подстерегающій васъ врагъ, множество ведущихъ то вверхъ, то внизъ лѣсенокъ, попадающіеся чуть не на каждомъ шагу мраморные затворы, за которыми можетъ таиться все, что вамъ угодно, — все это такъ и дышитъ интригами, происками, заговорами и тайными преступленіями.
Обозрѣвая жилой дворецъ и чувствуя, что на васъ изъ всѣхъ угловъ, тайниковъ и изъ-за всѣхъ пышныхъ занавѣсей устремлены сотни любопытныхъ глазъ, вы невольно раздражаетесь. Въ мертвомъ же дворцѣ, гдѣ въ теченіе вѣковъ разыгрывались душу потрясающія драмы любви и ненависти (я говорю исключительно объ индусскихъ дворцахъ, гдѣ каждый вершокъ пространства являлся и посейчасъ является сценою такихъ драмъ), — вы прямо подавлены скорбнымъ сознаніемъ мимолетности всѣхъ житейскихъ явленій.
Никѣмъ не останавливаемый, даже призраками страдавшихъ здѣсь женщинъ, я, черезъ кружевныя мраморныя арки и выложенныя слоновою костью двери изъ драгоцѣнныхъ древесныхъ породъ, переходилъ изъ одного помѣщенія въ другое. Наконецъ я забрался и въ женскую половину, гдѣ когда-то кипѣла самая интенсивная жизнь, а теперь по полу безшумно скользили ужи и гнѣздились въ углахъ птицы.
Былъ я и въ роскошномъ саду подъ окнами «палаты увеселеній», когда-то огласившемся серебристымъ смѣхомъ, а можетъ-быть и тайными рыданіями красавицъ-затворницъ. Былъ и въ огромномъ залѣ для торжественныхъ пріемовъ, лѣпной потолокъ котораго покоится на сорока массивныхъ колоннахъ, и спрашивалъ себя: не отсюда ли поджидалъ магараджа Джей-Сингъ того изъ своихъ храбрыхъ витязей, которому поручилъ доставить ему голову своего могущественнаго соперника, неукротимаго вождя бирджугаровъ. Много такихъ вопросовъ задавалъ я себѣ въ этомъ опустѣломъ дворцѣ, но не получалъ въ отвѣтъ ничего, кромѣ воркованья голубей…
Нужно отдать справедливость магараджамъ: все, что ихъ окружало, носитъ печать такого великолѣпія, такой красоты, такого искусства, какихъ, кажется, больше нигдѣ ужъ не увидишь. Описать все это настолько точно и ясно, чтобы получилось нѣчто хоть мало-мальски соотвѣтствующее дѣйствительности, нѣтъ никакой возможности. Слишкомъ ужъ все сложно въ индусскихъ дворцахъ. Цѣлыми томами не исчерпать всѣхъ видѣнныхъ мною чудесъ зодчества, скульптуры, живописи и другихъ отраслей пластическихъ и иныхъ искусствъ.
Долго я простоялъ на одномъ изъ дворцовыхъ бельведеровъ, безсознательно ожидая, что вотъ-вотъ зазвонятъ въ храмахъ подо мною и, шелестя шелками своихъ одеждъ, распространяя вокругъ дивное благоуханіе, потянутся въ эти храмы закутанныя въ тончайшія покрывала женщины неописуемой красоты, или на парадномъ крыльцѣ появится весь залитый брильянтами и золотомъ магараджа, въ сопровожденіи своей блестящей свиты. Но мертвое прошедшее не воскресало…
Я поднялъ лежавшій на полу балкона кусокъ камня, вывалившійся изъ стѣны, и бросилъ внизъ. Ударившись сначала о выступъ стѣны противоположнаго зданія, затѣмъ — о подоконникъ, этотъ камень упалъ на землю со звукомъ предмета, стукнувшагося о дно глубокаго колодца. И опять вокругъ меня та же мертвая, подавляющая тишина, прерываемая лишь томнымъ воркованьемъ голубей да изрѣдка ржаніемъ коней.
Грустнѣе заброшенности такого сказочнаго города, надъ созданіемъ котораго трудились сотни тысячъ рукъ въ качествѣ рабочихъ, и десятки умовъ съ пылкой фантазіей — надъ составленіемъ и начертаніемъ плановъ этихъ причудливыхъ зданій и садовъ, — трудно себѣ и представить.
Глядя на всю эту каменную и растительную роскошь, созданную прихотью одного лица и брошенную безъ вниманія прихотью другого, я жалѣлъ, что нѣтъ художника-писателя, который своимъ всеохватывающимъ перомъ описалъ бы всю эту индусскую строительную феерію, нѣтъ художники-живописца, который своей мастерскою кистью приковалъ бы ее къ полотну на удивленіе всего міра.
Съ трудомъ стряхнувъ съ себя чары восточнаго прошлаго, полнаго такой сказочной красоты, я спустился съ дворцовой вышки на пустынный дворъ, гдѣ меня терпѣливо ожидалъ мой маленькій слоникъ, нанятый мною вмѣстѣ съ проводникомъ въ Джейпурѣ, и отправился на заводь магараджи, гдѣ, подъ наблюденіемъ англійскихъ мастеровъ, производится прессовка хлопка. Заводъ этотъ расположенъ возлѣ джейпурской желѣзнодорожной линіи; содержится онъ въ образцовомъ порядкѣ, оборудованъ гидравлическимъ прессомъ, приводимымъ въ движеніе двумя машинами, въ пятьдесятъ лошадиныхъ силъ каждая, и, какъ мнѣ было тамъ сообщено, даетъ своему владѣльцу двадцать семь процентовъ прибыли.
Это промышленное заведеніе плохо вяжется съ Эмбромъ и самымъ Джейпуромъ: слишкомъ ужъ тамъ пахнетъ европейской, пожалуй, даже американской лихорадкою наживы.
Вернувшись въ Джейпуръ, я принялъ освѣжающую ванну, съ аппетитомъ позавтракалъ, потомъ съ часикъ покейфовалъ въ длинномъ плетеномъ креслѣ на обширной, убранной цвѣтами, верандѣ гостиницы, затѣмъ съ новыми силами отправился опять фланировать по улицамъ города.
Рядомъ съ публичною библіотекою находился индусскій храмъ, въ которомъ какъ разъ въ этотъ дель происходило богослуженіе. Я вошелъ туда. Мраморныя стѣны сверкали металлическими инкрустаціями самыхъ причудливыхъ формъ. Въ глубинѣ, мерцая сквозь волны душистаго ладана, высился исполинскій бронзовый быкъ, символъ Магадевы-Сивы, весь увѣшанный гирляндами душистыхъ цвѣтовъ.
Скажу нѣсколько словъ объ индусской божественной тріадѣ: Брамѣ, Сивѣ и Вишну.
Брама — олицетвореніе понятія о первопричинѣ всего существующаго. Имя его означаетъ «Великое». Священныя книги индусовъ неисчерпаемы въ опредѣленіи этого отвлеченнаго понятія. Онѣ называютъ Браму Предвѣчнымъ, единственнымъ, неизмѣннымъ Существомъ, проявляющимся въ блаженствѣ и радости. Вселенная — лишь его имя и образъ. Это всеохватывающее Бытіе. «Брама, — говорится въ этихъ священныхъ писаніяхъ, — не великъ, не малъ, не имѣетъ ни протяженія ни окраски. У него нѣтъ ни юности, ни старости, ни начала, ни конца, ни внѣшняго, ни внутренняго вида».
Служители этого божества, брамины, видѣли въ немъ преимущественно посредника между человѣчествомъ и обитающимъ въ немъ самомъ, въ Брамѣ, святымъ духомъ. Проникнуть въ него можно лишь силою молитвы и жертвоприношеній. «Открой, Вседержитель міра, — поется въ одномъ изъ священныхъ гимновъ, — скрытый отъ насъ оболочкою золотого сіянія — истинный ликъ твоего солнца, чтобы мы могли узрѣть истину и познать всю глубину нашего долга предъ тобою».
«О, ты, Вседержитель міра, одинъ движущій вселенную, проникающій каждое свѣтовое тѣло, являющійся намъ сыномъ все сотворившаго, распространи свой духовный блескъ, чтобы мы могли узрѣть твое истинное величіе»…
«Онъ (таинственное слово, имѣющее такой глубокій смыслъ, что передать его нашимъ языкомъ нѣтъ никакой возможности), воззри на меня! Воззри, о Божественный духъ, на мои дѣянія!»
«Я знаю, что и я подобенъ тебѣ, хотя и въ самой отдаленной, несовершенной степени, — тебѣ, всепроникающему духу, дающему свѣтъ видимому солнцу. Да возвратится моя душа къ безсмертному духу, а тѣло мое да превратится вновь въ тотъ прахъ, изъ котораго оно создано!»
«О, великій духъ, проникающій огонь, веди насъ къ совершенному блаженству! О, божественный, обладающій всею сокровищницею познаній, помоги намъ очистить наши души отъ всѣхъ пятенъ!..»
Сива, въ своемъ соотношеніи къ тримурти (индусской троицѣ), представляющій, собственно, только элементъ разрушительный, въ качествѣ самостоятельнаго предмета культа, является олицетвореніемъ дикой жизненной силы природы, во всемъ объемѣ этой силы, безпрестанно пожирающей и вновь созидающей свои творенія. Сива, собственно, значитъ «Растущій». Главные его символы: огонь, въ качествѣ творящей, созидающей и вновь разрушающей жизнь силы, и быкъ, какъ воплощеніе понятія о силѣ вообще.
Сообразно съ двойственною дѣятельностью Сивы, онъ называется то «Приносящимъ спасеніе», «Уничтожающимъ горести», «Дающимъ восторгъ», «Прекраснѣйшимъ изъ прекрасныхъ», то, наоборотъ, — «Несущимъ смерть», «Страшнымъ», «Разрушительнымъ», «Чудовищнымъ», «Свирѣпымъ» и т. д.
Сива обыкновенно изображается въ видѣ прекраснаго юноши съ нѣжнымъ, женственнымъ лицомъ, сидящаго въ богатой одеждѣ, на тигровой шкурѣ. Въ его рукахъ находятся слѣдующіе предметы, какъ атрибуты власти и силы: трезубецъ, молнія, боевая сѣкира, лукъ для стрѣльбы, раковина и отрубленная имъ въ бою пятая голова Брамы. На его разрушительную дѣятельность указываетъ надѣтая на немъ длинная цѣпь изъ человѣческихъ череповъ. Иногда онъ изображается ѣдущимъ на быкѣ. Тогда у него, помимо двухъ глазъ на обыкновенномъ мѣстѣ головы, имѣется третій, алмазный, на золотомъ полумѣсяцѣ, который украшаетъ его красивую голову.
Служители Сивы называютъ его Магадевою (великимъ богомъ) и Изою (Господомъ) и ставятъ во главѣ тримурти.
Въ одномъ древнемъ гимнѣ о немъ говорится такъ:
«Ты — Вишну, ты — Брама; ты — вѣчное движеніе и жизнь; ты — смерть, ты — солнце и луна; ты — проявляющаяся и творящая силы природы; ты — земля, море, вѣтеръ, огонь; ты — бывшее и будущее; ты — жертва природы и жертва духа; ты — устроитель вселенной, всего движимаго и недвижимаго; ты — тотъ, кто поддерживаетъ разрушающій міръ»…
Третье лицо тримурти Вишну, т.-е. «Любящій», — олицетвореніе нравственной красоты, гармоніи и порядка въ мірѣ. Это божество ближе всѣхъ къ человѣку. Это охранитель добра и противникъ зла. Ради способствованія благу человѣчества, онъ проявляется посреди ново въ различныхъ образахъ. Его стихія и символъ — вода, по которой онъ шествуетъ и плыветъ. Обыкновенныя представленія рисуютъ его тоже въ видѣ красиваго, обнаженнаго юноши, въ нѣсколькихъ драгоцѣнныхъ ожерельяхъ, ручныхъ и ножныхъ браслетахъ и въ золотой, осыпанной алмазами коронѣ, несомаго по океану семиглавою міровою змѣею, Анантою, при чемъ всѣ семь головъ этой змѣи образуютъ надъ его головою какъ бы балдахинъ. У ногъ юноши, въ почтительной позѣ, сидитъ его супруга, Лакшми, представляющая собою принципъ женственности, а изъ его чрева вырастаетъ цвѣтокъ лотоса, несущій Браму.
Названій, характеризующихъ идейное содержаніе понятій о Вишну, такъ много и всѣ они такъ образны, что выбрать изъ нихъ лучшее очень трудно, а для описанія ихъ всѣхъ потребовался бы цѣлый томъ.
Попавъ въ храмъ Магадевы-Сивы, я сразу замѣтилъ, что прежнее проникновенное благочестіе индусовъ уступило мѣсто равнодушному, чисто машинальному исполненію обрядовъ. Прочитавъ наскоро двѣ-три молитвы и передавъ одному изъ храмовыхъ служителей свое жертвоприношеніе — цвѣты, муку, масло, словомъ, то, чего не жаль отдать, — каждый ударяетъ нѣсколько разъ въ одинъ изъ колоколовъ, спускавшихся съ остроконечной кровли храма, и уходитъ въ полной увѣренности, что теперь онъ оправдался передъ божествомъ и можетъ какъ ему угодно продолжать служить всѣми дозволенными и недозволенными средствами своимъ личнымъ интересамъ.
Когда я выходилъ изъ храма, ко мнѣ подошелъ одинъ изъ помощниковъ главнаго брамина и объяснилъ, что этотъ храмъ пользуется особеннымъ почитаніемъ со стороны самого магараджи и всѣхъ его окружающихъ. Я понялъ, что объясненія почтеннаго жреца сводились къ тому, чтобы я чѣмъ-нибудь поблагодарилъ за удовольствіе побывать въ святилищѣ «Всемогущаго Магадевы». Я далъ нѣсколько рупій «на ладанъ» и удостоился за это благодарности и благословенія брамина.
Когда я вышелъ изъ храма, становилось ужо темно, и я возвратился въ гостиницу, гдѣ засталъ цѣлую компанію только что прибывшихъ англичанъ, которые своою размѣренностью движеній, медленностью говора и показнымъ равнодушіемъ къ новымъ впечатлѣніямъ вполнѣ напоминали автоматовъ, а не живыхъ людей.
На слѣдующій день я посѣтилъ мѣстный госпиталь, оборудованный туземными врачами модъ руководствомъ доктораангличанина, совсѣмъ на европейскій манеръ.
Отъ госпиталя недалеко до общественнаго музея, куда я и направился. Зданіе, въ которомъ помѣщается этотъ музей, представляетъ собою настоящее чудо индусско-сарацинскаго зодчества. Оно цѣликомъ сооружено изъ чистѣйшаго снѣжнобѣлаго мрамора, съ кружевнымъ фасадомъ и безчисленнымъ множествомъ изящныхъ кругловерхихъ башенокъ, выступовъ и галлерей, издали кажущихся висящими прямо въ голубомъ воздухѣ
Внутри зданія всѣ двери съ богатою рѣзьбою, разноцвѣтные мозаичные полы, красныя, бѣлыя и зеленыя колонны, — все изъ мрамора, роскошныя скульптуры и яркость красокъ, набросанныхъ на стѣнахъ и потолкахъ фресокъ. Посреди зданія, подъ огромнымъ стекляннымъ куполомъ, зеленѣетъ чудный садъ-оранжерея съ плещущими фонтанами и птицами, свободно прилетающими и улетающими въ широкія окна-двери этого райскаго уголка. Этотъ перлъ восточнаго зодчества со всѣхъ сторонъ окруженъ садами магараджи, въ которыхъ тоже много поражающихъ своими размѣрами, формою, цвѣтами и ароматомъ тропическихъ растеній, превосходно содержимыхъ.
Великолѣпно высѣченныя аркады вокругъ внутренняго садаоранжереи, или, какъ его тамъ называютъ, двора, испещрены небесно-голубыми мраморными надписями, представляющими отрывки изъ текстовъ священныхъ санскритскихъ книгъ, трактующихъ о святости и духовной красотѣ истиннаго знанія.
Въ центральномъ коридорѣ музея ваши взоры привлекаютъ шесть громадныхъ фресокъ, являющихся мастерскими копіями съ хранящихся въ самомъ музеѣ превосходныхъ рисунковъ, иллюстрирующихъ знаменитую индусскую поэму «Магабхарату», написанную въ прославленіе Магадевы.
Внутренній порядокъ музея такой, что ему не мѣшало бы поучиться директорамъ подобныхъ учрежденій другихъ странъ.
Каждый предметъ на томъ именно мѣстѣ, гдѣ онъ всего болѣе подходитъ. Классификація, сгруппировка прямо изумительныя, такъ что получается какъ бы органическое цѣлое. Витрины такъ хороши, и по матеріалу и по выдѣлкѣ, что сами по себѣ ужъ представляютъ рѣдкость. Каждый предметъ снабженъ ярлыкомъ съ краткимъ, но вполнѣ достаточнымъ его описаніемъ и обозначеніемъ цѣны. Отпечатаны эти ярлыки на англійскомъ языкѣ яснымъ, четкимъ шрифтомъ.
Полы покрыты темными мягкими дорожками, идущими по всѣмъ направленіямъ. Двери безшумно движутся на фигурныхъ бронзовыхъ петляхъ, съ изумительнымъ искусствомъ вдѣланныхъ въ мраморные косяки. Къ мраморнымъ столбамъ каждаго зала, на удобной высотѣ, придѣланы вращающіяся витринки съ образчиками тканей, золотыхъ кружевъ и тому подобныхъ издѣлій мѣстнаго производства; а на широкихъ балюстрадахъ галлереи, ведущей поверху вокругъ трехъ главныхъ залъ, стоятъ ящики съ превосходными моделями туземныхъ животныхъ, цвѣтовъ, плодовъ и овощей. И тутъ наблюдается прямо художественная группировка этихъ моделей.
Въ поученіе дирекціямъ другихъ музеевъ и вообще общественныхъ учрежденій, скажу, что двери въ описываемомъ музеѣ плотно приходятся въ косякахъ, отворяются и затворяются безъ малѣйшаго усилія; окна также не показываютъ никакого изъяна ни въ рамахъ ни въ стеклахъ; каштановаго цвѣта сукно, которымъ устланы витрины, отличнаго качества, плотное, красивое, и вдобавокъ пропитанное такимъ составомъ, что его не тронетъ никакая пыль. Во всемъ огромномъ зданіи — ни пылинки, потому что нѣтъ недостатка въ служителяхъ, на которыхъ лежитъ обязанность наблюдать за чистотою. Канцелярія директора музея, дѣйствительно, соотвѣтствуетъ своему назначенію и названію, а не состоитъ, какъ въ другихъ мѣстахъ, изъ крохотной, темной и душной конуры, гдѣ-нибудь въ углу, за перегородкою. Словомъ, этотъ музей во всѣхъ отношеніяхъ можетъ служить образцомъ для подобнаго рода общественныхъ учрежденій.
По каталогу, въ джейпурскомъ музеѣ пятнадцать тысячъ предметовъ, дающихъ полную картину мѣстнаго производства, начиная съ глазированной глиняной посуды всякаго рода и кончая бронзовыми издѣліями. Рядомъ съ каждой категоріей произведеній находится подборъ такихъ же предметовъ изъ другихъ странъ. Такъ, напр., по сторонамъ великолѣпнаго меча какого-то мѣстнаго князя — произведеніе его собственнаго оружейнаго завода — расположены японскіе и китайскіе мечи, а рядомъ съ бронзовыми издѣліями джейпурской школы искусствъ красуются персидскія и русскія. Вообще въ этомъ музеѣ все въ такомъ духѣ, и все это потому, что въ основу положенъ организаторскій геній одного изъ дальнѣйшихъ людей на свѣтѣ — полковника Джекуба, недаромъ прославляемаго населеніемъ какъ чудодѣя.
Обозрѣвъ музей, я направился на другой конецъ города, къ дворцу магараджи, гдѣ попалъ въ лабиринтъ залитыхъ солнцемъ, веселыхъ внутреннихъ дворовъ, съ массою зелени и воды, журчащей въ роскошныхъ бассейнахъ и фонтанахъ, съ чудными колоннадами, нависшими надъ ними сквозными галлереями, украшенными великолѣпною лѣпкою и живописью. Въ одномъ изъ этихъ дворовъ оказалось съ десятокъ сѣдобородыхъ слугъ, прекрасно одѣтыхъ, съ довольными и привѣтливыми лицами. Отъ нечего дѣлать они играли въ нѣчто подобное шахматамъ. Маленькіе столики съ квадратиками — чудо инкрустаціей, раскрашенныя въ различные яркіе цвѣта фигурки изъ слоновой кости — также замѣчательно изящны. Покои дворца изобилуютъ роскошно разрисованными потолками, зеркалами въ раззолоченныхъ фигурныхъ рамахъ, блестящими канделябрами и богатѣйшею меблировкою. Но несмотря на современный отпечатокъ, сказывающійся на каждомъ шагу въ этомъ дворцѣ, и въ немъ глубоко гнѣздится древній индусскій духъ интригъ, какъ я слышалъ отъ свѣдущихъ людей.
Въ дворцовыхъ садахъ ничто уже не напоминаетъ современной европейской цивилизаціи, за исключеніемъ развѣ газовыхъ фонарей да и то фигурныхъ, на восточный образецъ. На дальнемъ концѣ главнаго сада раскинулось озеро, обведенное со всѣхъ сторонъ причудливыми индусскими постройками, дышащими холодомъ, мракомъ, таинственностью. Зная, что всѣ животныя, содержимыя во дворцахъ и храмахъ Индіи, откликаются на слово «Братъ», я такъ и крикнулъ нѣсколько разъ надъ озеромъ, и не ошибся въ своихъ ожиданіяхъ; вслѣдъ за тѣмъ изъ подводныхъ гротовъ выплыло два старыхъ, густо покрытыхъ зеленою слизистою тиною крокодила и быстро приблизившихся къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ. Къ сожалѣнію, мнѣ нечего было бросить имъ, кромѣ сигарнаго окурка, на который они оба жадно и набросились было, несмотря на его ничтожный размѣръ, но тутъ же, поочередно забравъ его въ огромную пасть, выплюнули обратно, послѣ чего съ негодованіемъ юркнули обратно въ свою излюбленную тину. Мнѣ показалось, что одинъ изъ нихъ, повидимому, самый старый, злобно прищурилъ на меня свои тусклые зеленые глаза подъ роговыми вѣками.
Осмотрѣвъ затѣмъ астрономическую обсерваторію Джей-Синга съ огромнымъ гномономъ {Высокій столбъ, служившій въ древности для опредѣленія высоты солнца надъ горизонтомъ по длинѣ тѣни, которую отбрасываетъ столбъ. Перев.} и съ зодіакальными солнечными часами, т.-е. двѣнадцатью соединенными гномонами, по которымъ въ любое время года можно узнать вѣрное время полудня, съ стѣннымъ квадрантомъ и множествомъ другихъ приборовъ и приспособленій, со шкафами, полными санскритскихъ рукописей, никѣмъ почти уже не понимаемыхъ, за исключеніемъ самыхъ ярыхъ ученыхъ, усталый и голодный, я поспѣшилъ къ себѣ въ гостиницу.
II.
Адимиръ и Эдайпуръ.
править
На другое утро, окончательно распростившись съ гостепріимнымъ Джейпуромъ, я въ обществѣ двухъ англичанъ отправился въ Адимиръ, гдѣ попалъ въ совершенно другую обстановку. Прежде всего я имѣлъ удовольствіе увидѣть цѣлый лагерь бѣдныхъ пенджабовъ, расположившихся въ шатрахъ подъ густой тѣнью огромнаго банановаго дерева.
Адимиръ, входящій въ составъ британскихъ владѣній, является центральнымъ пунктомъ банкирскихъ фирмъ, снабжающихъ деньгами всѣ сосѣднія княжества, а бокъ о бокъ съ этими источниками золота — самая вопіющая бѣдность.
Такъ какъ Адимиръ оказался грязнымъ унылымъ городомъ, не имѣвшимъ въ себѣ рѣшительно ничего достопримѣчательнаго, то я на слѣдующій же день сѣлъ въ поѣздъ и отправился въ Эдайпуръ, гдѣ, какъ я слышалъ, готовилось какое-то торжество. Поѣздъ мчался по совершенно ровной, мертвой, безплодной равнинѣ, усѣянной лишь валунами да непроходимыми джунглями, въ которыхъ водились тигры. Черезъ нѣкоторое время, однако, появились ряды холмовъ и стали попадаться смоковницы. Затѣмъ потянулась мѣстность, вся покрытая утесами. Изъ этихъ утесовъ добывается бѣлый камень, брусья изъ котораго служатъ для укрѣпленія желѣзнодорожной насыпи. Далѣе опять потянулись однообразные холмы, поросшіе густымъ кустарникомъ. Кое-гдѣ были разбросаны жалкія деревушки, куда свободно могли проникнуть голодные тигры. Наконецъ, прогремѣвъ по мосту, переброшенному черезъ рѣку Гемберъ, поѣздъ остановился въ тѣни высотъ, на одной изъ которыхъ расположена гордость страны — Читорская крѣпость. Эта высота имѣетъ нѣсколько миль протяженія; она своимъ видомъ напоминаетъ исполинскій броненосецъ и, какъ послѣдній, вся ершится пушками, выглядывающими изъ многочисленныхъ амбразуръ различныхъ крѣпостныхъ сооруженій.
Отъ Читора до Эдайпура семьдесятъ миль въ сторону. Я желалъ въ тотъ же день попасть туда, поэтому не сталъ тратить времени на осмотръ крѣпости, отложивъ это до другого раза. На почтовой станціи оказалось три «тонги», мѣстныхъ экипажа допотопнаго устройства. Но одна изъ этихъ тонгъ оказалась нагруженною нѣсколькими большими чемоданами, украшенными гербомъ королевы, отправляемыми въ тотъ же Эдайпуръ, другую занялъ ѣхавшій со мною въ одномъ поѣздѣ раджпутанскій князь со своими провожатыми, третья была очень плоха на видъ, и мнѣ пришлось сдѣлать надъ собою геройское усиліе, чтобы рѣшиться сѣсть въ эту древность.
Тонгу съ чемоданами ея величества конвоировалъ вооруженный совари. Эта тонга выѣхала первою; за нею послѣдовалъ раджпутанецъ, а за нимъ ужъ и я, стараясь не глядѣть на пару ободранныхъ и еле живыхъ отъ голода пони, съ трудомъ передвигавшихъ ноги и тащившихъ дребезжавшій экипажъ.
На станціяхъ, расположенныхъ въ шестимильномъ разстояніи другъ отъ друга, вся сбруя, кое-какъ прилаженная и самаго невзрачнаго вида, перекладывалась на спины другихъ пони, не лучше первыхъ, при чемъ послѣдніе одни отправлялись обратно на свою станцію, точно умныя собаки.
Дорога опять идетъ посреди скалистыхъ горъ, при заходѣ солнца переливающихъ цвѣтами опала, изумруда и рубина, между тѣмъ какъ изъ-подъ копытъ лошадей и колесъ тонги вырываются облака золотистой пыли. Временами встрѣчались путники на верблюдахъ или отрядъ кочевниковъ съ волами, навьюченными разнымъ скарбомъ.
Одинъ изъ холмовъ былъ сплошь покрытъ тучею ястребовъ, жадно расклевывающихъ тушу павшаго вола, а внизу, у подошвы холма, совсѣмъ голый, представлявшій собою живой скелетъ, умирающій съ голоду, туземецъ съ такою же жадностью пожиралъ кусокъ мяса, вырѣзанный до нашествія ястребовъ изъ той же падали. Видъ былъ настолько ужасный, что я закрылъ глаза и отвернулся.
На горизонтѣ поднимается красная, почти полная луна. Окрестность наполняется таинственными ночными звуками, происхожденіе которыхъ трудно себѣ объяснить. Но мили черезъ двѣ высоты сразу точно обрываются и по сторонамъ раскидываются меварскія пастбища, орошаемыя двумя рѣками, широко разливающимися во время дождей.
Вдругъ я замѣчаю, что одна изъ постромокъ, сплетенная изъ бѣлыхъ и синихъ хлопчатобумажныхъ прядей, готова оборваться, и указываю на это своему возницѣ. Тотъ спрыгиваетъ съ козелъ, взглядываетъ на постромку, потомъ, вмѣсто того, чтобы подвязать ее, начинаетъ приплясывать на мѣстѣ, неистово размахивая руками и пронзительнымъ голосомъ выкрикивая незнакомое мнѣ слово «домчи»! «домчи»! Затѣмъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, снова взмащивается на свое мѣсто и подгоняетъ лошадокъ. Я сижу и недоумѣваю, что бы это значило.
Но вотъ тонга врѣзывается въ цѣлый лѣсъ высокаго вереска, перемѣшаннаго съ травою и колючими растеніями. Не проходитъ и четверти часа, какъ переднее колесо тонги сваливается и сама она такъ сильно накреняется на бокъ, что мой чемоданъ летитъ вслѣдъ за колесомъ, а мы съ возницею лишь только какимъ-то чудомъ удерживаемся отъ паденія.
Осмотръ колеса, оси и другихъ частей экипажа показалъ, что все полусгнило и приладить колесо будетъ очень нелегкой задачей. Возница мой преусерднѣйшимъ образомъ вертѣлъ колесо во всѣ стороны, кряхтѣлъ, пыхтѣлъ, дѣлая совершенно напрасныя усилія прикрѣпить его на разсыпающейся оси, и визгливымъ голосомъ выкрикивалъ на всю окрестность какія-то, повидимому, не то заклятія, не то проклятія.
Между тѣмъ двѣ остальныя тонги далеко уѣхали впередъ и мы оставались одни-одинешеньки среди безлюдной пустыни. До слѣдующей станціи было еще мили двѣ слишкомъ. Убѣдившись, наконецъ, что колеса нельзя приладить и безъ него невозможно двинуться далѣе, возница кое-какъ объяснилъ мнѣ, что онъ отпряжетъ одного изъ пони и на немъ доѣдетъ до слѣдующей станціи, я же долженъ ожидать его возвращенія съ другою тонгою, если не предпочитаю также ѣхать верхомъ на второй лошади, бросивъ чемоданъ на произволъ судьбы. Такъ какъ на послѣднее я не могъ рѣшиться, то пришлось согласиться на первое предложеніе возницы.
Онъ отвязалъ лошадь отъ дышла, сѣлъ на нее и черезъ нѣсколько минутъ исчезъ въ тѣни, отбрасываемой скалистой горою, которую онъ долженъ былъ обогнуть. Я взялъ въ каждую руку по револьверу и, сидя въ самомъ неудобномъ положеніи въ полуопрокинутомъ экипажѣ, призвалъ на помощь терпѣніе и сталъ ждать, что будетъ дальше.
Ночь была холодная, и я дрогъ въ своемъ легкомъ одѣяніи. Положимъ, у меня было довольно времени, чтобы достать изъ чемодана теплый пледъ, куда онъ передъ выѣздомъ изъ Адимира былъ необдуманно мною засунутъ; но было опасно углубиться въ такое занятіе — мало ли что могло случиться въ этой ужасной пустынѣ, пока я буду возиться съ чемоданомъ?
Къ счастью, все вокругъ меня оставалось тихо; не было слышно ни одного звука; даже вѣтеръ не шелестилъ по вереску.
Только чавканье оставшагося при мнѣ пони, который воспользовался неожиданнымъ для него отдыхомъ для того, чтобы полакомиться свѣжими верхушками травы, его кашель да фырканье напоминали мнѣ, что я не одинокъ въ этой мертвой пустынѣ. Не будь со мною лошади, я думаю, что заболѣлъ бы въ эту ночь самою черною меланхоліей.
Наконецъ я услышалъ далекій шумъ, возвѣщающій приближеніе экипажа, такъ что минутъ черезъ пятнадцать я могъ продолжать путешествіе уже въ другой, болѣе надежной тонгѣ, и къ утру благополучно достигъ Эдайпура, гдѣ и водворился въ гостиницѣ, содержимой предпріимчивымъ французомъ. Вой шакала, забравшагося на веранду гостиницы, послужилъ мнѣ, такъ сказать, колыбельною пѣснью, и я уснулъ такъ крѣпко, что проснулся только около полудня. Все время мнѣ снилось, что я осыпалъ упреками британскаго вице-короля за то, что тотъ не догадался для моего удобства провести рельсовый путь отъ Читора до Эдайпура.
Пооглядѣвшись немного въ городѣ, я пришелъ къ заключенію, что княжившій въ то время магараджа очень мудро сдѣлалъ, не выполнивъ намѣренія своего недавно умершаго предшественника — провести этотъ путь. Это повело бы только къ тому, что въ Эдайпуръ нахлынули бы туристы, чтобы нацарапать свои имена на стѣнахъ древняго храма Гаруды и насмѣхаться надъ величавымъ озеромъ Пичолы.
Въ меварской области всѣ обитатели, претендующіе на порядочность, носятъ оружіе, какое у кого есть. Много встрѣчается еще старинныхъ кремневыхъ ружей, перекинутыхъ черезъ плечо на короткой бумажной перевязи. Постоянное же тасканіе съ собою современнаго оружія опасно. Такъ, напр., револьверъ, никогда не употребляемый, въ случаѣ надобности для защиты, можетъ при выстрѣлѣ разорваться въ рукахъ своего собственника и причинить увѣчье ему самому. Но раджпутанское оружіе не представляетъ никакой опасности. Мнѣ пришлось разговориться съ однимъ погонщикомъ верблюдовъ, который показалъ мнѣ свое кремневое ружье и мечъ. Ружье оказалось въ полной исправности и было снабжено замысловатымъ приспособленіемъ для предупрежденія возможности нечаяннаго выстрѣла, а мечъ съ острымъ какъ бритва лезвіемъ былъ въ прочныхъ ножнахъ особаго устройства, тоже не допускавшихъ возможности какого-нибудь несчастнаго случая съ нимъ. Къ сожалѣнію, я не былъ въ состояніи разспросить погонщика, гдѣ онъ добылъ такое практичное оружіе: для этого у насъ было слишкомъ мало обоюднаго знанія нашихъ языковъ.
Эдайпуръ, какъ и большинство городовъ въ Индіи, расположенъ на нѣсколькихъ холмахъ, у подножія которыхъ плещется озеро. Гостиница, въ которой я остановился, находится тоже на небольшомъ холмѣ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ города. Когда я сталъ спускаться съ веранды, гдѣ уже не было вывшаго ночью шакала, я прежде всего замѣтилъ на бѣлой стѣнѣ наружной крѣпости города исполинскій пестрый рисунокъ, оказавшійся но приближеніи къ нему аляповатымъ изображеніемъ всадника на боевомъ слонѣ. Въ нѣкоторомъ разстояніи другъ отъ друга оказалось множество такихъ рисунковъ не только на крѣпостныхъ стѣнахъ, но и на большей части домовъ, прилегающихъ къ этимъ стѣнамъ. По разспросамъ я узналъ о происхожденіи этихъ загадочныхъ рисунковъ слѣдующее.
Въ тѣ дни, когда раджа Монъ, владѣвшій Эмбромъ, служилъ своимъ мечемъ знаменитому Акбару {Собственно Джелалъ-Эддинъ-Магометъ, великій моголъ Индостана, изъ рода Тимура. Род. въ 1542 г. и умеръ въ 1605 г. Названный Акбаромъ, т.-е. «Величайшимъ», онъ по справедливости считается однимъ изъ самыхъ знаменитыхъ индійскихъ властителей того времени. Перев.}, завоевывая для него цѣлыя княжества, однажды Акбару вздумалось послать войско противъ значительнѣйшаго изъ всѣхъ меварскихъ правителей Пертабъ-Синга. Во главѣ этого войска стоялъ сынъ Акбара, Селимъ. Меварцы встрѣтили непріятеля въ Хелдигатскомъ ущельѣ и, несмотря на свое отчаянное мужество, потерпѣли полное пораженіе. Хотя Пертабу удалось свалить съ ногъ боевого слона Селима, но всадникъ уцѣлѣлъ при паденіи на землю и взялъ Меваръ. Въ прославленіе этого событія побѣдитель распорядился намалевать на стѣнахъ побѣжденнаго имъ города вышеописанные рисунки.
Обойдя часть стѣны, я очутился передъ огромными, обитыми бронзою и снабженными желѣзными пиками, воротами «Солнца», которыя отпираются только въ извѣстный часъ утра. До этого же времени никто не пропускается въ городъ безъ особеннаго разрѣшенія магараджи. Разсказываютъ, что когда тамъ разъ гостилъ вице-король, присланный ему поздно ночью конный почетный караулъ англійскихъ войскъ долженъ былъ оставить лошадей внѣ стѣнъ до утра, а сами солдаты съ трудомъ, по одиночкѣ, пробрались въ городъ черезъ узенькую калиточку, открытую для нихъ только послѣ долгихъ переговоровъ со стражей.
Городъ замѣчательно чистъ. Общее пріятное впечатлѣніе нарушается только видомъ главной улицы, мостовая которой, устроенная еще, какъ говорятъ, по повелѣнію Александра Македонскаго и до сихъ поръ ни разу не ремонтировавшаяся, вѣроятно, изъ чрезмѣрнаго уваженія къ его памяти, вся въ глубокихъ выбоинахъ.
Эдайпуръ изобилуетъ оружейными мастерами и торговцами. Я подошелъ къ открытой лавкѣ одного изъ такихъ торговцевъ и попросилъ его показать мнѣ хорошій мечъ. Онъ взялъ одинъ изъ нихъ со стойки, повертѣлъ имъ на воздухѣ, такъ что сталь засверкала какъ молнія, потому погнулъ лезвіе и снова отпустилъ, при чемъ оно издало своеобразный металлическій звукъ, и только что протянулъ было мнѣ мечъ, какъ тутъ же со словами: «Да на что вамъ, иноземцу, наше оружіе?» положилъ его на прежнее мѣсто, къ великому удовольствію хихикавшихъ мальчишекъ, глядѣвшихъ на эту сцену съ порога сосѣдняго дома. Я молча пожаль плечами надъ этой странною выходкой и отправился дальше.
Кстати сказать, раджпутанцы, какъ они утверждаютъ, одинъ изъ самыхъ благородныхъ народовъ въ мірѣ. — отличается, между прочимъ, изумительно маленькими руками и ногами, поэтому представители другихъ народностей не могутъ пользоваться ли ихъ оружіемъ ни обувью; то и другое годится развѣ только для нашихъ великосвѣтскихъ дамъ или дѣтей.
Рядомъ съ дворцомъ, на возвышенности, стоитъ храмъ, весь, сверху донизу, покрытый высѣченными изъ камня рельефными фигурами слоновъ, людей, боговъ и различныхъ фантастическихъ чудовищъ, составляющихъ самыя оригинальныя группы. Въ главной части храма высится бронзовое изображеніе Гаруды, божественнаго спутника Вишну. Это божество, символическое значеніе котораго осталось мнѣ непонятнымъ, несмотря на всѣ объясненія любезныхъ браминовъ, представляется въ видѣ человѣческой фигуры съ орлиными крыльями и клювомъ и короною на головѣ, а иногда и въ видѣ прямо орла или ястреба. Въ храмѣ два придѣла: одинъ въ честь Магадевы, а другой — Ганезы, самаго популярнаго божества изъ всего индусскаго пантеона. Ганеза, сынъ Сивы, олицетвореніе практической сметки, добывающей благосостояніе. Онъ изображается человѣкомъ съ головою слона, отвислымъ животомъ, какъ признакомъ его особенной любви къ сластямъ, и четырьмя руками, въ которыхъ онъ держитъ четки, топоръ, скипетръ, какой-нибудь фруктъ или кусокъ сладкаго пирога. Этотъ идолъ встрѣчается повсюду, во всѣхъ храмахъ, въ домахъ, а также на перекресткахъ, на полевыхъ межахъ и т. п. Ему молятся въ началѣ года, въ началѣ путешествія, при закладкѣ зданія, при отправленіи дѣтей въ школу, — вообще при начатіи каждаго дѣла. Та индусская рукопись, которая начинается словами: «Омъ, поклонимся Ганезѣ!» — никогда не подвергается сомнѣнію въ подлинности. Люди старые въ честь его каждую пятницу даже постятся. Признавая въ немъ охранителя супружескаго счастья, женщины носятъ его изображеніе на груди и приносятъ ему въ жертву кокосовые орѣхи, сладкія печенья и другія лакомства. Разумѣется, все это идетъ въ пользу служителей храма, какъ и вообще всякая жертва.
Отъ этого храма, ступени къ которому вытоптаны босыми ногами простонародья, а дворы наполнены благоуханіемъ цвѣтовъ и ладана, я прошелъ ко дворцу, господствующему надъ всѣмъ городомъ. Трое воротъ ведутъ къ главному дворцу и на всѣхъ этихъ воротахъ изображеніе жизнерадостнаго, добродушнаго Ганезы. Немного ниже дворца помѣщаются огромныя конюшни для лошадей и дворы для слоновъ.
Рядъ открытыхъ для публики чудныхъ садовъ съ множествомъ водоемовъ, павильоновъ и живыхъ бесѣдокъ привелъ меня къ озеру Пичола, при видѣ котораго я забылъ на время о самомъ дворцѣ. Представьте себѣ огромную водную равнину стального цвѣта, окаймленную съ одной стороны бѣлыми мраморными зданіями дворца, съ другой — цѣпью сѣдыхъ и пурпуровыхъ утесовъ, съ третьей — поросшими мохомъ городскими стѣнами, а съ четвертой — мягкой зеленью полей и пастбищъ.
У легкой, игрушечной, пристани раскачивается множество красивыхъ, украшенныхъ рѣзьбою и пестрорасписанныхъ лодокъ. За извѣстное вознагражденіе одинъ изъ лодочниковъ посадилъ меня въ остроносую яхточку и направилъ ее вокругъ озера. Въ одномъ мѣстѣ, откуда получается особенно эффектный видъ на все озеро, съ берега на берегъ переброшенъ прелестный бѣлый каменный мостъ, смѣлою аркою изогнувшійся надъ поверхностные воды, напоминающей расплавленную сталь. Этотъ мостъ соединяетъ часть города съ обширною обителью браминовъ. Тутъ же купальни, осаждаемыя женщинами, одѣтыми въ самые пестрые и яркіе цвѣта: киноварь, темно-красный, малиновый, небесно-голубой, васильковый, бирюзовый, шафрановый и всѣхъ ихъ оттѣнковъ. Весь этотъ живой цвѣтникъ картинно отражался въ водѣ.
Лодка повернула вдоль берега, гдѣ водятся исполинскія черепахи и сторожатъ добычу аисты, стоя на одной ногѣ, поджавъ другую, въ своихъ громадныхъ гнѣздахъ, напоминающихъ издали копны сѣна. Среди гигантскихъ листьевъ викторіи-регіи, этой царицы цвѣтовъ, выскользнувшихъ сюда изъ княжескихъ садовъ, копошится цѣлый міръ мелкихъ водяныхъ птицъ, между прочимъ, и дикихъ утокъ. Замѣчательно, что лишь только послѣднія завидѣли карабинъ, захваченный зачѣмъ-то лодочникомъ, какъ вдругъ стали держаться отъ насъ на такомъ разстояніи, куда не могла достичь пуля. Точно знали это.
Когда яркое солнце стало заходить за утесы, сразу покрывшіеся опаловымъ налетомъ, мы стали огибать закругленный мысъ, вдавшійся въ густую заросль только что распустившихся бѣлыхъ и розовыхъ лотосовъ. Вокругъ лодки зашелестѣло точно шелковыми одеждами отъ тонкой листвы. Я нарвалъ себѣ большой букетъ лотосовъ и наслаждался ихъ ванильнымъ ароматомъ.
Вернувшись къ пристани, я почувствовалъ такой аппетитъ, что отказался отъ осмотра дворца и поспѣшилъ въ городъ, гдѣ зашелъ въ первый попавшійся приличный европейскій ресторанъ.
Насытившись, я прошелъ по той части города, въ которой обитаютъ представители двухъ низшихъ кастъ: ваисіевъ (торговцевъ и земледѣльцевъ) и шудровъ (ремесленниковъ) Это все народъ крѣпкій, съ бронзовыми лицами и сѣтью морщинъ вокругъ глазъ даже у молодыхъ, что является послѣдствіемъ постояннаго прищуриванія глазъ отъ слишкомъ яркаго солнца.
Разговоръ у нихъ вертится, главнымъ образомъ, вокругъ экономическихъ вопросовъ, обостренныхъ отсутствіемъ желѣзной дороги, благотворность которой теперь ужъ всѣми признана. То и дѣло раздаются жалобы и на несчастные случаи, вслѣдствіе неимѣнія этой дороги: то тамъ при переправѣ черезъ вздувшуюся отъ дождей рѣку утонулъ слонъ со своими сѣдоками, то тутъ цѣлое семейство, ѣхавшее въ бычачьей повозкѣ, застряло въ болотѣ, то еще гдѣ-то свалились въ пропасть всадники, переѣзжающіе ради сокращенія пути малодоступную гору, и т. д.
Въ Верхней Индіи принято говорить, что повсюду, гдѣ есть нужда, обязательно явится католическій патеръ и принесетъ съ собою помощь. И это въ сущности правда. Миссіонеры католической церкви отлично знаютъ, что желающій спасти душу сначала долженъ уберечь отъ голода и болѣзней ея немощное обиталище-тѣло, и этимъ они не мало привлекаютъ къ себѣ приверженцевъ. Въ Эдайпурѣ мнѣ разсказали прямо трогательную исторію объ одномъ изъ этихъ патеровъ. Открывъ, что для такого большого города, обслуживающаго все окрестное населеніе, мало одной казенной больницы, онъ выпросилъ себѣ отпускъ, вернулся на родину и тамъ, въ качествѣ странствующаго проповѣдника, призывавшаго къ пожертвованіямъ на богоугодное дѣло обращенія язычниковъ, собралъ сумму, вполнѣ достаточную на постройку и оборудованіе второй больницы въ Эдайпурѣ. Эта больница красуется на одной изъ окраинъ города и ни въ чемъ не уступаетъ казенной, пожалуй, даже превосходитъ ее въ томъ отношеніи, что въ ней больные встрѣчаютъ болѣе сердечный пріемъ и уходъ. Судя по видѣнной мною записной книгѣ, наплывъ больныхъ въ эту больницу съ каждымъ годомъ все увеличивается въ ущербъ казенной, если только это можно называть ущербомъ; впрочемъ, съ высшей, нравственной, точки зрѣнія, пожалуй, и можно, потому что тутъ выражается перевѣсъ довѣрія населенія къ католической больницѣ. Основатель ея почитается во всей области какъ святой.
Въ этой странѣ циркулируетъ множество исторій относительно интимной жизни мѣстныхъ магараджей и о способахъ ихъ смерти. Я приведу нѣкоторыя изъ этихъ исторій, опуская только имена тѣхъ изъ князей, память которыхъ еще свѣжа.
Въ то время, когда уже утвердилось британское господство и во многихъ мѣстахъ были проведены желѣзныя дороги, заболѣлъ на смерть одинъ мѣстный князь.
Онъ пожелалъ умереть въ одномъ изъ своихъ павильоновъ по сосѣдству съ городомъ. У него было двадцать женъ, ухаживавшихъ за нимъ день и ночь. Принявъ во вниманіе, что эти женщины въ первыя минуты горя по умершемъ способны выбѣжать на улицу безъ покрывалъ, за что по мѣстному обычаю, неистребимому никакою цивилизаціею, онѣ должны были быть подвергнуты сожженію заживо на одномъ кострѣ съ тѣломъ князя, британскій резидентъ старался уговорить умирающаго позволить перенести его въ главное зданіе дворца, въ центрѣ крѣпости, но тотъ упорно отказывается отъ этого. Резидентъ вмѣстѣ съ англійскими врачами доказывалъ, что тамъ и воздухъ лучше и болѣзнь его скорѣе пройдетъ, но старикъ продолжалъ отрицательно качать головой.
Наконецъ онъ пристально взглянулъ на резидента и спросилъ его:
— Да почему вы, сэръ, такъ хлопочете перетащить мои старыя кости въ крѣпость? въ что вамъ это нужно?
— Ваша свѣтлость, изъ сада, окружающаго этотъ павильонъ, калитка ведетъ прямо на улицу и мы опасаемся, какъ бы ваши супруги не вздумали…
— А… такъ вотъ въ чемъ дѣло! — догадался князь. — А я всю ночь ломалъ себѣ голову, стараясь понять, изъ-за чего вы такъ безпокоитесь… Ну, это резонно съ вашей стороны, и я теперь согласенъ. Пусть перенесутъ меня.
Черезъ четверть часа умирающій былъ перенесенъ въ крѣпость, гдѣ къ ночи и умеръ.
Другой князь никакъ не могъ умереть, хотя смерть и глядѣла ему въ глаза. Дѣло въ томъ, что его любимая жена ни за что не хотѣла покинуть мужа до его послѣдняго вздоха, чтобы самой закрыть ему глаза, и онъ навѣрное зналъ, что она, сокрушаясь о немъ, забудетъ приличіе и покажется постороннимъ безъ покрывала, которое срывается въ знакъ высшаго траура, зналъ и то, что тогда ей не миновать страшной смерти на кострѣ. Всѣ его убѣжденія оставить его спокойно умереть ни къ чему не приводили, не помогали даже угрозы и даже нacилie. По его приказанію, ее унесли въ одинъ изъ заднихъ покоевъ женской половины и заперли тамъ. Но любящая жена ухитрилась самымъ загадочнымъ образомъ выбраться изъ своего заключенія и явиться непокрытою къ смертному одру супруга, какъ разъ въ моментъ его отхода въ тотъ міръ, когда его окружали врачи и слуги. И она, одинъ изъ лучшихъ цвѣтковъ Менара, должна была заживо сгорѣть вмѣстѣ съ умершимъ… Таковъ страшнѣйшій изъ всѣхъ восточныхъ обычаевъ.
Мѣсто вѣчнаго успокоенія меварскихъ магараджей находится въ двухъ миляхъ отъ «города Солнца», Эдайпура, и называется Адаромъ. Туда везутъ усопшихъ князей въ ихъ парадномъ одѣяніи, лишенномъ только драгоцѣнныхъ украшеній, за исключеніемъ золотого шитья. За ними ведутъ ихъ лучшихъ боевыхъ коней. Вокругъ пылающаго костра изъ душистыхъ деревьевъ пляшутъ подъ звуки унылой музыки красивыя боядерки въ воздушныхъ одѣяніяхъ. На богато-убранномъ столѣ, возлѣ костра, ставятъ золотой сосудъ съ водою и кладутъ парадную саблю умершаго. Вода должна служить для омовенія души, осужденной въ теченіе двѣнадцати сутокъ витать вокругъ мѣста сожженія своего бывшаго обиталища, послѣ чего она готова къ новому воплощенію, а мечъ для оказыванія этой душѣ почета. По истеченіи сказаннаго срока эти предметы убираются на приспособленное для нихъ тутъ же мѣсто и никогда еще не случалось, чтобы кто-нибудь дерзнулъ даже помыслить похитить ихъ, если бы даже возлѣ нихъ не было охраны въ видѣ вооруженныхъ воиновъ, смѣняющихся въ опредѣленные часы.
Слышалъ я и о томъ, какъ вмѣсто жены магараджи легла на костеръ съ тѣломъ ея умершаго мужа одна изъ его танцовщицъ, объявившая, что ей все равно не для чего жить, между тѣмъ какъ у княгини были маленькія дѣти. Подлогъ этотъ былъ совершенъ съ вѣдома резидента, и ему потомъ, когда дѣло узналось, пришлось перенестись на другой конецъ Индіи. Спасенная же такимъ образомъ княгиня-вдова во время суматохи, послѣдовавшей за кончиною князя, безслѣдно скрылась вмѣстѣ съ обоими своими дѣтьми. Такія вещи тоже бываютъ въ таинственной странѣ Ганга.
Настоящій меварскій магараджа, Фюттехъ-Сингъ, является своего рода выродкомъ среди раджпутанцевъ. Онъ ведетъ очень трезвый и во всѣхъ отношеніяхъ умѣренный образъ жизни и имѣетъ всего одну жену, на которой былъ женатъ еще до вступленія на престолъ въ 1884 году. У его предшественника, Сюдженъ-Синга, не было сыновей и онъ уморъ, не оставивъ никакихъ распоряженій относительно престолонаслѣдія. Въ виду этого совѣтники избрали на его мѣсто такое лицо, которое, будучи отпрыскомъ княжескаго дома, занимало нѣчто въ родѣ губернаторской должности и выказало свое умѣніе разбираться въ спутанныхъ интересахъ мѣстныхъ племенъ. Такимъ лицомъ и оказался Фюттехъ-Сингъ.
Дѣйствительно, этимъ магараджей довольно все населеніе, и въ храмахъ или передъ домашними алтарями ему отъ души желаютъ возможнаго долголѣтія. Онъ доступенъ, снисходителенъ и добродушенъ. Нѣтъ ни одной просьбы, обращенной къ нему его подданными, которую онъ не постарался бы исполнить, если только она не безразсудна.
Говорятъ, онъ не знаетъ по-англійски и въ доказательство этого приводятъ слѣдующій анекдотъ.
Одинъ давно уже жившій въ Индіи англичанинъ, хвалившійся основательнымъ знаніемъ мѣстнаго, верпакуларскаго нарѣчія, при представленіи Фюттенъ-Сингу, вздумалъ заговорить съ нимъ на этомъ нарѣчіи, ожидая доставить ему особенное удовольствіе. Магараджа любезно выслушалъ его до конца, затѣмъ приказалъ своему адъютанту перевести ему рѣчь гостя. Когда это было сдѣлано, князь сказалъ адъютанту:
— Отвѣть ему на это по-англійски.
Адъютантъ усмѣхнулся и поспѣшилъ исполнить это приказаніе. Англичанинъ понялъ и, смущенный, удалился.
Небезынтересенъ способъ распредѣленія дня магараджи. Встаетъ онъ въ четыре часа утра и какъ бы ни было холодно, идетъ купаться, затѣмъ молится и приступаетъ къ занятіямъ текущими дѣлами управленія, докладываемыми ему первымъ министромъ. Въ восемь часовъ онъ завтракаетъ и, послѣ небольшого отдыха въ садахъ, снова садится за дѣла. Въ часъ обѣдъ, въ два начинается пріемъ должностныхъ и другихъ лицъ. Потомъ до пяти опять занятія съ министромъ, а послѣ пяти время посвящается семьѣ и скромнымъ развлеченіямъ. Ложится спать магараджа не позднѣе девяти час. вечера, за исключеніемъ какихъ-нибудь выходящихъ изъ ряда случаевъ.
Во дворецъ я такъ и не попалъ, потому что какъ разъ въ это время Фюттенъ-Ситъ былъ боленъ, и безпокоить его было неудобно; зато прошелся по его любимому саду съ бронзовыми фонтанами, купидонами и другими фигурами, заимствованными изъ древне-греческой миѳологіи, пробравшимися сюда, вѣроятно, черезъ Англію или, еще вѣрнѣе, черезъ Францію; съ темными кипарисовыми аллеями, группами деревьевъ самыхъ рѣдкихъ породъ и съ большимъ звѣринцемъ, полнымъ львовъ, тигровъ и медвѣдей.
Самое большое удовольствіе магараджи — охота на тигровъ, и это почти единственное развлеченіе, которое онъ изрѣдка разрѣшаетъ и другимъ въ своихъ владѣніяхъ. Эти охоты всегда составляютъ своего рода торжество, на которое приглашается вся окрестная знать. Такое торжество, собственно, ожидалось во время моего пребыванія въ Эдайпурѣ, но по случаю болѣзни Фюттехъ-Синга было отложено на неопредѣленное время, такъ что я не дождался его. На третій день я вернулся прежнимъ путемъ въ Читоръ, только на этотъ разъ достигъ мѣста назначенія еще до вечера и безъ всякихъ приключеній.
III.
Читоръ и его исторія.
править
Никому неизвѣстно, когда именно изъ огромнаго чернаго утеса, точно заброшеннаго руками титановъ въ меварскую равнину, стали созидать крѣпость, высѣкая изъ боковъ утеса каменныя глыбы, изъ которыхъ потомъ складывались стѣны, бастіоны, башни и другія сооруженія. Думаютъ только, что это было тысячу триста лѣтъ тому назадъ, когда Баппа-Ракулъ, полу-герой, полу-богъ, о которомъ мѣстные барды поютъ, что онъ былъ двадцати локтей ростомъ и имѣлъ копье такихъ размѣровъ и такого вѣса, что ни одному смертному оно было не подъ силу, отбилъ Читоръ у морейскаго князя Менъ-Синга и этимъ, такъ сказать, положилъ начало исторіи Мевара. Лѣтописи увѣряютъ, что Менъ-Сингъ былъ его родной дядя, но устное преданіе это опровергаетъ. О Баппѣ-Равулѣ составилось множество фантастическихъ легендъ. По народнымъ сказаніямъ, онъ окончилъ свои дни далеко отъ родины, въ Хорассанѣ, гдѣ имѣлъ множество женъ, отъ которыхъ и произошли новыя племена.
Болѣе же трезвые историки новыхъ временъ, забравшіеся во мракъ давно протекшихъ временъ, руководствуясь, главнымъ образомъ, офиціальными документами и надписями, удостовѣряютъ, что въ девятомъ вѣкѣ нашей эры, т.-е. вѣка за два до того времени, какъ Баппа-Равуль взялъ Читоръ, тамъ уже существовала крѣпость, а морейская отрасль прамаръ-раджпутовъ, господствующаго въ меварской области рода, крѣпко осѣла на утесѣ уже въ шестомъ столѣтіи, а можетъ-быть и еще ранѣе.
Баппа-Равулъ исчезъ съ горизонта меварской исторіи приблизительно въ первой половинѣ восьмого столѣтія, и съ тѣхъ поръ до нашихъ дней идетъ безконечный рядъ его потомковъ, въ числѣ которыхъ было много прославленныхъ героевъ. Лѣтописи сплошь наполнены ихъ войнами, побѣдами, пораженіями, интригами и душу потрясающими кровавыми семейными драмами. Чтобы дать хотя слабое понятіе обо всемъ этомъ, приведу сдѣланную мною выдержку изъ этихъ лѣтописей.
Въ 1150 году родился Самаръ-Сингъ, женившійся на дочери Прити-Раджа, послѣдняго императора индусской крови въ Дели, который находился во враждѣ съ княземъ сосѣдней области Каподъ. Тѣснимый Самаръ-Сингомъ, высланнымъ противъ него императоромъ, этотъ князь призвалъ къ себѣ на помощь князя Шабуддинъ-Гори, который былъ разбитъ на-голову, но черезъ два года, собравшись съ силами, самъ ужъ пошелъ на Прити-Раджа и, послѣ трехдневной битвы на берегу Каггара, убилъ Самаръ-Синга, взялъ въ плѣнъ самого Прити-Раджа, разграбилъ Дели и Эмбръ и возвелъ на костеръ любимую жену Самаръ-Синга, дочь императора. Но другая его жена, патенская княжна, отличавшаяся особеннымъ мужествомъ, лично выступила во главѣ войска противъ Кютбуддина, посланнаго Шабуддиномь опустошить Читоръ, разбила его въ пухъ и прахъ и спасла Читоръ.
Послѣ почти полувѣковаго періода смутъ, возбужденныхъ одиннадцатью князьями, спорившими за обладаніе Читоромъ, въ 1193 году, этотъ городъ былъ взятъ мусульманами. Только послѣ многолѣтнихъ усилій удалось изгнать этихъ иновѣрцевъ.
Но вскорѣ послѣ того разыгрался эпизодъ, могущій служить благодарною темою для захватывающаго историческаго романа.
Дѣло въ томъ, что тогдашній читорскій магараджа, Лакшменъ-Сингъ, былъ женатъ на раджпутанской княжнѣ, взятой съ о. Цейлона. Ее звали Педмини и она славилась своей необыкновенною красотою не менѣе Елены Троянской. Услыхавъ о ней, наганскій императоръ Алауддинъ-Кили, человѣкъ въ высшей степени пылкій, явился осаждать Читоръ. Но при первомъ же приступѣ онъ потерпѣлъ такой уронъ, что долженъ былъ сознаться въ безуміи своего предпріятія, и вступилъ въ переговоры съ магараджею, умоляя его позволить ему увидѣть прекрасную Педмини хоть въ зеркалѣ. Польщенный супругъ согласился на это, впустилъ императора въ крѣпость, съ почетомъ его встрѣтилъ и позволилъ взглянуть въ зеркало на чарующую красоту своей супруги. Алауддинъ-Кили обѣщалъ удовлетвориться этимъ, однако при первомъ же удобномъ случаѣ, отступивъ отъ Читора, напалъ на Лакшменъ-Синга врасплохъ, взялъ его въ плѣнъ и въ качествѣ выкупа потребовалъ его жену. Магараджа, послѣ долгихъ отказовъ, согласился на это требованіе и послалъ въ Читоръ приказаніе доставить Педмини ко двору Аллауддина со всѣмъ ея женскимъ штатомъ, состоявшимъ изъ нѣсколькихъ сотъ человѣкъ. Но въ этомъ письмѣ онъ прибавилъ нѣсколько незамѣтныхъ для посторонняго глаза знаковъ, благодаря чему Педмини явилась въ сопровожденіи семисотъ переодѣтыхъ женщинъ, прекрасно вооруженныхъ и храбрыхъ какъ львы воиновъ. Произошла отчаянная схватка, руководимая самимъ супругомъ прекрасной Педмини, которому подкупомъ стражи удалось освободиться изъ заключенія во дворцѣ императора. Во время боя Лакшменъ-Сингъ, вмѣстѣ съ женою, бѣжали, преслѣдуемые по пятамъ до самаго Читора, откуда имъ навстрѣчу вышло ужъ цѣлое войско и помогло войти въ городъ.
Тогда Алауддинъ обложилъ Читоръ вторично и при первомъ штурмѣ перебилъ весь цвѣтъ раджпутанскихъ витязей, а при второмъ взялъ крѣпость.
При этомъ онъ сжегъ заживо нѣсколькихъ взятыхъ въ плѣнъ обитательницъ города. Это побудило остальныхъ женщинъ Читора, во главѣ съ Педмини, собраться въ подземельяхъ дворца и тамъ взорвать себя вмѣстѣ съ этимъ прекраснымъ обиталищемъ. Послѣ этого оставшаяся въ городѣ горсть храбрецовъ вступила въ рукопашный бой съ непріятелемъ, но была вся перебита, такъ что Алауддинъ получилъ почти совершенно опустошенный городъ.
Однако черезъ нѣсколько лѣтъ побѣдителю отомстилъ одинъ изъ племянниковъ Лакшмена-Синга, съ этой цѣлью ускользнувшій изъ Читора во время осады.
Въ союзѣ съ другими князьями, онъ отобралъ обратно Читоръ и сталъ самъ управлять имъ.
Цѣлое столѣтіе Читоръ пользовался сравнительнымъ миромъ, но затѣмъ въ немъ явился слабый, безхарактерный правитель Бикрмаджитъ, при которомъ цвѣтущее княжество пришло въ сильный упадокъ, Этимъ воспользовался гуджаратскій князь Бахадуръ-Шахъ, чтобы отомстить за одного изъ своихъ предшественниковъ, побитаго меварскимъ магараджей. Въ 1535 г., онъ съ сильнымъ войскомъ явился подъ стѣнами Читора.
Подведя мину подъ одинъ изъ главныхъ бастіоновъ, онъ взорвалъ его на воздухъ вмѣстѣ съ отрядомъ самыхъ храбрыхъ защитниковъ Читора во главѣ съ самимъ Бикрмаджитомъ. Въ отвѣтъ на это мать погибшаго князя сдѣлала отчаянную вылазку, отбросила было назадъ часть осаждавшихъ, но тутъ же и сама погибла въ бою. Вскорѣ пушки непріятеля довершили дѣло взятія крѣпости. Видя неизбѣжность сдачи города, раджпутанцы сами устроили кровавый пиръ въ его стѣнахъ, взорвавъ всѣ общественныя зданія, при чемъ добровольно погибло болѣе тридцати тысячъ человѣкъ. Женщины также храбро шли на смерть вмѣстѣ съ своими дѣтьми. Многія изъ нихъ еще раньше, чувствуя дурной исходъ осады, умерщвляли своихъ дѣтей, а потомъ и себя, чтобы только не попасть въ руки врага, который опять не взялъ ничего, кромѣ полуразрушеннаго города, превращеннаго въ пустыню.
Въ этой бойнѣ спасся одинъ изъ молодыхъ родственниковъ княжившаго рода, Эдай-Сингъ, негодный трусъ, сдѣлавшійся впослѣдствіи позоромъ своего имени. Когда Багадуръ-Шахъ, въ безсильной ярости, бросилъ залитыя кровью развалины, Эдай-Сингъ занялъ мѣсто Бикрмаджита. Въ это время въ Дели царствовалъ знаменитый Акбаръ, о которомъ говорится, что ни одинъ народъ не могъ ему противостоять. Акбару будто бы было предопредѣлено подчинить себѣ и свободолюбивыхъ раджпутанцевъ. Съ этою цѣлью онъ задумалъ овладѣть многострадальнымъ Читоромъ, который успѣлъ уже вновь обстроиться, намѣреваясь сдѣлать его одною изъ своихъ главныхъ твердынь. Эдай-Сингъ готовъ былъ сдаться врагу безъ малѣйшей даже попытки сопротивленія, но его жена, неизвѣстно за что любившая этого труса, храбро отразила первый приступъ Акбара, который затѣмъ расположился станомъ передъ городомъ, готовясь къ дальнѣйшимъ дѣйствіямъ противъ него. Эдай-Сингъ позорно бѣжалъ, предоставивъ довѣрившійся ему Читоръ на произволъ судьбы. Тутъ только, понявъ его какъ слѣдуетъ, любившая его женщина послала ему вдогонку полное презрѣнія письмо и при вторичномъ приступѣ Акбара также взорвала себя вмѣстѣ со всѣми окружающими. Акбаръ взялъ городъ, перебилъ все оставшееся въ немъ населеніе и разрушилъ до основанія уцѣлѣвшіе дворцы, пощадивъ лишь девятиярусную башню, воздвигнутую однимъ изъ мѣстныхъ правителей въ память побѣды надъ мусульманами. Хотя Акбаръ самъ былъ мусульманиномъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и человѣкомъ совсѣмъ особой складки.
Послѣ этого Эдай-Сингъ основалъ новую столицу Эдайпуръ. Внукъ его, наслѣдовавшій ему, хотя и вернулъ Читоръ обратно, но въ качествѣ уже второстепеннаго въ Меварѣ города. Съ тѣхъ поръ слава этой крѣпости и самаго города болѣе не возобновлялась.
Теперь я разскажу кое-что повеселѣе всѣхъ этихъ осадъ и боенъ.
Какъ всегда, мнѣ пришлось остановиться въ гостиницѣ, находившейся за городомъ. Эта гостиница выходила прямо въ поле и, мало посѣщаемая, была въ плачевномъ состояніи. Съ вечера я заказалъ себѣ слона для объѣзда города, и къ утру слонъ оказался привязаннымъ къ столбу веранды подъ моимъ окномъ. Когда я вышелъ къ его магуту (проводнику), тотъ объяснилъ мнѣ, что это собственно слониха и ее зовутъ Геровліей
Имя, какъ видите, довольно благозвучное. Слониха была еще «молоденькая», всего пятидесяти одного годика отроду {Слоны, находящіеся на своей родинѣ, при благопріятныхъ для нихъ условіяхъ, доживаютъ, какъ извѣстно, до 150 лѣтъ и даже болѣе, по увѣренію нѣкоторыхъ зоологовъ. Перев.}. Сообщивъ мнѣ эти, такъ сказать, біографическія свѣдѣнія о своей кормилицѣ, магутъ отпросился у меня «попить» и мгновенно исчезъ изъ моихъ глазъ. Я остался одинъ съ Геровліей. Сидя на верандѣ и попивая жидкій кофе съ булками, я любовался на дѣйствія моей новой знакомой. Быстро сорвавъ сначала всю листву съ окружающихъ деревьевъ, доступныхъ ея длинному хоботу, а потомъ и высокую траву кругомъ, она обнюхала кокосовую веревку, продѣтую однимъ концомъ въ желѣзный обручъ, надѣтый на одну изъ ея заднихъ ногъ, а другимъ концомъ обвязанную вокругъ столба; признавъ, вѣроятно, съѣдобною и веревку, слониха тутъ же разодрала ее на части хоботомъ и спровадила вслѣдъ за листьями и травою въ желудокъ. Освободившись такимъ образомъ отъ привязи, она стащила другой пучокъ кокосовой веревки, лежавшій на верандѣ, и проглотила и его, ничуть не смущаясь тѣмъ, что чинившій навѣсъ веранды плотникъ осыпалъ за это проклятіями не только ее самое, но и всѣхъ ея предковъ вплоть до сотаго колѣна. Потомъ Геровлія увидала возлѣ дома скирду соломы, пошла и половину съѣла, а другую разметала по вѣтру.
— Смотрите, саибъ, сколько вреда надѣлала ваша слониха, — съ упрекомъ сказалъ мнѣ плотникъ, собирая свои инструменты, чтобы уйти.
— Да развѣ она моя, — отвѣтилъ я.
— Для вашей милости привели, а хозяинъ отдувайся, — бросилъ онъ мнѣ на ходу.
Обойдя кругомъ дома и не найдя болѣе ничего съѣдобнаго, Геровлія вернулась къ верандѣ и стала отбивать мнѣ поклоны, ударяя хоботомъ въ верхнюю ступень веранды. Я отдалъ ей оставшуюся булку, но, разумѣется, это только раздразнило ея аппетитъ, и она принялась снова отбивать поклоны, издавая нѣчто въ родѣ тихаго ворчанія. Не внимая моимъ знакамъ, что у меня ничего больше нѣтъ, она выказала явное намѣреніе взобраться на веранду и, какъ мнѣ думалось, закусить мною самимъ. Я схватилъ стоявшій возлѣ меня шестъ и ударилъ имъ по ступнѣ ея ноги. Слониха загудѣла и съ покорностью подставила мнѣ вторую ногу, чтобы я могъ еще ударить ее, — очевидно, она была пріучена къ этому; но, убѣдившись, что обезоружила меня этимъ, тихо отступила назадъ и снова жалобно загудѣла, — вѣроятно, съ отчаянія, что ей нечѣмъ утолить голодъ.
Пораженный кротостью этого исполинскаго животнаго, которому стоило только обхватить меня хоботомъ, чтобы раздавить во мнѣ всѣ кости, я ужъ хотѣлъ было пойти въ заднюю часть дома, гдѣ дремали въ сладкомъ ничегонедѣланіи хозяева и слуги, и заказать хорошую порцію хлѣба для бѣдной Геровліи, какъ она, увидѣвъ своего возвращающагося магута, бросилась къ нему навстрѣчу.
Черезъ десять минутъ я уже сидѣлъ на Геровліи, въ прикрѣпленной на ея спинѣ палаткѣ, и съ тревогою думалъ, не провалится ли подъ тяжестью слонихи тотъ древній каменный мостъ, по которому она везла меня черезъ Гамбери, рѣку, обтекающую три стороны Читора. Говорятъ, этотъ мостъ былъ построенъ еще до временъ Алауддина, т.-е. до XII столѣтія, тѣмъ не менѣе, онъ еще такъ проченъ, что можетъ посрамить всѣ наши новѣйшія сооруженія въ этомъ родѣ. Отъ моста до Ново-Читора, расположеннаго у подножія утеса, на которомъ находится крѣпость и старый городъ, теперь уже не жилой, ведетъ старинное шоссе, поддерживаемое нынѣшнимъ правительствомъ. Шоссе это настолько широко, что по немъ свободно могутъ проѣхать въ рядъ двѣнадцать всадниковъ.
Ново-Читоръ — городъ грязный и скучный, наполненный мелкими торговлями и оружейными мастерскими. На противоположномъ его концѣ начинается довольно крутой подъемъ на утесъ. Въ одномъ мѣстѣ дорога, сжатая между стѣною крѣпости и краемъ обрыва, такъ узка, что повернуть на ней нѣтъ никакой возможности.
Послѣ получасового восхожденія все выше и выше по крутизнѣ, Геровлія принесла меня къ главнымъ воротамъ (всѣхъ ихъ семь). Я вступилъ въ старый Читоръ, взглянулъ на него и далъ себѣ обѣщаніе не писать о немъ ни слова, чтобы не быть обвиненнымъ въ излишней восторженности, не вяжущейся съ нашимъ трезвымъ, практичнымъ духомъ времени.
У меня была съ собою книга, въ которой нѣсколько страницъ было посвящено описанію археологическихъ достопримѣчательностей Читора; я потомъ бросилъ и эту книгу, потому что дѣйствительность на много превзошла ея описанія. Да и трудно дать полное понятіе о тѣхъ чудесахъ древняго зодчества, остатки которыхъ еще сохранились въ этомъ городѣ, несмотря на многовѣковую работу людей и времени надъ ихъ полнымъ уничтоженіемъ.
Геровлія съ трудомъ пробиралась по грудамъ развалинъ и среди густой заросли, вспугивая цѣлыя стаи павлиновъ. Откуда-то взялся непрошенный мѣстный проводникъ. Обведя широкимъ жестомъ руки горизонтъ, онъ открылъ было ротъ, чтобы начать свою заученную пояснительную рѣчь, но я бросилъ ему рупію и попросилъ его оставить меня одного разбираться въ томъ, что находилось передъ моими глазами.
Читоръ еще опустошеннѣе Эмбра, но надъ всѣми его развалинами все еще носятся тѣни его былой красоты и славы, какъ выразился одинъ поэтъ. Спустившись со спины Геровліи, послушно остановившейся при первомъ требованіи, я вошелъ въ первый попавшійся дворецъ, въ многочисленные покои котораго свободно льются потоки солнечнаго свѣта сквозь выбитыя окна, полуразрушенную кровлю и огромныя трещины въ стѣнахъ. Ступени лѣстницъ держались лишь благодаря скрѣпившимъ ихъ деревьямъ, выросшимъ около нихъ.
Въ одномъ мѣстѣ корни дерева вытѣснили съ мѣста цѣлую каменную глыбу, но она не упала, а такъ и осталась на вѣсу, обхваченная массивными корнями, точно исполинскими руками.
Уныло свищетъ и завываетъ вѣтеръ между колоннами огромнаго зала, бывшаго когда-то пріемнымъ и слѣпившаго взоръ своей роскошью. Да и вообще по всему городу несется стонъ вѣтра, точно оплакивающаго его былое величіе, красоту и славу и тѣни всѣхъ тѣхъ многочисленныхъ жертвъ грознаго бога войны, которыя гибли здѣсь часто во цвѣтѣ лѣтъ.
При поворотѣ въ одномъ узкомъ проходѣ я вдругъ очутился въ совершенно темномъ помѣщеніи, и только что съ гордостью сказалъ было себѣ: «Ну, здѣсь до меня навѣрное давно никто не проходилъ», — какъ тутъ же поскользнулся и ударился носомъ о какую-то ступень. Съ помощью карманнаго электрическаго фонаря я убѣдился, что лежу на краю длиннаго ряда ступеней, терявшихся въ безконечной глубинѣ и сильно вытоптанныхъ безчисленнымъ количествомъ ногъ, когда-то ходившихъ по нимъ.
Смущенный какъ этимъ открытіемъ, такъ и тѣмъ, что я чуть было не сломалъ себѣ тутъ шеи, что неизбѣжно бы случилось, если бы я полетѣлъ внизъ по этимъ предательскимъ ступенямъ, — я поспѣшилъ выбраться изъ этихъ развалинъ и былъ очень радъ, когда снова очутился на надежной спинѣ Геровліи.
Недалеко отъ посѣщеннаго мною дворца высится знаменитая башня «Побѣды», воздвигнутая въ память пораженія мусульманъ. Башня эта имѣетъ девять ярусовъ и увѣнчана — не то въ видѣ насмѣшки не то похвальбы — каменною мусульманскою чалмою, въ которой уютно гнѣздятся птицы. За исключеніемъ этого портящаго придатка, возведенная въ чисто-индусскомъ стилѣ, башня и сейчасъ такъ же хороша, какъ была въ день своего окончанія, много вѣковъ тому назадъ. Говорятъ, она построена послѣ разбора другой полуразвалившейся башни, сооруженной на тысячу лѣтъ раньше, въ память тоже какого-то важнаго событія. Но какое это было событіе, — я такъ и не могъ узнать, сколько ни разспрашивалъ свѣдущихъ въ мѣстной исторіи лицъ.
Подобно главному храму въ Эдайпурѣ, уже описанному мною, эта башня тоже сверху донизу покрыта рельефными миѳологическими, символическими и аллегорическими изображеніями. Нѣкоторыя чудовища прямо страшны своей кажущейся живостью. Такъ и мерещится, что вотъ-вотъ они сорвутся со стѣны, набросятся на васъ и поглотятъ своими разинутыми пастями. Умиротворяющее впечатлѣніе производитъ лишь изображеніе Магадевы съ колесомъ закона въ рукѣ.
Внутренняя винтовая лѣстница башни устроена такъ, что чѣмъ выше вы поднимаетесь по ней, тѣмъ глубже проникаете въ каменную толщу. Это производитъ тяжелое, подавляющее впечатлѣніе. Прибавьте къ этому царящій вокругъ полумракъ, неисчислимое количество отовсюду глядящихъ на васъ изъ этого полумрака чудовищныхъ фигуръ, такихъ же, какъ снаружи, потомъ — скользкость вытоптанными милліоновъ ногъ ступеней, зеленую слизь, покрывающую камни, — и вы поймете, почему я пожалѣлъ, что не ограничился однимъ наружнымъ осмотромъ это почтенной древности. Впрочемъ, потомъ, когда, наконецъ, выбравшись на верхнюю площадку и усѣвшись на широкую каменную скамью, съ которой смахнулъ палкою птичье гнѣздо, я утѣшился мыслью, что понялъ аллегорію, выраженную въ этой башнѣ ея мудрымъ строителемъ, желавшимъ своимъ каменнымъ языкомъ дать намъ понятіе о томъ, какъ узокъ, теменъ и какими угрожающими отовсюду опасностями обставленъ путь къ славѣ; насколько онъ извилистъ и какъ трудно опредѣлить заранѣе, ведетъ ли онъ дѣйствительно вверхъ, къ свѣту и воздуху, или же на одномъ изъ его поворотовъ обрывается прямо въ бездонную пропасть.
Вѣроятно, много разъ всходилъ на вершину этого памятника своей побѣды надъ иновѣрнымъ пришлецомъ, Махмудомъ мальвійскимъ, князь Кемба-Рана, чтобы обозрѣть свое владѣніе, гдѣ въ его дни кипѣла ключомъ дѣятельная жизнь. И не неслись ли къ нему сюда наверхъ стоны томившагося въ подземельи этой башни, какъ разъ подъ его ногами, взятаго имъ въ плѣнъ безъ выкупа Махмуда? Но что ему были стоны повергнутаго во прахъ врага, когда его гордость говорила ему, какъ велико его могущество, если онъ имѣетъ въ своемъ распоряженіи людей, способныхъ дѣлать изъ камня чудеса строительства, подобныя тому, на вершинѣ котораго онъ стоить?
Невольно вспомнились мнѣ слова поета объ одномъ изъ индусскихъ князей:
«Все казалось доступнымъ ему, царю, рожденному въ незапамятныя времена непосредственно отъ солнца, — царю, подножьемъ которому служила земля и вѣнецъ котораго былъ составленъ изъ звѣздъ».
Имя зодчаго башни «Побѣды» неизвѣстно. Онъ не оставилъ намъ своего имени ни на порогѣ входной двери ни на чалмѣ вверху.
Изъ скромности или гордости онъ пренебрегъ этимъ?
Отдохнувъ, я спустился внизъ, мимо грозныхъ каменныхъ чудовищъ, по скользкимъ ступенямъ, къ счастью, снабженнымъ перилами такой устойчивости и прочности, что ихъ хватитъ еще на много лѣтъ; безъ нихъ я не рѣшился бы итти по этой извилистой лѣстницѣ.
Проводникъ по моему приказанію слѣдовалъ за мною со слономъ, а самъ я забрался въ цѣлый лабиринтъ полуразрушенныхъ монументальныхъ зданій, на каждомъ шагу спотыкаясь о груды обломковъ, густо обросшихъ паразитными растеніями, и о разбитые памятники давно умершихъ князей. Увидѣвъ передъ собою огромную каменную террасу, на которой образовался цѣлый лѣсъ деревьевъ, я поднялся на нее по ступенямъ, до такой степени истертымъ босыми ногами, какъ и всюду въ этой странѣ, всѣ ступени сдѣлались полупрозрачными, точно агатовыми. Это свидѣтельствуетъ о тысячелѣтнихъ паломничествахъ. Продравшись сквозь деревья, я замѣтилъ, что терраса служитъ продолженіемъ утеса, круто нависшаго съ одной стороны надъ обрывомъ. Кое-какъ я протѣснился къ этому обрыву и, почувствовавъ запахъ ладана, точно повисшаго въ воздухѣ между деревьями, догадался, что тутъ гдѣ-нибудь долженъ находиться все еще посѣщаемый храмъ.
Съ цѣлью узнать, что находится подъ утесомъ, я неосторожно наклонился впередъ и, потерявъ равновѣсіе на скользкой почвѣ, моментально, но, къ счастью, благополучно, очутился внизу, на краю темно-синяго пруда, усыпаннаго обломками построекъ чуть не миѳологическихъ временъ. Сквозь когда-то фигурный, а теперь безформенный высокій столбъ, облѣпленный до половины тиною, просачивается тонкая струйка мутной воды; отъ стоявшаго подъ столбомъ бассейна видны одни широкіе края; остальное ушло въ тинистое дно пруда. На берегу громоздится какой-то донельзя обвѣтрившійся каменный идолъ, очевидно символизирующій плодородіе; подъ нимъ — такой же жертвенникъ, на которомъ лежатъ цвѣты и кучки рису. На противоположной сторонѣ пруда цѣлый хаосъ разодранныхъ скалъ, откуда небольшими струйками льется чистая какъ кристаллъ вода, благодаря чему прудъ и поддерживаетъ свое существованіе въ теченіе тысячелѣтій, судя по старинѣ окружающихъ его и частью погруженныхъ въ него сооруженій.
Деревья здѣсь такъ густо разрослись и такъ тѣсно переплелись своими вѣтвями, что образуютъ непроницаемый для солнечныхъ лучей сводъ. Вѣетъ холодомъ, сыростью и затхлостью. Все глухо и мертво.
Усердные молельщики о плодородіи бываютъ здѣсь только рано по утрамъ, при первыхъ проблескахъ солнца.
Я стою, смотрю на окружающіе меня слѣды давно канувшихъ въ вѣчность временъ и чувствую себя точно на другой планетѣ, когда сравниваю то, что вижу здѣсь съ тѣмъ, что видѣлъ раньше въ другихъ странахъ, гдѣ такъ побѣдоносно шагаетъ все дальше и дальше впередъ современная цивилизація со всѣми ея изобрѣтеніями.
Вдругъ мнѣ кажется, будто нависшая надо мною громада утеса хочетъ сорваться съ мѣста и раздавить меня, но этотъ пугающій миражъ тутъ же проходитъ. Я припоминаю, что мнѣ уже говорили объ этомъ мѣстѣ, называемомъ «Воловьей пастыью», что отъ него идетъ подземный ходъ въ тотъ дворецъ, который прекрасная Педмини взорвала вмѣстѣ съ собою и со всѣмъ своимъ женскимъ штатомъ, и что этотъ ходъ охраняется какимъ-то чудовищемъ. Мнѣ очень хотѣлось отыскать этотъ потайной ходъ, но вода за мною такъ насмѣшливо хлюпала въ отверстіе столба, а обезображенный временемъ идолъ такъ угрожающе смотрѣлъ на меня, что я счелъ за лучшее оставить это мѣсто.
Съ трудомъ взобрался я обратно на скользкій утесъ и на минуту присѣлъ тамъ на обрушившійся карнизъ почти разрушеннаго храма. Отсюда не было уже видно мрачной «Воловьей пасти», и я вздохнулъ свободнѣе.
Слишкомъ ужъ тамъ мрачно и зловѣще выглядитъ, слишкомъ напоминаетъ о нашемъ ничтожествѣ передъ лицомъ времени, созидающаго и разрушающаго, не только единичные организмы живыхъ существъ, но и цѣлыя царства со всею ихъ славою и могуществомъ.
Покинуть же этотъ мертвый городъ мнѣ не хотѣлось, и я еще часа два проблуждалъ среди развалинъ съ кое-гдѣ уцѣлѣвшими остатками прежнихъ великолѣпныхъ зданій, сдѣлавшихся добычей растительности, птицъ и всевозможнаго рода мелкихъ животныхъ и пресмыкающихся. Какая масса творческаго генія, какіе гигантскіе труды многихъ и многихъ поколѣній погребены тутъ!
Въ этотъ день я рано легъ спать, и когда среди ночи проснулся, вся моя комната была залита луннымъ свѣтомъ. Я посмотрѣлъ на часы — былъ второй часъ. Чувствуя, что я выспался, я хотѣлъ воспользоваться этимъ, чтобы записать хоть для себя лично впечатлѣнія, полученныя при осмотрѣ стараго Читора. Но пока я поднимался съ постели, мнѣ вдругъ пришла фантазія провѣрить эти впечатлѣнія при лунномъ свѣтѣ. И я выполнилъ эту фантазію.
Запомнивъ мѣстность «Воловьей пасти», я одинъ съ двумя револьверами въ карманахъ, отправился туда. Было свѣтло, какъ днемъ, только холодно. Но холода я не боялся: мнѣ предстояло лазить на крутизны и преодолѣвать разныя препятствія, загромождавшія путь; поневолѣ согрѣешься, благодаря этимъ упражненіямъ. До «Воловьей пасти» я добрался другимъ путемъ, чѣмъ въ первый разъ, оказавшимся болѣе удобнымъ, и усѣлся на древнемъ могильномъ памятникѣ надъ спускомъ внизъ, къ пруду. Вокругъ выли совы, уныло свисталъ и стоналъ вѣтеръ, таинственно шелестили деревья и зловѣще журчала и хлюпала вода. Развалины и утесы бросали гигантскія фантастическія тѣни, ежеминутно мѣнявшіяся сообразно движенію луны.
Своимъ воображеніемъ я возсоздавалъ рухнувшія зданія во всемъ ихъ прежнемъ великолѣпіи и блескѣ и населялъ ихъ воскресшими героями и обольстительными красавицами, пока близкій вой шакала не заставилъ меня вспомнить дѣйствительность, Я всталъ и отправился домой, навсегда простившись съ этимъ царствомъ тѣней былого величія.
IV.
Мальва, Джодпуръ и Бундійскій дибрецъ.
править
На другой день я осмотрѣлъ самую крѣпость, кромѣ своей причудливой формы, мало чѣмъ отличавшуюся отъ другихъ крѣпостей нашихъ дней. Отобѣдавъ у любезно принявшаго меня коменданта крѣпости, въ обществѣ всѣхъ мѣстныхъ офицеровъ, и расплатившись въ гостиницѣ, я сѣлъ въ вечерній поѣздъ, чтобы отправиться въ Мальву.
Дорогою я познакомился съ однимъ англійскимъ должностнымъ лицомъ, родившимся въ Мальвѣ. Онъ разсказалъ мнѣ, между прочимъ, интересную исторію объ одномъ индусѣ и его сосѣдѣ магометанинѣ, характеризующую восточные нравы.
Индусъ и магометанинъ жили бокъ-о-бокъ возлѣ Адимира, и оба ненавидѣли другъ друга, какъ только могутъ ненавидѣть на Востокѣ.
Индусъ былъ бѣднѣе своего сосѣда, и когда однажды ночью онъ былъ кѣмъ-то ограбленъ, то долго не могъ поправиться. Это было во время уже британскаго владычества, когда всюду были устроены суды. Индусъ не захотѣлъ обратиться въ судъ за разслѣдованіемъ виновниковъ грабежа, а сдѣлалъ такъ, какъ дѣлалось прежде, т.-е., считая виновникомъ своего сосѣда, онъ въ отместку ему, недолго думая, въ одну ночь взялъ да и спалилъ всю его усадьбу. Однако въ этой продѣлкѣ онъ былъ уличенъ случайными свидѣтелями и отданъ подъ пренебрегаемый имъ судъ, который и приговорилъ его къ четырехлѣтнему тюремному заключенію. Въ этомъ приговорѣ судья добавилъ, что считаетъ необходимымъ обязать осужденнаго, подъ угрозою болѣе тяжелой кары, послѣ высидки вести себя болѣе разумно. Судья, отлично знавшій, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, опасался, что безъ этого пылкій раджпутанецъ въ первый же день своего освобожденія убьетъ сосѣда. Мудрый судья оказался правъ, но и онъ не могъ предвидѣть всего. Пока индусъ сидѣлъ въ заключеніи и придумывалъ планы дальнѣйшей мести ни въ чемъ, быть-можетъ, неповинному магометанину, послѣдній все болѣе богатѣлъ и былъ назначенъ почетнымъ членомъ адимирскаго магистрата.
Отсидѣвъ свой срокъ, индусъ вышелъ на свободу и поручился всѣмъ своимъ достояніемъ, что оставитъ въ покоѣ своего сосѣда, если только тотъ самъ не затронетъ его. Но магометанинъ былъ человѣкъ благоразумный, умѣвшій сдерживать свои чувства, поэтому съ его стороны опасаться было нечего. Индусъ домой не вернулся, а прямо изъ тюрьмы направился къ своимъ родственникамъ, жившимъ въ той области. Черезъ мѣсяцъ случился день рожденія магометанина. Въ числѣ множества гостей, собравшихся къ нему по этому случаю, находился и переодѣтый индусъ. Когда подошла его очередь принести поздравленіе новорожденному, онъ выхватилъ изъ-подъ своей широкой одежды остро отточенный мечъ и однимъ ударомъ отсѣкъ своему врагу голову прежде, чѣмъ кто-либо изъ пораженныхъ присутствовавшихъ могъ остановить его. Въ наступившей суматохѣ ему удалось скрыться, и съ тѣхъ поръ никто больше его не видалъ. Вотъ вамъ и поручительство всѣмъ достояніемъ. Даже это не можетъ служить уздою для расходившихся страстей дѣтей Востока.
Слѣдующимъ мѣстомъ остановки я намѣтилъ себѣ Джодпуръ, резиденцію одного изъ самыхъ богатыхъ современныхъ магараджей. Въ пять часовъ утра, при блѣдномъ свѣтѣ луны, я пересѣлъ на боковую желѣзнодорожную вѣтку, принадлежащую самому магараджѣ. Построена она великолѣпно; станціонные домики и всѣ путевыя сооруженія поражаютъ своимъ красивымъ, точно игрушечнымъ, видомъ. Говорятъ, она обошлась магараджѣ по семнадцати тысячъ рупій за милю. Это собственно недорого, принимая во вниманіе образцовое устройство линіи со всѣми ея принадлежностями. Зато, какъ и всюду въ Индіи, экономится на служебномъ персоналѣ: начальникъ станціи заключаетъ въ своемъ лицѣ и кассира, и стрѣлочника, и телеграфиста, даже чуть не сторожа и ламповщика. Впрочемъ, и при всѣхъ этихъ сложныхъ обязанностяхъ ему неособенно много дѣла, такъ какъ по этой линіи проходитъ всего два поѣзда въ сутки.
По обѣимъ сторонамъ линіи тянется необозримая песчаная пустыня съ горками и чахлымъ кустарникомъ. Кое-гдѣ, впрочемъ, разбросаны селенія, окруженныя рѣдкими посадками. Но и это лишь въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ есть хоть какой-нибудь источникъ воды, а потому и кормъ для скота.
Поѣздъ достигъ Джодпура около полудня. Близъ станціи имѣется неизбѣжная гостиница для пріѣзжихъ, или, вѣрнѣе сказать, постоялый дворъ, и то довольно невзрачнаго вида. Кормятъ тамъ отвратительно и дерутъ за это неимовѣрныя цѣны. Хорошо еще, что я заранѣе былъ предупрежденъ объ этомъ и кое-чѣмъ запасся.
Самый городъ, окруженный двойною стѣною, лежитъ на красномъ утесѣ, какъ большинство индійскихъ городовъ. Улицы его засыпаны пескомъ, по крайней мѣрѣ, на окраинахъ гдѣ ютится бѣднота. Въ центрѣ, гдѣ находится дворецъ и расположены присутственныя мѣста, вымощено камнемъ. Мимо меня тянулись безконечныя вереницы тяжело нагруженныхъ верблюдовъ и такихъ, на которыхъ сидѣли только всадники. Протащилось и нѣсколько бычачьихъ повозокъ съ корзинами, наполненными отчаянно визжавшими молодыми свиньями для охоты магараджи. Эта охота — одно изъ любимыхъ развлеченій мѣстной знати. Конечно, о вкусахъ не спорятъ, но я рѣшительно не могу понять, что за удовольствіе травить этихъ домашнихъ животныхъ! Положимъ, увѣряютъ, что для этой цѣли употребляются дикія свиньи, но тогда отчего же охотникамъ не отыскивать ихъ самимъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онѣ водятся?
Пробродивъ по городу до самой темноты и не найдя ничего такого, чего бы я уже не видѣлъ въ другихъ городахъ, я отправился обратно на постоялый дворъ. Надъ пустынею загорѣлись звѣзды. Кое-гдѣ въ пескахъ запылали костры, озаряя фигуры расположившихся вокругъ нихъ животныхъ и людей. Откуда-то понеслись нѣжные звуки струнной музыки и пѣніе свѣжихъ женскихъ голосовъ. Дневной зной вдругъ смѣнился вечернею прохладою и стало легче дышать. Красивыя стройныя женщины и дѣвушки отправились за водою, съ неподражаемою граціей неся на головахъ кувшины. Собираясь возлѣ водоемовъ живописными группами, онѣ обмѣнивались послѣдними новостями. Мальчики-подростки тѣсною гурьбою обступали на площадяхъ стараго пѣвца о быломъ, когда вся Индія отъ края до края металась въ вѣчныхъ войнахъ и возстаніяхъ, или же сказочника, повѣствовавшаго о чудесахъ, какихъ нигдѣ никогда не было да и не могло быть.
Пренебрегая полуденнымъ зноемъ, приводившимъ въ раскаленное состояніе камень и песокъ, я на другой день послѣ завтрака снова отправился въ городъ съ цѣлью пробраться во дворецъ. Меня взялся сопровождать очень любезный молодой браминъ, маленькаго роста, тоненькій, гибкій, какъ тростинка, изящный и нѣжный до такой степени, что его можно было принять за переодѣтую женщину. Онъ оказался очень образованнымъ человѣкомъ, недурно объяснялся по-англійски и превосходно зналъ мѣстную исторію.
— Однако и жара же у васъ! — замѣтилъ я, съ жадностью глотая каждую струйку свѣжаго воздуха, изрѣдка приносимую легкимъ вѣтеркомъ откуда-то изъ-за дальнихъ горъ.
— Это еще теперь, въ декабрѣ, а лѣтомъ, въ іюнѣ, непривычный человѣкъ и двадцати минутъ не выдержитъ подъ открытымъ небомъ: если не умретъ отъ солнечнаго удара, то изжарится на солнцѣ, — сказалъ мой спутникъ.
Пока мы медленно поднимались на утесъ, — я верхомъ на лошади и защищенный огромнымъ бѣлымъ зонтикомъ, а мой спутникъ пѣшкомъ, въ легкихъ сандаліяхъ, въ бѣлой одеждѣ и съ муслиновою бѣлою чалмою, великолѣпно обрамлявшею его красивое бронзовое лицо съ черною бородкою, — онъ указалъ на усыпанный валунами песчаный холмъ, въ полумилѣ отъ насъ, и сказалъ:
— Лѣтъ около ста назадъ здѣсь княжилъ раджа Монъ. Одинъ изъ претендентовъ на княжскій тронъ, раджа Сови, явился со своею артиллеріей на этотъ холмъ и принялся обстрѣливать крѣпость. Осада продолжалась пять мѣсяцевъ. Крѣпость особенно безпокоило одно орудіе, каждый выстрѣлъ котораго мѣтко попадалъ въ цѣль. Раджа Монъ призвалъ своего лучшаго пушкаря и обѣщалъ ему цѣлое селеніе въ «вѣковѣчное потомственное» владѣніе, если ему удастся обезвредить это орудіе. Пушкарь взялся сдѣлать это. Стащивъ съ неимовѣрнымъ трудомъ въ одно мѣсто нѣсколько своихъ пушекъ, онъ направилъ всѣ ихъ жерла на непріятельское орудіе и своими ядрами разбилъ его. Благодаря этому, Сови черезъ нѣкоторое время пришлось снять осаду и удалиться ни съ чѣмъ во-свояси.
Изъ бастіона надъ нами зіяло жерло огромнѣйшей пушки стариннаго мѣстнаго производства. Браминъ говорилъ, что ей уже нѣсколько сотъ лѣтъ и она скорѣе служитъ предметомъ декораціи, нежели дѣйствительнымъ средствомъ защиты, потому что при первомъ же выстрѣлѣ непремѣнно разорвется, хотя никто изъ туземцевъ не вѣритъ этому. Впрочемъ, — меланхолически добавилъ онъ, — вѣдь и вся крѣпость теперь превращена въ простую декорацію; времена геройскихъ осадъ и защитъ прошли навсегда.
Резиденція магараджи находится, какъ у всѣхъ здѣшнихъ князей, среди самой крѣпости, собственно только ее когда-то и защищавшей, такъ какъ городъ, расположенный у подножія крѣпостныхъ стѣнъ, мало имѣлъ отъ нея пользы и почти всегда брался непріятелемъ безъ особенныхъ затрудненій.
Понадобилась бы цѣлая недѣля на то, чтобы перечислить имена всѣхъ тѣхъ мертвецовъ, которые способствовали возведенію, устройству и вообще приведенію въ настоящій видъ дворцовыхъ и крѣпостныхъ зданій и сооруженій, занимающихъ пространство въ четыре мили кругомъ, а быть-можетъ, и болѣе. Описаніе же ошеломляющаго множества дворцовъ, покоевъ, галлерей, переходовъ, лѣстницъ заняло бы по менѣе мѣсяца и результатъ получился бы тотъ же самый, какъ если бы кто задумалъ описать самое запутанное кошмарное видѣніе.
Съ тѣхъ поръ, какъ четыреста слишкомъ лѣтъ тому назадъ, тогдашній владѣтель Джодпура, Расъ-Джода, повинуясь чьемуто таинственному голосу, покинулъ свою прежнюю резиденцію и сталъ строить орлиное гнѣздо на этомъ утесѣ, расширеніе и украшеніе этого гнѣзда все еще продолжается, при чемъ оказывается, что старыя постройки ничуть не хуже, а въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, пожалуй, даже и лучше нынѣшнихъ. И въ самомъ дѣлѣ, что значатъ для древнихъ индійскихъ зданій какія-нибудь четыреста лѣтъ, когда они разсчитаны на тысячи?
— А знаете что, — говорилъ мой спутникъ, стоя вмѣстѣ со мною на одномъ изъ болѣе высокихъ бельведеровъ дворца, — вѣдь въ сущности наши песчаныя пустыни имѣютъ своеобразную прелесть. Нѣтъ препятствія ни глазу, ни фантазіи, ни, наконецъ, ногамъ — всему безграничный просторъ.
Я несовсѣмъ былъ согласенъ съ такимъ мнѣніемъ моего спутника, но, не желая оскорбить этого восторженнаго поклонника мертвой пустыни, только промычалъ что-то въ отвѣтъ и въ то же время невольно залюбовался эффектнымъ соединеніемъ темно-краснаго города съ ослѣпительно сверкающимъ вокругъ бѣлымъ песчанымъ моремъ, усѣяннымъ, точно кораблями, двигавшимися во всѣхъ направленіяхъ верблюдами, но даромъ называемыми «кораблями пустыни». Кое-гдѣ, въ самомъ городѣ и близъ него, виднѣлись зеленыя полосы растительности, Богъ вѣсть чѣмъ питающіяся.
Мой спутникъ снова заговорилъ своимъ тихимъ журчащимъ голосомъ и въ теченіе болѣе часа развертывалъ передо мною полныя поэтическаго драматизма картины прошлаго этой области. Слушая его, я понялъ, почему Индія теперь оказывается такою сонною и безжизненною; она лишена возможности продолжать писать буквами огня и меча свои кровавыя эпопеи, въ чемъ только и находила смыслъ жизни.
Одинъ изъ придворныхъ служителей, водившихъ насъ по дворцовымъ владѣніямъ, освѣдомился, не желаю ли я быть принятымъ магараджей.
— А развѣ онъ принимаетъ путешественниковъ? — спросилъ я.
— Принимаетъ, когда въ духѣ, — отвѣтилъ служитель. — Но, — съ тонкою улыбкою добавилъ онъ, — если вамъ очень желательно видѣть его свѣтлость, то я берусь это устроить.
Понявъ намекъ, я далъ проводнику рупію и обѣщалъ еще столько же, если онъ исполнитъ и свое обѣщаніе. Служитель оказался человѣкомъ добросовѣстнымъ, судя по тому, что я въ тотъ же вечеръ получилъ приглашеніе посѣтить магараджу между восемью и девятью часами слѣдующаго утра.
Въ назначенное время я былъ на мѣстѣ, передъ воротами, такъ называемаго «Райкъ-Бага», отдѣленія дворца, служащаго любимымъ мѣстопребываніемъ Такть-Синга. Лишь только я показалъ стражѣ пропускной листъ, монументальныя бронзовыя ворота тихо растворились, и я очутился передъ очень страннымъ зданіемъ, которое, въ строгомъ смыслѣ, нельзя назвать ни дворцомъ, такъ какъ нижній его ярусъ и всѣ приникающія къ нему низенькія пристройки служатъ конюшнями для лошадей, ни конюшней, потому что верхній ярусъ представляетъ собою лабиринтъ покоевъ, убранныхъ съ особенною роскошью. Нельзя назвать это и павильономъ, соединеннымъ съ конюшнями, въ виду того, что павильоны обыкновенно расположены въ глубинѣ садовъ; это зданіе находится на покрытомъ пескомъ дворѣ съ небольшимъ количествомъ деревьевъ и бассейномъ посерединѣ. Это просто «Райкъ-Багъ» и больше ничего. А что означаетъ такое названіе, этого не смогъ путемъ объяснить мнѣ и самъ ученый браминъ, потому что оно очень древнее, остатокъ неизвѣстнаго языка.
Немного въ сторонѣ, въ тѣни нависшаго балкона верхняго яруса зданія, въ широкомъ, удобномъ креслѣ старинной формы, сидѣлъ магараджа, бесѣдуя съ почтительно склонившимся передъ нимъ старшимъ англійскимъ инженеромъ.
Магараджа, красивый и статный человѣкъ лѣтъ сорока, одѣтый въ модный англійскій костюмъ, но въ бѣлой шелковой, богато-украшенной драгоцѣнными камнями чалмѣ на головѣ, взглянулъ въ мою сторону, вѣжливымъ наклоненіемъ головы отвѣтилъ на мой почтительный поклонъ и, обведя кругомъ сверкающею чудными брилліантами и рубинами рукою, сказалъ на порядочномъ англійскомъ языкъ:
— Милости прошу, сэръ. Если вамъ угодно взглянуть на моихъ лошадей, пожалуйте.
И, успокоивъ своего огромнаго тибетскаго дога, который очень нелюбезно скалилъ зубы и рычалъ, выглядывая изъ-за кресла своего господина, магараджа всталъ, кивнулъ головою раскланивавшемуся инженеру и самъ пошелъ провожать меня по конюшнямъ, точно простой англійскій или американскій фермеръ. Такая простота и любезность меня очень удивили. Но, разумѣется, я былъ далекъ отъ мысли злоупотребить этимъ не въ примѣръ тѣмъ путешественникамъ, которые, какъ мнѣ разсказывали, позволяли себѣ хлопать по плечу привѣтливаго князя. Положимъ, въ отвѣтъ на это онъ бросалъ негодующіе взоры и поворачивался спиною къ этимъ черезчуръ экспансивнымъ господамъ, но это заставило ихъ только распространиться объ «измѣнчивости настроенія и грубости природныхъ и плохо еще укрощенныхъ деспотовъ».
Тактъ-Сингъ водилъ меня отъ стойла къ стойлу, объясняя мнѣ особенности и заслуги каждой лошади. Догъ слѣдовалъ за нимъ по пятамъ, все время не спуская съ меня своихъ умныхъ глазъ. Кажется, при малѣйшемъ подозрительномъ движеніи съ моей стороны это преданное животное вцѣпилось бы мнѣ въ глотку. Лучшей охраны магараджѣ и не нужно.
Лошади всѣ наподборъ были великолѣпныя; большинство изъ нихъ скаковыя и бѣговыя: весь Джодпуръ тогда увлекался лошадинымъ спортомъ. Между прочимъ, я видѣлъ двухъ лошадей, у которыхъ были ампутированы сломанныя ноги. Для этихъ бѣдныхъ калѣкъ все было сдѣлано, чтобы имъ было удобно въ ихъ грустномъ состояніи. Магараджа объяснилъ, что онъ не допускаетъ убійства лошадей по какимъ бы то ни было причинамъ; когда онѣ кончаютъ свое существованіе естественнымъ образомъ, ихъ съ почетомъ хоронятъ въ отведенномъ для этого мѣстѣ. По всему видно, что Тактъ-Сингъ очень гуманный человѣкъ, любовь и состраданіе котораго распространяются на всѣ живыя существа, приходящія съ нимъ такъ или иначе въ соприкосновеніе.
Не желая слишкомъ утруждать любезнаго князя, я, осмотрѣвъ часть его благородныхъ коней, попросилъ его болѣе не безпокоиться, такъ какъ по одному уже видѣнному я могу составить себѣ ясное понятіе объ остальномъ.
— Въ такомъ случаѣ пожалуйте со мною на верхнюю галлерею взглянуть, какъ радостно побѣгутъ мои четвероногіе красавцы на прогулку, — съ привѣтливою улыбкою предложилъ магараджа.
Поклонившись въ отвѣтъ, я послѣдовалъ за нимъ первымъ боковымъ выходомъ и черезъ дворъ на широкую бѣлую мраморную лѣстницу, со сверкающими бронзовыми перилами и цвѣтущими растеніями въ красивыхъ фаянсовыхъ вазахъ по бокамъ.
Въ длинной и широкой галлереѣ съ толстыми стѣнами и глубокими амбразурами было прохладно. Во многихъ мѣстахъ стояли мраморные столы съ бронзовыми ножками, въ видѣ животныхъ или пучковъ растеній, и находилась всевозможная мебель для сидѣнія и лежанія.
Указавъ мнѣ на легкое плетеное кресло возлѣ одного изъ столовъ и занявъ самъ такое же кресло напротивъ, князь приказалъ толпившимся въ нѣкоторомъ отдаленіи слугамъ принести прохладительнаго, фруктовъ и печенья. Приказаніе его тотчасъ было исполнено. Подносы, блюда, вазы, стаканы и сосуды съ шербетомъ все это было изъ чистаго золота, чудной работы, и по краямъ выложено всевозможными самоцвѣтными камнями, составлявшими замысловатые узоры. Самые напитки, плоды и печенья представляли недоступный въ европейскихъ странахъ деликатесъ.
Вдругъ одновременно изъ всѣхъ открытыхъ выходовъ конюшенъ вырвались пестрые потоки лошадей. Отъ стука ихъ копытъ дрожала земля. Веселое ржаніе, гулко отраженное утесами и стѣнами зданій, далеко разносилось по окружающей пустынѣ, судя по тому, что самые дальніе, едва видные въ сильный бинокль верблюды пугливо озирались. Картина была очень интересная. Снѣжно-бѣлый молодой арабскій жеребецъ дѣлалъ отчаянные прыжки и движенія, стараясь избавиться отъ взмостившейся къ нему на спину черной обезьянки, крѣпко державшейся за его гриву и вцѣпившейся ему когтями заднихъ ногъ въ бока. Это безобразное существо выдѣлывало уморительныя гримасы, словно издѣваясь надъ конемъ. Но въ тотъ моментъ, когда выведенный изъ терпѣнія конь намѣревался опрокинуться на землю и такимъ образомъ избавиться отъ надоѣдливой мучительницы, послѣдняя, инстинктивно почуявъ угрожающую опасность быть раздавленной, проворно соскользнула на землю и удрала.
Великолѣпныя животныя всѣхъ мастей, величинъ и характеровъ красовались другъ передъ другомъ, состязаясь въ быстротѣ, ловкости и граціозности движеній. Съ развѣвающимися гривами и пышными хвостами, они мчались въ обгонку по широкой и длинной площадкѣ, устроенной для нихъ вокругъ конюшенъ, между первыми (считая отъ дворца) и вторыми крѣпостными воротами. Картина была живая и богатая.
Между бесѣдою о лошадяхъ магараджа очень тонко разспрашивалъ меня о цѣли моего путешествія, видѣнныхъ уже мною областяхъ, о моихъ планахъ въ будущемъ и т. д. Когда я, поблагодаривъ его свѣтлость за любезность, сталъ раскланиваться съ нимъ, онъ полушутя, полусерьезно попросилъ меня быть въ своихъ описаніяхъ поснисходительнѣе къ тѣмъ недостаткамъ, которые я могъ замѣтить въ его княжествѣ. Я, разумѣется, поспѣшилъ увѣрить его, что никакихъ недостатковъ не встрѣчалъ, да и не думаю встрѣтить въ области, управляемой такимъ мудрымъ княземъ, и мы разстались очень довольные другъ другомъ.
Намѣреваясь посѣтить Китай, я рѣшилъ по пути заглянуть еще въ Бунди, который славится своимъ древнимъ дворцомъ. Съ этою цѣлью я въ тотъ же день, воспользовавшись вечернимъ поѣздомъ, доѣхалъ по линіи Раджпутана-Мальва до Назирабада, а оттуда на другой день отправился на лошадяхъ по военной дорогѣ въ Бунди.
Оставляя до другого раза описаніе самаго города съ его пестрымъ 50-тысячнымъ населеніемъ самаго яркаго восточнаго типа, ограничусь однимъ дворцомъ. О немъ еще до меня сказано, что, кто видѣлъ этотъ дворецъ, тотъ имѣетъ полное представленіе о дворцахъ Семирамиды. Это правда. Но при этомъ я долженъ сказать, что никакое перо не въ состояніи воспроизвести эту чудную картину; ее именно нужно видѣть.
Бундійскій дворецъ можно назвать воплощеніемъ восточной мечты. Высѣченный уступами прямо въ утесѣ, онъ господствуетъ надъ всею окрестностью. Самый же городъ расположенъ въ низинѣ, представляющейся даже котловиною по отношенію къ высотѣ поднимающихся вокругъ него зубчатыхъ стѣнъ. Нѣтъ никакой возможности опредѣлить, гдѣ кончается утесъ и гдѣ начинается твореніе геніальныхъ зодчихъ, унесшихъ съ собою въ вѣчность тайны своего изумительнаго искусства. Говорятъ, что сколько есть во дворцѣ надъ утесомъ покоевъ и ходовъ, столько же ихъ и въ самыхъ нѣдрахъ этой скалистой высоты. Добавляютъ, что ни одному смертному, не посвященному въ тайну этого лабиринта, не обойти его изъ конца въ конецъ; гдѣ-нибудь да застрянетъ онъ. Нѣкоторые изъ мѣстныхъ смѣльчаковъ, подвигаемыхъ любопытствомъ или хвастливостью, забирались туда, но ни одинъ изъ нихъ не возвращался безъ помощи знакомаго съ этимъ лабиринтомъ.
Любуясь на это дивное сооруженіе снизу, изъ центра города, я понималъ, что для людей, создавшихъ эту каменную грезу, не было ничего невозможнаго. Прежде всего поражаетъ высота стѣнъ и обширность зданій. Массивныя, но, несмотря на это, легкія на видъ пурпурно-красныя башни своими иззубренными вершинами несутся прямо въ пронизанный золотыми бликами голубой эѳиръ.
Слѣдуя за своимъ проводникомъ, уроженцемъ Симлы, занимающемся въ Бунди комиссіонерствомъ, я шелъ по прекрасной вымощенной дорогѣ, отлого ведущей изъ города наверхъ. Пройдя сквозь ворота, сверху донизу расписанныя яркими красками, мы очутились въ предѣлахъ дворца. Поднимаясь все выше и выше, проложенная зигзагами по утесу дороги и какъ стекло выполированная босыми ногами, приводитъ къ новымъ воротамъ, по бокамъ которыхъ расположены помѣщенія для кордегардіи и часовыхъ. Встрѣтившій насъ офицеръ, молодой красавецъ, въ красной шелковой чалмѣ, съ золотыми знаками своего званія, весь въ пестромъ шелку, опоясанный роскошнымъ поясомъ, на которомъ висѣла дорогая сабля, взялъ у меня пропускной билетъ, вѣжливо посторонился, одною рукою давая знакъ часовымъ пропустить насъ, а другою приглашая меня входить. Въ тотъ же мигъ подъ сводами гулко загремѣли звуки мѣстной серебряной сигнальной трубы, повторяясь въ тысячахъ отголосковъ самыхъ разнообразныхъ оттѣнковъ. Это было знакомъ привѣтствія посѣтителя, — въ данномъ случаѣ меня.
Проводникъ разсказалъ, что въ этомъ самомъ мѣстѣ, болѣе четырехсотъ лѣтъ тому назадъ, сынъ великаго Рао-Бандо, видѣвшій такой же сонъ, какъ библейскій фараонъ, современникъ Іосифа, и также, благодаря этому сну, спасшій Бунди отъ голода, перебилъ со своимъ отрядомъ всю стражу, а потомъ вошелъ во дворецъ и убилъ обоихъ своихъ дядей, завладѣвшихъ трономъ послѣ смерти его отца.
Первый внутренній дворъ за вторыми воротами былъ полонъ шума и движенія отъ множества наполнявшихъ его людей, преимущественно дворцовыхъ служителей, торговцевъ и комиссіонеровъ. Нѣсколько широкихъ каменныхъ ступеней вели на обширную террасу, съ которой былъ входъ въ мѣстное казначейство, также запруженное, какъ всегда по утрамъ, разнохарактерною толпою. Временами на верандѣ показывался чиновникъ, дававшій разъясненія галдѣвшей толпѣ. По крохотнымъ рукамъ и ногамъ, изящной и гибкой фигурѣ, блѣдному лицу съ тонкими чертами и по мягкому тихому говору, въ этомъ чиновникѣ сразу можно было узнать потомка высшей касты.
Миновавъ этотъ дворъ, мы черезъ третьи ворота, украшенныя скульптурными изображеніями исполинскихъ слоновъ, вступили во второй дворъ, окруженный со всѣхъ сторонъ конюшнями. На этомъ дворѣ было тихо. Кое-гдѣ, въ тѣни деревьевъ, подъ плескъ водоема и воркованье голубей, дремали грумы. Дремали и часовые въ своихъ каменныхъ шатрахъ по бокамъ воротъ. Однако они тотчасъ же встрепенулись при нашемъ входѣ и ударомъ въ колоколъ вызвали своего начальника, который оставилъ моего проводника во дворѣ, а меня поручилъ заботамъ дворцоваго служителя, выглядывавшаго изъ дверей какой-то фигурной пристройки.
Прямо со двора меня провели въ огромную палату, гдѣ по сторонамъ ступеней передъ мраморнымъ троннымъ кресломъ, стояло двое часовыхъ. Мой новый провожатый объяснилъ мнѣ, что около трона нельзя проходить, а слѣдуетъ держаться ближе къ боковымъ колоннамъ. Я принялъ это къ свѣдѣнію.
Стѣны украшены живописными изображеніями боговъ, полъ мраморный, плитчатый, розовый съ бѣлымъ. Повсюду высокіе бронзовые канделябры съ толстыми восковыми свѣчами; мѣстный князь, съ шестиэтажнымъ именемъ, Мага-Рао-Раджа-Рамъ-Сингъ-Багадуръ, не терпитъ иного способа освѣщенія, кромѣ свѣчного. Онъ вообще противникъ всѣхъ современныхъ новшествъ, на которыя стали такъ падки другіе индусскіе князья. Кромѣ европейскаго образца часовъ, я въ этомъ дворцѣ не замѣтилъ ничего такого, что нарушало бы его чисто восточный колоритъ, совсѣмъ не вяжущійся съ западными мишурными издѣліями.
Когда я проходилъ въ богато инкрустированную слоновою костью дверь, косяки которой были выложены зеркальнымъ стекломъ, — все очень старинной работы, — возлѣ меня раздался тихій жалобный стонъ. Таинственные звуки въ таинственныхъ дворцахъ таинственныхъ странъ всегда способны вызывать дрожь. Невольно вздрогнулъ и я, услыхавъ этотъ стонъ, который повторялся въ опредѣленныхъ промежуткахъ. Видя, какъ подозрительно я оглядываюсь, мой провожатый съ едва замѣтною улыбкою указалъ мнѣ въ слѣдующемъ покоѣ на стоявшій въ амбразурѣ одного изъ рѣшетчатыхъ оконъ металлическій треножникъ, покрытый какъ скатертью тонкою серебряною пластинкою съ изящно вырѣзанными краями; то приподнимавшіеся, то опускавшіеся подъ дѣйствіемъ вѣтра эти края и производили приведшіе меня въ недоумѣніе тихіе жалобные стоны, нѣжные, какъ звуки эоловой арфы въ древнихъ замкахъ. Эти меланхолическіе звуки какъ разъ гармонировали съ покоемъ, въ которомъ они раздавались: онъ весь былъ покрытъ написанными прямо на бѣлыхъ стѣнахъ портретами всѣхъ прежнихъ бундійскихъ магараджей, которыхъ было очень не мало, что, впрочемъ, и неудивительно, если принять во вниманіе болѣе, чѣмъ тысячелѣтнее существованіе этого княжества.
Черезъ безконечный рядъ покоевъ, поражающихъ фантастическимъ великолѣпіемъ Востока древнихъ временъ и постепенно ведущихъ все выше и выше, что почти незамѣтно, такъ какъ ступени между ними совершенно отлоги, я вдругъ увидѣлъ себя въ необозримомъ саду, раскинутомъ на огромныхъ террасахъ выше кровли.
Остановившись у монументальнаго каменнаго, какъ и все въ этомъ обиталищѣ магараджи, — парапета и взглянувъ внизъ, я невольно ахнулъ отъ неожиданности и восторга: подо мною открывалась глубокая бездна, на самомъ днѣ которой змѣилась серебряная лента красивой рѣки, обтекающей утесъ съ двухъ сторонъ. Прямо передъ моими глазами тянулась цѣпь зеленыхъ холмовъ, а сзади пестрѣлъ чудный цвѣтникъ въ тѣни роскошныхъ деревьевъ, гдѣ порхали и пѣли разноцвѣтныя птицы, журчали и плескались водометы.
— Когда и кѣмъ все это было устроено? — спросилъ я провожатаго.
— Это никому неизвѣстно, саибъ, — отвѣтилъ онъ. — Знаемъ только, что это было давно, очень давно.
На противоположной сторонѣ садъ упирается въ большой мраморный павильонъ, весь расписанный живыми фресками на тему сраженій и увеселеній прежнихъ магараджей. Изъ большого овальнаго отверстія въ задней стѣнѣ этого павильона открывался видъ на другіе такіе же сады, расположенные надъ различными частями дворца.
Желая, повидимому, еще болѣе поразить меня, провожатый вдругъ нажалъ въ противоположномъ мнѣ углу каменную плиту пола и предложилъ мнѣ заглянуть въ образовавшееся отверстіе. Я взглянулъ и увидѣлъ длинный, терявшійся во мракѣ рядъ бѣлыхъ ступеней.
— Это ходъ для женщинъ, — таинственно шепнулъ мнѣ мой спутникъ, словно боясь, что его могутъ услыхать другіе.
Снизу доносились звуки женскаго смѣха, пѣнія и музыки.
— Этотъ ходъ я узналъ отъ моего отца, который былъ здѣсь евнухомъ, — продолжалъ шептать провожатый. — Отъ него же я узналъ и еще нѣкоторые тайные ходы и ловушки для… неосторожныхъ. Отецъ говорилъ, что здѣсь есть безчисленное множество разныхъ тайниковъ, западней, подземелій и тому подобнаго. Но онъ поклялся никому не говорить ничего опредѣленнаго и имѣетъ право передать объ этомъ только передъ смертью тому, кто будетъ назначенъ занять его мѣсто. Къ сожалѣнію, его замѣстителемъ былъ не я, — со вздохомъ добавилъ онъ.
Хотя я видѣлъ лишь незначительную часть дворца, его пышныхъ садовъ, звѣринцевъ и прочаго, провожатый далъ мнѣ понять, что я долженъ ограничиться этимъ, такъ какъ во все остальное иностранцы не допускаются. Вообще магараджа, насколько я могъ понять, не любитъ путешественниковъ и никогда не допускаетъ ихъ къ себѣ. Такую же нетерпимость проявляетъ къ нимъ и все населеніе буддійскаго княжества.
Дѣлать было нечего. Мнѣ осталось только поблагодарить своего провожатаго и удалиться прежнимъ путемъ. Въ тотъ моментъ, когда я покидалъ наружный внутренній дворъ, снова зазвучала сигнальная труба, и на этотъ разъ, какъ мнѣ показалось, — съ оттѣнкомъ насмѣшливой радости.
Чувствуя повсюду въ Бунди недоброжелательное отношеніе къ себѣ, какъ къ постороннему человѣку, Богъ вѣсть что имѣющему на умѣ, я поспѣшилъ оставить этотъ городъ и часа черезъ два по выходѣ изъ дворца Мага-Рао-Раджа-Рамъ-Сингъ-Багадура, этого строгаго охранителя стараго духа Индостана, уже сидѣлъ въ тряской тонгѣ, отвозившей меня обратно къ мѣсту, откуда я могъ слѣдовать дальше рельсовымъ путемъ.
Въ вагонѣ я разговорился съ однимъ французомъ, лѣтъ двадцать уже осѣвшимся въ Калькуттѣ въ качествѣ крупнаго комиссіонера по скупкѣ мѣстныхъ произведеній, начиная съ драгоцѣнныхъ камней и кончая разными бездѣлушками, на которыя большой спросъ у него на родинѣ. Мы говорили о политическомъ и экономическомъ состояніи страны, и когда я высказалъ ходячее мнѣніе объ ея обѣднѣніи, онъ передернулъ плечами и со смѣхомъ проговорилъ:
— Позвольте узнать, что вы называете бѣдностью? То, что люди не показываютъ вамъ своихъ богатствъ, а, наоборотъ, всячески ихъ отъ васъ прячутъ, опасаясь, какъ бы ихъ блескъ не… ослѣпилъ вамъ глазъ…
— То-есть, другими словами, не ввелъ бы меня въ соблазнъ, — подхватилъ я. — Пожалуйста, не стѣсняйтесь говорить мнѣ правду. Я хотя и не изъ тѣхъ, которые легко поддаются такого рода соблазнамъ, но нисколько не обижаюсь, если мнѣ выказываютъ недовѣріе тѣ, которые меня совсѣмъ не знаютъ: вѣдь это въ порядкѣ вещей.
— Пріятно встрѣтить такого разсудительнаго человѣка, — замѣтилъ мой собесѣдникъ, вѣжливо приподнимая шляпу. — Но позвольте мнѣ вывести васъ изъ заблужденія относительно поднятаго вами вопроса. По своимъ дѣламъ я избороздилъ вдоль и поперекъ всю Индію, ко всему близко приглядѣлся, и могу сказать, положа руку на сердце, не боясь солгать, что въ этой странѣ столько богатствъ, что ихъ хватило бы на нѣсколько государствъ. И эти богатства находятся въ рукахъ не однихъ магараджей, обыкновенныхъ раджей, знати и ростовщиковъ разныхъ племенъ, пустившихъ здѣсь глубокіе корни; нѣтъ, ихъ много и у самаго населенія. Но увидѣть ихъ вамъ никогда не удастся: они тихо копятся да копятся въ разныхъ укромныхъ мѣстечкахъ или въ видѣ уже денегъ кладутся въ банкъ подъ вѣчный напѣвъ всѣхъ и каждаго: «Я бѣденъ. Я такъ бѣденъ, что самъ не знаю, чѣмъ живъ, и какъ еще дышитъ моя несчастная семья». Бѣдны скорѣе мы съ вами, потому что вотъ вамъ ваши деньги, сколько бы вы ихъ ни получали, нужно тратить на путешествія, какъ вы сами говорите, а мнѣ онѣ нужны на оборотъ, и если завтра мнѣ придется ликвидировать мое дѣло, то дай Богъ, чтобы у меня осталось съ чѣмъ вернуться на родину. Туземцу же ничего этого не нужно; путешествуетъ онъ только по крайней необходимости, да и то постарается выклянчить себѣ у кого-нибудь на проѣздъ по желѣзнымъ дорогамъ и пароходамъ. Я говорю это, конечно, лишь о среднемъ и низшемъ обывателѣ; мѣстная гордая аристократія исключается. Когда ѣдетъ какой-нибудь здѣшній князь, то онъ швыряетъ кассиру двойную плату за билетъ и никогда не беретъ сдачи: это, молъ, тебѣ прибавка къ скудному правительственному жалованью… Да, повѣрьте, Индія богата, очень богата, только она стала прятать сзои богатства съ тѣхъ поръ, какъ находится подъ чужимъ владычествомъ. И, что всего интереснѣе, англичане вѣрятъ, что «выжимаютъ послѣдніе соки» изъ этой своей главной колоніи, искренно этому вѣрятъ, потому что объ этомъ безпрестанно вопитъ все населеніе изъ края въ край. Только силою что-нибудь и возьмешь здѣсь. Пойдите и попросите у любого изъ мѣстныхъ крезовъ нѣсколько рупій на какое бы то ни было дѣло, и онъ тотчасъ же запоетъ вамъ такого лазаря, что васъ морозъ по кожѣ подеретъ. Но вышлите противъ него полдюжины солдатъ съ приказаніемъ заставитъ его дать хоть нѣсколько тысячъ рупій, онъ сейчасъ же побѣжитъ въ свой подвалъ, погребъ, или что у него тамъ есть въ этомъ родѣ, выроетъ изъ земли эту сумму и принесетъ вамъ. Дайте мнѣ небольшой отрядъ хорошо вооруженныхъ и погрознѣе выглядящихъ солдатъ, и я ручаюсь вамъ головою, что ежегодно буду извлекать изъ этой страны сто… даже полтораста милліоновъ фунтовъ стерлинговъ (около 1.500.000.000 р.) и она великолѣпнѣйшимъ образомъ выдержитъ это кровопусканіе, хотя, разумѣется, и будетъ кричать, что умираетъ отъ истощенія. Чистая комедія…
Къ моему великому сожалѣнію, поѣздъ приближался къ той станціи, на которой долженъ былъ выйти мой интересный собесѣдникъ, и онъ торопливо со мною простился, пожелавъ мнѣ счастливаго дальнѣйшаго пути. Послѣ него не съ кѣмъ было больше бесѣдовать, и я проспалъ вплоть до Назирабада.
Интереснаго въ этомъ городѣ я ничего не нашелъ, а потому лучше разскажу кое-что о другихъ странахъ и городахъ, въ которыхъ мнѣ удалось побывать.
БИРМА.
правитьI.
Рангунъ.
править
Я нахожусь на борту парохода, бороздящаго волны Бенгальскаго залива. Хотѣлъ писать, но не могу: мною овладѣла чисто восточная лѣнь, и всѣ мои усилія стряхнуть ее оказались безплодными. То, чѣмъ я существую, — журналистика, литература, искусство — все въ эту минуту для меня трынъ-трава: моя родная Индія, эта померкшая жемчужина Востока, скрылась изъ моихъ глазъ еще вчера вечеромъ, и я затосковалъ по ней. Теперь мы въ открытомъ морѣ, голубыя волны котораго вздымаются подъ дуновеніемъ легкаго свѣжаго вѣтерка. Сидя въ креслѣ у самаго борта, подъ паруснымъ навѣсомъ, я медленно пью чай, къ сожалѣнію, далеко не первосортный, хотя его и называютъ такъ въ здѣшнемъ буфетѣ. Рядомъ со мною, за другимъ столикомъ, занятъ тѣмъ же дѣломъ старый нѣмецкій профессоръ. Онъ также былъ въ Индіи, гдѣ цѣлые дни занимался метеорологическими наблюденіями, по порученію берлинской обсерваторіи, при которой состоитъ. Съ тѣхъ же поръ, какъ попалъ на бортъ парохода, онъ тоже не въ состояніи заставить себя достать изъ чемодана свои приборы и записную книгу: до такой степени напала и на него всепокоряющая лѣнь.
— Представьте себѣ, — сказалъ онъ мнѣ тономъ человѣка, чувствующаго потребность оправдаться въ невольной, самому ему представляющейся постыдною слабости, — я не въ силахъ заставить себя открыть чемодана. Пробовалъ давеча, когда только что выбрался изъ койки, но такъ и оставилъ; руки прямо такъ и опускаются передъ однимъ представленіемъ о какомъ-нибудь трудѣ. Рѣшительно не могу понять, что это со мною сдѣлалось съ той минуты, какъ я попалъ сюда? Точно вдругъ парализовались всѣ мои силы.
Я хотѣлъ обстоятельно отвѣтить ему; сказать, что и со мною творится то же самое и что это, вѣроятно, запоздалое дѣйствіе того тонкаго яда индусской лѣни, среди которой мы провели столько времени, но языкъ мой не повиновался мнѣ и больше нѣсколькихъ глухихъ звуковъ ничего не могъ произнести. Но профессоръ и не ждалъ отвѣта: онъ уже дремалъ передъ чашкою остывшаго чая. Кажется, задремалъ и я. Во всякомъ случаѣ я находился въ неподвижномъ и безмолвномъ состояніи дремавшаго человѣка. Такое милое состояніе продолжалось до тѣхъ поръ, пока меня не заставилъ вздрогнуть и даже вскочить раздирающій уши ревъ нашей пароходной «сирены». Испуганно зашевелился и профессоръ, вопросительно глядя на меня.
— Приближаемся къ Рангуну, — сказалъ я на этотъ разъ довольно внятно.
Рѣзкіе звуки «сирены» разрушили чары вялой апатіи, оковавшія было насъ съ профессоромъ, и мы ожили. Нѣтъ худа безъ добра — это неоспоримая истина, не разъ уже испытанная мною на самомъ себѣ.
Мы вошли въ мелководную и мутную рѣку съ низкими невзрачными берегами, рѣшительно не представляющими ничего такого, на чемъ бы могъ съ удовольствіемъ остановить взоръ.
Я вспомнилъ, что это берега «Потерянныхъ слѣдовъ», на которыхъ погибло нѣсколько моихъ знакомыхъ, отважившихся пренебречь ихъ зловѣщимъ названіемъ. Одинъ изъ этихъ погибшихъ смѣльчаковъ хотѣлъ что-то открыть въ Верхней Бирмѣ, но самъ былъ «открытъ», т.-е. распоротъ бирманскимъ ножомъ въ дикихъ заросляхъ близъ Мингли. Другой забрался было туда, чтобы управлять областью отъ имени великобританской королевы, но оказался не въ состояніи переправиться на лошади черезъ незначительный горный потокъ и вмѣстѣ съ лошадью погибъ въ немъ. Третій былъ убитъ и ограбленъ своимъ слугою, нанятымъ имъ по пути. Четвертаго застрѣлилъ мѣстный воинъ въ гостиницѣ за обѣденнымъ столомъ. А сколько легло на этомъ ужасномъ берегу жертвою лихорадки — и не перечесть.
Просмотрите списки военныхъ и гражданскихъ чиновъ британской службы, усѣявшихъ своими костями этотъ берегъ, и вы ужаснетесь…
Но вотъ вдругъ передъ нами возстаетъ ослѣпительно горящее на солнцѣ золотое чудо, высящееся на зеленомъ холмѣ надъ рядами разбросанныхъ внизу товарныхъ складовъ, мастерскихъ и мельницъ.
— Что это такое? — спрашиваю я проходящаго капитана, указывая ему глазами на это чудо.
— Это древній храмъ Дагона, — отвѣчаетъ онъ на ходу.
По мѣрѣ приближенія къ берегу старый храмъ все болѣе и болѣе открывается передъ нами, и мы убѣждаемся, что только его верхняя, удивительно замысловато построенная часть раззолочена, остальныя же высѣчены изъ обвѣтрившагося теперь камня. Говорятъ, этотъ храмъ ежегодно посѣщается огромнымъ количествомъ паломниковъ. Востокъ все еще вѣренъ своей старинѣ и въ одной ней почерпаетъ силы къ существованію среди осаждающихъ его со всѣхъ сторонъ европейскихъ новшествъ, такъ чуждыхъ его духу.
Мы съ профессоромъ высадились въ Рангунѣ. Съ первыхъ же шаговъ въ этомъ городѣ насъ охватываетъ такая яркая пестрота, что даже въ глазахъ рябитъ. Я ужъ насмотрѣлся на восточную пестроту и яркость красокъ, но здѣсь, кажется, того и другого еще больше, чѣмъ въ Раджпутанѣ и во всей южной Индіи. Впрочемъ, быть-можетъ, это потому, что здѣсь фономъ переливающей всѣми красками толпы, безпрерывно шныряющей взадъ и впередъ по улицамъ, служатъ темные деревянные дома и окружающая ихъ богатая зелень растительнаго міра.
Профессоръ проѣхалъ прямо въ центръ города къ одному изъ своихъ земляковъ, который имѣетъ тамъ какую-то большую факторію, и остановился у него, а я отправился въ англійскій кварталъ, къ двоимъ изъ обитателей котораго имѣлъ рекомендательныя письма.
Толстый, на славу откормленный, лоснящійся отъ довольства, пони (въ Бирмѣ очень хорошо обращаются съ животными, не такъ какъ въ Индостанѣ, гдѣ зачастую можно встрѣтить очень жестокое отношеніе къ нимъ, въ особенности со стороны низшихъ классовъ населенія) привезъ меня въ паркъ съ нѣсколькими маленькими озерками, усѣянными крохотными зелеными островками, между которыми лавировали въ лодкахъ одѣтые въ фланелевые костюмы европейцы, преимущественно англичане.
Миновавъ этотъ паркъ, я увидѣлъ рядъ небольшихъ красивыхъ монастырей, наполненныхъ чисто выбритыми отшельниками въ широкихъ одеждахъ янтарнаго цвѣта. У воротъ этихъ монастырей стояли группы только что отпущенныхъ ученицъ тамошнихъ школъ, весело между собою о чемъ-то переговаривающихся. Лица у всѣхъ довольныя и жизнерадостный смѣхъ такъ и носился въ прозрачномъ воздухѣ. Здѣсь всѣ курятъ, не исключая и маленькихъ ребятъ, но такой табакъ, отъ одного запаха котораго можетъ стошнить непривычнаго человѣка.
Проѣзжаю близъ храма — пагоды Дагона. Оказывается, что она состоитъ изъ множества небольшихъ пагодъ, связанныхъ между собою центральнымъ, который побольше и увѣнчанъ золотымъ верхомъ. По обѣимъ сторонамъ этой интересной пагоды стоятъ два огромныхъ каменныхъ льва, какъ бы охраняющихъ его отъ вторженія постороннихъ. Вокругъ этой главной бирманской святыни тѣснится толпа веселыхъ нарядныхъ женщинъ и дѣтей. Изъ глубины пагоды сверкаютъ раззолоченныя деревянныя колонны съ богатою рѣзьбою.
Я велѣлъ своему возницѣ остановиться и, пользуясь тѣмъ, что меня никто не останавливалъ, — напротивъ, всѣ вѣжливо разступались, чтобы дать мнѣ дорогу, — прошелъ между каменными львами на вымощенный бѣлымъ камнемъ дворъ съ сквозною аркою, черезъ которую долженъ былъ пробираться сквозь строй всевозможныхъ калѣкъ, жалобными голосами просившихъ подаянія. Я бросилъ имъ горсть мелкой монеты и, провожаемый потокомъ благословеній, вступилъ въ полумракъ длиннаго крытаго хода, уставленнаго вдоль стѣнъ обувью посѣтителей храма.
Въ концѣ прохода мелькаетъ клочокъ вечерняго, сіяющаго пурпуромъ неба, и открывается высокая лѣстница вверхъ. За лѣстницею новый, еще болѣе темный коридоръ, кончающійся роскошною аркою, окруженною золотою китайскою надписью. Я хотѣлъ было пройти и туда, но это оказалось невозможнымъ. Въ тотъ моментъ, когда я приближался къ аркѣ, въ ней показалась фигура бонзы съ такимъ суровымъ лицомъ, что я невольно попятился назадъ. Одного его сверкающаго взгляда было достаточно, чтобы я понялъ его готовность схватить меня за горло, если я вздумаю сдѣлать еще шагъ впередъ.
На лѣстницѣ я встрѣтилъ женщину, несшую на рукахъ годовалаго ребенка въ ярко-красной съ зелеными полосами рубашонкѣ. Ребенокъ этотъ такъ хорошо смѣялся, хлопая въ ладоши, да и мать его такъ радостно улыбалась, что я не утерпѣлъ, чтобы не погладить малютку по головкѣ, что заставило его еще сильнѣе разсмѣяться и ухватиться за мою руку съ явнымъ намѣреніемъ пососать одинъ изъ моихъ пальцевъ. Невольно улыбнулся и я, улыбалась мать, улыбались всѣ, поднимавшіеся или спускавшіеся по ступенямъ, на которыхъ мы стояли.
И куда я ни обращалъ глаза, всюду видѣлъ радостныя лица, уши всюду слышали веселый смѣхъ. Исключеніе составилъ въ этомъ мірѣ душевной радости и веселія одинъ бонза, охранявшій внутренность пагоды отъ оскверненія ея присутствіемъ иноземца. Но встрѣть я его внѣ стѣнъ пагоды, навѣрное, увидѣлъ бы и на его лицѣ смѣхъ.
Я засталъ тѣхъ господъ, къ которымъ имѣлъ рекомендательныя письма, въ мѣстномъ офицерскомъ клубѣ. Меня очень радушно приняли, заказали для меня отличный обѣдъ и засыпали разсказами о своемъ недавнемъ походѣ въ сѣверную Бирму, названную ими «Чернымъ Сѣверомъ».
— Нѣтъ хуже партизанской войны, — говорилъ одинъ, между прочимъ: — вы окружены врагами, но не видите ихъ и не знаете, откуда ждать нападенія. Не мало насъ полегло уже отъ этихъ чертей — дакоитовъ (мѣстная военная каста), а кто изъ насъ вернулся живымъ, надолго сохранитъ память объ этихъ душегубахъ. У меня вотъ въ рукѣ засѣлъ кусокъ желѣза — ножъ обломался, попавъ на кость; острее такъ и осталось внутри и постоянно даетъ себя знать. Одному изъ нашихъ товарищей разсѣкли голову, и онъ только чудомъ остался живъ. Другой весь помятъ, придавленный убитою подъ нимъ лошадью… Но отвѣдайте-ка вотъ этой баранины, — вдругъ перебилъ самъ себя разсказчикъ, подвигая ко мнѣ блюдо съ жаркимъ. — Только у насъ въ клубѣ и умѣютъ хорошо готовить баранину… Не желаете? Жаль! Эй, мальчикъ, неси мороженое! — обратился онъ къ слугѣ на англійскомъ языкѣ, что меня не мало удивило. Онъ замѣтилъ это и съ улыбкою сказалъ: — Мы тутъ всѣхъ пріучили понимать нашъ языкъ. Сначала не хотѣли учиться, притворяясь неспособными къ усвоенію чужихъ языковъ, но мы ихъ заставили, и наша настойчивость, какъ во всемъ, взяла верхъ… Погодите, еще и но то будетъ. Скоро вся Бирма очутится въ нашихъ рукахъ, несмотря на все упорство дакоитовъ, нашихъ главныхъ противниковъ.
Пошли новые разсказы о засадахъ, ловушкахъ, рѣзнѣ, потокахъ крови и смерти, такъ что я вскорѣ почувствовалъ себя какъ въ кошмарѣ.
Переночевавъ въ чистенькомъ домикѣ одного изъ офицеровъ, я на другой день въ сопровожденіи любезнаго хозяина осмотрѣлъ весь городъ и, стремясь дальше, послѣ обѣда взялъ мѣсто на небольшомъ пароходикѣ, шедшемъ въ «городъ Слоновъ», Мульвенъ, очень рѣдко посѣщаемый иностранцами, а потому мало и описанный.
II.
Мульвенъ.
править
Этотъ небольшой городъ расположенъ на берегу рѣки и весь состоитъ изъ легкихъ бамбуковыхъ домиковъ, покрытыхъ пальмовыми листьями. Главными его обитателями являются слоны, свободно въ немъ хозяйничающіе, но такъ благоразумно, что приноситъ только удовольствіе и даже пользу мѣстному человѣческому населенію. Отъ этого городъ и названъ «Слоновымъ».
У самой пристани мы видѣли нѣсколько слоновъ. Одни изъ нихъ работали на лѣсныхъ складахъ, между тѣмъ, какъ другіе были заняты втыканіемъ высокихъ жердей въ береговой грунтъ; очевидно, требовалось устроить какую-то изгородь, на что эти умныя животныя большіе мастера.
Нѣсколько пассажировъ, въ томъ числѣ и я, пользуясь стоянкою парохода у пристани, вышли на берегъ, прошли между рядами вѣжливо разступавшихся слоновъ и поднялись на гору, къ пагодѣ, которая, какъ во всѣхъ буддійскихъ странахъ, оказалась такимъ же соединеніемъ множества мелкихъ храмовыхъ зданій въ одно.
Бирманскія женщины вообще отличаются миловидностью, а мульвенскія показались мнѣ еще красивѣе тѣхъ, которыхъ я видѣлъ въ Рангунѣ. На всѣхъ ихъ лицахъ та же подкупающая веселость, тѣ же жизнерадостность и привѣтливость; тѣ же живописные пестрые наряды, поражающіе яркостью красокъ. И чѣмъ ближе къ пагодѣ, тѣмъ больше встрѣчалось женщинъ съ дѣтьми и безъ дѣтей. Кажется, въ этой странѣ женщины только и дѣлаютъ съ утра до вечера, что ходятъ въ пагоду, хотя, на самомъ дѣлѣ, какъ я слышалъ отъ близко знакомыхъ съ мѣстнымъ бытомъ, онѣ очень трудолюбивы, отлично ведутъ хозяйство; сами прядутъ, ткутъ и шьютъ свои оригинальные наряды. Но я попалъ въ Бирму какъ разъ во время одного изъ самыхъ большихъ празднествъ въ честь Будды, справляемаго преимущественно женщинами, чѣмъ и объясняется сдѣланное мною наблюденіе.
Пробираясь по живому цвѣтнику, между степенно шествующими слонами и крошечными одноколками, запряженными лошадками, не больше крупныхъ барановъ, мы поднялись по ряду ступеней на гору и остановились въ нѣкоторомъ разстояніи отъ пагоды, представляющей, такъ сказать, исполинскій букетъ раззолоченныхъ и раскрашенныхъ въ живые колера каменныхъ цвѣтовъ, — здѣсь вообще все такъ же красиво, какъ цвѣты, — и невольно залюбовались на эту своеобразную картину, окруженную высокими, стройными пальмами. Вѣтеръ шевелилъ множество бронзовыхъ колокольчиковъ, унизывающихъ фигурные карнизы храмовъ, отъ чего получались своеобразные нѣжные звуки, ласкающіе слухъ.
Потомъ мы поднялись выше, на площадку передъ храмами, и стали обходить ихъ кругомъ среди молящихся передъ входами женщинъ. На каждомъ поворотѣ стоитъ по колоссальному бронзовому колоколу, обвитому цвѣточными гирляндами, приносимыми молельщицами.
Особенно хорошъ маленькій боковой храмъ, красный съ золотомъ. Изъ глубины его смотритъ великолѣпная золотая фигура Будды. Лицо великаго основателя одной изъ наиболѣе теперь распространенныхъ на Востокѣ религій дышитъ невозмутимымъ спокойствіемъ духа, отрѣшившагося отъ власти плотскихъ страстей. Стѣны вокругъ этой величавой фигуры покрыты изображенными бойкою кистью сценами изъ жизни Будды. Главная изъ нихъ рисуетъ «Мага-Маджу» (Великую мать), кормящую грудью своего младенца Сакія-Муни, т.-е. Будду. Головы матери и младенца окружены сіяніемъ.
Нижній ярусъ главнаго зданія пагоды, снаружи украшеннаго скульптурными фигурами разныхъ символическихъ чудовищъ, раздѣленъ на четыре части. Вездѣ исполинскія гипсовыя фигуры, передъ которыми горятъ свѣчи, слабо мерцающія въ проникающемъ сквозь окна потокѣ солнечнаго свѣта. Всюду толпы колѣнопреклоненныхъ молельщицъ. Служба еще не началась, поэтому духовенства не видно; она начнется позднѣе, когда намъ нужно будетъ уже вернуться на пароходъ, идущій дальше.
Одинъ изъ нашей компаніи потихоньку снималъ виды моментальною фотографіей. Я на это не могъ рѣшиться, зная, съ какимъ суевѣрнымъ ужасомъ смотритъ восточный народъ на эту «дьявольскую» выдумку. Я ограничивался однимъ внѣдреніемъ себѣ въ память того, что видѣлъ вокругъ себя въ этихъ странахъ «Восходящаго Солнца».
Спустившись снова внизъ съ горы, я бросилъ послѣдній взглядъ на развернувшуюся передо мною дивную панораму, центръ которой составляетъ коллективная пагода, рельефно рисующаяся своими выступами, фигурами и колоколами на фонѣ лазурнаго неба. Зеленая гора съ увѣнчивающимъ ее рѣзнымъ, пестрѣющимъ разными красками святилищемъ, вокругъ котораго тѣснятся перистыя пальмы и кипитъ пестрое человѣческое море. Внизу — живописный городъ, гдѣ свободно шныряютъ слоны среди живыхъ букетовъ ярко разодѣтыхъ обывателей. Далѣе — рѣка съ пыхтящими пароходами. Слышится шелестъ пальмъ, звонъ колокольчиковъ, гулъ толпы, прорываемой серебристымъ смѣхомъ. Временами въ вышинѣ проносится нѣжная симфонія тонкихъ металлическихъ звуковъ: это вѣтеръ зашевелилъ безчисленными бронзовыми пластинками, украшающими, въ видѣ листьевъ, верхній карнизъ главнаго зданія пагоды. Я раньше ихъ не замѣчалъ и разглядѣлъ лишь тогда, когда онѣ заиграли, приведенныя въ движеніе дуновеніемъ эѳира. Да развѣ все это можетъ воспроизвести какой бы то ни было фотографическій аппаратъ?
Вернувшись на пароходъ, мы запаслись огромными спѣлыми арбузами, которыми было наполнено множество лодокъ, точно рой мухъ облѣпившихъ наше судно. Арбузы оказались замѣчательно сочными, ароматичными и поразительно дешевыми. Въ здѣшней странѣ это одно изъ самыхъ лучшихъ и пріятныхъ средствъ для утоленія томящей жажды.
Когда мы стали отчаливать отъ берега, работавшіе на немъ слоны проводили насъ оглушительнымъ гудѣніемъ. Должно-быть, этимъ путемъ они выражали свою радость по поводу удаленія непрошенныхъ гостей. И только здѣсь, на борту парохода, любителю-фотографу удалось снять группу этихъ интересныхъ четвероногихъ исполиновъ. Фотографъ увѣрялъ, что лишь только онъ наводилъ на нихъ аппаратъ на берегу, вблизи, какъ они тотчасъ же убѣгали прочь. Неужели у нихъ до такой степени развита чувствительность, или это была простая случайность? Сколько мы ни ломали головы надъ этимъ интереснымъ вопросомъ, но такъ и не могли разрѣшить его.
III.
Пенангъ.
править
Мы теперь шли къ Пенангу, этому царству пальмъ. Къ сожалѣнію, на пути мы подверглись очень сильному шквалу, лишившему насъ возможности остаться на палубѣ и полюбоваться на предшествующіе этому городу пальмовые лѣса, покрывающіе съ обѣихъ сторонъ холмистые берега. А только что миновалъ шквалъ и мы вновь выползли было изъ своихъ каютъ наверхъ, стало темнѣть. Ночевали мы у самой пристани, въ чемъ-то въ родѣ караванъ-сарая, биткомъ набитаго шумнымъ торговымъ людомъ. Шумъ и гамъ были тамъ невообразимые, такъ что намъ едва удалось заснуть далеко за полночь.
Мы воображали, что очутились на самомъ краю цивилизаціи и ничего въ Пенангѣ не увидимъ, кромѣ пальмъ съ разбросанными подъ ними хижинками самаго примитивнаго устройства, но оказалось, что мы очень ошиблись: городъ состоитъ изъ расположенныхъ правильными рядами красивыхъ, большею частью двухъэтажныхъ домовъ, пестрящихъ вывѣсками торговыхъ и другихъ заведеній. По довольно прямымъ и широкимъ улицамъ передвигаются въ «рикшахъ», маленькихъ повозкахъ, великолѣпно расписанныхъ лаковыми красками фигурами драконовъ, лошадей, птицъ, бабочекъ и т. п. Дышла этихъ «рикшъ», въ которыя впрягаются не лошади, а люди — преимущественно «кули» (рабочіе, вообще люди низшаго класса), — сдѣланы изъ чернаго дерева съ металлическою обивкою на концахъ, и притомъ такъ прочно, что кули сидятъ на нихъ въ ожиданіи сѣдоковъ.
Я воспользовался одной изъ этихъ хорошенькихъ «рикшъ», чтобы осмотрѣть городъ. Кули наперебой предлагали свои услуги. Тотъ, котораго я выбралъ, радостно улыбнулся, хлопотливо усадилъ меня и, кое-какъ понявъ, что мнѣ нужно видѣть, потащилъ меня по главнымъ улицамъ. Мѣстами, рядомъ съ домами въ чисто-китайскомъ стилѣ, покрытыми рѣзьбою, раскрашенною въ ярко-красный и черные цвѣта, чередующіеся съ густого позолотою, ютятся крохотныя хижинки, утопающія въ зелени кротоновъ, водящихся тутъ во всѣхъ видахъ, начиная съ самаго мелкаго и кончая крупными, древовидными. Надъ дверями китайскихъ домовъ, изъ-за которыхъ выглядываютъ образцово содержимые садики, красуются огромные цвѣтные фонари разныхъ родовъ.
Кули объяснилъ мнѣ, что миляхъ въ пяти отъ Пенанга находятся водопады, и я попросилъ его везти меня къ нимъ. Весело кивнувъ головою, онъ свернулъ въ переулокъ, съ обѣихъ сторонъ обставленный домиками на сваяхъ, полускрытыми въ тѣни исполинскихъ кокосовыхъ пальмъ, гнувшихся подъ тяжестью молодыхъ еще не зрѣлыхъ плодовъ.
Въ неподвижномъ жаркомъ воздухѣ разливается крѣпкій ароматъ окружающей густой растительности. Птицы задаютъ веселый концертъ, суетливо носясь въ воздухѣ или перепархивая по роскошной листвѣ. Вдалекѣ гремитъ громъ, и на горизонтъ медленно всползаетъ темная туча. Я былъ бы радъ, если бы гроза разразилась надъ моей головою, съ тѣмъ условіемъ, чтобы она сопровождалась хорошимъ ливнемъ, послѣ котораго освѣжился бы воздухъ. Но, кажется, пройдетъ стороною. Жара такая, что я начинаю впадать въ состояніе, близкое къ спячкѣ, чему не мало способствуетъ мѣрное движеніе «рикши»; кули везутъ великолѣпно, съ удивительною ловкостью избѣгая всего, что могло бы привести повозку въ неравномѣрное движеніе. Вообще эти кули — замѣчательный народъ. Всегда услужливые, добросовѣстные, покорные и благодарные за мягкое обращеніе и лишнюю монетку при расчетѣ. Впрочемъ, можетъ-быть, они и не всѣ такіе, но что касается меня, то другихъ не встрѣчалъ.
Водопады оказались нѣсколькими неважными струями воды, падающими внизъ въ широкій бассейнъ съ довольно высокаго, поднимающагося уступами чернаго утеса, расположеннаго въ образцовомъ ботаническомъ саду. Кто устроилъ этотъ садъ и кто его содержитъ въ такомъ порядкѣ — этого я такъ и не могъ узнать; думаю, что кто-нибудь изъ мѣстныхъ богачей-китайцевъ. Садъ полонъ рѣдкихъ растеній. Но я въ своей полудремотѣ, такой же точно, какая одолѣвала меня въ первый день на пароходѣ, ничего путемъ не разсмотрѣлъ, а потому и не запомнилъ. Сидя на широкой дерновой скамьѣ у самаго водопада, — тамъ, гдѣ аккуратно высѣченныя въ утесѣ ступени ведутъ на его зубчатую вершину, я совсѣмъ было заснулъ подъ шумъ воды. Только громкій говоръ другихъ, тоже пріѣхавшихъ сюда въ «рикшахъ» пассажировъ, заставилъ меня очнуться и даже почувствовать аппетитъ.
Когда я заявилъ Джойгу — такъ звали моего кули — о своемъ желаніи закусить, онъ съ такою радостью закивалъ головою, точно я сказалъ ему что-нибудь особенно для него пріятное. Подвязавъ потуже свою длинную шелковистую косу, настоящую, а не фальшивую, какъ у многихъ китайцевъ, онъ снова бережно усадилъ меня въ свою игрушечную, хотя крѣпкую и устойчивую повозку и помчалъ меня къ мѣстному ресторану, находившемуся тутъ же въ саду. Тамъ меня накормили молодою курицей, начиненной лукомъ и разными другими пряностями и подъ такимъ же прянымъ соусомъ. На закуску дали небольшой, но довольно порядочный на вкусъ ананасъ.
Послѣ этого я захотѣлъ еще больше спать и попросилъ у содержателя ресторана, тучнаго китайскаго купца съ едва замѣтными въ косыхъ разрѣзахъ свиными глазами, позволенія полежать у него на верандѣ, въ тѣни парусиноваго навѣса. Онъ разрѣшилъ, и я тотчасъ же улегся въ длинномъ плетеномъ индійскомъ креслѣ. Съ наслажденіемъ потянувшись, я тутъ же погрузился въ сладкій сонъ.
Хорошо, что я предупредилъ своего Джонга, чтобы онъ разбудилъ меня, когда будетъ пора вернуться на пароходъ, иначе я бы проспалъ, такъ сказать, свой билетъ, взятый до Сингапура. Нашъ пароходикъ, хотя и былъ приспособленъ лишь для побережнаго плаванія, но ходилъ иногда и далеко, что было очень удобно для людей, избѣгающихъ частыхъ пересадокъ, какъ, напримѣръ, я.
Джонѣ разбудилъ меня, когда я только что началъ было видѣть какой-то запутанный сонъ объ индійскихъ дворцахъ со всѣми ихъ тайнами и драмами. Такъ какъ этотъ сонъ угрожалъ принять кошмарный характеръ, то я былъ очень радъ, что избавился отъ него. Оказалось, что изъ всѣхъ высадившихся пассажировъ вернулся одинъ я. Остальные, какъ я случайно узнать послѣ, встрѣтившись съ однимъ изъ нихъ въ Китаѣ, соблазнились театромъ въ Пенангѣ, гдѣ въ тотъ день шло какое-то необыкновенное представленіе, и остались тамъ.
ПО ПУТИ ВЪ КИТАЙ.
правитьI.
Сингапуръ.
править
— Увѣряю васъ, сэръ, такой жары давно уже не было въ Сингапурѣ. Положимъ, мартъ всегда считается здѣсь самымъ жаркимъ мѣсяцемъ, но въ нынѣшнемъ году онъ въ этомъ отношеніи превзошелъ всякую мѣру, — говорилъ мнѣ полковникъ-англичанинъ, съ которымъ я познакомился въ этомъ городѣ.
И дѣйствительно, жара была прямо удручающая, и странно, въ Индіи, во все время моего пребыванія въ ней, тоже царилъ зной, но я почему-то не такъ его чувствовалъ, какъ здѣсь, на границѣ Китая, и не впадалъ подъ его вліяніемъ въ такое страшное умственное и физическое разслабленіе, какъ здѣсь. Можетъ-быть, это слѣдуетъ приписать продолжительности воздѣйствія, хотя принято думать, наоборотъ, что какое-нибудь неудобство всегда переносится труднѣе въ самомъ началѣ, а потомъ ужъ къ нему мало-по-малу привыкаютъ.
Но такъ ли или иначе, а въ Сингапурѣ я положительно таялъ отъ жары. Даже ночью не было облегченія отъ этой томящей жары и духоты. Сонъ былъ тяжелымъ, свинцовымъ, не освѣжающимъ. Какимъ съ вечера я ложился размореннымъ, обезсиленнымъ, такимъ вставалъ и утромъ.
Сингапуръ очень оживленный городъ. На улицахъ такая же толкотня, какъ въ европейскихъ и американскихъ промышленныхъ центрахъ: чуть не доглядите, какъ тутъ же очутитесь, благодаря поспѣшной бѣготнѣ публики, въ водосточной канавѣ. Это свидѣтельствуетъ о существованіи въ городѣ промышленной лихорадки.
Преобладающимъ элементомъ населенія здѣсь является китайскій; онъ только, такъ сказать, прошпигованъ малайскимъ и европейскимъ. Представителями послѣдняго оказываются, главнымъ образомъ, англичане и голландцы. Французовъ и нѣмцевъ въ сравненіи съ ними пока еще мало, да, пожалуй, такъ и останется: гдѣ возьмутъ верхъ сыны Альбіона, тамъ ужъ мало мѣста для другихъ народностей.
Я попалъ въ отель Раффля, гдѣ столъ настолько же хорошъ, насколько плохи помѣщенія для постояльцевъ. Вообще совѣтую туриатамъ питаться у Раффля, а жить въ «Европейской гостиницѣ». Но не смущайтесь появленіемъ въ общей залѣ этой гостиницы голландскихъ дамъ въ… спальныхъ капотахъ. Безъ шутокъ, эти милыя дамы, отличающіяся и въ другихъ отношеніяхъ феноменальною безцеремонностью, публично показываются въ такихъ нарядахъ, какіе дамами другихъ народностей принято носить развѣ только въ самомъ тѣсномъ домашнемъ кругу. Дома же, говорятъ, дебелыя дочери Нидерландскихъ болотъ ходятъ въ еще болѣе откровенныхъ костюмахъ, и если вы нечаянно застанете ихъ въ такомъ «райскомъ» видѣ, онѣ нисколько этимъ не смущаются. Поэтому не смущайтесь и вы.
За столомъ предсѣдательствуютъ, разумѣется, англичане. Бесѣда ихъ вертится преимущественно вокругъ темы ихъ растущаго «вліянія» на Востокѣ и плановъ насчетъ расширенія этого «вліянія» въ будущемъ. Послушать ихъ, такъ лѣтъ черезъ десять, самое большее — двадцать, весь Индо-Китай окажется въ ихъ полномъ распоряженіи, а затѣмъ — одинъ лишь шагъ и до самого замкнутаго въ его тысячелѣтней неподвижности Китая.
Въ области захвата англійская фантазія дѣйствительно не знаетъ границъ, но какъ бы трезвая дѣйствительность въ одинъ прекрасный день не принесла горькаго разочарованія этой фантазіи. Востокъ хоть и терпѣливъ, но извѣстно, что за большимъ терпѣніемъ часто слѣдуютъ и большія вспышки, если черезчуръ имъ злоупотребляютъ… Впрочемъ, забираться въ политику лучше не будемъ.
Если меня удивляло, что въ маленькомъ Пенангѣ существуетъ ботаническій садъ, то въ людномъ и богатомъ Сингапурѣ существованіе такого сада я нашелъ вполнѣ естественнымъ. И я бывалъ въ немъ довольно часто; сталъ бы бывать и еще чаще, если бы только онъ съ утра до ночи не былъ черезчуръ набитъ публикою: утромъ цѣлыя арміи нянекъ съ дѣтьми заполняютъ всѣ его углы, днемъ къ нимъ присоединяются дѣвицы, дамы и мальчики-подростки, а по вечерамъ туда набиваются всѣхъ сортовъ кавалеры, цвѣтныхъ и бѣлыхъ, военныхъ и гражданскихъ разновидностей. Это единственное въ городѣ мѣсто гулянья, поэтому въ немъ, несмотря на обширность, всегда такъ и тѣсно.
Въ этомъ саду есть оранжерея, наполненная орхидеями, требующими, какъ извѣстно, особенно высокой температуры; но мнѣ казалось, что здѣсь и подъ открытымъ воздухомъ ничуть не свѣжѣе, чѣмъ подъ тонкою деревянною дранью, которою покрыта оранжерея.
Изнывая отъ жары, еле ползу подъ великолѣпною растительностью Маниллы, Филиппинскихъ острововъ и тропической Африки; вдыхаю одуряющій, но очень пріятный ароматъ огромныхъ, точно слѣпленныхъ изъ прозрачнаго бѣлаго воска цвѣтовъ, и Богъ вѣсть что бы далъ за хорошую бурю умѣренныхъ странъ, которая разогнала бы эту, доводящую до полнаго изнеможенія, духоту.
Чувствуя, что меня начинаетъ трепать лихорадка, отъ которой здѣсь такъ много умираетъ людей, хотя объ этомъ и не принято говорить, я, по своему обыкновенію, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, сразу распростился и съ Сингапуромъ, какъ раньше съ другими городами, и сѣлъ на причалившій къ мѣстной пристани пароходъ «Навабъ», совершающій рейсы между Бомбеемъ и Гонконгомъ.
«Навабъ» оказался биткомъ набитымъ пассажирами, хотя, какъ я слышалъ, въ это время года ихъ обыкновенно бываетъ очень мало на этой линіи. Дѣло объяснялось тѣмъ, что возлѣ Коломбо было столкновеніе двухъ другихъ пароходовъ. Одинъ изъ нихъ пошелъ ко дну, послѣ того какъ его пассажиры были взяты на бортъ подоспѣвшимъ во-время «Навабомъ», Разсказывая мнѣ это, капитанъ добавилъ:
— Я приготовился къ тому, что у меня будетъ не болѣе двухъ-трехъ десятковъ пассажировъ, а тутъ вдругъ Господь послалъ мнѣ сразу цѣлыхъ полтораста. Хорошо еще, что вмѣстительность «Наваба» допускаетъ такое количество, но буфетъ по отношенію къ такой неожиданной массѣ ртовъ былъ положительно пустъ, и мнѣ пришлось порядочно похлопотать, чтобы хоть кое-какъ накормить и напоить всѣхъ до первой большой стоянки.
Въ числѣ пассажировъ было десятка три дамъ. Слава Богу, что не больше! И эти тридцать представительницъ прекраснаго пола своими прихотями, нетерпѣливостью, придирчивостью и требовательностью довели несчастную каютную служанку, кроткую, усердную и проворную уроженку одного изъ малайскихъ острововъ, до состоянія полнаго обалдѣнія. Боюсь, что она не дотянетъ до конца рейса, а если какимъ-нибудь чудомъ и дотянетъ, то очень удивлюсь, если она тотчасъ же не попроситъ у капитана расчета или не сбѣжитъ отъ него, если связана контрактомъ. Я бы, по крайней мѣрѣ, будучи на ея мѣстѣ, обязательно сдѣлалъ то или другое, смотря по обстоятельствамъ.
Вообще наши современныя дамы — не въ обиду имъ будь сказано — съ каждымъ новымъ шагомъ «цивилизаціи» становятся все болѣе и болѣе несносными, потому что съ каждымъ этимъ шагомъ онѣ отступаютъ все дальше и дальше въ сторону отъ естественности и милой простодушности, придававшихъ такую прелесть прежней женщинѣ.
Въ несносности съ дамами нашихъ дней могутъ поспорить развѣ только американскіе подростки, въ особенности помѣсь нѣмецко-еврейскаго типа. Такихъ субъектовъ на борту «Наваба» тоже было не мало, и они порядкомъ взбудоражили мою печень. Между прочимъ, одинъ изъ нихъ, по имени Альбертъ, подающій надежды еще болѣе «развиться» въ будущемъ, юноша, на видъ, лѣтъ 15, отличался прямо чудовищностью своей «цивилизованности» по послѣднему образцу «свободнаго» воспитанія. Я былъ прямо пораженъ, когда узналъ, что этому милому гражданину Соединенныхъ Штатовъ всего десятый годъ. Вытянувшійся въ длину, сухой какъ палка, съ подозрительными тѣнями подъ глазами и оттянутыми книзу углами тонкихъ безкровныхъ губъ, онъ производилъ впечатлѣніе, по крайней мѣрѣ, пятнадцатилѣтняго, какимъ я было и опредѣлилъ его на первый взглядъ. Можно было бы, пожалуй, дать ему и больше лѣгь, если бы на его лицѣ не сохранилось еще слѣдовъ того «пуха», которымъ отличается дѣтство. Кстати сказать, онъ страшно обижался, когда ему намекали на его еще младенческіе годы, шедшіе въ прямой разрѣзъ съ его общимъ видомъ и поведеніемъ.
Онъ путешествовалъ уже третій годъ вмѣстѣ съ своей мамашей, расплывшейся дамой неопредѣленнаго возраста, чуть не молящеюся на своего ненагляднаго сынка. Побывалъ ужъ въ Константинополѣ, въ Триполи и въ Испаніи. Тридцать дной провелъ на лошади и столько же ночей — въ походной палаткѣ. Вообще уже поосмотрѣлся на свѣтѣ. Но ничего изъ этого не вынесъ, кромѣ страшной самомнительности. Онъ почти цѣлые дни проводитъ въ курительной каютѣ, когда не сидитъ въ столовой или не пристаетъ къ пассажирамъ съ билетами на разныя лоттереи, устраиваемыя компаніей его товарищей, видящихъ въ немъ нѣчто въ родѣ своего вождя, хотя между ними есть постарше его годами, если и не опытомъ.
Мужская часть пассажировъ отличалась разнохарактерностью. Были дѣльцы изъ Южной Африки; американскіе финансисты, въ своихъ рѣчахъ такъ и сыпавшіе сотнями тысячъ долларовъ; консулы изъ дальнихъ китайскихъ портовыхъ городовъ и вмѣстѣ съ тѣмъ пайщики или прямо владѣльцы судоходныхъ предпріятій; было съ десятокъ толстыхъ флегматичныхъ голландскихъ купцовъ, не вынимавшихъ трубки изо рта и глядѣвшихъ на все такими глазами, точно ихъ окружала одна пустота. Былъ одинъ костлявый шотландецъ, съ таинственнымъ видомъ спрашивавшій меня, что собственно означаетъ теософія, и вѣрно ли, что въ Тибетѣ много оккультистовъ, знающихъ тайну поднятія себя на воздухъ одними внутренними усиліями. Былъ молодой миссіонеръ изъ Лондона, уже побывавшій въ Индіи, гдѣ встрѣтилъ очень холодный пріемъ, почему теперь пробирается въ Небесную имперію, въ надеждѣ, что тамъ окажутся къ нему радушнѣе и воспріимчивѣе къ несомому имъ святому ученію. Были и… Но мало ли съ кѣмъ приходится встрѣчаться въ пути, и стоитъ ли о всѣхъ упоминать?
Оставивъ въ покоѣ своихъ спутниковъ, скажу, что совѣтую каждому путешествующему по китайскимъ морямъ запасаться фланелевымъ бѣльемъ и всегда имѣть подъ рукою. Очень часто случается, что палящій зной, прожигавшій васъ до мозга костей, вдругъ смѣняется сырымъ, холоднымъ чистосѣвернымъ туманомъ. Такъ было и въ то время, когда я находился на «Навабѣ». Вечеромъ вдругъ сдѣлалось очень холодно, а ночью я бы, кажется, прямо замерзъ, если бы не облекся передъ отходомъ ко сну въ каютѣ во фланель, которую всегда таскаю съ собою на всякій случай. Утромъ стало опять жарко, скорѣе даже парко, и я увидѣлъ себя совсѣмъ въ новомъ мірѣ, гдѣ-то въ родѣ между землею и небомъ. Море сдѣлалось словно стекляннымъ… т.-е. стало походить на расплавленное закопченное стекло. Въ сизомъ туманѣ смутно виднѣлись красновато-сѣрые берега острововъ.
Мы приближались къ Гонконгу и вокругъ насъ уже заплясала цѣлая стая джонокъ, съ которыхъ намъ что-то кричали и показывали, но за густымъ пологомъ тумана ничего путемъ не было ни видно ни слышно. Мнѣ было очень досадно. Путеводитель говоритъ, что гонконгскій рейдъ самый красивый въ мірѣ, а тутъ за какія-нибудь двѣсти ярдовъ ровно ничего нельзя было различить. Между тѣмъ джонки вдругъ куда-то скрылись, и нашъ стонущій и пыхтящій пароходъ точно ощупью пробирался сквозь окружающую мглу.
Но черезъ нѣсколько времени мы снова очутились среди пестрой флотиліи плоскодонныхъ судовъ. Оттуда намъ опять что-то кричали и на что-то указывали. У всѣхъ этихъ галдѣвшихъ на своемъ непонятномъ гортанномъ языкѣ людей на спинѣ болтались длинныя и тяжелыя косы… Впрочемъ, виноватъ, были и коротенькіе «крысиные хвостики». Это, кажется, смотря по состоянію.
II.
Гонконгъ.
править
Я остановился въ отелѣ «Викторія», на набережной. Прямо подъ балкончикомъ моей комнаты находится пристань, со всѣхъ сторонъ сплошь обставленная судами разныхъ странъ. Особенно много американскихъ и индо-британскихъ. Видъ послѣднихъ заставилъ мое патріотическое сердце напыжиться отъ гордости.
Вдругъ въ коридорѣ передъ моимъ номеромъ раздаются чьи-то быстрые шаги и слышатся женскіе голоса, одинъ громкій, самоувѣренный, другой — тихій, скромный. Дверь въ номеръ съ шумомъ распахивается и на порогѣ появляется фигура рослой, но худой какъ щепка дамы, въ сѣромъ дорожномъ костюмѣ. Отталкивая испуганно увѣряющую ее служанку, что этотъ номеръ занятъ, дама подлетаетъ ко мнѣ почти въ упоръ и однимъ духомъ выпаливаетъ на плохомъ англійскомъ языкѣ:
— Занятъ?.. Такъ найдемъ и не занятый. Но отчего же приличной леди не объяснить приличному джентльмену, что она уже видѣла его на пароходѣ, но не могла тамъ познакомиться съ нимъ то отъ жары, то отъ холода?.. Теперь я пришла въ себя и спѣшу увѣрить васъ, сэръ, что я въ восторгѣ отъ господъ корреспондентовъ, къ которымъ, какъ мнѣ говорили, принадлежите и вы, и что я могла бы доставить вамъ интересный матеріалъ для вашихъ корреспонденцій, такъ какъ я объѣхала полсвѣта, все видѣла и все могу разсказать… Теперь я направляюсь въ Шанхай и Пекинъ, а раньше была въ Молдавіи, Россіи, Бейрутѣ, Персіи, въ Коломбо, Дели, Даккѣ, Бенаресѣ, Аллахабадѣ, Сингапурѣ, Пенангѣ… Была разъ уже и здѣсь и въ Кантонѣ. Я кроатка и очень люблю путешествовать. Побываю и въ Америкѣ, а быть-можетъ, и въ Исландіи. Я вдова. Мужъ мой давно умеръ… Мнѣ скучно, и я развлекаюсь путешествіями. Чѣмъ же еще прикажете развлекаться леди среднихъ лѣтъ съ вполнѣ независимымъ состояніемъ… Вы долго здѣсь пробудете, сэръ?
Я до такой степени былъ ошеломленъ этой живою говорильною машиною, что стоялъ какъ истуканъ, и въ отвѣтъ на ея вопросъ сказалъ, должно-быть, что-то очень несуразное, потому что болѣе чѣмъ не прекрасная кроатка сверкнула на меня съ высоты своего роста злобнымъ взглядомъ своихъ зеленоватыхъ глазъ и, прошипѣвъ: «Ахъ, я не знала, что вы такой невѣжа!» повернулась на каблукахъ и скрылась, хлопнувъ дверью на весь домъ.
«Вотъ такъ особа прекраснаго пола! — невольно воскликнулъ я, когда пришелъ въ себя отъ этого явленія. — Жаль, что я не ярмарочный балаганщикъ съ театромъ для маріонетокъ: непремѣнно сдѣлалъ бы эту „леди“ героиней какой-нибудь забавной пьесы въ народномъ вкусѣ…»
Улицы Гонконга вполнѣ напоминаютъ лондонскія: та же липкая грязь, проникающая сквозь самую плотную обувь, тотъ же шумъ безпрерывно движущихся колесъ «рикшей», то же многолюдіе. Холодный дождь и вѣтеръ пронизываютъ до костей — прямая противоположность тому, на что я такъ жаловался въ Пенангѣ и Сингапурѣ. Будь это порывами, среди сухого, палящаго зноя, какой изводилъ меня тамъ, — ничего лучшаго нельзя было бы и желать. Но все одно и то же цѣлый день — это ужъ лишнее.
Положимъ, благодаря здѣшней «свѣжести», тутъ гораздо болѣе культурнаго элемента, чѣмъ въ Сингапурѣ. Главныя улицы красуются высокими домами съ колоннадами и широкими верандами. Вездѣ проведенъ газъ. Европейскіе магазины щеголяютъ огромными зеркальными окнами, стоимость которыхъ, кстати сказать, цѣликомъ отражается на цѣнахъ, запрашиваемыхъ въ этихъ магазинахъ.
Почти всѣ здѣшнія улицы идутъ уступами то поднимаясь, то опускаясь по холмамъ. Вездѣ вымощено, но ужасно грязно. Даже центральная часть города не представляетъ въ этомъ отношеніи исключенія: не успѣетъ подсохнуть, какъ, смотришь, опять сырость и слякоть. Но кули привыкли къ этому и такъ ловко маневрируютъ по грязи, что вы, сидя въ «рикшѣ», почти не чувствуете никакихъ неудобствъ.
Вперемежку съ европейскими вывѣсками красуются огненнокрасныя и золотыя вывѣски туземцевъ. По большей части рядомъ съ ихъ письменами имѣется надпись на англійскомъ языкѣ.
Я обошелъ весь рядъ мѣстныхъ магазиновъ, и вездѣ есть что-нибудь привлекающее вашъ взглядъ: покрытая блестящимъ лакомъ рѣзьба вокругъ потолка, какая-нибудь раззолоченная фигурка на стойкѣ, вообще что-нибудь вычурное, оригинальное и своеобразно красивое. Вотъ, напримѣръ, изъ угла яркокрасной стѣны выглядываетъ группа блестящихъ черныхъ чертенятъ, тѣсно и въ самыхъ карикатурныхъ позахъ прижавшихся другъ къ другу. При ближайшемъ разсмотрѣніи оказывается, это это маленькое чудо китайской изобрѣтательности и юмористики сверчено изъ простыхъ веревочныхъ обрывковъ, покрытыхъ лакомъ. И что ни возьмете, на что ни взглянете, — все сдѣлано съ изумительною аккуратностью и точностью. Я никогда не видалъ ни одного китайскаго предмета, который не былъ бы совершенствомъ въ своемъ родѣ. Все выработано, составлено, пригнано математически вѣрно. Каждая вещь вполнѣ соотвѣтствуетъ своему назначенію, и вамъ нечего опасаться, что она при первомъ же употребленіи сломается или будетъ невѣрно дѣйствовать, если это что-нибудь такое, что должно отпираться, складываться, вытягиваться и т. п. Поглядите, напримѣръ, какъ ровно выдвигаются и задвигаются ящички походныхъ нессесеровъ, шкатулокъ и пр., какъ тамъ все плотно и аккуратно пригнано одно къ другому и какъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, изящно и красиво. Возьмите китайскую линейку и, какъ хотите, разглядывайте ее, хоть въ микроскопъ, вы не найдете въ ней ни малѣйшаго недостатка: ни шероховатости, ни зазубринки, ничего кривого, косого, неровнаго. Сравните съ нею линейку европейскаго издѣлія, и вы удивитесь, какая окажется огромная разница въ пользу китайскаго.
А ихъ вышитыя шелковыя ткани, ихъ тончайшей работы ажурныя бездѣлушки изъ слоновой кости, черепахи, дерева, серебра и золота — это прямо что-то изумительное по оригинальности замысла и нѣжности выполненія! Смотришь и недоумѣваешь, какъ это могло быть сдѣлано и сколько на это потрачено труда и времени, особенно, когда знаешь, что въ Китаѣ все это дѣлается руками, а не машинами!
Посмотрите, какъ хороши всѣ эти лакированные и выложенные перламутровыми фигурами баульчики, шкатулочки, чайницы, письменные приборы; эти прелестныя, плетеныя изъ тростника, прутьевъ, травы, бечевокъ и Богъ вѣсть еще изъ чего, раскрашенныя или позолоченныя корзины и корзиночки всевозможныхъ формъ и величинъ. А цѣлыя сценки изъ жизни и природы, вырѣзанныя изъ дерева, кости, рога, мягкаго камня — это прямо чудеса! Вотъ вырѣзанная изъ слоновой кости картинка: крохотный мальчуганъ усиливается взобраться на спину лежащаго вола, добродушно глядящаго на него съ боку, — ни одной неточности ни одного фальшиваго штриха. А вотъ и другая сценка: женщину съ ребенкомъ треплетъ буря. Развѣвающіеся волосы и складки одежды, испуганное выраженіе лица матери, крѣпко прижавшей къ груди ребенка, котораго буря вырываетъ у нея изъ рукъ, смутный ужасъ въ глазахъ малютки, вся поза женщины, сопротивляющаяся въ своемъ движеніи напору вѣтра — все это художественно вѣрно передано рѣзцомъ по дереву…
Впрочемъ, если описать все, что я видѣлъ въ такомъ родѣ только въ нѣсколькихъ магазинахъ Гонконга, и то выйдетъ объемистая книга. Даже бѣглое перечисленіе предметовъ одной небольшой лавочки заняло бы нѣсколько страницъ.
— Развѣ тутъ что-нибудь не нравится сэру? — на ломаномъ англійскомъ языкѣ спрашиваетъ меня хозяинъ лавочки, почтенный желтолицый, косоглазый китаецъ, съ огромною косою и въ благоухающей одеждѣ изъ шелка-сырца.
Набивая себѣ черешневую трубку съ нефритовымъ наконечникомъ душистымъ табакомъ, заключающимся въ зеленомъ сафьяновомъ кисетѣ съ передвижнымъ кольцомъ изъ блестящаго халцедона, онъ смотритъ, какъ я перебираю груду различныхъ художественныхъ вещичекъ и не знаю, на чемъ остановиться. Китаецъ сидитъ на рѣзномъ складномъ стулѣ передъ блестящею какъ зеркало лакированною желтою стойкою. Передъ нимъ лежитъ аккуратно переплетенная записная книга и стоитъ хорошенькая фарфоровая подставка съ баночкою, до половины наполненною черною тушью; на подставкѣ нѣсколько опрятныхъ кисточекъ. Съ боку — темно-коричневые деревянные счеты, съ художественно-выточенными костяшками на блестящихъ мѣдныхъ спицахъ. Записи въ книгѣ такъ же аккуратно вырисованы, какъ это дѣлалось предками китайца въ теченіе многихъ вѣковъ.
— Въ томъ-то и дѣло, — отвѣчаю я, — мнѣ нравится рѣшительно все, что я у васъ вижу, поэтому и затрудняюсь выборомъ.
Я знаю, что этимъ откровеннымъ признаніемъ заставлю китайца запросить съ меня за свой товаръ вдесятеро. Но это меня нисколько не смущаетъ, потому что я привыкъ торговаться уже въ Индіи, въ которой родился и выросъ и которую объѣздилъ вдоль и поперекъ.
Выхожу изъ этой лавки, нагруженный цѣлою массою покупокъ, и на улицѣ сталкиваюсь съ тѣмъ нѣмецкимъ профессоромъ-астрономомъ, съ которымъ плылъ вмѣстѣ до Рангуна. Обрадовались другъ другу. Оказывается, что онъ попалъ въ Гонконгъ еще за день до меня, разочаровавшись въ своихъ друзьяхъ въ Рангунѣ, у которыхъ разсчитывалъ прогостить, по крайней мѣрѣ, съ недѣлю. Говоритъ, нарочно поспѣшилъ сюда, въ надеждѣ догнать меня, зная, что я хотѣлъ пробыть здѣсь дня два. Остановился въ отелѣ «Дракона». Я приглашаю его къ себѣ въ отель «Викторію». Съ удовольствіемъ соглашается. Вообще мы уговариваемся продолжать съ этого дня наше путешествіе вмѣстѣ.
— Удивительнѣйшій тутъ народъ, — говоритъ профессоръ, пробираясь рядомъ со мною черезъ грязную улицу на другую сторону. — Работоспособность, аккуратность — прямо ошеломляющія. При этомъ такая умѣренность въ ѣдѣ и питьѣ, что только недоумѣваешь, откуда они берутъ силу для такой дѣятельности. Притомъ и спятъ-то мало, работая чуть не круглыя сутки… Только грязь тутъ на улицахъ не вяжется со всѣмъ остальнымъ. Впрочемъ, мнѣ уже разъяснили, что она бываетъ лишь въ періоды дождей, когда съ нею нѣтъ никакого сладу. А въ сухую погоду, говорятъ, здѣсь такъ же чисто, какъ въ ихъ лакированныхъ ящичкахъ и домахъ…. Да, удивительный народъ. Благодаря своему трудолюбію, точности и кропотливости онъ когда-нибудь завладѣетъ всѣмъ міромъ.
Подтвержду слова профессора. Ни въ Пенангѣ, ни въ Сингапурѣ, ни, наконецъ, здѣсь, въ Гонконгѣ, я не видѣлъ ни одного китайца, спящаго днемъ. Никогда не видѣлъ и не вижу также зѣвакъ и праздношатающихся на улицахъ. Всѣ здѣсь ходятъ по улицамъ только съ опредѣленною цѣлью, хотя бы даже съ чисто лишь воровскою, что тутъ не рѣдкость. Почему китаецъ такъ дѣятеленъ и откуда у него такая любовь къ искусству? Вѣдь онъ такой же сынъ Востока, какъ и индусъ, а какая между ними огромная разница! Особенно велико его пристрастіе къ издѣлію красивыхъ мелочей и бездѣлушекъ. Должно-быть, у сыновъ Небесной имперіи это сидитъ въ крови. Я видѣлъ, между прочимъ, лошадку, сдѣланную пятилѣтнимъ мальчикомъ на улицѣ изъ гороховой шелухи и обгорѣлыхъ спичекъ, и былъ прямо пораженъ ярко выраженною художественностью этого произведенія ребенка изъ такого примитивнаго матеріала. И много въ такомъ родѣ я могъ бы поразсказать.
А какая добросовѣстность со стороны туземныхъ слугъ въ гостиницахъ! Такъ, напримѣръ, я ни разу нн снималъ своей обуви безъ того, чтобы она не была тотчасъ же вычищена коридорнымъ. И я убѣдился, что онъ дѣлалъ это вовсе не въ ожиданіи лишнихъ «чаевыхъ», а просто потому, что не можетъ не сдѣлать того, къ чему приставленъ.
Начало апрѣля, а мы съ профессоромъ грѣемся передъ пылающимъ каминомъ, въ ожиданіи, когда, наконецъ, окончится дождь и разсѣется нависшій надъ городомъ туманъ. Но намъ говорятъ, что все это протянется вплоть до сентября. Очень досадно. Значитъ, придется убраться отсюда, такъ и не увидѣвъ Гонконга въ ясный солнечный день, когда онъ долженъ быть очень красивъ.
Пока что, мы сидимъ и толкуемъ о томъ, что Англія напрасно потратила столько труда на завоеваніе Индіи, когда ей лучше было бы стараться овладѣть Китаемъ.
— Ну, съ Китаемъ ей пришлось бы побольше повозиться, чѣмъ съ Индіей, — замѣтилъ мой собесѣдникъ, добродушно хлопнувъ меня по колѣну. — Китайцы будутъ поживѣе да, пожалуй, и похитрѣе, не говоря ужъ о присущемъ имъ терпѣніи, настойчивости и упорствѣ…
Сознаю, что почтенный профессоръ правъ.
Сильно заинтересовавшись Гонконгомъ, какъ особенно яркимъ выразителемъ китайской жизни, мы съ профессоромъ провели въ немъ около двухъ недѣль и, закутанные въ непромокаемые плащи, такъ сказать, «дѣлали оппозицію» несносной погодѣ, храбро разъѣзжая въ «рикшахъ» по городу и его окрестностямъ.
Гонконгъ (по-китайски, Гіангъ-Кіангъ) въ общемъ вполнѣ благоустроенный городъ. Въ немъ есть дома, построенные изъ гранита. Трещины прибрежныхъ утесовъ, увѣнчанныхъ зданіями, залиты портландскимъ цементомъ. Имѣется огромный докъ. Насъ удивляло, откуда беретъ городъ средства на такія сооруженія. Вѣдь все это стоитъ очень недешево. Наше недоумѣніе разрѣшилъ одинъ изъ мѣстныхъ «таипановъ» (какъ здѣсь называютъ собственниковъ англійскихъ торговыхъ фирмъ).
— Это все плоды нашихъ трудовъ и стараній, — отвѣтилъ на наши разспросы этотъ типичный британецъ, владѣлецъ нѣсколькихъ судовъ, пристаней, рудниковъ, домовъ и многаго иного. — Безъ насъ здѣсь не было бы ничего, кромѣ деревянныхъ домиковъ, деревянной настилки по бокамъ улицъ да неважной пристани для джонокъ. Все, что вы здѣсь видите, оживили мы нашими акціонерными компаніями, въ которыя втянули и туземцевъ, прививъ имъ вкусъ къ деньгамъ. Вотъ, смотрите, какая у насъ тутъ идетъ работа, и какъ она прибыльна.
Онъ показалъ намъ длинный списокъ всевозможныхъ товариществъ и компаній, акціи которыхъ стояли очень хорошо
— Въ настоящее время тутъ трудно найти осѣдлаго человѣка, который не имѣлъ бы хоть два-три пая въ какой-нибудь компаніи. Здѣсь теперь все ведется на паяхъ, начиная съ молочной фермы и кончая самыми грандіозными предпріятіями. Сначала намъ трудно было ухватиться за что-нибудь, а теперь мы не можемъ жаловаться.
И онъ самодовольно разсмѣялся, хлопая себя по боковому карману.
Гонконгъ — городъ очень холмистый. Почва въ изобиліи производитъ древовидные папоротники, бамбукъ и азаліи. Не будь этого отвратительнаго тумана, такъ ревниво все скрывающаго отъ нашихъ глазъ, видъ со взморья на городъ былъ бы, навѣрное, восхитительный.
Мы съ профессоромъ сѣли въ вагонъ проволочнаго трамвая, поднимающагося вверхъ подъ угломъ въ 65 градусовъ. Мчимся чуть не головою внизъ. Ощущеніе не изъ особенно пріятныхъ для тѣхъ, кто не обладаетъ достаточно сильными нервами. Съ одной стороны, въ нѣсколькихъ футахъ отъ насъ, — обрывъ, настолько высокій и крутой, что если, идя даже пѣшкомъ, скувырнешься съ него, то и тогда костей не соберешь, а съ трамвая — и подавно. Мѣстами, сквозь туманную пелену, подъ нами, какъ въ калейдоскопѣ, мелькаютъ дома, деревья, полоса моря, утесы, мачты…
Вагонъ остановился на высотѣ 1.200 футовъ надъ городомъ. Мы вышли изъ вагона и, оглянувшись, увидѣли, что находимся на вершинѣ чернаго утеса, зеленое подножіе котораго скрыто въ волнующемся подъ вѣтромъ туманѣ. Передъ нами обыкновенная трамвайная дорога. Рельсы плотно уложены въ гранитныхъ жолобахъ. Водяные стоки по бокамъ прорѣзаны такъ глубоко, что застоя воды не можетъ быть. Въ извѣстномъ разстояніи другъ отъ друга расположены хорошенькіе каменные станціонные домики, окруженные зеленью
Усѣвшись снова въ вагонъ, мы поднялись на слѣдующую вершину, на высоту 1.800 футовъ надъ городомъ. Отсюда, кромѣ моря тумана, мы ровно ничего не увидѣли. Профессоръ, вездѣ таскавшій съ собою фотографическій аппаратъ, былъ сильно разочарованъ.
— Ради чего же мы сюда забрались? — ворчалъ онъ, въ сотый разъ въ этотъ день протирая вспотѣвшія очки. — Отправимся-ка лучше назадъ. Тутъ дѣлать совсѣмъ нечего. Только еще простудишься на этомъ сыромъ вѣтру. Такъ насквозь и пронизываетъ… И догадало же насъ попасть сюда въ такое время года! Лучше бы ужъ прямо ѣхать далѣе
Но мы остались, рѣшившись, взамѣнъ красивыхъ видовъ на разстояніи, ознакомиться поосновательнѣе съ тѣмъ, что можно было видѣть вблизи. Съ этой цѣлью мы на другой же день отправились за городъ въ «Счастливую долину», гдѣ находится конское ристалище и расположено кладбище иновѣрцевъ.
Дорога вела черезъ солдатскій поселокъ, и мы всласть налюбовались на прекрасно выстроенные деревянные трехъярусные бараки, наполненные откормленными британцами въ синихъ мундирахъ. Посерединѣ этого поселка, на обширной площади, красуется королевскій клубъ морской арміи, шумный, какъ улей. Изъ всѣхъ дверей и оконъ выглядывали рослые, краснощекіе и пухлые молодцы. Видно, что имъ тутъ живется очень хорошо.
Кладбище довольно красивое, какъ по своему положенію среди утесовъ, такъ и по массѣ зелени и прекрасно содержимымъ памятникамъ, расположеннымъ правильными рядами вдоль чистыхъ, посыпанныхъ пескомъ, дорожекъ. Здѣсь три отдѣла: для магометанъ, христіанъ и парсовъ. Стѣны между этими отдѣленіями окрашены — однѣ въ голубой, другія въ бѣлый цвѣтъ, что выглядитъ довольно эффектно. Конское ристалище огорожено бамбуковымъ заборомъ. Непріятное сосѣдство, постоянно напоминающее о бренности жизни, вѣроятно, сильно должно смущать новичковъ на этомъ ристалищѣ.
Спеціально китайское кладбище находится въ сторонѣ отъ кладбищъ иновѣрцевъ. Зная, что желтолицые не любятъ показывать мѣстъ ихъ вѣчнаго упокоенія иновѣрцамъ, мы съ профессоромъ забрались въ одно изъ нихъ украдкою, карабкаясь по скользкой крутизнѣ скалъ, продираясь черезъ кустарниковыя заросли и перепрыгивая черезъ глубокія трещины съ рискомъ сломать себѣ шею. Но чего не сдѣлаешь ради удовлетворенія любопытства! Сначала мы попали въ деревню, кишмя кишѣвшую черными съ бѣлыми пятнами свиньями, а потомъ очутились и на самомъ китайскомъ кладбищѣ, оказавшемся котловиною, обставленною красными разодранными скалами.
Если бы нашъ знакомый таипанъ не объяснилъ намъ подробно, какъ отыскать это кладбище, мы никогда не нашли бы его. — Такъ оно хорошо скрыто. Но намъ удалось бросить на него лишь бѣглый взглядъ, потому что за нами слѣдили замѣтившіе насъ сельчане. Видя ихъ угрожающія мины, я успѣлъ во-время одернуть профессора, собиравшагося пустить въ дѣло свой фотографическій аппаратъ для моментальныхъ снимковъ, и мы убрались назадъ прежнимъ путемъ
Вечеромъ того же дня мы она были приглашены на обѣдъ къ упомянутому выше таипану. Господинъ этотъ живетъ въ настоящемъ дворцѣ, обставленномъ со всей возможною западною роскошью, удачно смѣшанною съ мѣстною. Приглашенныхъ было много, и все больше европейцевъ, но присутствовало нѣсколько и вліятельныхъ по богатству и положенію туземцевъ, говорившихъ по-англійски. Впрочемъ, почтенные косоносцы удалились почти тотчасъ же по окончаніи обѣда; это у нихъ въ обычаѣ, по крайней мѣрѣ, здѣсь. Ихъ уходъ развязалъ хозяевамъ и остальнымъ гостямъ языки, и полилась «свободная» бесѣда на тему о необходимости расширенія британскаго вліянія на Поднебесную имперію, при чемъ двумъ-тремъ не англичанамъ приходилось или очень глупо молчать или же еще глупѣе поддакивать и, видимо, чувствовать себя, благодаря этому, не въ своей тарелкѣ.
Дня черезъ два, когда наступилъ перерывъ между дождями, тотъ же таипанъ прислалъ намъ приглашеніе на пикникъ, устраиваемый на водѣ. Мы отправились прямо на «Піонеръ», береговой пароходикъ, принадлежавшій самому таипану и назначенный быть мѣстомъ для пикника. Тамъ мы, между прочимъ, застали только что прибывшаго изъ Лондона генерала съ адъютантомъ изъ индійскихъ войскъ. Кромѣ нихъ, собралось то же общество, которое присутствовало на обѣдѣ. Отсутствовали лишь китайцы: имъ было некогда. Развѣ можно китайцу терять полдня на «баловство».
Когда всѣ собрались, «Піонеръ» началъ медленно пробираться между цѣлымъ лѣсомъ всевозможныхъ судовъ: маленькими, чистенькими, какъ онъ самъ, рейсовыми пароходами, легкими быстроходными американскими корветами, джонками разныхъ величинъ, двумя гигантскими океанскими пароходами и т. п. Затѣмъ, миновавъ старое трехпалубное судно, превращенное въ военный госпиталь, зашнырялъ по огромному пловучему городу, состоящему изъ нѣсколькихъ тысячъ «сампановъ», т.-е. большихъ лодокъ особаго устройства, служащихъ мѣстной мелкотѣ жилищами. На этихъ «сампанахъ» копошилось множество женщинъ съ привязанными къ спинѣ грудными младенцами. Миновавъ этотъ своеобразный пловучій городъ, мы выбрались въ открытое море и направились параллельно берегу.
Увѣряютъ, что видъ отсюда на городъ — одинъ изъ самыхъ красивыхъ въ мірѣ, но убѣдиться въ этомъ собственными глазами мы не могли опять-таки благодаря несносному туману. Обогнувъ одинъ изъ многочисленныхъ островковъ, образующихъ тутъ цѣлый архипелагъ, мы стали держаться на извѣстномъ разстояніи отъ берега. Въ одномъ мѣстѣ на сѣроватозеленыхъ холмахъ раскинуты живописныя гранитныя виллы нѣкоторыхъ богатыхъ купцовъ-англичанъ и двухъ іезуитскихъ патеровъ.
Потомъ мы зашли въ маленькій хорошенькій заливчикъ, полукругомъ обставленный рядомъ коричневыхъ рыбачьихъ хижинъ, гдѣ не было видно ни одного мужчины, потому что они всѣ находились въ морѣ на ловлѣ, зато виднѣлось много краснощекихъ женщинъ съ ребятами. Матери одѣты въ синее, а дѣти — въ ярко-красное.
Въ концѣ-концовъ «Піонеръ» отошелъ отъ китайскихъ береговъ и завезъ насъ къ острову Локаберъ, принадлежащему Англіи. Туземное населеніе острова сильно отличается отъ китайскаго, будучи малайскаго типа. У самаго берега ряды коричневыхъ каменныхъ домовъ, но всѣ они стоятъ пустыми, потому что проживавшіе въ нихъ со своими семьями солдаты всѣ перемерли отъ лихорадки. Это уже не первый примѣръ, когда Великобританія созидала свое могущество въ чужихъ странахъ на костяхъ своихъ піонеровъ-воиновъ, умершихъ не столько въ бою, сколько отъ болѣзней въ непривычномъ климатѣ.
За брошеннымъ поселкомъ тянутся укрѣпленія. Генералъ одобрилъ ихъ, но добавилъ:
— Сюда необходимъ гарнизонъ, по крайней мѣрѣ, въ три тысячи человѣкъ, а ихъ здѣсь всего какихъ-нибудь нѣсколько сотъ. Кто окажется въ состояніи защитить этотъ островъ, тотъ будетъ господствовать и въ Гонконгѣ, Я бы непремѣнно сдѣлалъ такъ.
«Піонеръ» тихо обходилъ Локаберъ, лавируя по маленькимъ проливчикамъ между другими островками, въ большинствѣ безлюдными, благодаря тому, что, кромѣ голыхъ утесовъ, на нихъ ничего нѣтъ. Мы смотрѣли на постоянно мѣняющійся, гдѣ дикій и угрюмый, гдѣ пестрящій селеніями, растительностью и людьми, привѣтливый пейзажъ, въ то же время утоляя возбужденный морскимъ воздухомъ голодъ изысканною закускою, за которою слѣдовалъ душистый цвѣточный чай «по-русски», т.-е. съ лимономъ и ромомъ.
Словомъ, все было бы хорошо, если бы не туманъ и не возобновившійся вдругъ мелкій, но частый дождь, заставившій насъ поскорѣе вернуться обратно въ городъ.
Мы теперь шли другимъ путемъ, чуть не задѣвая за цѣлый лѣсъ рододендровъ, называемыхъ здѣсь азаліями. Весь въ цвѣту, этотъ лѣсъ былъ бы очень красивъ, если бы дождь и туманъ не портили всей картины. Потомъ пошли сѣрые, черные, коричневые и красные утесы съ шумными водопадами. Кое-гдѣ бѣлыя отмели, покрытыя морскими птицами, что-то тамъ роющими и клюющими. Рядомъ — поросшая папоротникомъ скала, подъ которой шумитъ бурунъ, и въ этомъ бурунѣ, въ хаосѣ бѣлой крутящейся пѣны, бьется рыбачій челнокъ, отважившійся подойти къ нему слишкомъ близко. Должно-быть, манила хорошая добыча.
Дождь, все усиливаясь, полилъ, наконецъ, какъ изъ ведра, и заставилъ насъ всѣхъ забраться въ каюту, на наше счастье достаточно помѣстительную, чтобы не чувствовать себя подобно сельдямъ въ боченкѣ.
Въ числѣ нашего общества, состоявшаго изъ сорока человѣкъ, находился одинъ шотландецъ, человѣкъ уже пожилой, когда-то бывшій въ оксфордскомъ университетѣ, гдѣ готовился къ ученой карьерѣ, но впослѣдствіи, силою какихъ-то неблагопріятно сложившихся обстоятельствъ, попавшій въ Китай, въ качествѣ секретаря одного путешествовавшаго лорда. Этотъ лордъ умеръ, собираясь отсюда въ Индію, и его секретарь вынужденъ былъ остаться здѣсь. Кое-какъ ему удалось пристроиться къ одному изъ мѣстныхъ купцовъ-англичанъ, сначала старшимъ конторщикомъ, потомъ бухгалтеромъ и, наконецъ, кассиромъ. Отличаясь сильною любознательностью, онъ вкорень вглядѣлся въ жизнь китайцевъ, понявъ ихъ духъ, и, благодаря этому, могъ дать намъ съ профессоромъ самыя точныя разъясненія насчетъ мѣстныхъ нравовъ, обычаевъ и вообще всего, что могло насъ интересовать.
Между прочимъ, я спросилъ его:
— Скажите, пожалуйста, каково здѣсь въ дѣйствительности религіозное состояніе? Мы слышали, что китайцы — природные атеисты. Вѣрно ли это?
— На это я отвѣчу вамъ словами одного моего хорошаго знакомаго, высокоученаго бонзы Чепъ-Ки-Тонга, — отозвался нашъ любезный собесѣдникъ. — Когда я предложилъ ему такой же вопросъ, онъ сказалъ: "Какъ во всемъ мірѣ, такъ и у насъ есть люди, совершенно равнодушные къ религіи; но они далеко не составляютъ правила, какъ это могло показаться тѣмъ изъ чужеземцевъ, которые пишутъ о насъ. Есть и у насъ лицемѣры, на словахъ религіозные, а въ душѣ поклоняющіеся одному успѣху на пути богатства и почестей. Но есть и истинные богопочитатели, въ смыслѣ стремленія къ высшимъ идеаламъ добра. Вообще религіозность каждаго находится въ строгомъ соотвѣтствіи съ его душевнымъ и умственнымъ развитіемъ. У насъ три равноправныхъ религіи: ученіе Конфуція, ученіе Лао-Тсе и буддизмъ. Конфуцій говорилъ: «Проникайте въ тайныя области природы и познавайте въ нихъ добро и зло. Познавъ эти двѣ первоосновы, вы научитесь ограничивать свои вожделѣнія. Этимъ вы достигнете высшаго земного идеала — спокойствія духа и полнаго духовнаго просвѣтлѣнія». Лао-Тсе училъ перевоплощенію душъ, а буддизмъ учитъ созерцательному погруженію въ божество, духовному сліянію съ безтѣлеснымъ источникомъ всякаго бытія. — Отъ себя добавлю, что Конфуцій отвергъ всякія изображенія божества, отвергъ и жрецовъ, зато установилъ нѣкоторые обряды, но не сдѣлалъ ихъ обязательными, когда человѣкъ достигъ извѣстной степени внутренняго прозрѣнія и сдѣлался вполнѣ нравственнымъ. Религія Лао-Тсе, учившая, что спасеніе — лишь въ удаленіи отъ міра со всѣми его соблазнами, вызвала возникновеніе множества монастырей и занятіе оккультными науками. Буддизмъ тоже даетъ огромный контингентъ монашествующихъ…
— Простите, я васъ перебью, — заговорилъ профессоръ. — Не можете ли вы помочь намъ получить разрѣшеніе присутствовать при буддійскомъ богослуженіи? Хорошо бы побывать и въ какомъ-нибудь монастырѣ толка Лао-Тсе. Мы слышали, что иновѣрцевъ туда не пускаютъ; но, можетъ-быть, черезъ чью-нибудь протекцію для насъ и сдѣлаютъ исключеніе?
— Провести васъ въ буддійскій храмъ я имѣю возможность, — сказалъ нашъ собесѣдникъ. — Что же касается монастыря Лао-Тсе, то туда у меня, къ сожалѣнію, нѣтъ хода. Тамъ особенно суевѣрны и страшно боятся «чужого» глаза. Положимъ, болѣе умные изъ лао-тсезистовъ уже и теперь стараются реформировать многое въ своей религіи и уничтожить вредные предразсудки, но пока что, — къ нимъ за ограду не проникнешь.
— Дѣлать нечего, ограничимся буддійскимъ храмомъ и будемъ очень вамъ обязаны, если проведете васъ хоть въ него, — замѣтилъ я.
— Хорошо. Постараюсь завтра же добиться разрѣшенія ввести васъ и тогда приду за вами. Сообщите вашъ адресъ.
Адресъ мы дали и хотѣли было попросить поразсказать намъ кое-что о семейномъ бытѣ туземцевъ, но какъ разъ въ это время «Піонеръ» сталъ подходить къ своей пристани, и мы уговорились только насчетъ свиданія у насъ въ отелѣ.
Въ этотъ же день вечеромъ насъ посѣтилъ генералъ, чтобы поразспросить меня объ Индіи. Заинтересовавшись, онъ пробылъ до полуночи, и мы разстались полными друзьями.
III.
Буддійскій храмъ.
править
Черезъ два дня, утромъ, мистеръ Джонсонъ — такъ звали бухгалтера — прислалъ къ намъ своего сына, чтобы проводить насъ въ главный буддійскій храмъ при мѣстномъ монастырѣ. Самъ онъ въ это время былъ занятъ, поэтому и прислалъ за себя замѣстителя. Погода была такая же, какъ въ предыдущіе дни: дождливая, мрачная, холодная, но это не могло удержать насъ, когда насъ ожидало такое интересное зрѣлище, какъ богослуженіе ламъ, и мы отправились въ «рикшахъ» на другой конецъ города.
Монастырь лежитъ наверху высокаго холма, по которому проложена прекрасная, отлогая шоссированная дорога. Выпуклая посерединѣ и плотно укатанная, она и въ сильные дожди только сырая, но не грязная. По обѣ стороны растутъ вѣковыя сосны и азаліи. По мѣрѣ подъема, мы все яснѣе и яснѣе различали контуры окружающихъ монастырь стѣнъ, окрашенныхъ въ нѣжный сливочный цвѣтъ. Ограда очень обширна, потому что, кромѣ множества большихъ и малыхъ зданій, она заключаетъ двѣ прекрасныя рощи, сады, пруды, огороды и пр.
Привратникъ, старый бонза въ сѣрой одеждѣ съ широкими рукавами и въ красной шапочкѣ на головѣ, впустилъ насъ за ограду лишь послѣ того, какъ жившій при немъ мальчикъ сбѣгалъ къ кому-то съ рекомендательнымъ письмомъ, переданнымъ намъ молодымъ нашимъ спутникомъ отъ его отца. Прямо отъ воротъ ведетъ широкая аллея пышныхъ азалій ко входу въ главное святилище. Въ обѣ стороны тянутся снѣжно-бѣлыя зданія, всѣ съ разными изящными выступами и куполами. Все въ стилѣ зодчества реформированнаго буддизма, которому принадлежитъ монастырь; сооруженія же древняго буддизма отличаются простотою. При входѣ въ храмъ находится нѣчто въ родѣ широкой галлереи, уставленной багряными бархатными сапожками находящихся въ святилищѣ ламъ. Должны были снять свою обувь и мы.
Въ однихъ носкахъ вступаемъ въ обширный залъ, напоминающій тронные залы въ восточныхъ дворцахъ. Оконъ нѣтъ, есть только ряды задрапированныхъ парчею нишъ въ стѣнахъ; въ каждой нишѣ помѣщается по литой изъ бронзы или высѣченной изъ камня статуѣ вѣнценосныхъ особъ, поклонявшихся Буддѣ и способствовавшихъ распространенію его ученія или жертвовавшихъ на созиданіе этого монастыря. Съ верхняго карниза спускаются фестоны драпировокъ и нѣчто въ родѣ флаговъ съ нѣсколькими длинными концами. Въ глубинѣ, на тронѣ, къ которому ведетъ рядъ широкихъ ступеней, высится гигантская фигура Будды, покрытая превосходно прилаженными тонкими пластинками слоновой кости (такъ вамъ объяснилъ нашъ спутникъ, разглядѣть же этого издали было нельзя) и производящая впечатлѣніе живой. Великій моралистъ и мистикъ сидитъ съ поджатыми ногами, украшенными, какъ и руки, драгоцѣнными браслетами. На головѣ у него золотая шапочка. Глаза, сдѣланные изъ чистѣйшихъ голубыхъ сафировъ и вставленные среди бѣлой и черной (вмѣсто зрачковъ) эмали, сверкаютъ тоже какъ живые. На шеѣ двойное ожерелье изъ крупныхъ изумрудовъ, рубиновъ, яхонтовъ, жемчуга и бирюзы. Надъ головою этого колосса широкій прорѣзъ въ потолкѣ и въ солнечный день оттуда льются волны свѣта, но такъ, что ими освѣщенъ одинъ Будда, между тѣмъ какъ все окружающее тонетъ въ полумракѣ. Въ этотъ же мглистый день величавая фигура божества озарена лишь пылающими по бокамъ ступеней фигурными свѣтильниками. Скупой денной свѣтъ падаетъ только въ открытую настежь входную дверь, иначе было бы совершенно темно, по тогда, по объясненію нашего проводника, были бы зажжены и боковые свѣтильники, двойными рядами тянущіеся вдоль стѣнъ.
Противъ трона, въ богато вызолоченномъ креслѣ, сидитъ мѣстный великій лама. Его парчевое одѣяніе напоминаетъ облаченіе католическаго епископа. Въ правой рукѣ онъ держитъ снабженный наверху крестомъ длинный посохъ (этотъ символъ, какъ мнѣ извѣстно отъ знатоковъ восточныхъ религіозныхъ культовъ, встрѣчается уже со временъ сѣдой древности у многихъ народовъ: ассиріянъ, египтянъ и т. д., но, разумѣется, ему придавалось другое значеніе, чѣмъ въ христіанствѣ, хотя также очень высокое и, вмѣстѣ съ тѣмъ, очень таинственное). На головѣ у великаго ламы желтая бархатная шапочка.
На разостланныхъ по каменнымъ плитамъ пола цвѣтныхъ цыновкахъ, между которыми оставлены проходы, стоятъ на колѣняхъ или распростерты ницъ простые ламы, по десяти на каждой цыновкѣ.На нихъ желтая шелковая одежда, опоясанная краснымъ шелковымъ поясомъ. На головѣ также желтая шелковая шапочка.
Но вотъ раздается громкій ударъ гонга, призывающій къ молитвѣ. Великій лама преклоняетъ колѣни на лежащей передъ нимъ подушкѣ изъ конскаго волоса, а прочіе ламы раскидываются крестообразно, бормоча молитвы все время, пока одинъ изъ братій звонитъ въ маленькій бронзовый ручной колокольчикъ. Послѣ небольшой паузы гремитъ второй ударъ гонга; начинается поперемѣнное пѣніе двухъ невидимыхъ хоровъ, хотя довольно однообразное, но, тѣмъ не менѣе, гармоничное и величавое. Новая пауза, послѣ которой начинается очень своеобразная и шумная музыка: бьютъ въ барабанъ, ударяютъ въ мѣдные кимвалы, приводятъ въ движеніе огромную трещетку, звонятъ въ мелкіе колокольчики и дудятъ въ морскія раковины. Непривычному слуху трудно долго выдержать такого рода концертъ. Къ счастью, онъ продолжается всего минутъ пятнадцать. Все богослуженіе занимаетъ не болѣе часа. Въ интервалахъ, во время тишины, великій лама простираетъ кверху руки, испрашивая съ небесъ благословеніе. По окончаніи же всей службы онъ обертывается лицомъ къ молящимся и отпускаетъ ихъ со словами благословенія.
Стоя у самаго входа, мы, по знаку нашего спутника, вышли снова въ галлерею, какъ только обернулся великій лама, и уже оттуда видѣли церемонію отпуска вѣрующихъ. Потомъ поспѣшили и совсѣмъ удалиться, чтобы не мозолить глазъ выходящимъ изъ святилища благочестивымъ ламамъ. Кажется, они насъ такъ и не замѣтили, потому что все время находились колѣнопоеклоненными и ни одинъ изъ нихъ не оглядывался.
IV.
Интересная лекція.
править
Вечеромъ къ намъ явился самъ мистеръ Джонсонъ и за чашкою чая сообщилъ намъ, въ формѣ настоящей лекціи, слѣдующія интересныя свѣдѣнія о вѣрованіи, миѳологіи, исторіи и бытѣ китайцевъ.
— Огромное значеніе, — началъ онъ, — придается въ реформированномъ буддизмѣ исповѣди, такъ какъ искреннее раскаяніе заглаживаетъ грѣхи. Но исповѣдь должна сопровождаться усердными молитвами и вкушеніемъ освященной воды, сливаемой со статуи Будды. Кромѣ того, нѣсколько разъ въ годъ установлены трехдневные періоды обязательной исповѣди, при чемъ послѣдній день весь проводится въ храмахъ съ сохраненіемъ строжайшаго воздержанія отъ пищи и питья,
"Въ виду того, что для прощенія грѣховъ необходимо прочесть огромное количество молитвъ, — во время поста не менѣе десяти тысячъ, — установлено правило, что эта обязанность можетъ быть замѣнена однимъ благоговѣйнымъ прохожденіемъ мимо покрытыхъ молитвенными надписями храмовыхъ стѣнъ, флаговъ, изображеній и т. п. Въ Тибетѣ и Японіи придуманы даже молитвенныя колеса, которыя нужно вращать рукою, чтобы они пришли въ движеніе и унизывающіе ихъ колокольчики издавали звонъ; чѣмъ сильнѣе вы заставите вращаться колесо, тѣмъ выше, значитъ, ваша заслуга передъ божествомъ, видящимъ ваше усердіе. Въ Тибетѣ, кромѣ того, имѣются молитвенныя мельницы съ вращающимися катушками, обмотанными полосами бумаги, на которыхъ написаны молитвы. Есть маленькія мельницы, приводимыя въ движеніе руками, но есть и очень большія, двигающіяся посредствомъ воды. Вы можете нанять вертѣть за себя колесо или мельницу, и это доставляетъ порядочный доходъ ламамъ. Разумѣется, такого рода механическое благочестіе мало имѣетъ общаго съ настоящимъ, и великій Сакія-Муни едва ли одобрилъ бы такой способъ «спасенія души». Но такова ужъ судьба всѣхъ возвышенныхъ ученій: съ теченіемъ времени они искажаются и превращаются въ простую формальность.
"Что же касается до самой сути буддійскаго ученія, до «нирваны», то ее понимаютъ лишь очень немногіе даже изъ ученыхъ ламъ, и обширная литература по этому вопросу не содержитъ въ себѣ почти ни одного слова истины. Это собственно не что иное, какъ дальнѣйшее развитіе ученій Конфуція и Лао-Тсе, въ смыслѣ обузданія своихъ страстей, самоуглубленія и самоусовершенствованія. Конфуцій, положимъ, о загробной жизни молчалъ, но Лао-Тсе, требуя также нравственной чистоты, популяризировалъ идею о перевоплощеніи, свойственную и браманизму. Будда же, т.-е., собственно говоря, Сакія-Муни, прозванный Буддою, — училъ и высшей нравственности и несопротивленію злу, подобно Лао-Тсе, убѣждавшему платить за зло добромъ, и признавалъ перевоплощеніе, какъ необходимость для послѣдовательнаго очищенія души отъ послѣдствій погруженія въ грубую матерію, т.-е. перваго воплощенія на землѣ. Это постепенное очищеніе отъ «грѣха», — собственно отъ соблазновъ плоти, — имѣетъ цѣлью совершенное избавленіе отъ этихъ соблазновъ, послѣ чего не явится уже болѣе необходимости въ новомъ воплощеніи, и душа, возвратившись къ своему первоисточнику и теряя свою индивидуальность, снова погрузится въ первоначальное состояніе покоя и блаженства, т.-е. становится силою уже но активною, а лишь пассивною. Слово «нирвана» въ буквальномъ переводѣ означаетъ «угасаніе», какъ угасаетъ, напримѣръ, свѣтъ лампы, но имѣя болѣе питанія, при чемъ этотъ свѣтъ самъ по себѣ не уничтожается, но въ извѣстномъ глубокомъ смыслѣ продолжаетъ свое субъективное существованіе, теряя лишь объективное, т.-е. переставая быть видимымъ тѣлесными очами.
"Всѣ три великихъ моралиста, — китайскіе Конфуцій и Лао-Тсе и индійскій Сакія-Муни, — жили въ V—VI вѣкѣ до Рожд. Хр. Ученіе послѣдняго, Будды, первыя четыреста лѣтъ сохранялось и распространялось путемъ лишь устной передачи, и только въ I вѣкѣ до Рожд. Хр. оно было записано на островѣ Цейлонѣ на языкѣ «пали», а въ слѣдующемъ столѣтіи, въ сѣверной части Гималаевъ, — по-санскритски. Одновременно съ тѣмъ началась догматическая обработка этого ученія, и было установлено, что различіе въ способностяхъ человѣка воспринимать высшія истины допускаетъ различіе и въ степеняхъ достигаемаго имъ совершенства. Такъ, напримѣръ, добрымъ поведеніемъ, дѣланіемъ другимъ добра и воздержаніемъ отъ десяти смертныхъ грѣховъ (отъ убійства, воровства, разврата, зависти, злобы, подозрительности, лжи, клеветы, проклятій и безсмысленной болтовни) можно достичь «сукавати», т.-е. «области радости», принятіе въ которую равняется отрѣшенію отъ необходимости дальнѣйшихъ проявленій въ мірѣ матеріи. Высшая же степень блаженства, достигаемая лишь высшимъ же развитіемъ разума и полнымъ познаніемъ сути мудрости, и есть та «нирвана», которая представляетъ полное сліяніе съ Высшимъ Существомъ, управляющимъ вселенною, первоисточникомъ всякаго бытія.
"Объ этомъ Существѣ Сакія-Муни говорилъ, что Оно не имѣетъ видимаго образа, поэтому не поддается никакому изображенію; Оно мудро, правосудно, милосердно, всемогуще, и человѣкъ можетъ выразить свое благоговѣніе передъ Нимъ лучше всего молчаливымъ созерцаніемъ.
"Человѣческія души, дурно прожившія на землѣ, послѣ смерти вновь перевоплощаются въ форму соотвѣтствующихъ проявленному ими характеру животныхъ.
"Разумѣется, я передаю только то, что слышалъ отъ человѣка освѣдомленнаго, лично же воздерживаюсь отъ всякаго обсужденія этихъ ученій, — заключилъ лекторъ.
Что же касается собственнаго китайскаго быта, то и на этотъ счетъ нашъ знакомый, которому, по его способностямъ и знаніямъ, слѣдовало бы быть профессоромъ, а не скромнымъ бухгалтеромъ, далъ намъ очень интересныя объясненія.
— Нужно вамъ сказать, — продолжалъ онъ, — что исторія Китая распадается на два періода: на офиціальный, начинающійся съ 1980 года до христіанской эры, и на доисторическій, обнимающій собою все, что было или предполагается бывшимъ до названнаго года.
"Относительно происхожденія человѣка китайская исторія молчитъ, ограничиваясь лишь констатированіемъ факта его появленія. Вотъ что говоритъ ихъ исторія о первомъ человѣкѣ: «Прародитель человѣческаго рода виталъ между небомъ и землею, прекрасно сознавая, въ какомъ разстояніи находится отъ того или другого. Онъ познавалъ принципъ причинности и наличность стихій, и это познаніе было началомъ возникновенія жизни на землѣ». Народная же фантазія представляетъ себѣ перваго человѣка одареннымъ великимъ могуществомъ и держащимъ въ одной рукѣ солнце, въ другой — луну…
— Позвольте, — перебилъ профессоръ, слушавшій съ глубокимъ вниманіемъ, — не знаете ли вы, что именно за мысль скрывается въ словахъ приведеннаго вами текста о витаніи человѣка между небомъ и землею?
— Знаю, — отвѣтилъ нашъ лекторъ. — Въ приведенныхъ мною словахъ легендарной части исторіи содержится та мысль, что человѣкъ не что иное, какъ заключенный въ матеріальную оболочку духъ, сознающій, что онъ болѣе уже не чистый духъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и не чистая матерія.
— Да?.. Благодарю васъ. Это въ высшей степени глубокая философская мысль… Пожалуйста, продолжайте, — сказалъ профессоръ, быстро занося что-то въ свою записную книжку.
— Что же касается представленія прародителя человѣчества съ солнцемъ и луною въ рукахъ, — продолжалъ гость, — то въ немъ резюмируется лишь идея о мужскомъ и женскомъ принципахъ, вложенныхъ въ человѣчество, а также и о томъ, что съ момента соединенія этихъ двухъ началъ открывается картина отрѣшившейся отъ своего первоисточника и предоставленной самой себѣ, страдающей жизни. Это собственно лишь особая версія о грѣхопаденіи, т.-е. о внѣдреніи чистаго духа въ матерію.
"Мысль о томъ, что небесное Провидѣніе заботится о судьбахъ человѣчества, въ китайской легендарной лѣтописи выражена показаніемъ объ управленіи людьми-властителями, одаренными высшей мудростью. Объ этихъ миѳическихъ властителяхъ существуютъ слѣдующія преданія, также богатыя философскою глубиною. По этимъ преданіямъ, первый изъ этихъ властителей называется царемъ неба. Онъ установилъ порядокъ времени, раздѣливъ его на десять небесныхъ стволовъ и двѣнадцать земныхъ вѣтвей, что, вмѣстѣ взятое, составляетъ извѣстный циклъ. Этотъ царь прожилъ восемнадцать тысячъ лѣтъ. Второй — царь земли; онъ прожилъ столько же, и ему приписывается раздѣленіе мѣсяца на тридцать дней. Третій царь — властитель людей. Къ его царствованію относятся первыя попытки устройства общественной жизни. Онъ раздѣлилъ свои владѣнія на девять частей и надъ каждою поставилъ главою одного изъ членовъ своей семьи. Въ связи съ нимъ въ первый разъ упоминается о красотахъ природы и мягкости климата. Его царство продолжалось сорокъ пятъ тысячъ лѣтъ.
"Во всѣ эти три періода, обнимающіе промежутокъ времени въ восемьдесятъ одну тысячу лѣтъ, нѣтъ еще и рѣчи ни о жилищѣ ни объ одеждѣ. Люди жили въ пещерахъ, не боялись дикихъ животныхъ и не знали чувства стыда. Не упоминается и о томъ, въ силу чего измѣнилось первобытное состояніе. Но обратите вниманіе на то, что подъ послѣдовательностью властителей неба, земли и людей подразумѣвается постепенный нравственный упадокъ человѣчества.
"Четвертый властитель называется царемъ гнѣздъ, и при немъ начинается настоящая борьба за существованіе. Человѣкъ сталъ во враждебныя отношенія къ животнымъ и началъ искать отъ нихъ защиты, для чего принялся строить себѣ гнѣзда изъ дерева, а шкурами убитыхъ звѣрей покрывать свое тѣло. Вслѣдъ за этимъ въ лѣтописяхъ дѣлается ужо различіе между понятіемъ о простомъ «прикрытіи» тѣла и объ «одеждѣ». О земледѣліи еще ни слова.
"Пятый властитель — царь огня. Наблюдая явленія природы, онъ доходитъ до открытія огня и научаетъ своихъ подданныхъ, какъ добывать его, благодаря чему они узнаютъ жизнь у домашняго очага. Ему же обязаны люди введеніемъ въ свой обиходъ обмѣна продуктовъ и закрѣпленію въ памяти важныхъ событій посредствомъ завязыванія узловъ на шнуркѣ.
"Слѣдующій властитель, называемый уже обыкновеннымъ именемъ Фу-Хи, учитъ людей рыболовству, охотѣ на дикихъ звѣрей и разведенію домашнихъ животныхъ. Онъ же установилъ восемь діаграммъ, т.-е. основныхъ принциповъ, въ которыхъ содержится основное начало всѣхъ успѣховъ цивилизаціи, а также основа философіи. При немъ же развивается и понятіе о собственности. Онъ же установилъ продолжительность четырехъ временъ года и составилъ первый календарь, по которому начало года совпадаетъ съ первымъ днемъ весны; опредѣлилъ и четыре стороны свѣта, чѣмъ далъ людямъ возможность оріентироваться. Понявъ законъ сотрясенія струнъ, онъ изобрѣлъ музыку и установилъ бракъ со всѣми его церемоніями, существующими еще до сихъ поръ.
"Затѣмъ слѣдуетъ Ченгъ-Нунгъ, царь земледѣлія. Онъ изучалъ свойства растеній и положилъ начало цѣлебному искусству; прорывалъ огромные каналы; вызывалъ изъ земли источники воды, даже цѣлыя рѣки, принялъ мѣры противъ поступательнаго движенія моря на землю. Онъ ввелъ изображеніе дракона, въ качествѣ императорскаго герба, сохраняющагося до сихъ поръ.
Преемникъ Ченгъ-Нунга, названный «желтымъ», продолжалъ дѣло своихъ предшественниковъ; соорудилъ первую правильную обсерваторію; ввелъ въ употребленіе шелковую одежду, мебель, экипажи, корабли, стрѣлковый лукъ, духовые инструменты и деньги. Онъ написалъ первое медицинское произведеніе, въ которомъ встрѣчается уже понятіе о пульсѣ и его значеніи, какъ способѣ къ распознаванію болѣзней. При немъ же установлена сравнительная цѣнность предметовъ, при чемъ жемчугъ былъ поставленъ выше золота. Супруга этого властителя первая занялась разведеніемъ шелковичныхъ червей. При немъ было сорганизовано управленіе государствомъ. Комплектъ въ восемь сосѣднихъ домовъ былъ названъ «колодцемъ»; три «колодца» составляли «содружество», а три содружества — деревню. Пять деревень составляли волость, десять волостей — уѣздъ, десять уѣздовъ — правительственный округъ, а десять такихъ округовъ — провинцію. Въ царствованіе этого властителя началась первая обработка залежей красной мѣди.
"Начало царствованія слѣдующаго властителя, названнаго богдыханомъ, т.-е «святымъ царемъ», можно считать уже историческимъ, такъ какъ оно относится въ 2399 году до нашей эры. Съ этого времени вплоть до 1980 года всѣ китайскіе богдыханы считаются святыми. До офиціально признаннаго періода китайской исторіи власть богдыхана не была наслѣдственною. Каждый богдыханъ при склонѣ своихъ дней выбиралъ себѣ въ преемники лицо, которое находилъ наиболѣе достойнымъ, и еще при жизни уступалъ ему свой престолъ.
Въ царствованіе послѣдняго изъ «святыхъ» богдыхановъ, около 2000 года до Х. Р., исторія упоминаетъ объ устройствѣ грандіозныхъ водяныхъ сооруженій, необходимость которыхъ была вызвана небывалымъ раньше сильнымъ наводненіемъ, причинившимъ страшныя опустошенія. Это можетъ относиться къ тому событію, которое въ Библіи названо всемірнымъ потопомъ.
"Офиціальная исторія Китая общеизвѣстна, поэтому распространяться я не буду. Что же касается здѣшняго семейнаго уклада, которымъ вы такъ интересуетесь, то о немъ я долженъ сказать, что онъ несравненно лучше, чѣмъ принято думать на Западѣ, основываясь на выдумкахъ невѣжественныхъ писателей… невѣжественныхъ въ томъ отношеніи, что они хотятъ показать себя знатоками здѣшняго быта, въ сущности мало доступнаго. для изученія иностранцамъ. Напримѣръ, здѣшняя женщина отлично поставлена у домашняго очага. Она полновластная хозяйка въ домѣ, и воспитаніе дѣтей лежитъ всецѣло въ ея рукахъ. Она не играетъ никакой роли только въ общественныхъ дѣлахъ. Браки здѣсь совершаются рано: женихъ рѣдко бываетъ старше двадцати лѣтъ, попадаются и шестнадцатилѣтніе; невѣста въ большинствѣ случаевъ лѣтъ пятнадцати, иногда и четырнадцати. Бракосочетаніе обставлено торжественнымъ церемоніаломъ. Разводы супруговъ допускаются закономъ, но противъ нихъ обычай. Тѣмъ не менѣе, они бываютъ, но лишь по самымъ серьезнымъ причинамъ. Китайская женщина слишкомъ много теряетъ съ расторженіемъ брачнаго союза. Замужество даетъ ей всѣ преимущества мужа; ей дается право даже носить присвоенный ему мундиръ, конечно, не въ полномъ смыслѣ тотъ, который носитъ онъ, а сшитый для нея по образцу его мундира. Это заставляетъ многихъ женщинъ изъ привелигированныхъ классовъ мириться съ разными терніями супружеской жизни. Кромѣ того, женщину удерживаютъ и дѣти, которыхъ она боится подвергать послѣдствіямъ семейнаго развала. Къ тому же и общественное мнѣніе, какъ я уже говорилъ, противъ нарушешенія брачныхъ обѣтовъ.
"Въ трудовомъ же слоѣ населенія семейные устои еще крѣпче. Тамъ всѣ члены семьи заняты добываніемъ средствъ къ жизни, и имъ некогда разбираться въ шероховатостяхъ характера другъ друга. Бываютъ, положимъ, и тамъ крупныя ссоры, даже драки, но обыкновенно обоюдные интересы быстро призываютъ къ миру, и гроза разсѣивается. Если же и случается, когда жена хлопочетъ о разводѣ изъ-за расточительности мужа или дурного обращенія съ нею, то судья беретъ на себя увѣщаніе виновнаго, убѣдительно призываетъ его къ исправленію и въ большинствѣ случаевъ достигаетъ цѣли; тогда жена беретъ свою просьбу обратно.
"Но чтобы здѣсь самъ мужъ настаивалъ на расторженіи брака, этому почти нѣтъ примѣровъ. Даже когда нѣтъ дѣтей, что по закону считается одною изъ главныхъ причинъ для расторженія брака, китаецъ скорѣе рѣшится усыновить чужого ребенка, чѣмъ развестись съ безплодною женою. Быть-можетъ, это происходитъ оттого, что здѣсь и понятія не имѣютъ о бракахъ по расчету, а женятся единственно по склонности. Если жена приноситъ съ собою что-нибудь въ домъ мужа, то это дѣйствительно лишь «приданое» въ полномъ смыслѣ, то-есть, нѣчто второстепенное. Главное же для китайца то, чтобы его избранница обладала хорошимъ характеромъ и была въ состояніи по своимъ качествамъ быть украшеніемъ его домашняго очага и разумною воспитательницею дѣтей,
"Китаянка во всѣхъ дѣлахъ домашней жизни совершенно равна въ правахъ съ мужемъ. Такъ же, какъ онъ, можетъ и она, по своему усмотрѣнію, продавать и покупать общее имущество, заключать и уничтожать торговыя сдѣлки; вообще она вполнѣ самостоятельна, по крайней мѣрѣ, по закону. Но, разумѣется, она пользуется этимъ правомъ очень скромно, стараясь не задѣвать самолюбія мужа, и только въ тѣхъ случаяхъ обходится безъ его согласія и совѣта, когда онъ уступаетъ ей въ дѣловитости, что, впрочемъ, здѣсь замѣчается очень рѣдко.
"Интересенъ одинъ китайскій обычай, регулирующій семейную жизнь и права отдѣльныхъ членовъ семьи. Въ каждомъ домѣ существуетъ свой писанный уставъ, въ который занесено все имущество семьи и сдѣланы опредѣленія, въ родѣ, напримѣръ, слѣдующихъ: «Доходы съ (такого-то) владѣнія назначаются на поддержаніе жизни лишенныхъ трудоспособности стариковъ; доходы съ такого-то (торговаго или иного предпріятія) должны итти на преміи сыновьямъ, хорошо выдержавшимъ государственные экзамены; доходы (такіе-то) идутъ на воспитаніе дѣтей». Словомъ, тамъ предусматриваются по возможности всѣ расходы по содержанію и устройству семьи
"Кромѣ того, этимъ уставомъ предначертаны и обязанности каждаго члена семьи и наказанія, которымъ подвергаются виновные въ нарушеніи этихъ предписаній.
"Краеугольнымъ камнемъ китайской семьи является почитаніе родителей, — почитаніе искреннее, не ограничивающееся одною формальностью. Представить себѣ непочтительнаго, непослушнаго родителямъ ребенка не въ состояніи ни одинъ китаецъ. Это почитаніе родителей возведено въ настоящій культъ, распространяющійся на самыхъ отдаленныхъ предковъ.
"Этотъ трогательный и содержательный культъ поддерживается въ теченіе цѣлыхъ тысячелѣтій, благодаря пяти основнымъ принципамъ воспитанія. Ребенку прежде всего внушается: вѣрность къ главѣ страны, почтеніе къ родителямъ или воспитателямъ, необходимость поддержанія согласія въ будущемъ супружествѣ, согласіе между братьями и сестрами и постоянство въ дружбѣ. Императоръ здѣсь считается главою не только самого государства, но и всѣхъ заключающихся въ немъ семействъ. Это — царь-патріархъ, пользующійся безусловнымъ повиновеніемъ всѣхъ своихъ подданныхъ — дѣтей. Этимъ и объясняется тотъ фактъ, что здѣсь считается высшею честью находиться на государственной службѣ…
— Однако, — перебилъ себя мистеръ Джонсонъ, взглянувъ на часы, — оказывается, уже поздно, и я, вѣроятно, порядкомъ надоѣлъ вамъ своей лекціей…
— О, нѣтъ, напротивъ! — поспѣшили мы возразить съ профессоромъ въ одинъ голосъ. — Мы готовы слушать васъ до утра. Такъ трудно встрѣтить даже здѣсь, на мѣстѣ, человѣка, отъ котораго можно узнать что-нибудь достовѣрное относительно интимной жизни туземцевъ. Пытались мы разспрашивать другихъ осѣдлыхъ европейцевъ, но кромѣ анекдотовъ да старыхъ басенъ ничего не услышали… Кстати, почему вы ничего не упомянули о томъ странномъ обычаѣ, который предписываетъ китаянкѣ высшихъ классовъ калѣчить съ дѣтства ноги, чтобы онѣ были какъ можно меньше? — полюбопытствовалъ я.
— А просто потому, — отвѣтилъ нашъ лекторъ, — что этотъ обычай, во-первыхъ, сильно раздутъ и въ дѣйствительности вовсе не является такимъ распространеннымъ, какъ объ этомъ принято думать, а во-вторыхъ, — онъ въ настоящее время и совсѣмъ идетъ на смарку. Придерживаются его лишь очень невѣжественныя матери относительно своихъ дочерей, сжимая имъ въ дѣтствѣ ноги въ колодки, чтобы препятствовать ихъ дальнѣйшему росту. Всякая уродливость всюду является лишь исключеніемъ, а не правиломъ.
Мы разстались съ мистеромъ Джонсономъ, уговорившись о новой встрѣчѣ, которой, однако, не суждено было состояться, потому что у него, къ несчастью, заболѣла жена, и онъ все свободное отъ службы время посвящалъ ей. Вмѣсто него бывалъ у насъ его сынъ, который провожалъ насъ въ буддійскій храмъ; но этотъ юноша могъ быть только веселымъ собесѣдникомъ, и больше ничего.
КИТАЙ.
правитьКантонъ.
правитьУзнавъ, что стоящій у пристани пароходъ «Xo-Намъ», считающійся здѣсь однимъ изъ лучшихъ, набираетъ пассажировъ въ Кантонъ, мы съ профессоромъ вздумали воспользоваться удобнымъ случаемъ осмотрѣть этотъ городъ, соименный цѣлой провинціи.
Но прежде, чѣмъ взять билеты, мы освѣдомились, не тотъ ли самый капитанъ управляетъ «Xo-Намомъ», который, какъ мы слышали, угрожалъ выбросить за бортъ одного пассажира, захотѣвшаго дѣлать фотографическіе снимки съ него самого и его экипажа. Къ счастью, оказалось, что это не тотъ, и мы успокоились. Тѣмъ не менѣе, я посовѣтовалъ профессору лучше и не показывать на пароходѣ своего аппарата, чтобы не подать повода къ недоразумѣніямъ.
Дождь продолжалъ лить во всю. Туманъ былъ такой густой, что, какъ говорится, хоть рѣжь его ножомъ. Плывемъ по широкому заливу, прекрасно укрѣпленному. Вокругъ насъ проносятся большіе винтовые пароходы, глубоко сидящіе въ водѣ, китайскія лодки, нагруженныя живностью, плоскодонныя джонки, сампаны; но все это представляется намъ лишь въ смутныхъ очертаніяхъ. Удивительно только, какъ это въ такомъ туманѣ здѣсь такъ рѣдко слышно о столкновеніяхъ между судами?
Во весь непродолжительный переѣздъ мы грѣлись чаемъ съ ромомъ, между тѣмъ какъ пассажиры изъ туземцевъ, расположившись въ полулежачемъ положеніи на диванахъ въ каютѣ, потягиваютъ свой ужасный опій, отъ одного запаха котораго тошнитъ.
При входѣ въ рейдъ Кантона взглядъ прежде всего притягивается двойною башней мѣстной обширной католической церкви. Я невольно обнажилъ голову при видѣ этого памятника славной побѣды христіанства надъ язычествомъ. Нигдѣ христіанству не приходилось такъ ожесточенно бороться ради своего торжества, какъ въ Китаѣ; нигдѣ такъ не мучили стойкихъ миссіонеровъ, какъ тамъ.
Узкія улицы Кантона темны отъ безчисленнаго множества вывѣсокъ, — красныхъ, золотыхъ, черныхъ и бѣлыхъ, длинными полотнищами пестрящихъ высокіе дома. Зданія по большей части кирпичныя, на гранитныхъ фундаментахъ, покрытыя черепицею; фасады сплошь украшены замысловатою и ярко расписанною деревянною рѣзьбою. Китайцы умѣютъ привлекать эффектною отдѣлкою своихъ торговыхъ помѣщеній, хотя бы въ нихъ и ничего не было, кромѣ битой птицы да потроховъ. Сколько лавокъ, столько и ресторановъ, и повсюду все биткомъ набито пестрою разноязычною толпою. Наши носильщики съ трудомъ протискиваются сквозь человѣческій муравейникъ, заливающій улицы, и, несмотря на свои предостерегающіе крики, то и дѣло кто-нибудь натыкается на шесты носилокъ. Иногда не обходится и безъ членовредительства, и тогда поднимается невообразимый гвалтъ.
Если Гонконгъ показываетъ, какъ работаетъ китаецъ, то Кантонъ наглядно иллюстрируетъ презрѣніе сыновъ Поднебесной имперіи къ смерти. Я уже заранѣе зналъ, что Кантонъ — одинъ изъ самыхъ людныхъ городовъ въ этой области, но все-таки не ожидалъ такой страшной скученности. Тутъ нѣтъ возможности не только свободно двигаться, но даже и дышать. Мнѣ кажется, что по этимъ грязнымъ проходамъ между расцвѣченными домами никогда не проносилось ни одной струи свѣжаго воздуха, и никакими санитарными мѣрами не уничтожить здѣшнихъ міазмовъ.
— Ну, однако, и вонь же тутъ у васъ, — говорю своему носильщику.
— Да, пахнетъ неособенно хорошо, — соглашается онъ и въ видѣ оправданія добавляетъ: — Это вы, сэръ, такъ несчастливо попали въ такое время, когда пахнетъ хуже обыкновеннаго.
Молчу. Съ желтолицымъ развѣ можно спорить? Положимъ, Ахъ-Кумъ — такъ звали моего носильщика — человѣкъ очень вѣжливый, угодливый и предупредительный, хорошо говорившій по-англійски и, очевидно, видавшій виды, но еще неизвѣстно, какія онъ обнаружитъ свойства, если съ нимъ поспорить.
— Не желаете ли взглянуть, сэръ, какъ у насъ дѣлаются украшенія изъ перьевъ? — предлагаетъ онъ, останавливаясь передъ дверью одной мастерской
Изъявляю это желаніе и вхожу въ маленькое помѣщеніе, уставленное по угламъ рѣзными изъ дерева чудовищами. На столѣ груды разноцвѣтныхъ перьевъ, — бѣлыхъ, голубыхъ, лиловыхъ, зеленыхъ, красныхъ, желтыхъ и розовыхъ, которыя обдѣлываются тремя мастерами въ золото для ношенія женщинами на головѣ. Работа искусная и очень красивая. Но эти отовсюду высовывающіеся на васъ огненные языки, страшно таращащіеся глаза и гримасничающія чудовища, эта скользкая грязь подъ ногами на гранитныхъ плитахъ, эта ужасная вонь и эти безчисленныя желтыя, какъ лимонъ, косоглазыя живыя лица и масса шлепающихъ по спинамъ косъ, эта безпрерывятая топотня вокругъ, этотъ шумный гортанный говоръ — отъ всего этого, въ концѣ-концовъ, дѣлается жутко и тошно.
Перехожу рядомъ въ торговлю готовымъ платьемъ. Гляжу на эту нѣжно-голубую, нѣжно-зеленую, ярко-красную, золотисто-желтую и серебристо-бѣлую шелковую прелесть, покрытую великолѣпными вышивками, и думаю про себя, что если китайская толпа — вещь очень непріятная, въ особенности здѣсь, въ Кантонѣ, зато китайскія издѣлія стоятъ того, чтобы полюбоваться ими. Недаромъ европейцы, особенно англичане, такъ стремятся овладѣть хотя частичкою Китая.
Я самъ англичанинъ, хотя родился и росъ въ Индіи, и потому сочувствую стремленіямъ своихъ сородичей, тѣмъ болѣе, что во всѣхъ этихъ косыхъ китайскихъ глазахъ, устремленныхъ на меня, читаю смѣсь подавленной ненависти и плохо скрытаго презрѣнія. Все это низкопоклонство, вся эта улыбающаяся угодливость, вся эта показная привѣтливость, въ сущности маскируютъ одну яростную злобу къ европейцамъ. Я это вижу и думаю, что, право, было бы не жаль, если бы все это желтое человѣческое море въ одинъ прекрасный день поглотилось тою же землею, изъ таинственныхъ нѣдръ которой оно вышло.
Профессоръ вдругъ пожелалъ быть вмѣстѣ со мною въ однѣхъ носилкахъ (до сихъ поръ онъ былъ въ отдѣльныхъ), чтобы имѣть возможность безпрепятственно обмѣниваться со мною впечатлѣніями. Мой паланкинъ былъ вдвое просторнѣе, чѣмъ его, и я охотно соглашаюсь принять въ него своего почтеннаго спутника. Спрашиваю совѣта Ахъ-Кума, какъ это устроить.
— Что жъ, это можно, — отвѣчаетъ съ своею хитрою улыбочкою желтолицый. — Я позову себѣ еще помощниковъ, а моему товарищу, который несетъ другого сэра, придется заплатить за все время, на которое онъ былъ нанятъ. Такъ ужъ водится у насъ.
Носильщики были наняты на два часа, но проработали едва половину, и тотъ, котораго отпускаетъ профессоръ, требуетъ за все время. Профессоръ расплачивается и пересаживается ко мнѣ.
Ахъ-Кумъ, добывшій себѣ изъ толпы четырехъ лишнихъ помощниковъ, по одному на каждый конецъ шеста (носильщиковъ полагается по четыре на паланкинъ, по числу двухъ переднихъ и двухъ заднихъ концовъ шестовъ, при чемъ одинъ изъ носильщиковъ всегда старшій, съ которымъ вы и имѣете дѣло), несетъ насъ къ буддійской пагодѣ «Пятисотъ геніевъ» являющейся одною изъ здѣшнихъ достопримѣчательностей.
Храмъ очень вычурный, въ настоящемъ китайскомъ стилѣ, съ множествомъ поднимающихся одна надъ другою изогнутыхъ рѣзныхъ, покрытыхъ густою позолотою, кровель, унизанныхъ по карнизамъ колокольчиками. По бокамъ входныхъ дверей стоитъ по колоссальной бронзовой фигуръ крылатаго дракона. Во внутрь храма иновѣрцевъ не пускаютъ, но разрѣшается обходить кругомъ по галлереѣ, огибающей дворъ. Вся эта галлерея уставлена рѣзными изображеніями всѣхъ азіатскихъ народностей, но между этими изображеніями находятся и очень замысловатыя карикатуры на отцовъ-іезуитовъ. Изъ одной ниши выглядываетъ веселое бородатое европейское лицо въ шляпѣ. Нашъ носильщикъ Ахъ-Кумъ (онъ же и проводникъ) предлагаетъ взглянуть на старинные часы, приводимые въ движеніе водою. Заглянувъ въ открытыя двери храма, горящаго огнями вокругъ жертвенника, за которымъ виднѣется статуя Будды, и наполненнаго фантастическими изображеніями «геніевъ», т.-е. олицетвореній разныхъ идей, мы отправляемся къ боковому зданію, представляющему тоже храмъ въ миніатюрѣ, и видимъ тамъ на гранитной подставкѣ водяные часы особаго устройства. Профессоръ говоритъ, что механизмъ этихъ часовъ не можетъ дѣйствовать здѣшнею водою, потому что она слишкомъ густа, чтобы свободно проходить по такимъ тоненькимъ трубочкамъ, и высказываетъ предположеніе, что стрѣлки на часахъ передвигаются просто руками человѣка, приставленнаго къ часамъ для этой цѣли и руководствующагося ударами колоколовъ на стоящихъ въ гавани европейскихъ судахъ.
Побывали мы и въ полѣ, гдѣ производятся казни преступниковъ. Эти казни здѣсь очень многочисленны. Но я скажу отъ себя, что Кантонъ до такой степени переполненъ населеніемъ, что будетъ совершенно незамѣтно убыли, если казнить ежегодно хоть по десяти тысячъ негодныхъ обывателей этого благоухающаго всевозможными міазмами города.
Навстрѣчу намъ попался палачъ и предложилъ купить его мечъ, увѣряя, что онъ принесетъ намъ «счастье», потому что имъ отсѣчено не менѣе двухсотъ преступныхъ головъ. Разумѣется, мы отказались отъ пріобрѣтенія такого орудія «счастья», и его собственникъ наградилъ насъ за этотъ отказъ многообѣщающимъ взглядомъ исподлобья.
Тутъ же, на полѣ казней, находится «храмъ Ужасовъ», вполнѣ соотвѣтствующій своему названію. Всѣ стѣны этого храма расписаны сценами казней.
Это полная, раскрашенная живыми красками, иллюстрація того, какъ здѣсь вѣшаютъ, обезглавливаютъ, варятъ, жарятъ, толкутъ въ желѣзныхъ ступахъ, четвертуютъ, колесуютъ, — вообще наказываютъ за преступленія.
Но китаецъ всегда «милосердъ», даже въ своихъ казняхъ. Такъ, напр., когда преступникъ присужденъ быть смолотымъ въ порошокъ въ мельницѣ, его сначала кокнутъ деревяннымъ молотомъ по головѣ, чтобы оглушить, а потомъ ужъ и приведутъ въ ходъ мельницу. По крайней мѣрѣ, такъ изображено на стѣнѣ храма. Можетъ-быть, въ дѣйствительности дѣло обстоитъ и иначе. Китайская душа — потемки.
Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ храма расположена тюрьма. Это нѣчто еще болѣе ужасное. Едва мы заглянули въ одну изъ мрачныхъ, сырыхъ, до невозможности смрадныхъ камеръ, переполненныхъ живыми скелетами, ожидающими казни, какъ тутъ же отскочили назадъ съ такимъ чувствомъ, точно заглянули въ самый адъ.
— Ради Бога, скорѣе назадъ въ Гонконгъ! — возопилъ профессоръ, обѣими руками ухватившись за голову и дѣлая неимовѣрныя усилія (какъ и я самъ), чтобы удержать тошноту. — Тамъ все-таки лучше.
Вполнѣ сочувствуя своему спутнику, я сказалъ Ахъ-Куму, чтобы онъ несъ насъ кратчайшимъ путемъ назадъ на пристань. Профессоръ отказывался вести объясненія съ «этими желторожими дьяволами», это, вѣроятно, и было одною изъ главныхъ причинъ, побудившихъ его искать моей неразлучной компаніи.
Ахъ-Кумъ оказался настолько корректнымъ и любезнымъ, что вынесъ насъ черезъ узкій переулокъ, походившій на исполинскую мышеловку, прямо на улицу, ведущую въ западную часть города, гдѣ пребываетъ вице-король. Здѣсь оказалось довольно чисто. Дворецъ вице-короля расположенъ на горѣ, покрытой азаліями, а снизу окаймленной хлопчатниковыми до ревьями. На другомъ холмѣ, тоже украшенномъ богатой растительностью, сверкаютъ золотыя кровли пятиярусной пагоды, вычурной, какъ все китайское. Мы не стали ее осматривать: намъ ужъ надоѣло глядѣть на эти сооруженія, за которыми такъ и чудилась грязь и вонь, хотя ничего подобнаго въ этой пагодѣ, конечно, не могло быть. Но таково ужъ впечатлѣніе, производимое на свѣжаго человѣка Кантономъ.
Обогнувъ высокую крѣпостную стѣну, всю обвѣтрившуюся, потрескавшуюся, поросшую травою и унизанную старыми проржавленными пушками, мы опять попали въ тѣсную улицу, лишенную воздуха и свѣта, запруженную галдящею толпою и благоухающую всѣми запахами переполненной сверхъ краевъ, никогда не очищаемой помойки. На серединѣ улицы Ахъ-Кумъ чуть было по столкнулся съ богато разукрашеннымъ паланкиномъ, въ которомъ сидѣли два мандарина съ тоненькими «офиціальными» усиками, одѣтые въ красный шелкъ; на головахъ у нихъ были бѣлыя шапочки съ коралловыми пуговками. Отъ этого паланкина несло крѣпкими, пряными, одуряющими восточными духами. Оба сановника прижимали къ своимъ носамъ изящные шелковые мячики, пропитанные этими духами.
— Знаете что, дорогой товарищъ, — обратился ко мнѣ профессоръ, когда мы благополучно снова очутились на борту «Хо-Нама», — хотя мы съ вами и условились объѣхать весь Китай, по крайней мѣрѣ, его главные города, но послѣ этого ужаснаго Кантона лично мнѣ вполнѣ достаточно знакомства съ Поднебесною имперіей, и я думаю, не лучше ли намъ махнуть изъ Гонконга прямо въ Японію? Тамъ, навѣрное, нѣтъ такой грязи и такого смрада… Бр-р-р-р! Какъ это только мы выдержали цѣлыхъ два часа въ этой чудовищной клоакѣ?.. Если вы желаете остаться въ этой дьявольской странѣ, оставайтесь, а я уѣду! — съ рѣшимостью отчаянія заключилъ онъ.
Я засмѣялся и утѣшилъ его, объявивъ, что и самъ думаю отказаться отъ своего первоначальнаго плана ознакомиться подробнѣе съ Китаемъ. Дѣйствительно лучше бы отправиться прямо въ Японію. Но что я не зналъ, будетъ ли на это согласенъ онъ. Послѣднее замѣчаніе было чистымъ лукавствомъ съ моей стороны. Я отлично видѣлъ, что профессоръ готовъ былъ убраться отсюда хоть на крыльяхъ, и навѣрное не пожалѣлъ бы никакихъ расходовъ (онъ былъ человѣкъ одинокій и съ хорошими средствами), если бы могъ раздобыться воздушнымъ шаромъ, чтобы прямо перенестись на японскіе острова.
Но добродушный нѣмецъ моего лукавства не замѣтилъ и вторично объявилъ, что чѣмъ скорѣе мы уберемся отсюда, тѣмъ будетъ лучше.
Въ Кантонѣ не было настоящаго дождя, съ сѣраго неба сѣялась лишь какая-то мелкая водяная пыль, но въ Гонконгѣ попрежнему дождь лилъ какъ изъ ведра. Тѣмъ не менѣе, намъ этотъ городъ теперь показался раемъ въ сравненіи съ Кантономъ, во всѣхъ отношеніяхъ представляющимъ адъ.
На слѣдующій день, прощаясь совсѣмъ съ Гонконгомъ, мы побывали въ той мѣстности, гдѣ красуются загородныя виллы европейцевъ. Высокій, утесистый берегъ моря весь усѣянъ хорошенькими каменными домиками, утопающими въ пышной зелени, расцвѣченной яркими цвѣтами. Въ прелестныхъ садахъ мелькаютъ разряженныя дамы и дѣти. Раздается веселый смѣхъ и всюду слышится чистѣйшій англійскій говоръ. На наше счастье, въ этотъ вечеръ дождь отдыхалъ, какъ это иногда бываетъ здѣсь, и даже сіяло солнце, вызвавшее изъ домовъ массу гуляющихъ, несмотря на сырость.
Но здѣсь, въ царствѣ зелени, именно только сыро, но грязи нѣтъ; ей неоткуда взяться, потому что мѣстность высокая и повсюду стоки.
Мы положительно ожили въ такомъ прелестномъ уголкѣ въ этотъ вечеръ, давшій намъ иллюзію благодатнаго европейскаго лѣта. Но солнце зашло въ черныхъ тучахъ, что предвѣщало новые дожди и туманы. Чтобы избѣжать тоскливой картины нависшаго надъ головою мрачнаго неба, источающаго безпрерывные потоки холодной воды, мы въ одиннадцать часовъ вечера, прямо послѣ прогулки, забрались на пароходъ «Анкона», отплывавшій въ Нагасаки. Когда передъ тѣмъ мы зашли въ отель «Викторію», чтобы расплатиться и взять свой багажъ, приготовленный уже заранѣе тотчасъ же по возвращеніи изъ тошнотворнаго Кантона, намъ подали карточку генерала, приходившаго было съ нами побесѣдовать, но не заставшаго насъ дома.
— Ахъ, бѣдный, съ кѣмъ онъ теперь будетъ проводить скучные вечера! — воскликнулъ профессоръ. — Онъ былъ такъ радъ намъ, въ противовѣсъ своимъ офицерамъ, изъ которыхъ ни одинъ ему не понравился, и тѣмъ желтолицымъ, съ которыми долженъ поддерживать офиціальныя сношенія.
— Ну, это ужъ дѣло его, — сказалъ я. — Впрочемъ, быть-можетъ, въ угоду ему, вы хотите продлить свое пребываніе здѣсь, и даже еще разъ проѣхаться въ Кантонъ, только ужъ не со мною, а съ нимъ, для разнообразія.
— Ну, нѣтъ, слуга покорный! — пробурчалъ профессоръ, поспѣшно выходя вслѣдъ за носильщиками багажа изъ покидаемаго нами номера.
Такимъ образомъ, побывавъ только въ Кантонѣ, этомъ дѣйствительно китайскомъ городѣ и называемомъ китайцами Каунгъ-Тунгомъ, потому что Сингапуръ и Гонконгъ, несмотря на ихъ преимущественно китайское населеніе, принадлежатъ Великобританіи, почему и не могутъ считаться Китаемъ, мы распростились съ Поднебесной имперіей, чтобы отправиться прямо въ страну «Восходящаго солнца».
Японія.
правитьI.
Нагасаки.
править
Приближаемся къ Нагасаки. Погода чудная. Мракъ, сырость, слякоть и грязь, со всѣми специфическими китайскими благоуханіями, остались далеко назади. Ночью была сильная качка, и я долго не могъ заснуть, а когда, наконецъ, подъ утро забылся въ тяжелой дремотѣ, то мнѣ представилось, будто я тону въ зачумленномъ болотѣ посреди Кантона. Я сдѣлалъ такое отчаянное усиліе, чтобы выбраться изъ этого болота, что проснулся весь въ холодномъ поту. Когда же, наконецъ, мой мозгъ стряхнетъ съ себя ужасное впечатлѣніе, полученное имъ въ кантонской клоакѣ?!
Выхожу на палубу. Передо мною два высокихъ сѣрыхъ утеса, съ зелеными боками и двумя чахлыми синевато-черными соснами на самой вершинѣ. Внизу, въ крохотной бухточкѣ, между этими гранитными великанами, на маленькой лодочкѣ, кажущейся, по своей окраскѣ и легкости, точно вырѣзанной изъ сандальнаго дерева, натягивается какъ бы выточенный изъ слоновой кости парусикъ, раздуваемый слабымъ вѣтеркомъ, смѣнившимъ ночной шквалъ. Одѣтый въ синее, рыбакъ съ лицомъ, словно вылѣпленнымъ изъ желтаго воска, готовится отчалить отъ берега. Все это — утесы, сосны, лодка и рыбакъ. — кажется мнѣ живымъ воспроизведеніемъ картины, набросанной рукою японскаго художника на ширму. Слѣдовательно, японскіе художники не выдумываютъ своихъ жанровыхъ картинъ и пейзажей, а списываютъ ихъ прямо съ натуры; значитъ, тутъ меньше лжи, чѣмъ въ Китаѣ, гдѣ все такъ фальшиво и неестественно.
— Слава Богу, — говорю профессору, стоящему рядомъ со мною и напряженно смотрящему въ бинокль, — подходимъ къ Японіи, къ странѣ артистовъ чистоты и непритворной вѣжливости! Вы довольны, профессоръ?
— Но только доволенъ, а прямо въ восторгѣ! — отзывается мой спутникъ, улыбаясь во все свое добродушное нѣмецкое лицо. — Жаль только, что пароходъ стоитъ здѣсь всего двѣнадцать часовъ. Не успѣемъ всего осмотрѣть. Не выйти ли намъ совсѣмъ съ «Анконы» и не остановиться ли здѣсь на нѣсколько дней.
— Слишкомъ много потеряемъ на билетѣ, взятомъ до конца рейса, — возражаю я. — Да вы не безпокойтесь: двѣнадцати часовъ совершенно достаточно, чтобы составить себѣ понятіе о любомъ городѣ.
Профессоръ соглашается, какъ всегда и во всемъ, когда говоришь ему что-нибудь дѣльное.
Самый городъ едва виденъ изъ гавани, благодаря тому, что расположенъ въ низинѣ между утесами. «Анкона» идетъ мимо верфей. Въ одной изъ нихъ стоитъ на починкѣ русскій пароходъ изъ Владивостока. Онъ грязенъ, и палуба его безпорядочно загромождена всякою всячиною. Слышу за собою голосъ, говорящій по-англійски: «Удивительная вещь: всѣ русскія суда обязательно грязны и все на нихъ въ безпорядкѣ!»
Хотѣлъ было оглянуться и посмотрѣть, кому принадлежитъ этотъ голосъ, но мы уже причаливаемъ къ берегу, и пора сходить съ судна.
Въ длинномъ зданіи, на самой пристани, нашъ багажъ разсматривается молодыми чиновниками-японцами, въ мундирахъ прусскаго покроя и съ изображеніемъ имперской хризантемы {Декоративное растеніе; японскій гербъ и орденъ. Перев.} на фуражкѣ вмѣсто кокарды. Всѣ эти господа безукоризненно говорятъ по-англійски. У насъ нѣтъ съ собою ничего, кромѣ ручной сумки у каждаго, но и ту мы должны были раскрыть и показать, что въ ней находится. Бросивъ бѣглый взглядъ на содержимое этихъ сумокъ, чиновникъ отпускаетъ насъ, приложивъ руку къ козырьку фуражки.
Здѣсь тоже «рикши», одно- и двухмѣстныя. Беремъ послѣднюю и просимъ своихъ двухъ возницъ, маленькихъ, по ловкихъ и сильныхъ молодыхъ парней, нести насъ по главной улицѣ въ какой-нибудь чайный домъ. «Рикша» внутри обита бархатными подушками и вообще очень удобна. Развалившись на этихъ подушкахъ, мы съ профессоромъ едва въ состояніи воздержаться отъ изъявленій своего восторга при видѣ окружающаго насъ живого калейдоскопа.
Улица пестритъ маленькими миловидными женщинами, въ свѣтлыхъ широкихъ одѣяніяхъ, съ тремя громадными шпильками въ густыхъ волосахъ цвѣта воронова крыла и въ крохотныхъ деревянныхъ башмакахъ А какая масса дѣтей! Ихъ такъ много, что на первый взглядъ можетъ показаться, что весь Нагасаки наполненъ исключительно дѣтьми. И какъ они дружны между собою. Ребенокъ, ростомъ въ четыре фута, ведетъ за руку трехфутоваго, который, въ свою очередь, ведетъ двухфутоваго, а этотъ тащитъ на себѣ однофутоваго. Мнѣ не повѣрятъ, если я скажу, что видѣлъ тутъ грудныхъ младенцевъ, крохотныхъ какъ куклы, но уже улыбающихся во все свое миніатюрное личико и весело размахивающихъ ручками. Здѣсь, въ Нагасаки, какъ и въ Бирмѣ, всѣ смѣются. Ни у кого не увидишь угрюмаго лица. Такіе ужъ жизнерадостные народы. Позавидуешь имъ и поневолѣ припомнишь сказанія о золотомъ вѣкѣ, когда люди не вѣдали никакихъ горестей.
Здѣшнія улицы тоже не широки, но превосходно вымощены, безъ малѣйшаго слѣда грязи. Тутъ нѣтъ ни пылающихъ вывѣсокъ, ни фонарей надъ входами. Деревянные дома не окрашены, кровли черепичныя или гонтовыя. Повсюду образцовый порядокъ, чистота и цѣлесообразность. Ничего лишняго, ничего рѣжущаго глаза, но все необходимое для простой жизни — налицо. Много написано объ японскихъ домикахъ, состоящихъ изъ однѣхъ передвижныхъ ширмъ, оклеенныхъ чуть не папиросною бумагою. Но никакое описаніе не можетъ дать точнаго понятія объ этихъ изящныхъ сооруженіяхъ, которыя легко можетъ разрушить ударомъ ноги любой уличный хулиганъ, если ему придетъ такая фонтазія. Вотъ, напр., лавка, гдѣ торгуютъ рисомъ, сушеною рыбою, бамбуковыми издѣліями и т. п. Она сколочена изъ тонкихъ планокъ, но замѣчательно аккуратно пригнанныхъ одна къ другой. Въ верхней части двери, вмѣсто стекла, вставлена промасленная бумага, сквозь которую отлично проникаетъ свѣтъ. Бумага промаслена такъ ровно, что вы не замѣтите на ней ни одного пятнышка. Самъ «буннія» (торговецъ) сидитъ на полу на искусно сплетенной изъ мягкой рисовой соломы золотистой цыновкѣ. Одѣтъ онъ въ синее «кимоно». На ногахъ бѣлые шерстяные носки. Возлѣ бунніи, на краю цыновки, стоитъ мѣдная литая жаровня въ видѣ дракона. Въ этой жаровнѣ видны догорающіе остатки угля и золы, но на цыновкѣ и на чистенькомъ полу нѣтъ и слѣда ни того ни другого. На колѣняхъ бунніи лежитъ зеленый замшевый кисетъ съ краснымъ шелковымъ шнуркомъ. Кисетъ раскрытъ и буннія достаетъ изъ него тонко нарѣзанный табакъ и набиваетъ имъ длинную красную съ чернымъ лакированную трубку. Искусно набитая, именно настолько, насколько нужно, чтобы свободно проходилъ воздухъ, трубка закуривается объ уголекъ въ жаровнѣ и въ двѣ-три сильныя затяжки выкуривается до дна. Все это продѣлывается медленно и методично, точно совершается священнодѣйствіе.
Задняя часть лавки перегорожена изящною бамбуковою ширмочкою, оклеенною пестрыми бумажными рисунками. За ширмочкою виднѣется крохотная комнатка, полъ которой весь выложенъ золотистою цыновкою, а потолокъ сдѣланъ изъ кедровой фанеры. Посерединѣ пола разостлано кроваво-красное шерстяное одѣяло, и притомъ такъ аккуратно, что на немъ не видно ни одной морщинки, точно листъ бумаги. Болѣе въ комнаткѣ ничего нѣтъ. Съ боку лавки и комнатки идетъ узенькая галлерейка, обшитая полированнымъ деревомъ, отражающимъ предметы какъ зеркало. Въ концѣ галлерейки красуется карликовая, двухфутовая сосенка, въ зеленомъ глазированномъ глиняномъ горшкѣ и въ хорошенькой нѣжно-сѣрой фигурной вазочкѣ пылаетъ покрытая ярко-красными цвѣтами вѣтка азаліи.
Не богата обстановка, но чиста и проста, какъ первая грёза невиннаго ребенка. Любовь къ чистотѣ, красотѣ и природѣ, довольство малымъ, отсутствіе всякихъ лишнихъ потребностей, самый строгій во всемъ порядокъ, — вотъ главныя черты японскаго характера.
За исключеніемъ полицейскихъ, одѣтыхъ на иноземный, преимущественно германскій образецъ, коренное населеніе Нагасаки носитъ то же самое, что носилось на островахъ имперіи Восходящаго Солнца сотни лѣтъ тому назадъ: «кимоно» (нѣчто въ родѣ халата, одинаковаго покроя для обоихъ половъ), сшитое изъ самодѣльной, по большей части синей ткани, панталоны въ обтяжку и деревянные башмаки, снимающіеся дома. Голова у большинства ничѣмъ не покрыта, но попадаются и въ шляпахъ, войлочныхъ или соломенныхъ, смотря по сезону. Щеголяютъ въ нихъ преимущественно молодые люди, старики же, женщины и дѣти ходятъ съ покрытыми головами. Говорятъ, въ главныхъ городахъ Японіи идетъ усиленное увлеченіе европейскою одеждою, которая, кстати сказать, вовсе не идетъ обитателямъ Востока, а.только уродуетъ ихъ, дѣлаетъ изъ нихъ карикатуру.
Мы съ профессоромъ восхищаемся всѣмъ, что видитъ вокругъ себя: цвѣтущими и веселыми лицами женщинъ и дѣтей, изумительною чистотою, хорошенькими, точно игрушечными домиками, степенностью, вѣжливостью и безыскусственною порядочностью населенія.
Видимъ чайный домъ и входимъ въ него. Насъ приглашаютъ пройти черезъ галлерейку съ блестящими стѣнами въ крохотный садикъ, съ карликовыми растеніями, — чистенькій и аккуратно разбитый, точно только что вышедшая изъ рукъ художника картинка. Я начинаю чувствовать себя неловко въ своихъ покрытыхъ уличной пылью (неизбѣжною даже здѣсь, въ этой странѣ чистоты) сапогахъ, подъ которые миловидная служанка, такъ и сверкающая здоровьемъ, красотою и чистотою, подкладываетъ особую толстую цыновку. И вообще мнѣ неловко въ этой кукольной обстановкѣ, къ которой я но приспособленъ, почему и долженъ казаться въ ней чѣмъ-то въ родѣ грубаго медвѣдя, забравшагося въ игрушечную лавку. Мнѣ досадно, что я здѣсь ничѣмъ по могу выказать своей цивилизованности. Приблизительно тѣ же ощущенія читаю и на лицѣ моего спутника.
Намъ приносятъ крохотный фаянсовый, расписанный цвѣтами, подносикъ, съ еще болѣе миніатюрнымъ чайнымъ приборомъ, и ставятъ на маленькій круглый лакированный столикъ. Такіе столики и маленькіе плетеные стульчики держатся здѣсь, очевидно, только для иноземныхъ посѣтителей; туземные ѣдятъ и пьютъ, сидя прямо на полу и поставивъ все передъ собою на цыновку.
Чай довольно вкусный, только жидокъ. Но подается его такая крошечная порція, что, по-моему, развѣ только годовалый ребенокъ можетъ утолить ею жажду. Должно-быть, здѣсь не принято много пить и ѣсть.
Но цѣну съ насъ содрали совсѣмъ какъ за «русскую» порцію, которой намъ съ профессоромъ хватило бы дня на два. Надо отдать справедливость вѣжливымъ японцамъ, еще болѣе вѣжливымъ, чѣмъ китайцы, что они не хуже тѣхъ умѣютъ пользоваться путешественниками въ смыслѣ доходной статьи.
Попадаемъ къ высокой горѣ, на которую ведетъ длинный рядъ сѣрыхъ ступеней, съ перекинутыми тамъ и тутъ арками и нависшими съ боковъ сучьями старыхъ, изогнутыхъ вѣтромъ сосенъ. Эти темныя деревья рѣзко выдѣляются на фонѣ другихъ, съ свѣтлою листвою, одѣвающихъ склоны горы.
Подымаемся минутъ пять, а когда мы очутились на верхней площадкѣ и обернулись назадъ, то увидѣли подъ своими ногами цѣлое море нагасакскихъ кровель. Кое-гдѣ это сѣровато-коричневое море расцвѣчено пучками зелени съ яркокрасными букетами цвѣтовъ. Остальныя горы, окружающія Нагасаки съ трехъ сторонъ, въ большинствѣ служатъ кладбищами. Всюду разбросаны купы сосенъ и колышатся зеленыя перистыя верхушки бамбука.
— Что за своеобразная страна! — восклицаетъ профессоръ, спѣша запечатлѣть на своихъ фотографическихъ пластинкахъ какъ можно больше видовъ. — И замѣтьте, здѣсь никто не выказываетъ ужаса или отвращенія къ моему аппарату. Не то, что въ Китаѣ, гдѣ приходилось дѣлать снимки только украдкою.
Проводникъ, онъ же и собственникъ оставленной внизу рикши, ведетъ насъ въ какой-то обширный дворъ, огороженный каменною стѣною, гдѣ весело играютъ дѣти между исполинскимъ бронзовымъ конемъ старинной работы, сердито переглядывающимся съ двумя тоже колоссальными каменными львами. Относительно этого коня существуетъ преданіе, что онъ въ незапамятныя времена былъ вырѣзанъ изъ сибирской мамонтовой кости и оживленъ японскимъ Прометеемъ, очень долго прожилъ и былъ родоначальникомъ особенной породы лошади, существующей до сихъ поръ на японскихъ островахъ. Послѣ смерти этого коня кто-то вздумалъ залить его бронзою. Эта интересная легенда, вѣроятно, основана на томъ обстоятельствѣ, что нынѣшнія японскія лошади отличаются гривою и хвостомъ цвѣта слоновой кости, а ноги у нихъ походятъ на ноги бронзоваго коня. Кстати сказать, здѣсь лошади употребляются, главнымъ образомъ, какъ вьючныя животныя, и къ нимъ относятся съ большою любовью и бережностью. На ноги имъ одѣваются плетеные изъ особаго рода травы башмаки, вьючныя сѣдла мягкія, изъ краснаго сукна, отдѣланнаго бархатомъ. Упряжь вся такъ и горитъ разноцвѣтнымъ лакомъ.
За второю оградой находится храмъ, многоэтажныя изогнутыя кровли котораго теряются гдѣ-то высоко въ листвѣ окружающихъ деревьевъ, уступами поднимающихся по острому отрогу горы. Кровли эти покрыты побурѣвшимъ тростникомъ, съ удивительнымъ искусствомъ очерчивающимъ всѣ ихъ прихотливые изгибы. Японецъ обращается съ этимъ твердымъ сравнительно матеріаломъ какъ съ мягкою глиною, придавая ему какія угодно формы. Непонятно, какъ тонкія рѣзныя стѣны зданія могутъ вынести тяжесть столькихъ кровель, слѣдующихъ одна за другою съ небольшими лишь промежутками.
Въ самый храмъ насъ не впустили, и мы спустились обратно съ горы. Проводникъ предложилъ снести насъ въ самый фешенебельный чайный домъ въ этой части города.
— Да, я не прочь бы еще промочить горло отъ пыли, — замѣтилъ профессоръ. — И притомъ же въ этой чайной, быть-можетъ, будетъ больше матеріала для моихъ снимковъ. Первая ужъ слишкомъ была мала.
Высаживаемся передъ очень нѣжнымъ по отдѣлкѣ домомъ, похожимъ отчасти на только что видѣнный храмъ. Навстрѣчу выскакиваетъ малышъ и вѣжливо предупреждаетъ, что въ обуви входить нельзя. Дѣлать нечего, покоряемся. Стаскиваемъ съ помощью того же толстощекаго малыша сапоги, сидя на нижней ступени передъ входомъ въ чайную, и затѣмъ вступаемъ въ довольно просторное помѣщеніе, гдѣ на полу, затянутомъ золотисто-бурою медвѣжьей шкурою, сидитъ человѣкъ двадцать туземцевъ. Поджавъ ноги, они курятъ и пьютъ чай. Потолокъ тутъ изъ ярко-выполированнаго дерева, наложеннаго тоненькими пластинками. Неизбѣжная ширмочка посрединѣ представляетъ картину несущихся по воздуху ласточекъ, а по бокамъ — вазы съ желтыми цвѣтами.
Всѣ, какъ посѣтители, такъ и три молоденькія служанки, смотрятъ намъ на ноги. Что бы мнѣ догадаться надѣть шелковые носки поновѣе и покрасивѣе цвѣтомъ! Прямо неловко видѣть себя въ порыжѣвшихъ черныхъ фильдекосовыхъ да еще на бѣду заштопанныхъ на пяткахъ, Хорошее понятіе составятъ японцы о путешественникѣ, у котораго нѣтъ даже крѣпкой и свѣжей пары носокъ! Профессоръ — тотъ хоть въ новыхъ кремовыхъ, только что въ первый разъ надѣтыхъ…
Прислужница легкимъ движеніемъ руки отодвигаетъ оклеенную промасленною бумагою перегородку, движущуюся въ желобкѣ, и приглашаетъ насъ въ слѣдующую пустую комнату. За исключеніемъ покрытаго чернымъ лакомъ порога, вся деревянная отдѣлка этой комнаты оставлена въ натуральномъ видѣ, но нигдѣ ни трещинки ни неровности; все выстругано до степени гладкой бумаги. Мѣста склейки настоящей бумаги въ перегородкѣ и одной изъ боковыхъ стѣнъ зарисованы зигзагами изъ раковъ, почти въ натуральную величину. Посреди пола, на цыновкѣ, стоитъ жемчужнаго цвѣта ваза съ крохотнымъ вишневымъ деревцомъ. Въ открытую противоположную дверь виденъ маленькій садикъ съ квадратнымъ прудикомъ, зеленою лужайкою и нѣсколькими вишневыми же деревьями. Раздвигается бумажная боковая стѣна, и насъ ведутъ черезъ комнату, заставленную по четыремъ сторонамъ прелестными шкафиками изъ вылощеннаго кедроваго дерева съ мозаикою изъ какого-то нѣжнаго бѣлаго дерева. На одной дверкѣ, изображены журавли, ловящіе своими длинными носами мелкую рыбу, на другой — стаи бѣлыхъ чаекъ, и т. п. Въ другомъ концѣ этого помѣщенія, служащаго, очевидно, для уборки лишней посуды, подушекъ, одѣялъ, подсвѣчниковъ и прочаго, въ чемъ нѣтъ нужды днемъ, находится лѣстница. Ступени ровныя, удобныя, чистенькія. Перила фигурныя и покрыты лакомъ. Наверху оказывается круглая комната, съ круглыми же окнами, и вся въ нѣжнѣйшей какъ кружево деревянной рѣзьбѣ, карнизъ вокругъ потолка, панель внизу, рамы оконъ и дверей — все въ этомъ кружевѣ. Полъ гладкій и блестящій, какъ зеркало.
— Ну, профессоръ, — говорю своему спутнику, когда насъ оставили однихъ, чтобы принести намъ сюда чаю, — тутъ настоящій рай изящества, чистоты, тишины и самаго строгаго порядка.
— Да, пожалуй, получше даже Голландіи, прославленной своей чистотою, — отвѣчаетъ тотъ. — Я былъ въ ней и нашелъ, что, по крайней мѣрѣ, въ настоящее время тамъ тоже не такъ ужъ чисто, какъ объ этомъ кричать. Въ особенности въ большихъ городахъ есть не мало запущеннаго.
Принесли чай. Приборъ синій, изъ китайскаго фарфора. Къ чаю подали красную лакированную корзиночку съ очень аппетитно выглядывающимъ печеніемъ, которое и на вкусъ оказалось превосходнымъ. Брать его нужно костяными палочками — не особенно легкое дѣло для непривычныхъ.
Въ виду отсутствія на ногахъ сапогъ, мы пожелали сѣсть по мѣстному обычаю, съ поджатыми ногами, на разостланныхъ на полу красныхъ подушкахъ. Въ нашей одеждѣ это вышло очень грубо и неудобно. Право, хоть бѣги вонъ или садись на стулья и выставляй на показъ заштопанные носки!
Профессоръ сильно проголодался и въ пять минутъ чуть не одинъ съѣлъ все печенье. Не прочь былъ закусить чѣмъ-нибудь болѣе существеннымъ и я, хотя могъ и подождать до обычнаго нашего обѣденнаго времени — четырехъ часовъ, а теперь было всего первый часъ. Но мой ученый спутникъ заявилъ, что печенье только раздразнило его аппетитъ, и онъ желалъ бы сейчасъ же пообѣдать, если тутъ найдется что-нибудь подходящее. Спрашиваю прислужницу, могутъ ли здѣсь накормить насъ какъ слѣдуетъ. Отвѣчаетъ, что могутъ. Заказываемъ полный завтракъ и просимъ для него дать столъ. Улыбается, исчезаетъ и черезъ минуту возвращается впятеромъ — одна дѣвица миловиднѣе другой. Двѣ тащатъ по крохотному красному лакированному столику, двѣ несутъ по мисочкѣ рыбной солянки и блюдечко съ морскими анемонами {Красивыя морскія животныя изъ отдѣла лучистыхъ съ короткимъ цилиндрическимъ тѣломъ и вѣнцомъ изъ щупальцевъ, въ видѣ цвѣтка вокругъ рта. Японскій деликатесъ. Перев.}, а пятая подала блюдо чуть побольше съ двумя парами рѣчныхъ раковъ и тарелочку съ чѣмъ-то въ родѣ англійскаго пудинга. Положили передъ нами новыя палочки, и снѣжно-бѣлыя салфеточки, свернутыя въ видѣ трубочекъ съ надѣтыми на нихъ позолоченными бамбуковыми кольцами. Затѣмъ всѣ пять дѣвицъ упорхнули, но вскорѣ вернулась опять уже одна и принесла какую-то замысловатую фаянсовую посудинку съ кускомъ не то студня, не то фруктоваго желе и заявила, что теперь «все».
Профессоръ сдѣлалъ недоумѣвающее лицо, но ничего не сказалъ. Дѣвица вдругъ ахнула, граціозно присѣла и убѣжала съ быстротою газели. Не прошло и нѣсколькихъ секундъ, какъ она снова появилась и, вся красная отъ смущенія, извинилась, что забыла подать къ рыбѣ горчицу, которую тута же и поставила на столикъ въ фарфоровой баночкѣ. «Рыбою» оказалось то, что мы сочли за пудингъ. Мы поспѣшили успокоить е6, и она очень мило улыбнулась во все свое фарфоровое личико, обрамленное шелковистыми волосами, черными какъ вороново крыло.
— А что, не попробовать ли намъ кстати ихъ знаменитой водки? — предложилъ профессоръ. — Положимъ, закуски мало, но мы можемъ вѣдь потребовать себѣ еще по порціи.
— Что жъ, спросимъ, — согласился я и попросилъ прислуживавшую намъ живую куколку принести водки.
Почтенный профессоръ не совсѣмъ владѣлъ англійскимъ языкомъ, поэтому объяснялся за него по большей части я.
«Куколка» снова улыбнулась, кивнула головкой и съ обычною здѣсь быстротою принесла лакированный подносъ, на которомъ оказались двѣ рюмки по наперстку и миніатюрный хрустальный графинчикъ, заключавшій въ себѣ ровно четыре такихъ наперстка водки.
Все оказалось очень вкуснымъ, такъ что не только у профессора, но и у меня всерьезъ разыгрался аппетитъ. Заказали себѣ еще по порціи, но уже другого. Принесли рыбы, сваренной съ какъ-то особенно приготовленною редискою; это тоже. оказалось довольно вкусными. Потомъ было блюдо бобовъ подъ сладкимъ соусомъ, а къ нему, въ видѣ, вѣроятно, приправы, подали какіе-то кисловатые ростки, еще совсѣмъ зеленые и нѣжные. Послѣ этого появился жареный цыпленокъ съ нашпигованною чѣмъ-то рѣпою. Въ довершеніе всего дали по куску бѣлой, безкостной рыбы и по блюдцу съ рисомъ, такимъ же бѣлымъ и рыхлымъ, какъ только что выпавшій снѣгъ. Только по истребленіи всего этого мы оказались вполнѣ сыты. Водки было выпито еще три графинчика, къ величайшему удивленію прислужницы, дѣлавшей огромные глаза при каждомъ нашемъ требованіи новой порціи. А какъ эта дѣвица испугалась, когда профессоръ неловкимъ движеніемъ опрокинулъ было свой столикъ со всѣмъ на немъ находившимся. Я думалъ, она упадетъ въ обморокъ. Должно-быть, здѣсь никогда не бываетъ подобныхъ случаевъ, по крайней мѣрѣ, съ туземцами.
Вздумалось намъ попробовать и японскаго табаку. Намъ подали по тоненькой, но длинной лакированной трубкѣ, набитой желтымъ ароматнымъ табакомъ, такимъ же превосходнымъ, какъ все здѣсь. Счетъ тоже не уступалъ въ отношеніи превосходства. Кромѣ того, пришлось дать каждой изъ пяти прислуживавшихъ намъ фарфоровыхъ дѣвицъ «на булавки». Зато съ какимъ веселымъ щебетаньемъ, какими сіяющими улыбками и граціозными поклонами онѣ проводили насъ
Внизу ожидалъ малышъ съ нашими ярко вычищенными сапогами. Дали и ему — ужъ не помню на что.
Поболтались потомъ по общественному саду, состоящему изъ вишневыхъ деревьевъ, начинавшихъ цвѣсти. Аккуратныя дорожки, посыпанныя разноцвѣтнымъ пескомъ, такія же аккуратныя лужайки, игрушечныя фигурныя бесѣдки, нѣсколько бассейновъ съ водою и золотыми рыбками — все какъ на картинахъ. Тутъ сразу трудно даже понять, гдѣ начинается и гдѣ кончается дѣйствительность и искусственная декорація, — такъ тѣсно одно слито съ другимъ. Такъ, напр., вдали намъ показалась горка, вся усыпанная пестрыми цвѣтами, Подходимъ, оказывается — разрисованная стѣна бесѣдки. Подумали, что на дерновой скамьѣ сидятъ куклы, — оказывается, это маленькія дѣти, глядящія на насъ веселыми глазками. Странно, здѣшнее населеніе такое же косоглазое, какъ въ Китаѣ, но у японцевъ это не такъ замѣтно какъ у китайцевъ. Вѣроятно, это зависитъ отчасти отъ разницы въ выраженіяхъ взгляда. Китаецъ, сколько ни старается, не можетъ совсѣмъ скрыть сверкающей въ его глазахъ злобы къ иноземцу, а японецъ умѣетъ.
Усталые возвращаемся на бортъ «Анконы» и сейчасъ же заваливаемся спать. Слишкомъ уже находились за день, несмотря на то, что все время при насъ была «рикша». Ею мы пользовались только на ровномъ пути, поднимались же на холмы и спускались съ нихъ на собственныхъ ногахъ, а такихъ подъемовъ и спусковъ было не мало.
Плывемъ въ Кобэ по внутреннему морю. Лавируемъ среди безчисленнаго множества цвѣтущихъ и голыхъ острововъ всевозможныхъ размѣровъ и формъ, начиная съ большихъ, которыхъ не охзатишь взглядомъ, и кончая крохотными, похожими на копну сѣна или на скалу. Въ теченіе цѣлыхъ двадцати часовъ пробираемся по этому лабиринту. За удовольствіе полюбоваться искусствомъ рулевого капитанъ «Анконы» беретъ съ каждаго пассажира, желающаго побывать въ Кобэ, нѣсколько рупій лишнихъ. Можно отдать — зрѣлище интересное.
Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ проливы между островами такъ узки, что я прямо удивляюсь, какъ мы не сядемъ на мель или не ударимся объ острый край грозно надвигающагося на насъ угрюмаго утеса, еле оживленнаго нѣсколькими пятнышками чахлой растительности. Въ концѣ-концовъ это безконечное шныряніе направо и налѣво начинаетъ надоѣдать. Даже мысль о томъ, что у насъ сегодня будутъ устрицы, какъ оповѣстилъ любезный мистеръ Кукъ, завѣдующій столомъ, стала болѣе интересовать меня, чѣмъ тотъ похожій на рыбу съ щетинистою спиною островокъ, который призракомъ проскользнулъ мимо насъ по осребренной луною морской поверхности. Сначала эта пестрая картина разодранныхъ неизвѣстною силою и разбросанныхъ по водѣ клочковъ земли сильно захватывала, а теперь ужъ надоѣдаетъ. Такъ и все на свѣтѣ. Привлекаетъ, интересуетъ лишь что-нибудь новое, если не успѣешь привыкнуть къ старому до степени любви. Да, даже это море, полное такой таинственности и романтичности, которое такъ тихо плещется вокругъ насъ; эта полная луна, такъ ярко сіяющая на темно-голубомъ небѣ и такъ эффектно отражающаяся въ водѣ, — ничто не привлекало меня, потому что такъ холодно, что руки мерзнутъ, и я съ удовольствіемъ промѣняю эту панораму на столовую, когда гонгъ возвѣститъ, что тамъ уже накрыто и ожидаютъ устрицы.
II.
Кобэ.
править
Вотъ мы и въ Кобэ, въ тридцати часахъ плаванія отъ Нагасаки. Европейская часть этого города вполнѣ напоминаетъ новый американскій поселокъ, только съ большими претензіями. По широкимъ пустырямъ, называющимся улицами, разбросаны сѣрые деревянные дома съ чѣмъ-то въ родѣ карикатуры на коринѳскія колонны подъ верандами. Небо тоже сѣрое. Кругомъ почти совсѣмъ голые холмы. И вдругъ посреди этихъ пустырей, только въ будущемъ обѣщающихъ превратиться въ настоящій большой городъ {Въ настоящихъ очеркахъ Киплингъ описываетъ свое путешествіе, совершенное еще въ 1889 году. Въ теченіе двадцати лѣтъ, которыя прошли съ тѣхъ поръ, въ Японіи, этой живой, прогрессирующей странѣ, разумѣется, многое измѣнилось во внѣшности, поэтому и описываемые авторомъ города имѣютъ теперь, конечно, другой видъ; неизмѣнною осталась только внутренняя, коренная, сторона японской жизни, ихъ нравы, обычаи и характеръ, что также обрисовываетъ авторъ, со свойственными ему наблюдательностью и мастерствомъ, и что, кстати сказать, составляетъ главный интересъ въ его очеркахъ. Перев.}, неожиданность: прекрасный отель, содержимый жизнерадостнымъ французомъ. Обѣдъ, кофе, вина все у него настоящее французское. И цѣлый штатъ на-диво вымуштрованной японской прислуги, ловящей каждое ваше желаніе, даже еще и не выраженное словами. Такого чуднаго бифштекса, съ такимъ прекраснымъ картофельнымъ салатомъ и такого вкуснаго супа мы съ профессоромъ давно уже не пробовали. Постели здѣсь оказались тоже превосходными, и мы отлично выспались въ эту ночь.
Изъ Кобэ мы намѣревались отправиться въ Іокогаму. Но для этого нужно было запастись здѣсь паспортами, потому что мы хотимъ проникнуть внутрь страны, а это не то, что шнырять на пароходѣ вокругъ однихъ береговъ. Миль тридцать предстоитъ ѣхать въ рикшѣ, потомъ переправляться черезъ озеро. Получить паспортъ оказалось дѣломъ очень сложнымъ и продолжительнымъ. Совѣтую другимъ путешественникамъ изъ Нагасаки въ Кобэ и далѣе въ глубь страны сдѣлать слѣдующее.
Какъ только вы очутитесь въ Нагасаки… Или, нѣтъ, это ужъ будетъ поздно. Лучше тогда, когда вы попадете въ Гонконгъ (предполагается, конечно, что вы слѣдуете моему маршруту), напишите въ Токіо чрезвычайному послу и полномочному министру (конечно, великобританскому) просьбу и сообщите ему крайній пунктъ, котораго желаете достигнуть въ странѣ. Какъ можно подробнѣе опишите свои примѣты: годы, цвѣтъ волосъ, наличность или отсутствіе растительности на лицѣ, цвѣтъ глазъ, ростъ, форму носа, особыя примѣты, — словомъ все, чѣмъ вы отличаетесь отъ другихъ. Въ концѣ просите, чтобы вамъ выслали паспортъ съ обозначеніемъ всѣхъ этихъ примѣть и другихъ необходимыхъ данныхъ въ британское консульство въ Кобэ. Въ этомъ случаѣ вы, пожалуй, застанете свой паспортъ уже готовымъ въ Кобэ, если только не вздумаете перенестись туда изъ Гонконга по воздуху. Все же нужно хоть недѣльку дать сроку на изготовленіе такой важной вещи, какъ паспортъ.
И вотъ, въ ожиданіи этихъ паспортовъ, которыхъ не догадались выхлопотать раньше, мы остались въ Кобэ.
Какъ и Нагасаки, Кобэ изобилуетъ тоже дѣтьми, и такъ же, какъ тамъ, всѣ улыбаются во все лицо. Одни китайцы здѣсь почему-то угрюмы. Ахъ, какъ я не люблю этихъ китайцевъ, несмотря на все ихъ искусство въ созданіи восхитительныхъ бездѣлушекъ!
Посѣтили лавку мѣстнаго антикварія. Проникли въ нее по узенькой аллеѣ, образуемой двумя рядами каменныхъ фонарей, вперемежку съ рѣзными деревянными чудовищно-безобразными демонами. Сѣдой японецъ встрѣчаетъ насъ съ привѣтливою улыбкою и хлопотливо показываетъ намъ знамена и полевые значки давно отошедшихъ въ вѣчность дайміосовъ {Такъ назывались раньше въ Японіи наслѣдственные вассальные князья. Перев.}. Подъ сѣнью роскошно вышитыхъ золотомъ и шелками знаменъ пріютилась огромная «священная» черепаха, безподобно, до мельчайшихъ подробностей, вырѣзанная изъ мягкаго дерева, выполированнаго подъ натуральный цвѣтъ черепахи. За переднею лавкою оказалось еще нѣсколько помѣщеній, въ которыхъ сверкали на насъ старинные боевые доспѣхи, звякали подъ нашими ногами мечи, напоенные кровью Богъ вѣсть сколькихъ людей, задѣвали по лицу всевозможные табачные кисеты, когда-то принадлежавшіе витязямъ, о которыхъ сохранилось лишь слабое воспоминаніе, и теперь на невидимыхъ шнурочкахъ спускавшіеся съ потолка. Изъ-за парчевой одежды разныхъ древнихъ князей и княгинь выглядываютъ яхонтовые или изумрудные глаза всевозможныхъ божествъ, начиная съ Будды и кончая многообразными фантастическими олицетвореніями темныхъ и свѣтлыхъ силъ природы.
Старикъ раскрываетъ передъ нашими изумленными взорами цѣлый міръ своеобразнаго японскаго искусства, проявленный въ тысячахъ рѣзныхъ, лѣпныхъ, живописныхъ, вышитыхъ, плетеныхъ и другихъ художественныхъ издѣліяхъ. Японскій художникъ не ставитъ своего имени на произведеніи, поэтому такъ и остается неизвѣстнымъ, кто, наприм., задумалъ и мастерски выполнилъ группу изъ слоновой кости, изображающую человѣка, бьющагося въ цѣпкихъ и мощныхъ щупальцахъ каракатицы; жреца, заставляющаго воина уложить оленя и хитро ухмыляющагося при мысли, что воину останется одинъ трудъ, пользоваться же этимъ трудомъ будетъ только онъ, жрецъ; тощую змѣю, обвившуюся вокругъ стараго, полуобглоданнаго человѣческаго черепа, стоящаго на головѣ барсука; толстенькаго мальчугана, несущаго на спинѣ меньшого братца, который выглядываетъ изъ-за его плеча; умывающагося лапками зайчика; играющую пойманною мышью кошка съ плотоядно горящими глазами, и многое множество другихъ тому подобныхъ воспроизведеній изъ неисчерпаемой сокровищницы природы и жизни.
А эта поразительная масса самыхъ разнообразныхъ лакированныхъ или выложенныхъ перламутромъ, черепахою, деревомъ или еще чѣмъ-то, шкатулочекъ, расписныхъ шелковыхъ, бумажныхъ, бамбуковыхъ и иныхъ ширмочекъ, всевозможныхъ опахалъ, иногда очень цѣнныхъ по одному ужъ матеріалу, бездѣлушекъ женскаго туалета, игрушекъ и много другого.
Скажу по правдѣ, когда мы съ профессоромъ вышли, наконецъ, изъ этого музея японскихъ рѣдкостей, мы отъ души пожалѣли, зачѣмъ этому народу, народу-артисту, навязали «конституцію» и втискиваютъ его въ безобразящіе восточнаго человѣка европейскій костюмъ!
— Знаете, что мнѣ пришло въ голову? — сказалъ мой спутникъ, когда мы усѣлись въ ожидавшую насъ рикшу, — надъ Японіей слѣдовало учредить международный сюверинитетъ, отогнать отъ нея вѣчную боязнь иноплеменнаго нашествія и завоеванія, вообще всячески озаботиться, чтобы сыны страны «Восходящаго Солнца» могли ни о чемъ не безпокоиться, сидѣть смирно и выдѣлывать свои прелестныя игрушки на восхищеніе всего міра… Другими словами: мы должны поставить всю японскую имперію подъ стеклянный колпакъ съ крупною надписью: «внѣ конкурса».
— Гмъ! — промычалъ я. — Кто же эти «мы»?
— Какъ кто? Ну, конечно, представители всѣхъ европейскихъ странъ… Развѣ мы не могли бы сдѣлать что-нибудь подобное, чтобы сохранить въ цѣлости удивительную самобытность этого народа?.. Скажите мнѣ, гдѣ еще во всемъ мірѣ вы найдете такой народъ, который весь былъ проникнутъ такимъ чувствомъ художественности, какъ японскій? Гдѣ вы увидите столько трудолюбія, чистоплотности, жизнерадостности, привѣтливости, изящества и любви къ самому точному порядку? — восторгался всегда идиллически настроенный нѣмецъ.
— Хорошо, отправимся въ Токіо и поговоримъ тамъ съ микадо о вашемъ проектѣ, — пошутилъ я.
— Нѣтъ, сначала лучше отправимся въ здѣшній театръ, о которомъ столько интереснаго наговорилъ намъ хозяинъ отеля, — возразилъ профессоръ, показывая видъ, что не замѣтилъ моей шутки, совершенно случайно вырвавшейся у меня, такъ какъ въ душѣ я былъ вполнѣ согласенъ съ мнѣніемъ моего почтеннаго спутника.
Хотя и здѣсь лилъ точь въ точь такой же дождь, какъ въ Гонконгѣ и Кантонѣ, мы все-таки отправились вечеромъ въ японскій театръ. Зрительный залъ былъ почти теменъ, благодаря тому, что синій цвѣтъ «кимоно» публики поглощалъ слабый свѣтъ керосиновыхъ лампочекъ. Нигдѣ не оказалось свободнаго мѣстечка, кромѣ двухъ мѣстъ рядомъ съ японскимъ полицейскимъ чиновникомъ, которому почему-то было предоставлено три мѣста въ углу одной изъ галлерей. Два лишнихъ мѣста и были любезно предоставлены намъ этимъ чиновникомъ, обладавшимъ очень маленькимъ ростомъ, зато отличавшимся настоящими наполеоновскими манерами. Положимъ, вначалѣ этотъ маленькій Юпитеръ въ нерѣшительности покачалъ головою, когда мы, вызвавъ его къ себѣ, попросили дать намъ мѣста. Кажется, онъ пробормоталъ что-то «о нарушеніи конституціи» (ея здѣсь страшно боятся, какъ какого-нибудь дикаго звѣря, при малѣйшей неосторожности готоваго васъ поглотить), но потомъ сразу превратился въ олицетвореніе любезности, когда я сказалъ ему, что, если нужно, я могу представить телеграфную рекомендацію самого лорда Керзона {Тогдашняго всемогущаго вице-короля британской Индіи. Перев.}. Тотчасъ же онъ торжественно провелъ насъ въ свой уголъ и усадилъ около себя, одного по правую сторону, а другого по лѣвую. Я поспѣшилъ отблагодарить его «настоящею» гаванскою сигарою, а профессоръ — шоколадными плиточками, неистощимый запасъ которыхъ онъ всегда имѣетъ при себѣ. Наши подношенія были приняты съ улыбкою благодарности.
Театрикъ небольшой, вмѣщающій человѣкъ двѣсти, не болѣе. Все зданіе деревянное, очень легкое и изящное, сооруженное наполовину искуснымъ столяромъ и наполовину токаремъ и рѣзчикомъ, а не простымъ плотникомъ. Отдѣлка изумительно тонкая. Страшно даже сидѣть: того и гляди, все обрушится подъ вами и надъ вами. Вся публика куритъ, то и дѣло набивая маленькія фарфоровыя трубки съ длинными чубуками. Ежеминутно то тамъ, то тутъ вспыхиваютъ и гаснутъ спички, бросаемыя въ особые ящички, находящіеся на полу передъ сидѣньемъ. Хотя въ потолкѣ и имѣются сильные вентиляторы, но все-таки трудно дышать въ этомъ дыму. Да и жуть брала: ну-ка вдругъ все это деревянное кружево вспыхнетъ? Такъ и сгоришь заживо ни за что ни про что! Выходъ всего одинъ, да и тотъ заставленъ торговцами съ лотками, нагруженными разными сластями и фруктами. Эти разносчики ожидаютъ антракта, чтобы ходить по рядамъ со своимъ товаромъ.
Но, слава Создателю, все обошлось благополучно, а когда началось представленіе, мы такъ заинтересовались имъ, что на время забыли свои страхи.
Раздвинулся зеленый занавѣсъ, скрывавшій сцену, и передъ нашими взорами появились три кавалера и одна дама, одѣтые всѣ такъ, какъ можно увидѣть на любомъ японскомъ вѣерѣ. Костюмы изъ тяжелой, почти не сгибающейся золотой парчи, движенія и рѣчи артистовъ по своей напыщенности вполнѣ соотвѣтствуютъ заглавію пьесы. Это была драма подъ сложнымъ названіемъ: «Страшная старуха или грозовая кошка и свирѣпый барсукъ. Исполинская рѣдька или качающійся свѣтъ».
Три кавалера и дама сидятъ въ позахъ Будды на полу, на бархатныхъ подушкахъ. Вокругъ нихъ суетится мальчикъ и приводитъ въ должный порядокъ ихъ костюмы: гдѣ поясъ оправитъ, гдѣ и безъ того топорщащуюся складку заставляетъ еще болѣе топорщиться. Когда онъ исчезаетъ за кулисами, представляющими садъ, на сценѣ появляется новый кавалеръ, въ ярко-красномъ съ чернымъ костюмѣ, тоже парчевомъ, и съ двумя мечами, по одному на каждомъ боку. Приблизившись къ дамѣ карикатурною походкою, онъ начинаетъ объясняться ей въ любви, самымъ патетическимъ голосомъ выкрикивая слова, при чемъ колотитъ себя руками въ грудь, поднимаетъ къ небу глаза и вообще продѣлываетъ все возможное, чтобы доказать свою пламенную страсть къ жестокой красавицѣ. Та пищитъ, визжитъ, не хочетъ его слушать, отвертывается отъ него. Три кавалера, сидящіе кругомъ нея, убѣждаютъ непрошеннаго поклонника оставить въ покоѣ ихъ сестру. Поклонникъ дѣлаетъ оскорбительное лицо и вызываетъ всѣхъ троихъ на бой. Подъ звуки оркестра, состоящаго изъ двухъ гитаръ и нѣсколькихъ трещотокъ, въ родѣ кастаньетъ, начинается шуточный турниръ одного противъ троихъ. Бой чудеснымъ образомъ кончается ничѣмъ — всѣ четверо цѣлехоньки, нѣтъ ни побѣжденныхъ ни побѣдителей. Для рѣшенія же возникшаго спора, — должна ли красавица считать своего обожателя героемъ за то, что онъ вызывалъ на бой сразу троихъ, или простымъ размахивателемъ двумя мечами, которыми онъ не убилъ ни одного изъ противниковъ, — мечется жребій посредствомъ игральныхъ костей. Обожатель по выпавшему ему жребію признается героемъ. Но красавица, очевидно, все-таки не желаетъ выходить за него замужъ, и съ намѣреніемъ охладить его пылъ сдергиваетъ съ себя парикъ, стираетъ съ лица бѣлила и румяна, и такимъ образомъ превращается въ безобразную старуху. Въ этотъ же моментъ съ разрисованнаго черными тучами полотнянаго неба спускается на проволокахъ «Грозовая кошка», огромное страшилище, облѣпленное чѣмъ-то рѣзко сверкающимъ, что должно представлять молнію, а изъ-за кулисъ выбѣгаетъ такой же огромный и тоже страшный на видъ барсукъ. Оба эти чудовища яростно набрасываются на вооруженнаго двумя мечами кавалера въ отмщеніе за то, что онъ когда-то напрасно замучилъ для своей забавы кошку и барсука. Начинается нѣчто невообразимо-запутанное и для незнающихъ языка актеровъ мало понятное. Костюмы, лица и самая декорація мѣняются каждыя пять минутъ. Все это оканчивается тѣмъ, что принявшая прежній видъ красавица, приведенная въ восторгъ своимъ поклонникомъ, сумѣвшимъ напугать и обратить въ постыдное бѣгство обоихъ чудовищъ посредствомъ колоссальной рѣдьки, вдругъ выросшей подъ его ногами, дѣлается его невѣстою. Въ ознаменованіе, должно-быть, мѣняющихся судебъ, за зеленою газовою ширмою, разгородившею надвое сцену, появляется двойной рядъ — одинъ надъ другимъ — горящихъ свѣчей, колеблющихся въ разныя стороны.
Мы думали, этимъ все и ограничится, и дѣло обойдется безъ всякаго антракта, но ошиблись. Полицейскій объяснилъ намъ, что будетъ еще три дѣйствія, съ тѣми же лицами и тѣмъ же «качающимся свѣтомъ» въ концѣ каждаго. Во второмъ и третьемъ дѣйствіяхъ невѣста будетъ подвергнута всевозможнымъ жестокимъ испытаніямъ за то, что она могла сочувствовать злодѣю, который, во избѣжаніе справедливой мести оскорбленныхъ имъ божествъ, прогналъ ихъ колдовскою силою; въ послѣднемъ же дѣйствіи, послѣ новыхъ испытаній невѣсты и жениха, когда они оба сознаются — первая въ своемъ преступномъ легкомысліи, а второй — во всѣхъ своихъ злодѣяніяхъ, они получаютъ прощеніе и даже благословеніе тѣхъ же божествъ.
Составивъ себѣ понятіе объ японскомъ театрѣ, мы съ профессоромъ рѣшили не досиживать до конца представленія и лучше удалиться изъ этого опаснаго мѣста. Поблагодарили полицейскаго за его любезность и покинули театръ.
Наутро тотъ же дождь, но мелкій и тихій. Говорятъ, солнце здѣсь не показывалось какъ слѣдуетъ уже три недѣлю; Проглянетъ чуть-чуть, когда пріостановится дождь, а тамъ опять скроется. Что жъ дѣлать, видно, такая ужъ наша судьба, что насъ преслѣдуетъ дурная погода! Но все-таки здѣсь не такъ хлещетъ съ неба, какъ тамъ, среди китайцевъ. Отправляемся въ главный мѣстный храмъ. Забылъ только какой, буддійскій или шинтоистскій.
Храмъ этотъ, какъ и большинство буддійскихъ и раскольничьихъ (шинтоизмъ — не что иное, какъ раскольничья секта буддизма), тѣсно соединенъ съ монастыремъ. Расположенный за городомъ, въ сторонѣ отъ большой дороги, онъ уединенъ отъ шума и всякой суеты. Изъ-за стѣнъ каменной ограды издали уже виднѣется комплексъ кровель, вполовину покрытыхъ проросшимъ зеленью бамбукомъ, вполовину — темно-сѣрыми черепицами. Въ отдѣлку карнизовъ, очевидно, крѣпко вѣрившій въ свое божество художникъ вложилъ всю свою душу, заставилъ мертвое дерево подъ своимъ рѣзцомъ цвѣсти живыми лотосами, кудрявиться мягкими волнами и змѣиться струями огненнаго пламени. Внутри ограды, гдѣ только допускало мѣсто, бонзы разбили аккуратные садики, иногда размѣромъ не болѣе сорока футовъ въ длину и двадцати въ ширину. Въ каждомъ такомъ садикѣ обязательно находится крохотный прудикъ съ золотыми рыбками, каменный фонарикъ, миніатюрная искусственная или природная горка нѣсколькихъ плоскихъ камней, покрытыхъ врѣзанными въ нихъ надписями, и хоть одно вишневое или грушевое деревцо. Но несмотря на сходство въ общихъ чертахъ, каждый садикъ чѣмъ нибудь да отличается отъ другихъ, въ зависимости отъ индивидуальности своего устроителя.
По всѣмъ направленіямъ двора идутъ вымощенныя дорожки, связывающія между собою отдѣльныя зданія. Въ одномъ мѣстѣ, за прелестною рѣзною рѣшеткою, посреди лужайки, въ видѣ правильнаго квадратика, горитъ густо позолоченная высокая, футовъ двѣнадцати, доска на ножкахъ, вся покрытая надписями, а въ нѣкоторомъ разстояніи отъ нея, посерединѣ, точно рвется вамъ навстрѣчу выбитая изъ бронзы рельефная фигура какого-то женскаго божества въ развевающейся одеждѣ. Дорожки вокругъ этого мѣста покрыты снѣжно-бѣлыми груглыми голышами, среди которыхъ ярко-красными буквами выложены надписи въ родѣ слѣдующихъ: «Здѣсь счастье», — «Иди сюда» и такъ далѣе.
Къ храму проходятъ черезъ деревянный мостикъ, перекинутый надъ широкою трещиною въ землѣ. Въ полумракѣ святилища, за окруженнымъ горящими свѣтильниками жертвенникомъ, виднѣется величавое изображеніе Будды. Кругомъ, по карнизамъ, — вызолоченные бронзовые колокольчики, сотни роскошно вышитыхъ шелковыхъ знаменъ и флаговъ. На стѣнахъ — замысловатая живопись. По бокамъ ступеней, ведущихъ къ жертвеннику, стоятъ вычурныя расписныя вазы съ цвѣтами. Въ нишахъ сидятъ божества съ вѣнцами на головахъ, сильно напоминающія индусскихъ.
Здѣшніе бонзы оказали намъ особенную любезность, позволивъ пройтись по одному изъ монастырскихъ зданій. Вездѣ гладко выполированные полы, покрытые блестящею коричневою фанерою потолки, красиво расписанныя двери. Въ одной пустой кельѣ мы были поражены тяжелымъ дыханіемъ, раздававшимся точно подъ нашими ушами, хотя нигдѣ никого не было видно, кромѣ нашего проводника-бонзы, который дышалъ такъ же тихо и ровно, какъ мы сами. Замѣтивъ наши недоумѣвающіе взгляды, бонза нажалъ рукою стѣну, которая безшумно раздвинулась и открыла передъ нами настоящую живую картину. Передъ низенькимъ чернымъ лакированнымъ столикомъ, покрытымъ полосами бумаги и письменными принадлежностями, стоя на полу, покрытомъ толстою цыновкою, дремлетъ старый бонза въ зеленой одеждѣ и съ бѣлою какъ снѣгъ головою, безсильно опустившеюся на грудь. Около старца стоитъ погасшая жаровня, поперекъ кельи тянется серебристая, покрытая лиловыми хризантемами, ширмочка. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ она раздвинута, виденъ покрытый яркимъ золотистымъ лакомъ бамбуковый столикъ съ оливковаго цвѣта вазою, содержащею сосновую вѣтку. У задней стѣны — блещущій золотомъ и киноварью крохотный жертвенникъ, а за нимъ — маленькая бронзовая фигурка Будды.
— Переписчикъ древнихъ гимновъ и живописецъ, — шепчетъ нашъ проводникъ, кивнувъ на дремлющаго и тяжело дышавшаго старика. — Ему уже много лѣтъ, и онъ сталъ очень слабъ. Прежде писалъ картины. Вотъ одна изъ нихъ на стѣнѣ.
Мы подошли къ указанному мѣсту и увидѣли набросанную смѣлою кистью на толстой бумагѣ, вставленной въ тоненькую рамочку изъ вызолоченнаго бамбука, списанную съ натуры сценку: горная мѣстность; посреди нея пѣнистый бурлящій потокъ. За вершину опрокинутаго бурей въ потокъ дерева цѣпляются двое утопающихъ. Къ нимъ на помощь спѣшитъ легкая лодочка съ двумя гребцами. Позы, выраженія лицъ, всѣ мелочи схвачены удивительно вѣрно. Краски хотя и нѣжны, но вполнѣ натуральны.
При нечаянно вырвавшемся у профессора громкомъ крикѣ восторга старикъ встрепенулся и хотѣлъ было привстать, увидѣвъ насъ, но тутъ же безпомощно снова опустился на свое сидѣніе и, смущенно что-то бормоча, закивалъ трясущеюся бѣлою головою. Мы извинились передъ нимъ, положили ему на столикъ нѣсколько рупій «на чернила» и поспѣшили уйти, предоставивъ почтенному старцу продолжать свою предсмертную дремоту.
Показали намъ еще часовню съ жертвенникомъ, надъ которымъ развѣшены безчисленныя крохотныя лакированныя или позолоченныя таблетки, исписанныя японскими письменами. Оказывается, что это поминальныя записи. Въ извѣстные дни совершающій богослуженіе бонза обязанъ помянуть всѣхъ тѣхъ, имена которыхъ обозначены на таблеткахъ.
Когда мы возвращались обратно въ городъ въ рикшѣ, намъ навстрѣчу попалось многолюдное шествіе. Я былъ очень удивленъ, почему не слышалось въ этой толпѣ смѣха. Но дѣло скоро объяснилось. Впереди четверо носильщиковъ несли особаго устройства паланкинъ; за ними шла группа женщинъ, съ головы до ногъ во всемъ бѣломъ, а за ними слѣдовала густая толпа мужчинъ, женщинъ и дѣтей, съ бѣлыми полотенцами на плечахъ. Въ паланкинѣ лежало тѣло умершаго! Это была похоронная процессія. Женщины въ бѣломъ — ближайшія родственницы покойнаго, а остальные, имѣвшіе только бѣлыя полотенца на плечахъ, были просто провожатые. Женщины-родственницы вполголоса пѣли что-то до безконечности жалобное и грустное, нѣчто въ родѣ того, что мнѣ однажды пришлось слышать у себя на родинѣ, когда несли домой изуродованнаго медвѣдемъ индуса, съ послѣдними усиліями угасавшей жизни отпѣвавшаго самого себя.
Немного далѣе, прижавшись въ уголъ забора, горько плакалъ маленькій мальчикъ. Онъ не кричалъ — здѣсь дѣти никогда не кричатъ, развѣ только имъ очень ужъ больно отъ чего-нибудь, — но слезы ручьями текли изъ его опухшихъ глазъ, и онъ не успѣвалъ утирать ихъ толстыми кулачками. Мы просили нашего возницу узнать, въ чемъ дѣло. Оказалось, что у мальчугана отъ чего-то появилась сыпь на лицѣ, поэтому товарищи отказались съ нимъ играть, боясь заразиться. Это очень характерно для японцевъ; даже ихъ дѣти, по врожденному инстинкту, боятся всякой нечистоты. Тутъ могъ помочь только хорошій врачъ, а такъ какъ ни профессоръ ни я не были имъ, то мы и не могли оказать помощи бѣдному мальчугану.
III.
Осака.
править
На другой день мы вздумали проѣхаться въ Осаку, расположенную миляхъ въ восемнадцати отъ Кобэ. Оба эти города соединяетъ рельсовый путь. Что касается желѣзныхъ дорогъ, то устройство ихъ понадергано у разныхъ народовъ. Узкоколейныя линіи, подвижной составъ, сигнализація и пр. заимствовано у англичанъ; пріемка багажа производится по американской системѣ; пассажирское движеніе регулируется по французскимъ уставамъ, а мундиры служащихъ словно набраны въ лавкѣ старьевщика; часть по образцу одной европейской страны, часть по образцу другой.
Любопытно и вмѣстѣ съ тѣмъ досадно было смотрѣть на собравшихся на крохотномъ вокзалѣ и пассажировъ и провожатыхъ изъ «цивилизованныхъ» японцевъ, щеголявшихъ, вмѣсто красивой національной одежды, въ пиджачныхъ костюмахъ, въ бумажныхъ или целлулоидныхъ высокихъ воротничкахъ, въ ярко-блестящихъ лаковыхъ сапогахъ и въ пальто послѣдняго европейскаго покроя и цвѣта. На рукахъ, маленькихъ какъ у дѣтей, натянуты бѣлыя бумажныя перчатки. Каждый имѣетъ при себѣ маленькую дамскую сумочку изъ черной кожи съ никкелевыми украшеніями. Курятъ капельныя сигаретки, вынимая ихъ изъ прелестныхъ маленькихъ коробочекъ. Все это, разумѣется, представители современной, «молодой» Японіи. Гордятся и пыжатся своей «просвѣщенностью».
Къ платформѣ подлетаетъ поѣздъ-микстъ, съ окрашеннымъ въ лазурный цвѣтъ маленькимъ изящнымъ паровозикомъ. Входимъ въ вагонъ перваго класса. Устроенъ онъ совсѣмъ на манеръ лондонскихъ вагоновъ. Никакихъ приспособленій для защиты отъ японскаго холода въ эту пору года, когда по вечерамъ и ночамъ васъ такъ и пронизываетъ отъ него.
Поѣздъ идетъ пятнадцать миль въ часъ, останавливаясь на всѣхъ промежуточныхъ станціяхъ. Линія проложена между горною цѣпью и берегомъ. То и дѣло попадаются мосты черезъ рѣки или горные потоки. Станціонные домики всѣ по одному образцу: съ красными стѣнами, темными черепичными крышами и цементными полами. Все чисто и вездѣ полный порядокъ.
Въ одномъ мѣстѣ поѣздъ шелъ между обработанными полями. Это нѣчто въ родѣ шахматныхъ досокъ, разбитыхъ на правильные квадратики. Земля здѣсь черная и обрабатывается почти исключительно съ помощью заступа и мотыги. Труда не жалѣютъ. Способъ орошенія великолѣпный. Посадки сдѣланы съ математическою точностью. Каждый вершокъ земли использованъ съ удивительнымъ расчетомъ: ни одного пустующаго уголка, всѣ тропинки проложены именно тамъ, гдѣ въ нихъ ощущается дѣйствительная необходимость. Канавы для стока воды вездѣ выложены камнемъ. Въ красивомъ разнообразіи чередуется рисъ съ чайными посадками, горчичникъ съ бобами. Все начинаетъ цвѣсти, и кажется, что видишь искусно отдѣланные сады. Но нигдѣ ни одинъ сортъ растенія не забирается въ другой; такъ глубоко проведены промежуточныя борозды, служащія и канавками. Все распланировано точно по линейкѣ. Вообще я ни въ одной странѣ не видѣлъ ничего подобнаго. Лучшаго примѣра трудолюбія, точности, бережливости и практичности не можетъ быть.
Поворотъ линіи — и картина мгновенно измѣняется. По одну сторону берега тянется одинъ за другимъ рядъ городковъ, торчатъ безобразныя даже и здѣсь фабричныя трубы; по другую сторону — темно-зеленая и золотистая растительность. Идетъ дождь, но и сквозь его тонкую завѣсу здѣшніе пейзажи радуютъ глазъ. Вотъ безконечная горчичная плантація. Желтые цвѣты образуютъ цѣлое море, заливающее всѣ холмы, равнины, лощины, овраги и котловины и простирающееся вплоть до заводскихъ трубъ Осаки. Вдали, по ту сторону этого цвѣточнаго моря, видны высокія острыя бамбуковыя крыши сельскихъ домиковъ. Кое-гдѣ, по межамъ, идутъ синія фигуры въ широкополыхъ шляпахъ. Это тѣ самые японскіе сельчане, которые обрабатываютъ свою землю, какъ самое цѣнное сокровище, и которые такъ любовно относятся къ многочисленному скоту, какъ мы къ своимъ любимымъ собакамъ и кошкамъ. Съ невольнымъ уваженіемъ смотрѣлъ я на эти фигуры и отъ души желалъ бы, чтобы проникающая все далѣе и далѣе въ глубь страны европейская «цивилизація» не отняла у нихъ ихъ прекрасныхъ свойствъ такъ же, какъ начала уже срывать съ нихъ національную одежду и замѣнять ее уродливыми издѣліями своей измѣнчивой и прихотливой моды.
Объ Осакѣ въ путеводителѣ говорится, что это большой городъ, въ которомъ «можно найти всякаго рода издѣлія». И больше ничего. Я же объ этомъ городѣ могу сказать, что онъ представляетъ собою японскую Венецію, раскинувшись по берегамъ многочисленныхъ каналовъ и рѣкъ съ разными дамбами, мостами и пр. Фабрикъ и заводовъ здѣсь, дѣйствительно, очень много, главнымъ образомъ, для обработки хлопка, рисовой соломы и, кажется, дерева. Очень жаль, что и Японія пустилась въ такого рода фабричную промышленность. Не идетъ это къ ея игрушечнымъ бумажнымъ домикамъ и полямъ, въ видѣ художественно отдѣланныхъ шахматныхъ досокъ.
Въ Осакѣ есть англійская гостиница, гдѣ самымъ жалкимъ образомъ смѣшались двѣ культуры: мѣстная и европейская. Самое зданіе, съ его блестящими какъ зеркало полами и тонкою фанерою на стѣнахъ и черепичною кровлей, выдержано въ строгомъ японскомъ стилѣ. Но отдѣлка или, вѣрнѣе, убранство комнатъ самое уродливое. Такъ, напр., въ моемъ номерѣ изящныя ширмы изъ полированнаго пальмоваго дерева, отдѣланныя искусною рѣзьбою и обтянутыя лиловымъ шелкомъ съ нарисованными на немъ бѣлыми аистами, поставлены на некрасивомъ брюссельскомъ коврѣ; на стѣнѣ виситъ зеркало въ неуклюжей рамѣ европейскаго издѣлія, на окнахъ — занавѣсы послѣдняго французскаго образца; противъ отдѣланнаго кружевною рѣзьбою шкафика съ дверцами, выложенными перламутровыми фигурами, стоитъ громоздкій диванъ съ стоящими по его бокамъ соотвѣтствующими креслами и заслоняющимъ его топорнымъ, по сравненію съ мѣстными столярными издѣліями, столомъ. Вообще все это, на мой взглядъ, очень уродливо.
Выхожу на балконъ и вижу множество каналовъ съ перекинутыми черезъ нихъ мостами, изъ которыхъ нѣкоторые, по правдѣ сказать, очень некрасивы. Богъ вѣсть кто ихъ строилъ; на японское строительство не похоже.
За завтракомъ узнаемъ, что за городомъ есть старинный замокъ, и нанимаемъ туда рикшу. Везутъ насъ черезъ безчисленные каналы, образующіе густую сѣть. Вездѣ въ водѣ играютъ ребятишки, и никто ихъ не останавливаетъ; должно-быть, это не пугаетъ здѣшнихъ матерей. Дѣти, мальчики и дѣвочки вмѣстѣ, плещутся какъ рыбы. Наконецъ останавливаемся передъ монументальною дамбою, закрѣпленною гранитными глыбами. По ту сторону высится крѣпостная стѣна пятидесяти футовъ вышиною и безъ малѣйшаго слѣда какихъ-либо связующихъ матеріаловъ въ родѣ извести, цемента или асфальта. И стѣна идетъ не прямо вверхъ, а вся изогнута какъ корабельный кузовъ. Изумительно: твердый гранитъ обработанъ такъ, точно это мягкая глина. Постройка очень древняя, но какихъ именно временъ — этого мы ни у кого не могли узнать. Глыбы, изъ которыхъ сложена стѣна, двадцати футовъ длиною, десяти или двѣнадцати вышиною и такой же толщины. Просто не вѣрится, чтобы подобное сооруженіе могло быть создано маленькими японцами, когда это подъ силу только легендарнымъ циклопамъ!
— Смотрите, — говоритъ профессоръ, — эти пигмеи не только сумѣли сложить безъ всякихъ скрѣпленій такую стѣну, въ которой незамѣтно ни малѣйшаго промежутка между отдѣльными глыбами, но и взять ее приступомъ. Вотъ ясные слѣды огня.
Дѣйствительно, въ двухъ-трехъ мѣстахъ замѣтны слѣды взрыва, хотя потомъ бреши и были задѣланы. Какихъ страшныхъ усилій стоило брать подобныя укрѣпленія!
Много видалъ я замковъ въ Индіи, но ни въ Акбарѣ, на сѣверѣ моей родины, ни въ Скиндіи, на югѣ, гдѣ и тутъ и тамъ находятся замѣчательныя крѣпостныя сооруженія прежнихъ временъ, — нигдѣ я не замѣтилъ такой точности и чистоты линій при полномъ отсутствіи всякихъ вычурностей, какъ здѣсь. Можетъ-быть, сѣрый флеръ дождя смягчаетъ контуры, и въ яркомъ солнечномъ свѣтѣ получится другая картина, болѣе грубая, но и этого нельзя ставить въ упрекъ подобному сооруженію.
Сверху смотрятъ на насъ часовые, одѣтые въ синіе мундиры съ красными обшлагами и кантами. Намъ показалось очень страннымъ, что каждый часовой имѣлъ на спинѣ сумку изъ коровьей шкуры шерстью вверхъ и пристегнутое къ ней, свернутое извѣстнымъ способомъ, одѣяло. На что это человѣку на часахъ? Съ боку торчитъ что-то въ родѣ футляра для зрительной трубы. Оружіе — карабинъ со штыкомъ и сабля на боку — англійскаго издѣлія, какъ видно по формѣ. Бѣлые штиблеты и островерхое кепи довершаютъ обмундировку этихъ маленькихъ, всегда трезвыхъ, исполнительныхъ и храбрыхъ солдатъ.
Я взобрался на утесъ по узенькой тропинкѣ, шедшей по самому краю обрыва, которою могли пользоваться развѣ только горныя серны. Часовые спокойно и съ видимымъ интересомъ наблюдали за мною, но ни одинъ изъ нихъ не пошевельнулся и не издалъ ни одного звука по моему адресу. Поняли, что я простой туристъ и, видимо, привычный, если смѣло лѣзу наверхъ съ цѣлью имѣть болѣе широкій кругозоръ; хлопотать же о пропускѣ въ крѣпость почему-то не желаю. Ну, и пусть, молъ, себѣ лѣзетъ, если не боится сломать шею.
И дѣйствительно, какъ только мнѣ удалось благополучно подняться и затѣмъ спуститься по скользкимъ выступамъ скалы, — этого я теперь и самъ не могу понять. Профессоръ благоразумно отговаривалъ меня отъ такого «безумія», но я настоялъ на своемъ, припомнивъ свои прежніе подвиги въ такомъ родѣ на родинѣ. Самъ онъ, разумѣется, остался внизу и занялся своими снимками: кажется, и я попалъ въ одинъ изъ нихъ, въ положеніе человѣка, висящаго надъ пропастью.
Во всякомъ случаѣ, я за свое упорство былъ вознагражденъ возможностью окинуть глазомъ пространство миль на тридцать кругомъ, гдѣ свѣтло-желтое горчичное море, съ тонущими въ немъ поселками, окаймлялось линіей синевато-зеленой хвойной растительности. Подъ ногами разстилалась Осака со всѣми ея европейскими фабричными трубами.
Когда мы снова очутились въ рикшѣ, старшій возница-проводникъ предложилъ намъ посмотрѣть на выставку продуктовъ мѣстной машинной промышленности, которою онъ, повидимому, очень гордился.
— На это стоить взглянуть, — говорилъ онъ. — Вы увидите, что мы теперь сами можемъ выдѣлывать все не хуже западныхъ людей, — самодовольно прибавилъ этотъ представитель третьестепенной японской «интеллигенціи».
Отправились и на эту выставку, которая въ сущности оказалась не чѣмъ инымъ, какъ базаромъ разныхъ дешевыхъ издѣлій, какія вы можете найти на каждой ярмаркѣ въ любомъ изъ европейскихъ и американскихъ селъ: оловянныхъ кружекъ, ковшей, пробочниковъ, вѣничковъ для сбиванія сливокъ и яичныхъ бѣлковъ, пуговицъ, гребенокъ, булавокъ и т. п. Тамъ же европейскія письменныя принадлежности, грошевыя украшенія въ родѣ мѣдныхъ брошекъ, серегъ и колецъ съ цвѣтными стеклышками. Я замѣтилъ, что посѣтители этого постояннаго базара совсѣмъ не льстились на эти предметы, а толпились преимущественно въ томъ отдѣленіи, гдѣ находились произведенія національнаго искусства. Мнѣ въ особенности понравились тамъ двѣ ширмочки: на одной изъ нихъ на сѣромъ фонѣ набросаны головы шести демоновъ, представляющихъ самыя злобныя чувства человѣческаго сердца; выразительность поражающая. На другой изображенъ старый дровосѣкъ, съ трудомъ подрубающій большое дерево. Двѣсти лѣтъ прошло съ той минуты, какъ написана эта сценка, но краски такъ живы, точно только что нанесены рукою художника на кремовый шелкъ, тоже нисколько не пострадавшій отъ времени. До такой степени все живо изображено умѣлой кистью, что такъ и видишь усилія дровосѣка, чуть не слышишь его тяжелое дыханіе, глухіе удары его топора и скрипъ дерева. Видѣлъ я когда-то и гдѣ-то картину прославленнаго европейскаго художника, изображающую стараго нищаго, тонущаго въ прудѣ; она безспорно хороша во всѣхъ отношеніяхъ, но и эта, японская, смѣло можетъ быть поставлена рядомъ съ нею.
На слѣдующее утро солнце, послѣ сильнаго ночного ливня, заставившаго вспухнуть всѣ каналы и рѣки подъ нашими окнами, прорвалось сквозь тучи и засіяло во всю. Подъ его животворными горячими лучами сразу распустились вишни и персики. Такой день всегда является праздникомъ въ этой странѣ, гдѣ населеніе еще способно жить одною жизнью съ природою. Въ ознаменованіе такого радостнаго дня японскія красавицы повязали свои лучшіе креповые шарфы, которыми онѣ опоясываются: красные, оранжевые, лиловые, небесноголубые, песочнаго цвѣта, серебристые и пр.; воткнули въ свои пышные волосы самыя драгоцѣнныя шпильки, нарядили дѣтей и вмѣстѣ съ ними отправились наслаждаться видомъ бѣло-розоваго цвѣточнаго моря, вдругъ залившаго ихъ сады и плантаціи.
Я бросилъ толпѣ бѣжавшихъ мимо насъ ребятишекъ, державшихся за руки, мѣшочекъ со сластями. Крохотныя личики, сами похожія на тѣ свѣжіе фрукты, обильный урожай которыхъ предвѣщало цвѣточное наводненіе, радостно засмѣялись, головки благодарно закивали мнѣ и рѣзвыя ножки веселѣе прежняго затопали по уличной мостовой.
Японскія дѣти — настоящіе ангельчики. Они никогда нн кричатъ по пустому, никогда не капризничаютъ, не имѣютъ и понятія о томъ, какъ дѣлать злые глаза и искажать отвратительными гримасами свои нѣжныя черты; никогда зря но лѣзутъ ни къ кому, но и не чуждаются никого и всегда весело бѣгутъ на каждый зовъ; никогда не дерутся и даже по ссорятся между собою; благодарны за малѣйшую ласку и малѣйшее баловство, — словомъ, такъ и ожидаешь, что вотъ-вотъ они на распущенныхъ концахъ своихъ прозрачныхъ поясковъ понесутся обратно въ тотъ голубой эѳиръ, изъ котораго попали на землю. Одинъ только у нихъ недостатокъ: долго не умѣютъ вытирать свои носы и все ждутъ отъ старшихъ этой услуги. Тѣмъ не менѣе, я очень полюбилъ этихъ крохотныхъ японятъ съ ихъ наивными рожицами. Кстати сказать, они такъ аккуратны во всемъ остальномъ, что никогда не грязнятся и ничего не рвутъ на себѣ, если только, конечно, не случится, что они повиснутъ на деревѣ, на заборѣ или еще на чемъ-либо въ родѣ этого, или нечаянно попадутъ въ грязь во время дождей.
Въ этотъ день, въ честь солнечнаго сіянія и расцвѣтанія фруктовыхъ деревьевъ, вся Осака оставила свои дѣла и цѣликомъ отдалась веселью, выражающемуся здѣсь въ томъ, что всѣ идутъ гулять и пить чай, собравшись цѣлыми компаніями.
Пошли и мы на бульваръ, идущій параллельно морскому берегу. Этотъ бульваръ, усаженный по обѣимъ сторонамъ фруктовыми деревьями, представлялъ одно сплошное, раскинутое по деревьямъ, бѣлое, розовое и красное цвѣточное кружево.
Неудивительно, что японцы большую часть своихъ празднествъ устроили въ честь цвѣтущей и плодоносной природы: это вполнѣ вяжется съ ихъ природнымъ чутьемъ поэзіи, красоты и созидательнаго порядка. Празднество весны продолжается, собственно, цѣлыхъ три недѣли, но справляется совсѣмъ не такъ, какъ въ другихъ странахъ. Тутъ нѣтъ ни безобразнаго пьянства, ни грубаго варварскаго разгула, ни дикаго буйнаго бражничанья съ послѣдующими драками и убійствами. Здѣсь сначала пойдутъ въ храмы съ пучками цвѣтовъ, возлагаемыхъ на жертвенники, потомъ отправятся въ сады, въ рощи, на бульвары и будутъ въ оживленномъ щебетаніи изливать свои восторги передъ красотами щедрой природы. Къ вечеру всѣ чайныя бываютъ переполнены. Тамъ также слышатся веселый говоръ и смѣхъ.
Кстати объ японскихъ чайныхъ. Въ Осакѣ ихъ такъ много и онѣ такъ усердно посѣщаются, что одними доходами съ нихъ городъ могъ построить изъ дорогого дерева и слоновой кости, въ роскошнѣйшей отдѣлкѣ, девятиярусную пагоду, окружить ее прелестными садиками и все это увѣшать кроваво-красными фонариками для вечерняго освѣщенія. Нижній ярусъ этой пагоды тоже служитъ чайною.
IV.
Кіото и Арашима.
править
Изъ Осаки мы прокатились въ Кіото, находящійся всего въ нѣсколькихъ миляхъ отъ нея. На пути мы увидѣли земледѣльца, запахивавшаго рисовое поле на четырехъ волахъ. Это было нѣчто выходящее изъ ряда вонъ въ этой странѣ, гдѣ поле отдѣльнаго лица обыкновенно такое крохотное, что и одинъ-то волъ можетъ почти покрыть его собою, если вздумаетъ растянуться на немъ во всю свою длину и ширину.
Съ нами ѣхалъ одинъ изъ «цивилизованныхъ» японцевъ, нѣкто мистеръ Ямагучи, съ которымъ мы познакомились въ гостиницѣ. Онъ родомъ изъ Кіото, гдѣ постоянно и живетъ, но часто разъѣзжаетъ по всей странѣ въ торговыхъ цѣляхъ. Онъ много распространялся о будущемъ «небываломъ процвѣтаніи и могуществѣ воспринимающей западную культуру» Японіи, и очень былъ удивленъ, когда, я сказалъ, что не могу понять, какъ это его соотечественники, да и онъ самъ въ томъ числѣ, могли рѣшиться затянуть себя въ европейскіе костюмы, уродующіе человѣческую природу, и разстаться съ своей удобной и практичной національною одеждой. Въ его маленькихъ, пристально устремленныхъ на меня глазахъ выразилось даже нѣчто въ родѣ презрѣнія ко мнѣ. Какъ, молъ, такъ: англичанинъ (меня вездѣ принимали за англичанина) — и вдругъ унижаетъ цивилизацію, выработанную его предками и его же единоплеменниками внесенными въ эту страну? Должно-быть, это какой-нибудь жалкій выродокъ!
Когда этотъ японскій мистеръ, впрочемъ, очень вѣжливо съ нами распростившійся, вышелъ на промежуточной станціи, мы съ профессоромъ пустились въ обсужденіе о характерѣ и о будущемъ японцевъ. Послѣ долгихъ споровъ мы пришли къ слѣдующимъ выводамъ.
1) Что крайняя сдержанность и вѣжливость японцевъ проистекаетъ изъ только что (21 годъ тому назадъ, т.-е. со временъ введенія у нихъ конституціи) оставленнаго обычая носить на боку мечъ, какъ это замѣчается у индійскихъ раджпутанцевъ; 2) что эта вѣжливость уже начинаетъ понемногу исчезать и въ недалекомъ будущемъ совершенно исчезнетъ изъ японскаго обихода; 3) что оцивилизованный на англійскій манеръ японецъ заразитъ микробами нравственнаго разложенія, самъ насквозь ими пропитавшись, и своихъ сосѣдей; 4) что, въ концѣ-концовъ, Японія, по вышеприведеннымъ причинамъ, перестанетъ существовать самостоятельно, превратившись въ мануфактурное отдѣленіе Америки, и 5) что, вмѣстѣ съ этимъ, на землѣ изсякнетъ послѣдній источникъ духовныхъ творческихъ силъ и душевной красоты.
Только что мы успѣли сдѣлать эти выводы, какъ нашъ поѣздъ остановился въ Кіото и мы вышли изъ вагона, обвѣянные, такъ сказать, цвѣточнымъ красно-бѣлымъ снѣгомъ: хотя былъ и ясный солнечный день, но дулъ сильный прохладный вѣтеръ, безжалостно срывавшій съ деревьевъ ихъ лучшій весенній уборъ.
Города южныхъ японскихъ провинцій очень схожи между собою на видъ, представляя большее или меньшее скопище черновато-сѣрыхъ кровель, тамъ и сямъ испещренныхъ бѣлыми огнеупорными стѣнами казнохранилищъ богатыхъ купцовъ и иныхъ счастливцевъ. Надъ общимъ уровнемъ этого моря зданій высятся загнутыя на краяхъ кровли святилищъ,
Кіото наполняетъ собою равнину, окруженную лѣсистыми холмами. Когда-то это былъ многолюдный столичный городъ, да и въ настоящее время въ немъ насчитывается не менѣе 250.000 обитателей. Распланированъ онъ на манеръ американскихъ городовъ, съ прямыми улицами, пересѣкающимися съ математическою правильностью.
Поселились въ прелестнѣйшей гостиницѣ въ мірѣ. Она красуется на холмѣ, такъ что изъ окопъ виденъ весь Кіото, расположенный внизу. Къ задней части гостиницы примыкаетъ садъ, въ которомъ въ стройномъ порядкѣ перемѣшаны фантастически подрѣзанные чайныя деревья, можжевеловые кусты, карликовыя сосны и вишневыя деревья съ картинными прудиками, въ которыхъ плещутся золотыя рыбки, съ каменными фонарями, искусственными горками и бархатистыми зелеными лужаечками. За садомъ внизъ къ городу тянется хвойный лѣсокъ и упирается въ другой садикъ, полный вишневыхъ деревьевъ въ цвѣту, принадлежащій къ чайному дому.
Видъ такой красивый, что самый равнодушный зритель поневолѣ долженъ прійти отъ него въ восторгъ. Я сидѣлъ въ саду до поздняго вечера, любуясь на игру свѣта и тѣни по кровлямъ и садамъ внизу и по темной зелени сосѣднихъ холмовъ. Жмурясь отъ блаженства, какъ котъ, только что сытно поѣвшій и дремлющій на солнышкѣ, я такъ же тихо мурлыкалъ про себя одну изъ своихъ любимыхъ въ дѣтствѣ пѣсенокъ. Я радовался, что у меня есть глаза, и что передъ этими глазами такая дивная панорама.
Лишь только солнце скрылось за горизонтомъ и на землю стали спускаться сѣрыя сумерки, понесло рѣзкимъ холодомъ. Но это не препятствовало туземкамъ въ своихъ шелковыхъ кимоно и креповыхъ шарфикахъ продолжать оставаться подъ открытымъ небомъ и оглашать воздухъ веселымъ простодушнымъ и безпечнымъ смѣхомъ. На слѣдующій день предстояла торжественная служба въ главномъ мѣстномъ храмѣ въ честь расцвѣтанія вишенъ, и мысль объ этомъ усиливала радостное возбужденіе населенія, пока еще очень приверженнаго къ своему поэтическому культу.
Въ общей столовой гостиницы вечеромъ собралась компанія мѣстныхъ китайскихъ купцовъ, за безцѣнокъ скупающихъ здѣсь чай и съ большимъ барышомъ перепродающихъ его за границу. Разговоръ у нихъ шелъ чисто-дѣловой. Праздникъ ликующей весны не существовалъ для этихъ окаменѣвшихъ въ погонѣ за наживою сердецъ.
— А на индійскій чай вы обратили вниманіе? — спросилъ я одного изъ этихъ косатыхъ джентльменовъ, удостоившихъ вступить и съ нами въ бесѣду.
— Мы, пожалуй, и обратили бы, — отвѣтилъ онъ, — но, къ несчастью, европейскіе доктора затѣяли противъ него цѣлую войну. Пишутъ и говорятъ, что этотъ чай — настоящій ядъ для нервовъ, поэтому долженъ быть признанъ негоднымъ для употребленія… Впрочемъ, — съ кривою усмѣшкою прибавили онъ, — я отлично знаю, что англичане все-таки ввозятъ къ себѣ этотъ ядъ. Но мнѣ писали, что онъ плохо держится и черезъ три мѣсяца превращается въ труху.
— Ну, вотъ, — возразилъ другой купецъ, — а мнѣ по опыту извѣстно, что индійскій чай, напротивъ, прочнѣе нашего… Насъ обвиняютъ въ томъ, что мы подмѣшиваемъ индійскій чай къ нашему, но это невѣрно. Подмѣси могутъ дѣлать гдѣ угодно, только не у насъ. Мы никогда не даемъ товара, который былъ бы ниже образца… Винятъ насъ и въ дороговизнѣ чая. Однако и въ этомъ отношеніи мы ни при чемъ. Пусть наше правительство сложитъ пошлину, и мы тогда доставимъ вамъ чай втрое дешевле… Имѣете вы понятіе о томъ, какъ у насъ, въ Китаѣ, производится чайная торговля?
— Очень слабое, — сознался я. — До сихъ поръ я этимъ вопросомъ не интересовался. Но буду очень радъ, если вы пополните этотъ пробѣлъ въ моихъ познаніяхъ.
— Разведеніемъ чая занимается у насъ преимущественно сельское населеніе. Мы, торговцы, скупаемъ у него весь сборъ по образцу, за наличныя деньги. Дѣлается это такъ. Вы даете плантатору заказъ хоть на сотню тысячъ долларовъ… Можете даже выдать ему всю эту сумму впередъ. Въ свое время онъ доставитъ вамъ соотвѣтствующее количество цыбиковъ. Пересмотрите и перевѣшайте ихъ хоть всѣ, и вы ни въ одномъ изъ нихъ не найдете ни малѣйшаго обмана. Китаецъ слишкомъ практиченъ, чтобы надувать своихъ довѣрителей. Онъ прекрасно понимаетъ, что ему гораздо выгоднѣе честно выполнять свои обязательства, чѣмъ пускаться въ этихъ случаяхъ въ мошенническія штуки. Обманешь разъ — потеряешь довѣріе, и тогда прощай благосостояніе! Это не то, что японецъ: тотъ въ этомъ отношеніи совершенно ненадеженъ. У него нѣтъ торговой жилки. Дайте ему нѣсколько тысячъ долларовъ впередъ, и онъ растеряется, не будетъ знать, что съ ними дѣлать.
Впослѣдствіи мнѣ пришлось слышать и отъ европейскихъ торговцевъ подтвержденіе того, что говорили эти китайскіе купцы о своей честности въ дѣлахъ торговли. Разъ китаецъ съ вами о чемъ-нибудь уговорится, то вы смѣло можете ему вѣрить: не обманетъ, и не потому, чтобы онъ по своей природѣ былъ честенъ, чего далеко нѣтъ, а именно только по чисто-практическимъ соображеніямъ. Вѣренъ былъ отзывъ господъ косоносцевъ и о японцахъ по отношенію къ деньгамъ: они дѣйствительно не умѣютъ съ ними обращаться до сихъ поръ. Но это, вѣроятно, скоро измѣнится, въ силу тоже необходимости.
Рано утромъ, на зарѣ, когда еще и птицы не просыпались, мой крѣпкій сонъ былъ прерванъ какимъ-то страннымъ гуломъ, заставившимъ меня вскочить и предположить, что начинается землетрясеніе и намъ угрожаетъ опасность быть погребенными подъ развалинами нашего временнаго обиталища на японскихъ островкахъ. Шумъ этотъ повторялся въ опредѣленные промежутки, но колебаній почвы или зданія не ощущалось, и все кругомъ было спокойно.
Призванный слуга намъ объяснилъ, что это ударяютъ въ большой колоколъ главнаго храма. Сроду не слыхивалъ такого необыкновеннаго благовѣста. Пожелавъ осмотрѣть храмъ съ такимъ чудовищнымъ колоколомъ, мы съ профессоромъ тотчасъ же послѣ завтрака отправились на сосѣдній холмъ, гдѣ находится это святилище.
Раскинувшаяся передъ нами дивная панорама зелени и цвѣтовъ вся залита потоками яркаго солнечнаго. сіянія. Все дышитъ красотою возобновляющейся природы. Идешь и чувствуешь себя наверху блаженства. Запахъ превосходной сигары смѣшивается съ ароматомъ только что распустившихся цвѣтовъ. По густой, проросшей фіалками травѣ, попадаемъ на маленькое древнее заброшенное японское кладбище. Кругомъ вросшіе въ землю надгробные памятники и затянутые густымъ мхомъ поминальныя деревянныя таблицы.
Поднимаемся дальше вверхъ. Вдругъ, на поворотѣ, подъ нависшимъ выступомъ горы, видимъ огромную зеленую массу бронзоваго колокола, двадцати футовъ въ діаметрѣ. Этотъ исполинъ прикрѣпленъ, посредствомъ желѣзныхъ и бронзовыхъ клепокъ, къ массивнымъ столбамъ. Бронзовый языкъ приводится въ движеніе посредствомъ цѣлой системы блоковъ и канатовъ. Неудивительно, что каждый ударъ этого чудовищнаго колокола производитъ впечатлѣніе подземнаго гула: звуки лишь наполовину разносятся по воздуху, а наполовину поглощаются и проводятся далѣе по нѣдрамъ горы, къ которой примыкаетъ колоколъ. На свободномъ мѣстѣ звонъ его былъ бы слышенъ очень далеко, но зато не дѣйствовалъ бы такъ сильно на воображеніе мѣстного населенія, которое слышитъ въ его идущемъ изъ-подъ земли гулѣ таинственное предостереженіе о ненадежности жизни на этихъ островахъ, гдѣ каждая минута угрожаетъ вулканическою катастрофою.
Храмъ въ Кіото — одинъ изъ самыхъ обширныхъ, видѣнныхъ мною. Передняя его сторона имѣетъ триста футовъ въ длину, шестьдесятъ въ вышину и сто въ ширину. Все зданіе, за исключеніемъ черепицъ на кровлѣ, воздвигнуто изъ дерева, твердаго какъ желѣзо.
Столбы, поддерживающіе кровлю, обхватомъ до пяти футовъ; прекрасно обдѣланные, они окрашены рукою лишь пролетѣвшихъ надъ ними вѣковъ.
Дерево только самыхъ цѣнныхъ мѣстныхъ породъ: кедровое, камфарное и лучшее сосновое. Вся постройка какъ съ чисто-художественной, такъ и съ технической стороны, вполнѣ безупречна. Имя геніальнаго строителя, называемаго здѣсь просто «плотникомъ», не въ примѣръ другимъ, сохранилось до сихъ поръ въ народной памяти.
Внутренность храма перегорожена тонкою рѣзною рѣшеткою, съ которой спускаются длинныя полотнища старинныхъ шелковыхъ матерій, покрытыя искусно вышитыми золотомъ изреченіями Будды. По ту сторону этой преграды видно множество маленькихъ лакированныхъ подставокъ со свитками священныхъ писаній. Въ глубинѣ находится роскошный жертвенникъ, весь сверкающій золотомъ, яркими красками и лакомъ. Горятъ толстыя восковыя свѣчи, распространяющія мягкій желтоватый свѣтъ. Изъ фигурныхъ бронзовыхъ курильницъ вьются ароматныя сизыя струйки драгоцѣннаго ладана, медленно расплываясь въ вышинѣ, гдѣ тянутся граціозные фестоны рѣзного кружева, нѣжностью своихъ узоровъ напоминающаго разрисованныя морозомъ окна. Самой верхней части великолѣпнаго потолка не видно: она теряется въ большой вышинѣ, закутанной таинственнымъ полумракомъ, сотканнымъ изъ душистаго дыма. Отовсюду спускаются дивной работы исписанные священными изображеніями шелковые флаги, очень похожіе на хоругви христіанскихъ церквей.
Всего, что я видѣлъ въ этомъ храмѣ, невозможно ни описать ни запомнить. Осталось только впечатлѣніе чего-то необычайно разнообразнаго и роскошнаго. Сравнить все это можно развѣ только съ храмомъ св. Петра въ Римѣ. Нѣтъ лишь мраморныхъ изваяній, которыхъ такъ много въ главномъ римскомъ святилищѣ, составляющемъ, такъ сказать, центральный пунктъ всего католичества.
Обходя широкою верандою вокругъ средней части храма, мы очутились передъ маленькимъ, изящнымъ мостикомъ изъ потемнѣвшаго отъ времени полированнаго дерева. Этотъ мостикъ соединяетъ храмъ съ монастырскими кельями. Неслышно ступая по устилающимъ мостъ мягкимъ цыновкамъ шафрановаго цвѣта, шли намъ навстрѣчу два ряда бонзъ, одѣтыхъ въ такія великолѣпныя ткани, которыя только и могутъ быть въ храмовыхъ ризницахъ да княжескихъ дворцахъ старой Японіи. Тутъ были облаченія изъ нѣжно-зеленаго шелка, вышитаго золотыми драконами; черныя, пылающія золотисто-красными огненными языками; лазурныя съ серебряными рыбками; сотканныя точно изъ золотыхъ искръ и усѣянныя сѣровато-зелеными вставками въ видѣ цвѣтовъ; кроваво-красныя съ золотомъ, шафрановыя съ коричневыми фигурами; свѣтло-голубыя съ серебромъ, и всякихъ другихъ цвѣтовъ драгоцѣнныя парчи.
Поверхъ этихъ чудныхъ облаченій были накинуты воздушные шарфы-пояса изъ желтовато-розоваго или цвѣта слоновой кости крепа, расписаннаго лиловыми хризантемами… Но и тутъ такое разнообразіе, что глазъ теряется въ этомъ хаосѣ чудныхъ красокъ и богатства матеріаловъ.
Возвращаемся къ святилищу, наполненному теперь молящимися бонзами.
Всѣ они распредѣлились возлѣ подставокъ съ священными свитками. Главный бонза, прошедшій, должно-быть, какимъ-нибудь отдѣльнымъ ходомъ, такъ какъ намъ онъ навстрѣчу не попадался, — весь залитый золотомъ и горящими драгоцѣнными камнями, величаво сидитъ впереди въ богатѣйшемъ раззолоченномъ креслѣ.
Въ мертвой тишинѣ сначала слышится лишь шелестъ развертываемыхъ свитковъ. Затѣмъ начинается стройное пѣніе изреченій того самаго великаго проповѣдника суеты всего мірского, который вспретилъ своимъ послѣдователямъ ношеніе пестрыхъ тканей, золота и самоцвѣтныхъ камней, имѣющихъ свойство возбуждать въ человѣческомъ сердцѣ дурныя чувства и вожделѣнія…
По мѣрѣ того, какъ догорали толстыя свѣчи, пѣніе все болѣе и болѣе затихало и, наконецъ, совсѣмъ замерло.
Не дожидаясь окончанія службы, мы изъ веранды, на которой стояли, прошлись, въ сопровожденіи одного изъ монашествующихъ, по кельямъ. Всѣ кельи маленькія, но устроены такъ, что въ нѣсколько минутъ могутъ быть превращены въ одинъ огромный залъ; для этого стоитъ лишь раздвинуть внутреннія бумажныя стѣнки. Вмѣстѣ съ тѣмъ каждое изъ этихъ помѣщеній выходитъ на веранду, и между ихъ рядами проложены коридоры. Блестящіе полы посрединѣ выстланы узорными цыновками изъ самой мягкой соломы; потолки — фанерные, украшенные рѣзьбою, а стѣны, какъ капитальныя, деревянныя, такъ и внутреннія, бумажныя, покрыты художественными рисунками.
Въ этомъ отношеніи японскіе монастыри представляютъ настоящія картинныя галлереи.
Въ виду того, что микадо часто посѣщаетъ здѣшній храмъ, въ немъ устроено для него особое помѣщеніе, блестящее лакомъ и дивными шелками.
Разумѣется, здѣсь и живопись еще богаче, чѣмъ въ кельяхъ. Сюда собрано все лучшее, что было написано однимъ изъ величайшихъ японскихъ художниковъ, Кано, жившимъ болѣе трехсотъ лѣтъ тому назадъ. Кисть его прямо изумительна по своей выразительности и техникѣ. Особенно хороши слѣдующіе наброски, отъ которыхъ мы съ профессоромъ долго не могли оторвать глазъ: на одномъ изображенъ покрытый снѣгомъ сукъ старой корявой сосны, на которомъ тесною кучкою сидитъ нѣсколько дрожащихъ фазановъ; на другомъ наброскѣ красуется павлинъ со своимъ великолѣпнымъ хвостомъ, точно составленнымъ изъ драгоцѣнныхъ камней; третій изображаетъ группу сельчанъ, возвращающихся съ покупками съ рынка; на четвертомъ — охотничья сценка въ горномъ ущельѣ; на пятомъ — захлестываемая морскими волнами лодка съ рыбаками, и т. д. Мнѣ кажется, цѣлаго года не хватило бы, чтобы подробно описать всѣ тѣ чудеса искусства, которыя я видѣлъ въ странѣ Восходящаго Солнца…
Даже на верандахъ нѣтъ ни одного мѣстечка, гдѣ бы искуснымъ рѣзцомъ или не менѣе искусною кистью не было изображено чего-нибудь, поражающаго своей художественностью. Вотъ, наприм., кустикъ цвѣтущаго ириса, смятый толстымъ сосновымъ сукомъ, отломаннымъ и брошеннымъ рукою крупной обезьяны, вскарабкавшейся на дерево; вотъ нависшія надъ водою тонкія вѣтви плакучей ивы; вотъ треплемый вѣтромъ тростникъ, безпомощно повисающій своими перистыми вершинами; вотъ древняя крѣпостная стѣна съ часовымъ, облитымъ луннымъ сіяніемъ, и безконечное множество въ такомъ родѣ. Вся эта прелесть украшаетъ двери, панели и стѣны иногда полутемныхъ проходовъ. Видно, что сдѣлано не для славы, не для хвастовства, а просто въ силу творческаго порыва.
— Отъ этой массы впечатлѣній рябитъ въ глазахъ и кружится голова, — выразилъ профессоръ вслухъ мою мысль, когда мы, наконецъ, очутились опять подъ открытымъ небомъ. — Это нѣчто такое изумительное, чего я себѣ раньше и представить не могъ, несмотря на то, что кое-что читалъ и слыхалъ о Востокѣ. Вѣдь эта разбросанная на клочкахъ земли Японія — вторая Греція.
— Да, и тоже, повидимому, обреченная на духовную смерть, — съ невольною грустью замѣтилъ я.
Нашъ проводникъ предложилъ посмотрѣть еще храмъ, созидаемый по собранной по всей имперіи подпискѣ, на мѣстѣ очень древняго, сгорѣвшаго нѣсколько лѣтъ назадъ храма.
— Женщины, не имѣвшія гроша въ карманѣ для пожертвованія на этотъ храмъ, прислали свои волосы, и изъ нихъ скручены толстыя веревки, которыми скрѣплены лѣса вокругъ постройки, — добавилъ проводникъ.
Легкая рикша быстро доставила насъ на другой конецъ города, гдѣ, на обширной площади, заканчивается отдѣлка храма, въ видѣ индусскихъ пагодъ, превышающаго размѣрами тотъ, который мы только что покинули. И здѣсь нѣтъ ничего, кромѣ превосходно орнаментованнаго дерева нѣжнаго сливочнаго или лимонаго цвѣта, какимъ его создала природа. Всѣ мѣста соединенія отдѣльныхъ частей дерева покрыты бѣлою лакированною фанерою, чтобы воспрепятствовать проникновенію вредныхъ насѣкомыхъ во всѣ скважины, а нѣжные барельефы защищены отъ птицъ тонкою проволочною сѣтью, похожею на паутинную. Созданіе этого чуда строительнаго искусства заняло десять лѣтъ, несмотря на быстроту, съ которою вообще работаютъ японцы.
Японцы, по своей природѣ, — великій народъ. Ихъ каменщики играючи ворочаютъ и отдѣлываютъ какъ брилліанты огромныя гранитныя глыбы; ихъ плотники выдѣлываютъ изъ дерева нѣжнѣйшее кружево; ихъ кузнецы шутя превращаютъ желѣзо въ тончайшія издѣлія или выковываютъ изъ него такія скрѣпы, что цѣлые вѣка не прогрызутъ ихъ своими ѣдкими зубами; ихъ художники играютъ жизнью, смертью, — всѣмъ, что возникаетъ и исчезаетъ на землѣ. Не дала только природа японскому народу достаточно твердости характера, чтобы играть такъ судьбами всего міра.
Зато этой твердостью обладаютъ европейцы съ ихъ чудовищными модами и въ конецъ извращеннымъ міросозерцаніемъ, откуда и проистекаетъ лживость и уродливость западной цивилизаціи. И всѣ свои отрицательныя свойства Западъ прививаетъ теперь прелестной въ своей самобытности Японіи, чтобы передѣлать на свой образецъ и эту чудную страну.
— Ну, ужъ мнѣ эти храмы! — полупрезрительно воскликнулъ одинъ коммивояжеръ изъ Калькутты, которому я въ теченіе этого дня имѣлъ случай выразить свое восхищеніе ими. — Я видѣлъ ихъ много, и всѣ они похожи одинъ на другой. Если хотите видѣть нѣчто особенное, — отправляйтесь въ Арашиму, въ восьми миляхъ отсюда. Тамъ вы найдете кое-что поинтереснѣе этихъ огромныхъ мухоморовъ съ толстымъ Буддою посрединѣ.
Профессоръ такъ и запылалъ: ѣхать въ Арашиму да и все. Ну, что жъ, ѣхать, такъ ѣхать. Закусивъ и напившись чаю, мы отправились туда въ той же рикшѣ. Другого способа сообщенія отсюда пока еще нѣтъ.
Сердце запрыгало у насъ въ груди отъ радости, когда мы увидѣли себя въ поляхъ, достойныхъ скорѣе названія ботаническихъ садовъ. Все вдоль и поперекъ изрѣзано канавками, аккуратно выложенными по бокамъ камнями, чтобы не обваливалась земля; всюду проведена вода; вездѣ стоки.
Еще бы не быть здѣсь урожаямъ, когда для этого приняты всѣ мѣры и не жалѣется ни времени ни труда!
Весь путь вплоть до Арашимы шелъ посреди богато обработанныхъ полей, необозримыми пестрыми полотнищами развертывавшихся во всѣ стороны вокругъ небольшихъ, но частыхъ поселковъ. И повсюду ни одного пустующаго или плохо использованнаго дюйма земли. Между желтыми коврами горчицы тянутся ленты ячменя, чаю, риса, лука, бобовъ и разныхъ другихъ сортовъ культурныхъ растеній, которымъ мы не знаемъ даже и названій.
— Что это они дѣлаютъ? — спросилъ я возницу, указывая на поле, гдѣ мужчины, женщины и дѣти, всѣ въ синихъ кимоно, ходили между грядъ, то и дѣло нагибаясь и собирая что-то въ плетушки
— Полютъ бобы: много сорныхъ травъ появилось между бобами, — услышали мы въ отвѣтъ.
— Великолѣпное удобреніе, совершенно измѣнившее къ лучшему плохую саму по себѣ почву, образцовое орошеніе, образцовая обработка ручнымъ способомъ и тщательное уничтоженіе каждой сорной травинки, — да съ такою земельною культурою можно и мертвую пустыню превратить въ райскій садъ! — восторгался профессоръ. — Ну, и трудоспособность же у этого крохотнаго японца! Настоящіе кропотливые гномы!
Наконецъ наша дорога пошла вдоль широкой, но и мелководной рѣки, покрытой плотами всевозможныхъ видовъ и размѣровъ. Я теперь во многомъ готовъ довѣрять японскому искусству, японской точности, предусмотрительности и прочимъ положительнымъ качествамъ, но не могу понять одного: почему сама природа, повсюду въ мірѣ такая безжалостная къ человѣку, относится къ японцу до такой степени милостиво, что не разбиваетъ его игрушечныхъ плотовъ объ утесы? Я видѣлъ плоты у себѣ на родинѣ; бревна были такъ истрепаны во время гонки среди утесистыхъ береговъ, что щетинились подобно зубочисткамъ. Но здѣсь плотики, достигающіе уже цѣли своего назначенія, похожи на связки слоновой кости. Почему это? А просто потому, что каждое бревно передъ отправкою по водѣ начисто выстругано и на каждомъ его концѣ сдѣлана глубокая вырѣзка для веревокъ, которыми крѣпко связываются плоты. Слѣдовательно, и тутъ противопоставляетъ свои усилія дикимъ, разрушительнымъ проявленіямъ природы и торжествуетъ надъ ними.
— Въ хорошую погоду весь Кіото отправляется въ Арашиму справлять пикникъ, — говоритъ проводникъ.
— Зачѣмъ же такъ далеко? — спрашиваю я. — Вѣдь ваши горожане и безъ того все «пикникуютъ» въ своихъ вишневыхъ садахъ, въ чайныхъ домахъ, въ гостяхъ другъ у друга…
— Да, это вѣрно, а все-таки отправляются и сюда.
— Да почему же это? Неужели у васъ нѣтъ другого дѣла, кромѣ пикниковъ?
— Да просто потому, что хорошая погода тянетъ куда-нибудь подальше. А насчетъ дѣла… Вы же сами, господа европейцы, говорите, что японцу деньги валятся прямо съ неба, такъ какъ онъ никогда не работаетъ, а все только гуляетъ да чаевничаетъ; обрабатываютъ же для него землю и дѣлаютъ все остальное, должно-быть, боги…
Я невольно покраснѣлъ, сознавая всю глупость своихъ вопросовъ и замѣчаній. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ все вокругъ не свидѣтельствовало о работоспособности и трудолюбіи маленькихъ японцевъ. Слѣдовало удивляться только тому, что при такомъ упорномъ трудѣ они находятъ еще время для пикниковъ и притомъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ своихъ жилищъ.
Рѣка вдругъ круто повернула среди щетинистыхъ, покрытыхъ соснами холмовъ. Въ одномъ мѣстѣ по ней неслись обломки легкаго мостика, снесеннаго на-дняхъ во время дождей; на противоположной сторонѣ ширится плантація молодого сахарнаго тростника, а на нашей, какъ разъ въ виду этой прелестной картины, тянется рядъ чайныхъ домиковъ и шалашей, переброшенныхъ на сваяхъ черезъ рѣку до того берега. Не будучи въ силахъ смягчить мрачную синеватую зелень сосновой поросли холмовъ, солнечный свѣтъ нѣжитъ свѣтлую листву молодого клена и розовую пѣну вишневыхъ садовъ, брызжущую вокругъ темныхъ кровель водяного поселка.
Самъ не знаю, какъ мы въ Арашимѣ прежде всего попали въ чайный домикъ. Быть-можетъ, я и мой спутникъ невольно послѣдовали приглашенію хорошенькой дѣвушки, махавшей намъ вѣткою цвѣтущей вишни. по какъ бы тамъ ни было, мы вдругъ очутились на толстой цыновкѣ, передъ открытой дверью; смотрѣли на поднимавшуюся изъ-за холмовъ тучу, на несущіеся по рѣкѣ плоты и на рѣзныя лапчатыя листья клена, сквозь которые просвѣчивало солнце; вдыхали смолистый запахъ сосновыхъ, вылупленныхъ какъ яичко бревенъ; слушали шопотъ вершинъ, шумъ рѣки и пѣніе плотовщиковъ, и чувствовали себя счастливѣе, чѣмъ вообще полагается себя чувствовать смертному на нашей планетѣ.
Хозяйка чайной оградила насъ отъ другихъ гостей прелестною голубою съ аистами ширмочкою. Изъ сосѣднихъ отдѣленій неслись взрывы серебристаго смѣха, звонъ чайной посуды и топанье маленькихъ ногъ, въ щелочкахъ между изгибами ширмочки горѣли любопытные глазки.
Рядомъ съ нами помѣщалась цѣлая семья изъ Кіото, захотѣвшая воспользоваться прекраснымъ днемъ для прогулки сюда, въ подтвержденіе словъ нашего проводника. Семья состояла изъ бабушки, самой матери этой семьи, ея молодой незамужней сестры, трехъ дочерей, лѣтъ пятнадцати, тринадцати и двухъ, и мальчика лѣтъ восьми-девяти. Бабка была въ темно-синемъ кимоно, мать — въ свѣтло-синемъ, дѣвушки — въ лиловыхъ и кремовыхъ нарядахъ, съ поясами цвѣта яблочныхъ бутоновъ и дыни въ разрѣзѣ, мальчикъ — въ смѣси цвѣта стараго золота и ранета, а самый младшій членъ семьи двухлѣтняя дѣвочка, сіяла всѣми цвѣтами радуги заразъ. Всѣ были красивы, за исключеніемъ совершенно поблекшей бабки, не утерявшей, однако, еще пріятнаго выраженія лица и глазъ. Когда крохотныя подставочки, покрытыя коричневымъ лакомъ, были убраны вмѣстѣ съ чайною посудою, молодая тетушка прекрасно сыграла двѣ-три пѣсенки на гитарѣ, а дѣти затѣяли игру въ жмурки.
Нужно было быть каменнымъ, чтобы равнодушно сидѣть за ширмою при такомъ весельи рядомъ. Поэтому мы съ профессоромъ вышли на веранду и оттуда стали любоваться жизнерадостною картиною. Живыя фарфоровыя куколки съ хохотомъ и радостнымъ щебетаньемъ прыгали по комнаткѣ, перевязавъ голыя ножки бѣлыми съ голубымъ полотенцами, такъ какъ размѣры помѣщенія не позволяли двигаться свободно (а можетъ-быть, это было одно изъ правилъ игры), и то ловили другъ друга, то бросались ласкать и забавлять младшую сестренку, чтобы и та не была обойдена весельемъ. Наконецъ довозившись до того, что устали и запыхались (при чемъ все время держали себя вполнѣ благопристойно), всѣ усѣлись на полу, возлѣ голубой ширмы, и начали навѣвать себѣ прохладу маленькими изящными бумажными опахалами, разрисованными такими же очаровательными куколками, какъ они сами.
Черезъ нѣсколько минутъ веселая возня возобновилась, и мы искренно пожалѣли, что, по своей тяжести и неуклюжести, не могли принять въ ней участія.
Выйдя изъ чайной, мы столкнулись носъ къ носу съ однимъ моимъ давнишнимъ знакомымъ изъ Калькутты. Этотъ человѣкъ до сихъ поръ ничѣмъ не интересовался, кромѣ лошадинаго спорта, и ни во что не вѣрилъ, кромѣ свода законовъ, но и его черствое сердце растопилось среди этого безыскусственнаго, искренняго веселья.
— Знаете что, — говорилъ онъ намъ, — здѣсь устроено нѣчто въ родѣ рулетки, въ которую выигрываютъ сласти. Я поставилъ три іена {Японская монета — около 1 руб. Перев.} и сорвалъ весь банкъ въ пользу ребятишекъ, которыхъ собралось сегодня въ этомъ городѣ нѣсколько тысячъ. Сроду не видывалъ такой простодушной радости и признательности, какія были выражены мнѣ этими прелестными японскими куколками. Я первый разъ въ жизни почувствовалъ истинное счастье, глядя на эти сіяющіе глазенки и смѣющіяся рожицы. А какъ потѣшно кивали они мнѣ головками, и какой концертъ серебристыхъ голосковъ осыпалъ меня криками благодарности. И замѣтьте, не толкаются, не перебиваютъ другъ друга, а въ полномъ порядкѣ ждутъ очереди. Наши дѣти всѣ непремѣнно передрались бы до полусмерти и больше бы напортили сластей, отбивая ихъ другъ у дружки, чѣмъ бы воспользовались ими. Удивительный народецъ! Прямо какая-то райская непосредственность въ нихъ.
Когда профессоръ использовалъ весь запасъ своихъ пластинокъ, мы сѣли въ лодочку, и насъ переправили на противоположный берегъ, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ чайнаго поселка, къ нависшему надъ рѣкою утесу, склоны котораго были усѣяны цвѣтами ириса вперемежку съ фіалками. Рядомъ съ другого, довольно высокаго утеса, покрытаго трещинами и глубокими разсѣлинами, каскадами ниспадали два кристальныхъ потока, змѣившихся внизу между стволами сосенъ и клена. Немного далѣе были ужъ настоящіе водопады, шумно низвергавшіеся прямо въ рѣку, образуя въ одномъ мѣстѣ бурно крутящуюся пѣнистую воронку. На острой вершинѣ, надъ этой водяной бездною, одиноко росла вся растрепанная вѣтрами сосна, ясно во всѣхъ подробностяхъ обрисовывавшаяся на голубомъ фонѣ вечерняго неба. Управляемый искусными руками, длинный рядъ плотовъ легко перелеталъ черезъ шумящіе пороги. Между рифами скользили серебристыя лодочки съ синими фигурами, что-то тамъ ловившими. Вдали, за городомъ, пестрѣли драгоцѣнные ковры неподражаемо прекрасно обработанныхъ полей. Повсюду съ криками неслись птицы, охотясь за роями легкокрылыхъ насѣкомыхъ въ воздухѣ. Среди зелени полей и холмовъ, среди игрушечныхъ стѣнъ чайныхъ домиковъ, на водѣ въ лодочкахъ — вездѣ сновали нарядныя и веселыя женщины и дѣти, походившія издали на огромныхъ бабочекъ.
Какъ хорошъ видъ этой роскошной живой панорамы; какъ хорошо лежать въ душистомъ морѣ травы, ирисовъ и фіалокъ; какъ упоителенъ свѣжій горный воздухъ; какъ граціозно играютъ волны цвѣтущею вѣткой персиковаго дерева, и какъ нѣжно просвѣчиваютъ сквозь стальной флеръ струй ея красные цвѣты!
— Пора и домой, — замѣтилъ, наконецъ, профессоръ, пробужденный отъ сладкой дремоты звонкимъ хохотомъ компаніи дѣвушекъ и молодыхъ людей, проплывавшихъ мимо насъ по рѣкѣ. — Пластинки мои всѣ использованы. Надо будетъ взять свѣжихъ и отправиться въ городской паркъ, который намъ такъ расхваливали.
— Отправимся, — со вздохомъ согласился я.
Жаль было мнѣ разставаться съ этимъ поэтическимъ уголкомъ, хотя я зналъ, что такихъ уголковъ еще много на японскихъ островахъ — по крайней мѣрѣ, пока.
Въ нашей гостиницѣ въ Кіото никого не оставалось, кромѣ десятилѣтнихъ ребятъ, отлично исполнявшихъ обязанности взрослыхъ, то же отправившихся «пикниковать» подъ цвѣточными шатрами вишенъ. Полномочнымъ распорядителемъ былъ мальчуганъ, прозванный мною «министромъ» за важное выраженіе его цвѣтущаго личика, степенную походку и сдержанный голосъ. И дѣло шло отлично. Ни въ чемъ не было ни малѣйшаго упущенія въ сложномъ дѣлѣ обслуживанія постояльцевъ съ ихъ многообразными требованіями. Что значитъ врожденная дѣловитость, добросовѣстность и сообразительность. Не мѣшало бы европейскому и американскому юношеству поучиться у японскаго и китайскаго. Тогда бы, пожалуй, дѣйствительно вернулись времена легендарнаго «золотого вѣка» для всей земли.
Одинъ изъ кварталовъ Кіото занятъ мануфактурною торговлей. Здѣсь нѣтъ обычая улѣплять дома вывѣсками. Фирма можетъ вести крупную торговлю съ Парижемъ, Лондономъ или Нью-Йоркомъ, но у нея нѣтъ наружныхъ признаковъ ея мѣстонахожденія, и прибывающіе изъ названныхъ городовъ коммивояжеры должны ее отыскивать при помощи проводниковъ.
Мы побывали въ трехъ такихъ фирмахъ, извѣстныхъ своими фарфоровыми, глиняными, бронзовыми, мозаичными и т. п. издѣліями. Первая ютилась за чернымъ палисадникомъ въ помѣщеніи, которое снаружи ничѣмъ не отличалось отъ самыхъ обыкновенныхъ лавокъ. Половина внутренняго помѣщенія оказалась набитой разнородною глиняною посудою новаго производства, очень неважною, — такою, какою теперь завалены большіе европейскіе и американскіе рынки. Въ другой половинѣ сидѣлъ самъ глава фирмы на толстой цыновкѣ передъ жаровнею, съ лицомъ, обращеннымъ къ раздвижной задней стѣнкѣ, за которою виднѣлся крохотный садикъ, въ нѣсколько футовъ въ квадратѣ; тамъ не было ничего, кромѣ лужаечки, похожей на зеленый бархатный коврикъ, съ двумя вазами посрединѣ: въ одной была пальма, а въ другой — карликовая сосна. Японецъ жить не можетъ безъ клочка зелени возлѣ себя.
— Этотъ вотъ товаръ будетъ отправляться въ Европу, Индію и Америку, — объяснялъ вѣжливый среднихъ лѣтъ японскій мануфактуристъ (тутъ мануфактурою называется рѣшительно все, что выдѣлывается руками, за исключеніемъ съѣстного), указывая на груды разсортированной посуды.
Потомъ онъ повелъ насъ по верандѣ изъ полированнаго дерева къ обжигательнымъ печамъ, чанамъ съ разведенною глиною и мастерскимъ, гдѣ формуется посуда. Всѣ приспособленія, формочки, колеса и пр. сдѣланы съ математическою точностью. Все разсчитано такъ аккуратно, что нигдѣ ни въ чемъ ни на волосъ нѣтъ уклоненія.
Старшій мастеръ сидѣлъ посрединѣ мастерской на полу, разумѣется, на чистенькой цыновочкѣ, и пилъ чай изъ капельной лиловой съ бѣлыми цвѣтами чашечки. Рядомъ съ нимъ лежала еще мягкая ваза, которую онъ отдѣлывалъ въ промежуткахъ между чаепитіемъ. Выпьетъ одну чашку, проведетъ гладиломъ, гдѣ нужно, по вазѣ и принимаются за вторую. Это дѣлается съ такимъ расчетомъ, что глина не успѣваетъ остыть, пока пьется чай, но въ свое время вся поверхность вазы окажется гладкою, какъ зеркало, хотя и разглаживается съ промежутками.
Въ другомъ помѣщеніи производилось раскрашиваніе уже готовой посуды. Этимъ было занято десятка два мужчинъ, женщинъ и мальчиковъ. На нихъ, вокругъ нихъ, даже на полу, несмотря на обиліе красокъ, все было такъ красиво, чисто и въ такомъ образцовомъ порядкѣ, какъ это можетъ быть именно только у японцевъ. За раздвижною стѣнкою, передъ которою сидятъ артисты, имѣются тоже палисадникъ. Въ одномъ его углу красуется осыпанное цвѣтами вишневое деревцо, въ другомъ тянется ввысь синеватая старая сосна, а въ трехъ шагахъ отъ стѣнки серебрится поверхность маленькаго прудика, окаймленнаго цвѣтущимъ ирисомъ и перистыми травами, слегка колышащимися въ утреннемъ вѣтеркѣ. Артистамъ стоитъ только поднять глаза, чтобы имѣть передъ собою натуральный образчикъ рисунка, если у нихъ на минуту изсякнетъ воображеніе.
Въ грязной Европѣ мечтаютъ о выработкѣ такихъ соціальныхъ условій, при которыхъ творческая мысль и сила рабочихъ могли бы свободно развиваться, и въ погонѣ за выполненіемъ этихъ человѣколюбивыхъ грезь впадаютъ изъ одной крупной ошибки въ другую. Вмѣсто этого имъ просто слѣдовало бы присмотрѣться къ тому, какъ работаютъ въ Японіи. Тамъ пока еще нѣтъ (но — увы — теперь каждую минуту они могутъ зародиться подъ пагубнымъ вліяніемъ Европы) никакихъ союзовъ, цеховъ и прочихъ рабочихъ корпорацій, связанныхъ однимъ лишь бумажнымъ уставомъ; нѣтъ буйныхъ митинговъ, на которыхъ вырабатываются способы «борьбы труда съ капиталомъ», — словомъ, въ Японіи пока нѣтъ ничего, кромѣ любви къ природѣ, къ дѣлу, къ опрятности, къ образцовому порядку, къ красотѣ въ формахъ и краскахъ; ничего, кромѣ бьющей ключомъ творческой жилки; нѣтъ ни грубой эксплуатаціи, съ одной стороны, ни безсмысленной требовательности — съ другой; тамъ все, чего уже нѣтъ больше въ Европѣ, и чѣмъ губить сама себя и старается губить другихъ эта заблудшаяся дщерь темноты (слово «Европа» происходитъ отъ ассирійскаго «эребъ», что значитъ темнота, въ смыслѣ того, что въ Европѣ, которая по отношенію къ Азіи находится на западѣ, заходить солнце).
Собственника второй фирмы я нашелъ въ келейкѣ (комнатою этого помѣщенія нельзя было назвать) изъ чернаго дерева, въ компаніи неизбѣжной бронзовой и безцѣнной по своей чудной работѣ жаровни, и множества медалей, полученныхъ имъ на различныхъ выставкахъ Франціи, Англіи, Германіи и Америки. Онъ походилъ на жирнаго кота, и говоръ его, соотвѣтственно наружности, походилъ на мурлыканье. Узнавъ, что мы желали бы осмотрѣть его мастерскія, онъ повелъ насъ садомъ, отъ котораго мы долго не могли оторваться. Обросшіе зеленымъ мохомъ каменные фонари были окружены искусственною бамбуковою зарослью, въ которой сверкали бронзовые аисты. Вычурно подстриженная ель широко раскидывала свои иглистыя вѣтви надъ прудомъ, гдѣ плавали жирные карпы, гоняясь за червячками и личинками. Тутъ же кричали на насъ двѣ ушастыя гагары. Въ этомъ садикѣ было такъ тихо, что мы могли слышать паденіе цвѣтовъ въ воду и шлепанье рыбы о каменную облицовку пруда.
Японцы любятъ окружать себя всѣмъ, что можетъ удовлетворять ихъ склонность къ поэтическимъ грезамъ, не препятствующимъ, однако, заботиться и о насущныхъ нуждахъ. Они собираютъ источенные водою или изъѣденные мхомъ старые камни, фантастическаго вида обломки утесовъ, кремни съ просвѣчивающими жилками и т. п., и украшаютъ этими предметами свои жилища. Когда имъ почему-либо приходится бросать свое насиженное гнѣздышко и переселяться въ новое гдѣ-нибудь неподалеку, они забираютъ вмѣстѣ съ остальнымъ имуществомъ и все, что служило убранствомъ садика: деревца, камни, фонари и пр.
Плотно убитая мелкимъ камнемъ дорожка привела насъ къ цѣлому ряду мастерскихъ. Первое помѣщеніе состояло изъ хорошенькихъ полочекъ, уставленныхъ чистенькими баночками съ разнаго рода эмалевыми порошками. Тутъ же находилась лакированная стойка, на которой въ живописномъ порядкѣ разставлены образцы работъ. Слышались свистъ и стрекотанье невидимой птицы: сидѣла, должно-быть, гдѣ-нибудь за тонкою стѣнкою. Въ слѣдующемъ помѣщеніи работало трое мужчинъ, двѣ женщины и два мальчика. Всѣ были такъ поглощены своимъ дѣломъ, что даже не оглянулись при нашемъ входѣ. Никто не говорилъ ни слова. И дѣйствительно, ихъ работа требовала самаго напряженнаго вниманія. Такъ, наприм., одинъ изъ мужчинъ вкладывалъ въ углубленныя линіи нѣжнаго рисунка тончайшую серебряную проволоку. Этотъ рисунокъ, выгравированный на подносикѣ изъ блестящаго чернаго дерева (размѣръ этой вещицы — десять квадратныхъ дюймовъ), представлялъ бабочекъ, летающихъ надъ травою съ цвѣтами. Каждая черточка едва замѣтная простому глазу, закладывалась серебрянымъ волосомъ, до такой степени была тонка проволока. Терпѣніе для такой кропотливой работы нужно имѣть совсѣмъ особенное, вдохновляемое любовью къ дѣлу.
Другой отдѣлывалъ тѣмъ же способомъ роскошно вычеканенный кувшинъ изъ красной мѣди. Мальчики наполняли бороздки рисунковъ разведенною эмалью, въ которую окунали крохотныя тончайшія кисточки. Работали они въ очкахъ, чтобы не испортить прежде времени еще неокрѣпшее зрѣніе. Эмалевыя краски вполнѣ воспроизводятъ природные колера изображаемыхъ предметовъ. Это своего рода миніатюрная живопись, только по готовымъ уже очертаніямъ.
Когда мы всласть налюбовались этою работой, хозяинъ сталъ показывать намъ разные предметы съ готовыми уже инкрустаціями. Тутъ были чудовищные драконы, пучки хризантемъ, всякаго рода насѣкомыя, травы, птицы, змѣи, — словомъ, все, что есть въ натурѣ на Японскихъ островахъ, было здѣсь изображено тончайшими, какъ паутинка, но безошибочными линіями и чудными красками, или же, какъ я уже сказалъ, проволокою, перламутромъ и другими матеріалами. Оказалось, что у хозяина имѣется собраніе природныхъ образцовъ, рисунковъ и моделей, по которымъ и работаютъ его артисты. (Нельзя же называть людей, дѣлающихъ такія чудеса, простыми рабочими или ремесленниками, какими они, по своей душевной простотѣ, сами считаютъ себя).
Изъ разъясненій хозяина мы, между прочимъ, узнали, что самая главная работа, — это полировка вещей. Нѣкоторые предметы приходится полировать нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы получилась желаемая степень совершенства въ отдѣлкѣ. Сидитъ себѣ маленькій японецъ на цыновкѣ, окруженный чайнымъ и курительнымъ приборами: передъ нимъ чашечка съ водою, два-три горшечка съ разнаго рода пескомъ, добытымъ изъ ближайшаго ручья; въ рукѣ у него кусокъ фланели, который онъ обмакиваетъ въ воду и песокъ. Нѣтъ у него, какъ на Западѣ, ни полировочнаго колеса съ наждакомъ, трепеломъ или буйволовой кожей и ничего другого, кромѣ сказаннаго куска фланели, воды и песку. И полируя, онъ треть прямо рукою, третъ терпѣливо, съ любовью отдѣлывая каждую линію и чувствуя величайшее наслажденіе, когда мало-по-малу его усердный трудъ увѣнчивается успѣхомъ и вещица въ его терпѣливыхъ рукахъ оживляется все больше и больше. Я видѣлъ одного такого труженика, который уже цѣлый мѣсяцъ полировалъ вазочку, вышиною въ пять дюймовъ. Онъ сказалъ, что понадобится еще столько же времени, чтобы закончить эту работу, т.-е. пока эмаль выложеннаго на ея голубой поверхности огненнаго дракона не засіяетъ, какъ драгоцѣнный камень.
— Что будетъ стоитъ эта вазочка? — полюбопытствовалъ я.
— Іенъ семьдесятъ, — отвѣчалъ японецъ. — Сами видите, что дешевле невозможно продать.
Я находилъ про себя, что это черезчуръ дешево за такую художественную и кропотливую работу.
Въ третьей мастерской, посѣщенной нами въ этотъ день, мы видѣли, какъ мальчики, сидя на верандѣ изъ камфарнаго дерева, выходившей въ очаровательнѣйшій садикъ, воспроизводили на желѣзѣ золотыя инкрустаціи. За юными работниками наблюдалъ взрослый мастеръ, изображавшій тоненькими золотыми, серебряными и мѣдными (красными) пластинками на большомъ щитѣ, какъ двое бонзъ нечаянно набрели на страшнаго «дождевого» дракона, который проснулся и набросился на нихъ. Тутъ же на полу сидѣлъ пятилѣтній толстякъ, которому дали кусочекъ желѣза, нѣсколько металлическихъ шпенечковъ и крохотный молоточекъ, чтобы и онъ могъ заблаговременно развить свои артистическія способности, удовлетвореніе которыхъ потомъ наполнитъ всю его жизнь. Этотъ малышъ такъ усердно мастерилъ какую-то замысловатую штуку, что кряхтѣлъ и сопѣлъ, какъ маленькій носорогъ. Заставьте пятилѣтняго европейца или американца заняться чѣмъ-нибудь подобнымъ, и онъ черезъ нѣсколько минутъ обязательно все испортитъ, порѣжется и подниметъ такой ревъ, что самаго спокойнаго человѣка выведетъ изъ себя. Здѣсь же никогда не бываетъ такихъ сценъ. Если крохотный японецъ и ушибется или порѣжется немножко, то только засмѣется и скажетъ: «Бо-бо!» Приложатъ ему къ больному мѣсту какой-нибудь зеленый листочекъ или что-нибудь въ родѣ этого, обвяжутъ чистенькою тряпочкою — и дѣло съ концомъ. На другой день заживетъ, и можно слова приниматься за работу.
Въ этой же мастерской мы наблюдали, какъ деревянныя издѣлія покрываются золотымъ лакомъ, который держится на маленькихъ агатовыхъ палитрахъ и берется съ нихъ особою кисточкой. И опять вы, даже подъ увеличительнымъ стекломъ, не замѣтите ни малѣйшей неровности на покрытой лакомъ поверхности предмета.
— Кажется, японцы не способны ни въ чемъ дѣлать ошибокъ, — сказалъ я профессору, когда мы вечеромъ сидѣли у себя на верандѣ и пили чай.
— Это, вѣроятно, потому, что часть ихъ искусства производится ими совершенно машинально, — замѣтилъ профессоръ.
— Нѣтъ, это скорѣе можно сказать о работѣ европейскихъ мастеровъ, — горячо возразилъ я. — Боже мой, представить только себѣ, что этотъ народъ-поэтъ, народъ-художникъ серьезно ухватился за цивилизацію, точно насмѣхъ подсунутую ему съ Запада!.. На что ему это, когда душа его и безъ того чиста, какъ только что выпавшій снѣгъ?.. Вотъ увидите, профессоръ, что благодаря этой заморской штукѣ, лѣта черезъ тридцатьсорокъ нельзя будетъ узнать этого народа: такой же будетъ черствый, эгоистичный и злобный, какъ его самозванные учителя; все лучшее будетъ въ немъ вытравлено и окажется однимъ лишнимъ звѣринцемъ на землѣ больше! — съ негодованіемъ прорицалъ я.
Профессоръ молча кивалъ головою, задумчиво слѣдя за выпускаемыми имъ колечками сизаго сигарнаго дыма. Очевидно, онъ былъ вполнѣ согласенъ со мною.
V.
Іокогама.
править
Дня черезъ два мы неслись въ поѣздѣ въ Іокогаму.
Лѣтъ семьсотъ тому назадъ одинъ изъ мѣстныхъ правителей провелъ вдоль побережья обширнаго озера прекрасную дорогу, существующую и до сихъ поръ. Почти рядомъ съ нею проложенъ англійскими инженерами рельсовый путь, только что открытый передъ нашимъ пріѣздомъ въ Кіото. Этимъ путемъ мы и воспользовались.
Ѣзды было двѣнадцать часовъ. Горная область Токаиды, — такъ въ древности называлась большая часть острова Ниппонъ, на которомъ мы находились, — отодвинулась передъ озеромъ, широкимъ рукавомъ изливающимся въ море. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ рельсовый путь переброшенъ по каменной дамбѣ черезъ проливъ, кончалось и царство хвойника; послѣдніе его представители въ этой области, заползшіе сюда съ своихъ горъ, стойко боролись съ надвигающимися на нихъ песками Тихаго океана, буруны котораго клокотали, шумѣли и пѣнились всего въ четверти мили разстоянія отъ желѣзнодорожнаго полотна. Гдѣ эта борьба производилась не самою природою, тамъ дѣйствовало практическое чутье японцевъ, великолѣпно умѣющихъ ограждать себя отъ песчаныхъ потоковъ правильными посадками устойчивыхъ деревьевъ и прочными фашинными сооруженіями.
Перелетѣвъ дамбу, поѣздъ мчится на протяженіи четырехъ или пяти миль среди густого лѣса бамбуковыхъ плантацій, проходитъ черезъ тоннель и несется мимо ряда живописныхъ рыбачьихъ поселковъ, въ которыхъ кипитъ трудовая жизнь, оспаривающая у грозныхъ волнъ коварной стихіи каждую минуту своего существованія. Все большое пространство за этими поселками покрыто ожидающими осушки болотами, окаймленными цвѣтущими азаліями. Одна картина смѣняется другою, какъ въ панорамѣ. Наконецъ у меня начинаетъ рябить въ глазахъ отъ всей этой пестроты японской природы, и я завожу бесѣду съ однимъ почтеннымъ сѣдымъ британцемъ, лѣтъ двадцать уже живущимъ въ Японіи и знающимъ ее вдоль и поперекъ.
— Здѣсь удивительно хорошій климатъ, — говорилъ онъ, между прочимъ. — Правда, три мѣсяца, іюнь, іюль и августъ, стоитъ такая жара, что термометръ даже ночью показываетъ иногда до 4 градусовъ по Реомюру, зато отъ сентября и до конца апрѣля, даже начала мая, когда открывается дождевой періодъ, нигдѣ не найти такой чудной погоды. Хотите полѣчиться, ступайте къ горячимъ ключамъ возлѣ Іокогамы или въ другое тому подобное мѣсто; такихъ мѣстъ тутъ много… А вотъ и знаменитый Фуджи-Яма! — вдругъ круто прервалъ свою рѣчь британецъ, указывая на лѣвую сторону линіи.
Покрытый на склонахъ отчасти обработанными полями, отчасти лѣсною порослью, этотъ угасшій вулканъ возноситъ свою вершину почти на четырнадцать тысячъ футовъ выше уровня моря. Это не ахти какъ высоко, но въ этой ровной мѣстности производитъ извѣстное впечатлѣніе. Изображенія этой горы на мѣстныхъ опахалахъ, ширмочкахъ и шкатулкахъ вполнѣ вѣрны дѣйствительности. Даже всѣ мелочи воспроизведены до точности,
— Сейчасъ попадемъ въ Гаконскія горы, — продолжалъ мой собесѣдникъ. — Это другая здѣшняя достопримѣчательность.
По свойственному англичанамъ обыкновенію, почтенный мистеръ пустился въ политико-экономическія разсужденія относительно Японіи, которой предсказывалъ великую будущность за то, что она начала покрываться желѣзнодорожною сѣтью и стала увлекаться европейскими модами и нравами. Слушая, какъ говорится, вполуха эти давно уже надоѣвшія мнѣ британскія изліянія и жалѣя, зачѣмъ вызвалъ ихъ, я залюбовался новою, удивительно прелестною картиною, развертывавшеюся теперь передъ нами съ правой стороны.
Сначала промелькнула зеленая равнина, прорѣзанная двумя рѣками, одною побольше, другою поменьше, потомъ въ дикомъ безпорядкѣ зачастили горныя вершины съ зіяющими пропастями, гдѣ, какъ говорятъ, въ незапамятныя времена шумѣли бурные потоки, сразу изсякшіе во время одного изъ вулканическихъ переворотовъ, которыми такъ богаты эти острова. Этотъ полуальпійскій ландшафтъ протянулся вплоть до Іокогамы.
Въ Іокогаму мы прибыли около восьми часовъ вечера и, по совѣту британца, отправились вмѣстѣ съ нимъ въ «Грандъ-отель». Что онъ нашелъ тамъ хорошаго — рѣшительно не понимаю. Въ этой гостиницѣ дѣйствительно все поставлено на широкую ногу, какъ и указываетъ ея французское названіе, зато въ ней нѣтъ никакого порядка, и это портитъ все. Такъ, напримѣръ, повсюду торчатъ кнопки электрическихъ звонковъ и эти звонки исправно дѣйствуютъ, но за ними никто не слѣдитъ, и вы можете нажимать кнопку цѣлыхъ полчаса, прежде чѣмъ дождетесь отвѣта на вашъ зовъ. Въ столовой разложены художественно разрисованныя и многообѣщающія меню, но попробуйте заказать что-либо, и вы получите совсѣмъ не то. И все въ такомъ духѣ.
Изъ нашихъ оконъ довольно красивый видъ на гавань, покрытую англійскими и американскими пароходами; первыхъ, впрочемъ, ровно вдвое больше, нежели вторыхъ. Кстати объ американцахъ. Ихъ было нѣсколько человѣкъ за столомъ, и я убѣдился, что ихъ языкъ такъ же похожъ на англійскій, какъ и на патагонскій. Рядомъ со мною сидѣлъ бостонецъ которому я, со свойственной мнѣ иногда откровенностью, и высказалъ свое мнѣніе насчетъ ихъ языка.
— Не скажите этого только вонъ тѣмъ господамъ, которые изъ южной области, — отвѣтилъ онъ, кивнувъ головою по направленію къ компаніи его соотечественниковъ, помѣщавшейся за другимъ концомъ стола. — Сказать имъ, что они не живыя копіи съ англичанъ, значить, нанести имъ кровную обиду, за которую они могутъ тотчасъ же отомстить вамъ. Мы же, сѣверяне, вовсе не заботимся о томъ, признаютъ насъ англичане за своихъ или нѣтъ.
Несмотря на эту маленькую словесную стычку, мы съ нимъ разговорились, и онъ началъ разсказывать о Бостонѣ и его обитателяхъ, которые будто бы всѣ происходили отъ лицъ, прославленныхъ въ исторіи открытія Америки. Это меня такъ заинтересовало, что я рѣшилъ при первомъ же случаѣ лично провѣрить все сказанное имъ.
— Неужели вы повѣрили тому, что навралъ этотъ «трезвый» американецъ? — спросилъ меня профессоръ, когда мы остались одни, — фантазируетъ, точно надѣется получить за это, такъ сказать, построчную плату.
— Вотъ именно это-то и заинтересовало меня въ немъ, — отозвался я. — Наслушаешься такихъ сказокъ и станешь сравнивать ихъ съ дѣйствительностью — получается самая ошеломляющая противоположность. Это тоже чего-нибудь да стоитъ.
Рѣшили утромъ отправиться къ теплымъ ключамъ въ Міапошиту. Часъ ѣхали по желѣзной дорогѣ, въ вагонѣ, биткомъ набитомъ туристами со всѣхъ странъ свѣта. Я обращалъ особенное вниманіе на американцевъ, которые разговаривали такъ громко, что мѣшали бесѣдѣ другихъ пассажировъ.
— Нѣтъ, у насъ, въ Америкѣ, все народъ практичный, — говорилъ коренастый торговецъ быками, точно приспособленный съ самаго рожденія для тѣснаго общенія съ этими неуклюжими и упрямыми четвероногими, — и терпѣть не можетъ пустыхъ мечтателей. Одного проповѣдника линчевали {Т.-е. убили. Глаголъ линчевать происходитъ отъ существительнаго линчъ — народная расправа въ Сѣверной Америкѣ. Перев.} за то, что онъ послѣ своей проповѣди не дѣлалъ обычнаго сбора пожертвованій. Нашли, что онъ недостоинъ жить, если не умѣетъ соблюдать интересовъ ни своей религіи ни своихъ собственныхъ… Да, мы — люди практики, а не пустозвонства, — самодовольно заключилъ онъ, съ такимъ видомъ оглядываясь вокругъ, точно готовъ былъ вызвать на «боксъ» каждаго, кто осмѣлится выразить сомнѣніе въ правдивости его словъ.
Мы съ профессоромъ молча переглянулись; навѣрное и въ головѣ моего спутника мелькнула та же мысль, какъ у меня, а именно, что въ Америкѣ надо держать ухо востро, чтобы какъ-нибудь нечаянно не задѣть самолюбія тамошняго энергичнаго населенія. Однако мое рѣшеніе поближе ознакомиться съ этой страною нисколько не поколебалось, напротивъ, даже окрѣпло въ эту минуту.
Отъ одной изъ станцій мы поѣхали къ ключамъ уже въ рикшѣ. Сначала тащились цѣлыхъ семь миль по волнистой мѣстности, а потомъ стали слѣдовать по прихотливымъ извилинамъ кипящаго пѣною стремительнаго горнаго потока, который привелъ насъ въ горы. Наверхъ поднялись ужъ пѣшкомъ по крутой тропинкѣ, зигзагами идущей по уступамъ, покрытымъ сѣтью мелкихъ трещинъ, между хвойникомъ, кленомъ, ясенью и хлопчатниковыми деревьями. Съ обсыпающихся вулканическихъ кручъ льются шумящіе водопады. На каждомъ поворотѣ, гдѣ только позволяетъ мѣсто и гдѣ особенно хорошъ видъ, ютится маленькій чайный домикъ, полный звонкаго смѣха, музыки, пѣнія и рѣзвой возни нарядныхъ дѣтей.
Среди угрюмыхъ вершинъ утесовъ, на красивой долинкѣ, изрѣзанной узкими лентами серебристыхъ ручейковъ и поросшей молодымъ бѣлымъ букомъ, устроена съ широкими стеклянными верандами гостиница для туристовъ. Тамъ же вблизи находится деревушка, гдѣ выдѣлываютъ дешевый стеклянный товаръ, пеструю стеклянную же мозаику по дереву и т. п. издѣлія.
Довольно обширный садъ гостиницы наполненъ австралійцами, англо-индійцами, лондонскими, парижскими и ньюйоркскими франтами, положительно портящими своими безобразно-модными туалетами всю картину. Наскоро закусивъ и напившись чаю среди этой интернаціональной публики, мы отправились далѣе и вздохнули свободно лишь тогда, когда снова очутились одни. Спустившись въ котловину, заросшую густыми джунглями, мы вначалѣ были оглушены шумомъ цѣлыхъ сотенъ мелкихъ каскадовъ, низвергавшихся съ противоположнаго горнаго кряжа. Всѣ эти потоки, отъ которыхъ вся окрестность пропитана горячими парами, какъ въ турецкихъ баняхъ, подхвачены широкими бамбуковыми трубами, по которымъ проведена горячая вода въ нѣсколько десятковъ купаленъ съ верандами, наполненными отдыхающими и курящими купальщиками и купальщицами.
Приняли и мы горячую ванну, послѣ которой оказались такими изморенными, что не въ состояніи были даже двинуться обратно въ Іокогаму и остались ночевать въ гостиницѣ, хотя намъ тамъ очень не понравилось изъ-за вышеупомянутыхъ франтовъ. Но, должно-быть ихъ намъ здѣсь больше не избѣжать, чему мы въ душевномъ смиреніи и покорились.
Профессору непремѣнно хотѣлось узнать, гдѣ находятся источники горячихъ ключей. Навели справки. Оказалось, что миляхъ въ пяти отъ ключей, въ глубинѣ острова, есть «горящая» гора, изъ которой, какъ думаютъ, и берутъ начало ключи. Отправились на другой день и туда.
Миновавъ рядъ бамбуковыхъ зарослей, смѣнявшихся сосновыми рощами и травянистыми, испещренными цвѣтами долинками, перекарабкавшись черезъ нѣсколько небольшихъ возвышенностей и все время оставаясь въ виду ревущихъ водопадовъ и потоковъ, обдававшихъ насъ клубами сѣдыхъ паровъ, мы, наконецъ, очутились въ глубокой котловинѣ, среди почти отвѣсныхъ черныхъ стѣнъ покрытыхъ сѣрнистыми осадками скалъ. Эта котловина смѣло могла служить образцомъ нѣдръ ада. Она вся была покрыта трещинами и ложбинками, въ которыхъ пузырилась кипящая вода. Вокругъ нихъ, прямо изъ-подъ почвы, выбивались тысячи клубовъ бѣлаго пара. Все бурлило, шипѣло и клокотало. Обломокъ скалы, на которомъ мы стояли, трясся и колебался подъ нашими ногами, угрожая сбросить насъ въ глубокую и широкую разсѣлину, гдѣ крутился и пускалъ исполинскіе пузыри кипятокъ. Отъ удушливыхъ сѣрнистыхъ испареній захватывало дыханіе и кружилась голова.
Проводникъ называлъ эту адскую котловину «потухшимъ» вулканомъ, и я подумалъ, что если японцы считаютъ «потухшимъ» огонь, бурлящій всего въ нѣсколькихъ футахъ подъ ихъ ногами, то что же долженъ представлять вулканъ, находящійся въ дѣйствіи? Къ нему, пожалуй, нельзя приблизиться на разстояніе нѣсколькихъ миль.
— Смотрите, стоитъ только копнуть палкою — и сейчасъ брызжетъ фонтанъ кипятку! — изумлялся профессоръ, тыча своей обитой желѣзомъ палкою во вздувавшіеся волдыри почвы.
— Да, но вы обращайтесь поосторожнѣе съ этими фонтанами, профессоръ! — предупреждалъ я его. — Можете нечаянно вскрыть такой, что мы въ немъ сразу сваримся, какъ раки.
Побывавъ въ этомъ замаскированномъ аду, я пересталъ удивляться легкости японскихъ частныхъ построекъ. Эти кукольные домики то и дѣло горятъ, даже при всей японской аккуратности. Но это японцу не страшно; онъ боится пуще всего не огня, а землетрясенія. Только эта боязнь и заставляетъ его строить свое жилище такъ, чтобы оно при разрушеніи не могло его раздавить, а просто развалилось бы, какъ карточный домикъ. По этой же причинѣ онъ не дѣлаетъ и фундамента, и легкія стѣнки его жилища имѣютъ подъ собой, въ видѣ устоевъ, только нѣсколько камней, врытыхъ въ землю въ углахъ. На этихъ камняхъ укрѣпляются угловые столбы, которые и воспринимаютъ подземные толчки. Стѣнки при этомъ распадаются и крыша разсыпается, но такъ легко, что серьезныхъ несчастій съ людьми почти никогда не бываетъ.
Мы ѣхали въ отдѣльныхъ рикшахъ, потому что въ парной было бы неудобно по этой гористой мѣстности. Везли насъ изъ кипящей Міаношиты обратно на желѣзную дорогу съ такою быстротою, что могла бы позавидовать любая добросовѣстная лошадка средней рыси. Пѣшкомъ мы пробирались по горамъ четыре часа, а наши возницы всего въ полчаса стащили насъ въ равнину.
Я забылъ сказать, какой пріятный сюрпризъ они намъ устроили. Когда мы очутились въ горной области, то сказали возницамъ, чтобы они ожидали насъ въ селеніи, лежащемъ у подножія горъ. Они улыбнулись и выразили свое удовольствіе по поводу отдыха. Но представьте себѣ наше изумленіе, когда мы, съ трудомъ добравшись до адской котловины, за однимъ изъ выступовъ утеса увидѣли ихъ вмѣстѣ съ ихъ рикшами, преспокойно кейфующими на самомъ краю крутого обрыва. Возницы сидятъ и покуриваютъ, а ихъ повозочки стоятъ возлѣ и сверкаютъ, какъ новенькія, своей лакированною поверхностью и своими прелестными стальными колесиками, на которыхъ не видать даже пятнышка, — все обтерто и вычищено.
И какъ сердечно смѣялись эти карлики въ синихъ кимоно, когда мы на минуту остолбенѣли отъ изумленія. Ужъ этого-то мы никакъ не могли ожидать; намъ и въ голову не могло прійти, чтобы эти живыя куклы были въ состояніи карабкаться по горамъ съ повозками, да еще опередить насъ послѣ того, какъ они, судя по ихъ словамъ, болѣе часу отдыхали внизу. Но въ Японіи все удивительно; это страна сюрпризовъ.
Нужно, было, однако, имѣть очень крѣпкіе нервы, чтобы не терять присутствія духа и не вопить отъ ужаса, когда насъ мчали по краямъ пропастей, надъ кипящею бездною потоковъ, при чемъ дѣлали такіе крутые повороты, что повозочки почти ложились на бокъ, и казалось, что вотъ-вотъ мы очутимся въ кипяткѣ и превратимся въ вареное мясо…
Теперь нужно сказать нѣсколько словъ о густотѣ японскаго населенія на островѣ Ниппонъ. Мы проѣзжали поселками, тянувшимися на протяженіи нѣсколькихъ миль въ длину. Когда въ такомъ поселкѣ набирается десять тысячъ обывателей, онъ возводится въ степень города со всѣми его правами и обязанностями.
— А вы бы побывали въ западныхъ областяхъ, — сказалъ намъ вечеромъ того же дня въ Іокогамѣ одинъ англичанинъ, давно живущій въ Японіи. — Тамъ такая скученность, какой вы себѣ и представить не можете. Тѣмъ не менѣе тамъ живутъ очень мирно, да и нужды такой нѣтъ, какъ въ другихъ странахъ съ избыткомъ населенія. Здѣшній поселянинъ, имѣя хоть небольшое поле, всегда прокормится съ семьею, тѣмъ болѣе, что кругомъ много рыбы. Залежныхъ капиталовъ у японца низшаго и даже средняго класса нѣтъ: все, что остается отъ расходовъ по хозяйству и прокормленію семьи, идетъ на покупку головныхъ уборовъ и шарфовъ для жены и дочерей. Очень часто можно увидѣть на головѣ простой поселянки шпильки стоимостью въ семь-восемь іенъ каждая, а употребляется ихъ въ прическѣ не менѣе трехъ. Что же касается шарфовъ, то ихъ дешевле пятидесяти іенъ за штуку нельзя купить. Дѣло въ томъ, что эти очаровательныя разноцвѣтныя произведенія дѣлаются изъ шелковаго газа или прямо изъ шелка и на шелковой же подкладкѣ, но обязательно другого цвѣта, длиною отъ десяти до двѣнадцати ярдовъ. Ихъ обматываютъ нѣсколько разъ вокругъ пояса, кромѣ того устраиваютъ изъ нихъ же огромный бантъ на спинѣ, какъ вы, вѣроятно, уже замѣтили. Считайте дорогой матеріалъ, продолжительность ручной выработки и согласитесь, что пятьдесятъ іенъ — самая снисходительная цѣна.
"Несмотря на страшную скученность населенія, западныя области самыя богатыя. Кромѣ полевого хозяйства, тамъ всѣ занимаются выдѣлкою различныхъ художественныхъ вещичекъ, что даетъ имъ въ день отъ полутора до двухъ іенъ побочнаго заработка. Вы здѣсь не увидите ни одной женщины, у которой бы не было двухъ шелковыхъ кимоно; одинъ же обязательно имѣется у каждой, даже самой бѣдной женщины… И замѣтьте, нѣтъ залежныхъ денегъ, а свои желѣзныя дороги японцы строятъ безъ всякихъ займовъ. Положимъ, они строятъ несравненно дешевле и притомъ лучше европейцевъ. Я знаю двѣ очень хорошія линіи, полное оборудованіе которыхъ обошлось всего по двадцати тысячъ іенъ за милю, т.-е. въ нѣсколько разъ дешевле европейскихъ и американскихъ. Впрочемъ, эти линіи строились частной компаніей, казенныя же обошлись гораздо дороже, почти столько же, какъ въ Европѣ. Частные строители, разумѣется, будутъ попрактичнѣе казенныхъ… Дешевизна же желѣзнодорожныхъ работъ, въ общемъ, объясняется, между прочимъ, здѣшними геологическими условіями: стоитъ только хорошенько оглянуться, чтобы найти рѣчонку, по которой вы можете сплавить всѣ матеріалы чуть не до самаго мѣста работъ. Лѣсъ всегда подъ рукою, камень — тоже.
"Во главѣ желѣзнодорожнаго департамента стоитъ нѣсколько европейскихъ инженеровъ, а мастера и рабочіе — исключительно туземцы, и я убѣжденъ, что если завтра же прогонятъ этихъ инженеровъ, дѣло отъ этого нисколько не пострадаетъ. А какъ великолѣпно японцы умѣютъ извлекать пользу изъ своихъ желѣзныхъ дорогъ. Есть линія, которая до начала постройки выпросила себѣ восьмипроцентную государственную гарантію. Линія эта работаетъ уже давно, но еще ни разу не обращалась къ правительству за поддержкою, потому что сама имѣетъ двѣнадцать процентовъ прибыли. Здѣсь идетъ постоянное усиленное товарное движеніе; провинція отправляетъ теперь всѣ свои продукты и издѣлія въ большіе города по рельсамъ. Да и пассажирское движеніе также очень оживленное. Благодаря этимъ новымъ путямъ, японцы имѣютъ возможность забираться на свои любимые пикники гораздо дальше отъ дома, чѣмъ раньше, и они широко пользуются этой возможностью.
"Въ настоящее время Японія жадно втягиваетъ въ себя то, что называется европейскою культурою. Но я думаю, что когда у нея пройдетъ это слѣпое увлеченіе и она начнетъ относиться критически ко всему тому, что пришло къ ней извнѣ, то оставить себѣ лишь полезное, а лишнее, вредное, выброситъ вонъ, какъ выбрасывается обратно въ море все негодное, попавшее вмѣстѣ съ рыбою въ сѣти рыбаковъ. Слишкомъ ужъ силенъ у японцевъ здравый смыслъ, чтобы онъ надолго могъ быть задавленъ.
— Что же касается нравовъ и обычаевъ японцевъ, — продолжалъ нашъ собесѣдникъ, — то я вотъ уже цѣлыхъ десять лѣтъ въ нихъ разбираюсь, а все-таки не могу сказать по совѣсти, чтобы вполнѣ понялъ ихъ. Очень ужъ сложенъ характеръ японца. Такъ, напримѣръ, жена для него — святыня, и не было еще здѣсь примѣра, чтобы женщина подверглась оскорбленію дома или внѣ дома; даже самый отчаянный головорѣзъ, если бы такой нашелся среди здѣшняго кроткаго населенія, никогда не осмѣлится поднять руку на женщину, хотя бы встрѣтилъ ее одну въ пустынѣ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ до сихъ поръ сохранился обычай, по которому жена должна ѣсть послѣ мужа, какъ это водилось въ первобытныя времена. Такихъ противорѣчій здѣсь найдется но мало.
"Никто, поверхностно знакомый съ японцами, не повѣритъ, чтобы они не отличались честностью въ торговыхъ дѣлахъ, а между тѣмъ это сущая истина; это также одно изъ противорѣчій въ ихъ характерѣ. Китаецъ, въ общемъ, грубѣе и суровѣе японца, но въ дѣлахъ безусловно честенъ; онъ понимаетъ, что это гораздо выгоднѣе. Японецъ же великолѣпнѣйшимъ образомъ надуетъ васъ, если вы довѣритесь ему, судя по его одной наружности. И онъ сдѣлаетъ это не отъ злой воли, — въ его душѣ нѣтъ и признака сознательнаго зла, а просто такъ, по своему дѣтскому легкомыслію. Никто, за исключеніемъ долго здѣсь пожившихъ, не вѣритъ мнѣ, когда я говорю, что этотъ чистенькій, вѣчно поющій и улыбающійся народецъ-художникъ, живущій среди цвѣтовъ и бабочекъ и курящій табакъ, такой же мягкій, какъ его улыбка, говоръ и манеры, — народецъ, точно сотканный изъ однѣхъ грезъ, которыя умѣетъ такъ восхитительно воплощать въ образы, можетъ быть нечестенъ, но — увы! — это горькая правда. Впрочемъ, сказать по правдѣ, что если бы японцы не имѣли на себѣ ни одного пятнышка, то ихъ давнымъ-давно стерли бы съ лица земли, чтобы они не мозолили другимъ народамъ глазъ своей полной безупречностью, — заключилъ разсказчикъ.
Іокогама слишкомъ шумный городъ, чтобы въ немъ можно было сразу разобраться; тутъ все чисто-мѣстное какъ бы заслоняется иноземнымъ. Многое множество англичанъ, американцевъ, испанцевъ и другихъ иноземцевъ, кишмя-кишащихъ по улицамъ, въ гостиницахъ, въ садахъ, — словомъ, вездѣ и повсюду, совершенно сбиваетъ васъ съ толку. Съ гордыми испанскими генералами, залитыми золотомъ и звенящими своими драгоцѣнными шпорами, эполетами и саблями, еще можно помириться: на нихъ смотришь съ тѣмъ невольнымъ почтеніемъ, съ какимъ созерцаешь остатки прошлыхъ блестящихъ временъ. Но эти ужасные коммивояжеры, сующіе всѣмъ въ руки свои прейсъ-куранты! Попробуйте заговорить съ однимъ изъ нихъ по-человѣчески, онъ сейчасъ же начнетъ вамъ жаловаться на свою жестокую судьбу. Былъ богатъ, привыкъ къ роскоши и ко всѣмъ удовольствіямъ, доступнымъ человѣку съ туго набитымъ бумажникомъ; втянулся въ спекуляцію и лишился всего своего состоянія; заработалъ гдѣ-то чѣмъ-то нѣсколько тысчонокъ, захотѣлъ попытать счастья въ карточной игрѣ — и снова остался безъ гроша. Тутъ ужъ рѣшилъ поступиться своей свободою и сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ теперь предсталъ передъ вами. При этомъ — плачевно-смущенное лицо и такіе жесты, точно онъ непремѣнно долженъ добиться отъ васъ прощенія за такое превращеніе, а вы обязаны помочь ему.
Одинъ очень богатый американецъ, страстный собиратель рѣдкостей и любитель древностей (онъ собственно кровный испанецъ, но только родился и живетъ въ Америкѣ), потащилъ меня въ свой номеръ, биткомъ набитый всякими чудесами, набранными со всѣхъ концовъ острова Ниппона.
— Вчера мнѣ удалось пріобрѣсти послѣднюю работу умершаго въ прошлую пятницу художника, — возбужденно говорилъ дорогою американецъ (онъ жилъ въ другомъ флигелѣ гостиницы, и мы познакомились съ нимъ за столомъ, гдѣ часто заводишь себѣ знакомыхъ на два-три дня). — Говорятъ, этого художника некѣмъ замѣнить; былъ чуть не геній. Но, представьте себѣ, не могъ работать иначе, какъ вдребезги напившись…
— Позвольте, — перебилъ я его, — японскіе артисты никогда не напиваются, они только вдохновляются маленькими графинчиками съ «саки» и могутъ опорожнить ихъ нѣсколько штукъ сразу. Это я знаю отъ здѣшнихъ старожиловъ.
— Ну, пусть такъ. Я сейчасъ покажу вамъ эфесъ для шпаги, на которомъ онъ выгравировалъ свой послѣдній рисунокъ. Онъ работалъ кистью, тушью и пр. Когда будете въ Токіо, спросите его два альбома, озаглавленные «Пьяные очерки». Тамъ есть такія вещи, набросанныя имъ въ «вдохновенномъ» состояніи, что вы только ахнете. Говорятъ, одинъ живописецъ-англичанинъ многое позаимствовалъ для своихъ картинъ изъ этихъ альбомовъ и выдаетъ за свое. Вообразите себѣ, этотъ японскій артистъ, о которомъ я говорю, ухитрился изобразить, чуть не въ два штриха, на капельномъ клочкѣ бумаги, индійской тушью, ворону, ворующую яйца. Напряженность ея взгляда, боязнь быть застигнутой на мѣстѣ преступленія, постановка ногъ, чуть приподнятыя для быстраго полета крылья, вся обстановка курятника, гнѣздо, яйца — все это выписано до поразительности вѣрно природѣ… Но вотъ и эфесъ, — перебилъ онъ самъ себя, отыскавъ въ грудахъ мелкихъ вещей названный предмета и подавая его мнѣ.
Дѣйствительно, это было чудомъ гравировальнаго искусства.
На стальной пластинкѣ, совсѣмъ ужъ приготовленной для прикрѣпленія къ шпагѣ, былъ изображенъ кули, развѣшивающій холстъ, раздуваемый сильнымъ вѣтромъ. Волнующіяся складки какъ самого холста, такъ и одежды кули были какъ настоящія. Казалось, такъ и слышишь шелестъ и хлопанье холста, такъ и чувствуешь усилія кули закрѣпить его колышками на протянутой веревкѣ.
Когда я отдалъ свою дань удивленія этому произведенію, его счастливый обладатель показалъ мнѣ, между прочимъ, кусокъ кремоваго шелка, на которомъ рукою знаменитаго японскаго художника конца восемнадцатаго вѣка была написана, тончайшими красками, молодая дѣвушка въ кимоно цвѣта козули и голубомъ шарфѣ, несущая съ одной рукѣ узелъ съ разноцвѣтною одеждою, а въ другой — деревянное ведерко. Повидимому, она направляется къ рѣкѣ мыть бѣлье. Синее холщевое полотенце слегка перекинуто черезъ правое плечо и лѣвую руку. Вся фигура какъ живая. Глядитъ на васъ и улыбается. Въ густыхъ черныхъ волосахъ сверкаютъ дорогія шпильки. Розовыя уши просвѣчиваютъ молодою кровью. Все выписано съ обычною японскою вѣрностью глаза и руки; ни одной невѣрной линіи. Между тѣмъ рисовать на шелку труднѣе всего: нужно строго придерживаться направленія тонкихъ нитокъ ткани, иначе выйдетъ мазня.
— Знаете ли, — пояснялъ мнѣ мой собесѣдникъ, — мнѣ говорили, что нѣтъ никакой возможности достать что-нибудь изъ произведеній этого артиста: цѣнятся на вѣсъ золота. Но мнѣ все-таки посчастливилось обогатить свою коллекцію этой прелестью. Положимъ, обошлось, дѣйствительно, дорогонько. Показывалъ одному европейскому эксперту. Онъ сказалъ, что это настоящее, и что я даже дешево заплатилъ за такую рѣдкость.
Я подумалъ про себя, что здѣсь, въ этомъ царствѣ артистовъ, вѣроятно, многіе напишутъ не хуже. Вообще я усомнился въ подлинности этого произведенія, пріобрѣтеннаго «на вѣсъ золота». Но дѣло было не мое, и я промолчалъ. Зачѣмъ огорчать человѣка, затрачивающаго огромныя суммы на собираніе рѣдкостей? Самъ я лично имѣлъ вещицы не хуже, созданныя современными японскими художниками и стоившія мнѣ всего нѣсколько десятковъ іенъ. Но я такъ и покупалъ ихъ за современныя.
VI.
Никко.
править
Намъ горячо рекомендовали побывать въ Никко, какъ одномъ изъ самыхъ красивыхъ японскихъ селеній. Отправились и туда. Четыре часа ѣзды по желѣзной дорогѣ, а потомъ двадцать пять миль въ сторону, снова въ рикшѣ. Всѣ эти двадцать пять миль идетъ чудная аллея криптомерій, т.-е. похожихъ на кипарисы деревьевъ, съ красными или темно-серебристыми стволами и темно-зелеными перистыми вершинами, достигающими восьмидесяти футовъ высоты. Деревья эти стоятъ такими тѣсными рядами, что ихъ перепутавшіеся корни образуютъ по обѣ стороны дороги настоящіе валы. Кое-гдѣ очищены мѣста для маленькихъ деревень, очутившихся такимъ образомъ среди чуднаго парка. Самые валы усѣяны цвѣтущими азаліями, камеліями и фіалками. Видъ прямо волшебный. Прибавьте къ этому ряды тянущихся мимо васъ вьючныхъ пони съ длиннѣйшими гривами и кроткими, какъ у газели, глазами; толпы паломниковъ и паломницъ, повязанныхъ голубыми съ бѣлымъ платками, обутыхъ въ серебристаго цвѣта штиблеты, которымъ можно позавидовать, и съ толстенькими младенчиками на спинахъ; красивенькія колымажки, запряженныя крохотными лошадками, нагруженныя мѣдною рудою изъ горъ или посудою съ «саки» изъ города; симфонію красокъ, и въ довершеніе всего, толпы веселыхъ ребятишекъ, которыя встрѣчаютъ и провожаютъ васъ радостными криками, а старшіе привѣтливо улыбаются и благожелательно машутъ вамъ руками.
Послѣ пяти часовъ ѣзды мы увидѣли передъ собою раскинувшееся подъ горою длинное селеніе Никко, все, залитое потоками солнечнаго сіянія. Съ одной стороны высится стѣна криптомерій, съ другой — мчится по голубымъ валунамъ темнозеленый, широкій и глубокій, бурлящій горный потокъ. А черезъ этотъ потокъ перекинутъ кроваво-красный лакированный мостикъ, по которому можетъ ступить только священная нога микадо:
Вотъ легенда о происхождеши этого удивительнаго мостика.
Когда-то, еще во времена деспотизма, вздумалъ пріѣхать въ эту мѣстность одинъ изъ японскихъ императоровъ. Остановившись на берегу потока Никко, онъ взглянулъ на стѣну криптомерій, на ревѣвшій зеленый потокъ, который бѣжалъ по голубому ложу, на разстилавшіеся по ту сторону пестрые луга и на громоздившіеся на горизонтѣ голубые утесы, въ которыхъ беретъ свое начало потокъ, и проговорилъ.
— Этому прекрасному виду не хватаетъ только вотъ чего!
Съ этими словами онъ поставилъ между потокомъ и деревьями подбѣжавшаго къ нему ребенка въ голубой и бѣлой одеждѣ.
Эффектъ получился богатый: картина сразу оживилась и получила вполнѣ законченный видъ.
Въ это время, когда микадо былъ погруженъ въ безмолвное созерцаніе панорамы, въ которую онъ какъ бы вдунулъ жизнь и движеніе, къ нему приблизился съ просьбою о милостынѣ старый нищій. Держа въ рукѣ обнаженный мечъ, японскій властитель безсознательно взмахнулъ имъ и отсѣкъ голову старику, какъ невольной помѣхѣ его созерцанію. Багрянымъ потокомъ полилась дымящаяся кровь по голубому берегу въ зеленую воду.
— Теперь еще красивѣе! — воскликнулъ микадо. — Здѣсь нужно было именно что-нибудь красное, чтобы связать вмѣстѣ всѣ отдѣльныя части картины… Построить для меня и моихъ будущихъ замѣстителей на этомъ мѣстѣ красный деревянный мостъ! — приказалъ онъ, указывая на камни, окрашенные кровью безвинно погибшаго старика. — А вонъ тамъ, — указалъ онъ немного далѣе, — воздвигнуть голубой каменный для здѣшняго населенія, которому я желаю оказать свою милость.
Бросивъ затѣмъ ребенку горсть золотыхъ монетъ, японскій деспотъ отправился дальше. На другой же день начались приготовленія къ выполненію этого распоряженія, и по истеченіи извѣстнаго времени на указанныхъ мѣстахъ было воздвигнуто два моста: красный деревянный, поменьше, и голубой каменный, побольше. Первый составляетъ средоточіе прелестнаго ландшафта, а второй какъ бы сливается съ кручами береговъ, сжимающихъ зеленыя пѣнистыя струи потока. О старомъ нищемъ никто не поминалъ, находя, вѣроятно, что микадо не могъ оказать ему лучшей милости, какъ однимъ взмахомъ меча прекратить его жалкое существованіе.
По голубому мосту мы перешли на противоположный берегъ и очутились среди причудливо нагроможденныхъ, поросшихъ лишаями валуновъ, мелкой кустарниковой поросли и цвѣтовъ. На горизонтѣ, за пестрыми полотнищами цвѣтущихъ полей и темными пятнами селеній, блестѣли снѣговыя вершины высокихъ голубыхъ утесовъ. У нашихъ ногъ прыгали воробьи съ соломинками въ капельныхъ носикахъ.
Когда мы достаточно отдохнули, проводникъ повелъ насъ вдоль потока къ мѣсту, гдѣ, на разстояніи ружейнаго выстрѣла отъ моста, тянулся рядъ изъѣденныхъ мхомъ и лишаями каменныхъ фигуръ со скрещенными ногами и устремленными вдаль глазами. Проводникъ утверждалъ, что это все Будды, но при ближайшемъ ихъ разсмотрѣніи оказалось, что лицо каждой изъ этихъ фигуръ имѣетъ особыя черты, и мы предположили, что это скорѣе изображенія какихъ-либо мудрыхъ людей древности, память о которыхъ изгладилась въ теченіе вѣковъ. На колѣняхъ нѣкоторыхъ изъ этихъ фигуръ лежали груды красивыхъ кремешковъ. На мой вопросъ, что это значитъ, проводникъ отвѣтилъ:
— Это боги, которые въ небесахъ играютъ съ дѣтьми, разсказываютъ имъ поучительныя сказки и строятъ домики изъ кремней. Матери кладутъ имъ на колѣни камешки въ видѣ просьбы не оставить своей милостью и ихъ умершихъ дѣтей.
Только японцы и могли придумать боговъ, играющихъ съ дѣтьми; только въ ихъ поэтическихъ грезахъ и могли возникнуть такія трогательныя представленія.
Мы набрали горсть самыхъ красивыхъ кремешковъ, усѣивавшихъ вокругъ насъ почву, прибавили къ тѣмъ, которые уже лежали на колѣняхъ добрыхъ «боговъ» и отправились дальше, пока не достигли мѣстечка такой фантастической красоты, что если бы срисовать его, то никто не повѣрилъ бы, что это воспроизведено съ натуры.
Представьте себѣ наклонную стѣну голубого утеса, всю изрытую водою и испещренную коренящимися въ трещинахъ прелестными азаліями. Бѣшеный потокъ съ шумомъ вырывается изъ голубого ущелья, обросшаго по крутымъ бокамъ красными цвѣтами. Среди этого пылающаго цвѣточнаго бордюра высится нѣсколько хвойныхъ деревьевъ, тянущихъ къ солнцу свои темныя иглистыя вѣтви. Надъ всѣмъ этимъ пронизанная золотыми лучами ясная лазурь неба. Повсюду хоры птицъ и волны ароматовъ…
Мы поднялись по отлогой тропинкѣ на верхъ утеса и тамъ, въ нѣсколькихъ стахъ шагахъ отъ края, увидѣли каменную ограду монастыря. Множество маленькихъ храмовъ, какъ всегда въ буддійскихъ монастыряхъ, картинно сгруппировано вокругъ главнаго, центральнаго. На ярко-красныхъ лакированныхъ и украшенныхъ густою позолотою дверяхъ вырѣзаны три обезьяны, изъ которыхъ одна закрываетъ руками уши, другая — ротъ, а третья — глаза. Проводникъ объяснилъ, что эти обезьяны — олицетвореніе идеи о праведникахъ, которые не слышатъ, не говорятъ и не видятъ никакого зла.
Передъ входомъ въ главный храмъ красуется двѣнадцать точеныхъ деревянныхъ столбовъ, обвитыхъ рѣзными гирляндами трехлистника, при чемъ на одиннадцати столбахъ листья изображены остреями внизъ, а на двѣнадцатомъ — въ обратномъ положеніи. Это также что-то символическое, какъ, впрочемъ, и все тутъ. Дверь вся мозаичная, сборная: притолока покрыта золотымъ лакомъ, косяки — краснымъ, шарниры, петли, — вообще, всѣ металлическія части — бронзовыя, а самыя створки покрыты тончайшею надиво выполированною фанерою изъ драгоцѣннаго дерева, выложеннаго черепаховыми и перламутровыми фигурами.
Съ небесно-голубого потолка святилища глядитъ на васъ сотня золотыхъ извивающихся и дышащихъ пламенемъ драконовъ. Направо стоитъ роскошный стеклянный фонарь на великолѣпной каменной подставкѣ; говорятъ, это даръ первыхъ мѣстныхъ голландскихъ торговцевъ. Толстыя перекрещивающіяся бревна, поддерживающія потолокъ, покрыты шестидюймовымъ слоемъ краснаго, посыпаннаго золотымъ порошкомъ, лака, и въ этой твердой какъ камень массѣ вырѣзаны цѣлыя сцены изъ богатой народной миѳологіи. Прямо что-то сказочное. Что ни шагъ — то новое и новое изумленіе. Здѣсь природа и искусство ведутъ безпрерывное состязаніе — кто кого превзойдетъ красотою и богатствомъ, и споръ все еще не рѣшенъ, но, пожалуй, скоро рѣшится, только — увы! — не въ пользу искусства: подражаніе грубымъ европейскимъ издѣліямъ задавитъ его…
Всѣ ступени въ этомъ комплексѣ храмовъ покрыты блестящимъ чернымъ лакомъ, постоянно возобновляемымъ по мѣрѣ надобности; рядомъ съ ними еще ярче выступаютъ красныя стѣны.
Желалъ бы я знать, кто были тѣ люди, которые, триста слишкомъ лѣтъ тому назадъ, отдавали себя цѣликомъ на созданіе этихъ чудесъ и, умирая въ безвѣстности, за отдѣлкою какого-нибудь изъ своихъ чудныхъ произведеній, завѣщавали своимъ дѣтямъ докончить ихъ дѣло? Но мнѣ никто не могъ сообщить ихъ имена. Я узналъ только, что вся эта роскошь была создана по волѣ и на средства нѣсколькихъ дайміосовъ, ничего не жалѣвшихъ для прославленія и увѣковѣчиванія религіозныхъ вѣрованій народа.
Въ одномъ изъ угловъ храмового двора верхушка обросшей мохомъ стѣны увѣнчана группою азалій, осыпающихъ потокомъ красныхъ лепестковъ каменную фигуру огромной спящей кошки, составляющей главное дѣйствующее лицо въ одной изъ любимыхъ японскихъ дѣтскихъ сказокъ.
Подавленные массою разнообразныхъ впечатлѣній, мы съ профессоромъ идемъ въ гостиницу, расположенную посрединѣ Никко, на самомъ берегу зеленаго потока, покрытаго кружевомъ жемчужной пѣны.
— Нѣтъ, профессоръ, — говорю дорогою своему спутнику, — здѣсь такъ много непонятнаго намъ, что лучше перебраться въ Токіо и взглянуть на «сліяніе» европейской культуры съ японскою. Быть-можетъ, это поможетъ намъ избавиться отъ того цвѣтного кошмара, который душитъ насъ въ этой красочной природѣ и въ этихъ пестрыхъ храмахъ. Вѣдь тутъ съ ума можно сойти отъ невозможности разобраться въ этомъ хаосѣ блеска и колеровъ.
— Что жъ, въ Токіо, такъ въ Токіо. Я на все согласенъ, лишь бы было мнѣ что снимать, — лѣниво отвѣтилъ мой спутникъ, котораго клонило ко сну послѣ такого продолжительнаго шатанія по горамъ.
На другой день мы уже были на пути въ столицу имперіи Восходящаго Солнца.
VII.
Токіо.
править
Вотъ мы и въ Токіо. Увѣряютъ что японская столица занимаетъ площадь, не менѣе площади Лондона. Увѣряютъ также, что этотъ городъ имѣетъ въ длину десять миль, а въ ширину — восемь. Мы увидѣли чайный домикъ, стоявшій высоко на горѣ, съ длиннымъ рядомъ ведущихъ къ нему ступеней, чуть не на каждой изъ которыхъ стояло по парѣ прелестныхъ улыбающихся дѣвушекъ. Поднялись на эту возвышенность и съ нея нѣсколько времени созерцали, насколько хватаетъ глазъ тянущуюся въ обѣ стороны, параллельно морю, громаду домовъ, пронизанную фабричными трубами. Потомъ мы наняли «рикшу» и проѣхали нѣсколько миль дальше въ прямомъ направленіи, пока не добрались до другой горы съ такимъ же чайнымъ домикомъ. Отсюда мы снова бросили взглядъ на городъ и увидѣли его опять растягивающимся до крайняго предѣла нашего зрѣнія. Въ концѣ-концовъ мы высчитали, что Токіо въ длину и ширину простирается на тридцать шесть миль {Хотя японская столица, дѣйствительно, очень раскинута, но тѣмъ не менѣе, указанные авторомъ размѣры ея, очевидно, сильно преувеличены. Перев.}.
Городъ очень оживленный. По главнымъ улицамъ, протяженіемъ въ нѣсколько миль, бѣгутъ въ два ряда трамвайные вагончики, всегда переполненные пассажирами. Особенно хороши багряно-красные съ золотомъ вагончики главной компаніи токійскихъ омнибусовъ. Послѣдняго вида публичныхъ экипажей ходитъ тоже очень много и они всегда наполнены публикою. Кромѣ того, по всѣмъ направленіямъ снуютъ безчисленныя «рикши».
Что европейская цивилизація шагаетъ здѣсь исполинскими шагами, завоевывая себѣ чуть не съ каждымъ днемъ все больше и больше поклонниковъ, — доказывается уже тѣмъ, что каждый десятый изъ туземцевъ одѣтъ съ головы до ногъ во все то, что предписываетъ парижская или лондонская «диктаторша» — мода. Полюбуйтесь: вотъ толстый купецъ съ безобразными англійскими бакенбардами, въ видѣ бараньихъ котлетъ, затянутый въ узкій триковый костюмъ; вотъ длинноволосый профессоръ съ кроткими глазами въ очкахъ; непривычная одежда виситъ мѣшкомъ на его тоненькой фигурѣ; вотъ членъ мѣстнаго атлетическаго клуба, весь во фланели, обтягивающей его какъ перчатка и заставляющей удивляться, какъ онъ еще можетъ свободно двигаться; вотъ ремесленникъ въ продырявленной на локтяхъ блузѣ изъ европейской машинной ткани; вотъ труситъ адвокатъ въ цилиндрѣ съ свернутымъ въ трубочку сафьянымъ портфелемъ подъ мышкою, а рядомъ съ нимъ выступаетъ совсѣмъ парижскій пшютъ, только еще болѣе карикатурный, благодаря особенностямъ своей восточной природы. Одѣтые по-европейски смотрятъ сверху внизъ на не рѣшившихся еще перемѣнить свой красивый и удобный національный костюмъ на безобразный и стѣснительный западный. Смѣшно и въ то же время грустно смотрѣть на это.
Повсюду пестрятъ надписи на англійскомъ языкѣ, даже названія улицъ; но объясняющихся на немъ такъ, чтобы можно было сразу понять, еще очень мало. Между тѣмъ съ кѣмъ ни заговоришь изъ новоиспеченныхъ «джентльменовъ», обязательно услышишь горделивое заявленіе, что Японія теперь усердно цивилизуется. Положимъ, такъ говорятъ крайніе радикалы, а умѣренные либералы — націоналисты находятъ, что не слѣдуетъ слишкомъ увлекаться иноземщиною, «ведущею народы къ погибели», какъ выразился одинъ изъ нихъ въ бесѣдѣ со мною.
— Такъ какъ же вы, понимая эту старую истину, могли допустить у себя конституцію и подчиниться иноземному вліянію? — спросилъ я.
— Да вѣдь нужно же было намъ, наконецъ, вступить въ семью цивилизованныхъ народовъ, чтобы не быть больше для нихъ предметомъ насмѣшекъ, — совершенно серьезно отвѣтилъ мнѣ косоглазый «либералъ».
— Да? Въ такомъ случаѣ о чемъ же и толковать. Не все ли равно, сразу вы воспримете весь образъ жизни тѣхъ народовъ, насмѣшекъ которыхъ боитесь, или станете вводить его у себя постепенно, опредѣленными порціями. Ядъ — все-равно ядъ, и вопросъ только въ томъ, быстро или медленно будете вы отравлять имъ свой организмъ… Сколько у васъ партій въ парламентѣ?
— Пока только двѣ: радикальная и либеральная.
— Ну, и ихъ довольно для того, чтобы заводить въ обществѣ смуту понятій. Эти двѣ партіи будутъ самымъ безсовѣстнымъ образомъ лгать другъ другу и странѣ, будутъ издавать никому не нужные законы и воевать между собою, а населеніе должно отдуваться за это новомодную забаву.
— Ну, полноте шутить! — замѣтилъ мой собесѣдникъ, хитро прищуривъ глаза, какъ бы желая сказать, что я напрасно такъ его «испытываю» въ твердости его «цивилизованныхъ» убѣжденій.
Благодаря новымъ вѣяніямъ въ странѣ Восходящаго Солнца сыновья земледѣльцевъ, рыбаковъ, торговцевъ, ремесленниковъ, фермеровъ и пр. толпами стали стремиться въ высшія учебныя заведенія, гдѣ преподаваніе идетъ на европейскій образецъ, и для этого родители должны вытягивать изъ себя жилы, чтобы дать своимъ отпрыскамъ возможность сдѣлаться «настоящими англійскими джентльменами». Окончивъ курсъ, эти молодые «ученые» заполняютъ собою всѣ казенныя учрежденія, чтобы «вести свою родину по пути прогресса». Что изъ этого должно выйти — покажетъ будущее.
Сначала здѣсь набросились было на изданіе газетъ и пошли заливать страну самыми «прогрессивными» разсужденіями. Но когда одинъ изъ самыхъ «цивилизованныхъ» издателей былъ приговоренъ судомъ къ трехлѣтней тюремной высидкѣ за карикатуру на микадо, этотъ пылъ быстро остылъ. Теперь газетъ поменьше, зато всѣ онѣ посолиднѣе, т.-е. посдержаннѣе, благодаря строгости законовъ о печати… Но, конечно, понемногу эта строгость будетъ смягчена.
— Рѣшительно не могу понять, — говорилъ я профессору, — съ какой было стати японцу продавать свою артистическую душу за совсѣмъ ему ненужную нашу цивилизацію, явившуюся въ сопровожденіи цѣлой арміи западныхъ торговцевъ всевозможной безобразной дрянью, начиная съ штампованныхъ оловянныхъ табакерокъ и кончая линючими и въ первой же стиркѣ разваливающимися мануфактурными издѣліями.
— Зато здѣсь теперь трамваи, омнибусы, телеграфы, желѣзныя дороги и прочія удобства, вплоть до электрическаго освѣщенія въ гостиницахъ, — полушутливо, полусерьезно отозвался профессоръ. — Развѣ это, по-вашему, плохо? Неужели вы такой ярый врагъ цивилизаціи?
— Такой, которая идетъ народу какъ коровѣ сѣдло, — ярый врагъ. Я признаю только ту цивилизацію, которая вырабатывается каждымъ народомъ въ согласіи съ его лучшими свойствами и способностями, а не идетъ въ явный разрѣзъ съ его собственнымъ созидательнымъ, творческимъ духомъ. Вѣдь вы видите, что вся Японія теперь превращается въ карикатуру, пожертвовавъ своей прекрасной самобытностью сомнительной чести называться подражательницею Европы… Взгляните вотъ, какъ изуродовала себя эта женщина, разодѣвшись по послѣдней парижской модной картинкѣ! — съ жаромъ негодованія и жалости продолжалъ я, указывая на шедшую мимо насъ японку, которая была бы очень миловидна и граціозна въ своемъ самодѣльномъ шелковомъ кимоно съ креповымъ поясомъ, а теперь, затянутая въ корсетъ и узкій лифъ, въ широчайшую юбку, подоломъ которой подметала улицу, въ чудовищной шляпѣ и въ узкихъ ботинкахъ, Богъ знаетъ на что походила. — И развѣ вы, профессоръ, не чувствуете, что должно послѣдовать за этимъ обезьяничаньемъ? Не пройдетъ и нѣсколькихъ лѣтъ, какъ Японія, запутавшись въ неоплатныхъ долгахъ изъ-за какихъ-то призрачныхъ «благъ», безъ которыхъ до сихъ поръ отлично обходилась, будетъ вынуждена обратиться за финансовою помощью къ Англіи, а она, какъ извѣстно, дорого заставляетъ расплачиваться за эту помощь. И когда постепенно дойдетъ до того, что обѣднѣютъ не только низшіе классы, но и высшіе, ради куска хлѣба, начнутъ продавать свои фамильныя драгоцѣнности, накопленныя у нихъ вѣками, — продавать за безцѣнокъ безсовѣстнымъ европейскимъ скупщикамъ; когда весь народъ сверху донизу будетъ наряженъ въ издѣлія лондонскихъ и иныхъ торговцевъ готовымъ платьемъ, разсчитаннымъ на рыночный сбытъ; когда американцы унижутъ здѣсь весь морской берегъ своими безобразными мыловарнями и увѣнчаютъ вершину величаваго Фуджи-Ямы уродливымъ казарменнымъ зданіемъ съ меблированными клѣтушками для постоянныхъ жильцовъ, которыми окажутся обнищавшіе нынѣшніе мелкіе собственники, — тогда веселый смѣхъ, оглашавшій до сихъ поръ японскіе острова, смѣнится отчаяннымъ плачемъ, а радостныя пѣсни — горькими сѣтованіями на тѣхъ, кто здѣсь впервые такъ легкомысленно увлекся мишурнымъ блескомъ чуждой этимъ странамъ цивилизаціи и влѣзъ въ ея тяжелое ярмо, давая этимъ пагубный примѣръ другимъ. Предсказываю все это, не будучи пророкомъ, а просто въ силу неизбѣжности, и буду очень удивленъ, если вы скажете, что не раздѣляете моего взгляда.
— Раздѣляю, вполнѣ раздѣляю, но не нахожу нужнымъ разстраиваться изъ-за чужихъ ошибокъ, — поспѣшилъ отвѣтить профессоръ.
Я замолчалъ. Мы ѣхали къ знаменитой могилѣ сорока семи ротоновъ, національныхъ героевъ, погибшихъ жертвами какого-то безсмысленнаго возстанія, судя по словамъ проводника. Дорогою то и дѣло попадались великолѣпныя лакированныя, раззолоченныя пагоды съ ихъ кружевною отдѣлкою и другими чудесами японскаго искусства, трудолюбія и терпѣнія. Могила этихъ героевъ находилась въ самой пагодѣ и вся покрыта чудною лакированною фанерою, выложенною золотомъ, и по этому золоту вездѣ, гдѣ только оставалось мѣсто, были нацарапаны имена туристовъ, вовсе не интересныя для потомства.
— Гмъ! — пробурчалъ профессоръ, — скоро тутъ ничего и не останется, кромѣ этихъ надписей.
— Увы, да! — подтвердилъ я, стараясь остаться хладнокровнымъ при видѣ этой профанаціи чужихъ святынь.
Когда мы вернулись въ гостиницу, намъ разсказали, что одинъ изъ мѣстныхъ гражданъ совершилъ надъ собою «хара-кири», т.-е. распоролъ себѣ животъ. Этотъ, на нашъ взглядъ чудовищно-жестокій обычай до такой степени въѣлся въ японскій народный обиходъ, что ни на кого не производитъ особеннаго впечатлѣнія. Случаи его примѣненія отмѣчаются въ газетахъ среди разныхъ объявленій всего нѣсколькими словами, въ родѣ слѣдующихъ:
«Докторъ такой-то сегодняшней ночью, въ своей квартирѣ, тамъ-то, совершилъ хара-кири. Причиною, какъ говорятъ, семейныя недоразумѣнія».
Вотъ и все. Дѣло вполнѣ обыденное, когда одинъ изъ этихъ маленькихъ живчиковъ въ цилиндрѣ и съ дамскимъ ридикюлемъ въ рукѣ, осчастливленный «настоящею» европейскою цивилизаціей, въ минуту невзгоды, преспокойно распарываетъ себѣ животъ. Такъ дѣлалось раньше, такъ дѣлается и теперь, и никто этому не удивляется.
Несмотря на веселый, общительный, привѣтливый, даже нѣжный характеръ, проявляемый японцемъ въ его отношеніяхъ къ семьѣ и къ другимъ, въ его загадочной душѣ все-таки таится жестокость и кровожадность. Поэтому его не смущаютъ ни частые случаи самоубійства — иногда даже изъ-за пустяковъ — ни казни. Еще сравнительно недавно, въ шестидесятыхъ годахъ, здѣсь происходили распятія за извѣстнаго рода преступленія. И посмотрите, съ какимъ злымъ юморомъ туземные артисты изображали такого рода казни. Въ настоящее время эта природная кровожадность по возможности маскируется, но, тѣмъ не менѣе, во многомъ проскальзываетъ, если поближе приглядѣться къ этимъ вѣчно улыбающимся фигуркамъ, — улыбающимся, вѣроятно, и при видѣ самыхъ жестокихъ казней. Это одно изъ странныхъ, необъяснимыхъ и наводящихъ жуть противорѣчій японскаго характера…
Во дворецъ микадо мы не попали: не имѣли для этого нужныхъ рекомендацій, а все остальное въ Токіо было то же самое, что и въ другихъ городахъ Японіи. Слѣдовательно, для насъ ничего болѣе не оставалось интереснаго въ этой двойственной, полуазіатской, полуевропейской столицѣ страны Восходящаго Солнца, и мы рѣшили перенестись въ Америку, чтобы посмотрѣть, не найдется ли тамъ чего-нибудь такого, что освѣжило бы наши впечатлѣнія. Запаслись билетами на первый отходящій въ Санъ-Франциско пароходъ «Городъ Пекинъ», и въ назначенный часъ были у него на борту, распростившись съ прелестною, загадочною Японіею.
АМЕРИКА.
правитьI.
Санъ-Франциско.
править
Послѣ двадцатидневнаго переѣзда, во время котораго намъ пришлось перенести довольно порядочный штормъ, заставившій насъ серьезно призадуматься надъ бренностью человѣческой жизни, мы очутились въ Санъ-Франциско. Когда «Городъ Пекинъ» проходилъ сквозь «Золотыя Ворота», приближаясь къ пристани, я былъ очень удивленъ, увидѣвъ, что эта гавань, прославляемая американцами какъ «самая красивая въ мірѣ» и хорошо укрѣпленная, оказалась защищенною лишь блокъ-гаузомъ, который можетъ быть разрушенъ нѣсколькими выстрѣлами съ пары канонерныхъ лодокъ.
Попали въ «Дворцовый отель», огромное семиэтажное зданіе извѣстнаго казарменнаго типа съ тысячью, по меньшей мѣрѣ, номеровъ. Управляющій этимъ человѣческимъ ульемъ оказался такимъ величественнымъ, на указательномъ пальцѣ его правой руки сверкалъ такой изумительной величины брилліантъ послѣдняго производства, такъ свысока онъ смотрѣлъ на насъ и такъ неподражаемо-величаво ковырялъ въ зубахъ, свисталъ и напѣвалъ что-то въ промежуткахъ бесѣды съ нами, передъ тѣмъ какъ удостаивать насъ короткими, сквозь зубы, отвѣтами на наши скромные вопросы относительно помѣщенія и прочихъ нашихъ потребностей, — что мы при видѣ такого величія поневолѣ сразу прониклись глубочайшимъ уваженіемъ къ странѣ, выработавшей такихъ великолѣпныхъ, вполнѣ проникнутыхъ сознаніемъ собственнаго достоинства, гражданъ.
Умывшись и переодѣвшись, отправились въ общую столовую. Время было вечернее, и весь огромный залъ съ мраморнымъ поломъ оказался залитымъ электрическимъ свѣтомъ. Но — увы! — несмотря на то, что повсюду были разставлены огромныя плевальницы и собравшаяся здѣсь публика и въ будни одѣвается такъ, какъ у насъ, въ Индіи, наряжаются только по высокоторжественнымъ днямъ, — весь полъ оказался заплеваннымъ изъ конца въ конецъ. Впрочемъ, и все зданіе было заплевано сверху донизу. Американецъ не можетъ не плевать ежеминутно и притомъ куда попало. Онъ дѣлаетъ это «по принципу», чтобы выразить такимъ демонстративнымъ способомъ свое презрѣніе ко всему. Онъ только при этомъ не замѣчаетъ, что въ сущности оплевываетъ прежде всего самого себя.
Одинъ изъ этихъ плюющихъ мистеровъ вступилъ со мною въ бесѣду, и, узнавъ, кто я, сталъ забрасывать меня самыми дѣтскими вопросами объ экономическомъ состояніи Индіи; но ни разу не выслушалъ со вниманіемъ моихъ отвѣтовъ, такъ что я, въ концѣ-концовъ, вышелъ изъ терпѣнія и принялся городить ему самую беззастѣнчивую чепуху, не подумавъ сгоряча о томъ, что она на другое же утро можетъ быть воспроизведена, да еще съ мѣстными прикрасами, въ одномъ изъ безчисленныхъ уличныхъ листковъ.
Столы были уже накрыты, но ничего еще не подавалось, и я пока прошелся по сосѣднимъ заламъ, имѣющимъ различное назначеніе. Въ одномъ изъ нихъ былъ огромный буфетъ, гдѣ нужно заплатить только за рюмку виски, а закусывать можно, сколько угодно. Это называется «свободнымъ ленчемъ». И посмотрѣли бы вы на эту безобразную толкотню, на эти жадные глаза, на это волчье пожираніе разставленныхъ въ изобиліи закусокъ, на эти плевки, попадающіе мимоходомъ и на самый прилавокъ буфета. Чудная картина изъ жизни «свободнѣйшаго въ мірѣ народа»!
Между восемью и десятью часамй вечера здѣсь принято гулять по главной улицѣ, занятой лучшими магазинами. Отправились туда и мы. Яркое электрическое освѣщеніе слѣпитъ глаза. Шумъ отъ безчисленныхъ экипажей всякаго рода прямо оглушительный. Тротуары по обѣ стороны улицы такъ густо залиты разодѣтою публикою, что едва можно продраться. Хорошо еще, что тутъ не придирчивы насчетъ толчковъ: сами толкаются и отъ другихъ принимаютъ толчки, какъ нѣчто неизбѣжное.
Женщины здѣсь очень красивы и одѣты всѣ великолѣпно, но языкъ у нихъ такой, что уши заткнете. Этотъ языкъ тутъ называется «англійскимъ», на самомъ же дѣлѣ это какой-то отвратительный жаргонъ.
На другой день мы наняли проводника, который, между прочимъ, показалъ намъ китайскій кварталъ. Это самая скученная и населенная часть города. Со своимъ обычнымъ практическимъ чутьемъ китаецъ сумѣлъ обезопасить свои переполненныя жилиша огнеупорными кирпичными стѣнами, зато развелъ тутъ такую ужасную грязь и такое зловоніе, о которыхъ заглазно трудно составить себѣ даже понятіе.
Мнѣ бы слѣдовало ограничиться однимъ наружнымъ осмотромъ этого филіальнаго отдѣленія Кантона въ Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ, но вздумалось полюбопытствовать, какъ и чѣмъ здѣсь развлекаются господа косоносцы. Поэтому я въ тотъ же вечеръ отправился опять туда, но уже одинъ, безъ всякихъ спутниковъ и провожатыхъ. И сдѣлалъ очень глупо, такъ какъ чуть было не погибъ тамъ во цвѣтѣ лѣтъ.
Никто не выказывалъ удивленія, видя, что я разгуливаю одинъ по этимъ улицамъ, гдѣ почти нечѣмъ дышать, за исключеніемъ короткаго времени, когда прорѣжетъ ихъ затхлый воздухъ струя свѣжаго морского вѣтра. Не будь этого благодѣтельнаго вѣтра, холера здѣсь свирѣпствовала бы безпрерывно, а не въ одно извѣстное время.
Остановивъ свое вниманіе на четырехъ этажномъ зданіи, я смѣло вошелъ въ одну изъ его многочисленныхъ, украшенныхъ пестрыми вывѣсками дверей и сталь спускаться въ нижнее помѣщеніе. Нужно сказать, что здѣсь китайскіе дома всегда на двѣ трети углублены въ землю; въ этихъ подземныхъ помѣщеніяхъ у косоглазыхъ сыновъ Поднебесной имперіи и сосредоточены ихъ главныя «прелести».
Миновавъ верхній рядъ подваловъ, гдѣ были разнаго рода увеселительныя заведенія самаго низшаго разбора и страшно пахло опіумомъ, я вслѣдъ за однимъ калѣкою, предложившимъ за мелкую монету провести меня въ здѣшній игорный «клубъ», спустился еще ниже, гдѣ воздухъ былъ густъ какъ масло и свѣтъ лампъ едва мерцалъ блѣдными пятнами. Тутъ шла ожесточенная игра въ стуколку. Это любимая игра китайцевъ, и они ею такъ увлекаются, что готовы за нею забыть не только самихъ себя, но даже и всѣхъ своихъ предковъ, культъ которыхъ у нихъ самый священный.
Вокругъ стола сидѣла тѣсная компанія китайцевъ со спрятанными подъ шапки косами и въ полуевропейскихъ одеждахъ. Между ними былъ одинъ мексиканецъ, рѣзко выдѣлявшійся изъ ихъ среды лицомъ, манерами и костюмомъ. Углубленные въ свое занятіе, игроки даже и вниманія на меня не обратили. Тишина стояла, можно сказать, торжественная, нарушаемая лишь шелестомъ картъ и синихъ рукавовъ китайцевъ. Жара и духота были невыносимыя. Я велѣлъ подать себѣ на занятый мною въ углу столикъ чего-нибудь прохладительнаго. Подали какой-то особенный очень кислый и вязкій лимонадъ. Прихлебывая его глотками, я наблюдалъ за окружающимъ.
Нѣсколько минутъ было тихо, потомъ между мексиканцемъ и его сосѣдомъ по лѣвую руку, китайцемъ, вдругъ возникъ споръ. Китаецъ пересѣлъ на другую сторону стола и протянулъ тощую желтую руку по направленію къ деньгамъ, лежавшимъ передъ мексиканцемъ. Очутившись теперь сзади китайца и замѣтивъ, что мексиканецъ съ пылающими глазами полуприподнялся на стулѣ и достаетъ что-то изъ-за пазухи, я инстинктивно бросился плашмя на полъ. Никто никогда не говорилъ мнѣ, что это самый лучшій способъ избѣжать шальной пули, но въ этотъ моментъ я самъ почувствовалъ это. Едва я успѣлъ принять такое неудобное положеніе, какъ подъ низкимъ потолкомъ прогремѣлъ выстрѣлъ и пахнуло ѣдкимъ дымомъ. Другого выстрѣла не послѣдовало, и снова водворилась подавляющая тишина. Я медленно приподнялся на колѣни и осмотрѣлся. Мексиканецъ исчезъ, а китаецъ сидѣлъ, ухватившись обѣими руками за столъ и неподвижнымъ взглядомъ смотрѣлъ на опустѣвшій передъ нимъ стулъ. Вдругъ китаецъ ахнулъ такимъ голосомъ, точно увидѣлъ кого-то близкаго и дорогого, потомъ закашлялся, высвободилъ столъ, повалился на правый бокъ и схватился руками за грудь. Испустивъ затѣмъ предсмертное хрипѣніе, онъ замеръ.
Въ одну минуту все помѣщеніе опустѣло. Возлѣ убитаго китайца остались только двое изъ его товарищей. Мнѣ стало страшно. Я боялся, что теперь запрутъ всѣ выходы, чтобы не дать убійцѣ скрыться изъ дому, и мнѣ придется задохнуться здѣсь въ этомъ ужасномъ воздухѣ. Кромѣ того, меня могли впутать въ эту исторію, могли счесть за знакомаго или даже за друга этого черезчуръ пылкаго мексиканца, могли забрать, избить, а то и прямо убить, — все могло быть въ такую минуту, когда ни за что ни про что погибъ человѣкъ, имѣвшій, какъ мнѣ казалось, право обвинить партнера въ нечистой игрѣ и потребовать назадъ проигранныя деньги.
Къ счастью, тотъ же калѣка, который провелъ меня сюда, не ушелъ. Видя мое недоумѣніе, онъ потихоньку тронулъ меня за плечо и знаками показалъ, чтобы я слѣдовалъ за нимъ. Не знаю, гдѣ онъ былъ до этого мгновенія, такъ какъ я не замѣтилъ его здѣсь. Очевидно, онъ поджидалъ меня. Разумѣется, я поспѣшилъ воспользоваться его услугами и такъ щедро выразилъ ему свою признательность, что бѣдняга чуть не ошалѣлъ отъ радости.
Радъ былъ и я, снова очутившись внѣ этого квартала, гдѣ чуть было не погибъ, и тутъ же далъ себѣ слово никогда больше не простирать слишкомъ далеко своего любопытства.
Я вскорѣ замѣтилъ, что американцы не держатъ правильнаго стола, а ѣдятъ когда и какъ попало, такъ сказать, на ходу. Сойдутся поутру двое «дѣльцовъ», потолкуютъ о своихъ дѣлахъ и, по приглашенію одного изъ нихъ, отправятся въ ближайшій питейный домъ, которыхъ тутъ всюду множество; выпьютъ тамъ по большой рюмкѣ водки, наскоро закусятъ и уйдутъ, чтобы черезъ часъ снова пойти туда же, но уже съ другими. Здѣсь принято такъ угощать другъ друга, и отказъ отъ такого угощенія считается прямымъ оскорбленіемъ. Такимъ образомъ американецъ закусываетъ нѣсколько разъ въ день, и при этомъ онъ каждый разъ обязательно долженъ выпить столько рюмокъ сколько, у него партнеровъ. Сойдутся, напримѣръ, пятеро и въ результатѣ каждый изъ нихъ выходитъ изъ питейнаго дома нагруженный пятью рюмками.
Эта система угощенія приводитъ къ тому, что американецъ въ теченіе дня выпьетъ очень много, но, постоянно при этомъ закусывая, никогда не бываетъ пьянъ. Пьютъ здѣсь гораздо больше, чѣмъ въ какой бы то ни было другой странѣ, хотя это и не бросается такъ въ глаза. Пьютъ поголовно представители всѣхъ слоевъ общества. Женщины къ питью своихъ мужчинъ здѣсь такъ привыкли, что на непьющаго стали бы смотрѣть, какъ на какого-то выродка. Разумѣется, такое чрезмѣрное поглощеніе спиртныхъ напитковъ дѣйствуетъ очень вредно на внутренніе органы. Но, благодаря особенностямъ калифорнійскаго климата, здѣсь не пухнутъ и не сохнутъ отъ этого. Человѣкъ живетъ, вертится, какъ бѣлка въ колесѣ, ради добыванія лишняго доллара, каждый день по нѣскольку разъ угощается и угощаетъ самъ, смотритъ молодцомъ и наружно почти не мѣняется, — вдругъ, смотришь, этотъ цвѣтущій человѣкъ, только что кружившійся по городу съ такимъ видомъ, точно ему, какъ говорится, и вѣку не будетъ, въ одну непріятную минуту свалился — и готовъ…
Но довольно объ этомъ. Займемся теперь главнымъ двигателемъ американской жизни — правомъ голоса. Американецъ говоритъ, что его страна управляется «народомъ для народа». Каждый американскій гражданинъ по достиженіи двадцати одного года имѣетъ право голоса. Онъ можетъ не знать, какъ вести свое дѣло, какъ содержать свою жену, какъ воспитывать своихъ дѣтей; онъ можетъ быть нищимъ, полусумасшедшимъ отъ пьянства или слабоумнымъ прямо отъ рожденія; можетъ быть самымъ негоднымъ человѣкомъ во всей подлунной, — но онъ имѣетъ право голоса. Въ теченіе всей своей жизни онъ только можетъ дѣлать, что подавать голосъ во всѣхъ дѣлахъ управленія, въ которыхъ не смыслитъ ни бельмеса.
Каждые четыре года американскій гражданинъ выбираетъ новаго главу государства, президента своей республики. Въ остальное время онъ голосуетъ за будущихъ судей, т.-е. за тѣхъ людей, отъ которыхъ будетъ зависѣть его участь, если онъ придетъ въ столкновеніе съ правосудіемъ. Разумѣется, будучи избираемы на опредѣленный срокъ (на два или три года, навѣрное не помню) и находясь, такимъ образомъ, въ полной зависимости отъ своихъ избирателей, т.-е. отъ тѣхъ лицъ, которыхъ имъ придется потомъ судить, судьи всѣми силами стараются быть «популярными».
Вся масса выборщиковъ здѣсь раздѣляется на двѣ противоположныя партіи: республиканцевъ и демократовъ. Каждая изъ этихъ партій смотритъ на другую какъ на яраго врага своей страны. Демократъ пьетъ больше республиканца и, хвативъ нѣсколько лишнихъ рюмокъ «виски» или стаканчика два-три какого-нибудь сногсшибательнаго пунша, начинаетъ толковать, главнымъ образомъ, о «тарифахъ»; это въ его глазахъ такая вещь, отъ которой зависитъ судьба всей страны. Разсуждаетъ онъ о нихъ вкривь и вкось; сегодня скажетъ одно, завтра — другое, совсѣмъ противоположное, въ зависимости отъ того, что говорятъ и пишутъ о томъ же предметѣ республиканцы, также вѣчно путающіеся въ неразрѣшимыхъ противорѣчіяхъ.
Въ виду того, что каждый, хотя и обладаетъ правомъ голоса, но не имѣетъ столько свободнаго времени, чтобы участвовать въ безчисленныхъ выборахъ и голосованіяхъ по поводу каждаго пустяка, въ Америкѣ существуетъ особый классъ людей, такъ называемыхъ боевъ {Англійское слово бой (boy) буквально значитъ мальчикъ и даже мальчишка. Но въ Америкѣ придаютъ этому слову презрительно-насмѣшливый оттѣнокъ, называя такъ людей, не имѣющихъ извѣстнаго положенія и опредѣленныхъ занятій. Перев.}. Это молодые люди, сроду ни къ чему полезному не прилагавшіе рукъ да и не желающіе ихъ прикладывать. Они только тѣмъ живутъ, что шныряютъ по улицамъ въ ожиданіи «добычи», т.-е. человѣка, который нуждается въ ихъ голосѣ взамѣнъ своего. Эти люди всегда и вездѣ подъ рукою и готовы голосовать за что угодно, лишь бы получить даровое угощеніе и денежную подачку. Они въ большинствѣ случаевъ и понятія но имѣютъ о томъ, за что голосуютъ; да это имъ и не нужно. Они просто живутъ продажей своего голоса, а что изъ этого можетъ выйти — ихъ нисколько не интересуетъ.
Кромѣ того, существуютъ и такіе люди, которые набираютъ голоса для своего личнаго дѣла. Это обыкновенно содержатели питейныхъ заведеній, преимущественно ирландцы. Для того, чтобы умѣть собирать голоса, нужно быть хорошо освѣдомленнымъ въ дѣлахъ мѣстной политики и знать, какъ и чѣмъ заинтересовать публику. Нужно всегда имѣть наготовѣ какую-нибудь интересную приманку, умѣть завлекать, забавлять, «обхаживать» людей. Понаторѣвшій въ этихъ дѣлахъ держитъ въ рукахъ весь городъ; но, понятно, что, въ виду большой конкуренціи, это вліяніе переходитъ, такъ сказать, изъ рукъ въ руки.
Каждое должностное лицо, начиная съ самыхъ крупныхъ и кончая самыми мелкими, избирается на извѣстный срокъ, и, не будучи увѣренъ, что удостоится вторичнаго избранія, разумѣется, старается всячески использовать свое временное положеніе. Это приводитъ къ тому, что, съ одной стороны, дается во всемъ потачка тому, кто въ состояніи какъ слѣдуетъ за это «поблагодарить», а съ другой — къ тому, что бѣднякъ, хотя бы онъ и отличался всѣми добродѣтелями, во всемъ стѣсненъ.
Если вы хотите познакомиться съ семейной обстановкой американца, то должны добиться быть представленнымъ какимъ-нибудь изъ мѣстныхъ «дѣльцовъ» (каждый американецъ обязательно дѣлецъ) его женѣ и дочерямъ (конечно, взрослымъ). Тогда можете разсчитывать на возможность и здѣсь провести время такъ, какъ вы привыкли проводить его въ семейномъ домѣ. Если же вы ограничитесь знакомствомъ только съ представителями здѣшняго мужского міра, то у васъ черезъ нѣсколько дней сдѣлается въ головѣ невообразимый сумбуръ отъ политическихъ и дѣловыхъ разговоровъ и васъ будутъ таскать изъ одного ресторана или клуба въ другой. Здѣсь однѣ женщины еще живутъ домашней жизнью, но и то лишь тѣ, которыя обезпечены. Мужъ цѣлый день вертится какъ вьюнъ въ погонѣ за долларомъ и вмѣсто отдыха участвуетъ на какомъ-нибудь офиціальномъ торжествѣ, обѣдѣ (гдѣ онъ долженъ произнести рѣчь или хоть сказать короткій спичъ), въ клубѣ или въ какомъ-нибудь спортѣ, гдѣ онъ каждую минуту рискуетъ своей жизнью, такъ какъ здѣшніе спорты всѣ крайне рискованные. Жена же пользуется всѣми благами, добываемыми цѣною напряженія всѣхъ умственныхъ и душевныхъ силъ мужа, и живетъ подъ защитою его долларовъ, какъ въ раю. Она пьетъ, ѣстъ, отдыхаетъ во-время; все идетъ у воя регулярно, по часамъ; къ столу подается все самое отборное и прекрасно приготовленное; ея желудокъ не отравляется безпрерывно разною ресторанною и тому подобною снѣдью; ея сонъ не нарушается никакими заботами; ея нервная система не страдаетъ такъ, какъ у ея злополучнаго мужа. Вообще она дѣйствительно цвѣтетъ и благоденствуетъ.
Но и эта блестящая казовая сторона медали имѣетъ свою обратную, далеко не казистую сторону. Если ея мужъ или отецъ, этотъ рабъ доллара, сегодняшній милліонеръ, даже милліардеръ, завтра обанкротится, что тутъ не рѣдкость, то его жена или дочь должна итти работать сама въ какую-нибудь контору или обзавестись пишущею машиною и заняться перепискою, или еще какимъ-нибудь доступнымъ ей трудомъ, чтобы заработать себѣ кусокъ хлѣба, разставшись съ роскошными нарядами, великолѣпнымъ домомъ, царскою обстановкою, множествомъ слугъ и всѣмъ остальнымъ, что дѣлало изъ ея жизни сплошную сказку безпечнаго и довольнаго существованія. Къ чести американской женщины слѣдуетъ сказать, что она покорно и терпѣливо мирится съ такимъ кореннымъ переворотомъ въ своей судьбѣ и не только не стыдится его сама, но и всѣ ея богатыя знакомыя не гнушаются продолжать съ нею дружбу. Происходитъ это оттого, что каждой изъ нихъ угрожаетъ то же самое: сегодня она безъ счета швыряетъ деньги на удовлетвореніе малѣйшей прихоти, а завтра можетъ очутиться лицомъ къ лицу съ нуждою.
Въ Америкѣ на пишущихъ машинахъ работаютъ преимущественно женщины; это для нихъ лишь замѣна швейной машины, которою здѣсь умѣетъ пользоваться каждая дѣвочка, въ богатомъ или бѣдномъ домѣ она родилась. Зарабатываютъ женщины иногда до ста долларовъ въ мѣсяцъ (около 200 р.), состоя на службѣ въ одномъ изъ многочисленныхъ частныхъ учрежденій, гдѣ все основано на быстромъ письмѣ. И работаютъ онѣ великолѣпно: очень быстро и почти безошибочно. Зато такъ же быстро дорабатываются до полнаго нервнаго разстройства, граничащаго съ сумасшествіемъ, а нерѣдко и прямо до смерти.
Швейная машина даетъ меньше заработка, чѣмъ писчая, и для того, чтобы исключительно жить ею, женщина надрывается еще скорѣе, чѣмъ на писчей. Слишкомъ ужъ плохъ заработокъ профессіональной швеи; вынужденныя на этотъ трудъ женщины могутъ существовать лишь при томъ условіи, когда онѣ живутъ по нѣскольку вмѣстѣ, ведя общіе расходы, а это, при нынѣшней нервности и раздражительности, влечетъ за собою постоянныя непріятности.
II.
Отъ Санъ-Франциско до Портлэнда и Даллесъ-Сити.
править
Мой профессоръ пожелалъ остаться подольше въ Санъ-Франциско; ему очень понравилось въ этомъ веселомъ городѣ, гдѣ жизнь такъ пестра и разнообразна и гдѣ такъ много его соотечественниковъ, съ половиною изъ которыхъ онъ не успѣлъ еще познакомиться. Мнѣ же было необходимо продолжать намѣченный заранѣе путь, чтобы во-время вернуться во-свояси, гдѣ меня ожидали мои обязанности. Поэтому я съ сердечнымъ сожалѣніемъ долженъ былъ разстаться съ моимъ вѣрнымъ спутникомъ. Пожелавъ другъ другу всего лучшаго, мы душевно распростились.
Въ тридцати шести часахъ ѣзды по желѣзной дорогѣ отъ Санъ-Франциско находится Портлэндъ, въ штатѣ Орегонъ. Мнѣ нужно было посѣтить этотъ городъ, представляющій одинъ изъ самыхъ важныхъ торгово-промышленныхъ пунктовъ Сѣверной Америки.
Въ центральномъ вокзалѣ Санъ-Франциско нѣтъ платформъ, и поѣзда тамъ стоятъ свободно. На большомъ дворѣ, кое-какъ залитомъ асфальтомъ вмѣсто мостовой, перекрещивается двѣнадцать линій со столькими же поѣздами. Никто и ничто не показываетъ вамъ дороги (тутъ, въ свободной и дѣловой странѣ, такихъ глупостей дѣлать не принято), и вы со своимъ ручнымъ багажомъ можете бѣгать, высуня языкъ, по всѣмъ линіямъ между отходящими и приходящими поѣздами въ поискахъ того поѣзда, который вамъ нуженъ. При отходѣ поѣзда машинистъ звонитъ въ колоколъ, и когда вы услышите такой звонъ, то глядите въ оба, чтобы не попасть подъ паровозъ. Долгая привычка заставляетъ населеніе относиться къ поѣздамъ съ такимъ хладнокровіемъ и пренебреженіемъ, что даже дѣти совершенно спокойно шныряютъ подъ самыми паровозами. И надо сознаться, что несчастные случаи бываютъ довольно рѣдко. Поѣздъ, въ который я сѣлъ, несся со скоростью двадцати пяти миль въ часъ по густо населенному предмѣстью. Передъ самымъ носомъ локомотива переѣзжали черезъ рельсы всевозможные экипажи, переходили женщины съ дѣтьми, перебѣгали «на пари» мальчишки, — и все обходилось благополучно. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ улицы такъ узки, что стоитъ только протянуть руку изъ окна вагона, чтобы сорвать какую-нибудь вывѣску.
Когда, съ приближеніемъ ночи, прислуживавшій въ поѣздѣ негръ приготовилъ въ моемъ отдѣленіи постель и я улегся въ нее, у меня вдругъ блеснула мысль, что если съ поѣздомъ случится какая-нибудь катастрофа и отъ разбитыхъ керосиновыхъ лампъ, горящихъ надъ нашими головами, начнется пожаръ, то я буду изжаренъ заживо, потому что легче выбраться въ критическую минуту изъ переполненнаго театра, чѣмъ изъ Пульмановскаго вагона.
За ночь хотя и не пришлось, благодаря милости судьбы, переселиться по прямому сообщенію на тотъ свѣтъ, зато мы, пассажиры, основательно убѣдились, что изобиліе плюша, Дамаска и никкеля въ вагонахъ не могутъ возмѣстить недостающей хорошей вентиляціи. Когда мы встали и наши постели вновь были превращены въ сидѣнья, поднялся хоръ жалобъ на невыносимую духоту, жару и пыль. Было шесть часовъ утра, и мы мчались по берегу рѣки Сакраменто, но воздухъ уже начиналъ раскаляться. Меня утѣшало только то, что я теперь нахожусь въ странѣ Бретъ-Гарта и я вижу собственными глазами все то, что имъ такъ прекрасно описано: одѣтыя ельникомъ, соснами и другими хвойниками горы, среди которыхъ жили и бились на-смерть его рудокопы; раскаленная красная земля, гдѣ еще остались слѣды промывокъ золота; красная пыльная дорога, по которой ѣхали нѣкоторые изъ его любимыхъ героевъ; свѣжій, только что напиленный лѣсъ, распространяющій запахъ выступающей изъ всѣхъ его поръ смолы, а главное тотъ жгучій, дрожащій въ воздухѣ зной, который Бретъ-Гартъ заставлялъ васъ чувствовать одною силою своего волшебнаго пора.
Когда мы остановились передъ кучею домовъ, похожею на укладки, разбросанныхъ вокругъ огромнаго чугуно-литейнаго завода, мнѣ ничего болѣе не требовалось въ ту минуту для довершенія моего счастья. Рядомъ съ заводомъ стоитъ «отель», очень мало имѣющій общаго съ обыкновенными учрежденіями этого рода, а въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него начинался лѣсъ. Къ одному изъ деревьевъ былъ привязанъ живой медвѣдь; въ остановившемся надъ дорогою пыльномъ облакѣ дремалъ вьючный мулъ; въ дверяхъ «отеля», крышу котораго я почти могъ достать рукою, стоялъ рудокопъ въ красной рубашкѣ, подпирая собой притолоку, изъ-за угла дома завернулъ другой рудокопъ въ синей рубахѣ и вмѣстѣ съ первымъ вошелъ въ дверь выпить. Изъ «укладокъ» выходили дѣвушки и, защитивъ загорѣлыми руками глаза отъ солнца, смотрѣли на пыхтящій поѣздъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этой картины шумѣла Сакраменто.
— Что, мистеръ, все это, вѣроятно, совершенно новое для васъ? — спросилъ молодой стряпчій, мой сосѣдъ, съ которымъ мы познакомились дорогою.
— О, нѣтъ, — возразилъ я, — я вижу только то, чего ожидалъ, по описанію Бретъ-Гарта.
И мы съ нимъ выпили за здоровье Бретъ-Гарта, который такъ любилъ Калифорнію, но которая не любила его, почему онъ сдѣлался кумиромъ англичанъ.
Поѣздъ двинулся далѣе, и я продолжалъ припоминать все то, что было написано Бретъ-Гартомъ; даже люди, мелькавшіе мимо поѣзда, казались мнѣ выхваченными цѣликомъ изъ его мастерскихъ страницъ. Когда лѣсъ, чрезъ который мы ѣхали, открывался въ какую-нибудь сторону, показывались виноградники, фруктовыя плантаціи и маисовыя поля, а черезъ каждыя десять миль мелькало селеніе, состоявшее, самое большее изъ двадцати-тридцати домовъ, и между ними виднѣлись двѣ-три церкви. Селеніе въ двѣ тысячи душъ здѣсь считается уже городомъ. Мѣстами вдоль линіи торчали шесты съ досками, покрытыми далеко видными надписями, приглашавшими поселиться, здѣсь и завестись хозяйствомъ. На станціи одного изъ городовъ побольше, мы могли пріобрѣсти мѣстную газету, узенькую, какъ лезвее долота, наполненную объявленіями о земледѣльческихъ машинахъ, цѣнахъ на продукты, свѣдѣніями о предпріятіяхъ наиболѣе видныхъ гражданъ города и призывами дѣльныхъ людей въ среду этихъ гражданъ, — людей, которые не боялись бы труда, помогли бы расширить городъ и настроить хорошихъ школъ для своихъ дѣтей.
Вдругъ мой взоръ былъ пораженъ совсѣмъ необычайнымъ въ этихъ листкахъ явленіемъ: между витіеватымъ объявленіемъ комиссіонера по продажѣ недвижимыхъ имуществъ, полнымъ лжи и обмана, и рекламою портного-еврея, «даромъ» предлагающаго готовое платье, было втиснуто восьмистрочное стихотвореніе. Должно-быть, это былъ крикъ какой-нибудь молодой, но уже наболѣвшей міровой скорбью души и, вѣроятно, женской. Въ этомъ поэтическомъ изліяніи говорилось о томъ, что въ полѣ росла прекрасная ель, корнями въ землѣ, вершиною въ небѣ, гдѣ царитъ Самъ Богъ. Пришли люди, срубили и сожгли эту прекрасную гордую ель, чтобы ея золою удобрить поле, но чистая душа погибшей ели не прибавила ни одного зерна золотой пшеницы.
Никто изъ этихъ тонкогубыхъ и остроглазыхъ американцевъ, ѣхавшихъ вмѣстѣ со мною въ поѣздѣ, не прочиталъ этого маленькаго, но глубоко содержательнаго стихотворенія, а если бы и прочиталъ, то все равно не понялъ бы. Навѣрное авторъ — жена, дочь или сестра издателя листка, иначе этихъ прелестныхъ строчекъ не было бы и напечатано… Да, горе чистой ели, корнями прикрѣпленной къ землѣ, а вершиною тянущейся въ небо!..
Отъ самаго Санъ-Франциско почва постепенно повышалась, такъ что мы одно время достигли было высоты четырехъ тысячъ футовъ надъ уровнемъ моря, а затѣмъ на разстояніи тринадцати миль понизились на половину. На одной станціи былъ прицѣпленъ второй паровозъ, и вокругъ меня заговорили, что предстоитъ перевалъ черезъ Сискіюскія горы. Я сидѣлъ и наблюдалъ. Мое вниманіе приковывалось не пронзительнымъ визгомъ тормозовъ по рельсамъ, не видомъ трехъ круто изгибающихся далеко подъ нами рельсовыхъ путей, даже не туннелями, сквозь которые мы пролетали, а тѣми деревянными перекладинами, черезъ которыя мѣстами переходилъ поѣздъ; вышиною до ста футовъ, эти сооруженія издали казались сдѣланными изъ спичекъ.
— У насъ слишкомъ много лѣса, — говорилъ сидѣвшій возлѣ меня старикъ изъ Южной Калифорніи. — Изобиліе лѣса наше и счастье и несчастье. Будь его поменьше, мы не совали бы его вездѣ, гдѣ нуженъ болѣе прочный матеріалъ. Возьмите вотъ хоть эти самыя перекладины. Черезъ пять-шесть лѣтъ онѣ ужъ негодны и поѣзда въ нихъ проваливаются, если онѣ не сгорятъ при какомъ-нибудь общемъ лѣсномъ пожарѣ.
Это было сказано какъ разъ среди трещавшихъ и качавшихся перекладинъ. Машинистъ пустилъ въ ходъ своего ревуна, чтобы отогнать скотъ, собиравшійся переправиться черезъ рельсы. Старикъ-калифорніецъ былъ въ молодости погонщикомъ скота и при этомъ случаѣ разсказалъ кое-что о крушеніяхъ поѣздовъ благодаря тому, что скотъ во всякое время свободно пропускается по рельсамъ. Лишнихъ сторожей, которые могли бы за этимъ наблюдать, по здѣшнимъ желѣзнымъ дорогамъ не полагается, а повороты такіе крутые, что погонщики часто не могутъ видѣгь приближающагося на всѣхъ парахъ поѣзда, да не всегда и заслышать его вовремя. Разумѣется, не обходится и безъ многочисленныхъ человѣческихъ жертвъ. Нерѣдко стадо и само забѣжитъ сюда, а машинистъ не замѣчаетъ этого. Между тѣмъ именно на машиниста и надѣются.
— Эхъ, мы на все надѣемся, на что не слѣдовало бы! — съ досадою проговорилъ другой старикъ. — Надѣемся на то, что наши дрянныя перекладины простоятъ вѣчно; на то, что благополучно перескочимъ черезъ провалившійся мостъ; на то, что размытый путь самъ собою исправится; на то, что къ приходу нашего поѣзда вообще все вездѣ должно быть исправно. И при всѣхъ этихъ прекрасныхъ надеждахъ то и дѣло летимъ кувыркомъ, ломаемъ себѣ руки, ноги, ребра, самыя головы…
Послѣ перевала спустились въ глубь Орегеона и мчимся то среди сосенъ, то маисовыхъ полей, но больше среди первыхъ, пока не достигаемъ Портлэнда, города съ 50.000 населеніемъ и, какъ водится, съ электрическимъ освѣщеніемъ, но, такъ же, какъ здѣсь водится безъ мостовыхъ, зато съ превосходною гаванью, въ которую могутъ входить даже крупныя суда. Портлэндъ такъ занятъ изготовленіемъ и торговлею разными строительными матеріалами, преимущественно лѣсными, что ему некогда думать объ устройствѣ у себя мостовыхъ, сточныхъ трубъ и тому подобныхъ пустяковъ. И почва въ этомъ городѣ такъ загрязнена, что, при всѣхъ крикахъ его гражданъ объ ихъ «высокой» культурѣ, тамъ нисколько не лучше жить, чѣмъ въ городахъ болѣе скромнаго о себѣ мнѣнія. Помилуйте: электричество во всѣхъ примѣненіяхъ, а копните въ любомъ мѣстѣ землю и васъ обдастъ чисто-китайскимъ смрадомъ! Впрочемъ, я вѣдь и говорю, что Портлэндъ слишкомъ занятъ, чтобы обращать вниманіе на грязь.
«Высокая» культура выражается здѣсь, какъ, впрочемъ, во всѣхъ городахъ и селахъ Америки, за рѣдкими исключеніями, въ томъ, что тутъ прямо на улицахъ принято стрѣлять другъ въ друга при малѣйшемъ недоразумѣніи. Въ день моего пріѣзда одинъ убилъ другого лишь за то, что убившему показалось, будто тотъ, кого онъ застрѣлилъ, въ разговорѣ съ нимъ хотѣлъ достать изъ кармана свой револьверъ. Этотъ револьверъ убійца потомъ самъ вытащилъ у своей уже бездыханной жертвы и присвоилъ себѣ. Не сдѣлай онъ этого, его бы оправдали. Убить можно, воровать нельзя. Впрочемъ, и это смотря по обстоятельствамъ, а вѣрнѣе по тѣмъ или инымъ соображеніямъ судей и присяжныхъ.
Но обратимся къ болѣе веселому. Я желалъ посмотрѣть, какъ производится ловля семги, которою рѣка Колумбія снабжаетъ чуть не весь міръ. Мнѣ порекомендовали стараго опытнаго проводника, и я съ нимъ уговорился. Здѣсь принято для краткости называть другъ друга какими-нибудь прозвищами. Проводникъ назвался «Калифорніей», а я — «Джонъ Булемъ». По крайней мѣрѣ, не надо постоянно прибавлять при обращеніяхъ другъ къ другу «мистеръ» или «сэръ».
Въ чудное розовое утро мы сѣли на небольшой пароходъ и спустились по рѣкѣ Уильаметъ въ Колумбію, очень похожую на Миссиссипи въ описаніяхъ Марка Твэна. Мы то шли вдоль лѣсистыхъ островковъ, то лавировали по безбрежному простору огромной рѣки въ поискахъ за удобнымъ проходомъ между подводными камнями и отмелями. Когда нужно было высадить пассажира, мы выбирали такое мѣсто, гдѣ берегъ выдается плоскимъ мысомъ въ воду, и врѣзались въ него носомъ. «Калифорнія» зналъ въ лицо каждаго пассажира, и могъ-разсказать мнѣ всю его біографію, мало, впрочемъ, меня интересовавшую. И я не столько слушалъ своего проводника, сколько смотрѣлъ на богатыя маисовыя поля, фруктовые сады и бѣлые деревянные домики на островахъ. Мѣстами пароходъ шнырялъ возлѣ опушекъ густыхъ сосновыхъ лѣсовъ, изъ которыхъ доносился стукъ и визгъ огромныхъ лѣсопиленъ.
Пароходикъ завертѣлся въ цѣломъ лабиринтѣ подводныхъ скалъ, пока не юркнулъ въ узкій проходъ, по которому вышелъ снова на просторъ. Мимо насъ пролетѣлъ огромный плотъ, чуть не пробивъ намъ бокъ. Вслѣдъ за плотомъ пронеслась огромная семга съ распоротымъ брюхомъ.
— Это изъ рыбнаго колеса, — сказалъ «Калифорнія», указывая на мертвую рыбу. — Тутъ, сейчасъ вотъ за поворотомъ, начинается рядъ такихъ колесъ, которыми подхватывается идущая рыба. Иногда, какъ видите, нѣкоторыхъ уже мертвыхъ уноситъ назадъ теченіемъ. Эти колеса — прямое звѣрство. Совсѣмъ зря проливается столько крови и подвергается лишнимъ мученіямъ несчастная рыба. То ли дѣло ловля сѣтями, какъ это положено Самимъ Господомъ Богомъ. Для мелкой рыбешки удочка, правда, тоже мучительная, но все же не настолько, какъ колесо.
Дѣйствительно, вскорѣ мнѣ пришлось увидѣть и пресловутое колесо, громадное сооруженіе изъ желѣзной проволоки, настоящій дьявольскій паукъ, подстерегающій добычу. Я поспѣшилъ отвернуться, замѣтивъ, какъ тамъ массою бьется сверкающая чешуей рыба, а «Калифорнія» прямо разразился цѣлымъ потокомъ брани и проклятій по адресу того, кто первый придумалъ этотъ варварскій способъ ловли.
— А это все изъ-за васъ, господъ англичанъ, требующихъ семги въ консервахъ, — пустилъ онъ потомъ и по моему адресу. — Раньше требовалось, чтобы рыба поступала на рынокъ цѣльною, ну, и ловилась она обыкновеннымъ способомъ, а теперь понадобилась въ раскрошенномъ видѣ, вотъ и крошатъ ее заживо.
«Калифорнія» былъ очень увлекающійся человѣкъ съ быстрою смѣною настроеній. Не успѣлъ онъ еще порядкомъ остыть отъ негодованія по поводу рыбныхъ колесъ, какъ пришелъ въ необузданный восторгъ при видѣ широкаго водопада, съ ревомъ низвергавшагося съ высоты 850 футовъ и окруженнаго радужною искрящеюся водяною пылью.
— Смотрите, смотрите, Джонъ-Буль! — кричалъ онъ, подпрыгивая и хлопая въ ладоши. — Ну, не прелесть ли это, а? Чудо что такое! Напрасно только назвали этотъ водопадъ «Подвѣнечной вуалью». Это слишкомъ просто. Такъ можно называть маленькіе водопады, которыхъ здѣсь не оберешься, а этотъ слѣдовало бы назвать «Кружевнымъ потокомъ». Это будетъ и красивѣе и вѣрнѣе. Ну, смотрите, развѣ это въ самомъ дѣлѣ не кружево, сотканное изъ серебряныхъ нитей, жемчужной пѣны и радужныхъ блестокъ?
Я былъ пораженъ силою поэтическаго чувства этого человѣка, который, по-моему, не долженъ былъ имѣть ни о чемъ понятія, кромѣ, какъ о хорошемъ заработкѣ, подобно всѣмъ его соотечественникамъ. Впрочемъ, онъ выросъ въ деревнѣ, на одномъ изъ острововъ, а это многое объясняетъ…
Началась новая картина. Когда природа желаетъ быть щедрою, то часто становится подавляющею своимъ великолѣпіемъ и величіемъ.
На нѣкоторомъ пространствѣ рѣка была сжата между огромными крутыми высотами, увѣнчанными развалинами старинныхъ замковъ въ восточномъ стилѣ. Потомъ она снова расширилась и по обѣ стороны пошли зеленыя, покрытыя соснами горы въ нѣсколько тысячъ футовъ высоты. Посреди воды вдругъ выдвинулся передъ нами угрюмый черный утесъ съ такими обрывистыми боками, что, казалось, даже векша не могла бы взобраться по нимъ. Длинная, ослѣпительно бѣлая песчаная коса какъ бы предвѣщала, что скоро будетъ ровный берегъ, но коварно обманывала, такъ какъ за нею пошли новыя высоты, снизу окутанныя сѣтью хвойниковой поросли, а сверху залитыя лавою.
За ними неслась прямо въ голубое небо снѣжная вершина Маунтъ-Гуда высотою въ четырнадцать тысячъ футовъ.
Вскорѣ послѣ того, какъ мы миновали упомянутыя высоты, намъ пришлось высадиться на берегъ и перейти въ поѣздъ, такъ какъ на протяженіи нѣсколькихъ миль не было никакой возможности проходить по рѣкѣ не только на пароходѣ, ко даже въ лодкѣ, — до такой степени рѣка загромождена камнями. Одно время лѣсъ скрывалъ отъ насъ рѣку, но потомъ мы снова очутились на ея берегу. Рельсы шли на краю обрыва, подъ которымъ шумѣли, ревѣли и бурлили безчисленные мелкіе водопады, связанные плотиною.
Отъ этой плотины во всѣ стороны летѣли осколки, отрываемые крутящимися потоками, и я боялся, что одинъ изъ нихъ того и гляди угодитъ мнѣ въ голову (вагоны тутъ открытые со всѣхъ сторонъ), что было бы очень чувствительно при такой силѣ удара. Но вотъ поѣздъ юркнулъ черезъ рядъ шатающихся свай на противоположный берегъ, и я очутился на другомъ пароходикѣ. Нѣсколько минутъ рулевому пришлось пустить въ ходъ всю свою ловкость и опытность, чтобы водопады не завертѣли насъ въ своихъ кипящихъ пучинахъ. Затѣмъ передъ нами опять открылся широкій просторъ водяной глади. Потомъ встрѣтился скалистый островъ, гдѣ бѣлѣлась гробница одного изъ старыхъ поселенцевъ, который, хотя и разбогатѣлъ въ Санъ-Франциско, но передъ смертью изъявилъ желаніе быть погребеннымъ на кладбищѣ индѣйцевъ. Вскорѣ рѣка превратилась въ спокойный каналъ, текущій между базальтовыми утесами, пестрѣвшими группами одѣтыхъ въ яркіе цвѣта индѣйцевъ, стадами скота и исполинскими объявленіями разныхъ «дѣльцовъ» изъ Санъ-Франциско. Оказывается, мы достигли Даллесъ-Сити — центра крупнаго овцеводства и торговли шерстью; тутъ же крупный навигаціонный пунктъ.
Весь городокъ состоитъ изъ отдѣльныхъ домиковъ, похожихъ на подгородныя виллы, и чуть ли не возлѣ каждаго находится по церкви. Молодежь обоихъ половъ бродила по улицамъ, старшіе сидѣли на крылечкахъ, но не на парадныхъ, ведущихъ въ гостиную, по которой въ Америкѣ не принято зря проходить, а на боковыхъ. Въ садахъ подвязываютъ фруктовыя деревья, собираютъ вишни, поливаютъ цвѣты. Вѣетъ ароматомъ свѣжаго сѣна, и въ царящей кругомъ тишинѣ слышится мычаніе коровъ, возвращающихся съ полей.
Тяжело стуча сапогами по деревянной панели, «Калифорнія» во весь голосъ критикуетъ то, что намъ представляется сквозь рѣшетки въ садахъ, и, завидя молодую гуляющую пару, разсказываетъ мнѣ свои романы юныхъ лѣтъ. Я смотрѣлъ во всѣ глаза, сильно заинтересованный этой тихой, мирной жизнью. У калитокъ двухъ противоположныхъ домиковъ стояли двѣ женщины, оживленно толкуя о какомъ-то платьѣ. За угломъ мы наткнулись на прощающуюся парочку, и я услышалъ, какъ молодой мужской голосъ мягко спрашивалъ: «А когда мы опять увидимся?» Я понялъ по этому робкому вопросу, что сердцу того, кто его предложилъ, этотъ крохотный городокъ, который свободно можно было обойти чуть не въ двадцать минутъ, казался такимъ же обширнымъ, какъ Лондонъ, и неприступнымъ, какъ военный лагерь.
И я мысленно посылалъ этой парочкѣ свое отеческое благословеніе, потому что вопросъ: «Когда мы опять увидимся?» — одинаково близокъ каждому сердцу.
Но вотъ мы дошли и до другого конца города. Садовыя калитки затворяются и скрипъ ихъ далеко разносится въ тишинѣ, а вслѣдъ за тѣмъ въ окнахъ, довѣрчиво остающихся ничѣмъ не завѣшанными, вспыхиваютъ первые огоньки, освѣщающіе мирную картину тихой семейной жизни. «Калифорнія» повелъ меня въ гостиницу, и тамъ меня сразу охватила атмосфера, не имѣвшая ничего общаго съ тою, изъ которой я только что вышелъ. Словно изъ отдѣленія рая я попалъ въ преддверіе ада. Въ этой гостиницѣ была зала съ тщательно закрытыми и завѣшенными окнами, гдѣ парни, только что разставшіеся съ своими будущими невѣстами, могли играть въ стуколку, пить, ругаться и ссориться, а на стойкѣ лежали кровавые повѣсти и романы, чтеніе которыхъ могло отравить самое чистое сердце.
Въ эту ночь мнѣ снилось, что я у себя, въ Индіи, безпокойно брожу по какой-то желѣзнодорожной платформѣ въ ожиданіи поѣзда, и въ сердечномъ томленіи спрашиваю всѣхъ встрѣчныхъ: «А когда же мы опять увидимся?»
III.
Такома, Ванкуверъ и Викторія.
править
Былъ на ловлѣ семги. Хотѣлъ ее описать, но боюсь растеряться въ подробностяхъ и надоѣсть читателю. Поэтому я лучше опишу городъ Такому, находящійся въ штатѣ Вашингтонъ. «Калифорнія» предложилъ мнѣ заглянуть въ этотъ городъ, чтобы имѣть понятіе о предвыборной горячкѣ, которой какъ разъ въ эти дни страдали такомаскіе граждане.
Мы попали туда въ поѣздѣ, который «нечаянно» задавилъ корову, ни за что не желавшую сойти съ пути… Былъ уже вечеръ.
Едва мы вышли съ вокзала, какъ попали въ толпу бѣснующихся, летѣвшихъ куда-то съ выпученными глазами. Оказалось, что это люди, ищущіе голосовъ или покупателей на свои голоса и въ то же время хорошей выпивки. Плохо вымощенныя улицы гудѣли отъ бѣготни всѣхъ этихъ людей и отъ ихъ криковъ. Можно было подумать, что въ городѣ случилось что-нибудь въ родѣ нашествія индѣйцевъ, наводненія, пожара или землетрясенія.
По главному, немощенному и грязному проѣзду несется паровой трамвай: насыпь для него возвышается на три дюйма выше улицы, что во многихъ случаяхъ представляетъ большія неудобства для публики.
Дома самой новомодной, безобразной постройки, какъ попало разбросанные по многочисленнымъ холмамъ. На главныхъ улицахъ они почти всѣ пятиэтажные, биткомъ набитые. На шатающихся, изрѣзанныхъ снизу ножами разныхъ бродягъ, на столбахъ кое-какъ цѣпляется сѣть телеграфныхъ, телефонныхъ и приспособленныхъ для электрическаго освѣщенія проводовъ.
Въ сущности городокъ отвратительный, но его обыватели такъ въ него влюблены, что на всѣ лады воспѣваютъ его воображаемыя прелести и «высокую культурность» не только постоянно въ бесѣдѣ съ пріѣзжими, но и ежедневно на страницахъ своихъ газетъ. Повсюду пестрятъ огромныя раскрашенныя объявленія разныхъ агентовъ, продающихъ участки городской земли на пустынныхъ окраинахъ, гдѣ ничего нѣтъ, кромѣ буераковъ, овраговъ, камней и пней; и дерутъ за нихъ неимовѣрныя цѣны. Въ только что возведенномъ на такомъ пустырѣ бревенчатомъ домѣ самаго грубаго пошиба, какъ и въ тѣхъ безобразныхъ сооруженіяхъ въ центрѣ города, которыя выражаютъ претензію на что-то сверхвеличественное, слышатся все одни и тѣ же разговоры о деньгахъ, о томъ, какимъ путемъ Альфъ или Эдъ разбогатѣли, и что хорошо бы послѣдовать ихъ благому примѣру. А рядомъ, за угломъ, въ трещавшемъ по швамъ досчатомъ сараѣ, одѣтый въ красную вязаную куртку, сальваціонистъ {Такъ называются члены «Арміи спасенія». Перев.} подъ звуки кимваловъ призываетъ людей бросить всю житейскую суету и посвятить всѣ свои помышленія Богу. Войдутъ въ этотъ сарай двое-трое мужчинъ или женщинъ, послушаютъ нѣсколько минутъ и снова уйдутъ, не обращая вниманія на тоскливо бряцающіе вслѣдъ за ними кимвалы, тщетно приглашающіе ихъ остаться до конца витіеватой проповѣди.
Тоскливо и у меня на душѣ, пока я брожу по этимъ грязнымъ и шумнымъ улицамъ, заглядывая мимоходомъ въ маленькія лавчонки съ грошовымъ, но дорого продаваемымъ товаромъ, называемыя въ газетахъ «блестящими магазинами», и съ отвращеніемъ вдыхая смѣсь газа съ алкогольными испареніями и запахомъ грязныхъ сапогъ. Масса оголтѣлыхъ выборщиковъ суетъ мнѣ въ руки свои измятые списки. Одинъ изъ нихъ чуть было не застрѣлилъ меня, когда я выразилъ ему сомнѣніе въ томъ, чтобы было выполнимо обѣщаніе главныхъ кандидатовъ въ городскіе заправилы — «побить» Санъ-Франциско мѣстными продуктами, состоявшими преимущественно изъ картофеля и моркови.
Переночевавъ въ этомъ карикатурномъ городкѣ съ бѣснующимся населеніемъ, я на другое же утро отправился водою въ Ванкуверъ. Переѣздъ по Педжетъ-Саунду доставилъ мнѣ много удовольствія. — Вода, запертая между тысячью островковъ, показывала намъ гладкую какъ зеркало поверхность.
Движенія пароходнаго винта приводили въ судорожную пляску ясно отражавшіяся въ водѣ сосны и скалы.
Само правительство не знаетъ, сколько здѣсь острововъ. Каждый желающій можетъ просить разрѣшенія занять любой изъ нихъ, обстраиваться на немъ, разводить стада овецъ или другихъ животныхъ, ловить семгу, вообще безпрепятственно заняться какимъ угодно промысломъ и чувствовать себя маленькимъ, совершенно независимымъ царькомъ на отдѣльномъ клочкѣ земли. Подданными онъ можетъ считать шныряющихъ въ своихъ пирогахъ вокругъ островковъ индѣйцевъ, которые охотно вступятъ съ нимъ въ мѣновую торговлю, когда убѣдятся, что пришлецъ не желаетъ имъ вреда.
Вотъ на скалѣ полувыжженный городъ Ситль. Онъ выгорѣлъ двѣ недѣли тому назадъ, и я самъ видѣлъ, съ какимъ озлобленіемъ страховые агенты въ Санъ-Франциско подсчитывали убытки отъ этого пожара. Огонь свирѣпствовалъ въ самой серединѣ города, и съ рѣки видны безобразныя груды черныхъ развалинъ, вокругъ которыхъ копошатся люди въ тщетныхъ поискахъ остатковъ своего имущества. Все, что удалось спасти во время самаго пожара, въ пестромъ безпорядкѣ валяется на берегу, гдѣ идетъ разборка мебели, ящиковъ, книгъ, одежды, разной утвари; все это сильно попорчено второпяхъ при сбрасываніи на землю. Одинъ изъ нашихъ пассажировъ кричитъ кому-то на берегу:
— Эй, Джорджъ, я слышалъ, твой домъ уцѣлѣлъ! Правда это?
— Какое правда, — несется въ отвѣтъ: — все до тла сгорѣло! Даже торговыя книги пропали. Вытащили только кое-какой неважный хламъ, а о книгахъ-то и позабыли. Послѣ спохватились, когда ужъ было поздно.
— Ахъ ты, какое несчастье!.. Ну, а отчего загорѣлось-то у васъ?
— Не поймешь. Можетъ-быть, поджогъ, а можетъ-быть, кто-нибудь спьяну запалилъ… Теперь мы подъ охраною законовъ военнаго времени: нашъ палаточный лагерь охраняется солдатами, а питейные дома всѣ закрыты.
— Вотъ это хорошо! Лишнее пьянство въ такое время — лишнее воровство…
— Да, толкуй тутъ! Мы-то, погорѣльцы, разумѣется, довольны, а тѣ, кому хотѣлось бы половить рыбки въ мутной водѣ, изъ себя выходятъ. Хотятъ сдѣлать запросъ о стѣсненіи свободы личности.
Пароходъ, не надолго приставшій было къ пристани, чтобы забрать двухъ новыхъ пассажировъ, отходитъ прочь, и бесѣда поневолѣ прекращается
Въ Ванкуверѣ меня ожидала грустная вѣсть о смерти двухъ моихъ соотечественниковъ, съ которыми я находился въ дружескихъ отношеніяхъ.
Три года тому назадъ Ванкуверъ весь былъ истребленъ пожаромъ чуть не въ четверть часа, — такъ онъ еще былъ малъ, — а теперь онъ насчитываетъ тысячъ сорокъ жителей, и всѣ его дома построены изъ кирпича съ гранитною обшивкою по фронтамъ.
По тишинѣ обывательской жизни Ванкуверъ мало имѣетъ общаго съ американскими городами. Здѣсь не бѣгаютъ съ выпученными глазами по улицамъ, не втягиваютъ другъ друга въ разныя политическія интриги и не плюются такъ, чтобы проходу не было. Когда вамъ нуженъ слуга, то нѣтъ надобности разыскивать его по всей гостиницѣ: онъ здѣсь хорошо знаетъ свое дѣло, всегда подъ рукою и не подавляетъ васъ своимъ величіемъ «свободнаго гражданина свободнѣйшей изъ всѣхъ странъ». Словомъ, здѣсь можно жить, не раздражаясь каждую минуту, и это большое преимущество въ сравненіи, напр., съ Санъ-Фраыциско, Такомою и пр. городами.
Городъ красиво раскинулся вокругъ прекрасной гавани. Улицы его лучше, чѣмъ въ городахъ западной Америки. Населеніе преимущественно англійское, говорящее очень чисто на своемъ языкѣ. Американецъ чуть не къ каждому своему слову прибавляетъ ругательство или проклятіе, чего здѣсь вы не услышите. Все это вмѣстѣ взятое такъ мнѣ понравилось, что я соблазнился предложеніемъ одного изъ здѣшнихъ комиссіонеровъ по продажѣ недвижимыхъ имуществъ пріобрѣсти здѣсь участокъ земли. Этотъ комиссіонеръ не лѣзъ изъ кожи, подобно своимъ американскимъ коллегамъ, чтобы увѣрить меня въ несуществующихъ достоинствахъ пріобрѣтаемаго участка, а просто сказалъ:
— Могу дать вамъ честное слово, что этотъ участокъ находится не на голомъ утесѣ и не подъ водою, и что городъ расширяется именно въ его сторону. Совѣтую вамъ купить, не раскаетесь.
И я купилъ — такъ же легко, какъ фунтъ табаку. Такимъ образомъ я оказался собственникомъ четырехъ сотенъ великолѣпныхъ строевыхъ сосенъ, нѣсколькихъ тысячъ тоннъ гранита, въ видѣ причудливыхъ глыбъ, разбросанныхъ между деревьями, и клочка чистой земли.
— Вы можете поручить мнѣ или кому-нибудь другому перепродать этотъ участокъ, когда онъ поднимется въ цѣнѣ, — пояснялъ мнѣ продавецъ, — а потомъ пріобрѣсти два новыхъ участка, и этимъ путемъ споспѣшествовать развитію города. Это самая вѣрная спекуляція.
Можетъ-быть, это и вѣрно, но я желалъ бы, чтобы въ моемъ новомъ владѣніи было поменьше сосенъ и гранита и побольше земли. Ну, что жъ дѣлать — вляпался немножко, благодаря своему увлеченію…
Подвигаемый любознательностью, я проѣхалъ семьдесятъ миль въ глубь страны, по вѣтви Канадійско-Тихоокеанской желѣзной дороги, въ обыкновенномъ вагонѣ, гдѣ не такъ грязно, душно и скученно, какъ въ пульмановскихъ.
Здѣшнее населеніе ведетъ оживленную торговлю съ Японіей, доставляя ей лѣсъ. Кромѣ того, оно разводитъ фруктовыя плантаціи, сѣетъ пшеницу и занимается добываніемъ разныхъ минераловъ у себя въ землѣ, хотя пока еще и не очень усердно. И съ кѣмъ мнѣ ни приходилось говорить въ Ванкуверѣ, всѣ увѣряютъ, что мы еще плохо освѣдомлены относительно естественныхъ богатствъ Британской Колумбіи, при чемъ просили меня обратить особенное вниманіе на мѣстный климатъ.
— У насъ никогда не бываетъ убійственныхъ холодовъ, — говорили они. — Лучшаго климата не найти во всемъ мірѣ. Поживите у насъ подольше, и вы убѣдитесь что климатъ чудный.
Когда я переправился моремъ къ нашей морской станціи, Викторіи, то въ этомъ мирномъ англійскомъ городкѣ съ прелестными улицами не нашелъ никого, кромѣ колоніи стариковъ, только занимавшихся рыбной ловлей, бѣганіемъ по клубамъ да веселыми бесѣдами. Это означаетъ, что въ Викторіи живутъ одни пенсіонеры. Тамъ отлично можно жить, получая всего долларовъ четыреста въ годъ пенсіи, а кто имѣетъ цѣлую тысячу, тотъ можетъ считаться чуть не милліонеромъ
Старички поразсказали мнѣ всѣ подробности ванкуверскаго пожара: какъ жители Нью-Вестминстера, въ двѣнадцати миляхъ отъ Ванкувера, однажды вечеромъ вдругъ увидѣли большое зарево на небѣ, но подумали, что это горитъ лѣсъ; какъ потомъ поднявшимся вѣтромъ стало заносить къ нимъ въ улицы клочки горящей бумаги, изъ чего заключили, что горитъ не лѣсъ, а городъ; какъ немного спустя прискакалъ верховой и кричалъ, что Ванкувера болѣе не существуетъ, что онъ весь, за исключеніемъ одного чудомъ уцѣлѣвшаго домика, сгорѣлъ въ шестнадцать минутъ; какъ въ тотъ же еще вечеръ нью-вестминстерскій городской голова назначилъ въ пользу погорѣльцевъ девять тысячъ долларовъ изъ мѣстныхъ общественныхъ суммъ и распорядился послать пострадавшимъ вмѣстѣ съ этими деньгами цѣлые воза съ провизіей и предметами первой необходимости; какъ говорилось, будто сгорѣло четырнадцать человѣкъ, а послѣ, при раскопкахъ, было найдено сгорѣвшихъ труповъ гораздо больше, и какъ, наконецъ, ванкуверцы, благодаря полученной щедрой помощи, на другой же день начали вновь обстраиваться и на этотъ разъ уже кирпичными домами, обшитыми гранитомъ, чтобы не могло повториться подобнаго несчастья.
Возвращаясь изъ Викторіи въ Такому, я дорогою пришелъ къ заключенію, что мнѣ совсѣмъ не зачѣмъ ѣхать въ Аляску, какъ я сначала предполагалъ. Мнѣ сказали, что тамъ я увижу еще болѣе лѣсистые острова, болѣе широкія и красивыя рѣки и болѣе высокія снѣжныя вершины, чѣмъ здѣсь, въ западной части Америки; но мнѣ было вполнѣ достаточно того, что сейчасъ окружало меня въ этомъ родѣ. Поэтому я, переночевавъ еще разъ въ Такомѣ посреди людей, истощающихъ вмѣстѣ съ бранью фонтаны слюны, направился дальше.
Мнѣ хотѣлось сначала побывать въ странѣ мормоновъ и уже оттуда отправиться въ Чикаго. Я такъ и сдѣлалъ.
IV.
Въ царствѣ мормоновъ.
править
Въ городъ Сольтъ-Лэкъ (Соленое озеро), эту столицу мормоновъ, я попалъ не сразу: передъ самымъ моимъ пріѣздомъ сгорѣлъ большой деревянный мостъ; пришлось выждать цѣлый день, пока была устроена переправа черезъ рѣку. Къ счастью, я разговорился съ однимъ господиномъ, который оказался городскимъ головою Огдена, или, какъ тутъ принято называть это должностное лицо, «майоромъ». Городъ Огденъ единственный «языческій» въ мормонской области. Майоръ сообщилъ мнѣ много интереснаго о мормонахъ.
— Вамъ, конечно, уже извѣстно, что мормоны называютъ всѣхъ не принадлежащихъ къ ихъ сектѣ «язычниками», — началъ онъ. — Самихъ же себя величаютъ «святыми». Такое подраздѣленіе чуть не офиціально признано для жителей этой области. Мормоны всѣми силами старались воспрепятствовать наплыву сюда «язычниковъ», но развѣ это возможно, когда здѣшнія горы полны золота, серебра, свинца и всякой всячины? Ну, вотъ, между «святыми» и нами, нечестивыми язычниками, и идетъ постоянная ожесточенная борьба, — положимъ, на законной почвѣ. Такъ, напримѣръ, мы, огденцы — нашъ городокъ въ тридцати миляхъ отъ Сольтъ-Лэка — забаллотировали на муниципальныхъ выборахъ всѣхъ провинціальныхъ мормоновъ, а въ слѣдующемъ году постараемся добиться такого же успѣха и въ самомъ Сольтъ-Лэкѣ. Хотя въ немъ «язычники» и составляютъ только треть населенія, но большинство изъ нихъ уже взрослые, обладающіе правомъ голоса, между тѣмъ какъ у мормоновъ больше дѣтей, чѣмъ взрослыхъ. Это имѣетъ громадное значеніе по отношенію къ выборамъ. Вообще мы приложимъ всѣ усилія, чтобы въ недалекомъ будущемъ совсѣмъ вытѣснить отсюда мормоновъ. Дѣло въ томъ, что только старые мормоны упорствуютъ въ своемъ дикомъ изувѣрствѣ — по крайней мѣрѣ, это мнѣ такъ кажется, — а молодые не прочь слиться съ нами. Это благопріятное для насъ движеніе исходитъ отъ молодыхъ дѣвушекъ, которыя теперь потихоньку зачитываются нашими книгами и, благодаря имъ, стали понимать, что несравненно выгоднѣе быть одною женою, чѣмъ одною изъ нѣсколькихъ женъ въ домѣ своего мужа. Положимъ, недавно проведенъ билль, карающій многоженство, и не только заключеніемъ въ особо для мормоновъ выстроенной тюрьмѣ, но и крупною денежною пеней. Но такъ какъ до сихъ поръ почти вся администрація Сольтъ-Лэка состоитъ изъ мормоновъ, то многоженство, хотя и негласно, а продолжается. Мы все это измѣнимъ.
Въ путеводителяхъ говорится, что улицы Сольтъ-Лэка очень широки и чисты, обсажены по обѣимъ сторонамъ тѣнистыми деревьями и снабжены прекрасными каналами съ чистою водою. Улицы, дѣйствительно, широкія; что же касается «тѣнистыхъ» деревьевъ, то они оказались небольшими, чахлаго вида, растрепанными деревцами, а канавки (но не каналы) по бокамъ улицъ были сухи и пыльны, что, впрочемъ, отчасти можно объяснить стоявшею засухою. Главная улица — носящая именно названіе, сплошь занята торговыми помѣщеніями «язычниковъ», которые цѣлый день хлопотливо увеличиваютъ свое благосостояніе, тянутъ у всѣхъ на глазахъ «чортово пойло» (водку) и курятъ «чортово зелье» (табакъ). Тутъ же находятся и тѣ зданія, въ которыхъ вся сила мормонства: храмъ, скинія, домъ десятинныхъ сборовъ и дома Брейгама Юнга {Начальникъ и пророкъ американскихъ мормоновъ, род. въ 1801 г. и умеръ въ 1877 г. Перев.}, портреты котораго красуются въ витринахъ почти всѣхъ книжныхъ магазиновъ.
Разумѣется, прежде всего я желалъ осмотрѣть храмъ, какъ средоточіе и оплотъ странной секты, столько нашумѣвшей въ мірѣ. Чтобы лучше понять идею этого храма, я отправился туда съ знаменитой «Великою Книгою Мормоновъ» въ рукахъ. Зданіе еще не вполнѣ закончено, хотя возведеніе его начато тридцать лѣтъ тому назадъ и на него потрачено три съ половиною милліона долларовъ. Его гранитныя стѣны имѣютъ въ толщину десять футовъ, въ вышину — сто, а башни, еще не достроенныя, какъ говорятъ, будутъ вдвое выше. Мало-по-малу передо мною выясняется дѣтская наивность, руководившая строителями. Эти люди, по вдохновенію свыше, какъ они говорятъ, нагромождаютъ камень на камень, столбъ на столбъ, точно безъ всякой опредѣленной цѣли, безъ плана, какъ попало. Какой-нибудь художественности въ этихъ гранитныхъ грудахъ нѣтъ и признаковъ. Такъ, напр., надъ главнымъ входомъ грубо нацарапаны на камнѣ разныя символическія изображенія: Всевидящее Око, солнце, луна, звѣзды, масонскій ровъ и пр. Я готовъ былъ плакать, глядя на это жалкое, плоское, аляповатое сооруженіе и думая о томъ, какую бы прелесть создала изъ этого прекраснаго матеріала и трехъ съ половиною милліоновъ долларовъ христіанская церковь.
Вся эта тяжелая, неумѣлая постройка напоминаетъ дѣтей, которыя задумали воздвигнуть нѣчто такое, чего никогда еще не бывало, «чтобы это было больше и красивѣе всего другого», и начали неувѣренною рукою чертить что-то несуразное, лишь бы выходило «повиднѣе» и «почуднѣе», а потомъ и складывать камни по этимъ чертежамъ, не справляясь у взрослыхъ, выйдетъ ли это хорошо.
Я усѣлся въ нѣкоторомъ разстояніи отъ зданія и сталъ читать Книгу Мормоновъ. Съ каждой ея страницы на меня повѣяло тимъ же дѣтскимъ, наивнымъ духомъ, какимъ проникнута эта постройка. Достоуважаемый мистеръ Джоэ Смитъ {Основатель секты мормоновъ, род. 1805 г. и былъ убитъ въ 1844 г. во время народнаго движенія противъ этой секты. Перев.}, вздумавшій создать новую библію, плохо зная старую, и строитель, первый задумавшій создать эту гранитную нескладеху — родные братья. Но все-таки книга интереснѣе постройки. Вы можете въ ней прочесть, какъ Джоэ Смиту явился ангелъ и вручилъ ему пару небесныхъ очковъ, чтобы съ помощью ихъ онъ могъ разобрать и истолковать таинственныя надписи на вырытыхъ имъ изъ земли золотыхъ таблицахъ. На основаніи этихъ надписей Смитъ написалъ цѣлый томъ въ шестьсотъ страницъ мелкаго убористаго шрифта, содержащій въ себѣ невозможную смѣсь изъ откровеній ветхозавѣтныхъ, новозавѣтныхъ и современныхъ пророковъ.
Появленіе ангела съ небесными очками клятвенно удостовѣрено тремя свидѣтелями, а подлинность золотыхъ таблицъ откровенія — восемью другими. Вотъ на этихъ-то свидѣтельствахъ и основана мормонская библія.
Книга эта начинаетъ свое повѣствованіе съ дней іудейскаго царя Седекіи, затѣмъ переходитъ въ безпорядочную смѣсь описаній племенной борьбы, дикихъ откровеній и отрывковъ изъ Ветхаго завѣта. Много есть и баснословнаго, основаннаго на Новомъ завѣтѣ. Имена придуманы невозможныя, описанія безобразно грубы, историческія и географическія подробности поражаютъ невѣжествомъ, — словомъ, вся эта книга представляетъ точь-въ-точь такое же безсмысленное и нескладное произведеніе пера, какъ созидаемый столько лѣтъ и съ такими огромными расходами храмъ является грубымъ продуктомъ дикаго творчества. Моисею и другимъ библейскимъ пророкамъ вложены въ уста выраженія современнаго вульгарнаго пошиба.
Джоэ Смитъ и его не менѣе «вдохновенные» продолжатели создали «новую» вѣру изъ невозможно перепутанныхъ между собою отрывковъ іудейства, христіанства всѣхъ толковъ, франкъ-масонства, буддизма и оккультизма, и весь этотъ винегретъ сдобрили фантастическими бреднями собственнаго измышленія. На этой основѣ у мормоновъ и создался чисто-теократическій и вполнѣ деспотическій режимъ, который имѣетъ въ себѣ лишь одну положительную сторону, а именно руководители «Новаго Іерусалима», какъ называютъ они свою общину, дѣлаютъ изъ своихъ послѣдователей прекрасныхъ земледѣльцевъ, въ чемъ можно удостовѣриться даже при бѣгломъ взглядѣ на ихъ цвѣтущіе сады и поля.
Ознакомившись съ духомъ мормонской библіи и ихъ зодчества, я отправился дальше по улицамъ города, наполненнымъ пріѣзжими изъ сосѣднихъ областей, поддерживающихъ оживленную торговлю съ «Новымъ Сіономъ», какъ также называется Сольтъ-Лэкъ.
Глядя на здѣшнихъ некрасивыхъ женщинъ съ озлобленными лицами, я невольно подумалъ, что для нихъ многоженство едва ли очень пріятно. Одѣты мормонки такъ скверно, что безобразіе ихъ отъ этого еще болѣе увеличивается. Да и мужчины-мормоны не могутъ быть названы щеголями: слишкомъ ужъ неказисты ихъ грубыя блузы и прочія принадлежности костюма. Ихъ учатъ пренебреженію красотою во всѣхъ ея видахъ, и это сказывается на каждомъ шагу. Нельзя, однако, сказать, чтобы эта община пренебрегала деньгами. Ихъ торговое акціонерное общество великолѣпно процвѣтаетъ и выдаетъ большіе девиденды.
Я пытался заговорить съ нѣкоторыми изъ мормонокъ, но онѣ или вовсе не отвѣчали мнѣ, уставившись на меня тупымъ взглядомъ, или же говорили дерзости. Наконецъ одна изъ нихъ удостоила меня слѣдующею тирадою:
— И чего это таскаются у насъ язычники? Что вамъ у насъ нужно? Если берутъ завидки, что мы такъ хорошо живемъ, переходили бы въ нашу вѣру. А такъ нечего глазѣть.
Такъ какъ она говорила чистымъ англійскимъ языкомъ, то я, не смущаясь ея нелюбезностью, спросилъ, давно ли она оставила свою родину.
— Ахъ, какой вы, право, любопытный! — уже со смѣхомъ сказала она, при чемъ сразу исчезъ искусственный ледъ, облегавшій ея сердце. — Уже десять лѣтъ, — оживленно пояснила она. — Я изъ Дорсета. Мы были очень бѣдны, а мормонскіе агенты, вездѣ набирающіе женщинъ, такъ хорошо отнеслись къ намъ. Они перевезли сюда насъ всѣхъ троихъ: отца, мать и меня, и намъ здѣсь живется гораздо лучше.
— Вы замужемъ?
— Нѣтъ еще, — отвѣтила она и покраснѣла. Видно было, что лжетъ.
— Что жъ такъ? — продолжалъ я. — Развѣ вы противъ многоженства?
— Нѣтъ, что жъ… Да, говорятъ, теперь насчетъ этого будутъ другіе законы… Впрочемъ, не знаю… Это дѣло родителей, а не мое.
— И вамъ такъ, ни за что ни про что, дали землю? — любопытствовалъ я.
— Дали… И землю дали и все, что нужно для хозяйства… Вы думаете, здѣсь даютъ только тѣмъ, кто за нихъ замужъ выходитъ? Такъ объ этомъ пишутъ въ вашихъ газетахъ, но вамъ съ родителями дали такъ… мы только стали ихъ вѣры, и больше ничего… А насчетъ многоженства я ничего не могу вамъ сказать. Это дѣло старшихъ… А я еще не замужемъ.
Съ этими словами она быстро ушла отъ меня и смѣшалась съ толпою другихъ женщинъ. Глядя ей вслѣдъ, я подумалъ, какъ еще трудно нѣкоторымъ людямъ научиться такъ хорошо лгать, чтобы этого не было замѣтно.
Здѣсь есть женщины всѣхъ странъ; въ особенности много англичанокъ, нѣмокъ, датчанокъ и шведокъ. Изъ католическихъ странъ очень мало; это объясняется болѣе сильнымъ вліяніемъ католической церкви на умы, чѣмъ лютеранской. Да лютеранки и гораздо трудоспособное, что вполнѣ на руку мормонамъ, проповѣдующимъ наравнѣ съ многоженствомъ и воздержаніемъ отъ роскоши, спиртныхъ напитковъ и табаку, главнымъ образомъ, земледѣльческій трудъ.
Проводникъ мой то и дѣло останавливался передъ разными грубо сколоченными домами и объяснялъ мнѣ, что вотъ въ этомъ домѣ жилъ такой-то «святой» съ своими пятью женами, и называлъ мнѣ всѣхъ этихъ женъ поименно съ добавленіемъ ихъ біографій. Это мнѣ вскорѣ такъ надоѣло, что я уплатилъ ему за цѣлый день, воспользовавшись его услугами всего часа три, и сталъ ужъ одинъ осматривать городъ. Но на первыхъ же шагахъ я столкнулся съ однимъ мексиканцемъ. Онъ сидѣлъ на тротуарѣ передъ какимъ-то магазиномъ и курилъ огромнѣйшую сигару. Угадавъ во мнѣ туриста, онъ любезно окликнулъ меня и втянулъ въ разговоръ, усадивъ рядомъ съ собою на другомъ стулѣ, который велѣлъ вынести изъ магазина, принадлежавшаго его брату. Самъ же онъ пріѣхалъ лишь на побывку, чтобы посмотрѣть, нельзя ли ему здѣсь устроиться. Онъ уже пооглядѣлся въ городѣ и его окрестностяхъ и предложилъ мнѣ быть моимъ путеводителемъ. Этотъ мексиканецъ мнѣ сразу понравился своей веселостью, искренностью, остроуміемъ и склонностью ко всему поэтическому и романтическому, немного противоречившей его практическому коммерческому чутью, и я съ удовольствіемъ воспользовался его любезностью. Когда я пожаловался на жару, онъ познакомилъ меня съ братомъ, который оказался болѣе похожимъ на уроженца Сѣверной Америки, чѣмъ Южной, но, тѣмъ не менѣе, довольно радушно угостилъ меня бутылкою лимонада. Потомъ донъ Рамирецъ, — какъ звали моего новаго пріятеля, — повезъ меня купаться въ Соленомъ озерѣ, расположенномъ миляхъ въ пятнадцати отъ города. Ѣхали мы туда по очень плохому рельсовому пути, но мой спутникъ скрасилъ для меня путь живыми повѣствованіями о забытыхъ городахъ своей родины, засыпанныхъ песками и заросшихъ кругомъ непроходимыми лѣсами, о древнихъ вѣрованіяхъ, все еще упорно сохраняющихся среди его соотечественниковъ, о мятежахъ, кровопролитіяхъ, диктаторствахъ и всевозможныхъ ужасахъ. Отъ всего этого становилось жутко, но вмѣстѣ съ тѣмъ получалось и впечатлѣніе чего-то такого грандіознаго, героическаго, эпическаго, о чемъ можно прочесть развѣ только въ Иліадѣ Гомера.
Озеро обставлено наскоро сколоченными купальнями, палатками съ продажей фруктовъ и прохладительныхъ напитковъ и пристанями, а берегъ поражалъ отсутствіемъ зелени и вообще чего-либо такого, на чемъ бы могъ съ удовольствіемъ остановиться взоръ.
Воды серебристаго оттѣнка и тяжелы какъ ртуть. Плавать въ нихъ нѣтъ никакой возможности. Мы должны были все время «итти» по нимъ, если можно назвать хожденіемъ то, что вы находитесь въ наклонномъ положеніи, а ноги тянетъ внизъ точно гирями. Наконецъ мы, прекративъ безполезныя усилія привести въ надлежащее движеніе руки и ноги, отдались на произволъ волнъ и неслись по нимъ какъ пробки. Вы можете провести въ этой теплой вязкой влагѣ довольно долгое время, не опасаясь никакихъ дурныхъ послѣдствій, зато при выходѣ изъ нея окажетесь покрытымъ соляною корою. Но не дай Богъ наглотаться этого разсола: отъ этого можно умереть. Я нечаянно хлебнулъ было глотокъ и почувствовалъ себя такъ худо, что едва потомъ отдышался.
Когда мы садились въ свой поѣздъ, подошелъ другой съ противоположной стороны; всѣ его сквозные вагоны были полны молодыхъ дамъ и кавалеровъ, очень модно одѣтыхъ и въ самомъ веселомъ настроеніи. Хохотъ, пѣсни, крики и хлопанье въ ладоши этой жизнерадостной компаніи привели въ страшное смущеніе двухъ мормонокъ, сидѣвшихъ возлѣ насъ. Онѣ покраснѣли, скорбно покачали головами, обмѣниваясь страдальческими взглядами; наконецъ заткнули уши и закрыли глаза. Въ такомъ видѣ онѣ и просидѣли, пока не почувствовали, что нашъ поѣздъ пришелъ въ движеніе. Убѣдившись, что «нечестивые язычники» уже далеко за нами, онѣ сложили руки на груди и, скромно потупивъ взоры, принялись потихоньку перешептываться.
По возвращеніи въ городъ донъ Рамирецъ повелъ меня въ тотъ отель, въ которомъ обыкновенно останавливаются здѣсь туристы. Собственно говоря, онъ сначала приглашалъ меня къ своему брату, у котораго самъ гостилъ, но я отказался, узнавъ, что у того большое семейство.
На другой день кругомъ только и было разговора о томъ, какъ одинъ здѣшній спортсменъ, — конечно, не мормонъ, — нарушившій какое-то полицейское правило, за что и былъ привлеченъ къ отвѣтственности, оказалъ буйное сопротивленіе въ полицейскомъ домѣ, когда его хотѣли вести подъ арестъ и въ дракѣ былъ застрѣленъ шерифомъ. «Язычники», разумѣется, были очень возмущены такой жестокой расправой, но мормоны говорили, что шерифъ правъ, потому что если бы не онъ убилъ буяна, то тотъ убилъ бы его.
Я прошелся еще разъ по улицамъ и отъ души полюбовался на маленькіе, очень простенькіе, но чистенькіе домики мормоновъ, утопавшіе въ зелени, и, какъ я могъ видѣть черезъ открытыя окна, убранные внутри во вкусѣ начала столѣтія: вездѣ солидная и вполнѣ достаточная для комфорта обстановка. Нѣкоторые дома буквально были покрыты ползучими растеніями въ цвѣту. Откуда-то вѣяло свѣжимъ сѣномъ и садовыми цвѣтами.
На возвышенности, господствующей надъ городомъ, разбитъ лагерь мѣстнаго правительственнаго гарнизона, состоящаго изъ кавалеріи и инфантеріи. Какъ извѣстно, «Новый Іерусалимъ», или «Новый Сіонъ», находится въ штатѣ Ута, который мормонамъ не удалось захватить весь въ свое владѣніе, несмотря на всѣ ихъ усилія. Но, тѣмъ не менѣе, «святая» община пока еще здѣсь почти самостоятельна и управляется собственными законами, за выполненіемъ которыхъ строго слѣдятъ стоящіе во главѣ іерархи. Войско здѣсь держится правительствомъ на случай возможныхъ «недоразумѣній» между «язычниками» и «святыми». Мѣстные, плотно сбитые, коренастые, неуклюжіе фермеры, съ пастью акулы, толстыми топорщащимися ушами и острыми глазами, нерѣдко доходятъ до неистовства въ своемъ слѣпомъ фанатизмѣ и дѣлаютъ пребываніе между ними «язычниковъ» очень тяжелымъ. Явныя и тайныя убійства, поджоги и всяческіе происки — вотъ способы борьбы мормоновъ съ «нечестивыми», которые, однако, все-таки селятся здѣсь, привлекаемые жаждою наживы. Впрочемъ, говорятъ, этихъ «святыхъ» скоро такъ сократятъ, что имъ нельзя будетъ и пошевельнутся. Очень можетъ быть, въ концѣ-концовъ они будутъ вынуждены даже покинуть безплодные берега такъ подходящаго къ нимъ по ихъ свойствамъ горькаго и соленаго озера и перенести куда-нибудь подальше въ глушь свой «Новый Сіонъ».
Мормоны тоже издаютъ газету и на ея страницахъ всячески возстанавливаютъ общину противъ правительства Соединенныхъ Штатовъ; то же самое дѣлаютъ и проповѣдники въ скиніи. Я заходилъ въ это мормонское святилище (какъ разъ было воскресенье) и засталъ ее наполненною собраніемъ, которому можно бы посовѣтовать хорошенько вымыться прежде, чѣмъ итти молиться. На возвышеніи стоялъ какой-то человѣкъ и громкимъ голосомъ говорилъ этому неумытому собранію, что оно — избранное Богомъ племя, одно изъ всего Израиля удостоившееся Его благоволенія, что оно неуклонно должно слѣдовать наставленіямъ своихъ духовныхъ руководителей, и что ему предстоитъ великое будущее на землѣ. Должно-быть, слушатели настолько уже привыкли къ такимъ проповѣдямъ, что они не производили никакого впечатлѣнія на нихъ. Тупо уставившись на проповѣдника, эти двуногіе медвѣди оставались совершенно равнодушными.
Вечеромъ я поднялся на возвышенность, гдѣ былъ лагерь, чтобы взглянуть оттуда на «Новый Сіонъ», раскинувшійся между защищающими его отъ вѣтровъ холмами. Эти-то холмы для первыхъ поселенцевъ Сольтъ-Лэка и были непреодолимою преградою для сношеній съ внѣшнимъ міромъ. Разъ кто попадалъ въ этотъ городъ, тотъ долженъ былъ утратить надежду когда-либо вновь увидѣть родныя мѣста и дорогія сердцу лица. Онъ всецѣло попадалъ во власть людей, управлявшихъ общиною «святыхъ» и называвшихъ себя служителями Предвѣчнаго и толкователями Его воли. Нравилось или не нравилось ему въ этомъ деспотическомъ царствѣ въ государствѣ, но возврата на волю для него уже не было.
Мнѣ пора было отправляться въ Чикаго. Когда я заявилъ объ этомъ дону Рамирецу, онъ рекомендовалъ мнѣ въ спутники одного изъ своихъ хорошихъ знакомыхъ, комми-вояжера, состоявшаго на службѣ въ одной нью-йоркской фирмѣ, торговавшей спеціально бисквитами. Это былъ еще молодой человѣкъ, ударившійся въ баптизмъ {Протестантская секта, возникшая въ XVII стол. и признающая крещеніе только взрослыхъ. Особенно распространена въ Америкѣ и Англіи. Перев.} и проповѣдывавшій его между дѣломъ. Онъ хотѣлъ было обратить и меня въ свою новую вѣру, которую находилъ лучшею въ мірѣ, но скоро убѣдился, что его старанія въ этомъ направленіи будутъ безплодны, поэтому заговорилъ о другомъ.
Мы ѣхали по голой и знойной пустынѣ. Солнце раскаляло вагонную крышу надъ нашими головами, а въ окна неслись тучи сѣрой пыли. Мы обливались горячимъ потомъ и едва могли дышать отъ пыли. Съ трудомъ ворочившимся засохшимъ языкомъ молодой человѣкъ сталъ было разсказывать мнѣ всю свою жизнь, описывать прелести Нью-Йорка, затѣмъ вдругъ, забывъ, очевидно, о своей первой неудачѣ или же просто повинуясь той таинственной силѣ, которая понуждаетъ человѣка желать спасенія души своего ближняго, снова принялся убѣждать меня въ преимуществахъ своей вѣры, недавно только имъ самимъ принятой.
— Мнѣ кажется, у васъ нѣтъ никакой религіи, а безъ нея не можетъ существовать ни одинъ человѣкъ. Не сегодня — завтра и васъ должна осѣнить благодать свыше, которая откроетъ вамъ глаза, заставитъ прозрѣть всю грѣховность вашей жизни и пожелать омыть душу въ спасительныхъ, возобновляющихъ и возрождающихъ водахъ второго крещенія. Я увѣренъ, вы тоже обратитесь въ нашу святую вѣру. Иначе и быть не можетъ.
Я только молча пожалъ плечами, не препятствуя ему продолжать проповѣдь. Изъ его дальнѣйшихъ безсвязныхъ рѣчей на эту тему мнѣ постепенно выяснилось, что онъ самъ въ душѣ не вѣритъ тому, что говоритъ его языкъ, но съ отчаяніемъ утопающаго хватается за ту соломинку, которая сулитъ ему вѣчное блаженство и является для него какъ бы мостомъ въ рай. Онъ раньше мучился привитымъ ему модною литературою невѣріемъ, а когда попалъ въ руки баптистамъ, тѣ сумѣли возбудить въ немъ искру вѣры, которая, однако, тлѣла такъ слабо, что ему постоянно нужно было раздувать ее, чтобы она не погасла. И вотъ онъ, убѣждая другихъ, убѣждалъ самъ себя. Мнѣ искренно было жаль его.
Зной все усиливался, но когда поѣздъ, перерѣзавъ безплодную пустыню, понесся по зеленымъ волнующимся равнинамъ Колорадо, насъ вдругъ пронизало ощущеніемъ остраго холода. Выглянувъ изъ окна, я увидѣлъ, что вся мѣстность покрыта толстымъ слоемъ крупнаго града. Около самой линіи валялись двѣ лошади, убитыя этими небесными снарядами. Къ нимъ собиралась группа людей, разводившая руками и кричавшая, что этотъ градъ причинилъ всему округу страшные убытки. Жалѣли не о побитомъ скотѣ (его, какъ потомъ оказалось по газетамъ, очень много погибло въ поляхъ), а скорбѣли лишь о своемъ карманѣ, хотя онъ, какъ говорятъ, у здѣшнихъ поселянъ набитъ довольно туго.
Путь ужасный. Вагонъ такъ и подпрыгиваетъ на плохо укрѣпленныхъ рельсахъ, подъ которыми гнилыя шпалы ходятъ ходуномъ, того и гляди нашъ поѣздъ сойдетъ съ рельсовъ, слетитъ въ пропасть (мы начали взбираться на гору), осядется, при чемъ вагоны полѣзутъ другъ на друга, загорятся, а мы, пассажиры, превратимся въ бифштексы или жареное мясо; или вообще съ нимъ случится одна изъ тѣхъ нерѣдкихъ здѣсь ужасныхъ катастрофъ, причина которыхъ кроется въ американской безпечности. Но, къ моему глубокому удивленію, все обходилось благополучно. Разумѣется, въ этомъ не было заслуги ни строителя пути ни машиниста, управлявшаго паровозомъ, не уступающаго въ «смѣлости» первому. Это была просто счастливая случайность. Да и кому тутъ стараться о подобныхъ заслугахъ, когда здѣсь не принято наказывать даже за массовую бойню на желѣзныхъ дорогахъ, лишь бы она объяснялась какою-нибудь «случайностью»? Впрочемъ, въ странѣ «свободъ» люди вообще не отвѣтственны за жизнь другъ друга.
Наступила ночь. Вагоны были освѣщены тѣми лампами, которыя при ночныхъ катастрофахъ играютъ такую роковую роль. Вдругъ поѣздъ круто останавливается. Оказывается, что пронесшимся наканунѣ ливнемъ совсѣмъ размыло путь и теперь его кое-какъ исправляютъ. Мнѣ стало страшно въ Пульмановскомъ вагонѣ и я пересѣлъ въ обыкновенный, изъ котораго болѣе шансовъ выбраться при катастрофѣ. Мой спутникъ такъ крѣпко спалъ, что я не могъ его добудиться. Я оставилъ его продолжать это пріятное занятіе, рѣшивъ, что въ случаѣ чего, онъ, по крайней мѣрѣ, не замѣтитъ, какъ его временный сонъ превратился въ вѣчный.
На новомъ мѣстѣ мнѣ пришлось быть сосѣдомъ одной несчастной, брошенной мужемъ женщины, поступившей ради куска насущнаго хлѣба въ труппу бродячихъ артистовъ. Вся залитая пивомъ, которымъ всю дорогу усердно угощалась, она горько плакала, жалуясь намъ, сосѣдямъ, что отдала кондуктору за билетъ свои послѣдніе пять долларовъ, и онъ не несетъ ей сдачи. Кондукторъ былъ ирландецъ, поэтому я былъ увѣренъ, что онъ не окажется воромъ, въ чемъ я старался убѣдить и сосѣдку. И дѣйствительно, черезъ нѣкоторое время кондукторъ принесъ ей сдачу, извиняясь, что не могъ сдѣлать этого раньше, такъ какъ не у кого было размѣнять золотую монету.
По самой дикой, живописной и величественной горной мѣстности добрался я до Омаги, въ штатѣ Небраска. На этой промежуточной станціи по пути въ Чикаго останавливаются всѣ туристы. Остановился и я.
Городъ населенъ пестрымъ смѣшеніемъ отбросовъ восточной Европы: поляками, венгерцами, кроатами, мадьярами и пр., но созданъ онъ, очевидно, американцами. Ни одинъ-другой народъ въ мірѣ, мнѣ думается, не рѣшился бы проложить по главнымъ улицамъ двойной рядъ рельсовъ, то и дѣло перекрещивающихся, и гнать по этимъ скрещеніямъ во весь духъ поѣзда. Тутъ по нѣскольку разъ въ день бываютъ катастрофы на разъѣздахъ, но на это никто не обращаетъ вниманія: дѣло обычное, вошедшее, такъ сказать, въ правило. Нельзя же изъ-за такихъ пустяковъ стѣснять свободу дѣйствій строителя и владѣльца этихъ линій, обязавъ его обезопасить движеніе по нимъ принятіемъ извѣстныхъ мѣръ!
Взглядъ мой упалъ на окна магазина, какого я сроду еще не видывалъ. Эти окна были увѣшаны принадлежностями мужского и женскаго туалета, но при ближайшемъ разсмотрѣніи оказалось, что мужскія сорочки состоятъ изъ однихъ пластроновъ съ воротничкомъ и рукавами съ манжетами, а сюртуки — изъ двухъ рукавовъ и переднихъ полъ грубаго чернаго холста. Въ дверяхъ магазина сидѣлъ молодой человѣкъ, углубленный въ чтеніе «Современной жизни». Я сообразилъ, что это гробовая лавка, а молодой человѣкъ — гробовщикъ. Я вступилъ съ нимъ въ бесѣду. Его звали Гриномъ {Гринъ (grin) по-англійски значитъ смѣяться, оскаливъ зубы. Перев.}, именемъ, мало подходящимъ къ его мрачной профессіи, въ которую онъ оказался влюбленнымъ. Когда я разсказалъ ему, что въ Индіи мертвыя тѣла сжигаются, онъ горячо вскричалъ:
— Ахъ, какой ужасъ! Нѣтъ, мы гораздо лучше дѣлаемъ: мы, такъ сказать, консервируемъ своихъ покойниковъ.
И онъ съ увлеченіемъ сталъ показывать мнѣ, какими средствами здѣсь принято оберегать трупы отъ разложенія.
— Мнѣ бы хотѣлось воскреснуть лѣтъ черезъ сто… или, еще лучше, прожить ихъ, чтобы посмотрѣть, какъ прошедшіе черезъ мои руки покойники цѣлехонько лежатъ въ своихъ гробахъ, — говорилъ онъ, подплясывая передо мною на своихъ тонкихъ мускулистыхъ ногахъ. — Положимъ, я и такъ убѣжденъ, что ни одинъ изъ нихъ не потеряетъ своего вида… Вотъ посмотрите, какъ я ихъ одѣваю. Это своего рода искусство, и другому не скоро придетъ въ голову.
Онъ показалъ мнѣ одинъ изъ покойницкихъ костюмовъ, и я увидѣлъ, что это не что иное, какъ скрѣпленные на живую нитку лоскутки, тутъ же у меня въ рукахъ и разсыпавшіеся. Всего непріятнѣе мнѣ показалось то, что эти призрачные наряды были разсчитаны для прикрытія лишь верхнихъ, видныхъ и въ гробу частей человѣческаго тѣла.
— Вы видите, мои гробовыя крышки снабжены стекломъ въ головахъ, черезъ которое покойникъ виденъ лишь до пояса, такъ что остальныя части его тѣла могутъ быть прикрыты только вотъ этимъ…
И онъ развернулъ ужасное черное полотнище, и оно однимъ концомъ задѣло меня по плечу. Я въ невольномъ страхѣ отступилъ, что заставило гробовщика разсмѣяться.
— А это вотъ для старушекъ, — продолжалъ онъ, показывая передъ наряднаго фіолетоваго полушелковаго платья съ высокимъ воротникомъ и пышною на видъ, но въ самомъ дѣлѣ «дутою» отдѣлкою. — Для молоденькихъ дамъ и дѣвицъ у насъ имѣются очень изящные свѣтлые наряды и даже украшенія, въ родѣ, напримѣръ, поддѣльныхъ жемчужныхъ ожерелій. Подъ голову мы кладемъ красивыя подушки и убираемъ ихъ живыми или поддѣльными цвѣтами. И лежать себѣ наши умершія красавицы, словно картинки — любо смотрѣть! Чисто восковыя куколки!
Можно ли представить себѣ нѣчто болѣе ужасное, какъ продолженіе лжи и въ гробу? Всю свою жизнь человѣкъ провелъ въ томъ, что обманывалъ себя, обманывая другихъ, а когда умретъ, его вымоютъ (чего раньше съ нимъ, можетъ-быть, и не случалось), причешутъ по послѣдней модѣ, начисто выбреютъ, прикроютъ сверху декоративнымъ нарядомъ и положатъ въ нарядный гробъ со стекломъ въ изголовьѣ, устроивъ ему, такимъ образомъ, парадную, но «дутую» выставку. Въ такомъ видѣ онъ и уходитъ въ сырую землю!
Я старался доказать мистеру Грину всю кощунственность его лживыхъ декорацій, но онъ не въ состояніи былъ меня понять и думалъ, что я шучу. На что, по его мнѣнію, покойнику настоящая одежда на все тѣло, когда совершенно достаточно того, чтобы онъ выглядѣлъ такимъ наряднымъ сверху? Къ чему совершенно непроизводительныя затраты на то, что должно быть спрятано въ землѣ?
Нестерпимо пошлыя разсужденія этого упрямца, основанныя на самыхъ грубыхъ меркантильныхъ инстинктахъ, до такой степени меня возмутили, что мнѣ сразу опротивѣлъ его родной городъ и я, не заходя даже въ ресторанъ позавтракать, хотя былъ очень голоденъ, съ первымъ же отходившимъ поѣздомъ отправился дальше. Я предполагалъ было пробыть въ Омагѣ дня два-три, чтобы приглядѣться къ жизни этого городка, но гробовщикъ съ его веселой фамиліей совсѣмъ отбилъ у меня охоту къ этому.
V.
Чикаго.
править
Наконецъ-то мнѣ пришлось побывать въ «настоящемъ» городѣ, и этотъ городъ называется Чикаго. Всѣ остальные видѣнные мною американскіе города — ничто по сравненію съ Чикаго. Въ немъ болѣе милліона населенія, чѣмъ онъ очень гордится. И вотъ я увидѣлъ этотъ «великій» городъ и могу пожелать только одного: никогда больше не видѣть его! Это городъ дикарей. Его вода — грязь, его воздухъ — смрадъ. А американцы величаютъ эту клоаку «главнымъ украшеніемъ страны»!
Меня убѣдили остановиться въ «Пальмеръ-Хаусѣ», представляющемъ собою украшенный громадными зеркалами и позолотою кроличій садокъ, въ которомъ есть большой залъ, весь выложенный мраморомъ, гдѣ была собрана толпа модно одѣтыхъ людей, толковавшихъ о деньгахъ и безпрестанно плевавшихъ во всѣ стороны. Посреди этихъ «облизанныхъ культурою» дикарей шныряли разсыльные съ письмами и телеграммами въ рукахъ, разыскивая адресатовъ. То и дѣло прибывали новые посѣтители того же сорта и галдѣли какъ полоумные. Одинъ изъ нихъ, уже изрядно хватившій виски, присталъ ко мнѣ съ увѣреніями, что эта гостиница «самая прекрасная въ самомъ прекрасномъ изъ городовъ».
Я прошелся по безконечнымъ улицамъ и не замѣтилъ ничего, что, по моему мнѣнію, могло бы оправдывать восхищеніе янки этимъ городомъ. Вѣроятно, въ этомъ виною мое происхожденіе изъ восточной страны: мы тамъ родимся и растемъ въ такой атмосферѣ, которая не позволяетъ намъ смотрѣть тѣми глазами, какими смотрятъ люди Запада.
Стоя на одной изъ площадей, я глядѣлъ вдоль прямыхъ какъ линейки «авеню», окаймленныхъ девяти-десяти-пятнадцатиэтажными зданіями и кишмя кишащими людьми. Это зрѣлище положительно устрашало меня. За исключеніемъ Лондона, который я уже забылъ въ подробностяхъ, мнѣ нигдѣ еще не приходилось видѣть такое громадное скопище людей и такое сборище ничтожествъ. На улицахъ нѣтъ ничего ни красочнаго ни красиваго въ художественно строительномъ смыслѣ. Ничего, кромѣ широкой сѣти всевозможныхъ проволокъ надъ головою да грязной мостовой подъ ногами. Меня увѣрили, что въ другихъ частяхъ этого огромнаго города есть на что посмотрѣть. Я повѣрилъ, нанялъ кэбъ и велѣлъ везти себя туда, гдѣ «покрасивѣе». Мой кэбменъ (возница) находилъ, что весь городъ хорошъ какъ картина, что нигдѣ нельзя жить такъ весело, какъ въ этой страшной для меня сутолокѣ, что нѣтъ лучше, какъ складывать людей пятнадцатью слоями другъ надъ другомъ, подобно сельдямъ въ бочкѣ, устраивать конторы въ подвалахъ и т. д. Онъ говорилъ, что Чикаго самый оживленный городъ въ мірѣ, и все его населеніе такъ суетится съ утра до ночи потому, что оно погружено въ «дѣла», т.-е. старается изо всѣхъ силъ набивать карманы и желудки.
Изливаясь въ восторженныхъ похвалахъ родному городу, кэбменъ возилъ меня къ каналамъ, въ которыхъ текло что-то похожее на зловонныя чернила, и предлагалъ мнѣ обратить вниманіе на безконечные людскіе потоки, переливавшіеся по мостамъ. Потомъ доставилъ меня въ ресторанъ, и пока я пилъ тамъ лимонадъ, онъ хвастливо указывалъ мнѣ на полъ, залитый цементомъ и выложенный по этому цементу мелкою монетою. До такого варварства не додумался бы и готтентотъ. Положимъ, эта монетная мозаика была довольно красива, но тотъ, кто ее сдѣлалъ, думалъ не о красотѣ, а лишь объ удовлетвореніи своего кичливаго чванства.
Послѣ этого мой возница показывалъ мнѣ улицы, въ которыхъ сосредоточены главныя торговли, конторы всевозможныхъ обществъ, агентствъ и т. п. Глядя на это множество вывѣсокъ и чудовищно-крикливыхъ объявленій всякаго рода, я своимъ внутреннимъ окомъ видѣлъ, какъ изъ-за нихъ смотрятъ озабоченныя блѣдныя лица и внутреннимъ слухомъ слышалъ отчаянный вопль тысячи голосовъ: «Денегъ, ради Бога, денегъ! Покупайте только у меня!» Мнѣ приходилось наблюдать въ Индіи раздачу хлѣба голодающимъ, и я видѣлъ, какъ живые скелеты подпрыгивали кверху, простирая руки надъ головами толпы, чтобы быть замѣченными раздатчиками, а женщины безпомощно ныли, хлопая своихъ ребятишекъ по ввалившимся животамъ. Здѣсь же я вижу еще болѣе отчаянное требованіе того же хлѣба въ той ужасной борьбѣ за существованіе, которую тутъ называютъ «законной конкуренціей». Это зрѣлище производило на меня болѣе устрашающее впечатлѣніе, чѣмъ зрѣлище голодныхъ на моей родинѣ. А мой кэбменъ между тѣмъ доказывалъ мнѣ, что этотъ хаосъ зазывательныхъ рекламъ свидѣтельствуетъ объ усиленномъ ростѣ прогресса. Вообще по всему было видно, что онъ, какъ каждый американецъ, вполнѣ вѣритъ газетамъ. Печать этой «свободнѣйшей» изъ странъ ежедневно съ неослабѣвающимъ усердіемъ внушаетъ своимъ читателямъ, что эта путаница гудящихъ проводовъ, этотъ ростъ домовъ все въ большую и большую высь, эта бѣшеная погоня за наживой, это безпрерывное лихорадочное шнырянье изъ конца въ конецъ города, — послѣднее слово «истиннаго» прогресса. И американцы вѣрятъ своей «великой культурности» и умиляются ею.
Я провелъ десять часовъ въ этой головокружительной бѣшеной сутолокѣ, объѣхалъ десятки миль по этимъ ужаснымъ улицамъ и видѣлъ, по крайней мѣрѣ, полмилліона этихъ «дѣльцовъ», говорящихъ сквозь носъ только объ одной наживѣ. Мой возница бросилъ меня посреди улицы, не желая болѣе возить человѣка, который такъ равнодушно относится къ чудесамъ его кумира-города. Разсчитавшись съ нимъ, я нанялъ другого, который оказался весь составленнымъ изъ цифръ. Указывая на различные дома, торговли, конторы, факторіи и т. п., онъ такъ и сыпалъ милліонами, которые «зарабатывались» тѣмъ или другимъ предпріятіемъ. Я слушалъ его, какъ слушаютъ ребенка, хвастающагося своими игрушками. Но и онъ требовалъ, чтобы я не только слушалъ его и глядѣлъ на то, что онъ мнѣ показывалъ, а приходилъ бы отъ всего въ телячій восторгъ. Когда же я спросилъ: «И больше вамъ нечего мнѣ показывать и не о чемъ говорить?» — онъ страшно обидѣлся и крикнулъ мнѣ, что я, должно-быть, невмѣняемъ отъ зависти. Разстался раньше времени и съ этимъ возницей.
Слѣдующимъ днемъ было воскресенье. Въ этотъ день я получилъ еще одно интересное понятіе объ американской религіозности. Я отыскалъ учрежденіе, которое офиціально носило названіе «церкви». Въ сущности же это было общественное собраніе, театръ, или что хотите въ этомъ родѣ, только не церковь. Но въ угоду американцамъ я, пожалуй, буду называть это церковью и даже безъ ковычекъ. Церковь была украшена цвѣтами, скамьи съ обитыми плюшемъ сидѣньями были изъ моренаго дуба, въ алтарѣ стояли бронзовые подсвѣчники строгаго готическаго стиля. Среди этой пышной обстановки сидѣло собраніе американскихъ «христіанъ», которымъ проповѣдникъ, очевидно пользовавшійся въ ихъ глазахъ полнымъ довѣріемъ Господа Бога, говорилъ о Немъ, какъ о близкомъ пріятелѣ, и притомъ слогомъ фельетониста, или, еще лучше, интервьюера, разсказывающаго о своей бесѣдѣ съ однимъ изъ иноземныхъ высокопоставленныхъ лицъ. Во время разсказа проповѣдникъ не забывалъ, однако, внушать своимъ слушателямъ, что дѣло не столько въ Самомъ Богѣ, сколько въ немъ, проповѣдникѣ, Его ближайшемъ повѣренномъ въ дѣлахъ управленія духовною паствою. Звонкимъ голосомъ и сопровождая свои слова жестами плохого актера, онъ расписывалъ райскія жилища, въ родѣ, напримѣръ, «Пальмеръ-Хауса» (гдѣ я остановился), съ тою лишь разницей, что въ этихъ жилищахъ вмѣсто позолоты настоящее золото, а вмѣсто зеркальныхъ стеколъ — алмазныя. Въ центрѣ этого небеснаго отеля онъ помѣстилъ громогласное, очень привередливое и плохо разсуждающее существо, которое называлъ Богомъ. Мнѣ особенно понравились въ его рѣчи слѣдующія слова: «Увѣряю васъ, что Богъ прежде всего любитъ тружениковъ наживы».
Вообще этотъ проповѣдникъ рисовалъ своей паствѣ такого Бога, который ей вполнѣ понятенъ, и обѣщалъ ей такой рай, какой долженъ быть какъ разъ по вкусу этимъ поклонникамъ Золотого Тельца. И за все это онъ пользовался большою популярностью среди нихъ.
Я поспѣшилъ оставить церковь, чтобы избѣжать благословенія этого духовнаго торгаша. Въ тотъ же день я сподобился слышать другого проповѣдника, знаменитаго Тальмэджа, въ одномъ изъ публичныхъ залъ. Стоя на трибунѣ съ сигарой въ зубахъ, въ надвинутой на затылокъ шляпѣ, съ засунутыми въ карманы руками, онъ цѣлый часъ несъ такую ахинею, въ сравненіи съ которою рѣчь перваго проповѣдника могла считаться образцомъ скромности и разсудительности. Считая Бога еще болѣе близкимъ своимъ пріятелемъ, чѣмъ первый проповѣдникъ, этотъ ораторъ, между прочимъ, хвастался, что, благодаря осѣняющей его «высшей благодати», ему ничего не стоить обратить весь міръ въ свою вѣру.
Вторую половину дня я провелъ въ слушаніи остроумныхъ бесѣдъ на тему о томъ, что прогрессъ выражается въ умѣньѣ кое-какъ раскладывать по землѣ куски дерева, укладывать на нихъ желѣзныя полосы и пускать по этимъ полосамъ паровую машину, которая мчалась бы сломя голову; а также въ безконечномъ множествѣ телеграфныхъ и телефонныхъ проводовъ, отъ которыхъ не видно неба. Одинъ изъ моихъ новыхъ американскихъ знакомыхъ водилъ меня показывать «Торговую Палату», безобразнѣйшее, неуклюжее, оіромпое зданіе, на узкой и грязной улицѣ. Когда я увидѣлъ людей, которые тамъ «работали», то невольно подумалъ, что этимъ несчастнымъ скорѣе слѣдовало бы находиться въ домѣ умалишенныхъ, нежели въ дѣловомъ учрежденіи, — до такой степени было дико выраженіе ихъ лицъ.
Радуюсь, что пишу не для американской публики, иначе мнѣ пришлось бы изливаться въ притворныхъ и безсовѣстно лживыхъ восхваленіяхъ того, какъ далеко шагнулъ по пути «истинной» цивилизаціи Чикаго и пѣть хвалебные гимны единственному его божеству — Золотому Тельцу, а для тѣхъ, которые меня поймутъ и которымъ я могу высказать все, что у меня на душѣ. Я не знаю, что изъ двухъ пошлѣе, невѣжественнѣе, лживѣе, хвастливѣе, возмутительнѣе: изустныя рѣчи янки или письменныя. Очевидно, между тѣми и другими существуетъ тѣсная связь, но кто кого вдохновляетъ — печать публику или наоборотъ? Должно-быть, тонъ задается печатью, и страшно видѣть, что ея руководители ничѣмъ не выше руководимыхъ. Всѣ газетныя статьи написаны самымъ вульгарнымъ, безграмотнымъ языкомъ съ постояннымъ восхваленіемъ всего своего, мѣстнаго, и оплевываніемъ всего чужого. Дѣйствительно, американскою печатью раздувается вражда не только ко всѣмъ иноземнымъ народамъ, но даже и между собственными городами. Такъ, напримѣръ, во время моего пребыванія въ Чикаго мѣстныя газеты вели ядовитѣйшую полемику съ нью-йоркскими по поводу того, которому изъ этихъ двухъ городовъ болѣе приличествуетъ устроить выставку своихъ произведеній. Писаки города Чикаго обливали ушатами помоевъ писакъ города Нью-Йорка, очевидно отвѣчавшихъ тѣмъ же, и это у нихъ называется «состязаніемъ въ превосходствѣ»! Это еще куда бы ни шло, если бы въ дѣйствительности Чикаго имѣлъ какое-нибудь преимущество передъ Нью-Йоркомъ, или послѣдній передъ первымъ. Но этого нѣтъ: они совершенно равны между собою во всемъ отрицательномъ, положительныхъ же сторонъ нѣтъ ни у того ни у другого. Изъ всего этого получается то, что два города одного и того же государства относятся другъ къ другу съ величайшимъ презрѣніемъ, вмѣсто того, чтобы каждому изъ нихъ сначала разобрать свои собственные недостатки и стараться по возможности ихъ исправить и этимъ подать другому дѣйствительно достойный подражанія примѣръ.
Вотъ иллюстрація американской торговли. Въ Чикаго я пріобрѣлъ себѣ новую дорожную шапку и заплатилъ за нее шесть шиллинговъ (около 3 р.). По выходѣ изъ магазина я встрѣтился съ однимъ изъ репортеровъ главной мѣстной газеты, съ которымъ познакомился у Пальмера. Увидѣвъ мою покупку, онъ объявилъ мнѣ, что она стоитъ не болѣе восемнадцати пенсовъ (около 75 к.). Придравшись къ случаю, онъ прочелъ мнѣ цѣлую лекцію на національно-политико-экономическую тему. Онъ началъ съ того, что американскій народъ — самый богатый въ мірѣ, поэтому любитъ платить триста за сто настоящей цѣны, т.-е. если вещь стоитъ, положимъ, сто долларовъ, онъ платитъ за нее триста, и не только при этомъ не морщится, а напротивъ, дѣлаетъ это съ особеннымъ удовольствіемъ. Правительство Соединенныхъ Штатовъ накладываетъ на иностранныя произведенія огромные проценты, и этимъ способствуетъ собственнымъ торговцамъ поднимать насколько угодно цѣны какъ на мѣстный товаръ, такъ и на привозный. Такимъ образомъ за привозную шляпу приходится платить двѣ гинеи (около 20 р.), между тѣмъ какъ мѣстный шляпочникъ сдѣлаетъ шляпу, которая обойдется ему самому семнадцать-восемнадцать шиллинговъ (8 р. 50 к. — 9 р.), а продастъ онъ ее за фунтъ пятнадцать (17 р.). Въ этомъ, по словамъ моего лектора, и заключается величіе Америки и несостоятельность Англіи. И это при огромной конкуренціи, а не будь ея, цѣны были бы раздуты до чудовищныхъ размѣровъ.
Какъ ни убѣждалъ меня мой собесѣдникъ въ «мудрости» этой политико-экономической системы, мой бѣдный умъ никакъ не могъ проникнуться его доводами, и я въ этой системѣ не видѣлъ ничего, кромѣ фокусничанья деньгами. Все, что я ни покупалъ, было втрое дороже, чѣмъ въ Англіи, и во столько же разъ уступало въ достоинствѣ англійскому. Мало того, — въ тотъ же день я столкнулся съ человѣкомъ, который обладалъ фабрикою, стоявшею безъ работы, тѣмъ не менѣе, онъ получалъ прекрасный доходъ отъ синдиката конкурировавшихъ съ нимъ фирмъ, который платилъ ему за то, чтобы онъ пересталъ выпускать свои издѣлія. Этотъ человѣкъ сказалъ мнѣ, что если бы правительство вздумало оставить протекціонную систему, въ странѣ наступитъ рабочій голодъ. Я содрогнулся передъ такою ужасною перспективою и удивлялся слѣпотѣ янки, находившихъ свое счастье въ томъ, чтобы платить за все втридорога.
Побывалъ и на здѣшнихъ знаменитыхъ бойняхъ и видѣлъ, что тамъ дѣлается. Это такое страшное зрѣлище, что я не рѣшаюсь даже описывать его. Но всего ужаснѣе было то, что я засталъ тамъ, въ качествѣ зрительницъ, множество красивыхъ и нарядныхъ женщинъ. Представительницы прекраснаго пола смотрѣли на эту безпощадную рѣзню, какъ смотрятъ какую-нибудь сенсаціонную драму въ театрѣ, слушали эти раздирающіе душу крики, вопли несчастныхъ животныхъ, какъ слушаютъ пѣніе оперныхъ пѣвцовъ, и ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на красивыхъ лицахъ зрительницъ. Особенно выдѣлялась одна высокая, статная, дышавшая здоровьемъ, молодая красавица. Одѣтая въ огненно-красное платье, отдѣланное черными кружевами, обутая въ темно-красные лайковые полусапожки, она стояла, вся озаренная солнцемъ, точно пылающій исполинскій цвѣтокъ, среди моря крови, среди заживо обдираемыхъ, судорожно корчившихся въ предсмертныхъ мукахъ, полуживыхъ существъ, среди всего этого ужаса насильственно прекращаемой жизни, и смотрѣла на все это жесткими, спокойными, сверкавшими сухимъ блескомъ, красивыми глазами…
Глядя на эту безсердечную женщину, — дочь, сестру, а быть-можетъ, уже и мать чистокровныхъ янки, — я воскликнулъ про себя: «Довольно! Я видѣлъ Чикаго, видѣлъ „гуманную“ и „свободную“ Америку!» и въ тотъ же день покинулъ «великій» городъ, чтобы прямо, нигдѣ не останавливаясь, направиться на свою отсталую и угнетенную, но милую для меня родину.
VI.
На обратномъ пути.
править
Сидя въ вагонѣ поѣзда, несшаго меня къ берегамъ Атлантическаго океана, гдѣ я разсчитывалъ сѣсть на первый попавшійся пароходъ, совершавшій рейсы между Америкой и Индіей, я предавался размышленіямъ о будущей судьбѣ «страны свободы» и пришелъ къ слѣдующимъ выводамъ.
Лѣтъ черезъ 50—60 Сѣверная Америка будетъ переполнена быстро возрастающимъ населеніемъ, и тогда въ ней начнутся «внутреннія осложненія». Народъ, наконецъ, потребуетъ, чтобы цѣнность всѣхъ продуктовъ и товаровъ соотвѣтствовала ихъ дѣйствительной стоимости, и чтобы все необходимое для устройства мелкаго хозяйства и мелкой промышленности было доступно каждому. Вотъ тогда-то крики о томъ, что страна достаточно богата, чтобы позволить себѣ роскошь протекціонизма, вдругъ оборвутся страшнымъ диссонансомъ.
Въ настоящее время всего дороже приходится отдуваться за эту роскошь земледѣльцу. Въ прежнее время, когда свободной земли было еще много и она была свѣжа, какъ въ «первые дни творенія», земледѣлецъ не стѣснялся платежами. Теперь же незанятой земли стало гораздо меньше, обрабатываемая же до такой степени ужъ истощена, что постоянно требуетъ, такъ сказать, подкрѣпляющихъ средствъ, а эти средства стоять денегъ, и земледѣльцу, кошелекъ котораго тоже истощенъ, приходится серьезно задумываться надъ вопросомъ, откуда и какими путями добывать все больше и больше денегъ.
Американецъ, твердо вѣря въ своего генія, который всегда обязанъ приходить къ нему на помощь въ трудную минуту, очень рѣдко откладываетъ про запасъ изъ того, что даетъ ему щедрая природа. Онъ только все захватываетъ и тотчасъ же пускаетъ въ оборотъ, не справляясь о томъ, надолго ли ему хватитъ этихъ щедротъ природы. Но, какъ видится, оборотный кругъ уже начинаетъ подходить къ концу и безудержная эксплуатація естественныхъ богатствъ страны должна скоро прекратиться. Не пройдетъ и нѣсколькихъ лѣтъ, какъ правительство Соединенныхъ Штатовъ будетъ вынуждено провести строгій законъ о сохраненіи хотя бы тѣхъ же лѣсовъ, которые еще уцѣлѣютъ отъ хищническаго истребленія. И вся та неисчислимая масса промышленниковъ и рабочихъ, которая жила и живетъ эксплуатаціей этихъ лѣсовъ, не встрѣчая до сихъ поръ ни малѣйшаго препятствія своему безцеремонному хозяйничанью государственнымъ достояніемъ, встанетъ на дыбы и завопитъ о «нарушеніи правъ свободнаго труда». Фабриканты, обиженные уменьшеніемъ своихъ громадныхъ барышей, также поднимутъ голосъ и выступятъ въ защиту своихъ «попранныхъ правъ». Желѣзныя дороги будутъ лишены возможности управлять тѣми мѣстностями, черезъ которыя онѣ проходятъ, и, въ свою очередь, запротестуютъ. Кромѣ того, негры, лишенные до сихъ поръ въ «свободной» Америкѣ почти всякихъ правъ, къ тому времени такъ размножатся, что съ ними придется серьезно считаться. Вообще произойдетъ такой кавардакъ, который перевернетъ все вверхъ дномъ.
Да, интересное будетъ зрѣлище, когда этотъ дикій звѣрь, который называется «свободной» Америкой, такъ самоувѣренно начавшій свою головокружительную скачку по міровой аренѣ въ гордой самоувѣренности оставить всѣхъ позади себя, вдругъ на всемъ скаку будетъ остановленъ и попяченъ назадъ желѣзною рукою необходимости. Какое горькое разочарованіе постигнетъ самолюбивыхъ янки, изъ которыхъ каждый мнитъ себя неограниченнымъ властителемъ всего, благодаря неограниченной свободѣ дѣйствій, когда они, наконецъ, убѣдятся, что все, считавшееся ими за результаты ихъ необыкновенныхъ дарованій, было лишь безразсуднымъ захватомъ и разбрасываніемъ даровъ природы, которая и мститъ имъ теперь за это. Тогда придется имъ убѣдиться, что если они хотятъ уцѣлѣть въ надвинувшемся на нихъ экономическомъ кризисѣ, то должны приняться за азбуку дѣйствительнаго закономѣрнаго труда и правильнаго пользованія тѣмъ, что у нихъ еще осталось отъ неумѣлаго хозяйничанья. Только тогда они поймутъ, что нужно поменьше шумѣть и побольше изучать непреложные законы жизни и основы настоящаго, а не дутаго экономическаго благосостоянія.
Но пока, ослѣпленные ложнымъ міровоззрѣніемъ и чудовищною гордыней, а также полнѣйшимъ незнаніемъ границъ возможнаго, янки еще не сознаютъ грядущей опасности и воображаютъ, что какъ было до сихъ поръ, такъ будетъ и всегда, что ихъ исполинскій, переливающійся всѣми цвѣтами радуги, мыльный пузырь никогда не лопнетъ и не обрызгаетъ ихъ своею ѣдкою пѣною. Когда находится смѣльчакъ и указываетъ имъ на грядущую экономическую катастрофу, они окидываютъ его негодующе-презрительнымъ взглядомъ и съ гордостью говорятъ, что это можетъ случиться со всѣми другими народами, но никакъ не съ ними, потому что у нихъ демократическая республика.
Я долго ломалъ себѣ голову, стараясь понять, гдѣ или въ комъ собственно сосредоточена главная власть въ странѣ. Власть эта не въ Вашингтонѣ, потому что правительство только имѣетъ право собирать кое-какіе налоги, и не въ самыхъ штатахъ, такъ какъ городскія общины нисколько не зависятъ отъ нихъ, и не въ самыхъ общинахъ, которыя находятся подъ давленіемъ крикуновъ, даже и не въ самихъ «свободныхъ» гражданахъ, впряженныхъ въ незамѣтное имъ, но направляющее всѣ ихъ дѣйствія ярмо «общественнаго» мнѣнія, фабрикуемаго газетами и проповѣдниками.
Мнѣ припомнилось, какъ еще давно одинъ старый американецъ, происходившій отъ благороднаго европейскаго эмигранта и не утратившій здраваго смысла, съ горечью говорилъ мнѣ:
— Вся наша пресловутая государственная система сверху донизу никуда не годится. Представьте себѣ, что даже самое названіе нашего строя невѣрно: вѣдь слово республика въ сущности, означаетъ такое управленіе, которое всецѣло направлено къ плано- и закономѣрному благоустройству гражданъ. А въ чемъ это видно у насъ? Если я есть гдѣ дѣйствительная республика въ настоящемъ значеніи этого слова, то это скорѣе у васъ, англичанъ. Вы украсили свой государственный корабль раззолочанною фигурою, которая придаетъ ему особенный авторитетъ и величіе и, вдобавокъ, стоить вамъ вдвое дешевле, нежели намъ наше «демократическое» представительство. Въ чемъ состоитъ нашъ пресловутый «прогрессъ», о которомъ такъ кричатъ на весь міръ наши газеты? Да лишь въ томъ, что мы самымъ безумныхъ образомъ расхищаетъ естественныя богатства нашей страны и учреждаемъ всевозможныя акціонерныя общества съ дутыми паями въ бѣшеной погонѣ за долларомъ, какимъ бы безчестнымъ способомъ онъ ни былъ добытъ. Въ нашемъ конгрессѣ участвуютъ совершенно обездоленные люди, а нашъ сенатъ — закованный въ кандалы рабъ той или иной монополіи. Повѣрьте, если бы я имѣлъ достаточное количиство долларовъ, то сегодня же могъ бы купить все наше "правительство* и заставить его дѣйствовать по моему желанію. Вообще на землѣ пока нѣтъ ни одного народа, который былъ бы способенъ къ самоуправленію; болѣе умные и сильные люди всегда будутъ водить толпу на помочахъ и играть ею, какъ пѣшками.
Далѣе онъ поразсказалъ мнѣ разныхъ ужасовъ о послѣдствіяхъ предоставленія равноправія съ кореннымъ веселеніемъ страны всѣмъ иноземнымъ отбросамъ, цѣлымъ потокомъ постоянно вливающимся въ страну.
— Это одна изъ самыхъ непростительныхъ огромныхъ ошибокъ съ нашей стороны, — говорилъ этотъ умный и честный американецъ. — Проведя несчастный законъ о равноправіи, мы совершенно забыли, великій принципъ Монроэ {5-й президентъ Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ. Род. въ 1759 г. и умеръ въ 1831. Перев.}: «Америка для американцевъ» и напустили къ себѣ всякаго сброда, который отплачиваетъ намъ за наше гостепріимство самой черной неблагодарностью. Такъ какъ у насъ не существуетъ точнаго и опредѣленнаго закона объ обузданіи своеволія разныхъ негодяевъ, то мы обуздываемъ ихъ по закону Линча, т.-е. самосудомъ. А развѣ это допустимо въ дѣйствительно культурныхъ странахъ? Что же касается толпы, то она всегда останется толпою, т.-е. стадомъ, послушно слѣдующимъ за своимъ вожакомъ. А такъ какъ этими вожаками по большей части являются люди нечестные, но знающіе, какъ и чѣмъ дѣйствовать на толпу, ради, конечно, собственныхъ выгодъ, то отсюда и происходятъ тѣ «осложненія», которыя обыкновенно завершаются цѣлыми потоками крови… Честные люди это понимаютъ и глубоко скорбятъ объ этомъ, но такихъ людей — увы! — очень немного, а для безчестныхъ, которыхъ громадное большинство, это на руку…
Много мнѣ припомнилось изъ того, что говорилъ въ такомъ духѣ американецъ. Сопоставляя въ своемъ умѣ все слышанное отъ него съ тѣмъ, что мнѣ пришлось наблюдать въ Америкѣ самому, я пришелъ къ окончательному выводу, что этой «свободной» и «полноправной» странѣ дѣйствительно необходима хорошая встряска, чтобы заставить ее, наконецъ, опомниться и зажить по-человѣчески,
Закончу эти невеселыя мысли болѣе веселою картиною, вдругъ представившеюся моимъ взорамъ, когда я нечаянно выглянулъ въ окно вагона. Представьте себѣ подъ бирюзовымъ небомъ волнистую, покрытую мѣстами густымъ лѣсомъ, равнину, усѣянную вокругъ небольшими городами и селеніями, утопавшими въ зелени. Почти у самой линіи желѣзной дороги сочная трава усыпана всевозможными цвѣтами, а немного далѣе стадо красивыхъ, хорошо откормленныхъ коровъ съ трудомъ прокладываетъ себѣ путь сквозь густую заросль ежевики. Взглянувъ въ другое, противоположное, окно и увидѣлъ необозримые фруктовые сады, гдѣ въ густой листвѣ наливаются такія чудныя яблоки, груши и сливы, о какихъ можно мечтать только у насъ въ Индіи, въ долинахъ Кашмира.
Сразу видно, что въ этомъ тихомъ и привѣтливомъ уголкѣ каждый имѣетъ все, что необходимо для мирнаго, пріятнаго и здороваго существованія. Поѣздъ здѣсь останавливается всего на нѣсколько минутъ, но мнѣ захотѣлось пробыть въ этомъ привѣтливомъ мѣстечкѣ подольше. Узнавъ, что слѣдующій поѣздъ будетъ въ этотъ же день, часовъ черезъ семь-восемь, я рѣшилъ дождаться его и вышелъ изъ вагона, а въ промежутокъ побродить по находившемуся около самой станціи городку, прельстившему меня своимъ привѣтливымъ видомъ.
Городокъ этотъ называется Мюскашъ по имени области, въ которой онъ находится. Небольшіе, привѣтливые домики его обитателей убраны просто, но съ достаточнымъ комфортомъ. На чистенькихъ окнахъ всюду занавѣски и цвѣты. Тѣнистая сторона каждаго домика имѣетъ террасу, на которой пріятно посидѣть. Вездѣ заботливо содержимые сады, огороды, плодовники и цвѣтники. Все въ полномъ порядкѣ. Городокъ какъ я узналъ по разспросамъ, имѣетъ 12.000 жителей, занимающихся, главнымъ образомъ, плодоводствомъ, нѣсколько десятковъ улицъ, хорошо вымощенныхъ и очень чистыхъ, тысячи полторы жилищъ, раздѣленныхъ садами, и нѣсколько красивыхъ церквей готическаго стиля.
Судопроизводство въ немъ образцовое, но дѣлъ въ судѣ очень мало, потому что преступленій почти не бываетъ; пьянства также нѣтъ, такъ какъ продажа спиртныхъ напитковъ воспрещена. Эти напитки можно достать только въ аптекѣ, и то въ небольшой дозѣ и по рецепту врача, какъ лѣкарство. И все въ такомъ духѣ.
Какая неизмѣримая разница между этимъ мирнымъ маленькимъ городкомъ и шумными огромными городами въ родѣ Чикаго! Здѣсь жизнь идетъ именно такъ, какъ ей слѣдуетъ итти, и люди тутъ счастливы, а тамъ она искажена и искалѣчена до такой степени, что человѣкъ, этотъ «вѣнецъ творенія», превратился въ какое-то дикое хищное животное, несмотря на свою «цивилизованность». Могли же люди такъ хорошо устроиться здѣсь, отчего бы имъ не устроиться такъ же и вездѣ? Вѣдь тогда окончились бы всѣ ихъ добровольныя и вынужденныя мученія, и люди зажили бы вполнѣ естественной и дѣйствительно свободной жизнью.
Эти мысли мелькнули у меня въ головѣ въ то время, когда я уже снова сидѣлъ въ вагонѣ и бросалъ въ окно прощальные взоры на благословенный уголокъ, гдѣ съ такимъ наслажденіемъ провелъ нѣсколько часовъ и гдѣ желалъ бы остаться навсегда, если бы меня не тянула назадъ моя родина, когда-то славная и могучая, а нынѣ угнетенная и забитая Индія…