От Сан-Франциско до Гонконга (Верещагин)/РМ 1886 (ДО)

Отъ Санъ-Франциско до Гонконга : Путевые наброски
авторъ Василий Васильевич Верещагин

Опубл.: 1886. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1886, книга II, с. 60—80 и книга III, с. 1—24.

Отъ Санъ-Франциско до Гонконга.

(Путевые наброски).

I.

Американскіе города и американская жизнь вообще хотя, конечно, я представляетъ для туриста извѣстный интересъ, но въ сравненіи съ другими странами интересъ этотъ довольно ограниченъ. Дѣйствительно, во всякомъ путешествіи туристомъ руководятъ двѣ главныхъ цѣли: изученіе природы страны и ознакомленіе съ жизнью ея обитателей, между тѣмъ, путешествіе по Соединеннымъ Штатамъ этимъ цѣлямъ удовлетворяетъ не вполнѣ. Природа, во многихъ мѣстахъ и красивая, и грандіозная, кажется блѣдной въ сравненіи съ роскошью странъ тропическихъ, жизнь же американцевъ не представляетъ для европейскаго туриста выдающагося интереса уже по одному тому, что она есть ничто иное, какъ болѣе или менѣе близкая копія жизни любаго изъ цивилизованныхъ народовъ Европы. Въ ней нѣтъ своеобразности и типичности жизни народовъ еще не цивилизованныхъ или стоящихъ на той переходной ступени отъ древнѣйшихъ цивилизацій къ современнымъ, на которой находятся въ настоящее время хотя бы многія страны близкаго и дальняго Востока. Затѣмъ, кромѣ интереса, представляемаго современною культурой, въ жизни каждаго народа есть еще другая сторона, не менѣе, если не болѣе важная и любопытная, — это его прошлое, весь ходъ его историческаго развитія, о которомъ могутъ свидѣтельствовать историческіе памятники или разнообразныя произведенія искусствъ. Этого-то послѣдняго условія интереса, которому такъ блистательно отвѣчаетъ весь Востокъ, не говоря уже про Европу, въ Америкѣ вовсе не существуетъ. Молодой еще народъ не успѣлъ себѣ создать исторіи, не прошелъ, да и не пройдетъ въ своей исторической жизни черезъ тѣ ступени, черезъ которыя прошли народы Стараго Свѣта и которыя оставили на всемъ старомъ континентѣ столько блестящихъ слѣдовъ.

Весь августъ мѣсяцъ 1884 года мнѣ пришлось провести въ Санъ-Франциско, столицѣ Калифорніи и всего дальняго Запада. Пріѣхалъ я туда на третій мѣсяцъ моего пребыванія въ Штатахъ, будучи уже знакомъ съ жизнью большихъ американскихъ центровъ и зная, что и здѣсь я найду лишь повтореніе того, что уже видѣлъ. Поэтому я и не разсчитывалъ остановиться тамъ такъ долго, но два обстоятельства измѣнили мои планы. Во-первыхъ, мое пребываніе въ городѣ совпало съ послѣдними мѣсяцами передъ выборами новаго президента, а въ такомъ большомъ центрѣ это время представляетъ интересъ, выходящій изъ ряда обыкновеннаго. Борьба двухъ партій, республиканской и демократической, бурные митинги, горячія статьи, необычное оживленіе, наконецъ, процессіи, устраиваемыя обѣими партіями, щеголяющими другъ передъ другомъ числомъ участвующихъ и роскошью организаціи, — все придавало городу какой-то праздничный, необыденный видъ. Вторымъ обстоятельствомъ, задержавшимъ меня въ Санъ-Франциско, была случайная встрѣча съ нѣсколькими соотечественниками, хотя послѣднее названіе врядъ ли къ нимъ можетъ быть примѣнено. За нѣсколько лѣтъ безвыѣзднаго пребыванія въ Америкѣ русскаго во всѣхъ нихъ осталось очень мало; измѣнились интересы, перемѣнилась и внѣшность: манеры, одежда, движенія и рѣчь, — во всемъ они стали почти неотличимы отъ природнаго американца.

Великая республика тѣмъ и удивительна, что на ея свободной почвѣ чужеземныя растенія прививаются съ изумительною быстротой. Американцы, какъ извѣстно, составляютъ аггломерацію всевозможныхъ расъ и народовъ, изъ которыхъ главный элементъ состоитъ изъ расы англосаксонской. За ней слѣдуютъ представители всѣхъ другихъ европейцевъ, эмиграція которыхъ прямо пропорціональна числу благопріятныхъ соціальныхъ и другихъ условій народнаго благосостоянія ихъ родины^[1].

Всѣ эти разноплеменники, по прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ послѣ переселенія, дѣлаются неузнаваемыми. Они до того входятъ плотью и кровью въ американскій строй жизни, проникаются общими цѣлями и идеями, общею національною гордостью, что окончательно забываютъ родину, нерѣдко даже обижаясь при обращеніи къ нимъ съ рѣчью на ихъ родномъ языкѣ. Изъ нихъ, однимъ словомъ, дѣлаются настоящіе янки, со всѣми тѣми особенностями, которыя присущи типу свободнаго американскаго гражданина.

Такой же ассимиляціи подверглись и всѣ тѣ русскіе, съ которыми я встрѣтился въ Санъ-Франциско. Познакомился я съ ними совершенно случайно. На одномъ изъ демократическихъ митинговъ, обратившись за какимъ-то свѣдѣніемъ къ сосѣду, я, къ удивленію своему, узналъ въ немъ русскаго, нѣкоего Д., москвича по происхожденію; черезъ него впослѣдствіи я сошелся съ остальными. Судьба Д. не лишена оригинальности; такіе типы съ такимъ разнообразнымъ прошлымъ можно встрѣтить лишь въ Америкѣ, и то преимущественно въ одномъ мѣстѣ, на дальнемъ Западѣ.

Какія причины вынудили его бросить родину и бѣжать въ Америку, я ни отъ кого добиться не могъ и имѣю только нѣкоторыя свѣдѣнія о его жизни съ момента его прибытія въ Нью-Іоркъ. Прибылъ онъ туда двадцати лѣтъ, не говоря почти ни слова по-англійски и имѣя лишь нѣсколько шиллинговъ въ карманѣ. Прямо съ парохода онъ вмѣстѣ съ остальными эмигрантами отправился въ Кастль-Гарденъ, зданіе, спеціально для переселенцевъ приспособленное, откуда, сообразно съ ихъ способностями или ремесломъ, они направляются на тѣ или другія занятія. Д., не знающему никакого ремесла, предстоялъ выборъ между земляными работами и скромнымъ мѣстомъ чистильщика сапогъ на улицѣ. Онъ выбралъ послѣднее и на этомъ поприщѣ подвизался около полугода, пока счастливый случай не заставилъ одного изъ его кліентовъ, какого-то мясника, обратить на него вниманіе и взять его себѣ въ помощники. Послѣ мясной лавки Д. попадаетъ въ waiter'ы, т.-е. лакеи въ ресторанъ, и въ виду того, что мѣста лакеевъ вообще въ Америкѣ оплачиваются болѣе чѣмъ хорошо, онъ послѣ года пребыванія въ ресторанѣ успѣваетъ собрать кое-какія деньги и на нихъ открыть уже самостоятельную продажу минеральныхъ водъ на улицѣ. Затѣмъ Д. бросаетъ Нью-Іоркъ и ѣдетъ на западъ, разсчитывая найти тамъ болѣе выгодное занятіе. За это время онъ успѣлъ достаточно познакомиться съ англійскимъ языкомъ и принять американское подданство. Пріѣхавъ въ Калифорнію, онъ нѣкоторое время остается безъ всякихъ опредѣленныхъ занятій, пока не получаетъ возможности принять участіе въ одной ученой американской экспедиціи, отправлявшейся на два года въ полярныя страны, для астрономическихъ наблюденій. Экспедиція состояла изъ нѣсколькихъ ученыхъ астропомовъ и пяти лицъ, вызываемыхъ для помощи при работахъ, записыванія наблюденій, надзора за инструментами и т. п. занятій, не требующихъ никакихъ спеціальныхъ знаній. Условія были трудныя, но зато и оплачиваемы были исключительно хорошо, такъ какъ экспедиція ассигновала своимъ второстепеннымъ членамъ по 2,400 долларовъ, т.-е. около 4,800 р. въ годъ. Д., не колеблясь, въ числѣ немногихъ другихъ, вызвался охотникомъ и былъ принятъ. Послѣ долгаго и труднаго плаванія они прибыли къ мѣсту назначенія, гдѣ и пробыли безвыѣздно два года, окруженные одними эскимосами, причемъ за все это время къ нимъ лишь разъ пришла шкуна, привезшая имъ провизію, извѣстія и газеты за цѣлый годъ. Такъ они и читали эти газеты поочереди, каждый день, только за годъ назадъ.

Вынесъ Д. изъ этой экспедиціи отличное знаніе эскимоскаго языка, поверхностное понятіе объ астрономіи и 4,800 долларовъ, такъ какъ на мѣстѣ, при всемъ желаніи, нельзя было истратить и цента. Съ этимъ маленькимъ капиталомъ онъ вернулся въ Санъ-Франциско и тутъ на свое несчастіе пустился въ спекуляціи, положивъ почти всѣ свои деньги въ какую-то компанію разработки каменноугольныхъ копей, — предпріятіе, обѣщавшее громадные барыши и окончившееся, какъ и много подобныхъ предпріятій, полнѣйшимъ крахомъ. Д. вновь очутился безъ денегъ и въ такомъ положеніи я его и засталъ въ Санъ-Франциско. За мое пребываніе въ городѣ онъ не успѣлъ еще найти себѣ опредѣленныхъ занятій. Лишь спустя нѣсколько мѣсяцевъ, я, уже будучи въ Японіи, получилъ извѣстіе, что онъ вновь досталъ себѣ мѣсто члена какой-то межевой коммиссіи въ Техасѣ и уѣхалъ туда по контракту на полтора года.

Знакомство съ Д. привело меня, между прочимъ, къ еще одной, довольно оригинальной встрѣчѣ. Какъ-то разъ назначена была грандіозная процессія демократической партіи, въ которой долженъ былъ участвовать и Д. Вообще онъ чрезвычайно горячо относился ко всѣмъ дѣламъ своей партіи, не упуская ни митинговъ, ни процессій. Процессія назначена была на вечеръ и послѣ ея окончанія мы должны были встрѣтиться въ одномъ изъ ресторановъ и провести остатокъ вечера вмѣстѣ. Это былъ самый грандіозный праздникъ, который мнѣ удалось видѣть въ этомъ родѣ; въ немъ участвовало около 10,000 человѣкъ, причемъ вся эта толпа раздѣлена была на отряды, съ особыми значками каждаго изъ нихъ, и многіе отряды были одѣты въ разные средневѣковые костюмы. Все шествіе продолжалось нѣсколько часовъ и сопровождалось десятью оркестрами музыки, бенгальскими огнями и иллюминаціей всѣхъ домовъ, владѣльцы которыхъ были демократы. Во главѣ одного изъ отрядовъ увидѣлъ я, между прочимъ, и моего пріятеля Д. Самъ бы я его никогда и не узналъ, если бы онъ, случайно замѣтивъ меня въ толпѣ, не назвалъ меня по имени, будто приглашая собой полюбоваться. Молодой, красивый собой, онъ былъ одѣтъ въ блестящіе латы и шлемъ, что придавало ему фантастическій видъ какого-то средневѣковаго рыцаря: Въ одной рукѣ онъ держалъ большое знамя, наверху котораго было написано имя кандидата партіи въ президенты, а внизу большими буквами два слова: Egality and Liberty — равенство и свобода. Послѣ конца процессіи Д., разоблачившись отъ своихъ блестящихъ доспѣховъ, присоединился ко мнѣ въ заранѣе условленномъ мѣстѣ и мы пошли поужинать, причемъ за ужиномъ все время говорили съ Д. по-русски. Каково же было мое удивленіе, когда послѣ конца ужина человѣкъ, все время молчаливо намъ служившій, обратившись къ намъ на чистѣйшемъ русскомъ языкѣ, просилъ подождать, пока онъ покончитъ работу и затѣмъ зайти къ нему. Мы, разумѣется, согласились и черезъ полчаса очутились въ гостяхъ у нашего waiter’а. По наведеннымъ мной впослѣдствіи справкамъ, этотъ waiter, нѣкто К., былъ въ Россіи во главѣ большаго состоянія, которое потерялъ въ дѣлахъ. Послѣ многихъ скитаній онъ пріѣхалъ въ Санъ-Франциско, гдѣ въ ожиданіи лучшаго взялъ мѣсто кельнера за 50 долларовъ въ мѣсяцъ, причемъ обязанъ неотлучно быть въ ресторанѣ отъ 12 часовъ дня до 12 ночи.

Кромѣ Д. и К., я за мѣсяцъ моего пребыванія въ городѣ сошелся еще съ пятью или шестью соотечественниками, причемъ судьба ихъ всѣхъ почти одинакова. Вынужденные обстоятельствами оставить Россію, она пріютились въ Санъ-Франциско послѣ цѣлаго ряда неудачъ разнаго рода. За долголѣтнее пребываніе въ Америкѣ всѣ давно уже успѣли перемѣнить подданство, а нѣкоторые и фамилію, и всецѣло отдаться всѣмъ интересамъ мѣстной жизни. Пріѣхали они туда почти всѣ молодыми и, очутившись въ чужой странѣ, при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, безъ знанія языка, должны были пройти тяжелую школу, переходя черезъ всевозможныя соціальныя положенія, пробивая себѣ дорогу среди нерѣдко весьма трудной борьбы съ голодомъ и нуждой. Всѣ они начали свое поприще съ Востока, а потомъ мало-по-малу перебрались на Западъ, слѣдуя въ этомъ общему влеченію эмиграцій. Причина же такого влеченія кроется въ исторіи быстраго промышленнаго развитія всей страны, носящей названіе Far-West'а.

Не далѣе, какъ нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ, вся она была полудикою, малонаселенною мѣстностью, въ которой бродили шайки кочевниковъ-индѣйцевъ, немногіе же бѣлые, пробравшіеся въ эти далекія окраины, должны были съ оружіемъ въ рукахъ отстаивать свою жизнь и свободу. И вотъ вдругъ, въ какіе-нибудь тридцать-сорокъ лѣтъ оживились и пустыни, и горы. Безконечная прерія пересѣчена была тремя линіями желѣзныхъ дорогъ, соединившими Востокъ съ дальнимъ Западомъ, появились города, изъ которыхъ нѣкоторые, какъ, напр., Санъ-Франциско, не хуже двухъ третей европейскихъ столицъ, родилась торговля, спекуляція, повлекшая за собой грандіозныя предпріятія, и быстрое образованіе громадныхъ состояній, которыя нерѣдко такъ же быстро уходили. Однимъ словомъ, и здѣсь началась та горячечная дѣятельность — плодъ личныхъ свойствъ, смышлености и неутомимой энергіи американца, ни передъ чѣмъ не останавливающагося, не боящагося ни труда, ни лишеній, твердо и непреклонно идущаго къ своей цѣли, — накопленіе долларовъ, — средствомъ къ которой служитъ business — дѣло и всякое дѣло, какое только подъ руку попадется.

Такому быстрому заселенію способствовало, во-первыхъ, открытіе богатѣйшихъ серебряныхъ рудниковъ въ Калифорніи, которые привлекли туда массу авантюристовъ, жаждавшихъ и нерѣдко достигавшихъ быстраго обогащенія; во-вторыхъ, пришествіе и водвореніе мормоновъ, обратившихъ часть безплодной преріи въ процвѣтающую нынѣ и заселенную территорію Юты и, наконецъ, вообще усилившаяся за послѣднія десятилѣтія эмиграція изъ Европы и Китая. Европейскіе эмигранты, заселивъ мало-по-малу восточные штаты, начали двигаться на Западъ, страну еще новую, открывавшую обширное поле для самой разнообразной индивидуальной дѣятельности и въ которой до сихъ поръ еще чувствуется недостатокъ рабочихъ рукъ. Послѣднее обстоятельство и теперь замѣтно на значительной разницѣ въ рабочей платѣ между двумя окраинами республики. Вообще поденная плата рабочаго въ Америкѣ достигаетъ неслыханныхъ у насъ размѣровъ, на Западѣ же она еще выше, чѣмъ на Востокѣ. Такъ, напр., тамъ постоянно случается встрѣчаться съ требованіями въ нѣсколько сотенъ рабочихъ съ заранѣе объявленною платой отъ 3 до 4 долларовъ въ день, что составляетъ отъ 6 до 8 рублей за такую работу, которая у насъ не оплачивается и въ десять разъ меньше; хорошій же фабричный рабочій получаетъ ежедневно отъ 5 до 6 долларовъ.

Эта-то возможность людямъ, не обладающимъ никакими спеціальными знаніями, получать хорошо оплачиваемую простую, черную работу и служила, между прочимъ, однимъ изъ главныхъ стимуловъ эмиграціи на Западъ. Вообще положеніе и условія рабочаго въ Америкѣ значительно лучше тѣхъ же условій во всѣхъ странахъ Европы, тѣмъ болѣе, что пресловутая американская дороговизна жизни, вслѣдствіе долго державшейся строго покровительственной системы торговли, отражается, главнымъ образомъ, на предметахъ роскоши и вообще на ввозныхъ издѣліяхъ иностранной мануфактуры, безъ которыхъ рабочему обойтись весьма легко. Предметы же первой необходимости и условія его обыденной жизни, хотя обходятся ему дороже, чѣмъ европейцу, но эта дороговизна далеко не пропорціональна разницѣ въ рабочей платѣ, что даетъ возможность американскому рабочему легче и скорѣе дѣлать сбереженія для достиженія конечной цѣли — земельной собственности или возможности спекуляціи.

II.

Въ первыхъ числахъ сентября я, наконецъ, рѣшился продолжать заранѣе намѣченный мной путь въ Японію и Индію и взялъ билетъ на одинъ изъ ближайшихъ пароходовъ Pacific, единственнаго общества пароходства между Америкой и Японіей. Переѣздъ этотъ безспорно самый скучный, длинный и дорогой, который когдулибо мнѣ приходилось дѣлать. Билетъ перваго (единственно, впрочемъ, возможнаго) класса стоитъ 250 долларовъ, длится же все путешествіе не менѣе 19—20 дней, а иногда и гораздо болѣе. Намъ приходилось сдѣлать 4,800 морскихъ миль и въ виду того, что по пути нѣтъ ни одного клочка земли, гдѣ можно было бы остановиться и возобновить запасъ угля, а пароходъ, несмотря на свою колоссальную величину, не могъ забрать достаточнаго для большей скорости количества топлива, мы подвигались очень медленно, дѣлая въ день отъ 230 до 250 миль, между тѣмъ какъ пароходы Атлантическаго и Индѣйскаго океановъ легко достигаютъ скорости въ полтора раза большей. За все время переѣзда мы не видали ни одного паруса, ни одного встрѣчнаго парохода и единственнымъ нашимъ развлеченіемъ было наблюденіе за дельфинами, которые каждый день, при закатѣ солнца, рѣзвились у парохода, то отставая, то обгоняя его, и за морскими чайками, провожавшими насъ отъ Санъ-Франциска вплоть до Іокагамы. Гдѣ эти птицы отдыхали ночью, осталось для насъ загадкой, такъ какъ кругомъ на сотни миль не было земли, на мачтахъ же парохода никто никогда ни одной чайки не замѣтилъ, между тѣмъ, каждый вечеръ онѣ внезапно куда-то исчезали и съ восходомъ солнца вновь появлялись, жадно набрасываясь на отбросы пищи.

Мнѣ лично переѣздъ этотъ особенно былъ скученъ еще и потому, что моими спутниками были одни только американскіе миссіонеры, единственные обыкновенно пассажиры этой линіи. На нашемъ пароходѣ ихъ было двадцать четыре, а нужно знать, кто въ Америкѣ идетъ въ миссіонеры, чтобы дать себѣ отчетъ въ удовольствіи, которое можетъ представить подобное общество за 20 дней принужденной совмѣстной жизни на морѣ.

Великая республика, какъ я уже замѣтилъ выше, представляетъ такое обширное поле для индивидуальной дѣятельности, такое разнообразное примѣненіе рабочей силы, что въ миссіонеры, за весьма рѣдкимъ исключеніемъ людей убѣжденныхъ, идутъ только люди неспособные нк къ какому другому занятію на родинѣ, во избѣжаніе простаго физическаго труда, такъ какъ недостатокъ ихъ образованія не позволяетъ имъ приступить къ спеціальнымъ, болѣе выгоднымъ, чѣмъ простой трудъ, занятіямъ. Такимъ образомъ, большая часть американскихъ миссіонеровъ состоитъ изъ людей невѣжественныхъ, не развитьяхъ, отправляющихся на это поприще далеко не по призванію, а только потому, что при весьма легкихъ занятіяхъ оно представляетъ хорошее обезпеченіе. Миссіонеры получаютъ 1,200 долларовъ въ годъ, съ обязательствомъ выучить въ 4 года туземный языкъ мѣстности ихъ пребыванія; дѣти ихъ воспитываются на счетъ правительства; кромѣ того, существуетъ еще весьма странная прибавка, а именно: женатый миссіонеръ на каждаго новаго ребенка, при представленіи свидѣтельства о рожденіи, получаетъ ежегодно по 75 долларовъ, причемъ это пособіе продолжается до совершеннолѣтія ребенка. Поэтому номинальная плата въ 1,200 долларовъ при нѣсколькихъ дѣтяхъ доходитъ до 1,500 и болѣе^[2]. Браки ихъ нерѣдко совершаются весьма оригинальнымъ образомъ. Если миссіонеръ, уѣзжающій изъ Америки въ дальнія страны, ѣдетъ холостымъ и потомъ на мѣстѣ ему приходитъ охота жениться, онъ заявляетъ объ этомъ обществу, которое сначала высылаетъ ему карточку одной изъ желающихъ выйти замужъ миссіонерокъ. Затѣмъ, по изъявленіи согласія со стороны миссіонера, его невѣста высылается на мѣсто жительства своего неизвѣстнаго жениха, тамъ только съ нимъ знакомится и выходитъ за него замужъ.

Составъ женщинъ-миссіонерокъ не лучше мужчинъ. Въ миссіонерки идутъ тоже только тѣ изъ нихъ, которымъ почему-либо не посчастливилось на родинѣ: сироты, женщины безъ всякихъ другихъ средствъ къ существованію или потерявшія всякую надежду выйти замужъ. Въ послѣднемъ отношеніи миссіонерка обезпечена всегда возможностью пристроиться^[3].

Встрѣчался я съ этимъ обществомъ обязательно пять разъ въ день въ столовой: за утреннимъ чаемъ, раннимъ завтракомъ позднимъ — luncheon, обѣдомъ и вечернимъ чаемъ. Кромѣ того, на палубѣ три раза въ день, а воскресенья цѣлый день, мнѣ приходилось слушать пѣніе гимновъ и псалмовъ и чтеніе Библіи, и это въ продолженіе двадцати дней!

Потому ли, что составъ американскихъ миссіонеровъ неудовлетворителенъ, по другимъ ли, неизвѣстнымъ мнѣ причинамъ, но американскія миссіи, насколько мнѣ случалось слышать или видѣть самому, пользуются въ средѣ туземцевъ весьма незначительнымъ успѣхомъ.

Первый классъ расположенъ былъ внизу, на кормѣ парохода, причемъ у всякаго изъ насъ была своя чистая, просторная и свѣтлая каюта, и это было единственное удобство путешествія, да и то каждую ночь по насъ лазили крысы, отъ которыхъ никакимъ способомъ нельзя было избавиться. Пища наша, хотя и обильная, была ниже всякой критики. Второй классъ, въ которомъ было только два пассажира-японца, помѣщался между машинами и отдѣленіемъ для китайцевъ и состоялъ весь изъ одной каюты въ шесть коекъ, безъ столовой. Въ довершенію неудобствъ несчастныхъ второклассниковъ, имъ запрещенъ былъ входъ на падубу перваго класса.

Вся передняя часть парохода была отведена для китайцевъ, которыхъ у насъ было 1,200; иногда, какъ говорятъ, бываетъ ихъ и больше. На нашу половину входъ имъ, конечно, былъ запрещенъ. У себя же они выпускались снизу на палубу не болѣе 200 одновременно и проводили цѣлый день за игрой въ кости — вторая послѣ куренія опіума страсть всякаго китайца. Кромѣ громаднаго помѣщенія между деками, отведеннаго для ихъ общей спальни, они располагали еще отдѣльною залой для куренія опіума, гдѣ можно было видѣть во всякое время дня и ночи десятки людей, валяющихся на полу въ безчувственномъ состояніи, и большимъ отдѣленіемъ для бальзамированія труповъ. Для этого послѣдняго обряда при каждомъ пароходѣ обязательно находится китаецъ-спеціалистъ этого дѣла. Сыновья Небесной имперіи не допускаютъ и мысли, чтобы ихъ останки, были брошены въ воду, желая непремѣнно быть похороненными на родинѣ.

Вообще китайцы никогда не подчиняются условіямъ и образу жизни страны, въ которой они находятся; это единственные эмигранты, которые не подвергаются въ Америкѣ той ассимиляціи, о которой я упоминалъ въ прошлой главѣ. Эмиграція китайцевъ въ Соединенные Штаты за послѣдніе годы приняла такіе размѣры, что въ настоящее время приняты всевозможныя мѣры для ея ограниченія. Началась она лѣтъ тридцать тому назадъ и сначала принесла всему Западу неизмѣримую пользу. Громадныя работы, сопряженныя съ проложеніемъ желѣзныхъ дорогъ черезъ прерію, правильною разработкой калифорнскихъ рудниковъ, изумительно быстрою постройкой Санъ-Франциско, были исполнены большею частью китайцами, причемъ тысячамъ изъ нихъ стоили жизни, что, однако, ни мало эмиграціи не остановило.

Китаецъ вообще обладаетъ исключительною пригодностью ко всевозможнымъ работамъ. Въ воздѣлываніи земли, осушеніи болотъ, работахъ фабричныхъ, мелкой торговлѣ, — вездѣ онъ съумѣетъ не только заработать свой насущный хлѣбъ, но и отложить въ сторону, тамъ, гдѣ ни европеецъ, ни американецъ этого сдѣлать не могутъ. Кромѣ того, онъ трудолюбивѣе, гораздо менѣе взыскателенъ и трудъ его значительно дешевле, такъ что, водворившись на Западѣ, онъ началъ дѣлать громадную конкурренцію американскому рабочему и мало-по-малу окончательно его замѣнилъ во многихъ мелкихъ ремеслахъ. Это-то и послужило, главнымъ образомъ, къ принятію противъ китайской эмиграціи разнаго рода ограничительныхъ мѣръ. Кромѣ того, китаецъ, зарабатывая деньги, на мѣстѣ ихъ не тратитъ, а дѣлая сбереженія, помышляетъ лишь о томъ, чтобы скорѣе вернуться на родину и имѣть возможность вести безбѣдную жизнь.

Въ настоящее время китайская эмиграція захватила весь Индо-Китай и перешла уже въ Цейлонъ, гдѣ грозитъ съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе усилиться.

Почти на половинѣ нашего путешествія мы переѣхали черезъ 180° долготы, т.-е. черезъ Гринвичскій меридіанъ, что насъ заставило пропустить одинъ день, перескочивъ съ четверга прямо на субботу. Удаляясь отъ Европы все время на западъ, мы постепенно отставали во времени, пока при переходѣ въ другое полушаріе эта разница не дошла до 24 часовъ, пропускъ же одного дня ее уничтожилъ.

Въ послѣднюю недѣлю нашего переѣзда была все время сильная боковая качка, такъ что все содержимое нашихъ тарелокъ и стакановъ, несмотря ни на какія приспособленія, большею частью разливалось на скатерть.

Наконецъ, на двадцатый день, рано утромъ, мы въ подзорныя трубы разглядѣли далекія, неясныя еще очертанія гористаго берега Японіи. Легко понять, съ какимъ нетерпѣніемъ всѣ мечтали стать на твердую землю, какъ она казалась заманчива послѣ этой однообразной трехнедѣльной скуки, этого отсутствія всякихъ сношеній съ внѣшнимъ міромъ, всякихъ извѣстій. Проходитъ еще нѣсколько томительныхъ часовъ, мы все ближе и ближе, и вотъ уже ясно видимъ громадный заливъ, усѣянный мачтами, рыбачьими лодками, форма которыхъ поражаетъ своею оригинальностью, пароходами, приходящими со всѣхъ сторонъ міра, вдалекѣ городъ Іокагама, красиво пріютившійся у подошвы горъ, которыя будто поясомъ его окружаютъ, а еще далѣе паритъ надъ всѣмъ въ своей бѣдой мохнатой шапкѣ великолѣпная Фу-Зіама. Давно перестала великанъ-гора извергать пламя и метать каменья, но не потеряла она своей могучей красоты, не потеряла и поклонниковъ-пилигримовъ, которые лѣтомъ тысячами восходятъ на нее, чтобы помолиться въ храмѣ, воздвигнутомъ на ея вершинѣ въ честь красавицы-богиня Фуджи-Сенгенъ.

Нѣсколько тысячъ лѣтъ тому назадъ, — гласитъ легенда, — въ одну ночь вулканъ самъ собой вышелъ изъ земли и непоколебимо стоитъ съ тѣхъ давнихъ поръ, служа предметомъ почитанія, предметомъ законной гордости всякаго истиннаго японца. Изображеніе горы можно встрѣтить во всѣхъ произведеніяхъ японскаго искусства; вырѣзываютъ ее и изъ слоновой кости, и изъ черепахи, ее увидишь и въ углу коробочки изъ золотаго лака, она же красуется и на фонѣ японскихъ картинъ, старинныхъ и новыхъ. Да и дѣйствительно волшебною представляется Фу-Зіама, когда на десятки миль рѣзко выдѣляются ея тонкіе контуры; она первая встрѣчаетъ далекаго странника, она же посылаетъ ему и прощальный привѣтъ.

III.

Многочисленная кучка человѣческихъ семействъ, которая словно убѣгаетъ отъ ферулы цивилизаціи, осмѣливаясь жить своимъ умомъ, своими уставами, которая упрямо отвергаетъ дружбу, религію и торговлю чужеземцевъ, смѣется надъ нашими попытками ее просвѣтить и т. д., — описалъ Гончаровъ про японцевъ въ 1857 году. Но не прошло съ тѣхъ поръ и тридцати лѣтъ, какъ Японія сдѣлалась неузнаваема. Изъ страны, упорно державшейся своей особой цивилизаціи, выработанной вѣками замкнутой обособленной жизни, она открылась благотворному вліянію европейской культуры и съ той поры гигантскими шагами пошла впередъ по пути прогресса, быстро заимствуя и перенимая отъ европейцевъ плоды современной цивилизаціи, примѣняя къ себѣ ихъ государственный и общественный строй. Вотъ какимъ образомъ совершилась эта внезапная перемѣна.

Насильное вторженіе иностранцевъ, примѣръ котораго первые показали американцы въ 1854 году, нанесло смертельный ударъ феодальному строю старой Японіи и, какъ одно изъ важнѣйшихъ послѣдствій, повлекло за собой возстановленіе императорской власти, утраченной микадо еще въ XII столѣтіи. Потому ли произошло паденіе этой власти, что въ средѣ императоровъ не было въ то время людей, способныхъ удержать ее за собой, потому ли, что, съ другой стороны, нашлись люди, умѣвшіе воспользоваться тѣмъ почти божескимъ почитаніемъ, которымъ пользовались императоры, вслѣдствіе своего божественнаго происхожденія, чтобы еще болѣе усилить его и, такимъ образомъ, обособить императорскую власть, придавъ ей какой-то неземной характеръ, по отсутствію ли въ то время внѣшнихъ войнъ и завоеваній, требующихъ присутствія верховнаго вождя и ставящихъ его въ непосредственныя отношенія съ войскомъ и народомъ, — по тѣмъ или другимъ причинамъ, съ этихъ поръ мало-по-малу микадо начинаютъ вести тотъ замкнутый образъ жизни во дворцѣ ихъ столицы Кіото, который продолжался нѣсколько вѣковъ и окончился лишь въ весьма недавнее время. Особа императора за этотъ періодъ считалась слишкомъ священной, чтобы приходить въ соприкосновеніе съ обыкновенными смертными. Только представители высшей знати могли изрѣдка видѣть лицо властелина. Одаренные по закону высшимъ могуществомъ, они фактически не располагали собственными дѣйствіями и не принимали никакого участія въ народныхъ дѣлахъ. Управленіе же страной сосредоточивается въ рукахъ тайкуновъ (китайское слово, которое значитъ великій правитель), которые мало-по-малу, будучи сначала только родомъ мажордомовъ, забрали въ свои руки всю власть и продержали ее за собой вплоть до переворота 1868 года, причемъ столицей тайкуновъ былъ сначала городъ Камакура, а потомъ Іеддо. Отъ нихъ зависѣли всѣ назначенія, они получали налоги и были настоящими властелинами страны, хотя каждое ихъ дѣйствіе дѣлалось отъ имени микадо, номинальная власть котораго оставалась неприкосновенной.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, вся страна получаетъ феодальное устройство, подобное устройству средневѣковой Европы. Тайкуны или шогуны были сначала только primi inter pares между своими главными вассалами, дайміосами. Послѣдніе, которыми могли быть только люди, владѣвшіе доходомъ свыше 10,000 коку^[4], въ свою очередь, отдавали свои земли своимъ вассаламъ, самураямъ, обязаннымъ за это нести у нихъ военную службу. Служба эта была обязательна для каждаго землевладѣльца; когда вслѣдствіе преклонныхъ лѣтъ или болѣзни, вассалъ становился неспособнымъ ее нести, онъ долженъ былъ отказываться отъ земли въ пользу сына, и если у него таковаго не было, земля вновь отходила къ его сюзерену, что, между прочимъ, подавало поводъ къ частымъ усыновленіямъ. Каждый дайміосъ вмѣстѣ съ своими самураями жилъ въ управляемой и принадлежащей ему провинціи въ укрѣпленномъ стѣнами мѣстѣ города, непосредственно за стѣнами жили купцы и ремесленники, а затѣмъ земледѣльцы, разсѣянные по разнымъ частямъ Дайміота.

Открытіе свободнаго доступа въ Японію европейцамъ, послѣ договора 1854 года съ американцами, — договора, заключеннаго съ тайкуномъ, возбудило противъ него сильную партію недовольныхъ, желавшихъ, вмѣстѣ съ приверженцами микадо, сверженія тайкунства и соединенія всей власти, номинальной и фактической, въ лицѣ законнаго императора.

Между обѣими партіями начались распри и раздоры, длившіеся съ промежуткомъ около 14 лѣтъ и кончившіеся короткою, но кровавою междуусобною войной 1868 года, послѣ которой императорская власть была окончательно возстановлена. Послѣдній тайкунъ Кенки отрекся отъ тайкунства и микадо, перенеся свою столицу изъ города Кіото въ городъ Іеддо, переименованный въ Токіо, сталъ единственнымъ властелиномъ страны.

Возстановленіе императорской власти было началомъ значительныхъ перемѣнъ въ государственномъ строѣ Японіи. Вся страна для административныхъ цѣлей была раздѣлена на нѣсколько областей, во главѣ которыхъ были поставлены губернаторы. Обязанности послѣднихъ возложены были, главнымъ образомъ, на прежнихъ дайміосовъ, которые отказались или вынуждены были отказаться отъ всѣхъ своихъ феодальныхъ правъ. Затѣмъ учреждены были разныя министерства: финансовъ, военное, морское, народнаго просвѣщенія, публичныхъ работъ, земледѣлія и торговли, юстиціи, дворцовое, колонизаціи острова Іеддо, сенатъ, законодательное собраніе и высшій совѣтъ. Старая система законовъ была уничтожена и замѣнена новой, основанной, главнымъ образомъ, на Code Napoléon, при, чемъ отмѣнены всѣ тѣлесныя наказанія. Образована была новая армія, обучаемая французскими офицерами и одѣтая по прусскому образцу, причемъ введена общая воинская повинность; численность ея равняется въ мирное время 35,000, въ военное 50,000 человѣкъ, наконецъ, основанъ былъ и военный флотъ, состоящій приблизительно изъ 30 кораблей, по образцу англійскаго флота. Затѣмъ улучшены были пути сообщенія проложеніемъ трехъ линій желѣзныхъ дорогъ, устройствомъ правильнаго пароходства какъ въ водахъ внутреннихъ, такъ и внѣшнихъ, телеграфовъ и почтъ. Торговля приняла тройные размѣры, значительно подвинулось также и дѣло народнаго образованія.

Вмѣстѣ съ водвореніемъ европейцевъ и началомъ европейской цивилизаціи взгляды всѣхъ народовъ обратились на Японію, какъ потому, что свободный доступъ въ страну открывалъ широкое поле для международной торговли, такъ и потому, что почти неизвѣстное до тѣхъ поръ прошлое новаго народа, его обычаи и образъ жизни представляли обильный матеріалъ для всякаго рода изслѣдованій. Послѣднія имѣли слѣдствіемъ появленіе, особенно въ иностранной литературѣ, подробныхъ сочиненій, всесторонне разбирающихъ бытъ этой интересной страны. Въ настоящихъ моихъ замѣткахъ, говоря о Японіи, я поэтому и не имѣю претензіи сказать что-нибудь, что не было бы сказано до меня, а задаюсь лишь цѣлью дать возможность, не обращаясь къ спеціальнымъ работамъ, получить общее понятіе объ исторіи, религіи и современномъ образѣ жизни и положеніи страны.

Съ измѣненіемъ государственной жизни Японіи, подъ вліяніемъ европейцевъ во многомъ измѣнился и внутренній бытъ ея жителей. Многіе обычаи, освященные вѣковымъ употребленіемъ, исчезли или замѣнились другими, даже національная одежда во многихъ случаяхъ уступила мѣсто одеждѣ европейской. Самураи и дайміосы должны были перемѣнить свои блестящіе латы и шлемы на узкіе мундиры и фуражки, а въ большихъ городахъ нерѣдко можно видѣть даже широкополый японскій халатъ, замѣненный европейскимъ сюртукомъ и цилиндромъ.

Самый характеристическій обычай или обрядъ, уничтоженіе котораго совпало съ упомянутыми выше перемѣнами въ государственномъ и общественномъ строѣ страны, есть извѣстный харакйри или самоубійство, посредствомъ вскрытія живота, японскаго рыцаря, т.-е. всякаго имѣющаго право носить оружіе, которое онъ совершалъ надъ собой или за какой-нибудь проступокъ по волѣ сюзерена, или вслѣдствіе несмываемой кровной обиды, или оскорбленія его чести отъ равнаго или высшаго ему по положенію лица.

Обрядъ харакири былъ обставленъ весьма сложнымъ церемоніаломъ, который каждый носящій оружіе долженъ былъ знать, такъ какъ всегда долженъ былъ имѣть въ виду возможность играть въ немъ если не главную, то второстепенную роль. Во-первыхъ, важно было опредѣлить мѣсто совершенія обряда, измѣняющееся сообразно съ положеніемъ виновнаго: во дворцѣ ли дайміоса, въ другомъ ли, меньшемъ дворцѣ, въ простой комнатѣ, въ саду, въ мѣстѣ, занимаемомъ стражей дворца, или въ одномъ изъ храмовъ, которые нерѣдко спеціально нанимались для совершенія обряда. Особо отведенное для этого мѣсто должно было имѣть 36 квадратныхъ футовъ, къ нему устроивалось два входа, одинъ къ сѣверу, другой къ югу, и на землю клались двѣ цыновки изъ плетеной соломы съ бѣлыми краями, одна перпендикулярно къ другой, въ формѣ молотка. Циновка, положенная вдоль, устилалась шестью футами бѣлаго шелка четырехъ футовъ ширины, а на четырехъ углахъ были приспособлены мѣста для занавѣси. Впереди обѣихъ циновокъ устраиваема была дверь изъ лучшаго бамбука, обвернутаго тоже въ бѣлый шелкъ; этотъ цвѣтъ считается траурнымъ въ Китаѣ и Японіи. Бѣлыя занавѣси четырехъ футовъ ширины вѣшались на четырехъ углахъ съ четырьмя шести-футовыми знаменами, на которыхъ было написано четыре изреченія изъ священныхъ книгъ. Если дѣло было ночью, то по обѣимъ сторонамъ цыновокъ ставились свѣчи на бамбуковыхъ подсвѣчникахъ четырехъ футовъ вышины, тоже обвернутые въ бѣлый шелкъ.

Тотъ, который долженъ былъ совершать надъ собой харакири, входилъ черезъ сѣверную дверь и садился на бѣлый шелкъ той цыновки, которая была обращена къ сѣверу. Помощникъ его, въ то же время, входилъ въ южную дверь и занималъ мѣсто на другой цыновкѣ.

Но, кромѣ внѣшней обстановки, подсудимый или тотъ, который совершалъ надъ собой харакири, долженъ былъ имѣть свидѣтелей, которые могли бы засвидѣтельствовать впослѣдствіи, какъ о его смерти, такъ и о правильности совершенія обряда, и помощниковъ или секундантовъ. Послѣ прочтенія приговора, если былъ таковой, особо назначеннымъ для этого человѣкомъ и въ извѣстномъ опредѣленномъ разстояніи отъ подсудимаго, послѣдній могъ выразить какое-нибудь предсмертное желаніе и если онъ его выражалъ спокойно и съ достоинствомъ, оно, по возможности, исполнялось. Затѣмъ на одномъ изъ секундантовъ лежала обязанность подавать на блюдѣ тотъ короткій ножъ или кинжалъ, которымъ онъ долженъ былъ совершить надъ собой харакири, а на другомъ — еще болѣе непріятная обязанность: наносить послѣдній ударъ. Когда главный участникъ садился на свое мѣсто, секундантъ скидывалъ съ своего праваго плеча церемоніальное платье и, вынувъ свою саблю изъ ноженъ, такъ, чтобы она не была видна осужденному, становился какъ разъ около него, по его лѣвой сторонѣ. Когда второй секундантъ подносилъ блюдо съ кинжаломъ, первый долженъ былъ приготовиться наносить ударъ; когда блюдо положено и осужденный приготовлялся скидывать свое верхнее платье, онъ поднималъ саблю, когда же тотъ наклонялъ немного туловище и голову, чтобы взять кинжалъ съ блюда, которое должно было находиться на извѣстномъ отъ него разстояніи, ударъ долженъ былъ наносимъ.

Въ прежнее время этотъ послѣдній ударъ наносился только послѣ того, какъ совершающій харакири въ дѣйствительности распоретъ себѣ животъ; впослѣдствіи же большею частью главный участникъ ограничивался только предуготовительными для нанесенія себѣ раны дѣяніями и секундантъ отрубалъ ему голову въ то время, когда осужденный брался за кинжалъ.

Самый извѣстный случай примѣненія этого обряда, сдѣлавшійся до того популярнымъ, что сталъ любимымъ сюжетомъ японской драмы и пѣсни, произошелъ въ началѣ прошлаго столѣтія. Вотъ какъ говоритъ о немъ преданіе:

Весной 1701 года молодой знатный дайміосѣ Асано-Такуми-но-ками, которому поручено было тайкуномъ принять и содержать посланника минадо, имѣлъ несчастіе навлечь на себя нерасположеніе стараго Кира-Кодзуке-но-суке, бывшаго его наставникомъ въ дѣлѣ придворнаго этикета. Долго Асано-Такуми спокойно выдерживалъ выходки старика, наконецъ, послѣ одного особенно грубаго обращеннаго къ нему замѣчанія онъ не выдержалъ, выхватилъ, свой кинжалъ и бросился къ нему съ намѣреніемъ его убить. Онъ былъ удержанъ отъ этого присутствующими, но въ виду того, что эта сцена произошла въ самомъ дворцѣ тайкуна и была сочтена высшимъ оскорбленіемъ ему самому, Асано-Такуми былъ присужденъ къ смерти посредствомъ харакири. Дворецъ его былъ конфискованъ и всѣ его самураи или вассалы были объявлены ронинами, т.-е. людьми безъ господина, безъ сюзерена. Нѣкоторые изъ нихъ перешли на службу къ другимъ дайміосамъ, другіе бросили военное ремесло, сдѣлавшись купцами, сорокъ семь же изъ нихъ, подъ предводительствомъ одного Окши-Кураносуке, наиболѣе вѣрные своему покойному господину, поклялись отомстить за его смерть. Это было не такъ легко, такъ какъ старый Кира предвидѣлъ, что самурай Асано-Такуми не оставитъ смерть своего господина не отомщенной, и окружилъ себя сильною стражей. Поэтому ронины рѣшились отложить на время месть и дать успокоиться подозрѣніямъ старика. Они всѣ разсѣеваются въ разныя стороны и вождь ихъ Кураносуке поселяется въ городѣ Кіото, гдѣ, чтобы отвлечь подозрѣнія посланныхъ за нимъ шпіоновъ, начинаетъ вести самую веселую и безобразную жизнь: прогоняетъ свою семью, беретъ наложницъ, пьянствуетъ и т. п. Однажды, когда онъ пьяный валялся на улицѣ, одинъ самурай изъ провинціи Сатсума увидѣлъ его въ такомъ положеніи и, подойдя къ нему, сказалъ, что онъ недостоинъ носить званіе самурая, такъ какъ, вмѣсто того, чтобы отомстить смерть своего дайміоса, онъ ведетъ такую жизнь. Сказавъ это, сатсумскій самурай плюнулъ на лежавшаго въ безчувственномъ состояніи Кураносуке.

Между тѣмъ, въ Іеддо, старый Кира, успокоенный донесеніями шпіоновъ о той жизни, которую ведетъ главный изъ рониновъ Асано-Такуми, такъ и тѣмъ, что остальные ронины, повидимому, не намѣревались мстить за смерть ихъ господина, отпустилъ изъ своего дворца почти всю свою стражу. Когда Кураносуке узналъ о послѣднемъ, онъ рѣшилъ, что насталъ часъ мести, тайно отправился въ Іеддо, куда собралъ и остальныхъ своихъ товарищей, и ночью, избивъ часть стражи старика Кира-Котзуке, ворвался въ его дворецъ. Долго они не могли найти хозяина, наконецъ, въ какомъ-то углубленіи стѣны (увидѣли спрятаннаго старика, блѣднаго и испуганнаго. Въ виду знатности его рода, они хотѣли сдѣлать ему смерть почетной и Кураносуке, вставъ на колѣна, сказалъ: «Господинъ, мы самураи Асано-Такуми, того самаго, который присужденъ былъ изъ-за васъ къ харакири, и пришли отомстить за его смерть, какъ вѣрные и честные слуги. Вы сами должны сознать правоту нашего дѣла. Поэтому мы просимъ васъ совершить надъ собой харакири и я самъ буду вамъ въ этомъ помощникомъ».

Но старикъ стоялъ блѣдный и ничего не отвѣчалъ на это предложеніе. Тогда Кураносуке, видя, что онъ недостоинъ умереть славною смертью, отрубилъ ему голову. Между тѣмъ, разсвѣло и сорокъ семь рониновъ съ окровавленными еще платьями и мечами и съ головой Кира-Котзуке пошли черезъ городъ на могилу ихъ господина и принесли ему въ жертву голову врага. Народъ, узнавъ, что они ночью сдѣлали, торжественно слѣдовалъ за ними, громко восхваляя ихъ дѣяніе. Когда они пришли въ храмъ Сенъ-гаку-дзи, гдѣ былъ похороненъ ихъ дайміосъ, Кураносуке, обмывъ голову Кира-Котзуке въ до сихъ поръ находящемся при храмѣ колодезѣ и, возложивъ ее на могилу Асано-Такуми, обратился къ мѣстному священнослужителю и сказалъ: «Когда мы всѣ совершимъ харакири, я прошу васъ прилично насъ похоронить. Вотъ вамъ наше приношеніе».

Затѣмъ всѣ спокойно начали ожидать заранѣе предвидѣнной неминуемой участи. Высшій судъ Іеддо присудилъ ихъ, какъ они и ожидали, къ смерти посредствомъ харакири. Всѣ храбро исполнили надъ собой приговоръ и были похоронены около могилы ихъ дайміоса.

Когда это событіе разнеслось по Японіи, со всѣхъ сторонъ народъ приходилъ молиться на ихъ могилу. Между молящимися пришелъ и сатсумскій самурай, тотъ самый, который обидѣлъ Кураносуке въ Кіото, и, распростершись передъ его могилой, сказалъ: «Когда я видѣлъ тебя лежащимъ пьянымъ въ Кіото, я думалъ, что ты человѣкъ безчестный, не имѣешь достаточно храбрости, чтобы отомстить за смерть своего господина. Теперь прихожу просить прощенія и даю мою жизнь въ искупленіе обиды». Съ этими словами самурай тоже совершилъ надъ собой харикири и былъ тутъ же похороненъ.

Послѣдній разъ обрядъ этотъ былъ примѣненъ въ 1868 году. Вотъ что о немъ разсказываетъ очевидецъ Митфордъ въ своей интересной книгѣ Tales of old Japan — Преданіе старой Японіи.

Въ февралѣ 1868 года за нападеніе на резиденцію европейцевъ въ городѣ Кобе одинъ изъ главныхъ предводителей, по имени Таки-Зензабуро, былъ присужденъ самимъ микадо къ совершенію надъ собой харакири, причемъ свидѣтелями обряда были выбраны семь иностранцевъ и столько же японцевъ. Дѣло должно было происходить въ храмѣ.

"Передъ высокимъ алтаремъ, — говоритъ Митфордъ, — на полу на возвышеніи были разложены двѣ бѣлыхъ циновки и все мѣсто было объято какимъ-то таинственнымъ полумракомъ, такъ какъ всего горѣли двѣ свѣчи, поставленныя на извѣстномъ разстояніи другъ отъ друга. Чрезъ нѣсколько минутъ послѣ того, какъ мы расположились на отведенныхъ намъ мѣстахъ, спокойно, съ достоинствомъ, вошелъ въ залу осужденный, высокій человѣкъ, лѣтъ 32, одѣтый въ большое церемоніальное платье. Онъ былъ сопровождаемъ своимъ секундантомъ, который былъ его пріемышемъ и выбранъ былъ секундантомъ его же друзьями за свое искусство владѣть мечомъ; кромѣ того, за нимъ слѣдовали три офицера. Осуждённый съ секундантомъ подошли сначала къ японскимъ свидѣтелямъ и оба низко имъ поклонились, тоже сдѣлали и съ иностранными свидѣтелями. Затѣмъ медленно, съ большимъ достоинствомъ Таки-Зензабуро взошелъ на возвышеніе передъ алтаремъ, дважды простерся передъ послѣднимъ и сѣлъ на свое мѣсто, такъ, чтобы колѣна и ноги касались пода, имѣя по своей лѣвой сторонѣ секунданта. Тогда одинъ изъ трехъ офицеровъ вышелъ, неся на блюдѣ вокизаши, короткій и острый, какъ бритва, японскій кинжалъ около 9 дюймовъ длины. Распростершись передъ осужденнымъ, онъ подалъ ему этотъ ножъ, который тотъ принялъ съ глубокимъ уваженіемъ, поднявъ его обѣими руками къ головѣ и положивъ впередй себя. Затѣмъ, поклонившись, Таки-Зензабуро безъ всякаго признака смущенія сказалъ: «Я и я одинъ далъ приказаніе стрѣлять въ иностранцевъ въ Кобе. За это преступленіе я совершаю надъ собой харакири и прошу всѣхъ присутствующихъ сдѣлать мнѣ честь быть этому свидѣтелями».

"Поклонившись еще разъ, онъ обнажилъ себя до пояса. Осторожно, по обычаю, онъ подложилъ оба рукава своего платья подъ колѣна, чтобы падать впередъ, а не назадъ, такъ какъ послѣдняя смерть недостойна японскаго рыцаря. Свободно, твердою рукой онъ взялъ ножъ, почти любовно посмотрѣлъ на него, на минуту, казалось, собралъ послѣднія предсмертныя мысли и затѣмъ нанесъ себѣ глубокую рану на лѣвой сторонѣ живота, медленно провелъ ножъ къ правой сторонѣ, вернулъ его назадъ по ранѣ и сдѣлалъ легкій надрѣзъ вверхъ. Ни одинъ мускулъ не шевельнулся на его будто окаменѣломъ лицѣ. Когда онъ вынулъ ножъ, онъ слегка наклонился впередъ и выставилъ, такимъ образомъ, шею. Въ первый разъ выраженіе страданія мелькнуло на его лицѣ, но онъ не произнесъ ни одного звука. Въ этотъ же моментъ его секундантъ, который все время зорко за нимъ слѣдилъ, на секунду замахнулся, поднявъ свою саблю. Раздался тяжелый ударъ и голова несчастнаго покатилась по полу, однимъ махомъ отдѣленная отъ туловищѣ

«Настало мертвое молчаніе, прерываемое лишь шумомъ крови, текущей изъ этой безжизненной массы, которая за минуту передъ тѣмъ была храбрымъ и доблестнымъ рыцаремъ. Зрѣлище было по истинѣ ужасное».

IV.

Переходя къ современному образу жизни японцевъ, нельзя не замѣтить, что стремленіе къ подражанію во всемъ европейцамъ особенно проявляется въ такихъ центрахъ, которые послѣдніе выбрали своею резиденціей, или въ приморскихъ городахъ, служащихъ торговыми складами и мѣстами отправленія продуктовъ мѣстной производительности. Такіе города, какъ въ Японіи, такъ и на всемъ дальнемъ Востокѣ, раздѣляются обыкновенно на два квартала: европейскій, состоящій изъ каменныхъ домовъ, правильныхъ мощеныхъ улицъ, освѣщенныхъ газомъ, отелей и т. д., и мѣстный, гораздо большій, чѣмъ первый, но теряющій мало-помалу, вслѣдствіе близкаго сосѣдства съ европейцами, свой своеобразный характеръ. Такой типъ восточно-европейскаго города представляетъ, напримѣръ, въ Японіи Іокагамо, новый морской портъ, лежащій въ часѣ ѣзды по желѣзной дорогѣ отъ Токіо, столицы и резиденціи микадо. Европеецъ и его жизнь играютъ въ такихъ мѣстностяхъ главную роль и здѣсь уже всего скорѣе исчезаютъ мѣстные обычаи, которые иногда еще весьма долго держатся внутри страны, менѣе подверженной вліянію европейской цивилизаціи. Такому уничтоженію или перемѣнѣ подвергаются не только разные обычаи, какъ, напримѣръ, запрещенныя въ городахъ публичныя бани, гдѣ прежде въ одной громадной кадкѣ мылись всѣ, безъ различія пола и возраста, или лакировка зубовъ чернымъ лакомъ и бритье бровей у женщинъ при выходѣ ихъ замужъ, — обычай, все болѣе и болѣе выводящійся, или нѣкоторыя празднества, сопровождаемыя процессіями, которыя, по водвореніи европейцевъ, сочтены были безнравственными, но и мѣняется даже національная одежда, нерѣдко уступающая мѣсто одеждѣ европейской.

Туземная одежда состоитъ у мужчинъ изъ длиннаго темно-синяго, спускающагося до пода халата, съ очень широкими рукавами, перевязаннаго посрединѣ кушакомъ, на которомъ висятъ: кисетъ, трубочка, кошелекъ и маленькій металлическій ящикъ съ тушью и кистью. За кушакъ засунута также пачка квадратныхъ бумажекъ, замѣняющихъ у японцевъ носовой платокъ. Простые чернорабочіе одѣты въ узкіе синіе штаны, такого же цвѣта рубашку, на спинѣ которой бѣлою краской выведенъ какой-нибудь рисунокъ, чаще всего китайскій или японскій знакъ. Лѣтомъ японцы ходятъ большею частью съ открытою головой, въ остальныя же времена года они надѣваютъ маленькія круглыя шапки. Костюмъ женщины сложнѣе. Онъ состоитъ изъ нѣсколькихъ халатовъ, надѣтыхъ одинъ на другой; всѣ они разноцвѣтны и иногда съ богатыми и красивыми вышивками. Послѣдній халатъ, или, обыкновенно синій, перевязанъ широкимъ поясомъ, опускающимся сзади большимъ плоскимъ бантомъ. Туго завязанный у таліи и плотно обхватывая ноги, онъ не позволяетъ дѣлать большихъ шаговъ; отъ этого японка всегда ходитъ частыми мелкими шажками и слегка покачиваясь въ стороны. Этому особенно способствуетъ оригинальная и неудобная, какъ у мужчины, такъ и у женщины, обувь, которая состоитъ изъ довольно широкой деревянной горизонтальной дощечки, поддерживаемой двумя маленькими вертикальными, прикрѣпленными къ первой во всю ея ширину. Къ этой послѣдней крестообразно пришиты ремешки, черезъ которые продѣвается большой палецъ ноги, обутой въ родъ бѣлаго, очень толстаго чулка. При ходьбѣ эта обувь не подымается, а волочится по землѣ, что производитъ особаго рода звукъ, похожій на щелканіе.

Внѣшностью своею японецъ напоминаетъ монгола: овальное темножелтаго цвѣта лицо, маленькій ростъ, рѣдко превышающій нашъ средній, выдающіяся скулы, плоскій носъ, узкіе темные глаза и темные же волосы, въ большинствѣ случаевъ торчащіе щетиной на головѣ. У людей, сохранившихъ старую моду, вся передняя часть головы гладко выбрита, причемъ волосы оставлены лишь по бокамъ и на затылкѣ; тутъ оні собираются, свертываются въ трубочку и въ такомъ видѣ поднимаются съ нижней части затылка приблизительно до середины темени. Усовъ и бороды обыкновенно японцы не носятъ.

У женщинъ черты лица естественно мягче и красивѣе; кромѣ того, японки вообще чрезвычайно граціозны, такъ что своеобразная ихъ грація вполнѣ выкупаетъ недостатки въ правильности лица. Но, главнымъ образомъ, во внѣшности японской женщины привлекаетъ вниманіе ея сложная, не поддающаяся никакому описанію прическа. Волосы причесываются разъ или во всякомъ случаѣ не болѣе двухъ разъ въ недѣлю, такъ какъ эта работа требуетъ особыхъ спеціалистокъ, женщинъ-парикмахеровъ, и беретъ около четырехъ часовъ времени. При этомъ главное вниманіе обращается на заднюю часть головы, изъ волосъ которой, при помощи кокосоваго масла, дѣлается весьма хитрое сооруженіе, столько же неудобное, сколько и трудное. Волосы поднимаются съ затылка на темя, а оттуда рядомъ затѣйливыхъ выступовъ вновь падаютъ на затылокъ, образуя нѣсколько какъ бы отдѣльныхъ шиньоновъ. Чтобы не смять своей прически, японка спитъ на особаго рода подушкѣ — мокурѣ. Она состоитъ изъ деревяннаго блока, верхняя часть котораго около восьми дюймовъ длины и полутора ширины слегка вогнута и обита шерстяною подушечкой, наверхъ которой привязывается бумажка, мѣняющаяся по мѣрѣ надобности. Весь блокъ имѣетъ отъ шести до восьми дюймовъ вышины и его нижняя часть или основаніе больше верхней. Сдѣланъ онъ для того, чтобы спящая могла опираться на мокуру нижнею частью затылка, не разстраивая своей прически. Головныхъ уборовъ японки не носятъ, онѣ ходятъ лѣтомъ или съ открытою головой, или съ зонтикомъ изъ толстой масляной бумаги, зимой же укрываются платкомъ. Маленькія дѣти японцевъ еще оригинальнѣе своихъ родителей. Вся голова у нихъ гладко выбрита, за исключеніемъ клочка волосъ, оставленныхъ, смотря по возрасту, или на макушкѣ, образующихъ родъ вѣнка, или на передней части головы, опускающихся бахромой на лобъ, или же, наконецъ, что выглядитъ еще страннѣе, двухъ маленькихъ клочковъ волосъ на обоихъ вискахъ.

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ рожденія ребенка мать призываетъ его старшаго братишку или сестренку, отвертываетъ имъ сзади ихъ халатъ такъ, чтобы онъ образовалъ родъ мѣшка, сажаетъ туда своего Беньямина, плотно перевязываетъ халатъ носильщика и пускаетъ обоихъ на всѣ четыре стороны, запрещая лишь старшему или старшей падать на спину. Этому самому иногда не болѣе лѣтъ шести, хочется побѣгать, повеселиться, а тутъ въ полномъ смыслѣ слова такая обуза на плечахъ. Она, однако, мало его стѣсняетъ; помня лишь одно данное ему запрещеніе, онъ во всемъ остальномъ поступаетъ такъ, какъ будто бы у него ничего за спиной не было, и смѣшно смотрѣть на ребенка, которой сзади за спиной брата или сестры невольно и покорно слѣдуетъ за малѣйшими движеніями послѣднихъ. Кланяется братишка, кланяется и ребенокъ, бѣжитъ ли тотъ, ребенокъ трясется сзади, какъ будто сейчасъ выскочитъ изъ своего мѣшка, и такими двуутробками кишатъ всѣ улицы японскихъ деревень и городовъ.

У дѣтей есть и свои особые дѣтскіе праздники. Такъ, для дѣвочекъ самый большой праздникъ въ году — праздникъ куколъ, Хина-Матсури. Въ этотъ день каждая дѣвочка, смотря по состоянію, получаетъ одну или двѣ деревянныхъ куклы, великолѣпно разодѣтыхъ и изображающихъ императрицъ, богинь и разныхъ другихъ личностей изъ исторіи и миѳологіи Японіи. Затѣмъ куклы эти бережно хранятся въ семьѣ и при выходѣ замужъ переносятся въ домъ мужа, такъ что у нѣкоторыхъ семей цѣлыя ихъ коллекціи, собранныя нѣсколькими поколѣніями.

Мальчики на свой праздникъ получаютъ тоже разныя игрушки, носящія большею частью воинственный характеръ: солдатиковъ, боговъ войны, силы и храбрости. Но, кромѣ того, надъ каждымъ домомъ, гдѣ въ прошломъ году родился мальчикъ или даже просто гдѣ есть ребенокъ мужскаго пола, на шестѣ прикрѣпляется сдѣланная изъ бумаги, пустая внутри и выкрашенная въ свой естественный цвѣтъ, какая-то мѣстная рыба. Воздухъ, проходя въ нее, приводитъ ее въ движеніе, похожее на дѣйствительность. Символическое значеніе этого обычая заключается въ томъ, что какъ эта рыба извѣстна своимъ искусствомъ преодолѣвать быстрыя теченія, такъ и мальчикъ долженъ преодолѣвать всѣ встрѣчающіяся въ жизни препятствія и достигнуть желаемаго успѣха.

Внѣшнія отличительныя черты японскаго характера заключаются въ постоянномъ расположеніи къ веселью и смѣху, крайней беззаботности и вѣжливости. Они себя сравниваютъ и называютъ французами Востока и очень гордятся этимъ названіемъ. Вѣжливость вообще они доводятъ до крайнихъ предѣловъ, что производитъ особенно странное впечатлѣніе въ ихъ взаимныхъ привѣтствіяхъ. Когда два японца встрѣчаются, они оба, снимая шапки, низко другъ другу кланяются. Оставшись въ такомъ согнутомъ положеніи довольно долгое, опредѣленное или усталостью, или сознаніемъ исполненной вѣжливости время, одинъ изъ нихъ слегка подымаетъ голову, чтобы искоса посмотрѣть, не измѣнилъ ли своего согбеннаго положенія его пріятель; если тотъ остается наклоненнымъ, первый стремительно тоже наклоняется и, притомъ, если возможно, еще ниже. Только послѣ неоднократныхъ подобныхъ наклоненій и выпрямленій, оба рѣшаются принять вновь свое естественное положеніе, и тогда только начинается разговоръ, но и то своеобразный. Японецъ передъ каждою фразой сначала громко втягиваетъ въ себя воздухъ, что производитъ впечатлѣніе звука вродѣ шипѣнія. Затѣмъ, послѣ каждаго пріятнаго собесѣднику слова или комплимента, тѣ же поклоны опять повторяются. Подобная сцена возобновляется и при прощаніи.

V.

Жилища японцевъ поражаютъ столько же своею оригинальностью и простотою устройства, сколько и своею крайнею непрактичностью, не защищая нисколько ни отъ жары, ни отъ холода. Это тѣмъ болѣе удивительно, что не только на сѣверѣ, но и на югѣ страны, зимой бываютъ иногда весьма сильные холода, отъ которыхъ укрыться въ подобномъ домѣ не легко. Онъ весь состоитъ изъ четырехъ столбовъ, на которыхъ поставлена деревянная или толстая соломенная крыша съ слегка загнутыми на четырехъ сторонахъ краями. Между столбами, какъ въ рамкѣ, расположенъ рядъ квадратныхъ деревянныхъ перегородокъ, раздѣленныхъ на клѣточки, заклеенныя изнутри бумагой. Эти перегородки или квадраты слуяіатъ стѣнами дома, окнами и дверьми и отворяются, вдвигаясь одна за другую. Никакихъ внутреннихъ запоровъ при такомъ устройствѣ, конечно, не существуетъ. Бумага, которой они заклеены изнутри, хотя и очень тонкая, пропускаетъ недостаточное количество свѣта, съ другой же стороны, благодаря этой же тонкости, зимой нисколько не защищаетъ отъ холода. Ночью, когда дома освѣщены внутри и малѣйшія движенія лицъ, находящихся въ домѣ, ясно отражаются черными тѣнями на бѣлой бумагѣ стѣнъ, т.-е. внѣшнихъ перегородокъ, получается весьма оригинальное впечатлѣніе: какъ бы отъ гигантскаго волшебнаго фонаря.

Внутренность японскаго дома отличается крайнею чистотой. Всѣ комнаты покрыты желтоватыми цыновками изъ плетеной соломы и все то немногое, что они заключаютъ, чисто и опрятно, что поддерживается еще и тѣмъ, строго всѣми, какъ иностранцами, такъ и японцами, соблюдаемымъ правиломъ никогда не входить въ японскій домъ въ обуви, которая оставляется при входѣ. Ни стульевъ, ни столовъ, ни кроватей нѣтъ; японецъ безъ всего этого обходится: онъ ѣстъ, сидя на корточкахъ или поджавъ подъ себя ноги, и спитъ на полу, причемъ пища ему приносится въ лаковыхъ чашкахъ, на лаковомъ подносѣ и кладется тоже на полъ. Она состоитъ, главнымъ образомъ, изъ риса и сырой рыбы, напитками же служатъ сакэ — рисовый сокъ, подвергнутый броженію, и жидкій чай, который пьется безъ сахара въ крошечныхъ фарфоровыхъ чашечкахъ, поглощаемыхъ японцами въ несчетномъ количествѣ; ножи и вплки замѣняются двумя длинными палочками, которыми они владѣютъ очень ловко, держа ихъ въ одной правой рукѣ. Посерединѣ комнаты ставится обыкновенно хабачи — ящикъ съ тлѣющими угольями, предназначенный для нагрѣванія комнаты, но весьма мало исполняющій свое назначеніе, другой ящикъ, поменьше, для табаку и подносъ съ чайникомъ и чашками жидкаго чая, запасъ котораго постоянно, въ продолженіе всего дня, возобновляется. Затѣмъ, кромѣ этажерки для посуды и большаго деревяннаго ящика, выступающаго изъ стѣны, для одежды и разныхъ вещей обыденнаго употребленія, въ японскомъ домѣ никакихъ украшеній не имѣется. Если у японца и есть какія-нибудь вещи, онъ никогда ихъ не выставляетъ, и чѣмъ вещь цѣннѣе, тѣмъ далѣе она спрятана. Поэтому даже и въ богатыхъ домахъ никогда нельзя увидѣть ни одной мѣстной рѣдкости, хотя, быть можетъ, владѣлецъ дома и обладаетъ цѣлою ихъ коллекціей.

Послѣднія, т.-е. рѣдкости, вообще становятся все болѣе и болѣе трудно находимыми; за первое время пребыванія европейцевъ онѣ въ большомъ количествѣ были вывезены въ Европу, а тѣ, которыя остались, хранятся или въ публичныхъ коллекціяхъ, какъ, напримѣръ, въ Токіо въ коллекціи Уйэно, или въ частныхъ рукахъ бывшихъ дайміосовъ, которые съ ними разстанутся только въ случаѣ крайней нужды. Большинство же тѣхъ вещей, которыя вывозятся туристами, подъ именемъ старинныхъ, какъ-то: слоновая кость, лаки и особенно бронза, есть ничто иное, какъ простое подражаніе, производимое или здѣсь же на мѣстѣ, или, что еще хуже, посылаемое для продажи изъ Англіи, гдѣ, какъ извѣстно, есть особыя фабрики, исключительно занятыя производствомъ всевозможнаго рода имитацій старинныхъ вещей. Такимъ образомъ, тѣ же вещи весьма нерѣдко, тѣмъ же путемъ, возвращаются на родину. Если же хорошая вещь и попадется антикваріямъ и продавцамъ рѣдкостей, которые за послѣднее время развелись въ громадномъ количествѣ, то они, хорошо зная ей цѣну, запрашиваютъ еще, по меньшей мѣрѣ, вдвое дороже и дѣлаютъ вещь, и безъ того дорогую, для обыкновеннаго кармана недоступной.

Искусства живописи, скульптуры на деревѣ и слоновой кости, выдѣлки бронзы и фарфора, лакировки и выдѣлки оружія были извѣстны японцамъ съ самыхъ раннихъ временъ, а въ послѣднихъ двухъ они достигли особеннаго совершенства. Старинныя японскія сабли пользуются всемірною извѣстностью по достоинству клинковъ и выдѣлка сабель считалась занятіемъ почетнымъ, которымъ нерѣдко занимались и люди знатные. Говорятъ, что хорошій японскій клинокъ въ рукахъ опытнаго человѣка могъ разрубить однимъ ударомъ три мертвыхъ человѣческихъ тѣла, положенныхъ одно на другое. Искусство выдѣлки сабель достигло особенныхъ размѣровъ въ XII столѣтіи во время кровавыхъ войнъ начала феодальнаго періода.

Что касается японскихъ лакъ, то старинныя золотыя лаки, но тонкости рисунка, богатству и тщательной обработкѣ, цѣнятся знатоками гораздо выше китайскихъ и стоятъ въ настоящее время громадныхъ денегъ.

Японскій фарфоръ, особенно такъ называемый cloisonné, значительно по качеству уступаетъ китайскому какъ по оригинальности изображеній, такъ и по красотѣ эмали, въ которой японцы никогда не могли сравняться съ своими соперниками; за то въ издѣліяхъ изъ слоновой кости они вполнѣ выдерживаютъ эту конкурренцію. Хотя китайцы славятся своею замѣчательною микроскопическою отдѣлкой мелочей и деталей, но въ большихъ группахъ ихъ работы значительно уступаютъ работамъ японскимъ какъ по оригинальности замысла, такъ и по живости исполненія. Изъ японскихъ работъ на кости, кромѣ группъ, по красотѣ исполненія обращаютъ на себя вниманіе вѣеры съ изящными рисунками людей, птицъ, растеній и цвѣтовъ, сдѣланными различно на обѣихъ сторонахъ вѣера золотой лакой. Такіе вѣеры и на мѣстѣ обходятся не дешевле 50, 60 іенъ, т.-е. 100, 120 рублей.

Упомянутое устройство японскихъ домовъ дѣлаетъ весьма труднымъ путешествіе внутри страны въ холодное время года. Мнѣ пришлось провести въ Японіи мѣсяцы октябрь, ноябрь и часть декабря и испытать все неудобство обязательнаго сниманія сапогъ при входѣ въ японскіе дома и храмы и ночлеговъ въ холодныхъ чшайя — чайныхъ домахъ, гдѣ, кромѣ двухъ футоновъ, т.-е. перинъ, одна чтобы спать, другая чтобы укрываться, и нѣсколькихъ, почти безполезныхъ хибачи, ничѣмъ согрѣться нельзя. Кромѣ того, единственнымъ способомъ передвиженія внутри страны служитъ экипажъ, называемый джинрикша, который вообще, а въ холодное время особенно, представляетъ много неудобствъ.

Джинрикша есть родъ маленькой колясочки, верхъ которой можетъ быть поднятъ въ случаѣ дождя, приспособленной для одного или двухъ мѣстъ; къ ней придѣланы двѣ тонкихъ оглобли, съ одною поперечной, ихъ соединяющей, и за эти-то оглобли и тащитъ джинрикшу одинъ человѣкъ, называемый курума. Джинрикши въ городахъ замѣняютъ нашихъ извощиковъ и служатъ единственнымъ способомъ сообщенія внутри страны. Во всякое время года курума одинаково одѣтъ, если можно назвать одеждой то, что онъ носитъ на тѣлѣ, — темно-синяя рубашка, перевязанная поясомъ, на ногахъ большею частью ничего, кромѣ простыхъ соломенныхъ сандалій, замѣняющихъ неудобную японскую обувь у людей, профессія которыхъ требуетъ быстрыхъ движеній, на головѣ большая соломенная шляпа, имѣющая форму гриба и защищающая отъ солнцаи дождя, а иногда, вмѣсто шляпы, простой, небрежно перевязанный синій платокъ. Отъ постояннаго напряженія, такъ какъ курумѣ приходится иногда возить одного или даже двухъ человѣкъ на большія разстоянія безъ отдыха, у нихъ вообще развивается кашель, переходящій нерѣдко и въ болѣе серьезныя грудныя болѣзни, которыя въ его положеніи получить весьма легко. Дѣйствительно, отвезши одного сѣдока, курума, усталый, весь въ поту, иногда въ порядочный холодъ остается въ той же своей несчастной рубашкѣ и по часамъ терпѣливо выжидаетъ другаго сѣдока, прикрывшись лишь родомъ краснаго плэда. И, несмотря на этотъ крайне неблагодарный трудъ, — онъ, къ тому же, оплачивается болѣе чѣмъ скромно, — курума, какъ и всѣ его соотечественники, никогда не печалится. Весело везетъ онъ своего сѣдока, смѣясь, бесѣдуетъ съ нимъ, беретъ другаго и вновь также весело принимается за свой тяжелый трудъ.

Вотъ, между прочимъ, наглядный примѣръ выносливости и неутомимости курумы. Проживъ нѣкоторое время между Іокогамой и Токіо, я задумалъ отправиться въ городъ Никко, знаменитый по своимъ храмамъ. Сдѣлавъ всѣ нужныя приготовленія и выбравъ четырехъ сильныхъ людей, я нанялъ двѣ джинрикши, одну для себя, другую для проводника, и въ назначенный день, около 7 часовъ утра, мы тронулись въ путь. Наслѣдующій день, вечеромъ, мы въѣзжали уже въ городъ, сдѣлавъ въ два дня 36 японскихъ ри, т.-е. около 144 верстъ, причемъ нерѣдко приходилось подыматься съ горы на гору. Одинъ изъ курума везъ джинрикшу спереди, другой подталкивалъ сзади, и такъ, съ роздыхами, конечно, они бѣжали эти два дня съ 7 часовъ утра до 6 вечера и къ этому времени, по всей вѣроятности, уставали меньше ихъ сѣдока. Джинрикша потому неудобный для долгихъ переѣздовъ экипажъ, что курума, везя ее, подымаетъ оглобли выше уровня рукъ, такъ какъ везетъ ее съ согнутыми локтями и, такимъ образомъ, откидываетъ всю колясочку назадъ. Въ виду того, что сидѣніе весьма узко, сѣдокъ не можетъ подвинуться, не передвинувъ центра тяжести, не стѣсняя возницу или не останавливая его, и въ такомъ откинутомъ положеніи долженъ оставаться все время, что, естественно, крайне утомительно.

Отдыхали мои курумы и я самъ въ чайныхъ домахъ, представляющихъ родъ постоялыхъ дворовъ, разбросанныхъ по всѣмъ дорогамъ Японіи для отдыха, обѣда и ночлега проѣзжающихъ. Комнаты для пріѣзжихъ находятся позади, большая же часть дома или пристройка, выходящая на улицу, занята обыкновенно налѣво кухней, а направо самимъ хозяиномъ или хозяйкой, которые здѣсь сводятъ счеты и отсюда наблюдаютъ за порядкомъ. Всѣ чайные дома прислуживаются женщинами — несанами, т.-е. служанками, и въ каждомъ изъ нихъ аккуратно повторяется то же самое. При подъѣздѣ курумы къ чайному дому выходитъ хозяинъ или хозяйка и привѣтствуютъ пріѣзжаго, распростершись передъ нимъ на землѣ. Затѣмъ, непремѣнно смѣясь, выбѣгаютъ пять или шесть несанъ, отвѣшиваютъ глубокіе поклоны и также привѣтствуютъ гостя, часто повторяя наперерывъ одна за другой: огайо, огайо, что значитъ «привѣтъ вамъ» и что, между прочимъ, сначала производитъ весьма смѣшное впечатлѣніе. Только тогда, когда привѣтствія и поклоны кончены, пріѣзжій вступаетъ въ домъ; его курумы, обнажившись тутъ же до гола, обмываютъ ноги водой, отдыхаютъ или, усѣвшись на корточки, съѣдаютъ свой незатѣйливый и крайне дешевый обѣдъ. Затѣмъ гость вновь пускается въ путь, сопровождаемый точь въ точь такими же церемоніями, съ тою только разницей, что несаны, вмѣсто огайо, повторяютъ столько же разъ сайу-нара и дозо-мати, что значитъ «до свиданія», «милости просимъ еще пожаловать».

VI.

Всѣ японцы вообще большіе охотники до всевозможнаго рода развлеченій, между которыми безспорно первое мѣсто принадлежитъ театрамъ, всегда усердно посѣщаемымъ публикой. Представленія начинаются съ 6 часовъ утра и длятся до 6 час. вечера, причемъ зрители остаются съ начала представленія до самаго конца, выходя изъ театра только въ антракты Внутреннее устройство напоминаетъ устройство европейскихъ театровъ: передъ незатѣйливо убранною сценой партеръ или родъ партера, окруженный ложами, т.-е. четырехугольными помѣщеніями, отдѣленными другъ отъ друга низкими перегородками, въ которыхъ сидятъ зрители на циновкахъ изъ плетеной соломы. Всегда многочисленная публика нисколько, повидимому, не стѣсняется своимъ присутствіемъ въ театрѣ. Тутъ можно видѣть матерей, которыя, не выходя изъ ложи, кормятъ своихъ грудныхъ дѣтей, здѣсь же зрители обѣдаютъ или пьютъ чай, причемъ пища ими приносится изъ кухни, находящейся при самомъ театрѣ. Сюжетъ пьесъ большею частью историческій, взятый изъ разныхъ легендъ и преданій, и всѣ актеры одѣты въ старинные по эпохѣ костюмы, причемъ женскія роли исполняются мужчинами и многіе изъ нихъ такъ хорошо гриммируются и такъ удачно подражаютъ женскому голосу, что на извѣстномъ разстояніи ошибка весьма возможна. Представленія сопровождаются, особенно въ патетическихъ мѣстахъ, оглушительною музыкой, весьма непріятной для европейскаго уха. Въ виду того, что обычай не позволяетъ высшимъ классамъ въ Японіи посѣщать обыкновенные театры, публика состоитъ лишь изъ низшихъ и среднихъ классовъ; во всѣхъ же домахъ японской знати находится большею частью свой театръ, куда, по желанію, приглашаются актеры. Ремесло актера считается довольно почетнымъ и хорошо оплачивается; хорошіе актеры крайне популярны и нерѣдко послѣ смерти ихъ устраиваются торжественные похороны, сопровождаемые тысячами народа.

Второе послѣ театровъ мѣсто въ японскихъ развлеченіяхъ занимаютъ геши и ихъ танцы. Геша есть танцовщица, пѣвица и музыкантша, безъ которой, какъ у индусовъ безъ баядерокъ, не обходится ни одинъ японскій праздникъ. Чтобы быть гешей, дѣвушка должна окончить одну изъ школъ, устроенныхъ въ странѣ спеціально съ этою цѣлью и поддерживаемыхъ какъ на ежемѣсячные взносы ученицъ, такъ и на средства тѣхъ чайныхъ домовъ, которые имѣютъ право приглашать къ себѣ гешъ. Такихъ школъ всего въ странѣ двѣ или три и входъ въ нихъ обыкновенно закрытъ для публики. Мнѣ пришлось видѣть самую большую изъ нихъ въ городѣ Кіото, прежней резиденціи микадо, куда я пріѣхалъ съ рекомендательными письмами къ мѣстнымъ японскимъ властямъ, которыя поэтому и сдѣлали для меня исключеніе, давъ мнѣ позволеніе ее осмотрѣть. Школа эта не лишена оригинальности. Она помѣщается въ большомъ зданіи, раздѣленномъ на шесть или семь залъ. Когда я вошелъ туда, всѣ геши были въ полномъ сборѣ; во всемъ домѣ въ разныхъ комнатахъ ихъ было около сотни, отъ 12 до 20-тилѣтняго возраста. Всѣ онѣ были роскошно одѣты въ великолѣпные кимоно и расшитые кушаки и отличались замѣчательною миловидностью, многія же изъ нихъ были совсѣмъ красивы.

Въ первой залѣ обучались танцамъ самыя молодыя дѣвочки, лѣтъ 12 или 13. Передъ ними на полу сидѣла старуха съ самисеномъ — японскою гитарой въ рукахъ. Ея лицо производило весьма странное впечатлѣніе; оно все передергивалось будто въ конвульсіяхъ; то она прищуривала одинъ глазъ, будто лукаво смотря на дѣвочекъ, то закрывала оба, то морщила лобъ, то судорожно качала головой направо и налѣво, поперемѣнно подымая ее и опуская. Всѣми этими ужимками, какъ оказалось, руководились дѣвочки въ своихъ танцахъ. Зорко слѣдя за подвижнымъ лицомъ наставницы, онѣ, сообразно съ тѣмъ или другимъ его движеніемъ, измѣняли и свои движенія и позы. Во второй залѣ болѣе взрослыя геши обучались шитью и вышиванію, въ третьей былъ классъ чтенія и письма. Четвертая комната была занята классомъ музыки. Профессоромъ, одновременно и музыки, и пѣнія, былъ старый, слѣпой, съ бритою головой, игравшій на инструментѣ, называемомъ бива — родъ лежачей арфы. Такіе же инструменты находились и передъ каждой изъ гешъ, которыя, поочередно, подъ руководствомъ старика, играли и пѣли.

Вообще японская музыка производитъ оригинальное и скорѣе непріятное для европейскаго уха впечатлѣніе, даже въ рѣдкихъ случаяхъ, когда въ ней заключается мелодія, за полнымъ отсутствіемъ полутоновъ, замѣняемыхъ тремя четвертями или четвертями тона.

Пятая зала была раздѣлена перегородкой на два отдѣленія для взрослыхъ гешъ, владѣющихъ уже искусствомъ танцевъ въ совершенствѣ. Дѣйствительно, трудно было вообразить себѣ что-нибудь болѣе граціознее этихъ миловидныхъ созданій: каждая поза, малѣйшія движенія рукъ, изгибы тѣла, улыбка, игра вѣеромъ, которымъ геша то закрывалась, слегка склоняя голову на бокъ, то роняя его, граціозно подымала, самая ихъ хитрая и сложная прическа съ цвѣтами и разноцвѣтными булавками, ихъ кимоно и широкіе кушаки, вся ихъ оригинальная внѣшность придавала ихъ танцамъ совершенно своеобразную прелесть и грацію. Въ танцахъ японки нѣтъ той страсти, того огня, которые присущи танцамъ восточной или южной женщины; ея движенія плавны и медленны, но въ своемъ родѣ не менѣе характеристичны и красивы.

Въ шестой залѣ былъ самый оригинальный классъ, который можно назвать, пожалуй, классомъ умѣнія держать себя или классомъ граціи. Посерединѣ комнаты, около большаго четырехугольнаго чайника сидѣла неизмѣнная старуха-преподавательница. Кругомъ были расположены полукругомъ десятка два молоденькихъ гешъ. Одна изъ нихъ играла роль хозяйки, остальныя, поперемѣнно чередуясь, роли гостей. Гостья должна была, входя, особымъ граціознымъ образомъ отворить дверь, граціозно же, все по указаніямъ старухи, поклониться и тогда только сѣсть, какъ обыкновенно садятся всѣ японцы и японки, т.-е. поджавъ подъ себя ноги. Начинались разговоръ и угощеніе, которое состояло въ чаѣ, варимомъ особымъ образомъ, который показывала старуха, и въ конфектахъ и какихъ-то лепешкахъ, предлагаемыхъ хозяйкой гостьѣ. Послѣдняя должна была принять чашку чая съ особыми церемоніями: сначала обѣими руками поднять ее ко лбу, потомъ, опустивъ на уровень рта, перевернуть справа налѣво и тогда только пить. Выпивъ чай, гостья отдавала чашку хозяйкѣ и глубокими поклонами до земли ее благодарила; при прощаніи повторялись опять тѣ же поклоны и граціозныя отворянія дверей. Въ этомъ же классѣ та же старуха учитъ гешъ красиво и граціозно улыбаться, что продѣлывается передъ зеркаломъ, смотря въ которое геша подражаетъ улыбкѣ наставницы.

Вечеръ съ хорошими гешами обходится обыкновенно на наши деньги около 25 или 30 рублей. Сюда входитъ плата чайному дому, куда приглашаются геніи, самимъ гешамъ и плата за ужинъ и «сакэ», который составляетъ непремѣнное его условіе. Приглашаются обыкновенно четыре геши: двѣ совсѣмъ молодыхъ и двѣ постарше. Первыя предназначаются исключительно для танцевъ, послѣднія же для пѣнія и музыки, которая состоитъ изъ игры на самисенѣ, бива и родѣ оглушительнаго барабана. Вообще танцующія геши не бываютъ старше 18 или 19 лѣтъ; обыкновенно, когда геша доходитъ до этого возраста, она покрываетъ себѣ зубы черной лакой и въ танцахъ болѣе участія не принимаетъ, предназначаясь исключительно для музыки. Становясь гешей, дѣвушка мѣняетъ свое имя на какое-нибудь другое, причемъ многія изъ этихъ noms de guerre весьма красивы, какъ, наприм., «Золотая горка», «Бабочка», «Долина цвѣтовъ» и т. п.

Вечеръ обыкновенно начинается часовъ въ девять и продолжается часа три, четыре. Зрители располагаются по-японски, за отсутствіемъ всякой мебели, въ одной изъ комнатъ чайнаго дома, около нихъ садятся геши и затѣмъ вносится ужинъ и горячій сакэ, который сосѣдка геша сначала наливаетъ и предлагаетъ сосѣду. Послѣ ужина начинаются танцы, прерываемые болѣе или менѣе обильными возліяніями того же сакэ; чѣмъ болѣе его выпито, тѣмъ, конечно, рискованнѣе нѣкоторые, не школьные уже танцы, сопровождаемые разными выразительными пантомимами и жестами. Изъ такихъ танцевъ наибольшею распространенностью пользуется такъ называемый «чонъ-кино» — родъ игры въ фанты, сопровождаемый извѣстнымъ припѣвомъ. Онъ состоитъ въ томъ, что двѣ молоденькихъ геши, становясь другъ противъ друга, разными движеніями рукъ изображаютъ лисицу, ружье и «Якунина», т.-е. полицейскаго. Сообразно съ тѣмъ, какое положеніе рукъ одной изъ нихъ соотвѣтствуетъ положенію рукъ другой, опредѣляется проигрышъ или выигрышъ. Такъ, лисица проигрываетъ противъ ружья, а Якунинъ противъ лисицы, такъ какъ послѣдняя считается хитрѣе человѣка. Проигравшая сторона должна непремѣнно скинуть какую-нибудь часть одежды, а такъ какъ послѣдняя состоитъ изъ ряда халатовъ и кушаковъ одинъ на другомъ, то игра продолжается довольно долго, пока, наконецъ, обѣ геши, оставшись въ однихъ красныхъ шелковыхъ рубашкахъ, быстро убѣгаютъ въ сосѣднюю комнату, чтобы вновь облечься въ свои роскошные кимоно.

Говоря про театры и гешъ, какъ про развлеченія японцевъ, нельзя обойти молчаніемъ оригинальные кварталы Іошивара, тоже служащіе мѣстами развлеченія, хотя и менѣе скромными, чѣмъ первыя. Такіе кварталы находятся въ каждомъ большомъ городѣ, но въ Токіо, столицѣ, они достигаютъ особенныхъ размѣровъ. Іошивара Токіо состоитъ изъ нѣсколькихъ сотенъ домовъ, составляющихъ какъ бы особый самостоятельный городокъ, съ своею совершенно своеобразною жизнью. Дома эти большею частью двухъэтажные, причемъ наверху расположены жилыя комнаты, весь же низъ составляетъ родъ залы, но лишь съ тремя стѣнами, такъ какъ передняя часть, обращенная на улицу, состоитъ изъ большой, во всю стѣну, деревянной рѣшетки. Такимъ образомъ, весь нижній этажъ представляетъ внѣшній видъ клѣтки и эти клѣтки подрядъ одна за другой наполняютъ нѣсколько улицъ. Днемъ Іошивара мертва, все объято глубокимъ сномъ, рѣшетки замѣняются глухою передвижною стѣной, не слышно шума, не видно никого на улицахъ. За то ночью эта дневная тишина съ избыткомъ вознаграждается: весь кварталъ освѣщенъ разноцвѣтными японскими фонарями, освѣщаются и клѣтки, наполняясь своими обитательницами, дневная тишина замѣняется шумомъ, говоромъ и смѣхомъ. У каждой клѣтки оживленныя кучки народа разсматриваютъ восемь, десять набѣленныхъ, нарумяненныхъ и богато разодѣтыхъ «мусуме»^[5], сидящихъ въ ней полукругомъ лицомъ къ зрителямъ.

Большинство изъ обитательницъ Іошивары красивы, но у многихъ изъ нихъ зубы покрыты черною лакой, что, между прочимъ, служитъ знакомъ успѣха, такъ какъ лакировка зубовъ сопряжена съ устройствомъ мѣстнаго праздника и раздачи подарковъ подругамъ, что обходится очень дорого.

Вообще въ Японіи въ прежнее время, особенно въ низшихъ нуждающихся классахъ, народъ держался и держится до сихъ поръ совершенно своеобразнаго взгляда на проституцію. Они смотрятъ на нее какъ на ремесло, ничѣмъ не хуже другаго, и въ старину явно, а теперь тайно практиковалась и практикуется продажа дочерей бѣдныхъ родителей въ Іошивару для оказанія помощи родителямъ, причемъ, по отбытіи срока, онѣ возвращаются домой. Прошлое дѣвушки не мѣшаетъ ея замужеству. Нерѣдко съ этою же цѣлью такая продажа производилась и по собственному желанію дѣвушки. Существованіе такихъ фактовъ подтверждается многими разсказами, преданіями и легендами. Вотъ, между прочимъ, одно изъ наиболѣе извѣстныхъ преданій въ этомъ родѣ^[6].

Около 230 лѣтъ тому назадъ на службѣ одного дайміоса провинціи Инаба находился молодой человѣкъ, по имени Ширай-Гомпаши, извѣстный по своей красотѣ, храбрости и искусству владѣть оружіемъ. Однажды, поссорившись съ однимъ изъ своихъ товарищей, онъ нечаянно его убилъ въ дракѣ и долженъ былъ поэтому оставить родину и бѣжать. Разсчитывая легче всего укрыться отъ преслѣдованій въ Іеддо, онъ туда и направилъ свой путь. Случилось такъ, что въ первую ночь бѣгства Гомпаши, усталый, остановился ночевать въ первомъ попавшемся ему чайномъ домѣ, оказавшемся притономъ разбойниковъ. Хотя у него почти не было денегъ, но за то онъ обладалъ двумя великолѣпными саблями, на которыя и польстились разбойники, намѣреваясь во время сна убить его и овладѣть его единственною драгоцѣнностью. Въ полночь какой-то шумъ въ комнатѣ разбудилъ Гомпашу, онъ проснулся и увидѣлъ молодую, тринадцатилѣтнюю красавицу, которая, приблизившись къ нему, сказала ему шепотомъ:

— Храбрый рыцарь, вы въ притонѣ разбойниковъ, которые хотятъ васъ убить и обладѣть вашими саблями. Что касается меня, то я дочь богатаго купца въ Микавѣ; въ прошломъ году я была похищена этими же разбойниками изъ родительскаго дома. Прошу васъ, бѣгите и возьмите меня съ собой изъ этого ужаснаго мѣста.

Говоря эти слова, она все время горько плакала. Гомпаши, который былъ храбрый и мужественный юноша, рѣшился убить разбойниковъ и спасти дѣвушку; поэтому, отправивъ ее на время изъ дому, онъ самъ остался на мѣстѣ и началъ выжидать нападенія. Черезъ нѣсколько времени разбойники, тихо крадучись одинъ за другимъ, вошли въ его комнату, разсчитывая найти его спящимъ. Но Гомпаши храбро бросился на перваго, котораго однимъ ударомъ положилъ у своихъ ногъ; остальные, въ числѣ девяти, напали на него, но послѣ отчаянной борьбы всѣ безъ исключенія были убиты мужественнымъ юношей. Совершивъ этотъ подвигъ, Гомпаши взялъ съ собой молодую дѣвушку, которую звали Комурасаки, и отвезъ ее въ Микаву къ родителямъ. Послѣдніе были такъ обрадованы возвращеніемъ дочери, которую считали потерянной, что предложили Гомпаши навсегда остаться у нихъ и сдѣлаться ихъ пріемнымъ сыномъ, но юноша, который стремился въ Іеддо, чтобы вновь поступить на службу къ какому-нибудь знатному дайміосу, отказался и, проживъ у нихъ нѣсколько времени, уѣхалъ. Молодая дѣвушка, которая тѣмъ временемъ влюбилась въ Гомпаши за его храбрость и красоту, тоже умоляла его остаться, но онъ былъ непоколебимъ и простился и съ ней, обѣщая вернуться и завѣщая ей оставаться ему вѣрной во время его отсутствія.

Придя въ Іеддо, Гомпаши, не успѣвъ поступить на службу какого-нибудь дайміоса и не находя себѣ работы, началъ пьянствовать и дурно себя вести, думая лишь о весельи и забавѣ. Его постоянно видѣли въ Іошиварѣ и въ разныхъ чайныхъ домахъ, гдѣ онъ имѣлъ громадный успѣхъ, благодаря своей замѣчательной красотѣ. Такъ прошелъ годъ. Около этого времени до него донесся слухъ объ удивительной красавицѣ, недавно прибывшей въ домъ «Трехъ береговъ моря», одинъ изъ домовъ въ Іошиварѣ, которую звали «Маленькій пурпуръ». Гомпаши, которому хотѣлось узнать, дѣйствительно ли такъ хороша вновь прибывшая, разъ вечеромъ отправился въ указанный домъ. Каково же было его удивленіе, когда красавица «Маленькій пурпуръ» оказалась та самая Комурасаки, которую онъ годъ тому назадъ вернулъ родителямъ.

На разспросы Гомпаши молодая дѣвушка, заливаясь слезами, объяснила, что ея родители, разорившись, впали въ такую бѣдность, что она, не зная какъ имъ помочь, продалась, съ цѣлью ихъ содержать на зарабатываемыя ею деньги, но они оба недавно умерли, она же не имѣетъ достаточно средствъ, чтобы себя выкупить, и умоляетъ Гомпаши вторично ее спасти. Послѣдній утѣшалъ ее какъ могъ, говоря, что онъ хотя и не имѣетъ денегъ, чтобы придти ей на помощь, но что онъ сдѣлаетъ все, что можетъ, чтобы облегчить ея участь. Съ этого дня Гомпаши влюбляется въ Комурасаки и видится каждый день съ своею красавицей, такъ что скоро почти всѣ бывшія у него деньги перешли въ домъ «Трехъ береговъ моря». Увидѣвъ, что настаетъ время, когда онъ не будетъ въ состояніи продолжать эту жизнь, такъ какъ онъ тогда былъ «рониномъ», т.-е. человѣкомъ безъ всякаго опредѣленнаго занятія, а, слѣдовательно, и безъ денегъ, онъ начинаетъ доставать ихъ себѣ путемъ всевозможныхъ преступленій. Кражи, грабежи, убійства, — всѣ средства ему казались хороши, лишь бы, попрежнему, ходить каждый день къ «Тремъ берегамъ моря», любоваться на свой «Маленькій пурпуръ». Наконецъ, черезъ нѣсколько времени, послѣ одного ужаснаго убійства, Гомпаши былъ пойманъ и обезглавленъ, какъ простой злодѣй.

Когда Комурасаки услышала о страшной участи своего возлюбленнаго, она тайно убѣжала изъ дома «Трехъ береговъ моря» на могилу Гомпаши. Долго она плакала и молилась, вспоминая о томъ, кого она такъ любила и кто погибъ изъ любви къ ней, а потомъ, взявъ изъ-за пояса свой острый и тонкій кинжалъ, вонзила его себѣ въ грудь и тутъ же умерла. Она была похоронена рядомъ съ могилой своего милаго. И до сихъ поръ народъ въ Іеддо приходитъ на ихъ могилы, восхваляя красоту и храбрость Гомпаши и любовь къ родителямъ и вѣрность красавицы Комурасаки.

VII.

Двѣ религіи, не считая христіанства, съ давнихъ поръ нашли себѣ убѣжище въ Японіи, хотя ни одна изъ нихъ и до настоящаго времени не можетъ похвалиться количествомъ серьезныхъ, убѣжденныхъ послѣдователей. Дѣйствительно, если спросить у десяти любыхъ японцевъ, какую религію они исповѣдуютъ, т.-е. буддисты ли они или шиктоисты, девять изъ нихъ отвѣтятъ, что они не принадлежатъ ни къ той, ни къ другой. Обращаясь съ просьбами и молитвами о помощи, безразлично, то къ буддійскимъ, то къ шиктоійскимъ богамъ, они и сами не могутъ отличить одну религію отъ другой и въ данную минуту становятся послѣдователями той религіи, боги которой, по ихъ мнѣнію, принесли или просимое облегченіе, или помощь. Многолѣтнее совмѣстное существованіе ихъ обѣихъ сдѣлало то, что формы обрядности и даже принципы одной смѣшиваются и встрѣчаются въ другой, такъ что и при спеціальномъ изученіи этого вопроса является весьма труднымъ проложить между ними рѣзкую грань; къ тому же, въ буддизмѣ существуетъ около 35 сектъ.

Первая древнѣйшая религія страны есть шиктоизмъ, начало возникновенія котораго теряется въ глубокой древности. По ученію этой религіи, въ началѣ всѣхъ вещей былъ хаосъ, изъ котораго произошелъ родъ небесныхъ созданій, называемыхъ «ками», которыя съ тѣхъ поръ и управляютъ міромъ. Они владѣютъ временами года, растеніями и животными и отъ нихъ зависитъ будущность человѣчества. Впослѣдствіи число ками увеличилось прибавленіемъ людей, извѣстныхъ по своей храбрости, мужеству или добродѣтели. Послѣ нѣсколькихъ тысячелѣтій изъ этихъ ками произошли два первыхъ человѣческихъ существа: изанаги — мужчина и изанами — женщина. Они, въ свою очередь, произвели на свѣтъ всѣ острова Японіи и родины земныхъ ками: боговъ вѣтра, горъ, равнинъ и т. п. Одна изъ ихъ дочерей, прекрасная богиня солнца, Аматерасу, дала въ удѣлъ своему внуку Ниниджи-но-микото владѣніе землей. Послѣдній, взявъ съ собой три японскихъ регаліи: священное зеркало, мечъ и шаръ изъ горнаго хрусталя, спустился съ неба по висячему мосту на землю, послѣ чего этотъ мостъ былъ уничтоженъ, и, такимъ образомъ, навсегда было прервано всякое сообщеніе между небомъ и землей. Внукъ Ниниджи-но-микото и былъ первый микадо Дусимму или Дусимму-Тенно, который началъ свое царствованіе въ 660 году до P. X.

Нравственный кодексъ религій весьма простъ. Онъ заключается въ томъ, чтобы слѣдовать своимъ естественнымъ побужденіямъ, въ предѣлахъ повиновенія законамъ государства. Нѣтъ ни наградъ, ни наказаній въ будущей жизни, а хотя и существуетъ вѣра въ загробное существованіе, но для умершихъ не указано никакого особаго состоянія блаженства или страданія; они просто становятся духами, лишенными своей тѣлесной оболочки, способными лишь приносить пользу или вредъ оставшимся въ живыхъ и поэтому подлежащими постоянному умилостивленію.

Вторая, позднѣйшая уже религія буддизма была введена въ Японіи въ VI вѣкѣ китайцемъ по имени Шиба-Татсу, который, переселившись въ Японію и принявъ японское подданство, впервые воздвигнулъ маленькій буддійскій храмъ. Въ слѣдующемъ вѣкѣ эта религія окончательно уже утвердилась въ странѣ.

Говорить о чудесной жизни Будды, его ученіи и глубокой философіи этого величайшаго пессимиста не входитъ въ задачу настоящей статьи. Я ограничусь поэтому лишь приведеніемъ главныхъ принциповъ наиболѣе распространенной изъ 35 буддійскихъ сектъ, секты Шиншіу, тѣмъ болѣе, что она заключаетъ въ себѣ основанія, общія всему буддизму, отличаясь отъ другихъ сектъ только въ подробностяхъ.

"Буддизмъ, — говоритъ эта секта, — учитъ, что все въ мірѣ производится и разрушается извѣстными причинами и соотношеніями обстоятельствъ, что, съ одной стороны, наша настоящая жизнь есть слѣдствіе до-земнаго нашего существованія, а съ другой — наши земныя дѣянія послужатъ причиной состоянія нашего въ будущей жизни.

"За наши дѣянія, сообразно съ тѣмъ, хороши ли они или худы, послѣдуютъ разныя степени блаженства или страданія, такъ какъ всѣ люди и другія одаренныя чувствомъ существа имѣютъ нескончаемое бытіе и, умирая въ одномъ видѣ, возрождаются въ другомъ. Если человѣкъ хочетъ избѣгнуть состоянія вѣчной трансмиграціи, онъ долженъ освободиться отъ страстей и пороковъ, которые составляютъ ея причину.

"Главная цѣль буддизма — сдѣлать человѣка способнымъ получить спасеніе, согласно съ ученіемъ о погашеніи страстей; это ученіе есть дорога къ спасенію и спасеніе есть его слѣдствіе.

"Такое спасеніе, которое мы называемъ Нирваной, что значитъ вѣчное блаженство, и есть состояніе Будды.

"Весьма, трудно освободиться отъ страстей, но буддизмъ даетъ нѣсколько средствъ для достиженія этой цѣли; одни могутъ быть названы самомогуществомъ или помощью черезъ самого себя, другія — могуществомъ другаго или помощью при посредствѣ другаго.

"Секта Шиншіу, что въ буквальномъ переводѣ значитъ правдивое ученіе, основана Шинранъ-Шониномъ и учитъ о помощи при посредствѣ другаго. Въ чемъ же заключается эта помощь? Она состоитъ въ великомъ могуществѣ Амиды Будды. Амида значитъ безграничный и мы вѣримъ, что жизнь и свѣтъ этого Будды совершенны и что всѣ остальные Будды достигли состоянія Нирваны при помощи Амиды Будды. Поэтому онъ и называется самымъ главнымъ Буддой.

"Амида Будда распространяетъ свое безконечное милосердіе на все живущее и помогаетъ всѣмъ, которые полагаются на него, для достиженія совершенства и возрожденія (Нирвана).

"Наша секта не вѣритъ въ другихъ Буддъ; она полагается лишь на милосердіе Амиды, черезъ котораго надѣется избавиться отъ земной печали и войти въ рай. Разъ есть вѣра въ спасеніе черезъ Амиду Будду, мы не нуждаемся въ самопомощи, намъ нужно только держать его милосердіе въ сердцѣ, взывать къ нему и вѣчно памятовать о немъ. Это мы называемъ благодарностью за спасеніе.

"У насъ нѣтъ разницы для достиженія спасенія между служителями церкви и простыми ея членами; поэтому священнику разрѣшается взять себѣ жену и ѣсть мясо и рыбу, что запрещено въ другихъ буддійскихъ сектахъ.

"Наше ученіе запрещаетъ обращаться съ просьбами и моленіями о счастіи для настоящей жизни ни къ Амиду Буддѣ, ни къ другимъ Буддамъ, такъ какъ все, что совершается въ настоящей нашей жизни, не можетъ быть измѣнено могуществомъ другихъ. Оно учитъ вѣрующихъ исполнять ихъ нравственный долгъ, любить другъ друга и слѣдовать законамъ нравственнымъ и гражданскимъ.

«Такимъ образомъ, вся вѣра наша заключается въ томъ, чтобы, отбросивъ всякую религіозную суровость и всякую мысль о самопомощи, всѣмъ сердцемъ надѣяться на Амиду Будду, для самаго главнаго, т.-е. для нашего спасенія въ будущей жизни. Съ того времени, какъ мы положили нашу вѣру въ Амиду Будду, наше спасеніе обезпечено и мы должны лишь благодарить его за его безконечное милосердіе. Кромѣ того, въ благодарность основателю религіи и послѣдующимъ ея учителямъ, которые какъ бы пролили свѣтъ въ окружавшую насъ до того тьму, мы должны всю жизнь соблюдать законы, установленные для исполненія нашихъ обязанностей».

Что касается христіанства, то оно проникло въ Японію еще въ 1549 году, т.-е. семь лѣтъ спустя послѣ того, какъ отважный мореплаватель, португалецъ Мендеръ Пинто, впервые дошелъ до Японіи и завязалъ съ ней торговыя сношенія. Первые миссіонеры были іезуиты: Ксавье, Торрзсъ и Фернандэсъ, и христіанство первоначально получило довольно большое распространеніе, но потомъ, вслѣдствіе политическихъ интригъ его проповѣдниковъ, начало подвергаться преслѣдованію, которое приняло особенно сильные размѣры въ XVII столѣтіи, при тайкунѣ Іеясѣ. Въ настоящее время, хотя всѣ христіанскія религіи и имѣютъ своихъ представителей въ лицѣ миссіонеровъ, старающихся распространить свое ученіе въ средѣ народа, но до сихъ поръ ихъ усилія увѣнчались лишь весьма незначительнымъ успѣхомъ. Усердно перенимая во всемъ европейскую цивилизацію, японцы къ одной христіанской религіи отнеслись скорѣе враждебно. Простой народъ, болѣе суевѣрный, чѣмъ религіозный, неспособный разобраться и къ своихъ двухъ религіяхъ, представляетъ далеко еще не подготовленную почву для христіанскаго ученія; немногочисленный же образованный классъ заключаетъ въ себѣ не мало приверженцевъ философіи буддійской^[7]. Сообразно съ господствующими въ странѣ двумя религіями, всѣ храмы раздѣляются на два вида: на храмы шиктоійскіе и буддійскіе, причемъ внѣшность ихъ почти одинакова и представляетъ родъ большихъ четырехугольныхъ зданій, покрытыхъ соломенными или деревянными крышами, края которыхъ загнуты наверхъ на четырехъ концахъ. Шиктоійскіе храмы отличаются, или, по крайней мѣрѣ, должны^[8] отличаться, крайнею простотой. Они состоятъ изъ двухъ отдѣленій: задняго, всегда закрытаго, съ эмблемой бога, которому посвященъ храмъ, и передняго, на стѣнахъ котораго наклеены разныя бумажки, имѣющія символическое значеніе, съ начертанными на нихъ знаками. Здѣсь же находится молельня, надъ входомъ въ которую виситъ колоколъ; въ него вѣрующій звонитъ при помощи опущенной съ него веревки, чтобы призвать вниманіе бога къ его молитвамъ. Передъ колоколомъ поставленъ простой ящикъ, верхняя часть котораго состоитъ изъ рѣшетки; молящійся становится передъ нимъ, нагибаетъ голову и нѣсколько разъ безмолвно ударяетъ поднятыми вверхъ ладонями и, бросивъ мѣдную монету, удаляется. Передъ тѣмъ, какъ начинать молитву, вѣрующій погружаетъ руки въ тутъ же находящуюся цистерну съ священною водой. При храмѣ продаются кусочки бумажки съ написаннымъ на нихъ именемъ бога, долженствующіе принести покупателю предотвращеніе отъ несчастій и всевозможныя блага. Но главная отличительная черта шиктоійскихъ храмовъ есть «торіи» — ворота, состоящія изъ двухъ вертикальныхъ и на нихъ двухъ горизонтальныхъ столбовъ, одинъ надъ другимъ, изъ которыхъ верхній немного меньше нижняго, съ слегка загнутыми наверхъ концами; они обыкновенно дѣлаются изъ дерева, камня или бронзы. Такихъ торій при храмахъ нерѣдко стоитъ нѣсколько, такъ какъ иногда вѣрующіе ставятъ ихъ на спой счетъ; въ такомъ случаѣ они обыкновенно дѣлаются меньше, изъ простаго дерева, покрытаго красною краской, и около популярныхъ храмовъ образуютъ цѣлый корридоръ. Чистая шиктоійская архитектура вообще не допускаетъ украшеній.

Внутренность же буддійскихъ храмовъ, наоборотъ, всегда болѣе или менѣе роскошно убрана статуями Будды, разными священными инструментами и сосудами: вазами для куренія фиміама, урнами, канделябрами, иногда золочеными кораблями, употребляемыми при особой церемоніи, шелковыми матеріями, цвѣтами, зеркалами, висячими картинами съ изображеніеми демоновъ или героевъ и т. п.

Обрядность буддійской религіи представляетъ; пожалуй, нѣкоторое внѣшнее сходство съ обрядностью римско-католической церкви. Одежда бонзъ, ихъ поклоны при прохожденіи мимо алтаря, самый этотъ алтарь, освѣщенный высокими канделябрами, таинственный полумракъ, которымъ онъ нерѣдко окруженъ, — все напоминаетъ что-то уже знакомое.

Изъ многочисленныхъ храмовъ, щедро разбросанныхъ по всей странѣ и, въ общемъ, весьма похожихъ другъ на друга, только нѣкоторые заслуживаютъ вниманія. Между послѣдними первое мѣсто безспорно принадлежитъ храмамъ города Никко, служащимъ мавзолеями двухъ тайкуновъ изъ рода Токугава. Они считаются лучшими въ странѣ и, какъ говоритъ японская пословица, «кто не видѣлъ Никко, тотъ не видѣлъ великолѣпнаго».

Первая группа храмовъ начинается съ монастыря Маи-гваи-дзи, красиво расположеннаго на горѣ, надъ шумною горною рѣчкой Дапа-Гавой. Онъ заключаетъ въ сѣверной своей части такъ называемую «Самбутсуди» или залу трехъ Буддъ: Тысячерукаго Еваннона, Лошадино-головаго Кваннона и Амиды-Ніо-рай. Всѣ три Будды позолочены, громадныхъ размѣровъ и изображены въ сидячемъ положеніи; поставлены они въ глубинѣ храма, всѣ три въ рядъ, въ какой-то полутемнотѣ, изъ которой еле виднѣются ихъ громадныя золотыя фигуры. Тысячерукій Еваннонъ имѣетъ, на самомъ дѣлѣ, только сорокъ рукъ, держащихъ разныя буддійскія эмблемы: цвѣтокъ лотоса, солнце, луну, черепъ, пагоду и т. д. Лошадино-головой Еваннонъ изображенъ съ тремя лицами и четырьмя парами рукъ; на лбу средняго лица изображена голова лошади. Одна пара его рукъ сложена на груди, другая держитъ топоръ и колесо — символы освобожденія и пренебреженія мірскими заботами, третья — палицу, которой должны быть уничтожены враги буддійской церкви, наконецъ, изъ четвертой пары рукъ въ лѣвой находится веревка для связыванія нечестивыхъ, правая же простерта впередъ для подаянія милостыни. У третьяго Будды на лбу бородавка — знакъ мудрости, а часть головы не покрыта волосами въ знакъ смиренія.

За залой трехъ Буддъ возвышается элегантная черная колонна, украшенная шестью золочеными чашами, въ формѣ цвѣтка лотоса, изъ лепестковъ котораго висятъ маленькіе колокольчики. Колонна, называемая «Соринто», сдѣлана изъ мѣди и была воздвигнута по смерти тайкуна Іеяса въ XVII столѣтіи. Затѣмъ аллея вѣковыхъ сосенъ ведетъ къ граціозной пятиэтажной пагодѣ, пестро раскрашенной въ разныя краски. Подъ крышей перваго этажа искусно и живо сдѣланы изъ дерева двѣнадцать священныхъ животныхъ: крыса, быкъ, тигръ, заяцъ, драконъ, змѣя, лошадь, козелъ, обезьяна, пѣтухъ, собака и кабанъ. За пагодой начинается рядъ построекъ и дворовъ, служащихъ мавзолеемъ перваго тайкуна изъ рода Токугава Іеяса. Въ первый дворъ ведутъ ворота Двухъ Королей, въ нишахъ которыхъ поставлены золоченыя, чудовищныя животныя «ама-ину» и «кама-ину». Самый дворъ заключаетъ нѣсколько зданій съ храмовымъ имуществомъ; здѣсь же находится громадное священное дерево, которое, по преданію, Іеясь еще возилъ съ собой въ горшкѣ, и конюшня для священной бѣлой лошади, украшенная сдѣланными изъ дерева группами обезьянъ трехъ странъ: Индіи, Китая и Японіи или обезьяны не видящія, не слышащія и не говорящія.

Направо отъ конюшни подъ четырьмя бѣлыми столбами и крышей съ двумя громадными драконами, спускающимися съ передней ея стороны, стоитъ гранитовая цистерна, наполненная священною водой. Весь дворъ красиво убранъ нѣсколькими десятками большихъ гранитовыхъ и бронзовыхъ фонарей, пожертвованныхъ храму разными дайміосами, парой бронзовыхъ канделябръ и колоколомъ-великаномъ, подареннымъ корейскимъ королемъ въ XVII столѣтіи.

За этимъ первымъ дворомъ другія ворота, Іо-меи-макъ, ведутъ во второй дворъ. Ворота же стоятъ на четырехъ колоннахъ, покрытыхъ мелкими изящными арабесками; три изъ этихъ колоннъ сдѣланы совершенно одинаково, рисунокъ же четвертой, на задней сторонѣ воротъ, расположенъ обратно рисунку трехъ остальныхъ, что было сдѣлано съ намѣреніемъ, иначе вся постройка, будучи слишкомъ совершенной, могла бы принести несчастіе семьѣ Токугава; она и называется, колонной, предотвращающей несчастіе. Крыши воротъ лежатъ на золоченыхъ головахъ драконовъ и вся верхняя ихъ часть, непосредственно подъ крышей, покрыта художественно исполненными деревянными группами, съ одной стороны, китайскихъ мудрецовъ, съ другой — играющихъ дѣтей. Отъ воротъ въ обѣ стороны тянется низкая деревянная баллюстрада, отдѣляющая первый дворъ отъ втораго. Она вся состоитъ изъ ажурно рѣзанныхъ и раскрашенныхъ группъ животныхъ и птицъ. Разнообразіе красокъ производитъ первоначально лишь одно впечатлѣніе пестроты; только приблизившись и всмотрѣвшись ближе, можно видѣть всю тщательность, до послѣднихъ мелочей, отдѣлки каждой фигуры. Второй дворъ заключаетъ отдѣльное помѣщеніе, гдѣ женщина, вся одѣтая въ бѣлое, за нѣсколько брошенныхъ мѣдныхъ монетъ исполняетъ священный танецъ^[9], красное зданіе съ вещами, принадлежавшими Іеясу, и, наконецъ, въ глубинѣ, третьи ворота, ведущія въ самый храмъ, стѣны котораго покрыты тонкими, сдѣланными изъ дерева, рельефными изображеніями животныхъ и птицъ.

За храмомъ двѣсти узкихъ гранитныхъ ступеней ведутъ къ грандіозной, по своей величавой простотѣ, могилѣ Іеяса. Подъ тѣнью вѣковыхъ сосенъ, окруженный низкою каменною оградой и массивными бронзовыми воротами, возвышается простой памятникъ надъ самой его могилой; на пьедесталѣ — шаръ подъ пирамидальной крышей, концы которой съ четырехъ сторонъ слегка загнуты наверхъ впереди; на каменномъ возвышеніи бронзовый ибисъ, ваза съ цвѣтами и листьями лотоса, сдѣланными изъ мѣди, и урна для куренія фиміама. Передъ воротами по обѣ стороны сидятъ бронзовыя «ама-ину» и «кама-ицу», будто обороняя остатки великаго человѣка.

Мавзолей другаго тайкуна, Іемитсу, внука Іеяса, находящійся въ другой группѣ храмовъ, хотя тоже красиво отдѣланъ, но значительно уступаетъ первому. Такой же рядъ воротъ ведетъ къ храму, причемъ въ нишахъ однихъ воротъ стоятъ громадные, зеленый и красный, боги вѣтра и грома; въ другихъ же боги Дева, на которыхъ лежитъ обязанность охранять міръ отъ злыхъ духовъ. Громадныя деревянныя статуи изображаютъ мускулистыхъ боговъ, съ оскаленными зубами, причемъ у боговъ вѣтра и грома по два только пальца на ногахъ и по четыре на рукахъ.

Послѣ храмовъ Никко особенною извѣстностью пользуется монастырь Хоріудзи, расположенный на пути изъ города Нары въ городъ Осаку. Онъ состоитъ изъ нѣсколькихъ зданій. Въ первомъ изъ нихъ хранятся разныя рѣдкости и, между прочимъ, особенно для буддистовъ драгоцѣнный зрачекъ Будды, заключенный въ крошечную пагоду изъ горнаго хрусталя, завернутую въ драгоцѣнныя матеріи. Во второмъ всѣ внутреннія стѣны сплошь покрыты тысячами маленькихъ металлическихъ зеркалъ и сабель, пожертвованныхъ женщинами и мужчинами, обращавшимися съ молитвами объ исцѣленіи отъ того или другаго недуга и получившими таковое. Третье содержитъ колоссальныя изображенія разныхъ боговъ, группу, представляющую смерть Будды, съ окружающими его плачущими женщинами и плачущими же всевозможными животными, и рисунки, изображающіе восемь главныхъ эпохъ его жизни: рожденіе на небѣ, зачатіе на землѣ, поступленіе въ священство, искушенія, совершенство, проповѣдь и вхожденіе въ состояніе Нирваны или вѣчнаго блаженства. Затѣмъ нѣсколько ступеней ведутъ къ дверямъ главнаго храма. Въ немъ всѣ внутреннія стѣны покрыты единственными въ Японіи фресками, изображающими разные буддійскіе сюжеты — работы, какъ полагаютъ, корейскихъ художниковъ. Къ сожалѣнію, храмъ такъ слабо освѣщенъ, что приходится разсматривать фрески со свѣчой въ рукѣ; къ тому же, нѣкоторыя изъ нихъ сильно повреждены. Посерединѣ храма возвышается высокій алтарь со статуями Будды, окруженными вазами, канделябрами и урнами, съ курящимся въ нихъ фиміамомъ.

Самая знаменитая въ Японіи статуя Будды находится въ Камакуры, прежней резиденціи тайкуновъ, и стоитъ отдѣльно отъ храма. Она замѣчательна какъ по своей величинѣ, такъ и по красотѣ исполненія. Вышина всей статуи равняется 49 англійскимъ футамъ, окружность 97, длина лица 8, ширина отъ уха до уха 17, длина глаза и носа по 3 фута. Воздвигнута она была въ XII вѣкѣ. Внутри ея находится маленькая часовня. Будда изображенъ сидящимъ, съ поджатыми подъ себя ногами; его сложенныя почти въ кулакъ руки покоятся на колѣнахъ, касаясь другъ друга большими пальцами. Благородныя складки его одежды, падая съ плечъ на грудь, которую оставляютъ полуоткрытой, красиво опускаются на колѣна. Посерединѣ лба шишка — знакъ мудрости. Исполненіе статуи дѣйствительно замѣчательно: трудно себѣ вообразить что-нибудь болѣе спокойнѣе, болѣе воплощающее въ себѣ выраженіе Нирваны, чѣмъ этотъ гигантскій Будда, изображенный въ моментъ того спокойнаго созерцанія, которое составляетъ одну изъ добродѣтелей, заповѣданныхъ имъ вѣрующимъ.

VIII.

Путешествіе по Японіи производитъ на всѣхъ туристовъ вообще самое благопріятное впечатлѣніе какъ по оригинальному образу жизни ея жителей, такъ и по природѣ страны, во многихъ мѣстахъ исключительно красивой. Дѣйствительно, вѣчно оживленная дорога Токаидо изъ Токіо въ Кіото, окрестности погасшаго вулкана Фу-Зіама, внутреннее море, черезъ которое проѣзжаешь изъ Іокогамы въ Нангасаки, наконецъ, гористыя окрестности Пикко съ горными рѣчками, шумно катящими свои пѣнистыя волны, водопадами, алтарями Будды, древними храмами, пріютившимися подъ тѣнью вѣковыхъ гигантовъ растительнаго царства, — всѣ эти мѣстности, которыя легко можно видѣть даже въ короткое, двухмѣсячное пребываніе, по своей красотѣ и своеобразности вполнѣ окупаютъ всѣ трудности путешествія. Самое лучшее время для Японіи есть весна или ранняя осень, когда климатъ, не слишкомъ жаркій и не слишкомъ холодный, позволяетъ легко мириться съ устройствомъ и переносить неудобства японскихъ чайныхъ домовъ и джинрикши, единственнаго, какъ уже выше сказано, способа передвиженія. Путешествіе внутри страны обходится сравнительно дорого, какъ потому, что не владѣющимъ японскимъ языкомъ невозможно обойтись безъ проводника, который за-одно со всѣми курума, содержателями чайныхъ домовъ, продавцами рѣдкостей и другими туземцами, съ которыми приходится входить въ сношенія, старается за все взять съ иностранца вчетверо или впятеро противъ настоящей стоимости, такъ и потому, что при всѣхъ переѣздахъ необходимо имѣть съ собой запасъ консервовъ и вина. Съ японской пищѣ европейцу привыкнуть весьма трудно, европейской же кухней, да и то скверной, можно пользоваться только въ большихъ городахъ.

Въ первыхъ числахъ декабря я оставилъ Японію и сѣлъ на французскій пароходъ Messageries Maritimes, по назначенію въ Гонконгъ, съ остановкой на 24 часа въ Келюнгѣ, главномъ пунктѣ военныхъ дѣйствій на островѣ Формоза, блокированномъ въ то время французскимъ флотомъ, въ виду войны съ китайцами. Островъ этотъ находится внѣ линіи правильнаго пароходнаго сообщенія между Китаемъ и Японіей, поэтому англійскіе и американскіе пароходы не дѣлаютъ этой остановки и идутъ изъ Іокогамы прямо на Гонконгъ. Французскіе же пароходы измѣнили на время войны свой прямой рейсъ и заѣзжали на Формозу, такъ какъ на нихъ было возложено почтовое сообщеніе между Франціей и ея военнымъ флотомъ въ китайскихъ кодахъ и доставка провизіи находящимся на Формозѣ войскамъ. Пароходы всѣхъ остальныхъ націй въ то время къ острову не допускались.

Пассажировъ на нашемъ пароходѣ было только трое: два американца и я. Вообще компанія Messageries Maritimes за все время войны не могла пользоваться почти никакимъ пассажирскимъ и товарнымъ движеніемъ, въ виду возможности и общей боязни нападенія китайцевъ. Между тѣмъ, пароходы этой компаніи безспорно лучшіе въ мірѣ пассажирскіе пароходы по удобству, отличной кухнѣ и крайней обходительности и любезности экипажа.

На четвертый день нашего выѣзда изъ Іокогамы мы увидѣли гористые берега Формозы и черезъ нѣсколько часовъ бросили якорь около броненоснаго фрегада «Баяръ», на которомъ находился покойный уже нынѣ командиръ всей эскадры адмиралъ Курбе. Черезъ полчаса къ намъ на завтракъ собрались нѣсколько офицеровъ фрегата и командиры отдѣльныхъ частей съ французскихъ позицій въ Келюнгѣ. Всѣ они горько жаловались на страшныя лишенія отъ дурнаго климата, болѣзней^[10] и дурной пищи, такъ и на свою немногочисленность, которая препятствовала имъ предпринять какія-либо наступательныя движенія. Не имѣя возможности подвинуться внутрь страны, они должны были отказаться отъ захвата богатѣйшихъ каменноугольныхъ копей, лежащихъ недалеко отъ Келюнга, захватъ которыхъ былъ одной изъ главныхъ цѣлей военной операціи на сѣверной части острова. Всѣ просьбы о подкрѣпленіи оставалисъ или безъ послѣдствій, или имъ посылались изъ Франціи, и то въ разные пункты, тысяча или двѣ солдатъ, когда для успѣшныхъ дѣйствій нужна была цѣлая армія, тысячъ въ 20 или 30 человѣкъ. Поэтому имъ и случалось нерѣдко съ нѣсколькими сотнями солдатъ отбиваться отъ двухъ-трехъ тысячъ китайцевъ, которые, противъ ожиданія, оказывались хорошо вооруженными и довольно стойкими въ дѣлѣ. Такимъ образомъ, между прочимъ, съ страшнымъ урономъ былъ отбитъ дессантъ французовъ въ Тамсуэ, другомъ городкѣ, лежащемъ недалеко отъ Келюнга. Въ Келюнгѣ они занимали самыя близкія къ морю позиціи, такъ что съ парохода въ подзорную трубу можно было ясно видѣть движущихся на позиціяхъ людей и рядъ флаговъ, трехцвѣтныхъ французскихъ и бѣлыхъ китайскихъ.

Между прочимъ, наши гости разсказывали намъ, что китайцы для полученія преміи въ 50 таэловъ, т.-е. 350 франковъ, за голову французскаго солдата ночью откапывали трупы французовъ на кладбищахъ и, надругавшись надъ тѣломъ, отрубали головы и представляли ихъ кому слѣдуетъ, что вынудило французовъ устроить для ихъ кладбища особую укрѣпленную позицію.

Въ день нашего пріѣзда случайно назначена была аттака одной изъ ближайшихъ китайскихъ позицій. Капитанъ нашего парохода собирался сойти на берегъ, чтобы издали посмотрѣть на аттаку. Два пассажира американцы и я просили позволенія ему сопутствовать; капитанъ обратился къ командиру, который, по неизвѣстной намъ причинѣ, моимъ спутникамъ въ такомъ позволеніи отказалъ, мнѣ же оно было дано и я вмѣстѣ съ капитаномъ, офицерами фрегата и двумя десятками вооруженныхъ матросовъ сошли на берегъ.

Весь Келюнгъ, тогда, по крайней мѣрѣ, состоялъ изъ большаго зданія, служившаго до войны помѣщеніемъ какой-то торговой конторы, двухъ-трехъ покинутыхъ европейскихъ домовъ и нѣсколькихъ десятковъ развалившихся и полусожженныхъ китайскихъ хижинъ. Непосредственно за этою линіей поселеній начинаются горы, которыя тянутся во всѣ стороны вглубь страны; на вершинѣ самыхъ близкихъ изъ нихъ виднѣется рядъ китайскихъ и французскихъ позицій. Самой аттаки намъ видѣть не удалось, такъ какъ она была закрыта отъ насъ пригоркомъ; мы слышали только сильную и близкую ружейную пальбу, а когда вернулись на пароходъ, мимо насъ уже провозили десятка полтора китайцевъ, взятыхъ во время стычки въ плѣнъ. Всѣ военноплѣнные употреблялись на работы по укрѣпленіямъ французскихъ позицій, въ случаѣ же отказа работать подвергались разстрѣливанію^[11].

На слѣдующее утро, прокатавшись цѣлую ночь, несмотря на то, что мы были на якорѣ вслѣдствіе сильнаго постояннаго прибоя волнъ, мы выѣхали изъ Келюнга прямо въ Гонконгъ.

На второй день подъ сумерки мы на горизонтѣ увидѣли какой-то военный корабль и, не имѣя возможности разглядѣть его флага и опасаясь, чтобы это не было китайское военное судно, сочли за лучшее перемѣнить направленіе и удалиться отъ этого сосѣдства, чему помогла наступившая вскорѣ темнота. Затѣмъ безъ всякихъ особыхъ приключеній на четвертый день утромъ мы въѣзжали въ удобную и хорошо закрытую гавань Гонконга.

Едва только мы успѣли бросить якорь, какъ на пароходъ взобрались десятки китаянокъ, исполняющія здѣсь роли перевозчиковъ и носильщиковъ, и, переложивъ нашъ багажъ въ лодки, черезъ четверть часа довезли, насъ до пристани.

Гонконгъ красиво расположенъ у подошвы высокой горы, называемой пикъ Викторія. Европейскій кварталъ города не особенно великъ и заключаетъ въ себѣ отели, банки, торговыя конторы и большой прекрасно устроенный публичный садъ; мѣстность же квартала состоитъ изъ нѣсколькихъ десятковъ гористыхъ, грязныхъ и вонючихъ улицъ.

Гонконгъ принадлежитъ англичанамъ съ 1842 года^[12] и жизнь въ немъ, какъ и во всѣхъ англійскихъ колоніяхъ, томительна, однообразна и скучна. Чопорныя и надутыя лица англичанъ, ихъ надменное и нелюбезное обращеніе, ихъ вѣчные крокеты, крикеты и лаунъ-теннисы, какъ единственное препровожденія времени, заставляютъ всякаго туриста, случайно попавшаго въ англійскую колонію, думать лишь о томъ, какъ бы скорѣе изъ нея убраться.

Главная улица города по одной сторонѣ подрядъ занята магазинами продавцевъ мѣстныхъ рѣдкостей, между которыми выдѣляется большая написанная по-русски вывѣска, которая гласитъ, что Иванъ Ивановичъ Вунгъ-Че-фу поставляетъ рѣдкости русскимъ морякамъ. Старинныя китайскія вещи достать въ настоящее время почти невозможно, тѣмъ болѣе, что сами китайцы даютъ за нихъ при случаѣ больше, чѣмъ европейцы. Что же касается работъ современной производительности, то весьма тонкія издѣлія изъ слоновой кости и черепахи, каковы: рамки, вѣера, ножи, шкатулки, вышитыя шелковыя матеріи, чичунга и др. обходятся весьма дешево. Такъ, напримѣръ, ажурно изрѣзанный вѣеръ, весь изъ слоновой кости, съ великолѣпно отдѣланными ручками, на отдѣлку которыхъ, быть можетъ, потребовалось мѣсяца два ручной работы, стоитъ всего отъ 10 до 12 долларовъ, такой же работы рамки отъ 4 до 5 дол. Гонконгъ еще славится производствомъ миніатюръ на той же слоновой кости; онѣ дѣлаются съ фотографій и, дѣйствительно, по тонкости отдѣлки и сходству не оставляютъ желать ничего лучшаго.

Между прочимъ, въ прогулкахъ моихъ по городу мнѣ случалось видѣть европейцевъ, одѣтыхъ китайцами въ синіе халаты, съ длинною косой, бѣлыми чулками и бабушами, китайскими башмаками. Впослѣдствіи я узналъ, что это были іезуиты и другіе миссіонеры, которые въ Китаѣ всѣ обязательно облекаются въ мѣстную одежду и заводятъ себѣ фальшивую косу. Безъ такой внѣшней перемѣны, какъ они сами мнѣ говорили, имъ бы не удалось обратить въ христіанство и сотой доли нынѣ обращенныхъ.

Позднее время года не позволяло мнѣ поѣхать въ Пекинъ, единственный интересовавшій меня китайскій городъ, и я выжидалъ только слѣдующаго французскаго парохода, отправленіе котораго назначено было черезъ двѣ недѣли, проводя это время между Гонконгомъ и его ближайшими окрестностями. Изъ послѣднихъ Кантонъ, какъ типъ чисто-китайскаго города, наиболѣе интересенъ. Европейскихъ поселеній въ немъ почти нѣтъ, за исключеніемъ консульствъ, а во время моего пребыванія въ Китаѣ европейцевъ было еще менѣе, такъ какъ въ виду войны съ французами многіе изъ боязни нападенія китайцевъ выѣхали изъ города. Время было настолько тревожное, что мнѣ даже отсовѣтовали туда ѣздить. Тѣмъ не менѣе, я, заручившись рекомендаціей къ оставшемуся въ Кантонѣ американскому консулу (русскаго консула тамъ нѣтъ), черезъ нѣсколько дней по пріѣздѣ въ Гонконгъ сѣлъ на одинъ изъ пароходовъ, совершающихъ правильные рейсы изъ Гонконга въ Кантонъ, который послѣ двадцатичасоваго плаванія благополучно довезъ насъ до мѣста назначенія. Пассажировъ-европейцевъ, кромѣ меня, было только двое. Вся столовая парохода представляла изъ себя какъ бы арсеналъ, такъ какъ положительно во всѣхъ углахъ висѣли сабли и заряженные карабины и револьверы; такое же оружіе находилось и въ каютѣ каждаго изъ насъ; кромѣ того, на ночь всюду разставлялись часовые. Эта мѣра соблюдалась особенно строго во время послѣдней войны, но къ ней прибѣгаютъ и въ обыкновенное время, въ виду происходившихъ прежде нерѣдко поголовныхъ избіеній всѣхъ европейцевъ пассажирами-китайцами, которыхъ всегда очень много.

Пріѣхавъ утромъ въ Кантонъ, мы остановились противъ города, не доѣзжая до берега, почти на половинѣ рѣки, такъ какъ все остальное пространство было занято сотнями большихъ лодокъ вродѣ пловучихъ домовъ, въ которыхъ копошились мужчины, женщины и дѣти, постоянно, какъ оказывается, тамъ живущіе.

Съѣхавъ на берегъ, я обратился съ моею рекомендаціей къ упомянутому выше консулу, любезность котораго доставила мнѣ возможность остаться нѣсколько часовъ въ Кантонѣ и ознакомиться хотя съ внѣшнимъ видомъ города, въ сопровожденіи двухъ китайцевъ, данныхъ мнѣ для большей безопасности изъ консульства.

Весь Кантонъ состоитъ изъ узкихъ улицъ, въ которыхъ одному оріентироваться нѣтъ никакой возможности. Многія изъ этихъ улицъ крыты, причемъ съ потолка спускаются громадныя черныя доски, испещренныя знаками и служащія вывѣсками магазиновъ. Эти большія вывѣски, кривизна и узкость улицъ и толпы народа, которыми онѣ постоянно переполнены, не позволяютъ видѣть впереди себя далѣе пяти-шести шаговъ. По пути мы встрѣтили двухъ мандариновъ въ богато разукрашенныхъ паланкинахъ и двѣ процессіи, одну брачную, а другую похоронную. Всѣ эти шествія открывались сначала восемью или десятью китайцами, которые шли впереди и безцеремонно криками, а чаще пинками расталкивали народъ. Такъ какъ улицы настолько узки, что посторониться почти невозможно, то намъ приходилось на время шествія прятаться въ ближайшіе магазины. Изъ достопримѣчательностей Кантона за короткое мое тамъ пребываніе мнѣ удалось только видѣть храмъ 300 боговъ. Боги эти сдѣланы изъ мѣди, изображены въ сидячемъ положеніи и имѣютъ около семи футовъ вышины. Въ храмѣ насъ сопровождала цѣлая толпа и взрослыхъ, и дѣтей, относившихся, повидимому, крайне недружелюбно къ присутствію европейца.

Вернувшись на слѣдующій день въ Гонконгъ, я черезъ нѣсколько дней отправился въ Макао — городъ, лежащій въ пятичасовомъ разстояніи отъ Гонконга. Макао принадлежитъ португальцамъ съ 1557 года и былъ первымъ европейскимъ поселеніемъ въ Китаѣ. До перехода Гонконга въ руки англичанъ Макао игралъ громадную роль во всѣхъ торговыхъ сношеніяхъ китайцевъ съ европейцами, но съ 1842 года онъ утратилъ всякое значеніе. Населеніе города заключаетъ въ себѣ лишь незначительный процентъ природныхъ португальцевъ, все же остальное состоитъ изъ смѣси двухъ расъ, китайской и португальской, что не мѣшаетъ, однако, макаистамъ вести свое происхожденіе отъ самыхъ лучшихъ португальскихъ родовъ и прибавлять нерѣдко къ своимъ фамиліямъ громкіе, но не принадлежащіе имъ титулы. Это смѣшеніе крайне неблагопріятно отразилось какъ на ихъ внѣшности, почти уродливой, такъ и на ихъ образѣ жизни, полу-китайскомъ, полу-европейскомъ. Узкія улицы города, высокіе балконы домовъ, изобиліе церквей, монастырей и монаховъ, наконецъ, женщины, одѣвающіяся въ черныя мантильи, — все это нѣсколько напоминаетъ внѣшній видъ маленькихъ городовъ Португаліи или Андалузіи. Кромѣ грота Камоэнсо, куда послѣ какого-то кораблекрушенія вплавь спасся великій авторъ Лузіады, и китайскихъ игорныхъ домовъ, Макао не представляетъ ничего интереснаго. Послѣдніе приносятъ, какъ говорятъ, громадный и въ настоящее время единственный доходъ португальскому правительству. Китайцы вообще страстные охотники до игры, и всѣ эти дома и днемъ, и ночью всегда переполнены народомъ, особенно въ виду того, что они нигдѣ, кромѣ Макао, не дозволены.

Вернувшись изъ Макао снова въ Гонконгъ, я прожилъ въ немъ еще нѣсколько впемени, пока не подошелъ день отъѣзда громаднаго французскаго парахода «l’Anadyr» общества Messageries Maritimes, который черезъ Сегонъ, Сингапуръ, Коломбо, Аденъ, Портъ-Саидъ и Неаполь отправлялся въ Марсель.

Рано утромъ мы двинулись въ путь и послѣ трехдневнаго спокойнаго плаванія благополучно доѣхали до нашей первой остановки — города Сегона, столицы Кохинхиніи.

В. Верещагинъ.

---

1. При этомъ земельный вопросъ въ Ирландіи и милитаризмъ Германіи снабжаютъ и до сихъ поръ Соединенные Штаты главнымъ контингентомъ переселенцевъ. Изъ Россіи эмиграція достигла наибольшихъ размѣровъ — 15,800 человѣкъ въ 1882 г.; наименьшихъ въ 1847 г. (первый годъ веденія статистическихъ таблицъ): всего 10 человѣкъ.
2. Лишнее прибавлять, что всѣ они женятся какъ можно скорѣе и обзаводятся насколько возможно многочисленными семьями.
3. На нашемъ пароходѣ ихъ было десять. Почти всѣ внѣшнимъ образомъ, по крайней мѣрѣ, были исключительно обижены судьбой. Только три изъ нихъ, женщины лѣтъ сорока, не имѣли явныхъ физическихъ недостатковъ. Изъ остальныхъ двѣ были хромыя, двѣ косыя и три съ лицами, испорченными оспой.
4. Цѣна коку — извѣстной мѣры ржи измѣнялась сообразно съ урожаемъ и другими мѣстными условіями.
5. Мусуме по-японски значитъ дѣвушка.
6. Заимствую его, вкратцѣ, у Митфорда.
7. Такъ, напр., въ послѣднее время появилось много сочиненій на японскомъ языкѣ, подробно разбирающихъ философію буддизма и христіанства и по сравненіи отдающихъ безспорно предпочтеніе первой.
8. Говорю должны потому, что, какъ выше уже замѣчено, вѣковое одновременное существованіе обѣихъ религій отразилось на нихъ неблагопріятно, такъ что многія принадлежности буддійскихъ храмовъ встрѣчаются въ шиктоійскихъ и наоборотъ.
9. Лучшій танецъ въ этомъ родѣ мнѣ удалось видѣть въ городѣ Нарѣ, отстоящемъ отъ Токіо въ пяти дняхъ ѣзды въ джинрикшѣ. Онъ исполняемъ былъ дѣвочками, одѣтыми въ широкія красныя шаравары, бѣлую рубашку и поверхъ нея родомъ краснаго плаща; волосы ихъ собраны были въ длинную косу, на лобъ спускались вплетенные въ волоса искусственные цвѣты, а лица ихъ покрыты были толстымъ слоемъ бѣлой пудры. При танцахъ онѣ держали поперемѣнно то вѣеръ, то связку маленькихъ колокольчиковъ. Музыка, если можно назвать этимъ словомъ тотъ шумъ, который производили бонзы и ихъ помощники, аккомпанируя танцамъ, состояла изъ игры на дудкѣ и пѣнія особаго гимна.
10. Изъ болѣзней между солдатами особенно развиты были болѣзни венерическія; оказалось, чти китайцы употребляли, по меньшей мѣрѣ, странную военную хитрость, подсылая бродить около французскихъ позицій женщинъ, завѣдомо зараженныхъ такими болѣзнями, которыя и приняли вскорѣ почти эпидемическій характеръ. Женщины же употреблялись ими и на отвлеченіе французскихъ солдатъ подальше отъ моря, гдѣ изъ засадъ на нихъ бросались китайцы и всѣмъ попавшимся въ плѣнъ немедленно же отрубали головы для полученія преміи.
11. Такихъ случаевъ, впрочемъ, было немного: простые китайцы безпрекословно шли на работы, отказывались же только такіе, которые считали такія работы ниже ихъ достоинства.
12. Въ 1840 году китайцы принудили англійскихъ купцовъ въ Кантонѣ выдать имъ весь ихъ запасъ опіума, который предали уничтоженію. Англичане въ отместку бомбардировали Амой, блокировали Кантонъ и Нанкинъ и получили отъ китайцевъ владѣніе Гонконгомъ, свободный доступъ въ пять большихъ приморскихъ городовъ и сильную контрибуцію.