Отчаянный человек (Аверченко)/ДО

Отчаянный человѣкъ
авторъ Аркадий Тимофеевич Аверченко

Изъ сборника «Чудеса въ рѣшетѣ». Опубл.: 1915. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чудеса въ рѣшетѣ. Изданіе журнала "Новый сатириконъ", 1915. — az.lib.ru

I

…Поѣздъ тронулся.

Мы помѣстились трое въ рядъ на мягкомъ вагонномъ диванѣ: я у окна, мой пріятель Незапяткинъ по-срединѣ, а по правую его руку — какой-то неизвѣстный намъ человѣкъ, съ быстрыми черными глазами, потонувшими въ темно-синихъ впадинахъ.

Одѣтъ онъ былъ въ черный сюртукъ, a на шеѣ было намотано такой неимовѣрной длины кашне, что шея, голова и плечи напоминали гигантскую катушку нитокъ.

Едва поѣздъ тронулся, какъ я вынулъ изъ кармана журналъ и, примостившись поближе къ окну, погрузился въ чтеніе.

— Какъ мы мало заботимся о своемъ здоровьѣ, — замѣтилъ вдругъ незнакомецъ, обернувшись ко мнѣ съ самымъ привѣтливымъ видомъ.

— А что?

— Да вотъ, напримѣръ, вы читаете… Знаете-ли вы, что чтеніе въ вагонѣ поѣзда, находящагося въ движеніи — гибель для глазъ.

— Ну, ужъ и гибель!

— Вотъ, вотъ! всѣ вы, господа, такъ разсуждаете.. Мнѣ говорилъ одинъ нѣмецкій ученый профессоръ, что чтеніе въ вагонѣ — это ядъ для человѣческаго глаза. Лучше, говорилъ онъ, сразу взять и выжечь свои глаза кислотой, чѣмъ губить ихъ въ нѣсколько пріемовъ. Ужасъ!

— Да въ чемъ же тутъ вредъ?

— А какъ же. Какъ вамъ извѣстно, хрусталикъ глаза состоитъ изъ свѣтлой безцвѣтной жидкости, находящейся въ особомъ резервуарѣ. И вотъ если вы напрягаете хрусталикъ, то находящаяся въ немъ жидкость въ связи съ колебательными движеніями вагона начинаетъ постепенно высыхать… А въ связи съ этимъ высыханіемъ начинаетъ съеживаться и коробиться резервуаръ; яблоко глаза дѣлается не круглымъ, упругимъ и плотнымъ, какъ теперь, a вялымъ и мягкимъ, будто бурдюкъ, изъ котораго вылили вино. И вотъ однажды утромъ вы просыпаетесь и — простите за дешевый каламбуръ — вдругъ видите, что ничего не видите. Вотъ вы сейчасъ, напримѣръ, ощущаете нѣкоторую сухость въ глазу?

— Да… Какъ будто… Немножко.

— Ну, вотъ!.. Начинается… Извольте видѣть.

Онъ замолчалъ. Я быстро перелисталъ журналъ, сразу увидѣлъ, что чтеніе тамъ было неинтересное и, поэтому, свернувъ его въ трубку, положилъ на верхнюю полочку.

— Разрѣшите мнѣ посмотрѣть вашъ журналъ, — попросилъ незнакомецъ.

— Пожалуйста! Только почему вы-то будете портить себѣ глаза?

— Ахъ, я въ этомъ отношеніи совершеннѣйшій безумецъ. Такъ разстраивать себѣ здоровье, какъ я — можетъ только самоубійца. Однажды мнѣ дали кокаинъ и что-же! Я сталъ его глотать чуть не чайными ложками. Въ Самарѣ я купался прошлымъ лѣтомъ въ проруби, a въ Петроградѣ мнѣ случалось пользоваться папиросами, вынутыми изъ кармана умершаго чумного.

Незапяткинъ всплеснулъ руками.

— Господи, какой ужасъ! Кровь холодѣетъ.

— Еще-бы. Конечно, есть опасности явныя и есть тайныя. Вотъ, напримѣръ, вы сидите у окна. Знаете-ли вы что сквозь невидимый простымъ глазомъ щели въ рамѣ все время тянетъ тоненькій, какъ комариное жало сквознякъ, который, какъ стальная иголочка, впивается въ легкія. Легочные пузырьки, охлаждаясь, лопаются, появляются сгустки, кровохарканье и…

— Что-жъ дѣлать, — съ блѣдной неискусно сдѣланной улыбкой возразилъ я. — Кому-нибудь, все равно, приходится сидѣть у окна.

— Да давайте я сяду, — простымъ тономъ, какимъ вообще говорятся геройскія вещи, — сказалъ незнакомецъ.

— Однако, ваши легкія…

— Э! Мнѣ-ли жалѣть ихъ… Однажды въ Константинополѣ я два дня пробродилъ во время жестокихъ морозовъ въ одномъ пиджачкѣ. Въ Астрахани познакомился съ однимъ заклинателемъ змѣй… Ну-да чего тамъ говорить! Идите на мое мѣсто.

Мы пересѣли.

— Ну, знаете, — покачивая головой въ тактъ движенію вагона и обращаясь къ незнакомцу, замѣтилъ Незапяткинъ. — Онъ мой пріятель, я знаю его съ дѣтства, люблю его, но и я бы не сталъ такъ рисковать своей шкурой за другого.

— Э! Стоитъ-ли говорить объ этомъ, — махнулъ рукой незнакомецъ.

Подсѣлъ поближе къ окну, развернулъ мой журналъ и погрузился въ чтеніе.

II

Ѣзда въ вагонѣ безъ чтенія — очень скучная штука, Незнакомецъ читалъ, a мы съ Незапяткинымъ клевали носомъ, изрѣдка перебрасываясь лѣнивыми отрывочными фразами.

— Когда будемъ въ Тифлисѣ?

— Э! Еще не скоро.

— Время-то какъ тянется.

— Да ужъ.

— Душно въ вагонѣ.

— Да.

— Всюду зима, a тутъ весна.

— Это вѣрно.

— Смотри, какія деревья.

— Да. Большія.

Дочитавъ журналъ, незнакомецъ вернулъ его мнѣ, зѣвнулъ и сладко потянулся.

— Эхъ, поспать бы теперь!..

Онъ посмотрѣлъ на Незапяткина и сказалъ:

— Это самая подлая дорога въ Россіи.

— Почему?

— Почти каждый день столкновенія поѣздовъ.

— Что вы говорите! Почему-же въ газетахъ не пишутъ?

— Скрываютъ. Вы сами понимаете… Гмъ! Да. Сколько жертвъ!

— Жуткая вещь! — замѣтилъ Незапяткинъ, съ тревогой поглядывая на меня.

— А еще-бы!

— Самое скверное то, — сказалъ незнакомецъ, — что вагоны понастроены этакими закоулочками. Вотъ такъ, какъ мы сидимъ, — случись столкновеніе — пиши пропало!

— Почему?

— А какъ же! Смотрите: наши колѣнки почти упираются въ стѣнку вагона. Представьте себѣ, на насъ налетѣлъ поѣздъ! Сейчасъ-же стѣна сосѣдняго вагона хлопаетъ по нашей стѣнѣ, a наша стѣна по нашимъ собственнымъ колѣнямъ. Давленіе въ нѣсколько сотъ атмосферъ.

— А что-же… случится? — тихо спросилъ Незапяткинъ, поглядывая на стѣнку вагона широко открытыми глазами.

— Какъ, что? Ноги ваши отъ удара моментально вонзаются въ вашъ животъ, выдавливаютъ оттуда печень, кишки, и вы складываетесь, какъ подзорная труба. Да-съ, знаете… Непріятно почувствовать собственную берцовую кость въ томъ мѣстѣ, гдѣ опредѣлено природой быть только легкимъ и сердцу.

Мы, подавленные, молчали.

— Тазъ, конечно, вдребезги. Въ куски. И самое ужасное, что съ этого рода увѣчьями живутъ еще по три, четыре дня.

— Ну, a предположимъ, — спросилъ Незапяткинъ, — если пассажиръ въ моментъ столкновенія стоялъ въ корридорѣ? Опасность для него такая-же?

— Ничего подобнаго? Вы сами понимаете, что опасны не боковыя стѣнки, a передняя и задняя. Я зналъ въ Новоузенскѣ одного человѣка, который, единственный изъ сотни, остался живъ только потому, что бродилъ во время крушенія по корридору вагона. Семеновъ его фамилія. Электротехникъ.

Мы съ Незапяткинымъ молча поглядѣли другъ другу въ глаза и, безъ словъ, поняли одинъ другого.

Посидѣли для приличія еще минуты три, a потомъ я сказалъ:

— Совсѣмъ нога затекла. Пройтись, что-ли.

— И я, — вскочилъ Незапяткинъ. — Пойдемъ покуримъ.

III

Когда мы вышли въ корридоръ, Незапяткинъ сказалъ, подмигнувъ:

— А ловко я это насчетъ куренія ввернулъ. Такъ то просто — было неудобно выйти. Онъ могъ бы подумать: трусы, молъ. Испугались. Вѣрно?

— Конечно.

— А у него, однако, дьявольскіе нервы. Дѣйствительно, сознавать, что каждую минуту тебя можетъ исковеркать, зажать, какъ торговую книгу въ копировальномъ прессѣ — и въ то же время хладнокровно разсуждать объ этомъ.

— Посмотри-ка, что онъ дѣлаетъ?

Незапяткинъ пошелъ взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложилъ:

— Лежитъ чивой-то на диванѣ съ закрытыми глазами.

— Давай станемъ тутъ. Ближе къ срединѣ.

— А симпатичный онъ. Вѣрно?

— Да. Милый. Такой… предупредительный.

Чѣмъ дальше, тѣмъ душнѣе было въ вагонъ. Чувствовалось приближеніе юга.

— Что, если мы откроемъ окно? — прервалъ я. — Въ степи такая теплынь.

— Не открываются окна. Вагонъ еще на зимнемъ положеніи.

— Постой… А вотъ это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.

— Ножичкомъ-бы. Не увидитъ никто?

— Ничего. Потомъ скажемъ, что нечаянно.

Рама съ легкимъ стукомъ упала — и намъ въ лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.

— Какой воздухъ! Чувствуешь! Вотъ, что значить Кавказъ!

— Бальзамъ!

Мощныя горы рисовались вдали легкими туманно голубыми призраками. Лаской вѣяло отъ теплаго воздуха и жирной пахучей земли.

… Часа два простояли мы такъ, почти не разговаривая, разнѣженные, задумчивые. Сзади насъ раздался голосъ:

— Что это вы тутъ дѣлаете?

Нашъ сосѣдъ по дивану стоялъ за моей спиной.

— Чувствуете, какой воздухъ? — спросилъ я.

— Да. Попробую-ка и я открыть другое окошечко.

— Нѣтъ, — возразилъ Незапяткинъ. — Всѣ окна задѣланы по зимнему положенію. Это единственное.

— Вотъ онъ, Кавказъ-то! — задумчиво замѣтилъ не знакомецъ. — Красивый, экзотическій, какъ змѣя-пифонъ, но и ядовитый, какъ эта змѣя! Такъ-же могущей ужалить.

— Почему?

— Кавказъ-то? Вѣдь это разбойничья страна. Вотъ вы, напримѣръ, стоите у окна, тихо бесѣдуете, и вдругъ изъ-за того камня — бацъ! Пуля въ високъ, и вы безъ крика валитесь на полъ.

— Кто-же это… можетъ?

— Ясно, какъ день: туземцы. Да вотъ вчера въ газетахъ… не читали газетъ?

— Нѣтъ.

— Ну, какъ же. Такимъ точно образомъ стоялъ еврей, настройщикъ роялей, у открытаго окна. „Свѣжимъ воздухомъ дышалъ…“ Бацъ! И не пикнулъ. Айзенштукъ фамилія.

— Да за что же, Господи!

— Абреки. Это у нихъ молодечество. Кто больше пассажировъ настрѣляетъ, тотъ большимъ уваженіемъ въ аулѣ пользуется. Кто меньше десятка уложилъ, за того ни одна дѣвушка замужъ не пойдетъ.

— Чортъ знаетъ что! Закроемъ окно, Незапяткинъ,

— А позвольте-ка, я рискну, — хладнокровно сказалъ незнакомецъ, облокачиваясь на узенькій подоконникъ. — Послушайте… если меня тяпнетъ пуля… возьмите мои вещи и отошлите въ Тифлисъ на Головинскій проспектъ, 11 — Михайленко.

Никогда я до сихъ поръ не видѣлъ, чтобы завѣщанія составлялись съ такимъ самообладаніемъ и быстротой.

Для очистки совѣсти мы попытались уговорить нашего сумасброда отойти отъ рокового окна, но онъ былъ непреклоненъ.

IV

Выходя въ Тифлисѣ изъ вагона, мы наткнулись на высокую красивую даму, встрѣчавшую нашего сумасброда.

— Ну, какъ доѣхалъ? — спросила она, цѣлуя его.

— Замѣчательно. Пока попадаются такіе поразительные спутники, какъ эти двое (онъ указалъ на насъ) — по русскимъ желѣзнымъ дорогамъ еще можно ѣздить.

Усаживаясь на извозчика, Незапяткинъ сказалъ мнѣ:

— Слышалъ? говоритъ: поразительные… Мы ему навѣрное, тоже понравились? Какъ ты думаешь?

Я пожалъ плечами.

А чѣмъ-же мы плохи?