ОТЪ БУХТЫ СВ. ВЛАДИМІРА ДО АМУРА
правитьПогода стояла туманная и холодная; рѣзкій вѣтеръ гналъ разорванныя облака; острая волна лизала съ боковъ клиперъ; вдали рисовались неясные очерки пустыннаго берега, по разбросаннымъ возвышеніямъ котораго мѣстами бѣлѣлся снѣгъ; было холодно, негостепріимно и сыро.
43-й день боролись мы съ противнымъ NO муссономъ, завоевывая у него каждый шагъ и лавируя настойчиво. Едва скрылся изъ вида Гонъ-Конгъ, какъ засвѣжѣлъ вѣтеръ, и нѣсколько дней качались мы подъ штормовыми триселями, держась бейдевиндъ, глотая вливавшіяся волны. Впрочемъ мы давно привыкли къ нимъ; кто ходилъ на клиперѣ, тотъ съ ними долженъ быть коротко знакомъ. Дойдти до острова Формозы (около 300 миль) стоило намъ больше двухъ недѣль; за нимъ мы спрятались отъ свирѣпствовавшаго въ Тихомъ Океанѣ шторма. Зеленые берега острова смотрѣли заманчиво; но намъ оставалось ограничиваться убѣжденіемъ, что на берегу лучше нежели въ морѣ, и качаться, разсматривая въ зрительныя трубы хижины и зеленѣвшіе около нихъ огороды, а иногда мелькавшія между. деревьями и грядами человѣческія фигуры; въ нихъ мы легко узнавали Китайцевъ, по ихъ остроконечнымъ шляпамъ. Формоза, казалось, не хотѣла выпускать насъ изъ теплыхъ морей, изъ теплыхъ странъ, гдѣ надолго оставляли мы то, что придаетъ прелесть путешествіямъ, а именно тропическое солнце, тропическое тепло и тропическія ночи. Наконецъ обогнули и Формозу: потянулись однообразные дни; становилось холоднѣе, южныя созвѣздія отставали отъ насъ; охлаждалось и воображеніе, настроенное, можетъ-быть, ложно, но все-таки настроенное чудесами крайняго Востока. Заходящее солнце уже не дарило насъ волшебными цвѣтами; оно скрывалось за свинцовыми облаками, какъ-то будничнѣе и проще; надо было думать о тепломъ костюмѣ. Правда, бывали дни теплые и свѣтлые, но тогда мы согрѣвались только физически. Вдали, какъ тѣни, мелькали и постепенно скрывались группы острововъ Маджико-Сима и Лакейскихъ; иногда ждешь увидѣть камень, или островъ, и вотъ онъ дѣйствительно показывается, — сначала привычнымъ морскимъ глазамъ, — какой-то дальній намекъ; потомъ дѣлается, по мѣрѣ приближенія, существующимъ фактомъ, и наконецъ скрывается опять, не оставляя даже по себѣ и воспоминанія; развѣ мимоходомъ попрекнетъ его штурманскій офицеръ за то, что онъ сидитъ не тамъ, гдѣ назначенъ на картѣ. Ближе другихъ островцръ мы видѣли Сѣрный (Isle de Souffre), еще курящійся волканъ, приподнявшійся со дна морскаго, какъ и всѣ, разсѣянные по здѣшнимъ морямъ, островки. Кратеръ его былъ ясно виденъ, и слышенъ былъ сѣрный запахъ. Кудрявая зелень цѣплялась по трещинамъ волканической массы, и дымъ медленно разстилался по обширному цирку. Видѣли и Квельпартъ, вершина котораго скрывалась въ облакахъ; день былъ ясный, ровный вѣтеръ надувалъ паруса, и клиперъ, давно не испытывавшій попутнаго дуновенія, весело рѣзалъ море, накренившись и слабо содрогаясь. Сзади туманъ сгустился въ темную массу; на ея фонѣ показалось бѣлое облако, которое стало принимать форму воронки и бѣлою лентой спускаться къ водѣ; мгновенно образовался смерчъ, получившій теперь быстрое, наступательное движеніе. Мы зарядили орудіе, но проливной дождь въ той сторонѣ залилъ и разбилъ непріятнаго для насъ, новаго морскаго знакомаго. Надъ нами небо было чисто, но приказано было убирать паруса, и, только что отдали нѣсколько снастей, какъ налетѣлъ такъ-называемый «бѣлый шквалъ», то-есть шквалъ при ясномъ небѣ, безъ облака. Какъ смерчъ, такъ и шквалъ шли изъ Желтаго Моря.
Но вотъ прошли и Корейскій проливъ, видѣвъ вдали берега Китая и Японіи, и стали приближаться къ 40°. Насъ ждала дикая, почти неизвѣстная страна, можетъ-быть очень любопытная, но негостепріимная и, для насъ, холодная. Она давала уже знать о себѣ пониженіемъ температуры, снѣгомъ и изморозью. Вотъ наконецъ и берегъ, выглянувшій изъ-за тумановъ снѣжными горами и скалистыми обрывами. На ночь приближаться къ нему было опасно, и мы держались подъ малыми парусами; только утромъ, когда уже разсвѣло, мы приблизились и пошли вдоль берега. Это было 3-го ноября.
Сжималось какъ-то непріятно сердце при видѣ отвѣсныхъ стѣнъ песчаника и базальта; горе мореплавателю, разбившемуся у этихъ береговъ. Мѣстами, бухты углублялись вдаль; на второмъ планѣ, тянувшіяся цѣпи горъ были покрыты рѣдкимъ лѣсомъ, листъ котораго уже опалъ, и стволы деревъ чернѣли на бѣлыхъ снѣговыхъ глыбахъ, разбросанныхъ по разсѣлинамъ и вершинамъ; мѣстами зеленѣлъ ельникъ, кедровникъ, но эта зелень болѣе мертвила нежели оживляла суровую природу. За то разнообразны были каменные уступы; то смотрѣли они исполинскими стѣнами, какъ-будто сложенные изъ набросанныхъ гигантами обломковъ и кусковъ, то иглились остроконечными вершинами, то разсыпались отдѣльными блоками, изъ которыхъ иные выказывали изъ воды свою сѣроватую, рѣзкую фигуру. Чернѣвшіяся, какъ буквы китайской азбуки, въ капризныхъ извилинахъ трещины, свинцовый цвѣтъ отдаленія съ ярко-блистающимъ снѣгомъ, рѣзко отдѣлявшимся своею бѣлизной отъ мрачнаго тумана, нависшаго на отдаленныхъ вершинахъ, представлялъ картину мрачную, строгую; ни одной линіи, пріятно ласкающей взглядъ, ни одного тона нѣжнаго и легкаго. Въ этой странѣ надо жить гигантамъ, съ закаленною природой и съ желѣзною волей. Но не только гиганты, даже мѣстные Уи-ни-да-цаы (жители сѣверныхъ странъ, одѣвающіеся въ рыбьи шкуры) удалились внутрь страны, далеко перешагнувъ за отроги Сихете-Алине, какъ называется крайній хребетъ нагорной восточной Азіи, суровыя скалы котораго разсматривали мы, отыскивая Владимірскую бухту… Эти берега со стороны моря смотрятъ какою-то преградой, какъ будто стерегутъ лежащую за ними страну, до сихъ поръ не допуская къ ней Европейца. Изъ прежнихъ путешественниковъ, не оставившихъ въ покоѣ ни одного клочка земли, только двое видѣли этотъ берегъ, — Лаперузъ въ 1787 и Браутонъ въ 1797; оба они согласно говорятъ о мрачномъ впечатлѣніи, произведенномъ на нихъ этою страной. Сколько позволяли судить туманы, они видѣли скалы, нѣсколько бухтъ, но ни одной рѣчной долины, ведущей изъ внутренности страны къ берегу, отъ котораго живущіе туземцы отдѣлены были скалистыми горами и густыми лѣсами. Обнаженныя горы казались имъ съ моря неприступными и совершенно необитаемыми. Эти горы тянутся отъ 42° сѣверной широты въ горизонтально-наслоенныхъ мощныхъ пластахъ, возвышаясь отъ 3.600 до 4.200 футовъ надъ поверхностью моря.
Но, кажется, приходитъ то время, когда и въ этихъ разсѣлинахъ начнутъ виться гнѣзда; современемъ, можетъ-быть, зыростутъ города, и портъ, болѣе гостепріимный чѣмъ Владимірская бухта, встрѣтитъ пришедшее съ моря судно.
Внимательно всматриваясь въ очертанія берега, мы увидѣли бѣлый вельботъ, показавшійся вдругъ изъ-за одного выступившаго къ морю утеса. Стало-быть бухта здѣсь. Но по очертаніямъ не видно берега, углубленія обманчивы, и мысы, раздѣльные на самомъ дѣлѣ, кажутся слившимися вмѣстѣ. Однако вельботъ говорилъ о присутствіи живыхъ существъ и даже больше, — вѣроятно и о присутствіи клипера Стрѣлка, который мы должны были встрѣтить въ бухтѣ. Входъ сторожили двѣ отвѣсныя скалы; лѣвая — точно готическое зданіе съ маленькими башнями; правая выступала отдѣлившимся отъ общей массы блокомъ, о который разбивалась морская волна. Мы спустились, то-есть повернули, и скоро бухта стала обозначаться. Въ серединѣ она какъ бы раздваивалась выступившимъ впередъ мысомъ. Показались мачты — только корвета Воевода, а не Стрѣлка, какъ мы ждали. На вельботѣ же выѣхалъ къ намъ командиръ его.
Общее расположеніе духа было такое, какое всегда бываетъ послѣ долгаго и утомительнаго перехода, когда увидишь наконецъ пристань, и милая суета на палубѣ, предшествующая отдачѣ якоря, вамъ кажется и не крикливою, и не скучною. Кто принаряжается, кто приводитъ бороду въ порядокъ, обѣдъ не въ обѣдъ, спѣшатъ кое-какъ его окончить. Кончились качки, дождевые плащи можно спрятать, всякій увѣренъ въ спокойномъ снѣ; еще нѣсколько минутъ, и раздастся пріятный звукъ команды: «отдай якорь», и цѣпь чуть не съ музыкальнымъ звукомъ полетитъ ко дну. Пріятное ощущеніе! Но не такъ вышло; извѣстно, что всякая непріятность является тогда, когда ея меньше всего ожидаешь. Доѣдая послѣдній кусокъ торопливаго обѣда, услыхали мы какой-то подозрительный трескъ. «Мы на мели!» сказалъ кто-то.
— Что вы? на мели! — чуть не съ ожесточеніемъ отвѣчали всѣ; но повторившійся трескъ и на верху команда: «полный задній ходъ», убѣдили всѣхъ въ справедливости непріятнаго факта. Мы, что называется, врѣзались. Клиперъ не двигался. Итакъ, вотъ чѣмъ насъ встрѣтила Владимірская бухта, — рифомъ, невѣрно назначеннымъ, въ виду отвѣсныхъ скалъ, смотрящихъ такъ непривѣтливо, даже грозно.
Я вышелъ на верхъ: авралъ кипѣлъ; шлюпки спускались одна за другою на воду, полетѣлъ запасный рангоутъ за бортъ, реи съ фокъ-мачты спускались на палубу, команда тянула за конецъ брошеннаго за кормою якоря; клиперъ кряхтѣлъ, покачивался, но не двигался съ мѣста.
Погода стала портиться, небо заволокло тучами; пошелъ снѣгъ, изморозь; волненіе стало разводить сильнѣе и сильнѣе; приподниметъ клиперъ и опуститъ, а въ корму раздается непріятный ударъ. На палубѣ и на снастяхъ ледъ; мокро и холодно. «Если разобьетъ клиперъ, говоримъ мы, то до берега саженей десять, переплыть можно; и хотя можетъ-быть не всѣ попадутъ туда, но все лучше чѣмъ разбиваться гдѣ-нибудь среди океана; тутъ еще не большая бѣда.» Дунетъ вѣтеръ, на время расчистится окрестность, покажется каменная, непривѣтливая стѣна берега, и опять снѣгъ какъ бѣлый саванъ окутаетъ его, и снова ничего не видно; и холодно, и какъ-то очень непріятно. Съ моря волна увеличивается; свѣжѣетъ, дѣло уже къ ночи, удары въ корму повторяются чаще, и мачты откликаются на каждый ударъ судорожнымъ вздрагиваніемъ, которое сопровождается выхлестываніемъ вантъ. Мало оставалось надежды, капитанъ приказалъ выпалитъ изъ пушки, раздался выстрѣлъ, можетъ-быть первый въ этихъ мѣстахъ, и первый выстрѣлъ былъ сигналомъ бѣдствія. Велѣно было зарядить другую пушку, но вмѣсто выстрѣла услышали мы крикъ лотоваго: «назадъ пошелъ»! крикъ, возвратившій насъ къ жизни, или по крайней мѣрѣ къ покою. Сильная волна приподняла клиперъ кверху, а дѣйствовавшая въ этотъ моментъ заднимъ ходомъ машина оттянула его отъ рифа. Носъ покатился вправо, винтъ застучалъ, судно почувствовало себя легко на родной, свободной стихіи; зажглись фалшфейеры, на которые отвѣчалъ Воевода для показанія своего мѣста; мы, прикрытые темнотой и вьюгой, вошли въ бухту, и наконецъ якорь весело полетѣлъ ко дну. Чтобы понять, какъ намъ было легко и пріятно, надо провести подобный безнадежный день. За то, какъ же мы и отдохнули!..
Владимірская бухта находится на восточномъ берегу земли, уступленной намъ Китайцами по Айгунскому трактату. Открытая графомъ Путятинымъ, который осмотрѣлъ ее на пути въ Китай, она лежитъ подъ 43° 54' с. ш. Всѣ мысы и выступающія скалы получили имена офицеровъ, находившихся на пароходѣ Америка. Съемка была сдѣлана поверхностно, какую можно было сдѣлать въ нѣсколько дней. Бухта раздваивается серединнымъ мысомъ на двѣ части, на сѣверную и южную бухту; между обступившими ее холмами попадаются долины, удобныя для устройства доковъ и для города; къ сѣверной бухтѣ примыкаетъ обширная долина, на которой, извиваясь нѣсколькими руслами, прячась въ рощахъ и камышахъ, течетъ капризно горная рѣка. Зимою или во время дождей она, по всей вѣроятности, затопляетъ в"де низменное пространство. По горамъ растетъ рѣдкій лѣсъ, состоящій изъ дуба, березы и кедра; много слѣдовъ пастьбищъ и сожженныхъ деревьевъ.
Нѣкоторые офицеры съ корвета Воевода ходили внутрь страны, верстъ за 50, — сначала долиною, потомъ перешли черезъ хребетъ горъ и не встрѣтили ни деревни, ни жилья, кромѣ нѣсколькихъ хижинъ, разбросанныхъ по берегу бухты. Изъ дичи видѣли небольшое стадо дикихъ козъ, поднявшееся отъ нихъ далеко и исчезнувшее мгновенно. Рѣку они нашли въ нѣсколькихъ мѣстахъ запруженною, и баснословное количество рыбы, остановленной плотинами, частью выброшенной на берегъ и гніющей. Запахъ издалека давалъ знать объ этихъ мѣстахъ.
На другой день утромъ волненіе стихло; длинный бурунъ ходилъ по тому мѣсту, гдѣ мы стояли на мели. Выброшенный за бортъ рангоутъ прибило къ берегу, послана была шлюпка собрать его. Я воспользовался ею и поѣхалъ осмотрѣть бухту. Бухта могла бы быть превосходною, еслибы приложить нѣкоторое стараніе. Она велика, глубина умѣренная и ровная, грунтъ тоже хорошъ; но въ ней разводитъ сильное волненіе, такъ что суда, которымъ придется зимовать здѣсь, должны быть всегда наготовѣ. Этому можно помочь, выстроивъ молъ хоть бы на нашемъ знакомомъ рифѣ; тогда рейдъ сдѣлался бы покойнымъ и безопаснымъ; укрѣпить эту бухту тоже легко; скалы мысовъ сами просятся подъ бастіоны и теперь уже смотрятъ грозными и неприступными твердынями, на которыя можно надежно опереться. Зимою бухта замерзаетъ мѣсяца на два.
На клиперъ пріѣхали туземцы на длинной, сколоченной изъ досокъ, лодкѣ. Это были Китайцы, по всей вѣроятности бѣглые, потому что Китайцамъ переходъ черезъ Манджурію запрещенъ. На головахъ, украшенныхъ косами, были у нихъ соболиныя шапочки; остальной костюмъ былъ какой-то безформенный; онъ могъ принадлежать всякой народности, обусловленный случайностію и климатомъ. Что-то похожее на сѣрый армякъ, на ногахъ изъ тюленьей шкуры родъ гетръ, и изъ той же шкуры башмаки, обувь, извѣстная у насъ въ Сибири подъ именемъ торбасовъ; на поясѣ коротенькая трубочка, кожаный мѣшечекъ для табаку и еще какія-то бездѣлки. Въ ушахъ серьги, въ косу вплетены пуговки и побрякушки. Лицо старшаго было типомъ китайской физіономіи, съ двумя линіями вмѣсто глазъ, съ широкими скулами, съ рѣденькими усами и бородкой. Другой былъ юноша, болѣе смуглый; полнота его молодаго лица скрадывала угловатыя черты, такъ рѣзко выступавшія у старшаго: они привезли рыбу, родъ лосося, которую вымѣнивали на пуговицы и старое платье. Въ обращеніи они были очень развязны. «Шангалды, шангалды», говорили они, если были довольны вещію. "Ну шангалды, " если нѣтъ; при чемъ трясли головой и мотали руками.
Намъ захотѣлось сдѣлать имъ визитъ и вмѣстѣ посмотрѣть за ихъ бытъ и на близь-лежащую мѣстность; разъ, утромъ, мы собрались, взявъ съ собою холодный обѣдъ и другія принадлежности, могущія сдѣлать прогулку пріятною. Сначала шли на баркасѣ, вдоль берега, до сѣверной бухты, огибая мысы и скалы. Въ сѣверной бухтѣ вышли на берегъ, оставивъ баркасъ на дрекѣ. Первая попавшаяся хижина выстроена была довольно крѣпко; она состояла изъ двухъ отдѣленій: первое родъ кладовой, гдѣ висѣла юкола (сушеная рыба); по угламъ сложена разная рухлядь. Въ другомъ отдѣленіи было самое жилье. Печь шла низкимъ боровомъ кругомъ стѣны, и на ней устроены были широкія нары; это была извѣстная к’анъ необходимая принадлежность хижины Манджура или Уй-пида-цзы, людей, живущихъ въ холодныхъ странахъ. По угламъ и безчисленнымъ полкамъ очень много плетеной изъ прутьевъ посуды, обмазанной глиной и сдѣланной очень искусно, и просто деревянной. Въ одномъ углу родъ молельни, что-то изъ фольги и бумаги, но покрытое, какъ и все въ хижинѣ, копотью и дымомъ, отчего все смотрѣло чѣмъ-то неопредѣленнымъ. На стѣнѣ висѣло китайское ружье съ фитилемъ. Весь внутренній бытъ комнаты совершенно былъ таковъ, какъ его описалъ Лаперузъ, посѣщавшій подобныя хижины въ де-Кастри и на Сахалинѣ: или они жили по Лаперузу, или съ того времени ни на шагъ не двинулась ихъ прозябающая, лишенная всякаго смысла жизнь? Посмотрите на хозяина, того самаго старика, что былъ вчера у насъ на клиперѣ; сидитъ онъ въ сторонѣ и ни на кого не смотритъ, хотя много могъ бы увидѣть интереснаго; неужели не удивили, или не заняли мы его ни своими лицами, на ихъ лица нисколько не похожими, ни костюмомъ, ни револьверами, ни жженкой, наконецъ, которую варили у него на нарѣ по всѣмъ правиламъ искусства? Мнѣ показалось это равнодушіе искусственнымъ. Оно принято и развито у всѣхъ азіятскихъ народовъ; но, кажется, показываетъ начало и нашего «себѣ на умѣ», которое мы наслѣдовали, вѣроятно, отъ Монголовъ. Я подмѣтилъ у хозяина два или три взгляда, брошенныхъ имъ искоса такъ лукаво и такъ насмѣшливо! Разстались мы друзьями; каждому изъ насъ онъ подарилъ по сушеной рыбѣ.
Близь хижины, за изгородью паслись два красивые пестрые быка, нѣсколько куръ прохаживалось въ разныхъ направленіяхъ. Несмотря на всѣ наши просьбы, хозяинъ не продавалъ быковъ, знаками показывая, что когда нападетъ снѣгъ, то на нихъ онъ удалится внутрь страны и увезетъ на саняхъ весь свой скарбъ.
Въ печахъ, устроенныхъ особнякомъ на берегу, жители выпариваютъ изъ морской воды соль; по всему однако видно было, что это временные жильцы; ихъ присылаютъ сюда изъ деревень для сушенія рыбы, добыванія соли и ловли моллюсковъ, изъ которыхъ самымъ лакомымъ считается хай-мень. Далѣе по берегу виднѣлось около пяти хижинъ; всѣ онѣ были похожи одна на другую, только быковъ мы уже не видали: тѣ два быка были единственные. На чемъ же уѣдутъ хозяева этихъ хижинъ, узнать было не отъ кого.
Перевалившись яерезъ высокій холмъ, покрытый рѣдкимъ лѣсомъ, съ слѣдами паловъ и пастьбищъ, спустились мы въ долину, и долго шли по узенькой тропинкѣ, любуясь красивою рѣчкой, которая извивалась лентой. Лѣтомъ эта долина должна быть очень живописна; она напомнила мнѣ долины Качи и Бельбека въ Крыму: тѣ же горы, тѣснящія ее съ боковъ, тѣ же миловидныя рощи, капризные изгибы быстраго потока, свирѣпаго и разрушающаго все во время разлива. Не доставало пирамидальныхъ тополей и виноградниковъ, а отчего же, современенъ, имъ и не быть здѣсь? Цивилизація смягчитъ и суровость климата; усилія и трудъ пробьютъ дикую кору, и эти скалы, теперь такія непривѣтливыя, улыбнутся путешественнику пріютами гражданственности и образованія. Мы возвратились благополучно, не встрѣтивъ ни одного дикаго звѣря и ни одного сколько-нибудь замѣчательнаго приключенія.
Чрезъ нѣсколько дней мы перешли въ заливъ Св. Ольги, — десятью милями южнѣе: вмѣстѣ съ нами пошелъ и Воевода. Въ Ольгѣ мы застали транспортъ Байкалъ, недавно пришедшій сюда для зимовки.
Ольга — обширный заливъ, совершенно открытый съ моря; только у входнаго праваго мыса находится странной формы каменный островокъ, оторвавшійся отъ общей массы береговъ. За нимъ, какъ пилястры длинной залы, уходящіе въ перспективѣ, желтѣли выступавшіе песчаные и базальтовые обрывы; на нихъ сверху нависли холмы, поросшіе дубомъ и кедромъ и вѣнчанные мѣстами тѣми же песчаниками, похожими то на башни, то на каменные замки. Въ глубинѣ залива, къ нему примыкаетъ широкая долина, заросшая сплошнымъ лѣсомъ, въ тѣни деревъ котораго течетъ довольно большая рѣка (рѣка Аввакума), впадающая въ заливъ. Съ правой стороны — едва замѣтный входъ въ бухту, совершенно закрытую со всѣхъ сторонъ и распространившуюся какъ озеро среди лѣсистыхъ холмовъ. Эта бухта названа Тихою Пристанью, — названіе совершенно соотвѣтствующее, производимому ею впечатлѣнію. Берега ея не смотрятъ пустыми и дикими обрывами; вѣтвистые дубы, лѣтомъ вѣроятно очень красивые, спустились своими дряхлыми стволами прямо къ тихой неподвижной водѣ, любуясь въ ея зеркалѣ на свою могучую старость; надъ ними круглыя и мягкія очертанія верхней части холмовъ, и одна снѣговая гора виднѣется гдѣ-то далеко. Въ тихомъ заливѣ, какъ въ зеркалѣ, отражается мирный ландшафтъ, какъ бы заманивая зашедшее сюда судно скорѣе бросить якорь.
Узкимъ и немного извилистымъ проливомъ входили мы въ Тихую Пристань, чуть не цѣпляясь за вѣтви растущихъ у самой воды деревъ. Холодъ, еще безсильный передъ бурными волнами бухты Владиміра, уже сковалъ на половину, довольно толстымъ льдомъ, тихія воды здѣшней пристани. Мы стали внѣ линіи льда, между тѣмъ какъ Воевода и Байкалъ уже были окружены имъ, и команда ихъ ходила по скользкой поверхности, показавшейся новинкой для воеводскихъ, но очень хорошо знакомой командѣ, пришедшей съ Амура на Байкалѣ. Оба судна оставались здѣсь на зимовку и уще стали готовиться къ разоруженію. Въ ночь льду еще прибавилось.
Заливъ Ольга осмотрѣнъ былъ графомъ Путятинымъ, но описанъ былъ онъ еще прежде Англичанами, которые и назвали его именемъ своего адмирала (Сейтонъ-бей). Тихая пристань, въ глубинѣ которой впадаетъ также рѣка, — во всѣхъ отношеніяхъ превосходная бухта.
Она довольно велика, глубина ея ровная, и нѣсколько уменьшается только у впаденія рѣки. Здѣсь, кажется, вѣчный штиль; но иногда бываютъ съ горъ довольно сильные порывы вѣтра, отъ которыхъ дрейфуетъ. Прилегающія земли покрыты превосходнымъ черноземомъ. Изъ мѣстныхъ жителей еще никто не являлся.
12-го ноября мы снялись, простившись съ воеводскими, которымъ предстояла самая трудная и самая скучная зима. Нечего сказать, не улыбалось имъ близкое будущее. Надо было вопервыхъ отыскать свѣжей провизіи, а то не надолго хватило бы силъ для тѣхъ трудовъ и работъ, которые ихъ ожидали. Имъ предстоялъ подвигъ положить основаніе порту, и если можно, то отыскать сообщеніе между Ольгою и истоками Усури; въ послѣднемъ случаѣ, новый портъ вошелъ бы въ Амурскую систему и могъ бы получать всѣ условія существованія, обезпеченный съ сухаго пути. Мы пожелали имъ всевозможныхъ успѣховъ, а сами пошли въ Японію. Конечно, они намъ завидовали; но не нынче, такъ завтра, достанется уже и намъ.
Ровно черезъ пять мѣсяцевъ (18 апрѣля 1859) пришли мы снова въ Ольгу съ запасами зелени, картофеля и сѣменъ. Слѣва, на холмѣ развѣвался русскій флагъ; за деревьями зеленѣла крыша какого-то строенія; толпа матросовъ вбивала сваи, устраивая пристань. Зимовка прошла благополучно. Въ началѣ люди болѣли, но не опасно. Мало-по-малу начали появляться туземцы, также какъ и по Владиміру, — Китайцы; знакомились и понемногу сближались съ нашими. Они носили кабанину, дикихъ козъ, наконецъ стали продавать и скотъ. Серебро они брали охотно, а еще охотнѣе синюю бумажную матерію, извѣстную въ этихъ странахъ подъ именемъ дабы, родъ миткаля. Недостатокъ былъ только въ зелени. Китайцы жили въ разбросанныхъ хижинахъ, на довольно-значительномъ разстояніи одна отъ другой, по рѣкѣ Аввакума; ближайшіе были верстахъ въ пятнадцати. Жили они точно такъ же какъ и Китайцы Владимірской бухты, только у нѣкоторыхъ стариковъ висѣли на шестахъ заготовленные для себя гробы. За дабу носили Китайцы собольи шкурки, которыя впрочемъ продавали и за доллары.
Скотъ ихъ очень хорошъ, крупенъ, красивъ и сытъ. Вообще окрестности Ольги представляютъ много условій для скотоводства; по рѣкамъ круглый годъ прекрасныя пастьбища, въ окрестностяхъ бухты можно разводить обширные огороды, сѣять картофель, который въ этихъ странахъ особенно полезенъ, какъ хорошее противоскорбутное средство и какъ необходимая провизія для китобойныхъ судовъ, сотнями кишащихъ въ ближнихъ моряхъ. Находя въ Ольгѣ скотъ и картофель, китобои охотно бы промѣняли эту пристань на Хакодади, гдѣ все это достается купеческимъ судамъ съ величайшимъ затрудненіемъ. Разведенное въ большихъ размѣрахъ, скотоводство могло бы снабжать весь край солониной и масломъ, и въ этомъ отношеніи соперничествовать съ Японіею, гдѣ излишекъ народонаселенія позволяетъ держать лишь очень ограниченное количество скота; Японцамъ ѣсть его запрещаютъ не по религіознымъ убѣжденіямъ, а изъ расчета, чтобы не уменьшить рабочихъ силъ.
Ледъ держался въ бухтѣ до конца марта. Это важное неудобство пристани. Самый большой холодъ достигалъ до 17° Р. Снѣгу было мало. Погода стояла большею частію тихая и свѣтлая.
Въ февралѣ снаряжена была небольшая экспедиція; она должна была проникнуть до Усури и встрѣтить тамъ казачьи разъѣзды, посланные съ низовья этой рѣки, гдѣ въ нынѣшнемъ году зимовало казаковъ нѣсколько сотенъ. А попросту сказать, послали почту. Въ числѣ посланныхъ матросовъ былъ одинъ Тунгусъ съ Байкала; съ свойственнымъ одной его націи чутьемъ отыскивать въ этихъ пустыняхъ дорогу, онъ довелъ экспедицію до Усури; они даже очень мало истратили своей провизіи, потому что встрѣтившіеся имъ жители считали за удовольствіе кормить ихъ; встрѣтили казаковъ и привезли нашимъ ольгинскимъ отшельникамъ почту.
Въ зиму построены были: баня, ледникъ, шлюпочный сарай, пристань, и положено основаніе офицерскому флигелю (или казармѣ). «Какъ же вы разгоняли скуку?» спрашивали мы, и намъ разказывали о разныхъ затѣяхъ, придуманныхъ между дѣломъ изобрѣтательностью русскаго человѣка, всегда умѣющаго найдти средство развлечь себя. «Между прочимъ, говорили они, мы отправлялись разъ въ недѣлю на пикникъ — въ баню…» Вѣрно имъ было весело! А слѣды этой зимовки виднѣлись на лицахъ, — не одна морщина прибавилась на нихъ!
Въ Императорской гавани, куда пришли мы изъ Ольгинской, на насъ уже пахнуло Сибирью. Она находится подъ 49° с. ш., слѣдовательно 6-ю градусами сѣвернѣе Ольги. Несмотря на то, что былъ май мѣсяцъ, мы еще застали тамъ ледъ и довольно много снѣгу, разбросаннаго по тундрамъ, между елью и лиственницей. Берега низменны и покрыты густымъ, сплошнымъ лѣсомъ, проникнуть въ который было бы очень трудно.
Подходили мы рано утромъ. Не видно было ни скалъ, ни горъ; вездѣ только иглистыя вершинки хвойнаго лѣса. Главная бухта такъ далеко врѣзывается въ берегъ, что и не видно ея окончанія; справа, капризными извивами, примыкаютъ Александровская, а за нею Константиновская бухта, длинная, точно рѣка, и съ разными поворотами. Войдя въ нее, мы очутились въ закрытой со всѣхъ сторонъ бухтѣ, куда не залетаетъ никогда ни малѣйшее дуновеніе вѣтра, и гдѣ, казалось, было царство вѣчныхъ штилей. Здѣсь могли бы помѣститься всѣ флоты міра, и едва ли можно было бы найдти другую такую пристань, еслибъ она не замерзала до мая мѣсяца, и еслибы климатъ ея былъ немного сноснѣе.
Императорская гавань имѣетъ уже свою маленькую исторію. О ней въ первый разъ разказали Гиляки, и по ихъ разказамъ, отправленъ былъ лейтенантъ Бошнякъ осмотрѣть ее; съ тѣхъ поръ тамъ зимовали суда, команда которыхъ производила разныя постройки. Англичане во время войны выжгли здѣсь первое наше поселеніе. Тутъ же затопленъ фрегатъ Паллада.
При нашемъ прибытіи почти вся Константиновская бухта была затянута льдомъ, уже отставшимъ отъ береговъ и державшимся сплошною, однообразною массой на поверхности тихой воды. Ледъ мѣшалъ шлюпкѣ подъѣхать къ пристани; чтобы попасть въ городокъ, или постъ, надо было, довольно далеко отъ него, взлѣзть по крутому берегу, цѣпляясь за упавшія деревья, примерзшія иглистыми вѣтвями къ поросшимъ мохомъ камнямъ. Едва замѣтная тропинка вилась въ чащѣ; мѣстами были небольшія просѣки; сложенныя въ кучу дрова говорили о занятіи зимовавшихъ. Если нога не упиралась на пень, или лежащее поперекъ дороги надгнившее дерево, то вязла въ эластической почвѣ тундры, и вода нѣсколькими струйками выступала наружу. Въ лѣсу царствовало совершенное, мертвое безмолвіе; не слышно было ни каркающаго ворона, ни другой какой-нибудь птицы. Иногда тропинка выходила изъ лѣсу къ самому берегу и капризно вилась между каменьями и по обмелѣвшему дну моря. Но вотъ довольно обширная просѣка; она видна была еще съ нашего клипера; тутъ остатки батарей. Быліемъ и мусоромъ поросло здѣсь пепелище первыхъ русскихъ построекъ; противъ этого мѣста указываютъ могилу Паллады; говорятъ, будто иногда, въ ясный день, виднѣется абрисъ ея бизань-мачты.
Пройдя по просѣкѣ, тропинка углублялась опять въ лѣсъ, гдѣ, кромѣ еще не распустившейся лиственницы и вѣчно зеленыхъ елей и сосенъ, бѣлѣлъ мѣстами тонкій стволъ березы. Воть и кладбище: около пятнадцати деревянныхъ крестовъ мелькаютъ между деревьями; какое страшное безмолвіе царствуетъ здѣсь, и какой мирный покой нашли здѣсь скитальцы, заброшенные случаемъ на конецъ міра! Частный подвигъ каждаго выразится въ пошлой фразѣ разкащика: «да, дорого стоила эта зимовка, на одной солонинѣ, при 40° морозу…» Но зачѣмъ долго останавливаться на кладбищѣ? много грустныхъ мыслей, много не прошенныхъ чувствъ поднимутся, пожалуй, съ глубины души, а намъ нужна вся энергія этихъ почившихъ, если хотимъ принести жизнь въ эти пустыни; прежніе христіане не даромъ строили церкви свои на костяхъ умершихъ…
Вотъ и постъ, или городокъ, если хотите. Вѣроятно, принимая К., съ которымъ я шелъ, за начальника, вышедшій къ намъ навстрѣчу унтеръ-офицеръ Ильинъ, командиръ поста, рапортуетъ о состояніи ввѣренной ему команды (семь человѣкъ). Мы идемъ въ казармы; это единственное конченное строеніе. У всякаго чистая кровать, вездѣ порядокъ, все исправно. Въ офицерскомъ флигелѣ, стоящемъ нѣсколько въ сторонѣ, можно жить въ двухъ комнатахъ и на кухнѣ; другая половина не готова. Начато еще два большихъ строенія, одно родъ службъ, а другое — казарма; но они тоже еще не кончены. Близь ручья небольшая баня, и на длинномъ шестѣ утвержденъ деревянный крестъ. «Здѣсь хотятъ церковь что ли строить?» спросилъ я у Ильина. «Нѣтъ, ваше благородіе, не церковь, а тутъ найденъ былъ зарытый въ землѣ мѣдный крестъ, такъ въ воспоминаніе этого и велѣли лейтенанту И. поставить деревянный…» Едва найдется новое мѣсто, какъ уже заводятся мѣстныя легенды. Къ бухтѣ выходила длинная пристань, устроенная на живую нитку, на козлахъ. Далѣе были опять слѣды батарей, строенныхъ палладскими и еще небольшое протестантское кладбище.
Мы простояли въ Императорской гавани нѣсколько дней. Къ намъ пріѣзжали на миніатюрныхъ лодочкахъ мѣстные жители, изъ племени Орочи, близко подходящемъ къ Гилякамъ. Отдѣльное ли это племя, или мѣстное названіе тѣхъ же Гиляковъ, намъ осталось неизвѣстнымъ. Знаемъ только, что они очень мало различаются между собою, какъ въ образѣ жизни, такъ и въ обычаяхъ, и въ костюмѣ. Лаперузъ и Браутонъ назвали береговыхъ жителей татарскаго берега Айнами, но это несправедливо; Айны живутъ на югѣ Сахалина и на Матсмаѣ; Айны — курильское племя, и рѣзко отличаются своими выразительными физіономіями, длинными черными волосами и длинною вьющеюся бородой, отъ безбородыхъ, одутловатыхъ лицъ береговыхъ жителей Манджуріи, или Сандана, какъ называютъ эту страну туземцы (Таттана у Японцевъ). Китайскіе географы, (Ученъ, напримѣръ, жившій въ Манджуріи въ концѣ XVII и въ началѣ XVIII столѣтія) даютъ всѣмъ народамъ, населяющимъ сѣверную сторону Манджурія, при устьяхъ Сунгари и Усури, также какъ и по правому берегу Амура и къ береговой морской полосѣ, общее названіе У-цзы-да-цзы или Юй-ни-да-цзы (жители сѣверныхъ странъ, одѣвающіеся въ рыбьи кожи). Между ними онъ различаетъ племена Ху-р-ха, Хэй-узинь (племя, извѣстное у нашихъ подъ именемъ Мангунцевъ) и Фей-я-ха, или Гиляки. Рѣзко набросанными чертами, характеризуетъ онъ ихъ, и такъ вѣрно, что нельзя не узнать въ его описаніяхъ тѣхъ народностей, съ которыми мы теперь познакомились.
Этотъ народъ не имѣетъ понятія о лѣтосчисленіи и мѣсяцахъ, не знаетъ времени своего рожденія; когда кто умираетъ, трупъ обвертывается кускомъ полотна и кладется въ гробъ, поставленный въ полѣ на деревянныхъ козлахъ, и только когда трупъ загніетъ, его зарываютъ въ землю. У нихъ нѣтъ ни чиновниковъ, ни старшинъ, поставляемыхъ отъ правительства. (Они зависѣли отъ губернатора Нингуты, куда доставляютъ соболей, лисицъ, выдръ и бѣлокъ, за что получаютъ различные подарки.) Народъ этотъ очень простъ, если не глупъ, и притомъ честенъ. Когда напримѣръ они берутъ въ долгъ китайскіе товары, то расплачиваются на слѣдующій годъ вѣрно, въ срокъ и по образцу; если же кому-нибудь нельзя пріѣхать самому, то они пересылаютъ черезъ другихъ, однимъ словомъ, исполнятъ обѣщаніе, хотя бы кто жилъ за тысячу миль и не былъ старымъ знакомымъ. Сверхъ того они мужественны и почему-то не боятся смерти.
Они отпускаютъ волосы, связываютъ ихъ въ пучокъ, въ уши продѣваютъ большія кольца, а Гиляки носятъ и въ носу маленькія кольца. Ни мущины, ни женщины не носятъ панталонъ. Изъ мѣховъ дѣлаютъ постели; изъ бересты — лодки, въ которыхъ помѣщается только одинъ человѣкъ; лодкою правятъ весломъ о двухъ лопастяхъ. Кромѣ рыбнаго и пушнаго промысла, они собираютъ жень-шень и растительный трутъ. Иные занимаются обжиганіемъ древеснаго угля, рубкою большихъ деревъ и приготовленіемъ изъ нихъ домашней утвари и деревянной посуды. Дома ихъ устроены совершенно такъ же, какъ дома, видѣнные нами во Владимірской бухтѣ. Тотъ же канъ по стѣнамъ, та же посуда и складочныя мѣста. Религія ихъ состоитъ изъ различныхъ шаманскихъ обрядовъ, исполняемыхъ при случаѣ радости въ домѣ, или болѣзни. Обряды сопровождаются жертвоприношеніями, праздниками и пирами; хозяйка бьетъ въ бубенъ и, приходя въ изступленіе и коверкаясь, обращается къ западу, гдѣ на столинѣ расположено съѣстное и сверху на веревкѣ висятъ пятицвѣтные лоскутки, означающіе присутствіе предковъ. Нечего говорить, что рожденіе, свадьба, похороны, все это сопровождается соотвѣтствующими случаю обрядами. Значеніе всѣхъ обрядовъ — призываніе добраго духа противъ злаго. Шаманы ихъ называются цамо. Одежда этихъ цамо состоитъ изъ головнаго убора съ вясящими бумажками и кусками древесной коры, рубашки изъ оленьей кожи, раскрашенной различно, и тройнаго пояса; цёмо всегда носитъ барабанъ и пилу.
Я упомянулъ о жень-шень; это знаменитое китайское растеніе, называемое ботаниками Panax schinseng Nees. Оно водится въ Манджуріи до 47° с. ш. и не далѣе меридіана Мукденя на западъ. Въ Кореѣ и Японіи, жень-шень разводится искусственно. Говорятъ, что одинъ корень этого растенія, толщиною въ палецъ, стоитъ отъ 1.600 до 2.000 руб. серебромъ. Ежегодно около 9.000 человѣкъ, имѣющихъ позволеніе отъ правительства, заняты исканіемъ этого корня. Много гибнетъ отъ голода изъ числа тѣхъ, которые слишкомъ далеко заходятъ въ необитаемыя степи и лѣса для отысканія драгоцѣннаго растенія. Жень-шень считается лучшимъ тоническимъ средствомъ; когда измѣняютъ всѣ лѣкарства, китайская теранія прибѣгаетъ къ нему. На Европейцевъ онъ дѣйствуетъ однако очень мало, что замѣтили и наши офицеры, зимовавшіе въ Ольгѣ и покупавшіе его у Китайцевъ на вѣсъ серебра. Лучшій жень-шень — дикорастущій. Вероль говоритъ, что одинъ фунтъ стоитъ 50.000 франковъ; Де-ла-Бруньеръ видѣлъ по Усури уединенныя хижины, служившія складочнымъ мѣстомъ для собираемаго жень-шеня; а такъ какъ эта рѣка теперь принадлежитъ Россіи, то можно считать ее драгоцѣннымъ пріобрѣтеніемъ, — не говоря о ея важномъ значеніи какъ коммуникаціоннаго торговаго пути.
Типы и костюмы жителей, пріѣхавшихъ къ намъ на клиперъ, говорятъ о Сибири; видно, что имъ, при окружающихъ ихъ условіяхъ, приходится вести жизнь не совсѣмъ человѣческую, но вмѣстѣ и тюленью или рыбью. Ихъ лица одутловаты, глаза часто узкіе, съ неопредѣленнымъ выраженіемъ. Для того чтобы согрѣваться, они ѣдятъ много жиру, вѣроятно тюленьяго, что производитъ какой-то масляный отпечатокъ на всей ихъ внѣшности. На головахъ, покрытыхъ черными волосами, перепутанными и связанными въ пучокъ, носятъ они шапки съ наушниками, въ ушахъ большія кольца, на ногахъ торбасы изъ рыбьей шкуры; они пріѣхали на такихъ маленькихъ лодочкахъ, что въ каждой могло помѣститься никакъ не больше одного человѣка, и то надо имѣть искусство канатнаго танцовщика, чтобы не свернуться съ этого ящика; малѣйшее не ловкое движеніе — и ящикъ непремѣнно долженъ перевернуться. Туземецъ управляется въ лодкѣ байдарочнымъ весломъ, которымъ вертитъ съ замѣчательною легкостью и быстротой, и лодка идетъ очень скоро. Зимою они привозятъ соболей, вымѣнивая ихъ на табакъ, дабу, крупу, свинецъ; привозятъ также и другіе мѣха, — бѣлокъ, выдръ, медвѣдей, рыбу и т. д. Къ Русскимъ они питаютъ уваженіе. Разъ какъ-то одинъ изъ нихъ попался въ воровствѣ, чего между ними, говорятъ, почти никогда не случается; русскій офицеръ, бывшій въ это время тамъ, созвалъ стариковъ и спросилъ ихъ, какъ наказать вора? Они рѣшили, что его надо высѣчь. Виновный, лежа подъ розгами, казалось, не понималъ, что съ нимъ дѣлаютъ, и какъ будто не давалъ себѣ отчета въ испытываемомъ ощущеніи. Когда кончили экзекуцію, онъ поблагодарилъ за науку.
Разломало ледъ и двинуло его всею массой на насъ; почти цѣлый день наша команда работала, ломая льдины и не допуская напора ихъ на клиперъ. Когда вынесло главную массу въ море, и остались небольшія, отдѣльно плававшія льдины, мы отправились на тузикѣ осмотрѣть глубину Константиновской бухты. Точно рѣка извивалась она, имѣя на всемъ протяженіи своемъ почти одну широту. Тотъ же сплошной, хвойный лѣсъ отражался въ тихой водѣ ея, съ живописными подробностями своей иглистой листвы; иногда сосна, свалившись, лежала надъ водой, иногда свѣтлая вѣтвь рѣзко отдѣлялась на темномъ фонѣ лѣснаго мрака; не далеко проникалъ взоръ, останавливаемый пестрою сѣткою переплетенныхъ вѣтвей и деревьевъ. Груды желтыхъ камней, обросшихъ мохомъ, мѣстами виднѣлись на берегу. Пейзажъ имѣлъ свою оригинальную красоту, напоминавшую нѣкоторые рисунки, или скорѣе этюды Калама. Бухта была больше двухъ миль въ длину, а за нею,
— даже на краю небесъ
Все тотъ же быль далекій лѣсъ.
Императорская бухта, извѣстная Англичанамъ (видѣвшимъ ее уже послѣ насъ) подъ именемъ Barracuta bay, можетъ дать намъ два продукта: лѣсъ и ледъ. Между лиственницей попадаются превосходныя корабельныя строевыя деревья, также какъ и между соснами; а ледъ хорошій, прѣсный. Въ прошломъ году былъ здѣсь небольшой опытъ торговли льдомъ. Одинъ гонъ-конгскій купецъ, съ позволенія нашего правительства, нагрузился имъ въ Императорской гавани и привезъ его въ Гонъ-Конгъ, куда обыкновенно возятъ ледъ изъ Америки. Мы въ Гонъ-Конгѣ имѣли удовольствіе пить эль съ своимъ, русскимъ, льдомъ. Пушной промыселъ, въ сравненіи съ болѣе сѣверными провинціями, въ этихъ мѣстахъ довольно маловаженъ.
Больше, кажется, ничего не даетъ Императорская гавань. Лѣса ея бѣдны дичью: въ одно время, какъ то, достать ворону считалось большою удачей. Никакая огородная овощь не вызрѣваетъ на тундрахъ. Всякое обрабатываніе земли стоило бы необыкновенныхъ усилій, едва ли вознаградимыхъ. Въ морскомъ отношеніи заманчивая прелесть гавани парализируется длинною зимой, льдомъ, расходящимся только въ маѣ мѣсяцѣ, и морозами, доходящими до 40°.
Странно, что Лаперузъ, довольно внимательно осмотрѣвшій здѣшніе берега, не видалъ огромной бухты. Сюда приходитъ зимою изъ Николаевска, разъ въ годъ, почта на собакахъ; а лѣтомъ всякое русское судно, плавающее въ Японскомъ морѣ и Татарскомъ заливѣ, обязано заходить сюда.
Мало знаю я мѣстъ, которыя бы производили такое грустное впечатлѣніе; воображаю, чего стоитъ зимовка здѣсь. Лѣсъ смотритъ какъ-то стѣнами тюрьмы; природа безмолвна; воды скованы или вѣчнымъ безвѣтріемъ, или льдомъ; даже ѣдущій на своей утлой лодкѣ Орочанъ представляется скорѣе плывущимъ по водѣ тюленемъ нежели разумнымъ существомъ. Кажется невозможнымъ, чтобы здѣсь когда-нибудь могли поселиться люди, чтобы возникли деревни и города.
За то сахалинскій берегъ весело выглянулъ изъ-за прочистившагося тумана голубыми горами, съ легкими очертаніями, съ пріятною перспективой. Нѣкоторыя скалы зеленѣли, другія базальтовыми массами или песчаными откосами спускались къ морю; въ горизонтальныхъ пластахъ песчаника черными полосами виднѣлся каменный уголь. Въ одномъ мѣстѣ каскадъ серебряною лентой сбрасывался съ отвѣсной темной скалы. Легко различались строенія въ одномъ изъ раскрывшихся ущелій. Все это увидѣли мы, подойдя къ самому острову, послѣ трехъ дней довольно свѣжей погоды и послѣ недѣли, проведенной въ виду азіятскаго скучнаго берега, который описывали наши штурманскіе офицеры. Климатъ острова Сахалина много мягче, а богатство каменныхъ породъ разнообразитъ формы его внѣшнихъ очертаній. По берегамъ его можно, кажется, пройдти полный курсъ геологіи: гдѣ кончаются осадочные пласты песчаника съ сланцами и каменнымъ углемъ, тамъ выступаютъ плутоническія породы, базальты, а тамъ зеленый камень, и т. д.
Сахалинъ — сокровищница здѣшняго края. Хотя еще неизвѣстно существованіе глубокихъ пластовъ каменнаго угля, но поверхностные пласты очень богаты, и уголь прекраснаго качества. Открытіе его стоило многихъ тяжелыхъ экспедицій, снаряжаемыхъ на собакахъ, при самыхъ ограниченныхъ средствахъ. Лейтенантъ Бошнякъ, открывшій Императорскую гавань, былъ изъ первыхъ, отыскавшихъ уголь. Въ большомъ количествѣ лежалъ онъ на берегу, оставалось только брать, чѣмъ и пользовались англійскія суда во время послѣдней войны.
Разработка угля находится еще въ младенческомъ состояніи, хотя его достаетъ на удовлетвореніе потребностямъ края; она идетъ правильными галлереями въ поверхностныхъ пластахъ, имѣющихъ толщину иногда болѣе сажени, такъ что во многихъ шахтахъ ходить можно свободно. Нагрузка затруднительна; близь разработокъ нѣтъ ни бухты, ни залива, а сильный прибой съ моря во время южныхъ вѣтровъ потребовалъ бы устройства обширнаго брекватера. Теперь суда стоятъ sur le qui vive, готовыя каждую минуту сняться съ якоря, чтобы не быть выброшенными на берегъ. Шлюпки во время отлива останавливаются далеко отъ берега; переноска мѣшковъ съ углемъ, на плечахъ, утомительна и требуетъ много рукъ.
Самое поселеніе находится нѣсколькими милями южнѣе мыса Жонкьера и называется Ду-е, хотя настоящая рѣка Ду-е находится сѣвернѣе мыса; но вѣроятно это имя и останется за поселеніемъ. Несмотря на утомительную работу угольной ломки, эта колонія смотритъ веселѣе всѣхъ. Здѣсь живетъ около сорока человѣкъ, при нихъ два офицера и инженерный офицеръ, завѣдывающій работами. Какіе славные огороды окружаютъ ихъ уютные, чистенькіе домики! а овощи вызрѣваютъ два раза въ лѣто. Зимы на Сахалинѣ не такъ суровы, о скорбутѣ и не слышно, несмотря на то, что рабочимъ не всегда достается полный паекъ. Между строеніями, въ тѣни ясеней, съ шумомъ течетъ небольшая горная рѣчка; одно зданіе измѣнило даже казенной формѣ мѣстной архитектуры, и бойко поднялось красивою башней, видною издалека съ моря. А если начинаетъ шалить воображеніе, значитъ человѣку не совсѣмъ еще худо. Старожилы изъ матросовъ, кромѣ дюжины шкурокъ соболей — капиталъ, наживаемый годами, — набираютъ мускусовые мѣшочки, Moschus moschiferus, которые и продаютъ довольно выгодно въ аптеку Николаевска. Внутри зданій, то-есть въ казармѣ и небольшомъ лазаретѣ, порядокъ былъ педантическій; правда, что въ то время ожидали важныхъ посѣтителей.
Мы осмотрѣли, конечно, всѣ работы; съ зажженными свѣчами ходили по вырытымъ въ скалахъ галлереямъ. Около главной ломки былъ сдѣланъ спускъ на блокахъ, такъ что тамъ грузить было бы не такъ затруднительно; къ несчастію нашему, клиперу назначили уголь, лежащій довольно высоко на скалѣ, близь падающаго съ нея каскада. Мѣсто, правда, было поэтично; сломанныя и упавшія деревья своими вѣтвями украшали выступавшіе ступенями камни и прыгавшую по нимъ воду каскада; но команда наша, таскавшая уголь, не раздѣляла вкуса любителей хорошихъ видовъ.
На Сахалинъ пріѣзжаетъ много Гиляковъ съ Амура, лѣтомъ на лодкахъ, зимой на собакахъ. Они ведутъ съ туземцами и съ живущими на югѣ острова Японцами и Айнами дѣятельную торговлю, вымѣнивая имъ на дабу, табакъ и различныя вещи, свои звѣриныя шкуры и рыбу. Гиляки — это Армяне здѣшняго края, народъ торговый, проворный, предпріимчивый. Съ виду они мало отличаются отъ Орочанъ, видѣнныхъ нами въ Императорской гавани. У берега стояла длинная ихъ лодка, сколоченная изъ нѣсколькихъ досокъ, въ ней лежало около десяти собакъ; лѣтомъ собаки тянутъ бичеву, и лодка плыветъ около берега; зимой ихъ запрягаютъ въ нарты; въ лодкѣ сидитъ только по одному человѣку. Между Гиляками часто трудно отличить съ перваго взгляда женщину отъ мущины: и костюмъ, и волосы, и лицо, все одинаково. Какъ у мущинъ, такъ и у женщинъ, косы, проборъ по серединѣ; въ ушахъ, а иногда и въ носу, кольца; одѣты въ армяки, или медвѣжьи шкуры; на ногахъ торбасы. Все имѣніе ихъ помѣщается въ этой лодкѣ. Много Гиляковъ постоянно живутъ на Сахалинѣ. Во время нашего пребыванія, они всѣ были въ большомъ горѣ и не ходили на охоту. Недавно случилось у нихъ слѣдующее трагическое происшествіе. Мущины одной юрты отправились на охоту, оставя дома двухъ женщинъ, которыя, окончивъ работы, заснули на своихъ нарахъ. Въ это время входитъ къ нимъ незваный гость-медвѣдь; душитъ обѣихъ женщинъ, и, позавтракавъ ими, ложится на нару и засыпаетъ, какъ будто у себя дома. Возвратившійся мужъ съ ужасомъ видитъ эту сцену; ружье его заряжено, онъ стрѣляетъ въ упоръ и убиваетъ медвѣдя наповалъ. Но въ этомъ-то и заключается все несчастіе: медвѣдь у Гиляковъ лицо священное, и нѣтъ больше грѣха какъ убить его!.. Вынужденный такою вопіющею случайностію, грѣхъ долженъ искупиться общею скорбію, — добровольнымъ зарокомъ не ходить на охоту, потому что охота составляетъ весь источникъ богатства Гиляка.
Съ вечера мы снялись съ якоря, и на другой день утромъ увидѣли мысъ Клостеркампфъ, закрывающій собою заливъ де-Кастри. Кромѣ мыса, бухта защищена съ моря островами: Устричнымъ, Базальтовымъ и островомъ Обсерваторіи. Если, бы на каждомъ изъ этихъ острововъ было по крѣпости, то никакой флотъ не могъ бы проникнуть въ бухту. Теперь на нихъ обросшіе мохомъ камни, ель, лиственница и водятся старички, береговая птица, въ такомъ количествѣ, что ихъ ловятъ руками по цѣлымъ сотнямъ; ночью отправляются на промыселъ съ фонарями, и птица летитъ на огонь; остается брать ее. Если ее вымочить въ уксусѣ, то можно ѣсть, за неимѣніемъ лучшаго. Бухта эта открыта Лаперузомъ и названа имъ по имени того De Castries, о которомъ можете прочесть въ Oeil de boeuf. Описаніе Лаперуза до сихъ поръ остается вѣрнѣйшимъ. Нужно только прибавить исторію политическаго существованія бухты и основанія Александровскаго порта.
Къ бухтѣ примыкаетъ сплошной, хвойный лѣсъ, растущій по тундрамъ; мѣстами въ этомъ лѣсу сдѣланы просѣки, довольно большія; одна ведетъ къ старымъ постройкамъ, гдѣ зимовало въ военное время нѣсколько батальйоновъ линейнаго сибирскаго войска; но рука времени уже успѣла налечь на эти шаткія зданія, они почти всѣ покривились. Не вдалекѣ распространившееся кладбище дополняетъ разказъ о зимовкахъ, полныхъ лишеній. На одномъ крестѣ видно имя доктора Б., умершаго отъ скорбута. Миръ праху его! На смертномъ одрѣ, разрушаемый губительнымъ недугомъ, онъ умирающимъ голосомъ давалъ еще совѣты своимъ товарищамъ по несчастію, и, можетъ-быть, этотъ умирающій голосъ вырвалъ у страшной болѣзни нѣсколько жертвъ…
Новый постъ расположенъ близь самаго берега. Тутъ уже замѣтна нѣкоторая претензія на гражданственность. На лѣто пріѣзжаетъ капитанъ надъ портомъ, съ женой; есть магазинъ съ провизіей и при немъ цейхвахтеръ. У цейхвахтера даже можно найдти и закуску, почему и названа его лачуга Мыльников’съ-отель, по имени достойнаго хозяина. Близь пристани высокій флагштокъ, на которомъ будто бы поднимаютъ сигналы по системѣ Рейнгольда, для переговоровъ съ приходящими иностранными купцами, но эти сигналы, такъ же какъ и электрическій телеграфъ, и желѣзная дорога — дѣло будущаго. А еслибъ была желѣзная дорога, то суда могли бы и не ходить въ Николаевскъ, сгружая все здѣсь и не рискуя переходомъ но Лиману.
Сама де-Кастри, кромѣ рыбы и дровъ, ничего дать не можетъ. Лѣсъ ея мелокъ; осенью много дичи и брусники. При насъ кто-то разложилъ костеръ въ лѣсу, да такъ и оставилъ. Огонь быстро распространился по смолистымъ игламъ ельника, попалась какая-то полуразрушенная избенка, вспыхнувшая какъ порохъ; пожаръ росъ, и обхватилъ новое поселеніе, подступая къ его домикамъ довольно близко. Два дня работали наши матросы на берегу, окапывая и отстаивая у огня строенія; побѣда осталась наконецъ за нами. Огонь бросился въ другую сторону, но скоро и совсѣмъ замеръ.
Зимовать судамъ въ бухтѣ невозможно: она замерзаетъ. Волненіемъ съ моря часто ломаетъ ледъ.
Туземцы — Гиляки pur sang; они здѣсь очень хорошо говорятъ по-русски, торгуются съ азіятскою задорностію, не хуже любаго гостинодворца, въ одеждѣ щеголеватѣе другихъ туземцевъ.
На берегу есть пробитыя въ скалѣ волнами ворота, очень красивыя и названныя именемъ открывшаго: Лаперузовыми. Между де-Кастри и Николаевскомъ постоянное сообщеніе; сухимъ путемъ идутъ просѣкой до озера Кази, потомъ на лодкахъ добираются по озеру до Маріинска, большой деревни, гдѣ живетъ цѣлый батальйонъ. Изъ Маріинска до Николаевска, по Амуру: лѣтомъ на пароходѣ, зимой на собакахъ.
Въ 1855 году Англичане бомбардировали де-Кастри и пускали въ прилежащія тундры каленыя ядра; и теперь еще можно видѣть траншеи и мѣста, куда залегали наши секреты.
При насъ пришли въ де-Кастри двѣ купеческія шкуны и одинъ баркъ, которые и отправились, въ Николаевскъ. Баркъ сталъ на одной изъ безчисленныхъ мелей лимана; изъ груза спасли кое-что, такъ же какъ и людей, а судно погибло.
Наконецъ и мы пошли по этому страшному лиману, о которомъ столько наслышались отъ нашихъ корветовъ, собственнымъ опытомъ испытавшихъ нѣкоторыя изъ его отмелей; пугалъ насъ и Джигитъ, также довольно долго бурлившій его воды. Да и стоить только посмотрѣть на карту, чтобы потерять всякую увѣренность: фарватеръ идетъ такими извилинами, что представляется какимъ-то вьющимся растеніемъ, съ безчисленнымъ множествомъ вѣточекъ и отпрысковъ. Самое мелкое мѣсто фарватера 14 футовъ. Все время идешь въ виду азіятскаго берега, считая мысъ за мысомъ, островъ за островомъ. Сахалинскій берегъ только въ самомъ узкомъ мѣстѣ виденъ ясно. Острова были довольно красивы, съ ихъ елями и лиственницей, распустившеюся къ нашему пріѣзду. По берегу идутъ возвышенія и горы. Вездѣ почти можно стать на якорь и посылать на берегъ шлюпку рубить дрова. Переходъ нашъ былъ облегченъ довольно хорошо разставленными въ нынѣшнемъ году бочками и бакенами, указывающими направленіе фарватера. Вотъ и мысъ Прони, а за нимъ желтыя воды величественной рѣки, на которой лежитъ столько надеждъ, столько ожиданій… и, кажется, не напрасно!..
Вспомнимъ исторію Амура.
Тунгусы Удскаго края разказали томскимъ козакамъ въ 1636 году о чудной рѣкѣ Амурѣ и впадающихъ въ нее рѣчкахъ, Зеѣ и Шилкарѣ; они говорили о богатыхъ жителяхъ береговъ рѣки, Даурахъ, занимающихся земледѣліемъ и скотоводствомъ, и о князѣ Лавкаѣ, достовѣрныя свѣдѣнія о которомъ смѣшивались съ баснословными разказами о его богатствѣ. — Эти разказы возбудили въ козакахъ желаніе отыскать, какъ заманчиваго князя, такъ и новыя страны, обѣщавшія имъ болѣе привольныя мѣста; якутскій воевода Головинъ послалъ Василія Пояркова провѣдать обстоятельно о новыхъ мѣстахъ (1643), и Поярковъ былъ первый изъ Русскихъ, спустившійся по Амуру. Отыскивая Лавкая, онъ достигъ Сунгари, гдѣ нашелъ Дучеровъ, потомъ Усури, гдѣ видѣлъ Натковъ и потомъ Гиляковъ. Въ 1646 году онъ возвратился черезъ Тунгузское море въ Якутскъ, вынесши убѣжденіе о легкой возможности завоевать край, не принимая въ расчетъ того, что по Сунгари можетъ прибыть китайское войско для защиты своихъ владѣній. Поярковъ между прочимъ собралъ и ясакъ. За нимъ вскорѣ послѣдовалъ Ероѳей Хабаровъ, съ охотниками; отыскалъ Лавкая, оказавшагося простымъ смертнымъ, и увѣрилъ его, что единственная цѣль его прибытія — собираніе ясака. Второй походъ Хабарова сопровождался тѣми подвигами храбрости и отваги, которые сдѣлали Хабарова любимымъ героемъ разказовъ о занятіи Восточной Сибири. Онъ сражался съ Даурами, укрѣпился въ Ачанскомъ улусѣ, гдѣ осадили его Китайцы. Смѣлою вылазкой уничтожилъ онъ враговъ, и съ весной поплылъ дальше. Вслѣдствіе слуховъ о его подвигахъ, начались переселенія на Амуръ… Молва объ удобствахъ жизни и богатствахъ привлекала толпы искателей приключеній, много помогавшихъ Хабарову.
Китайцы наконецъ рѣшились противодѣйствовать нашествію незваныхъ гостей. Они заставили выйдти изъ своихъ земель Степанова и осадили Канарскій острогъ, основанный сотникомъ Бекетовымъ. Въ 1655 году именнымъ указомъ назначенъ Пашковъ командиромъ экспедиціи на Амуръ. Плодомъ ея было основаніе Нерчинска и острога у Албазина, гдѣ посѣлился бѣжавшій Полякъ Черниговскій, который основалъ тамъ монастырь и завелъ хлѣбопашество.
Наконецъ, надо было опереться на что-нибудь въ этой путаницѣ дѣлъ и разныхъ столкновеній; изъ Москвы отправленъ былъ посолъ, Грекъ Спафари, съ цѣлію обозначить новыя, присвоенныя нами границы. По трактату съ Китайцами, Рускіе должны были прекратить распространеніе своего владычества на Амурѣ, не требовать ясака, и Албазинцамъ (товарищамъ Черниговскаго, подчинившаго себя добровольно Нерчинску) не ссориться съ Китайцами. Но, несмотря на это, Албазинцы продолжали строить свой острогъ. Дѣлалось тогда все, что хотѣлось; начальство было далеко. Не здѣсь ли родилась пословица: до царя далеко?
Въ Китаѣ манджурская династія (Да-цинъ) утвердилась на престолѣ падшей минской династіи. Второй ея императоръ, Кханси, началъ оборонять крѣпостями сѣверную часть Манджуріи и приближаться къ Дауріи; столкновеніе съ Русскими было неизбѣжно; и дѣйствительно, Албазинъ былъ раззоренъ въ 1685 году; но онъ снова былъ построенъ и снова осажденъ; только извѣстіе о готовящемся русскомъ посольствѣ въ Пекинъ заставило Китайцевъ отступить отъ него.
Нерчинскій трактатъ, заключенный окольничимъ Головинымъ въ 1689 году, былъ первымъ нашимъ дипломатическимъ сношеніемъ съ Китайцами; граница была опредѣлена, хотя и не окончательно. Объ Амурѣ забыли. Для Китайцевъ онъ оставался попрежнему мертвымъ матеріаломъ, для Манджуровъ — мѣстомъ мѣновой торговли, но для мѣстныхъ жителей онъ былъ артеріей, оживлявшею ихъ прозябавшее существованіе. Для Русскихъ онъ блеснулъ чѣмъ-то свѣтлымъ, призывнымъ, какъ будто въ этомъ призывѣ было что-то пророческое для будущаго его значенія для Россіи. Замѣчательно, что на языкѣ мѣстныхъ жителей онъ является чѣмъ-то мрачнымъ, темнымъ: во всѣхъ его названіяхъ видно общее значеніе — черный. Монголы зовутъ его Харамурень, Тунгузы — Сахалянъ-ула, Китайцы — Хэ-Лунь-Цзянъ, все это означаетъ Черную рѣку, что можетъ быть производено и отъ цвѣта воды его, не совсѣмъ прозрачной. Названіе Амуръ должно быть тунгузское; всякую большую рѣку они называютъ Амаромъ. Рѣка Албазина называлась сперва Эмури, можетъ-быть и это имя дало названіе Амуру. Японцы называютъ Амуръ Конто-ку, а туземцы — Мангу.
Начавшаяся 7-го мая 1854 года экспедиція, подъ начальствомъ генерала Муравьева, положила основаніе современному гражданскому положенію страны; пробудившись отъ долгаго сна, мало-по-малу начали оживляться прилегающія пустыни, снова являясь Россіи чѣмъ-то зовущимъ…
Въ началѣ носились неясные слухи и сбивчивыя свѣдѣнія о чудной новой странѣ, о ея богатствахъ и привольяхъ, которыя заманивали людей, привыкшихъ къ бродячей жизни; двинулись они къ этимъ пустынямъ, неся съ собою безграничную отвагу и какую-то увѣренность въ счастливую звѣзду, въ русскую удаль и молодечество, которымъ было гдѣ разгуляться. Безъ правильнаго войска, существуя случайною добычей, эти завоеватели совершали чудеса храбрости, напоминающія первыхъ покорителей Америки, Кортеса, Пизарро и другихъ. Теперь занятіе и заселеніе Амура стало необходимостью, разумнымъ дѣломъ, — покамѣстъ труднымъ, но дѣломъ, важные результаты котораго незамедлятъ выказаться. Ясно назначенная айгунскимъ трактатомъ граница, подарившая намъ еще рѣку Усури и весь берегъ, идущій отъ Усури на востокъ къ Татарскому проливу, дѣлаетъ насъ безспорными владѣтелями рѣки, соединяющей центральную Сибирь, страну богатую, — съ Тихимъ Океаномъ. Туда, на этотъ океанъ, рвется теперь избытокъ силъ Стараго Свѣта, и просится современная исторія, чтобы развернуться на новой просторной сценѣ, гдѣ съ одной стороны просыпаются Китай и Японія, съ другой выростаетъ не по днямъ, а по часамъ юноша-великанъ — Америка, гдѣ природа даетъ неисчислимые натеріялы новаго богатства по разбросаннымъ безчисленнымъ островамъ.
Понятно, что будущее, направленное обстоятельствами, сложится не такъ, какъ предполагаютъ. Едва ли Николаевскъ, напримѣръ, будетъ средоточіемъ дѣятельности края. Силы стянутся, можетъ-быть, къ другому, болѣе естественному центру, болѣе доступному извнѣ и болѣе удобному для жизни, но только сама жизнь совершитъ это. Мы видѣли по Татарскому берегу нѣсколько бухтъ; южнѣе ихъ есть еще болѣе удобныя, какъ напримѣръ бухта Посьета; остается выбирать; притомъ въ центрѣ края, ближе къ Сибири, найдется мѣсто важнѣе береговаго порта. Все это — дѣло будущаго; настоящее должно возбуждать страну къ гражданской дѣятельности, развивая безъ насилія ея естественныя богатства, улучшая пути сообщенія, устраняя препятствія для торговли. Обстоятельства сами покажутъ куда должны стянуться жизненные соки края, гдѣ слышнѣе пульсъ его, гдѣ его сердце.
Рѣкою мы шли по створамъ. Берега холмисты и всѣ почти покрыты хвойнымъ лѣсомъ; иногда отъ берега отдѣлялся мысокъ или коса; на нѣкоторыхъ изъ нихъ строятъ батареи, на другихъ видна земля, приготовленная подъ огороды. Наконецъ вдали показались красныя крыши домовъ, высыпавшихъ по пригорку, и знакомая намъ архитектура пятиглавой церкви, вѣнчающей почти всѣ города и мѣстечки нашей обширной Россіи. На городъ, очень веселый издали, напиралъ со всѣхъ сторонъ сплошной лѣсъ, сначала зеленѣющій, потомъ синею массой всходящій на высокія дальнія горы, украшающія ландшафтъ. Противоположный берегъ состоитъ изъ конусообразныхъ холмовъ, покрытыхъ, какъ щетиною, лиственницей и елью: дальніе изгибы рѣки обозначались выходящими мысами, и опять горами, теряющимися вдали, и тою воздушною перспективой, которая всегда является въ помощь счастливо-расположенной мѣстности. По мѣрѣ приближенія, городъ немного терялъ своей декоративной прелести; дома какъ будто раздвигались, между нѣкоторыми виднѣлись пустыри, еще не очищенные отъ пней, попадались строенія не оконченныя, хотя уже съ выкрашенною крышей, а издали все принималось за чистую монету.
Но, несмотря на это, очень пріятно было, послѣ двухъ-годоваго плаванія по заморскимъ землямъ, увидѣть русскій городъ, съ его характеристическими особенностями, съ зеленымъ куполомъ церкви, съ масляною краской, разбросанностью и вѣчною «живою ниткою», которая нигдѣ не оставляетъ русскаго человѣка, куда бы ни занесъ его случай.
Не ограничиваясь первымъ впечатлѣніемъ, которое произвелъ на меня Николаевскъ, я поведу васъ въ самый городъ, и постараюсь описать все видѣнное какъ можно вѣрнѣе и какъ можно подробнѣе. Но не требуйте отъ меня однако ни статистическихъ свѣдѣній, ни какихъ-либо офиціальныхъ извѣстій: я остаюсь по прежнему туристомъ; слѣдовательно, сужу по тому, что вижу.
Мы стали на якорь ближе къ правому (южному) берегу рѣки, потому что къ городу идетъ широкая отмель. Прямо передъ нами былъ насыпной островъ и устроенная на немъ батарея; за этимъ насыпнымъ виднѣлись естественные острова, между которыми Амуръ шелъ многими протоками и рукавами, главный же фарватеръ прилегалъ къ правому берегу. Клиперъ сейчасъ же поставило по теченію. Отмель, прилегающая къ городу, съ востока защищена полукруглою косой, на которой устроено адмиралтейство, а на самомъ концѣ ея батарея, отвѣчавшая нашему салюту.
Видъ пристани уже производитъ пріятное впечатлѣніе; видно, что это не временная постройка, а основательная; не тѣ животрепещущіе мостики, которые мы видѣли въ Императорской гавани и въ де-Кастри. На берегу много баржъ, превращенныхъ во временные магазины. Эти баржи сплавляются сюда отъ верховьевъ Амура, съ провизіею и товарами, и остаются здѣсь; ихъ вытаскиваютъ на берегъ, устраиваютъ на нихъ крыши, прорубаютъ двери и окна, и они служатъ хорошими временными складочными мѣстами. У пристани нѣсколько лодокъ; не вдалекѣ остановился Гилякъ на своемъ досчаникѣ и удитъ рыбу… Наконецъ и мы на Амурѣ, въ Николаевскѣ!..
По деревянной лѣстницѣ поднимаетесь на гору, сейчасъ передъ вами гауптвахта и довольно большое пустое мѣсто, — площадь сказалъ бы я, но оно будетъ площадью только тогда, когда по немъ можно будетъ ходить безопасно. Николаевскіе остряки называютъ это мѣсто Piazza dei pnelli, производя послѣднее слово отъ пней, лежащихъ и разбросанныхъ въ картинномъ безпорядкѣ. Гауптвахта отличается отъ всѣхъ другихъ гауптвахтъ тѣмъ, что на платформѣ вывѣшиваются иногда, для просушки, мѣха, назначенные для кабинета; по ярлыкамъ вы судите, что это ясакъ, и нельзя не остановиться передъ чернобурыми лисицами и гежигинскими соболями, смотрящими такъ роскошно, тепло и ласково. За гауптвахтою, черезъ площадь, видно довольно большое двухъ-этажное зданіе офицерскаго клуба, въ которомъ есть нѣсколько квартиръ и прекрасная библіотека; въ ней можно найдти до двадцати современныхъ журналовъ и танцовальный залъ, единственный во всемъ городѣ.
Съ площади вы попадете на главную улицу, идущую параллельно съ рѣкою, чистую, съ деревянными мостками съ одной стороны, такъ что гулять по ней можно съ нѣкоторымъ комфортомъ. Кромѣ линейныхъ солдатъ, на улицѣ встрѣчаются здоровые мужики, попавшіе сюда «волею случая»; на лицахъ у нѣкоторыхъ изъ нихъ, пожалуй, разсмотрите и клеймо, тщательно скрываемое спадающими на лобъ волосами. Всѣ они кланяются очень почтительно. Прекрасный полъ простонародья принадлежитъ къ этому же почтенному сословію, называемому здѣсь варнаками и варначками.
Первое, что бросается на улицѣ въ глаза, это красивый сѣрый домикъ съ зелеными крышею и ставнями, съ широкимъ подъѣздомъ, готовымъ принять самые щегольскіе экипажи (еслибъ они были въ Николаевскѣ), съ палисадникомъ, изобилующимъ (относительно) цвѣтами и огородною зеленью (нѣсколько парниковъ въ углу). Здѣсь живетъ, конечно, губернаторъ. Около самаго губернаторскаго дома, перпендикулярно къ главной улицѣ, идетъ другая, столько же чистая, но болѣе офиціальная. Всю правую ея сторону занимаютъ снала казармы, низкіе, длинные флигеля, потомъ госпиталь, снаружи очень похожій на казарму; тамъ аптека, еще какое-то офиціальное мѣсто, черезъ окна котораго видны блестящія ружья и каски; за офиціальнымъ мѣстомъ идутъ пеньки, уходящіе вдаль, къ самому лѣсу.
Третье примѣчательное мѣсто Николаевска — другое пустое пространство, будущая площадь, среди которой возвышается деревянный пятиглавый соборъ; противъ него присутственныя мѣста и американскій клубъ. Частные дома всѣ болѣе или менѣе похожи одинъ на другой; рѣзко отличаются между ними красивыя зданія американскихъ негоціантовъ, составляющихъ одинъ изъ главныхъ элементовъ николаевской жизни. Я сказалъ, что экипажей въ городѣ нѣтъ; но часто послышится вдругъ звукъ бубенчиковъ; сердце забьется, почудится Богъ знаетъ что, что-то безотчетное, что-то родное; но скоро разочаровываешься, увидя передъ собою только бочку съ водою, бойко скачущую мимо. На иномъ дворѣ остановишься передъ нѣсколькими отдыхающими оленями, съ истертыми спинами отъ уродливыхъ и безпокойныхъ сѣделъ; при нихъ семья Тунгузовъ, костюмы которыхъ бросаются въ глаза своею пестротой. По мосткамъ иногда пройдется николаевская аристократка, шумя своимъ шелковымъ платьемъ, пробѣжитъ губернскій чиновникъ, съ выраженіемъ высшаго самодовольствія за выбритомъ лицѣ; раскланяется съ вами совершенно незнакомый вамъ мелкій чиновникъ, не устоявшій противъ искушенія поклониться новому лицу; выглянетъ изъ окна любопытная головка, узнать, кого это еще занесло сюда, — короче сказать пахнетъ на васъ тѣмъ, что намъ такъ близко и отъ чего уже мы немного отвыкли, скитаясь по басурманскимъ городамъ, — пахнетъ на васъ Русью!
По близости Николаевска есть губернаторская ферма, куда часто ѣздитъ общество повеселиться, и которая просто называется «фермою». Это и не удивительно, потому что она въ Николаевскѣ единственная; а у насъ въ N. губернаторская дача называлась тоже просто «дачею», несмотря на то, что много другихъ смертныхъ имѣютъ тамъ дачи, но видно эта — всѣмъ дачамъ дача.
На выдающейся косѣ, о которой я говорилъ, находятся зданія адмиралтейства. Начала положены прочныя и прекрасныя. Какъ не спеціалистъ, я не могу вдаться въ подробности, но не могу и умолчать о томъ впечатлѣніи, которое произвела на меня эта начинающаяся раціональная дѣятельность, гдѣ главнымъ рычагомъ принятъ паръ. Большое здѣшнее механическое-заведеніе сдѣлало бы честь любому порту. Много еще станковъ безъ дѣла; но за дѣломъ не станетъ, было бы что дѣлать. Много еще вещей неразобрано, какъ напримѣръ паровой молотъ. Машины всѣ превосходны, со всѣми новѣйшими приспособленіями. Все это стоитъ въ простыхъ сараяхъ: видно, что не увлеклись наружнымъ, не бросились строить дворцы, а начали съ содержанія, и потому нельзя не основывать на этомъ большихъ надеждъ. Въ порту три крытые элинга, на одномъ изъ нихъ строилась шкуна (теперь она спущена). По близости, на водѣ, стоялъ только что собранный американскій рѣчной пароходъ, съ цѣлымъ домомъ на палубѣ и съ заднимъ колесомъ; подобные пароходы сотнями плаваютъ по Миссиссипи; когда-то закипятъ они по Амуру? Впрочемъ, и въ настоящее время уже видно кое-какое движеніе на знаменитой рѣкѣ. Въ продолженіи десяти дней нашего пребыванія, сверху пришло три парохода: Лена, Амуръ и Аргунь. Амуръ пришелъ изъ Благовѣщенска. Около порта безпрестанно снуютъ два винтовые баркаса, исполняя различныя порученія, развозя писарей съ приказами и т. п. Все остальное пространство города, внѣ описанныхъ мною мѣстъ, занято разными домиками, въ которыхъ впрочемъ можно находить квартиры, и множествомъ пней, дающихъ своимъ видомъ оригинальный отпечатокъ мѣстности. Въ Николаевскѣ есть нѣсколько лавокъ, принадлежащихъ большею частію Американцамъ; здѣсь иногда можно достать все (не спрашивайте о цѣнахъ), а иногда нѣтъ почти ничего. Живущіе постоянно знаютъ эти времена приливовъ и запасаются на всю зиму, платя умѣренныя цѣны, но горе попавшему въ отливъ или малую воду! Утлая ладья хозяйства мичмана садится тогда на мель и долго бѣдствуетъ до слѣдующаго прилива. Товары приходятъ сюда большею частію изъ Санъ-Франсиско и изъ Гонъ-Конга. Другой притокъ предметовъ существованія для Николаевска, это сплавы по Амуру, дѣло, подверженное также многимъ случайностямъ. Чего не вытерпятъ дорогой эти баржи, если даже и не сядутъ гдѣ-нибудь, выброшенныя на берегъ! Видъ этихъ сплавовъ очень любопытенъ. При мнѣ изъ Маріинска переводили въ Николаевскъ казармы. Ихъ разобрали, изъ бревенъ надѣлали плотовъ, на плоты посадили жившихъ въ казармахъ, со всѣмъ ихъ имуществомъ, и пустили по теченію. Долго не могъ я догадаться, что именно вижу, когда вдали показались плывущія бревна. По мѣрѣ ихъ приближенія, ясно выказывались любопытныя подробности внутренняго хозяйства, теперь разоблаченнаго: виднѣлась деревянная кровать, тюфякъ, шкапчикъ съ посудой; сама хозяйка сидѣла на узлѣ, а мужъ, длиннымъ шестомъ упираясь въ дно рѣки, давалъ направленіе своему ковчегу. Показавшіеся вдали сплавы производятъ въ Николаевскѣ впечатлѣніе подобное тому, какое туча, полная дождя, производитъ гдѣ-нибудь въ Сагарѣ. Въ мечтахъ, вмѣсто вѣчной осетрины, является питательный бифстексъ, масло для каши, новый сюртукъ вмѣсто настоящаго, начинающаго протираться на локтяхъ: все это дадутъ давно желанные сплавы, а главное, понизится цѣна и на сахаръ, и на бѣлую муку, и на мясо.
Много ждутъ отъ Амурской компаніи, но благодѣтельное ея вліяніе окажется въ будущемъ. Едва ли для Николаевска переродится русскій человѣкъ, а строить будущность здѣшняго края на основаніяхъ коммерціи нашего почтеннаго купечества, значитъ строить домъ на пескѣ!
Николаевскъ имѣетъ странное вліяніе на всякаго пріѣзжающаго, и особенно на лица прибывающія сюда сухимъ путемъ: какъ въ Италіи никто не можетъ не сдѣлаться, хотя на время, артистомъ, такъ здѣсь всѣ становятся экономистами. Всякій, не читавшій ничего, кромѣ такъ-называемой легкой литературы, съ задоромъ вдается въ самые смѣлые вопросы, пророчитъ будущее краю, однимъ словомъ, принимаетъ такое близкое участіе въ общемъ дѣлѣ, какъ будто это дѣло его собственное. При такомъ общемъ настроеніи, понятны эти голословныя сужденія, эти стереотипныя мнѣнія, которыя здѣсь во всеобщемъ ходу. Мнѣнія однихъ часто противоположны мнѣнію другихъ. Какъ вездѣ, явились пессимисты и оптимисты. Пессимисты, при десяти градусахъ тепла кутаются въ кашне и теплыя пальто; а оптимисты въ это время щеголяютъ въ легонькихъ визиткахъ, увѣряя всѣхъ, что климатъ Николаевска необыкновенно пріятенъ. Къ пессимистамъ, между прочимъ, принадлежатъ люди, пропустившіе приливъ товаровъ, не воспользовавшіеся ихъ дешевизной, и слѣдственно, или голодающіе, или совершенно прожившіеся; оптимистовъ составляютъ люди большею частію постоянно здѣсь живущіе, женатые, семейные, знающіе, гдѣ тепло, гдѣ раки зимуютъ, и не пропускающіе случая купить дешево сахаръ. Одни говорятъ, что Американцамъ надо дать полную свободу торговать: позволить имъ на пароходахъ подниматься, если угодно, до Шилки, дать имъ всевозможныя льготы; другіе утверждаютъ, что этого нельзя позволить, что у насъ и такъ иностранцевъ балуютъ, а что, вотъ, русскій купецъ и безъ нихъ привезетъ все сплавами по Амуру, что русскій купецъ православный, и потому, если и надуетъ, то, будто бы, съ совѣстію, Американцы же только о своей пользѣ хлопочутъ. Первые громко кричать о конкурренціи, о вредныхъ послѣдствіяхъ монополіи, если ее будетъ имѣть Амурская компанія; говорятъ, что боязнь конкурренціи есть неувѣренность въ собственныхъ силахъ, а съ неувѣренностію лучше не начинать дѣла, и что все кончится карточными домиками, да обманомъ самихъ себя. Оптимисты довольны настоящимъ положеніемъ дѣлъ, они самодовольно прохаживаются по мосткамъ главной улицы, называя Николаевскъ русскимъ Санъ-Франсиско; мысленно видятъ мчащіяся по желѣзной дорогѣ изъ Маріинска въ де-Кастри вагоны, наполненные богатствами Сибири и Амурскаго края, и наслаждаются идиллическимъ довольствомъ амурскаго переселенца. На это пессимисты возражаютъ, что возможное будущее не есть еще настоящее, что не выводятъ крыши прежде фундамента, что Амуръ не принадлежитъ къ тѣмъ благодатнымъ странамъ, которыя при самомъ маломъ трудѣ вознаграждаютъ колониста, не льетъ онъ потоковъ золота, какъ Калифорнія, не даетъ ни индиго, ни пряностей, ни рису; колонистъ, являющійся на берегахъ его, долженъ принесть съ собою усиленный трудъ, и много еще нужно матеріальныхъ и нематеріальныхъ жертвъ, чтобы наконецъ откликнулась эта страна жизнію. Одного магическаго слова достаточно было, чтобы населить Калифорнію, а въ Николаевскъ уже требуются ссыльные, — признакъ, что на добровольную колонизацію разчетъ плохъ, хуже, пожалуй, чѣмъ въ XVII вѣкѣ. Но, говорятъ, населеніе этой страны необходимо, оно откроетъ для Россіи, можетъ-быть, блестящее будущее. Наконецъ, оптимисты съ гордостію указываютъ на Сахалинъ и на признаки золотыхъ розсыпей, находимыхъ по Амуру.
Вслѣдствіе столкновеній этихъ противоположныхъ взглядовъ, въ обиходѣ экономическихъ споровъ безпрестанно обращаются нѣсколько совершенно оконченныхъ и разрѣшенныхъ вопросовъ, сдѣлавшихся уже для всѣхъ общимъ мѣстомъ. Такъ отдача сахалинскихъ копей въ частныя руки. «Не Американцамъ ли? перебиваютъ оптимисты, да они у насъ весь Сахалинъ отнимутъ», на что пессимисты стараются доказать, что отдать разработку копей компаніи на акціяхъ, не значитъ еще отдать островъ, и проч. На второмъ планѣ стоятъ Китайцы, которыхъ нужно переселять на Амуръ, по примѣру Америки, такъ какъ на Амурѣ не достаетъ рабочихъ рукъ. Пессимисты, которые, какъ можно было замѣтить, вмѣстѣ и прогрессисты на Амурѣ, доказываютъ выгоду этихъ переселеній; оптимисты же совершенно довольны количествомъ рукъ 27-го экипажа, который и по морямъ ходитъ, и казармы строитъ, и уголь ломаетъ: «Пошлите русскаго человѣка куда хотите, говорятъ они, дайте ему только топоръ въ руки, и онъ вамъ сдѣлаетъ, что угодно.» Но все это мы слышали давно изъ Россіи; все это очень надоѣло.
Наконецъ есть еще любимый предметъ, при которомъ столкновеніе мнѣній является съ большею силой, и вопросъ переходитъ изъ области политической экономіи въ область поэзіи; это желѣзная дорога отъ Амура до Нижняго-Новгорода. Но я не привожу разговоровъ и споровъ объ этомъ предметѣ, потому что нечего не слыхалъ о немъ хотя сколько-нибудь дѣльнаго.
Какъ видите, обѣ крайнія стороны высказываютъ и много новаго, и много разумнаго. Надо ли искать истины въ золотой срединѣ? Не знаю. Будущее скажетъ, кто правъ и кто виноватъ. Обратимся лучше къ николаевскому обществу, хотя и о немъ нечего сказать новаго, какъ будто городъ вовсе не за семь тысячъ верстъ отъ Москвы или Тулы. Общество Николаевска состоитъ большею частію изъ служащихъ лицъ, и потому все группируется около нѣсколькихъ центровъ первой величины, которые и даютъ тонъ окружающимъ. Комическія особенности маленькаго города, гдѣ извѣстны даже сокровеннѣйшіе замыслы всякаго, являются здѣсь въ яркомъ свѣтѣ и съ мѣстнымъ колоритомъ; говорятъ, — да и должно быть такъ, — что здѣсь, на благодатной почвѣ, раздолье сплетнямъ и пересудамъ, и къ довершенію всего страшная скука, поглащающая собою все и всѣхъ.
Иногда въ Николаевскѣ веселятся; но случается, что вы являетесь по приглашенію на балъ, осматриваетесь и не видите ни одной дамы. Напрасно доморощенный оркестръ играетъ для поддержанія духа сконфуженнаго гостя кавалерійскій генералъ-маршъ: «всадники, други, въ походъ собирайтесь», напрасно извиняются сконфуженные хозяева, называя городскихъ дамъ такими именами, какими ихъ даже въ повѣстяхъ никогда не называютъ, комнаты пусты до тѣхъ поръ, пока нѣкоторые деспотическіе мужья неоднократною посылкою на домъ не настоятъ на томъ, чтобы супруги ихъ явились. Но иногда, говорятъ, эти собранія бываютъ и веселы, разыгрывается оберъ-офицерская кровь, молодежь не щадитъ себя для удовольствія дамъ и старшихъ, и расходившіеся супруги отводятъ души свои въ увлекательной восмеркѣ, мѣстномъ lancer, съ особыми фигурами «задній переборъ дамъ», подъ мотивъ:
На ноги поставила,
Танцовать заставила, и т. д.