«Какая картина, любезнѣйшій другъ, представляется мнѣ! страхъ и трепетъ объемлютъ сердце при воззрѣніи на сіи надъ тучами и облаками возвышающіяся вершины горѣ, на которыя должно подыматься. Каждый шагѣ скользитъ; а подѣ пятою вижу неизмѣримыя пропасти. Въ виду всей гусемъ тянувшейся арміи полетѣлъ одинъ нашъ Офицеръ на лошади стремглавъ въ сіи преисподнія пучины. Каждый заботился токмо о собственномъ своемъ спасеніи, помощь подать было невозможно. Казалось, будто всѣ стихіи буйствовали, выступивъ изъ предписаннаго имъ закономъ Природы повиновенія. Ужасные вихри разрушали и низвергали страстные камни, паденіе которыхъ раздавалось громовыми ударами; шумные водопады такъ заглушали воздухъ, что въ пяти шагахъ не слышалъ я иногда кричащаго со всею силою ко мнѣ сопутника, моего достойнаго друга, Майора Илью Ильина Раевскаго {Теперь Полковникѣ въ отставкѣ.}, предостерегавшаго меня нерѣдко отъ безднѣ. Часто искалъ за нимъ слѣдовъ, которые вьюга, скрывавшая его отъ моихъ глазѣ, мгновенно сметала, иногда въ одинъ день проходили мы всѣ климаты и испытывали всѣ возможныя погоды; нерѣдко на высотѣ горы, покрытой вѣчнымъ льдомъ и снѣгомъ, все войско начинало отъ чрезмѣрной стужи, и вѣтровъ костенѣть; вожатые наши трепетали и наконецъ разбѣжались. Преданнымъ намъ на произволѣ судьбы отмерзала повсюду зѣвъ свои лютая смерть, умереть долженствовало отъ холоду, отъ голоду, отъ паденія громадъ камней, отъ ледяныхъ глыбъ, отъ соединенной свирѣпости всѣхъ элементовъ. Мысль, кончить жизнь въ пучинѣ, безъ всякой надежды къ спасенію, была самая убійственная и отчаянная. — То вдругъ предъ ногами нашими скатывалась снѣжная глыба, все войско останавливалось и съ новою опасностію надлежало перебираться чрезъ оную; то вдругъ, подымаясь или спускаясь съ горы, встрѣчали мы водопадъ, котораго сильныя брызги и кипящая пѣна обливали насъ уже въ дали: инаго средства не было, какъ съ послѣднимъ напряженіемъ силъ тонуть въ сихъ водахъ, дабы подняться или вверхъ, или скатиться внизъ. Едва преодолѣемъ мы одну гору, какъ уже другая является и ужасаетъ; а восходить надлежитъ неминуемо. — На краю пропасти размѣряю и изчисляю я свои; все окружающее меня увеличиваетъ мой трепетъ, и я уже въ безднѣ. Тщетно озираюсь я, дабы дать зрѣнію моему отдохновеніе; вездѣ вижу я перемѣну картинъ, но ни одной, гдѣ бы въ нахмуренной, злобствующей природѣ выглянула хотя одна отрадная улыбка. Горизонтъ надо мною не распространяется. Каждый солдатъ, отягченный своею ношею и утомленный до чрезвычайности, долженъ былъ еще взлѣзать на каждую гору какъ на штурмѣ. Чудесно и непостижимо, какъ не истощилось мужество и неутомимость войска. Одинъ, изнемогшій подѣ тягостію всѣхъ сихъ изнуреній, могъ бы остановить ходъ всей колонны. Но примѣръ того — предъ которымъ нѣкогда трепеталъ гордый Стамбулъ, который низложилъ Рѣчь Посполиту, и который теперь съ Альповъ потрясалъ Гальскій колоссъ — оживотворялъ унылыя ихъ сердца. Суворовъ, посреди сихъ ужасовъ и посреди своего войска, ѣхалъ на лошади, едва ноги свои влачившей, въ синей, обвѣшталой епанчѣ, которая послѣ отца ему досталась и называлась родительскою, и въ круглой большой шляпѣ, взятой у одного капуцина. Слышалъ онъ иногда ропотъ своихъ воиновъ, отчаяніемъ исторгаемый, и скорбя о нихъ, забывалъ самаго себя. Впередъ — съ нами Богъ — Русское войско побѣдоносно — ура!-- сіи слова Героя — и все забыто. — Ни кто не изсѣкъ на Алпійскомъ камени имянъ: Ганнибалъ и Суворовъ; но слава сего перехода и безъ того пребудетъ вѣчною.»
Отнынѣ горы ввѣкъ Алпійски
Пребудутъ Россовъ обелиски!