Отрывокъ изъ письма въ редакцію «Времени».*)
правитьН. Страховъ. Критическія статьи. Томъ второй. (1861—1894).
Изданіе И. П. Матченко. Кіевъ, 1902.
- Это — другая статья H. H. Страхова по поводу «Египетскихъ ночей», которая не была напечатана во «Времени», и только отрывокъ ея приведенъ въ концѣ названной выше статьи Ѳ. М. Достоевскаго — «Отвѣтъ Русскому Вѣстнику». Ограничиваемся приводимымъ отрывкомъ и не печатаемъ всей статьи и на этотъ разъ — потому, что рукопись ея, къ сожалѣнію, не сохранилась въ цѣлости. Изд.
Если бы Египетскія ночи были и отрывкомъ,[1] то и тогда о такомъ поэтѣ, какъ Пушкинъ, нельзя бы было сказать, что его отрывокъ не вполнѣ одухотворенъ. Во Египетскія ночи вовсе не отрывокъ. Гдѣ же вы нашли въ нихъ признаки неоконченности, фрагментарности? Напротивъ — какая полная картина! Какая дивная соразмѣрность частей, опредѣленность и законченность! Читатели знаютъ, въ какой драгоцѣнной оправѣ представилъ намъ Пушкинъ этотъ особенно дорогой и для него самого перлъ своей поэзіи. «Египетскія ночи» — импровизація, во это полная, доконченная импровизація. Вообще, великій поэтъ санъ сдѣлалъ все, что можно, чтобы растолковать намъ свое произведеніе. Онъ заставилъ читать его итальянца, человѣка, выросшаго на богатѣйшей почвѣ искусства, художника до мозга костей, человѣка простодушнаго и чуждаго всякой щепетильности. Спокойно произносить онъ въ аристократической залѣ: у великой царицы было много любовниковъ, и съ изумленіемъ видитъ, какъ сѣверные варвары начинаютъ ухмыляться и хохотать.
Такая исторія идетъ, какъ видите, и до нашихъ дней. Въ «Египетскихъ ночахъ» Пушкинъ самъ художественно выразилъ дорогой для души его вопросъ о нѣкоторыхъ отношеніяхъ искусства къ обществу. Вопросъ остался до сихъ поръ. И теперь импровизаторъ «Ночей» могъ бы слышать новый смѣхъ надъ нимъ сѣверныхъ варваровъ. Странный мы народъ, въ самомъ дѣлѣ! Очень справедливо, кажется, Пушкинъ примѣнилъ къ намъ стихи Петрарки:
La eotto giorni nubilosi e brevi
Nasce una gente а cui l’moror non dole *)
- ) Тамъ подъ туманными и короткими днями
Родится племя, которому не больно умирать.
Когда намъ говорятъ о смерти, когда клянутся богами ада и указываютъ намъ на смертную сѣкиру и падающія головы, мы слушаемъ съ сѣверною холодностью; насъ это не трогаетъ, не ужасаетъ. Но чуть заговорили о мощной кипридѣ и о золотомъ ложѣ, у насъ ужъ встрепенулись уши, насъ это волнуетъ и подмываетъ… Мы пуритане по крови; мы мало любимъ жизнь, и потому искусство кажется намъ соблазномъ.
Да, дурно мы понимаемъ искусство. Не научилъ насъ этому и Пушкинъ, самъ пострадавшій и погибшій въ нашемъ обществѣ, кажется, преимущественно за то, что былъ поэтомъ вполнѣ и до конца. Только это дурное пониманіе можетъ объяснить намъ всѣ толкованія «Русскаго Вѣстника» о страстности и o ея различныхъ выраженіяхъ.
Вотъ какія черныя сомнѣнія пришли мнѣ на мысль, когда я старался вникнуть въ статью «Русскаго Вѣстника». Какъ понять странное его упорство? Чѣмъ объяснить, съ одной стороны, его робкія умолчанія, съ другой — его дерзко-смѣлыя увѣренія? Съ невольнымъ ужасомъ спрашивалъ я себя: что же будетъ съ нами, что мы несчастные будемъ дѣлать, если онъ, если самъ «Русскій Вѣстникъ» станетъ учить насъ такъ дурно въ такихъ важныхъ вопросахъ?
«Русскій Вѣстникъ» смотритъ на наше общество и на нашу литературу съ большимъ высокомѣріемъ. Скажу вамъ прямо, этотъ взглядъ мнѣ нравится; я радъ бы былъ всякому высокомѣрнаго, лишь бы только высокомѣрные люди имѣли дѣйствительное право смотрѣть свысока. «Русскій Вѣстникъ» упрекаетъ нашу литературу въ полумысляхъ и получувствахъ; онъ называетъ наше общество «порожнимъ, лишеннымъ собственнымъ интересовъ, не имѣющимъ собственной мысли, не жившимъ умственно, безхарактернымъ и слабымъ».
По моему убѣжденію все это сказано мѣтко и, говоря вообще, справедливо въ величайшей степени.
Но какъ же вздумалъ «Русскій Вѣстникъ» помочь такому печальному состоянію дѣлъ? Что самъ онъ дѣлаетъ въ этомъ обществѣ и въ этой литературѣ?
Какая странность! Чувствуя подъ ногами эту же самую колеблющуюся почву, находясь среди общества хаотическаго и подверженнаго броженію, онъ вдругъ вздумалъ заговорить языкомъ общества съ твердыми правилами и съ крѣпкимъ общественнымъ мнѣніемъ. Чтобы доказать нашу незрѣлость, онъ вздумалъ заговорить зрѣлымъ языкомъ и, не имѣя его у себя въ наличности, взялъ его на прокатъ въ Англіи или въ какой-нибудь другой зрѣлой странѣ.
Фальшивость такого пріема всего яснѣе, кажется, обнаруживается въ настоящемъ случаѣ. Маска падаетъ и комедія прекращается, какъ скоро дѣло дойдетъ до дѣйствительности. Въ самомъ дѣлѣ, напрасно «Русскій Вѣстникъ» говоритъ, что все ясно и просто, что стоитъ только не отступать отъ здраваго смысла, чтобы отчетливо разрѣшилъ цѣль; напрасно замазываетъ и заглушаетъ вопросы; они живы и выступаютъ съ прежнею силою, несмотря на громкія фразы и тучи витіеватыхъ словъ.
Не ловко русскому принимать на себя видъ англичанина или француза. Тамъ, въ обществахъ окрѣпшихъ и опредѣлившихся, дѣйствительно, дѣло рѣшилось бы быстро и опредѣленно. По пусть приметъ это во вниманіе «Русскій Вѣстникъ»: тамъ вовсе бы не стали разсуждать, тамъ даже и не вздумали бы сравнивать актрисъ съ благорожденными дамами. «Русскій Вѣстникъ», какъ русскій, принужденъ былъ пуститься въ разсужденія и дошелъ до полныхъ промаховъ.
«Русскій Вѣстникъ» говоритъ, что дѣло просто и ясно; но въ его громкихъ фразахъ невозможно отыскать никакого опредѣленнаго мнѣнія. Да мнѣ кажется, что такого мнѣнія нѣтъ, да и не можетъ быть у «Русскаго Вѣстника».
Если разглядѣть это, то какою неотразимою фальшью отзовется этотъ громкій тонъ, этотъ самоувѣренный языкъ статьи. Къ чему же служитъ эта страшная шумиха? Кого и зачѣмъ нужно обманывать съ такимъ великимъ усердіемъ?
Дурной примѣръ даетъ «Русскій Вѣстникъ» русской литературѣ!
- ↑ Въ «Русскомъ Вѣстникѣ», въ статьѣ по поводу "безобразнаго поступка «Вѣка» (1861, 2), стихотвореніе «Египетскія ночи» названо «фрагментомъ», представляющимъ «только намекъ, мотивъ, нѣсколько чудныхъ аккордовъ, въ которыхъ… ничто еще не раскрывается для полнаго и яснаго созерцанія»… («Время», 1861, 5, стр. 31). Изд.