Поздравляю тебя съ новымъ званіемъ! Прежде ты былъ критикомъ въ смыслѣ Михаелиса, Ернестія и имъ подобныхъ, то есть отгадчикомъ словъ и возстановителемъ испорченнаго текста; нынѣ хочешь явиться критикомъ, похожимъ на Лагарпа, или Сизмондія, то есть дѣятелемъ произведеній словесности. На долго ли? Мнѣ право и на мысль не приходило, чтобъ ты вдругъ блеснулъ такимъ непостоянствомъ. Зная склонность твою къ неблагодарной работѣ какого нибудь Шлецера, или Лерберга, къ работѣ, о которой вовсе неговорятъ въ модныхъ обществахъ людей со вкусомъ, я готовъ бы удариться объ закладъ, что ты никогда не выступишь на шумную сцену той критики, которая приводитъ въ движеніе множество головъ, и дѣлаетъ чудеса: заставляетъ писать о книгѣ, не читавши книги; наполняетъ ложнымъ вдохновеніемъ жалкую неопытность; окрыляетъ пресмыкающееся невѣжество и вооружаетъ удальство бичемъ ѣдкой сатиры. Но другъ мой благоразуменъ, a благоразуміе и осторожность неразлучны. Увлекаемый соблазномъ критикованія, онъ воздержится отъ всего того, что критику дѣлаетъ ненавистною читателямъ просвѣщеннымъ и безпристрастнымъ; вопреки Лaбрюйеру, онъ не откажетъ себѣ въ удовольствіи восхищаться красотами[1]: въ етомъ я увѣренъ.
Исполню однакожъ весь долгъ искренняго приятеля, и на всякой случай сообщу тебѣ нѣкоторыя мысли о критикѣ изъ числа найденныхъ мною въ одномъ листкѣ, вырванномъ изъ какой-то нравоучительной книги. Потрудись прочесть, воспользуйся, чѣмъ будетъ можно, и удвой свою осторожность; ибо, къ удивленію твоему скажу, переписка наша, которой прилично было бы выдти въ свѣтъ въ Oeuvres postumes послѣ нашей смерти, печатается въ Журналѣ, и почти каждое изъ нашихъ писемъ читается всѣми охотниками до изданій періодическихъ.
"Критика необходимо потребна для наукъ, для словесности, для изящныхъ художествъ. Истинная Критика вездѣ и всегда можетъ принести важную пользу. Она опредѣляетъ цѣну достоинству. Презираетъ ее только имѣющій слишкомъ высокое о самомъ себѣ мнѣніе; сердиться на нее можетъ только душа слабая, достойная шалости; опасается ее человѣкъ скромный, благоразумно недовѣряющій своимъ силамъ. Почему однакожъ такое множество людей возстаетъ на Критику? Потому что люди сіи боятся правды; ибо гораздо легче жаловаться, кричать, сердиться, нежели основательно отвѣчать на справедливыя замѣчанія.
"Что есть Критика? Она есть прилѣжное и внимательное разсматриваніе предмета съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ узнать его сущность, и удостовѣриться, дѣйствительноли онъ таковъ, какимъ быть, долженъ и какимъ его намъ представляютъ.
"Прочь отъ насъ завистники, которыхъ удовольствіе состоитъ въ томъ, чтобъ только изливать желчь на всѣ новые плоды ума, и дарованій, и которые припадки злости почитаютъ счастливѣйшими для себя минутами!
"Надобно отличать Критику отъ сатиры, клеветы, пасквиля. Истинная Критика чуждается лицеприятія — она безпристрастна; единственный путь ея — справедливость; она есть полезный урокъ, есть совѣтъ приятельскій, который дается нетолько автору разсматриваемаго произведенія, но и всѣмъ тѣмъ, которые могли бы впасть въ подобныя ошибки. Она выставляетъ не однѣ только погрѣшности или несовершенства, но также хорошія мѣста и красоты предмета. Охотно воздаетъ хвалы неприятелю, когда сей того достоинъ; скрѣпивши сердце, порицаетъ друга, когда видитъ побудительныя причины къ порицанію. Если же хвалитъ красоты и молчитъ о недостаткахъ, тогда она уже не есть Критика, а панигирикъ; если хвалитъ безъ мѣры, тогда она — ласкательство.
"Сатира и Критика не одно, хотя цѣль первой есть также исправленіе причудъ и дурныхъ привычекъ. Пасквиль и клевета навсегда исключены изъ круга словесности: они суть плодъ черной злобы, порожденіе адской мести; они дышатъ ядомъ; въ благоустроенныхъ государствахъ они непредаются тисненію: цензура воспрещаетъ имъ входъ въ то мѣсто, откуда науки, посредствомъ книгопечатнаго искусства, разбрасываютъ листки свои по всему міру.
"Критика должна остерегаться отъ язвительныхъ насмѣшекъ, a еще болѣе отъ оскорбительныхъ личностей; но она также не обязана умышленно дѣлать снисхожденіе или угождать подлою лестью. Ни на чемъ не основанная похвала предосудительна и тому кто хвалитъ, и тому кого хвалитъ.
"Достойно примѣчанія, что авторы и художники болѣе оскорбляются разборомъ прямымъ и благоразумнымъ, нежели самою грубою клеветою. Еслибъ, на примѣръ, сказать о славномъ какомъ-либо стихотворцѣ, что онъ скучной болтушка, или рифмотворъ вовсе безтолковой; естественно, такое замѣчаніе неоскорбило бы его самолюбія, ибо онъ знаетъ, что наглость критика была бы всѣми осмѣяна и презрѣна. Но скажите откровенно, что онъ имѣетъ умъ и вкусъ, но что невсегда удерживаетъ себя въ предѣлахъ надлежащей умѣренности, что слишкомъ любитъ сравненія и фигуры, что употребляетъ цвѣты слога тамъ, гдѣ должно бы показать силу мысли и выразить ее приличнымъ образомъ: онъ огорчится! Отъ чего? Тайной голосъ скажетъ ему, что такой скромной и учтивой приговоръ можетъ показаться справедливымъ, Или по крайней мѣрѣ можетъ привлечь вниманіе людей просвѣщенныхъ и безпристрастныхъ.
"Мужи прославившіеся ученостію и талантами любили критику: сообщали ее другимъ, и сами принимали ее съ благодарностію. Чѣмъ выше степень, до которой вознесся художникъ или писатель, чѣмъ обширнѣе горизонтъ его; тѣмъ болѣе заслуживаетъ онъ вниманіе Критики, и тѣмъ охотнѣе долженъ пользоваться ея замѣчаніями. Бѣденъ тотъ, на котораго многіе смотрятъ, но о которомъ говорятъ немногіе: ето показываетъ, что красоты произведеній его весьма слабы, и что самые недостатки его неимѣютъ опредѣленности, точно какъ тѣни въ Китайской картинѣ.
"Ничего нѣтъ совершеннаго подъ солнцемъ; все, что въ мірѣ ни существуетъ, болѣе или менѣе отдалено отъ крайней точки воображаемаго совершенства. И потому, кто оскорбляется справедливою Критикой, тотъ пускай себѣ вспомнитъ, что Корнель, Расинъ, Вольтеръ, во всю жизнь были ей подвержены. Жаловаться на одинъ общій съ такими писателями жребій было бы слишкомъ высокомѣрно.
"Весьма естественно, что искатель славы простираетъ къ ней жадныя руки, и что стремленіе его оскорбляетъ завистниковъ; но благоразумная Критика не есть слѣдствіе зависти: она есть подвигъ справедливости, чуждой ласкательства; потому-то услуги ея немногимъ приятны. Хвали автора, хотя бы то было вопреки его выгодамъ; онъ не скажетъ: довольно! Упомяни, со всею осторожностію, и для его же пользы, о недостаткахъ его произведенія, и онъ будетъ повторять: ето уже слишкомъ! Чтожъ остается дѣлать? Льстить — подло; молчать — не можно и недолжно.
«Въ благоустроенной республикѣ словесности должна быть своя оппозиція, также какъ и въ республикѣ политической. Она должна выставлять на видъ вкрадывающіяся злоупотребленія, чтобы можно было отвратить ихъ, или уничтожить. Органъ ея — періодическія изданія. Оппозиція словесности изъясняетъ мысли свои безъ шуму, безъ брани. Не касаясь личности, на примѣръ, молодыхъ выскочекъ и умниковъ, она со всею учтивостію можетъ имъ напомнить, что напередъ надобно поучиться, a потомъ уже другимъ преподавать свои наставленія. Ни сколько не нарушая законовъ благопристойности, она можетъ иногда посовѣтовать стихотворцамъ, чтобы поупражнялись въ стопосложеніи, ораторамъ, чтобы протвердили грамматику, вообще писателямъ и художникамъ, чтобы каждой слѣдовалъ правиламъ своего искусства. Во всякомъ случаѣ она должна быть твердою; ни ропотъ мнимо оскорбленнаго самолюбія, ни крики щекотливаго тщеславія, ни вопли неугомоннаго невѣжества, ни подыски гнуснаго коварства, ни глухія угрозы непримиримой ненависти не должны принудить еe къ молчанію.»
Вотъ тебѣ, другъ любезный, чужія мысли, относящіяся къ тому дѣлу, за которое ты принимаешься. Если не всѣ онѣ для тебя годятся, то по крайней мѣрѣ въ каждой есть что нибудь занимательное.
Ты требуешь, чтобы я продолжалъ писать объ изящныхъ искусствахъ. Письмо и безъ того уже длинновато; но угрозы твои пугаютъ меня: дѣлать нечего, повинуюсь.
Въ прежнихъ письмахъ говорилъ я, что такое вообще искусство, чѣмъ отличаются механическія искусства отъ свободныхъ, и обѣщался приступить къ изящнымъ. Отъ первыхъ мы получаемъ предметы для жизни необходимые; вторыя доставляютъ намъ выгоды тѣмъ болѣе важныя, чѣмъ выше степень образованности общества гражданскаго, чѣмъ ярче на горизонтѣ его блистаетъ солнце просвѣщенія и чѣмъ болѣе согрѣваются души благотворными его лучами.
Мѣдникъ снабжаетъ посудою того металлурга, которой умѣетъ распоряжать всѣми рудокопными работами, показать свойства и употребленіе каждаго металла. Плотникъ обтесываетъ огромные брусья къ строенію корабля и строитъ заборъ къ саду того астронома, по таблицамъ котораго корабль совершатъ безопасное плаваніе кругомъ свѣта, и привезетъ къ намъ благословенные плоды разныхъ климатовъ. Скорнякъ готовитъ теплую медвѣжью шубу для натуралиста-химика, которому извѣстны всѣ породы медвѣдей и всѣхъ животныхъ, свойства ихъ, пища, образъ жизни, обиталища, и которой изъ всякаго вещества умѣетъ сдѣлать полезное употребленіе разлагая ихъ, соединяя и смѣшивая между собою. Механическое искусство мѣдника, плотника, скорняка необходимо въ общежитіи гражданскомъ; но свободныя искусства металлурга, астронома и химика до чрезвычайности важны по своей полезности, по обширному кругу дѣйствія, по отдаленнымъ своимъ слѣдствіямъ. Свободныя искусства благосклонно подаютъ руку помощи механическимъ, облегчая труды промышленности и сельскаго домоводства; свѣдѣнія объ нихъ украшаютъ разумъ и дѣлаютъ его способнымъ къ изобрѣтательности; они доставляютъ намъ безчисленныя выгоды: предохраняютъ здоровье и врачуютъ болѣзни наши, образуютъ насъ и просвѣщаютъ, защищаютъ насъ, нѣжатъ и лелеятъ. Однимъ словомъ, польза ихъ очевидна.
Изящныя искусства принадлежатъ къ тому же кругу искусствъ свободныхъ; между тѣмъ отличіе ихъ весьма ощутительно. Во первыхъ они насъ ни кормятъ, ни одѣваютъ, ни лечатъ: они — забавляютъ насъ и потому многими почитаются нетолько за безполезныя, но даже за вредныя, особливо же тѣми важными особами, которыя никакъ не хотятъ, чтобы люди невинно забавлялись. Но ты увидишь послѣ, что изящныя искусства полезны не менѣе всѣхъ прочихъ, только польза отъ нихъ проистекающая, нестоль примѣтна для взора недальновиднаго: она бываетъ сокрыта отъ пераваго вниманія, или по крайней мѣрѣ, она представляется отдаленною; оказывается не вдругъ и не какъ главная причина, заставляющая насъ искать произведеній ихъ и заниматься ими. Другое отличіе изящныхъ искусствъ состоитъ въ томъ, что произведенія ихъ съ большею или меньшею силою дѣйствуютъ на чувствительность нашу, то есть возбуждаютъ въ душѣ нашей разныя движенія. Мы любимъ ихъ за тѣ сладостныя удовольствія, которыя доставляютъ онъ нашему сердцу. Забавляясь, любуясь произведеніями изящныхъ искусствъ, мы не думаемъ объ оной пользѣ, отдаленной и сокрытой, a займемся единственно ихъ красотами, ихъ изяществомъ, именно тѣмъ, что намъ нравится въ нихъ и отъ чего получили они свое названіе. Въ краткомъ показаніи именъ ихъ я не буду держаться строгаго порядка или систематическаго раздѣленія. Знай напередъ, что ты найдешь тутъ бездну чужеязычія, несноснаго почтеннымъ словесникамъ нашимъ, охотникамъ восклицать: ето не порусски! Но тебѣ очень извѣстно, что мы еще не сочинили своихъ системъ для просвѣщенной Европы на коренномъ Русскомъ языкѣ, и что еще не кончился курсъ нашего учебнаго образованія. И такъ пожалуй неподивись, ежели окажется, что нѣкоторыхъ словъ нѣтъ не только въ нашемъ Русскомъ языкѣ, но даже въ ономъ коренномъ Славянскомъ, на которомъ древле безсмертные, нынѣ же никому, неизвѣстные, творцы сладостно воспѣвали и звучно гремѣли, и на которомъ знаменитыи Боянъ, соловей Древнихъ лѣтъ, красными глаголы прославлялъ блистательный вѣкъ свой, подъигривая на златострунной лирѣ. Но пора къ изящнымъ искусствамъ. Вотъ они;
[Каченовский М. Т.] От любителя изящных искусств к его другу: (Письмо третие [о критике]) / [Т.] // Вестн. Европы. — 1818. — Ч. 102, N 22. — С. 119-129.
Ваяніе. Въ словѣ семъ заключается смыслъ весьма обширный, Ломоносовъ говоритъ о бронзовой статуѣ Петра Великаго: Се образъ изваянъ премудраго Героя; ваятелемъ называютъ и того кто отливаетъ фигуры изъ гипса, и того кто дѣлаетъ ихъ изъ мрамора, и того кто занимается лѣпной работою. Но въ тѣснѣйшемъ, опредѣленномъ смыслѣ ваяніе есть скульптура г искусство образующее фигуры изъ веществъ болѣе или менѣе твердыхъ посредствомъ рѣзца (которой; въ старину назывался ваяломъ). Отрасли его суть: л ѣ пное искусство (пластика), образующее фигуры изъ вещества мягкаго, на примѣръ глины, воску; литейное искусство, посредствомъ котораго получаемъ бронзовыя и другія статуи и рельефы; р ѣ зное искусство (торевтика), производящее выпуклыя изображенія на гладкой поверхности вещества твердаго. Сюда же безъ сомнѣнія принадлежитъ р ѣ зьба, древняя глиптика, или искусство рѣзать вглубь на веществахъ твердыхъ, на примѣръ камняхъ, слоновой кости, раковинахъ и проч. Пускай слухъ твой привыкаетъ къ древнимъ названіямъ художествъ: они будутъ намъ встрѣчаться, a особливо когда рѣчь дойдетъ до Археологіи, или исторической ихъ части. Надобно тебѣ знать, что древняя торевтика привела въ недоумѣніе Археологовъ: Комментаторы разумѣли подъ нею искусство дѣлать круглыя, то есть отдѣленныя фигуры на примѣръ статуи; Винкельманъ, принявши одно слово за другое (τορνευειν вмѣсто τορευειν) называетъ торевтику точильнымъ искусствомъ; Гейне лѣпнымъ и литейнымъ. Я слѣдую Милленю.
Живопись. Значеніе слова его нетребуетъ объясненія. Достойно примѣчанія, что Поляки, Богемцы и вообще большая часть Славянскихъ народовъ переняли y Нѣмцовъ названіе сего художества[2]; между тѣмъ какъ мы удерживаемъ точный переводъ съ Греческаго: Ζω — γραφια, живо-пись. У насъ говорится писать письмо и писать картину: такое сугубое значеніе глагола весьма пригодилось бы некритическому Археологу, г-ну Антону, которой слово писать относить къ той глубокой древности, когда Славяне еще не выражали буквами, а изображали понятія, какъ Египтяне, своими гіероглифическими знаками! — Сюда принадлежитъ искусство рисовальное и Мозаика. Послѣднюю производятъ отъ того, что мозаическія картины (musear musiva) служили главнымъ украшеніемъ для зданій, посвященныхъ Музамъ.
Зодчество. Здѣсь разумѣется только Архитектура гражданская, a не военная и не морская; кромѣ того еще замѣтимъ; что сюда, принадлежитъ одна та часть сего искусства, которая подлежитъ вѣдомству вкуса, то есть изящное Зодчество. Слово сіе произведено отъ здати; но гораздо чаще упоминаемъ мы въ общежитіи, слѣдуя народамъ почти всей Европы, объ Архитектур ѣ , a объ Зодчеств ѣ читаемъ только въ книгахъ. У Грековъ архитектонъ былъ распорядитель, или начальствующій при строеніи (ἀρχιτεκτων т. е. άρχων τεκτονων).
Музыка. Славянскіе наши господа словесники должны признаться, что ето слово, при всѣхъ невыгодахъ чужеязычія, приятнѣе отзывается въ ушахъ, нежели родимая наша гудьба или гудініе. Музыка напоминаетъ намъ о любезныхъ божествахъ, которымъ приписываетея ея изобрѣтеніе, и отъ которыхъ, вѣроятно, получила она свое имя.
Танцовальное искусство, танцы. Мы начали танцовать со временъ Петра Beликаго, прежде, мы только плясали. Въ наше время и самая пядска сдѣлалась изящнымъ искусствомъ, съ тѣхъ поръ какъ она облагородствована и подведена подъ правила. Танцы можно назвать чужестранными плясками, равно какъ пляски нашими національными танцами. Учась симъ послѣднимъ, теперь незабываютъ и о первыхъ; въ Малороссіи совсѣмъ не пляшутъ; тамъ или танцуютъ, или скачутъ. Пляска есть танецъ съ тѣлодвиженіями.
Краснор ѣ чіе стихотворное и прозаическое. Тебѣ, какъ знатоку въ словесныхъ наукахъ, можетъ показаться странною моя терминологія. Ты, вѣрно спросишь, для чего я не говорю: поезія и краснор ѣ чіе. Мой другъ! въ етомъ случаѣ я позволяю себѣ уклониться отъ употребленія, и неуважить затѣйливыхъ прихотей сего тирана. Краснор ѣ чіе должно находиться вездѣ: во фразахъ и въ періодахъ, въ цѣломъ составѣ каждой искусственной рѣчи, наконецъ въ цѣломъ твореніи, стихотворное ли оно, или прозаическое. Безъ краснорѣчія не можетъ обойтись ни піитъ, ни ораторъ, ни вообще писатель, занимающійся словесностію. Большое неудобство. состоитъ въ неправильномъ раздѣленіи: къ Пoeзiu причисляютъ только стихотворенія; краснор ѣ чіе или смѣшиваютъ съ витійствомъ, или къ нему относятъ все то, что написано прозою! Но не прозою ли написаны… Телемакъ Фенелоновъ и (примѣра ради) Кадмъ и Гармонія нашего Хераскова? Что бы ни говорилъ Вольтеръ съ арміею своихъ послѣдователей, ето настоящія поемы, то есть творенія, вымыслы {Ποιημα твореніе; ποιητης творецъ.}. Сказочникъ, романистъ, прозою ли пишутъ они, или стихами, суть также поеты, ибо они творятъ, изобрѣтаютъ, вымышляютъ. Можешь примѣтить, что я не смѣшиваю родовъ сочиненій; я только даю имъ другое раздѣленіе, только ввожу ихъ въ естественные предѣлы. Почему называютъ поетами ваятелей, живописцовъ; всѣхъ вообще великихъ художниковъ? Потому что они творили, изобрѣтали дѣйствіе, характеры, предметы, самыя даже подробности. Неутомимые стихотворы, единственно имѣя должное уваженіе къ стопамъ и рифмамъ, величаютъ себя поетами, между тѣмъ какъ они только стихослагатели. Однимъ словомъ: піиты, по моему творцы краснорѣчивые, тѣ, которые пишутъ подъ руководствомъ вкуса, для воображенія и чувствительности, въ стихахъ; или въ прозѣ, а между стихами и прозою границу положила сама натура, и говорить о различіи между ними было бы то же, что присвѣчивать огнемъ при сіяніи солнца. И такъ всю изящную словесность я полагаю въ краснор ѣ чіи стихотворномъ и прозаическомъ.
По всей справедливости къ изящнымъ искусствамъ принадлежитъ и театральное; ибо для актера существуютъ правила, которымъ непремѣнно долженъ онъ слѣдовать, ежели хочетъ чтобъ игра его нравилась образованнымъ людямъ, ежели хочетъ доставишь сердцу ихъ то удовольствіе, которое возбуждается только изящнымъ произведеніемъ.
Къ симъ же искусствамъ причисляютъ и садоводство. Нужно ли изъяснятъ, что здѣсь рѣчь идетъ не о прививкѣ сучковъ и не о поливаніи молодыхъ яблоней и тому подобнаго, а объ устроеніи сада, о распоряженіи частей его такимъ образомъ, чтобы какъ цѣлое, такъ и части дѣйствовали на зрителя соотвѣтственно намѣренію распорядителя.
Исчисливъ такимъ образомъ всѣ области, подвѣдомыя Аполлону, Музамъ и Граціямъ, я могъ бы поставить большими словами VALE, и дать тебѣ отдыхъ. Но у меня свои причины: чтобы надоѣсть тебѣ изяществомъ и отучить отъ излишней требовательности:, я намѣренъ прибавить еще нѣчто изъ своего запаса.
Искусству дано уже приличное опредѣленіе, и показано было производство сего слова. Но что такое художество? Безпокойный кучеръ мой нерѣдко говоритъ въ свое оправданіе, и притомъ божится, что онъ никакого худoжecmвa не сд ѣ лалъ; и сидѣлецъ, продавшій мнѣ комодъ на сихъ дняхъ, увѣрялъ меня, что въ товар ѣ его н ѣ тъ никакого художества. Люди сіи производятъ художество, какъ видишь ты, отъ худа; мы и пограматнѣе ихъ, a иногда то же дѣлаемъ, spede fallimur. По справкѣ оказывается, что chędogi y Поляковъ значило въ старину прекрасный, красивый, a теперь слово сіе значитъ y нихъ чистый, незамаранный, опрятный, и что въ нашей Библіи худогъ употреблено въ смыслѣ мудръ, искусенъ. Въ библейскомъ языкѣ вмѣсто художества иногда употребляется хитрость. Въ старину стихотворство, витійство и едвали не всѣ изящныя и даже прочія, свободныя искусства были художествами; нынѣшнее употребленіе присвоиваетъ сіе тигло живописи, ваянію и зодчеству, а прочія, въ строгомъ смыслѣ, остаются искусствами, и отъ етаго намъ теперь немалыя хлопоты: пѣвца, актера, танцера называть искусниками неприлично и обидно; они не фигляры, не балансеры, a служители Музъ и Грацій. Художниками? Творецъ изящнаго произведенія неоспоримо есть художникъ; но то же самое употребленіе въ обыкновенномъ разговорѣ велитъ называть такъ только живопнеца, гравера, ваятеля, архитектора, а всѣхъ прочихъ артистами, кромѣ однакожъ поета и витіи, потому что сіи художники работаютъ когда, и какъ хотятъ, рѣдко по заказу, и еще потому что въ обществѣ имѣютъ они обыкновенно другое званіе.
Исполнивъ препорученіе, сверхъ того еще услуживъ добрымъ совѣтомъ приятелю, отправляющемуся въ трудный и далекій путь критикованія, имѣю, кажется, право ожидать отъ моего Филалета дружескихъ извѣщеній о достопамятностяхъ, какія увидитъ во врѳмя своего путешествія. Бери же странническій посохъ! счастливой путь! VALE.
[Каченовский М. Т.] От любителя изящных искусств к его другу: (Окончание) / Т. // Вестн. Европы. — 1818. — Ч. 102, N 24. — С. 286-293.