Въ сей странѣ — пишетъ Шатобріанъ о полуостровѣ Мореѣ — сердце путешественника на каждомъ шагу замираетъ; живыя развалины отвлекаютъ взоры его отъ развалинъ мраморныхъ и гранитныхъ. Дитя обнаженное, изнемогшее отъ голоду и обезображенное нищетою, показало намъ въ пустынѣ развалившіяся ворота Микенскія и гробницу Агамемнонову. Тщетно захотите мечтать о Музахъ въ Пелопонесѣ: вездѣ представляется тамъ печальная истина. Земляныя хижины походятъ болѣе на скотные хлева, нежели на жилища человѣческія; женщины и дѣти, покрытыя рубищами, убѣгаютъ отъ чужестранца и янычара; боязливыя козы прячутся въ горахъ; только собаки встрѣчаютъ странника пронзительнымъ воемъ своимъ: вотъ зрѣлище, которое не дозволитъ вамъ предаться сладкимъ воспоминаніямъ о прошедшемъ. Морея опустѣла; послѣ войны съ Русскими Турки начали жестоко притѣснять бѣдныхъ Мореитовъ; Албанцы истребили немалую часть жителей, вездѣ представляются взорамъ села, огнемъ и мечемъ разоренныя; въ городахъ, на примѣръ въ Мистрѣ, цѣлыя предмѣстія опустѣли: на разстояніи пятьнадцати миль не видѣли мы ни одного жилища. Грабежи и всякія обиды истребляютъ землепашество, истребляютъ все живущее въ отечествѣ Леонидовомъ. Выгнать Грека изъ собственной хижины его, отнять у него жену и дѣтей, убить его за мнимой, за малѣйшій проступокъ — все это для самаго послѣдняго аги деревенскаго есть сущая бездѣлица. Несчастный Мореитъ, потерявъ терпѣніе, оставляетъ родину, и въ Азіи ищетъ облегченія; но тщетно! нигдѣ нѣтъ для него убѣжища: вездѣ находитъ онъ пашей и кадіевъ, вездѣ — и на пескахъ Іордана и въ пустыняхъ Пальмиры.
Мы не изъ числа тѣхъ бодрыхъ почитателей древности, для которыхъ одинъ Гомеровъ стихъ служитъ лѣкарствомъ, и облегчаетъ сердце. Мы никакъ не могли постигнуть того чувствія, съ которомъ говоритъ Лукрецій:
Suave mari magno, turbantibus aequora ventis,
E terra magnum alterius fpectare laborem (*).
{* Т. е. Пріятно во время бури смотрѣть съ берега на опасности плавателей.}
Нѣтъ, мы не только безъ удовольствія смотримъ съ берега на кораблекрушеніе; но даже страдаемъ, видя, что другой страдаетъ. Тогда и Музы не имѣютъ власти надъ нами, кромѣ той, которая заставляетъ болѣзновать о несчастіи….
И памятники страдаютъ не менѣе людей отъ варварства, здѣсь господствующаго. Грубой Татаринъ живетъ въ крѣпости, наполненной произведеніями Иктина и Фидія, живетъ и не заботится спросить, отъ какого народа остались вещи сіи; не хочетъ выдти изъ своей хижины, которую построилъ на развалинахъ памятниковъ Перикловыхъ. Иногда подвижному истукану сему приходитъ на мысль дотащиться до дверей своей берлоги; тамъ садится онъ поджавши ноги на запачканомъ коврѣ, и глупо смотритъ на берега Саламинскіе и на море Эпидаврское; между тѣмъ табачной дымъ, выходящій изъ его трубки, вьется вокругъ столбовъ Минервина храма! Не возможно выразить, что мы чувствовали бывши въ Аѳинахъ, когда въ первую ночь отъ страха проснулись, услышавъ нестройные звуки барабана и Турецкой волынки, — звуки, которые раздались отъ вершины Пропилей[1]! Въ то же время мусульманской священникъ на Арабскомъ языкѣ объявлялъ часъ ночи, христіянскимъ Грекамъ, обитателямъ града Минервина! Сей дервишъ напрасно напоминалъ намъ о теченіи времени; одинъ голосъ его, голосъ раздающійся въ сихъ мѣстахъ, ясно показывалъ уже, что вѣки минули!
Такое непостоянство судьбы человѣческой тѣмъ болѣе удивляетъ путешественника, что природа во всѣхъ прочихъ твореніяхъ своихъ кажется постоянною: какъ будто для насмѣшки надъ непрочностію народовъ, животныя не имѣютъ перемѣнъ ни въ правительствахъ своихъ, ни въ нравахъ. На другой день по приѣздѣ въ Аѳины, мы видѣли аистовъ, которые строились въ полки на воздухѣ, и отлетали къ сторонѣ Африки. Со временъ Кекропсовыхъ сіи птицы ежегодно отправляются въ путь, и потомъ возвращаются на прежнее мѣсто. Сколько разъ они заставали въ слезахъ своего хозяина, котораго оставляли веселымъ! Сколько разъ тщетно искали своего хозяина и жилища его, гдѣ обыкли вить гнѣзда!
Отъ Аѳинъ до Іерусалима взорамъ путешественника представляется картина бѣдствій, которыя часъ отъ часу увеличиваясь, наконецъ въ Египтѣ приемлютъ видъ ужаснѣйшій. Тамъ-то видѣли мы, какъ пять вооруженныхъ шаекъ дрались за пустыни и развалины; тамъ-то видѣли мы, какъ Албанцы гонялись за несчастными дѣтьми, которые въ безпамятствѣ отъ страха прятались за стѣнами обвалившихся хижинъ. Изо ста пятидесяти деревень, находившихся на берегахъ Нила отъ Розетты до Каира, ни одна не осталась въ цѣлости. Часть Дельты остается невоздѣланною, чего можетъ быть не случалось еще съ тѣхъ поръ, какъ фараонъ отдалъ плодоносную землю сію потомству Іакова! Большая часть феллаговъ предана смерти; оставшіеся перешли въ верхній Египетъ. Поселяне, которые не могли разлучиться съ полями своими, отреклись воспитывать дѣтей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Смотрящему съ горы Елеонской, лежащей по ту сторону Іоасафатовой долины, Іерусалимъ представляется равниною, наклоненной отъ восточной стороны къ западной. Стѣна съ зубцами, укрѣпленная башнями и готическимъ замкомъ, окружаетъ весь городъ, кромѣ одной части горы Сіонской, которая прежде также находилась въ городѣ.
На западной сторонѣ, и въ срединѣ города къ горѣ Голгоѳѣ, домы построены близко одинъ подлѣ другаго; но къ востоку, вдоль по долинѣ Кедррской, видны широкія площади, въ числѣ коихъ окрестность мечети, построенной на развалинахъ храма, также мѣсто почти опустѣвшее, гдѣ прежде возносился замокъ Антонія и второй чертогъ Иродовъ.
Домы въ Іерусалимѣ суть нескладныя, толстыя глыбы, безъ трубъ, безъ окошекъ, верхи ихъ имѣютъ видъ плоскихъ насыпей или сводовъ, и походятъ на тюрьмы или на могилы. Всѣ зданія представлялись бы ровною поверхностію, еслибъ колокольни, минареты, вершины кипарисовъ, кусты сабруровые и нопаловые не пестрили однообразія картины. Взирая на каменные домы, окруженные каменными горами, вы спрашиваете: не кладбище ли это среди пустыни?
Входите въ городъ, и ни что не утѣшаетъ васъ, ни что не заставляетъ васъ забыть о печальной внѣшности: блуждаете по тѣснымъ, невымощенымъ улицамъ, которыя поднимаются и опускаются; идете по волнамъ песку или по движущимся кремнямъ; холстины, протянутыя отъ одного дома до другаго, сгущаютъ мракъ сего лавиринѳа; наконецъ базары, сводами покрытые и смрадные, не даютъ пользоваться солнечными лучами. Немногія лавки показываютъ бѣдность и ничего болѣе; часто и онѣ бываютъ заперты, когда хозяева думаютъ, что кадій пойдетъ мимо; никого нѣтъ на улицахъ, никого у воротъ города: иногда только видите поселянина, которой прокрадывается въ тѣни, спрятавши подъ платьемъ плодъ своихъ трудовъ, и боясь чтобы солдатъ не отнялъ его; тамъ вдали Аравійской мясникъ бьетъ скотину, повѣсивъ ее за ноги къ стѣнѣ развалившейся; смотря на свирѣпой видъ сего человѣка, на окровавленныя руки его, думаете, что онъ теперь только умертвилъ подобнаго себѣ. Въ городѣ нѣтъ никакого шуму, ничего не слышно; только иногда отдается топотъ дикой кобылицы: это янычаръ везетъ голову Бедуина, или скачетъ грабить феллага.
Остановимся на минуту среди столь необычайнаго опустошенія, и посмотримъ на предметы еще болѣе необычайные. Среди развалинъ Іерусалима живутъ члены двухъ различныхъ народовъ, и вѣрою своею превозмогаютъ бѣдствія, всѣ ужасы. Тамъ живутъ христіянскіе монахи, коихъ ни что не въ состояніи принудить разлучиться съ гробомъ Іисусовымъ, — ни что, ни бѣдность, ни обиды, ни грозящія опасности. Ихъ пѣніе днемъ и ночью раздается въ окрестностяхъ святаго гроба. Поутру бывъ ограблены Турецкимъ правительствомъ, ввечеру они опять являются у подошвы Голгоѳы, опять молятся Іисусу Христу тамъ, гдѣ онъ молился о спасеніи всего рода человѣческаго. Чело ихъ свѣтло; на устахъ видите улыбку; съ радостію, съ усердіемъ встрѣчаютъ они чужестранца, не имѣя силъ, не имѣя воиновъ, они защищаютъ цѣлыя деревни отъ насильства. Жены, дѣти, стада сельскія, страшась палки и меча, ищутъ убѣжища въ монастыряхъ отшельниковъ. Чтожь удерживаетъ вооруженныхъ злодѣевъ преслѣдовать свою добычу? что мѣшаетъ имъ разрушить столь слабую ограду? человѣколюбіе монаховъ. Они отдаютъ послѣднее за жизнь своихъ просителей. Турки, Аравитяне, Греки, христіяне разныхъ исповѣданій, всѣ прибѣгаютъ подъ покровительство Европейскихъ монаховъ, бѣдныхъ и беззащитныхъ. Здѣсь-то должно сказать съ Боссюатомъ, что «руки, воздѣтыя къ небу, поражаютъ непріятелей лучше нежели копьями вооруженныя.»
Такъ новый Іерусалимъ, сіяющь свѣтомъ, исходитъ изъ пустыни! Теперь обратите взоры на мѣсто между горою Сіонскою и храмомъ; взгляните на людей, отдѣленныхъ отъ прочихъ жителей города. Сіе общество, всѣми презираемое, смиренно преклоняетъ выю, и никогда не жалуется; терпитъ всякія обиды, и не проситъ защиты; изнемогаетъ подъ бичемъ судьбы, и не плачетъ. Заносятъ ли мечь — оно подаетъ голову, умираетъ ли кто-либо изъ членовъ сего отверженнаго общества — товарищь, ночью украдкою, несетъ трупъ его на долину Іосафатову, и тамъ погребаетъ подъ сѣнію храма Соломонова. Загляните въ жилища сихъ людей: найдете бѣдность ужасную, найдете ихъ читающихъ таинственную книгу дѣтямъ, которыя нѣкогда также будутъ читать ее своимъ потомкамъ. Сей народъ и теперь продолжаетъ дѣлать то, что онъ дѣлалъ за пять тысячь лѣтъ прежде. Шесть разъ былъ онъ свидѣтелемъ разрушенія Іерусалима, и ни что не можетъ отнять у него бодрости, ни что не можетъ отвести взоровъ его отъ Сіона. Нельзя не дивиться чудесному разсѣянію Іудеевъ по лицу земному, но чтобы ощутить удивленіе сверхъестественное, надобно увидѣть ихъ въ самомъ Іерусалимѣ, надобно увидѣть, какъ сіи законные обладатели Іудеи живутъ рабами и странниками въ собственной землѣ своей; надобно увидѣть, какъ они подъ тяжкимъ бременемъ ждутъ Царя, своего избавителя. Побѣдоносный крестъ водруженъ надъ ихъ головами близъ храма, отъ котораго ниже камня на камени не осталось; но они до сихъ поръ еще пребываютъ въ бѣдственномъ ослѣпленіи! Сильные Персы, Греки и Римляне исчезли на лицѣ земномъ, между тѣмъ какъ народъ немногочисленный, старшій ихъ по бытію, существуетъ въ развалинахъ своего отечества, и ни съ кѣмъ не смѣшивается. Вотъ истинное чудо! Но и того чудеснѣе, даже для философа, сія встрѣча древняго Іерусалима съ новымъ при подошвѣ Голгоѳы: одинъ терзается при воззрѣніи на мѣсто Іисусова погребенія; другой радуется, присѣдя гробу, единому гробу, изъ котораго при кончинѣ вѣковъ никто не востанетъ.
- ↑ Пышное зданіе, построенное Перикломъ.