Отпавшіе отъ православія въ язычество и магометанство.
правитьДля тѣхъ, кто не живалъ въ восточныхъ окраинахъ Европейской Россіи, со словами, приведенными въ заголовкѣ нашей статьи, едва ли соединяется какое-нибудь опредѣленное, конкретное представленіе: религіозная жизнь нехристіанскихъ племенъ нашего отечества вообще очень мало у насъ извѣстна. А между тѣмъ, здѣсь, на инородческомъ востокѣ, вопросъ объ «отпавшихъ» очень большой и больной вопросъ, затрогивающій интересы широкихъ слоевъ инородческаго населенія. «Отпавшіе» — одна изъ самыхъ несчастныхъ группъ этого населенія, расплачивающаяся за грѣхи и ошибки — не свои, а предыдущихъ поколѣній. Въ сущности, названіе «отпавшихъ» совершенно неправильно присвоивается этой группѣ. Въ громадномъ большинствѣ случаевъ «отпавшіе» въ дѣйствительности никогда и не были христіанами, а только назывались ими, такъ что и «отпадать» имъ было не отъ чего.
Какъ извѣстно, въ сравнительно недалекомъ еще прошломъ обращеніе инородцевъ, магометанъ и язычниковъ, въ христіанство совершалось очень легко и быстро, цѣлыми массами; но дѣйствительность далеко не соотвѣтствовала при этомъ видимости. «Обращенные» инородцы и послѣ того, какъ они зачислены были въ ряды православныхъ, — оставались на самомъ дѣлѣ такими же язычниками и магометанами, какими были ранѣе. Такъ выросли цѣлыя поколѣнія, мирно пребывавшія въ своемъ «двоевѣріи». Но порой это противорѣчіе между легальною видимостью и дѣйствительностью рѣзко вскрывается, — иногда благодаря какимъ-нибудь случайностямъ, чаще — въ моменты оживленія и подъема религіознаго настроенія этихъ номинальныхъ христіанъ, ведущаго за собою явныя «оказательства» ихъ непринадлежности къ тому, исповѣданію, въ которомъ они законно «числятся». Они переходятъ тогда въ разрядъ «отпавшихъ» и несутъ на себѣ всѣ легальныя послѣдствія «отпаденія». И чѣмъ искреннѣе и глубже было то религіозное возбужденіе, которое заставило ихъ разорвать съ номинальнымъ своимъ исповѣданіемъ тѣмъ тяжелѣе оказывается создающееся для нихъ вслѣдствіе этого «отпаденія» положеніе — положеніе людей, не приставшихъ ни къ тому, ни къ другому берегу и не имѣющихъ возможности выполнять открыто обряды ни той, ни другой религіи.
Краснорѣчивую иллюстрацію къ исторіи отпаденій составляютъ судьбы секты «кугу-сортинцевъ», возникшей среди инородческаго населенія Вятской губерніи въ послѣдней четверти прошлаго вѣка.
Въ послѣднія десятилѣтія въ средѣ инородцевъ восточной окраины вообще замѣчается какое-то особенное движеніе, свидѣтельствующее объ ихъ духовномъ ростѣ и о новыхъ, назрѣвшихъ въ ихъ нѣдрахъ, духовныхъ запросахъ. Неудовлетворяясь своими старыми языческими вѣрованіями и въ то же время не вѣдая истинной христіанской религіи, инородцы въ своемъ стремленіи удовлетворить этимъ запросамъ создаютъ новыя вѣроученія, вкладывая въ нихъ свое новое міросозерцаніе.
Такое вѣроученіе и появилось лѣтъ 20—25 въ Яранскомъ уѣздѣ, Вятской губерніи, въ средѣ крещеныхъ черемисъ, которые послѣ этого открыто отказались отъ православія. Вѣроученіе это извѣстно подъ именемъ «Кугу-сорта», — отъ названія большой свѣчи, которая зажигается при моленіи.
Къ сожалѣнію, «вѣроученіе „Кугу-сорта“ литературѣ нашей неизвѣстно», — говоритъ авторъ посвященной ему статьи: «Черемисское вѣроученіе», въ «Истор. Вѣст.,» 1895 г., сентябрь. Это вѣрно почти буквально, ибо это ученіе послужило предметомъ содержанія только двухъ брошюръ, напечатанныхъ въ Вяткѣ, въ 1893 году. Одна изъ нихъ называется: «Извлеченіе изъ дневника епархіальнаго миссіонера» — протоіерея о. Василія Мышкина, а другая носитъ названіе: «Секта „Кугу-сорта“ среди черемисъ Яранскаго уѣзда», издана безъ означенія имени автора. Сверхъ того, въ № 208 и № 209 «Прав. Вѣстника» за 1890 годъ, въ фельетонахъ, посвященныхъ особенностямъ быта инородцевъ волжско-камскаго края, по поводу казанской промышленной выставки 1890 г., есть нѣсколько интересныхъ строкъ, касающихся ученія «кугу-сорта». Кромѣ того, можно еще указать на «Петерб. Вѣдомости» (№ 167, отъ 21 іюня 1898 г.), въ которыхъ помѣщена довольно большая статья о кугу-сортинцахъ, и на замѣтку г. Грумова въ «Красноярскихъ Губ. Вѣдомостяхъ».
А между тѣмъ, это вѣроученіе заслуживаетъ самого глубокаго вниманія, свидѣтельствуя о чрезвычайно важномъ духовномъ кризисѣ, который теперь переживается нашими инородцами. Позволяемъ себѣ, поэтому, нѣсколько остановить на немъ вниманіе читателей. Въ дальнѣйшемъ изложеніи мы воспользуемся извлеченіями изъ упомянутыхъ двухъ брошюръ, приводимыми въ статьѣ «Истор. Вѣстника», опуская лишь все описаніе обрядовой стороны новаго черемисскаго вѣроученія.
Послѣдователи вѣроученія «кугу-сорта» утверждаютъ, что Богомъ создано и старой библіей установлено 77 вѣръ, по особой вѣрѣ для каждаго человѣческаго племени, и этимъ столько же разъединились народы, какъ разъединены Богомъ различныя древесныя породы: ель, липа, осина, береза и проч. Нѣкоторые черемисы говорятъ, что старою библіей установлено шесть вѣръ книжныхъ и одна не книжная, а языческая, — язычная… Признавая лишь устныя преданія, черемисы считаютъ, что существующая библія выдумана попами для обрусенія черемисъ, а старая, настоящая библія, по одному мнѣнію, скрыта попами, по другому — взята на небо, а по третьему — хранится за морями… Но, отрицая существующую библію, Кугу-сортинцы почитаютъ ветхозавѣтныхъ праведниковъ, особенно Авраама, и даже называютъ свою вѣру авраамовскою. «Для смягченія сердецъ», кугу-сортинцы, по примѣру царя Давида, играютъ при моленіяхъ на гусляхъ…
Въ началѣ возникновенія этого вѣроученія мѣстное духовенство, стоящее въ сторонѣ отъ инородцевъ, не обращало на него большого вниманія. И только тогда, когда послѣдователи «Кугу-сорта», 27-го декабря 1887 г., подали прошеніе государю о дозволеніи имъ безпрепятственно исповѣдывать новую вѣру, а затѣмъ стали открыто заявлять о своемъ отпаденіи, тогда начались дознанія и разслѣдованія.
На вопросъ о томъ, какой они вѣры, «отпавшіе» называли себя «изустно язычествующими бѣлыми черемисами», а ученіе свое — «вѣрованіемъ древне-бѣло-черемисской, потомственно-обычной вѣры и обряда кугу-сорта»; они объясняли, что царь не запрещаетъ языческой вѣры; что Богъ далъ шесть вѣръ книжныхъ и одну язычную, которую они и признаютъ; что эта вѣра передается словами, изустно, отъ предковъ къ потомкамъ и для нихъ нѣтъ письменнаго божественнаго закона, нѣтъ таинствъ, и они знаютъ только одного Бога, сотворившаго міръ, которому и молятся, каждый про себя. Эта «легкая» вѣра, какъ они называютъ, дана имъ, по ихъ мнѣнію, потому, что они, черемисы, люди неграмотные; обязанностей по этой вѣрѣ они никакихъ не несутъ и повинностей за нее не платятъ, не даютъ ни на церкви, ни на духовенство. Они утверждали, что предки ихъ не были христіанами и приняли христіанскую вѣру не по своей охотѣ и всегда оставались тайными язычниками; сами они также были записаны христіанами только для счета,[1] а нынѣ желаютъ слѣдовать примѣру предковъ. Какъ на причину отпаденія въ язычество, они указывали на денежную притязательность духовенства, особенно при вѣнчаніяхъ и похоронахъ, и на тяжесть платежа руги, а затѣмъ также и на то, что они не могутъ быть хорошими христіанами уже по одному тому, что не понимаютъ церковно-славянскаго языка и обрядовъ православной церкви, а духовенство не знаетъ ихъ языка. Они убѣждены, что духовенство возбудило противъ нихъ преслѣдованіе изъ-за отказа ихъ платить ругу, ибо когда они раньше изъ робости исправно отдавали ругу и вносили платежи на церковь и содержаніе причтовъ, то духовенство, хорошо зная, что они язычники — молчало.
Царя язычники считаютъ земнымъ Богомъ, но признаютъ обязательными для себя лишь законы гражданскіе, не имѣющіе никакого отношенія къ вѣрѣ. Отбывать воинскую повинность и общественныя службы по выборамъ они соглашаются, но только подъ условіемъ, если они не будутъ при этомъ принимать присягу.
«Чистымъ и свѣтлымъ духомъ поклоняемся мы Высочайшему Единому Богу, Вседержителю Міра, — говорили черемисы на допросахъ. — Поклоняемся, безъ сотворенія кумира. А чернаго духа, кереметя, отвергаемъ!..»
Вмѣстѣ съ тѣмъ, они не признаютъ и кровавыхъ жертвъ, которыя приносились ихъ предками.
«Моленіе у насъ бываетъ такъ, — описывали черемисы въ своемъ прошеніи, поданномъ въ судъ, — всѣ стоимъ на ногахъ; не крестясь, одними поклонами всѣ до одного съ усердіемъ просимъ Высочайшаго Бога, чтобы онъ простилъ намъ грѣхи, далъ здоровья намъ и нашему скоту, урожай хлѣбовъ, сохранилъ бы отъ всѣхъ несчастныхъ бѣдствій, благодаримъ Высочайшаго Бога за все прежнее, приносимъ моленіе за Царя и за весь Его Царскій Домъ, за все воинство, начальство и добрыхъ людей, за всѣхъ умершихъ, которые уготовали бы Царство небесное. Моленіе совершаемъ въ домахъ и лѣсныхъ рощахъ древнихъ временъ по принятымъ нами обычаямъ; исполненіе церковныхъ правилъ не требуется, почему и не можемъ ихъ исполнять».
Какъ видно изъ этого, «между кугу-сорта и прежними языческими преданіями черемисъ нѣтъ ничего общаго, — замѣчаетъ авторъ цитированной выше статьи г. С. М. С--овъ[2], и ученіе „кугу-сорта“ представляется совершенно новымъ явленіемъ въ духовной жизни черемисъ, не имѣющимъ еще прочно установившихся формъ, а находящимся въ періодѣ дальнѣйшаго развитія. Ясно, что въ духовномъ міросозерцаніи сектантовъ „кугу-сорта“, въ сравненіи съ грубыми вѣрованіями ихъ предковъ, видимъ крупный прогрессъ, направленный на реформированіе прежнихъ языческихъ вѣрованій черемисскаго племени». Г. С. М. С--овъ приводитъ при этомъ мнѣніе миссіонера г. Романова, изслѣдователя вѣроученія «кугу-сорта», находившаго, что религіозное движеніе, свидѣтельствуя о духовномъ прогрессѣ черемисъ, въ то же время свидѣтельствуетъ о развитіи въ черемисахъ національнаго самосознанія и о желаніи сплотить черемисское племя путемъ крѣпкаго охраненія его языка, особенностей быта и главное — самостоятельной вѣры. Считая эту цѣль вполнѣ естественной и законной, г. С. М. С--овъ задается въ то же время вопросомъ: можно ли назвать язычествомъ поклоненіе единому высочайшему Богу?.. Тѣмъ болѣе, что богомоленіе этихъ «отпавшихъ» представляетъ, въ сущности, близкое подражаніе православному богослуженію, вплоть до таинства причащенія. Поэтому намъ кажется совершенно справедливымъ замѣчаніе автора статьи: «Язычество въ Вятской губ.»[3], что секта «кугу-сорта» является по существу христіанской, но только раціоналистическаго характера.
Убѣжденные, что царь не запрещаетъ имъ «вѣрить по своему», черемисы подавали, между прочимъ, такое прошеніе въ иранское уѣздное по крестьянскимъ дѣламъ присутствіе: «На церковно-приходскомъ сходѣ села Краснорѣцкаго, Кадалинской волости, — объясняли они, — мы отказались отъ церковныхъ сборовъ и отъ работъ по случаю нашей древне-черемисской языческой вѣры. Не смотря на это, насъ наряжаютъ на таковыя, а потому покорнѣйше просимъ насъ отъ церковныхъ сборовъ и отъ работъ по случаю нашей вѣры освободить».
Но еще замѣчательнѣе то, что эти «отпавшіе» экспонировали на казанской выставкѣ въ 1890 году всѣ предметы, употребляемые ими при своихъ богослуженіяхъ (Казань, 1890 г., 107 стр. 1-го научнаго отдѣла каталога — отдѣлъ историко-этнографическій; объ этомъ имѣется также замѣтка въ брошюрѣ И. Н. Смирнова «Этнографія на каванской научно-пром. выставкѣ. Казань, 1890»). Всего было выставлено до 70 предметовъ. За это комитетъ выставки присудилъ медаль «за трудолюбіе» Ивану Иванову, а обществу крестьянъ деревни Упши похвальный листъ. Послѣдователи «кугу-сорта» истолковали эти награды въ томъ смыслѣ, что начальство признало ихъ вѣру, за которую и дало имъ награду.
— Скажите-же пожалуйста, съ какою цѣлью вы представили на выставку принадлежности вашей вѣры? — спрашивалъ черемисъ г. Мошковъ («Городъ Царевококшайскъ», Ежемѣсячныя приложенія къ «Нгівѣ», за 1901 г., 5).
— Мы хотѣли ознакомить съ ними русское общество, хотѣли показать, что въ нашей вѣрѣ нѣтъ ничего вреднаго, позорнаго и запрещеннаго, — отвѣчали они. — Мы ничего и ни отъ кого не скрываемъ: приходи и спрашивай насъ о чемъ угодно, мы ничего не утаимъ, потому что въ нашей вѣрѣ нѣтъ ничего тайнаго. У насъ даже нарочно все время оставался на выставкѣ нашъ человѣкъ, который давалъ публикѣ всѣ объясненія.
Вскорѣ, однако, кугу-сортинцамъ пришлось горько разочароваться въ значеніи полученныхъ ими наградъ. Начальство привлекло ихъ къ суду по 185 статьѣ ул. о наказаніяхъ, какъ отпавшихъ въ язычество. Всѣхъ дѣлъ было разсмотрѣно въ теченіе трехъ лѣтъ, 1890—1892 г., 14. Изъ числа привлеченныхъ къ суду осуждено 23 лица, оправдано 1 лицо, во время слѣдствія и суда 1 лицо вновь присоединилось къ православію и 1 лицо присоединилось послѣ обвинительнаго приговора. Это, вѣроятно, сотскій Ружбѣляевъ, который въ виду взятія въ опеку его имущества и отдачи, по постановленію суда, въ распоряженіе опекуновъ, воскликнулъ: «У меня 15 тысячъ денегъ и я долженъ отдать опекуну распоряженіе ими? Ни за что»!…
Впрочемъ, приведемъ лучше простой и безыскуственный разсказъ самихъ кугу-сортинцевъ о ихъ печальной судьбѣ, слышанный г. Мошковымъ въ г. Царевококшайскѣ. «Мы родомъ не здѣшніе, — разсказывали они, — а изъ Яранскаго уѣзда, изъ разныхъ волостей и изъ равныхъ деревень (Улши, Большого Ерша, Больше-Рудкинскаго и Яштурода). Хотя мы и числились православными, но въ сущности никогда ими не были. Мы православія даже и не знали, никто насъ ему никогда не училъ, такъ какіе же мы православные? Наша языческая вѣра существовала издревле у нашихъ дѣдовъ и отцовъ. Но они скрывали ее изъ страха передъ властями. Мы первые, которые открыто заявили свою вѣру. Начальство, свѣтское и духовное, уже давно знало, что мы не хотимъ быть православными, но не обращало на насъ вниманія. Тогда то мы и представили принадлежности нашего богослуженія на казанскую выставку. Такъ бы мы и жили спокойно до настоящаго времени, да на бѣду мы отказались платить духовенству ругу. Вотъ тогда то и начались наши бѣды. Начальство предложило деревенскому обществу дать приговоръ объ административной высылкѣ насъ, какъ зачинщиковъ, въ Сибирь. Дѣло это сначала не удавалось, потому что нашу сторону принялъ земскій начальникъ; но, въ концѣ концовъ, насъ восьмерыхъ выслали въ Сибирь на поселеніе, половину въ Маріинскій уѣздъ Томской губерніи, а половину въ Ишимскій уѣздъ Тобольской губерніи. Это случилось въ 1893 году[4]. Жилось намъ въ Сибири очень плохо… Въ 1897 году, по случаю коронаціи, вышелъ Манифестъ объ освобожденіи административныхъ ссыльныхъ. Мы, узнавши объ этомъ, подали прошеніе къ губернатору и получили билетъ на свободное возвращеніе обратно въ Россію, только безъ права жить въ нашемъ родномъ уѣздѣ. Однако, мы, какъ только въѣхали въ Россію, такъ и отправились прежде всего домой, въ наши села, потому что намъ некуда было больше идти. Прожили мы тамъ два мѣсяца, а потомъ священники узнали о нашемъ пребываніи и донесли. Высидѣли мы четыре дня въ арестномъ домѣ за переходъ границы, а потомъ насъ по сельскому этапу препроводили сюда. Проживши здѣсь нѣкоторое время, мы попросились у исправника, чтобы онъ позволилъ намъ жить въ деревнѣ Ошламчакша, Арвинской волости, здѣшняго Царевококшайскаго уѣзда (всего верстахъ въ пяти отъ нашей родной деревни). Намъ разрѣшили. Мы прожили тамъ мѣсяцъ или два, а потомъ насъ зовутъ въ волостное правленіе. Туда пріѣхалъ нашъ исправникъ и говоритъ намъ: „Ну, братцы, вамъ надо переѣхать опять въ Царевъ, потому что ваше духовенство не позволяетъ вамъ жить здѣсь“. Мы переѣхали сюда и уже больше отсюда не отлучались. Только одинъ изъ насъ нанялся было служить въ селѣ Кутьялахъ, Арвинской волости. Прожилъ онъ тамъ недѣли три, а потомъ разъ ночью пріѣзжаетъ на мельницу урядникъ изъ Яранскаго уѣзда, постучалъ къ нему, посмотрѣлъ на него и уѣхалъ. А потомъ оттуда написали къ нашему исправнику бумагу, человѣкъ нашъ вернулся сюда, и съ тѣхъ поръ мы здѣсь окончательно поселились. Такъ мы устроились и попривыкли здѣсь, люди здѣсь хорошіе, да бѣда только въ томъ, что мы и здѣсь-то еще не приписаны, а числимся все еще въ Сибири. Къ сельскому обществу намъ приписаться нельзя: надо землю свою имѣть; хотѣли было записаться мы въ городскіе мѣщане. Все сначала устроилось хорошо, и городской голова соглашался, и исправникъ, да узнало про это наше яранское духовенство, написало, кому слѣдуетъ, бумагу — и намъ отказали. Все бы ничего, здѣсь жить можно, да приходится каждый годъ выправлять паспорта изъ Сибири. Спасибо здѣшнему исправнику: хорошій онъ человѣкъ, дай ему Богъ здоровья, онъ все насъ жалѣетъ и самъ выписываетъ намъ каждый годъ паспорта, — а то чтобы мы безъ него подѣлали? Вотъ хотимъ теперь подавать прошеніе въ министерство, чтобы намъ дозволили гдѣ нибудь здѣсь приписаться»…
Всѣ мѣста своего разсказа кугу-сортинцы подтверждали соотвѣтствующими бумагами, и вообще они бережно сохраняютъ не только всю переписку по поводу ихъ дѣла, но даже хранятъ всѣ вырѣзки изъ газетъ, заключающія замѣтки и статьи о нихъ и объ ихъ вѣрованіи, при чемъ съ трогательной наивностью ссылаются въ своихъ прошеніяхъ на эти статьи, какъ на законы. «Лицъ, изъ-за которыхъ пришлось пострадать кугу-сортинцамъ, ни одинъ изъ нихъ ни разу не побранилъ, — говоритъ г. Мошковъ, — а о несчастіяхъ своихъ они разсказывали такъ, какъ будто виновниками ихъ были не люди, а какія то непреоборимыя силы природы, вродѣ пожара, наводненія или землетрясенія. Ихъ религіозное движеніе имѣло отдаленное сходство съ нашимъ расколомъ, но только безъ его нетерпимости и ожесточенія. Что касается высокой нравственности царевококшайскихъ кугу-сортинцевъ, то оспаривать ее нѣтъ никакого основанія: „Kyry-сортинцы“ славятся своей необыкновенной честностью и чистотой нравовъ Нѣтъ, говорятъ, человѣка болѣе честнаго и добросовѣстнаго, въ качествѣ ли торговца, служащаго или работника, какъ кугу-сортинецъ. Если ему поручить какое-либо дѣло, то можно спать спокойно, — этотъ человѣкъ будетъ заботиться о немъ, какъ о своемъ собственномъ, и не утаитъ ни единаго гроша, хотя бы ему были довѣрены безконтрольно какія угодно суммы. Интересно, что такіе отзывы о кугу-сортинцахъ даютъ не только обыкновенные смертные, но даже служащіе въ полиціи, которые по самой своей профессіи несклонны бываютъ къ иллюзіямъ».
Братья Якмановы и другіе «коноводы» и «зачинщики», — которымъ у насъ, по обыкновенію, приписали все зло и въ этомъ случаѣ, — понесли кару, и оффиціально секта, считается уже не существующей, хотя внутренняя духовная эволюція, совершающаяся въ таинственныхъ нѣдрахъ инородческихъ народовъ, разумѣется, продолжается попрежнему. Карой и преслѣдованіемъ «зачинщиковъ» нельзя было, конечно, уничтожить всѣхъ кугу-copтинцевъ, которыхъ собиралось до 300 человѣкъ на каждое моленіе[5]. Теперь они только затаили свои задушевныя стремленія и вѣрованія внутри себя.
Въ Яранскомъ уѣздѣ мнѣ, къ сожалѣнію, не пришлось побывать, а потому не пришлось видѣть лично и «кугу-сортинцевъ». Но за то мнѣ случилось познакомиться въ Елабужскомъ уѣздѣ съ «отпавшими отъ православія магометанами».
Хотя встрѣча съ ними была непродолжительна, — во время моей землемѣрской работы; но такъ какъ эти «отпавшіе» представляютъ одно изъ самыхъ печальныхъ явленій нашей жизни, которое къ тому же большинству читателей почти совсѣмъ не извѣстно, то я нахожу не безполезнымъ сообщить о томъ немногомъ, что мнѣ удалось видѣть и узнать о нихъ. Быть можетъ, мои скудныя свѣдѣнія объ «отпавшихъ» обратятъ вниманіе общества на положеніе послѣднихъ, благодаря которому,
«Отпавшіе» являются лишенными всѣхъ правъ состоянія и какъ бы стоящими внѣ закона.
Къ этому я долженъ еще добавить, что я живу въ такомъ захолустьѣ, гдѣ нельзя достать даже и тѣхъ очень скудныхъ сообщеній, каковыя имѣются въ печати объ «отпавшихъ магометанахъ», и мнѣ по неволѣ приходится ограничиться передачей только лично слышаннаго и видѣннаго.
Объ «отпавшихъ» татарахъ я узналъ въ первый разъ, живя нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Казани, изъ судебнаго отчета, помѣщеннаго въ «Биржевыхъ Вѣдомостяхъ». Въ этомъ отчетѣ сообщалось о томъ, что въ одномъ изъ окружныхъ судовъ судилось нѣсколько человѣкъ уфимскихъ татаръ, которые никакъ не могли понять своей вины и того, за что ихъ судятъ.
— Вѣдь вы православные? Вы были крещены? — спрашивали ихъ.
— Засѣмъ кряшенъ? Мы не кряшенъ… Не православъ… Мы мухаметанъ… — горячо увѣряли они.
— Но вѣдь вотъ метрики. Тамъ вы записаны.
— Засѣмъ писаны?.. Мы не хотимъ писаны… Наша вѣра мухаметанской… Мы мусульманъ…
— Но вѣдь тебя вотъ зовутъ Николаемъ, а тебя Петромъ… Вы такъ и записаны.
— Нитъ, засѣмъ Пэтра? Засѣмъ Микола?.. Я Хабибулла, а туварища Тухватулла… Засѣмъ Пэтра!..
Помню, что, по словамъ отчета, все засѣданіе суда по этому дѣлу прошло именно въ подобныхъ препирательствахъ, въ которыхъ ни судъ, ни подсудимые никакъ не могли разъяснить хорошенько, въ чемъ заключается «преступленіе» обвиняемыхъ татаръ. Судъ старался подробнѣе и обстоятельнѣе разъяснить имъ, что они не магометане и не имѣютъ права такъ вѣрить, а должны вѣрить по православному, потому что еще ихъ отцы были крещены и записаны въ метрики… Если же они не перестанутъ исповѣдывать магометанство, то они совершатъ тяжкое преступленіе, за которое должны понести суровое наказаніе…
Обвиняемые-же твердили, что они все время были магометанами, всегда исповѣдывали эту религію и не могутъ вѣрить иначе, а о православной вѣрѣ не имѣетъ даже понятія и худого никому ничего не сдѣлали, почему ни какой вины за собой признать не могутъ.
— Вотъ вы служите среди татаръ, — обратился я вскорѣ послѣ прочтенія этого отчета къ знакомому волостному писарю «изъ интеллигентныхъ», г-ну П. Не можете-ли вы объяснить мнѣ, что это такое за «отпавшіе отъ православія татары»? Давно ли началось ихъ отпаденіе? Какимъ образомъ? Подъ вліяніемъ какихъ причинъ? Каково ихъ настоящее положеніе?..
— Тяжелое ихъ положеніе, — отвѣтилъ мнѣ г. П., — очень тяжелое… Это какіе-то паріи и буквально лишенные всѣхъ правъ состоянія… Я хотѣлъ было какъ-то даже написать объ этомъ статейку, да, знаете-ли, все дѣлишки разныя мѣшали, то да се… Такъ и не могъ собраться… А интересно! Давно бы пора обратить на нихъ вниманіе, между тѣмъ, до сихъ поръ ничего дѣльнаго о нихъ не встрѣчалось… Впрочемъ, можетъ быть, и было что, но только мнѣ-то на глаза не попадалось…
— Исторія этихъ «отпавшихъ» еще требуетъ изученія, требуетъ основательнаго обслѣдованія, — продолжалъ г. П. — Мнѣ, по крайней мѣрѣ, она неясна во многомъ… Служу я писаремъ, правда, еще недавно и достаточно вникнуть въ подробности не успѣлъ. Ну, да и трудненько что-нибудь разузнать: заговоришь, объ этомъ съ муллой или съ какимъ умнымъ татариномъ — онъ или притворится, что не понимаетъ, или разговоръ на что-нибудь другое переведетъ…
— Напуганы, — ну, и боятся…
— Какъ извѣстно, еще при покореніи татаръ ихъ крестили силой цѣлыми деревнями. Приводили ихъ силой же въ православную вѣру и потомъ, особенно въ разныя аракчеевскія времена… Крестить то ихъ крестили, но затѣмъ ихъ оставили на полный произволъ. И образъ жизни, и всѣ обычаи крещеныхъ татаръ оставались прежніе. Правда, ихъ гоняли силой въ церковь и заставляли изъ-подъ палки исполнять, — конечно, внѣшнимъ только образомъ, — нѣкоторые христіанскіе обряды. Но при этомъ никто не пытался даже научить новокрещенныхъ хотя бы русской грамотѣ, сообщить хотя самыя краткія понятія о новой вѣрѣ… Да и не кому было!.. Священники татарскаго языка не знали. Книгъ духовныхъ на татарскомъ языкѣ не было. Богослуженіе совершалось на церковно-славянскомъ языкѣ, который и русскому то простому человѣку непонятенъ. Что же могъ понять татаринъ, даже если бы и пожелалъ?.. Бѣдное и само, темное духовенство, занятое собираніемъ «руги», вполнѣ довольствовалось формальнымъ отношеніемъ къ религіи со стороны новыхъ христіанъ. Крещеные же татары, посѣщая для вида церковь, тѣмъ не менѣе всячески старались какъ-нибудь избѣжать исполненія христіанскихъ обрядовъ, особенно крещенія и брака.
Новокрещенцы не жалѣли денегъ, откупаясь отъ исполненія обрядовъ, и послѣдніе поэтому часто не совершались на самомъ дѣлѣ, а лишь заносились въ книги.
Такъ дѣло шло все время. Кое-гдѣ татары открыто переходили снова въ магометанство, но небольшими группами, большею частью отдѣльными семьями. Ихъ жестоко наказывали и ссылали, такъ что отъ нихъ не оставалось и слѣда.
Но, вотъ, лѣтъ тридцать тому назадъ (послѣднія метрическія записи изъ церквей нашей волости имѣются за 1866—1868 года и то уже мало) начались массовыя отпаденія татаръ отъ православія. Христіане-татары прямо заявляли духовенству и начальству, что они исповѣдывать христіанство болѣе не желаютъ, что они вѣрили, вѣрятъ и будутъ вѣрить только такъ, какъ велитъ магометанство, ихъ «родная вѣра».
Тогда ихъ стали приводить обратно въ православіе…
И теперь «отпавшіе» боятся даже говорить о томъ времени, только вздыхаютъ, вспоминая о немъ… Послѣ экзекуцій, многихъ татаръ выслали въ Сибирь, но остальные продолжали «упорствовать». Бились-бились съ ними — ничего не могли подѣлать! Такъ и оставили, наконецъ, ихъ на произволъ судьбы…
«Отпавшіе» вздохнули легче. Христіанство прошло для нихъ совершенно безслѣдно и отъ того времени осталось только празднованіе по привычкѣ такихъ дней, какъ: Никола, Петровки, Михаиловъ день. Больше же отъ вѣкового исповѣданія христіанства не осталось ничего… Татарскія имена, прежде скрываемыя, теперь, съ отпаденіемъ отъ православія, открыто замѣнили оффиціальныя христіанскія, и вмѣсто Ивановъ, Никитъ, Николаевъ — всѣ стали Хайбуллами, Мендыбаями, а вмѣсто Акулинъ, Варваръ — Гайни Оямалами и Биби Сазидами… Но такъ какъ они въ метрическихъ книгахъ были записаны христіанскими именами, то эти имена за «отпавшими» и сохранились въ волостныхъ правленіяхъ въ такъ называемыхъ «посемейныхъ спискахъ». Такимъ образомъ, каждый «отпавшій» сталъ имѣть по два имени: одно русское, а другое татарское.
Живутъ «отпавшіе» обыкновенно отдѣльно отъ своихъ единовѣрцевъ-магометанъ, чаще составляя отдѣльныя слободы и улицы. Отъ некрещеныхъ магометанъ они встрѣчаютъ если и не ненависть, то самое меньшее — презрѣніе.
— Онъ кряшенъ… Онъ не настоящій мусульманъ… — говорятъ про «отпавшаго» остальные татары.
Такъ какъ оффиціально они признаются христіанами, то имъ не позволяется имѣть ни муллъ, ни мечетей; въ церковь же къ священникамъ они не идутъ, конечно, сами. Поэтому у нихъ нѣтъ ни «законныхъ» рожденій, ни «законныхъ» браковъ. Смерть же признается лишь потому, что «на смерть законъ не писанъ»… Бываютъ, правда, такіе муллы, хотя и рѣдко, которые за мзду готовы иногда совершить тайкомъ какой-нибудь обрядъ, но при этомъ «дерутъ», разумѣется, ужасно, и все равно обрядъ, — напр. брачный — не имѣетъ никакой законной силы…
Хотя закономъ 1878 года и заведены въ волостныхъ правленіяхъ метрическія книги для раскольниковъ и «отпавшихъ», но въ этихъ книгахъ съ самаго начата ихъ существованія въ нашемъ правленіи нѣтъ ни одной записи. Не знаю, какъ въ другихъ мѣстахъ. Причина этого — незнаніе большинствомъ «отпавшихъ» этого закона и недовѣріе ихъ ко всякаго рода распоряженіямъ, касающимся ихъ: очень ужъ памятно имъ то время, когда ихъ «приводили въ православіе». Поэтому въ посемейные списки приходится записывать «новорожденныхъ» уже 5—6 лѣтъ, со словъ сосѣдей, а въ военную службу брать по внѣшнему виду…
— Отчего же вы не записываетесь въ метрическую книгу? — спрашиваешь иногда. — Вѣдь это для вашей же пользы!..
— Крестили насъ, — наша же польза, калякали… Приводили опять въ православной вира — опять наша польза была… Все наша польза была, а намъ, — а-яй, бульно тяжела терпѣть была!.. Нить, на счетъ насъ, видно, законъ не настуящій, а пистрый… Какъ начальство хочитъ…
Судятся они между собой, по своему обычаю. Да трудно и разбирать ихъ имущественныя права, когда «отпавшіе» стоятъ какъ бы внѣ закона, лишены правъ состоянія и когда ихъ существованіе лишь «терпится»…
Если вздумаетъ «отпавшій» отдать своего сына въ какое-нибудь учебное заведеніе, то приходится брать паспортъ, въ которомъ значится, что мальчикъ «отпавшій отъ православія въ магометанство». А съ такимъ видомъ ни въ какое учебное заведеніе не принимаютъ, — у насъ нѣсколько такихъ случаевъ было… Такимъ образомъ, для «отпавшаго» наглухо закрыта дорога и къ образованію. Да и мало ли что терпятъ еще «отпавшіе». Приходитъ, напр., «отпавшій» съ такимъ паспортомъ наниматься на работу.
— А! Ни нада! — холодно отказываетъ ему единовѣрецъ, некрещеный татаринъ, возвращая ему паспортъ. — Ты кряшенъ… Ты Иванъ Игнатъ…
Идетъ «отпавшій» къ русскому. Тотъ, видя этого «Ивана Игната» въ «сяплашкѣ», говоритъ:
— Какой же ты, братецъ мой, Иванъ, коли ты въ сяплашкѣ? Нѣтъ, ступай съ Богомъ! пожалуй, съ тобой и грѣха недолго нажить…
Въ нашей волости есть семь деревень, въ которыхъ всѣ или половина татаръ «отпавшіе». Много ихъ и въ другихъ волостяхъ. Трудно сказать, сколько всего ихъ въ Казанской, Уфимской, Вятской и Оренбургской губерніяхъ… Насколько мнѣ извѣстно, болѣе или менѣе точныхъ изслѣдованій въ этомъ отношеніи не предпринималось. Но во всякомъ случаѣ наберется не мало тысячъ"…
Къ этому мы добавимъ отъ себя, что «отпаденія» не прекращаются все время и до сихъ поръ, при чемъ «отпадаютъ» отъ православія въ магометанство то цѣлыя деревни, то отдѣльныя семьи. Послѣдній отчетъ «Братства св. Гурія» въ Казани, по словамъ корреспондента «Русск. Вѣдомостей» (№ 40, 9 февраля 1902 г.), — сообщаетъ, что «помимо такихъ отпаденій встрѣчаются случаи, когда и коренные русскіе отпадаютъ отъ православія. Особенно значительно число христіанъ, отпадающихъ въ магометанство».
Такъ, священникъ Егоровъ доноситъ, что, осматривая въ прошломъ году порученныя его надзору школы и, объѣзжая съ этою цѣлью селенія, гдѣ онѣ находятся, онъ обнаружилъ такіе факты. Въ с. Большіе Савруши, окруженномъ со всѣхъ сторонъ мусульманскими деревнями, отпало отъ православія 12 крестьянскихъ семействъ, въ д. Яи или болѣе половины жителей «отпавшіе въ магометанство». Въ с. Янсалахъ о. Егоровъ обнаружилъ до 80 домовъ, отпавшихъ въ магометанство крещеныхъ татаръ. Присутствіе «отпавшихъ» въ магометанство онъ наблюдалъ и во многихъ другихъ селеніяхъ, гдѣ имѣются школы братства, а крещеные татары с. Три Сосны еще въ 1869 году даже подавали на высочайшее имя прошепіе о перечисленіи ихъ въ магометанство. Не смотря на такую давность «отпаденія» и упорство «отпавшихъ», о. Егоровъ «велъ съ собравшимся крестьянами продолжительную бесѣду о томъ, что христіанская вѣра есть единственная, истинная, спасительная, Богомъ данная вѣра, а магометанская и другія всѣ суть пагубныя, ложныя вѣры, выдуманныя людьми корыстными и грѣшными».
Другой священникъ отмѣчаетъ о переходѣ чувашъ въ нѣкоторыхъ селеніяхъ въ магометанство. Такой же переходъ мнѣ пришлось наблюдать самому и въ средѣ вотяковъ Малмыжскаго уѣзда.
Мало того, одинъ изъ наблюдателей за черемисскими школами сообщаетъ, что въ д. Вожеполь (Царевококшайскаго уѣзда) даже коренные русскіе очеремясились и перемѣнили свой русскій костюмъ на бѣлый черемисскій, при чемъ удовлетвореніе религіозныхъ потребностей значительно подчинилось вліянію язычествующихъ черемисъ: соблюдаютъ черемисскіе праздники и ходятъ на черемисскія моленія «ѣсть жертвенное мясо».
Нѣсколько лѣтъ спустя послѣ разсказа г. Д*, мнѣ пришлось заѣхать по своимъ землемѣрскимъ дѣламъ въ большую татарскую деревню Турдали, Вятской губерніи.
Когда мы проѣзжали по ея кривымъ улицамъ, то мнѣ прежде всего бросилось въ глаза то, что въ деревнѣ не было мечети. Напрасно я оглядывался вокругъ, отыскивая тонкій, какъ-будто взлетающій къ небу, минаретъ, — его не было нигдѣ…
— Странно! — подумалъ я. — Большая татарская деревня — и безъ мечети!..
На «казенной фатерѣ», куда меня водворили, оказался обитающимъ какой-то мелочной торговецъ. Вмѣстѣ съ молодой женой, онъ ловко метался по комнатѣ, прибирая свой раскиданный скарбъ.
У одного изъ оконъ онъ устроилъ нѣчто вродѣ лавочки, соорудивъ подобіе прилавка изъ пустыхъ деревянныхъ ящиковъ. Округленными, «форсистыми» жестами онъ переставилъ, въ заключеніе, съ мѣста на мѣсто гирьки, сдулъ съ желѣзныхъ чашекъ своего «баланда» пыль — и тѣмъ закончилъ уборку.
— Вы ужъ извините… Мы тутъ расположились на временное пребываніе, — сказалъ онъ, бойко оглядывая меня бѣгающими, какъ мышенки, глазами и потеребливая свѣтлую острую бороденку.
— Русскихъ здѣсь, окромя нашего хозяина, никого нѣтъ, — пропѣла жеманно его жена, запахивая на груди накинутый платочекъ. — А татарьемъ этимъ я оченно брезгую…
— Да-съ, изъ-за нее вотъ только и тѣснимся здѣсь, — подхватилъ мужъ. — Есть тутъ у Незамутона хорошенькое помѣщеньице, — ну, не хочетъ… Духъ, говоритъ, у татаръ чижолый, — отъ кобылятины, значитъ… Не терпитъ-съ! Я то ко всему принюхался, а она вновѣ еще — непривычна…
— Кусокъ въ гордо не идетъ, мутитъ, какъ они эфтотъ запахъ противный распустятъ…
— Да-съ, даже не кушаетъ! Ну, я и пристроился, пока что, здѣсь… Недавно еще сюда перебрались, а до этого въ Кузебаевѣ торговали, у вотяковъ… Тоже самый паршивый народъ, надо прямо сказать… грязищи, вонищи у нихъ — не проворотишь, — хуже, чѣмъ свиньи живутъ!
Жена только молча сплюнула.
— Торговлишка ничего себѣ шла, все-таки оправдывала… Ну, только и скупы этл вотяченки, какъ аспиды!.. Жрутъ они всякую гадость — зайцевъ, напримѣръ, тухлыхъ, бѣлокъ — всякую падаль!.. Тошно и смотрѣть-то на нихъ! А хлѣбъ больше черствый, съ отрубями, — чтобы спорѣе былъ… А чтобы, напримѣръ, спичекъ тамъ или чего купить — да онъ скорѣе удавится, чѣмъ на это копѣйкой разорится! Сейчасъ это у него огниво, кремень, трутъ — все приспособлено… Только соль да табакъ и покупаютъ. Мыла даже не покупаютъ: кишокъ поквасятъ съ золой — и моютъ свою лопоть… Вина и то мало берутъ — все кумышку свою лакаютъ… Хоть и запрещена она, но они, подлецы, все продолжаютъ варить… Упрямствуютъ, мыши поганыя! Ужъ имъ-ли не попадаетъ, какъ вѣдь достается за это — и штрафуютъ-то ихъ и садятъ-то, а все не хотятъ покориться!.. Изъ за эстой самой дряни и я-то должонъ былъ выѣхать-съ…
— Какъ такъ?
— Да оченно просто. Запримѣтилъ я у нихъ одно мѣстечко… потайное, значитъ, гдѣ они эту самую дрянь гонятъ… Погоди, думаю себѣ, устрою я штучку! Увидѣлъ потомъ урядника кумышечнаго… а урядникъ-то какъ разъ больно хорошо знакомъ былъ — Иванъ Иванычъ Благодатскихъ… Не слыхали-съ?.. Ну, я ему и говорю: «хочешь, молъ, деньгу заработать»? А имъ вѣдь съ каждаго штрафа за кумышку-то процентъ идетъ… «Хочу», — говоритъ. — «А угощенье будетъ?» — «Не пожалѣю!..» Ну, ладно коли такъ, слушай — и выложилъ ему все. Ну, и какъ дѣйствовать тоже научилъ… Онъ ихъ и покрылъ въ лучшемъ видѣ — трубы тамъ эфти разныя, котлы, весь заводъ ихъ разорилъ-съ… Хе-хе-хе!.. Ну, опосля того на меня вотяченки-то и окрысились: погоди, грозятся, Петырка, узнаешь ты, каковъ скусъ въ кумышкѣ… А я посмѣялся еще тогда: не боюсь, молъ, я васъ, мыши поганыя! Ну, только разъ и заманили они меня, проклятые, въ глухой переулочекъ, вечеркомъ, навалились на меня десятка два — и принялись… Ужъ и били-же, я вамъ доложу-съ!.. Такъ били, такъ били — ну, думаю, видно, смерть моя пришла… Только на мое счастье — вдругъ слышу, динь-динь-динь… Ѣдетъ кто-то! Вотяченки перепугались, меня бросили… Тѣмъ только и спасся! Доползъ кое-какъ до дому, насилу-насилу потомъ отдышался… Сейчасъ-же, значитъ, заявленіе сдѣлалъ, — слѣдствіе было… Какъ же-съ! Уголовное дѣло заведено-съ, какъ слѣдуетъ!.. А правая рука, между прочимъ, и по сейчасъ правильнаго дѣйствія не имѣетъ… не вполнѣ аккуратно дѣйствуетъ… Вотъ, извольте взглянуть — вотъ этакъ подниманіе имѣетъ, а этакъ вотъ уже нельзя — нѣтъ настоящаго владанія…
Лавочникъ живо и ловко, какъ будто радуясь происшедшему, вертѣлъ передо мной искалѣченной рукой.
— А за членовредительство мною особо гражданскій искъ предъявленъ-съ, — заключилъ онъ. — На счетъ обезпеченія по случаю неспособности къ работѣ…
— Вотъ онъ завсегда такой, — улыбаясь и видимо любуясь на молодечество своего мужа, проговорила его жена. — Жилъ бы себѣ тихо-смирно — нѣтъ, надо таки сунуться! Изъ Раменья, отъ столовѣровъ, этакъ-же пришлось убраться…
— А что-же, такъ имъ и давать потачку? — задорно отвѣтилъ лавочникъ. — А на что у насъ установленъ законъ-то? Начальство приказываетъ, и ты должонъ слушаться и исполнять всякое правило… а не фордыбачить! Я не могу этого терпѣть — карахтеръ у меня не допущаетъ этого.
— Изъ Раменья тоже пришлось убраться, точно-съ — обратился онъ ко мнѣ, опираясь о прилавокъ всѣми десятью пальцами, какъ настоящій гостинодворецъ. — Такъ вѣдь тамъ народъ-то какой — самые закоренѣлые столовѣры, кержаки сибирскіе… Православный человѣкъ ежели, такъ для нихъ хуже собаки — за поганаго почитаютъ… Развѣ это не обидно? А окромя того, завели себѣ какого-то попа, а впослѣдствіи времени оказательство вышло, что онъ бѣглый солдатъ изъ штрафного батальона… Нешто это порядокъ?
— Ну, и пусть. Тебѣ-то что? — вставила жена.
— Не могу я этого терпѣть! Что же это будетъ?.. Этакъ и я, пожалуй, скажу: какой, молъ, я чистопольскій мѣщанинъ, — я архіерей, молъ!.. Ну, а на ту пору пріѣзжаетъ какъ разъ становой… Митрій Семенычъ, фартовый такой становой былъ, — спуску эфтимъ кержакамъ не давалъ, ни Боже мой!.. Я ему и тово-съ… все по порядку и выложилъ… и про попа, и про богослуженія-то ихнія-съ… Онъ ихъ и сцапалъ. Ага, голубчики! Ну-ка, гдѣ онъ у васъ, попъ-то новоявленный?.. Хе-хе-хе!.. Такой шутникъ былъ становой!.. Зашли мы это въ ихнюю молельню — вся старыми иконами уставлена… Я возьми да нарочно, на зло имъ, и запали папироску — что, молъ, у нихъ будетъ?.. Ухъ, что только съ ними сталося — разорвать готовы были! Н-не любятъ они табачку этого нашенскаго, русскаго, хуже, чѣмъ чортъ ладона!.. Осквернилъ, говорятъ… А я-то запаливаю, я-то запаливаю… Накадилъ такъ, что у самого въ горлѣ запершило… Нна-те! Нюхайте, черти!..
Лавочникъ залился веселымъ, дребезжащимъ смѣшкомъ. Захихикала и жена.
— Такъ за то влетѣло тебѣ, — сквозь смѣхъ произнесла она.
— Такъ что? Эка невидаль!.. Помяли — это точно… И между прочимъ произошелъ переломъ девятаго ребра и вывихъ ключицы… Самъ уѣздный докторъ Петръ Петровичъ господинъ Крыловъ удостовѣрили… Уголовное дѣло у насъ и по сейчасъ не окончено, потому какъ у насъ все по формѣ заведено и на все есть достовѣрные свидѣтели… Хе-хе-хе!.. Учить ихъ надо, мошенниковъ-съ, — впередъ не разбойничай!..
— Пожалуй, скоро и отсюда уѣзжать придется, — замѣтила загадочно жена.
— Не миновать-съ!.. — подтвердилъ лавочникъ, пересыпая рукой какіе-то запыленные пряники, окрашенные фуксиномъ.
— Не миновать-съ, — повторилъ онъ, обернувши ко мнѣ оживленное, задорное лицо. — Очень ужъ эти сяплашки на меня серчаютъ… Проходу вѣдь я имъ не даю, вилкамъ капустнымъ, — дразню все… Вѣдь, они, ваше-скородіе, не настоящіе татары-то они вѣдь крещеные…
— Да?! Такъ вотъ почему у нихъ нѣтъ и мечети-то! — понялъ я теперь.
— Какъ же! По эфтому самому и мечети имъ не дозволяютъ строить. У нихъ и мулловъ не полагается, ничего!.. Есть тутъ у нихъ Ибрагишка, грамотный, поболтаетъ имъ чего — и все тутъ… Въ старину еще они крещены-то были, а потомъ опять въ свою вѣру перемахнули… Вотъ вѣдь какую пакость устроили! Нешто это позволяется? Коли бы ежели они настоящіе татары были, — ну, пущай, вѣруй тамъ, какъ хошь… Чортъ съ тобой! Но ежели ты принялъ святое крещеніе, то ужъ стой, братъ! Магомета-то своего, видно, оставить приходится… А они, — на-ка вотъ! — что выдумали!.. Сегодня онъ — православный, завтра — татаринъ… Что-же это такое? Этакъ-бы всякій вздумалъ… Этакъ и я-бы, пожалуй, волосы бы обренькалъ, сяплашку бы надѣлъ и давай кобылятину жрать…
Оба супруга залились неудержимымъ смѣхомъ.
— Да право! — воскликнулъ ликующій лавочникъ. — Ноги сложу калачомъ, женъ себѣ заведу полдюжины… Чего еще? Сиди да жри маханъ, да валяйся съ бабами на перинѣ… У нихъ, ваше скородіе, у кажнаго обязательно перина есть и самоваръ… И жрать они здоровы — татаринъ супротивъ русскаго втрое съѣстъ… А бабы ихнія только и знаютъ — самовары чистить — хоть смотрись въ него… И въ баню еще каждый день, почитай, ходятъ… Гостямъ тоже первое угощеніе — баня…
— Ну, да, все это я знаю, — безъ церемоніи прервалъ я болтовню лавочника. — А не разскажете-ли вы лучше о томъ, какъ крестились здѣшніе татары? Давно-ли? И почему, и когда они отпали отъ православія?
— Отчего-же, извольте-съ!.. Когда наши татаришки крестились — этого я вамъ доподлинно обсказать не могу: не то при императорѣ Николаѣ, не то еще раньше — не могу сказать… Чего не знаю — такъ не знаю. Врать-съ не стану. Давно только… Тогда вѣдь съ этимъ татарьемъ много не церемонились, крестили безъ разговоровъ — и больше ничего!.. Крестись, такой-сякой, не то въ солдаты на 25 лѣтъ, да и тамъ все равно окрестятъ… Хе-хе-хе!.. Ну, такимъ манеромъ и приводили ихъ, значитъ, въ нашу вѣру… въ россійскую то есть… Окрестили это его, шельму, да и ладно! Начальство прежде было покладистое: погонитъ это татарье въ церкву, а потомъ получаетъ, что слѣдуетъ, и плюнетъ на все… А татаришки и рады! Батюшка тоже въ то время у нихъ былъ человѣкъ расхожій — частенько его домой приволакивали въ ненатуральномъ видѣ… Пригрозитъ онъ имъ придти съ молебномъ или перевѣнчать всѣхъ. Ну, татарье живымъ манеромъ натащатъ ему масла, яицъ, барановъ тамъ и прочаго — только, пожалуйста, оставь въ покоѣ! Писай тамъ, въ книгѣ, что хоть, а наша не трогай!.. Ну, долго-ли — коротко-ли это у нихъ такъ продолжалось — не знаю, но только прослышали они, что въ Кавани всѣ крещеные татары опять въ свою вѣру перемахнулись… Взбѣленились и наши сяплашки; какой-то у нихъ пророкъ быдто тоже проявился на ту пору, изъ уфимскихъ башкиръ… Смутьянитъ ихъ, подъуськиваетъ… Галдятъ наши татаришки и отъ работъ совсѣмъ отбились. Писарь мнѣ разсказывалъ, что время яровое сѣять пришло, а татарье и сохъ даже не налаживаетъ… Ходятъ гурьбой, талалакаютъ — сговариваются все… Наконецъ, того, вскочили разъ всѣ на коней — и маршъ верхомъ въ село, куда приходомъ были… Подъѣхали къ поповскому дому, кричатъ: Эй, бачка! Выходи, бачка!.. Ну, тотъ очухался, вышелъ. Чего надо? — спрашиваетъ. А то, — отвѣчаютъ, что мы больше въ церкву ходить не желаемъ, а молиться будемъ опять по своему, какъ наши дѣды молились — въ мечети… Вотъ, тебѣ и весь сказъ! Повернули коней — и были таковы. Думаютъ, дурачье, что и кончено все… Ну, извѣстно, имъ это даромъ не прошло. Нѣ-этъ!.. Хе-хе-хе!.. Сейчасъ, конечно, начальству донесли. Наскакали исправникъ, прокуроръ, чины всякіе… Что такое? Какъ смѣли? Гдѣ пророкъ?.. Въ тюрьму его, бестію! Вы что? Бунтовать? Не хотите православными быть? — Ррозогъ!.. Дуй ихъ, такихъ-сякихъ, каналій!.. Ну, что? Будете, по своему вѣрить?.. Будемъ!.. — Ага! Еще подсыпь!.. Ну, однако, пороли-пороли… Солдатъ вызывали. Солдатики эти не то что курицъ или барановъ, а почитай, и коровъ-то всѣхъ переѣли… Ничего неймется! Уперлись, подлецы, стоятъ на своемъ: мы мухаметанской вѣры — и больше никакихъ!.. Много тогда господа начальники изъ-за нихъ безпокойства приняли, а подѣлать такъ ничего и не могли. Такъ вѣдь и отступились отъ проклятыхъ!..
Послѣднія слова лавочникъ произнесъ съ видимымъ сожалѣніемъ.
— Ну, я теперь и дразню ихъ: погодите, молъ, сяплашки вы этакіе, свайки, вилки капустные! Вотъ, ужо приведутъ васъ опять въ православную вѣру, такъ ужъ не отбояритесь!.. Не терпятъ они этого, свиные уши! Хе-хе-хе! Не ндравится это имъ!
Въ это время въ избу вошелъ степенный худощавый татаринъ съ серьезными карими глазами и подбритой на щекахъ черной бородкой. Приложивъ руку къ сердцу, онъ красиво поклонился мнѣ и бережно взялъ обѣими ладонями мою протянутую руку.
— Ибрагимъ Ишмоновъ… — произнесъ онъ.
— Это, ваше скородіе, грамотей то ихній, за мѣсто муллы то который, — пояснилъ лавочникъ.
— Какой мулла?.. Нить! — скромно отвѣтилъ вошедшій, съ достоинствомъ садясь, по моему приглашенію, на скамейку. — Грамота мала-мала знаемъ… по-татарски… Прусятъ когда наша — молитвы ситаемъ… Баранчукъ (мальчишекъ) усимъ мала-мала…
За Ибрагимомъ вошла еще толпа татаръ. Среди нихъ было нѣсколько стариковъ патріархальнаго вида, съ сѣдыми бородами, въ халатахъ и съ посохами въ рукахъ.
— Саламаликамъ… Будь здоровъ… — говорили они, входя. — Насчетъ какой дѣла будйшь? Землямѣръ будишь? Насчетъ земли?..
— Да, насчетъ вотъ одворичныхъ мѣстъ…
— Одворицы повѣрять? Мирить?.. Шулай, шулай! (Такъ, такъ). А мѣсто для мисеть мирить будишь?
— Но вѣдь вамъ мечеть не позволяютъ строить?
— То-то нилза!.. Не позволятъ… Мы думалъ — землямѣръ пріѣхалъ — разрѣшенье вышло… Наша просьбу писалъ… Мнуга писалъ бумажка… давно ужъ посылалъ… все нисего нитъ, все нить!.. Эка, бида! А-яй, плуха дѣла!..
Татары вздыхали и сокрушенно покачивали головами.
— Такъ вамъ и дозволятъ, дожидайтесь, — вступился сердито лавочникъ. — Э-эхъ, салма безтолковая! По твоему какъ же выходитъ, чья вѣра-то настоящая — наша или ваша?
— Вѣра разной — Богъ одинъ! — тихо и вразумительно проговорилъ Ибрагимъ. — Деревья псякій, лѣсъ — одинъ… Какой стороной на гору пошолъ — все одно вверху будишь…
— Такъ твои дурацкія разсужденія и станутъ слушать! — презрительно отвѣтилъ лавочникъ. — Эка что выдумалъ: сравнилъ свою вѣру съ нашей!… Наша вѣра настоящая, какъ есть правильная, потому она и называется пра-вос-лав-ной… правильной то есть… Понялъ?
— Твоя слова бульно умна! — тонко усмѣхнулся Ибрагимъ.
— Разумѣется, «умна»! — понявъ иронію, разгорячился лавочникъ. — «Твоя», «моя» — говорить-то какъ слѣдуетъ по человѣчески не умѣете, а туда-же!.. Вы нешто теперь люди? Вы такъ и прозываетесь — отпавшіе… Безъ всякой вѣры, значитъ… И никакого закона для васъ не полагается: женился ты — не женился — все беззаконно… и ребята ваши всѣ вродѣ какъ приблудны… У тебя, вотъ, и имени то два — русское и татарское, — а которое настоящее — неизвѣстно! Нешто это порядокъ? И выходитъ, что ты не человѣкъ, а вродѣ скотины…
— Послушайте! — остановилъ я расходившагося лавочника. — Не лучше-ли вамъ будетъ помолчать. Мнѣ нужно поговорить съ ними о дѣлѣ…
— Можемъ и помолчать-съ, — обиженно сказалъ онъ. — А только что дозволить, какъ нашу вѣру хаютъ, тоже нельзя-съ…
— Ладна! Пускай его… Вѣрно онъ калякаетъ: наша законъ нить… бивъ законъ живомъ, — съ горечью усмѣхнулся опять Ибрагимъ.
— Эхъ, какой ты… — съ укоромъ обратился къ лавочнику одинъ изъ стариковъ, тряся бѣлой бородой. — Бульно твоя сердца злой… За што наша лаишь? Чѣмъ тиба наша обидѣлъ? Чѣмъ наша мишатъ?.. Мало наша и безъ того терпѣлъ?.. Ой-ой! Коли бы разсказать все…
— Когда-же вы крестились, не можете ли мнѣ сказать? — обратился я къ этому старику.
— Давно это было… дѣды еще… Сначала одинъ бабай (домохозяинъ) крестился… въ солдаты бульно страшно было… не ходилъ… такъ надо сказать, правду надо сказать — въ солдаты не хотѣлъ… Потомъ другой бабай крестили… Силомъ крестили… Вотъ, такъ… надо сказать…
— Что-же вы и въ церковь ходили, крестились и исполняли всѣ обряды?
— Іокъ! Нить!.. Бачка гулитъ — наша ему мала-мала даетъ… бачка — айда мимо, другой изба!.. тамъ опять мала-мала биромъ… Псѣхъ кунсялъ — айда домой!.. Вотъ, такъ… Правду скажимъ.
— Какимъ-же образомъ и когда вы задумали отпасть совсѣмъ?
— А такъ… другіе калякали — Казанъ тоже своя вѣра держать стала… ну, и мы…
— Да… Казанъ то-же… калякали…- зашамкалъ, вмѣшиваясь въ разговоръ, другой старикъ — и мы тоже… Наша вѣра мы все держалъ… тиконько… и молитва своя, и ураза (постъ), и коранъ… все держалъ… какъ наша вѣра велитъ… какъ старики вѣрили — дѣды наши…
— Мало-ль что «дѣды»! А не крестись! — не утерпѣлъ вставить лавочникъ. — А крестился, такъ ужъ шалить, братъ! Крѣпко!.. Вѣра-то не лапоть, чтобы ее мѣнять…
— Ой, трудно было! А-яй мнуга наша за вѣру терпѣлъ… — не обративъ на него вниманія, вздыхали татары. — У-у! Солдаты, начальники… Что было!
— Да, не мало перетерпѣли, — съ сочувствіемъ подтвердилъ добродушный хозяинъ квартиры, до этого времени молчавшій. — На моей памятѣ и все это было… Сколько розогъ то однѣхъ измочалили… А все ни къ чему! Силой нешто заставить можно?.. Не такое это дѣло, такъ по-моему…
Я уже сложилъ мензулу. Одинъ изъ низенькихъ, коренастыхъ татаръ бережно положилъ ее на свое плечо. Захватили цѣпь, алидаду, бусоль и, выйдя изъ дому, направились вдоль по улицѣ.
Печальна и уныла показалась мнѣ деревня послѣ всего слышаннаго. Какой-то заброшенностью, пришибленностью вѣяло отъ ея невзрачныхъ избенокъ, унылый видъ которыхъ не могло смягчить и солнце, которое, опускаясь, золотило ихъ своими лучами… Встрѣчные татары казались запуганными, робкими. Некрещеный татаринъ держится всегда самоувѣренно и независимо, чутко сознавая и охраняя свое достоинство, «отпавшіе» же, встрѣчаясь съ нами, уже издали стаскивали свои малахаи и шляпенки и униженно кланялись своими круглыми головами въ невыразимо замасляныхъ «сяплашкахъ». Даже ребятишки, которыя у татаръ вдвое подвижнѣе и экспансивнѣе, чѣмъ русскія дѣти, не говоря уже о вялыхъ и худосочныхъ вотскихъ ребятахъ, — здѣсь держали себя какъ-то особенно пугливо и тихо. Завидя насъ, они не окружали насъ живой, шумной, щебечущей стаей, а тревожно озирались и старались куда нибудь спрятаться…
Мелодично позвкивяая, тащилась цѣпь по землѣ. Проворные татары шли быстро, такъ что слѣдовавшіе за нами старики изрядно запыхались, стараясь не отставать. Работа спорилась. Снимая и записывая что нужно, почти машинально, по привычкѣ, — я шелъ ровнымъ «щемлемѣрскимъ» шагомъ, весь отдавшись своимъ думамъ…
— Такъ нилза мисеть-то ставить? а?.. — доносится до моего уха смиренное тихое шамканье запыхавшагося сторожа, который старается поспѣть за мной на своихъ трясущихся ногахъ. — Сапсимъ нилза? а?.. А въ сукманскую мисеть гулять можна? Бога молить?..
— Я не знаю… Это не мое дѣло… — бормочу я.
— А можетъ скажешь, тисъ думаемъ… Вотъ мулла сукманскій калякалъ, что праздникамъ можна Бога молить, въ мисеть гулять?.. а?.. Ни знаишь?…
— Нѣтъ, не знаю, не знаю! — мучительно вырывается, наконецъ, у меня.
Между тѣмъ, мы подошли къ большой высокой избѣ съ крыльцомъ, стоявшей отдѣльно отъ другихъ строеній, посреди просторнаго двора, который зеленѣлъ бархатной травкой. Кругомъ избы правильнымъ хороводомъ росли бѣленькія, стройненькія березки, что-то тихо лепетавшія своими листочками. Эти свѣжіе, серебристые листочки приникали къ самымъ стекламъ оконъ, какъ бы заглядывая внутрь избы…
— Вотъ, наша моленный домъ… — съ благоговѣніемъ въ голосѣ, негромко сказалъ кто-то возлѣ меня.
Я остановился, сложивъ записную книжку. Остановилась въ молчаніи и вся толпа татаръ.
Старая, уже посѣрѣвшая и даже слегка покачнувшаяся изба смотрѣла на насъ съ какой-то строгой печалью. Не смотря на ея простоту и даже убогость, отъ нея вѣяло чѣмъ-то молитвеннымъ, полнымъ глубокаго значенія…
- ↑ Значеніе этого «счета» и его величины будетъ ясно, если мы приведемъ здѣсь «вопросъ и отвѣть» изъ «Церковнаго Вѣстн.» за прошлый годъ, на которые указываютъ «С.-Пет. Вѣд.» (№ 40, 1902 г.). Вопросъ: «Который изъ двухъ священниковъ можетъ получить орденъ св. Анны II ст. по статуту — склонившій къ присоединенію къ православію болѣе 100 раскольниковъ или же только совершившій надъ ними обрядъ?» Отвѣтъ: «Ни тотъ, ни другой, такъ какъ этотъ орденъ по статуту онаго дается лишь за обращеніе въ православную вѣру 100 язычниковъ». Послѣ этого, конечно, понятно стремленіе каждаго миссіонера увеличить свой «счетъ» елико возможно, заботясь лишь о количествѣ «обращенныхъ»…
- ↑ „Истор. Вѣст.“ сентябрь, 1895 г.
- ↑ «Жизнь» 12, 1900 г.
- ↑ Т. е. послѣ суда уже.
- ↑ Что «отпавшіе» попрежнему продолжаютъ существовать, видно хотябы изъ корреспонденціи «Нов. Вр.» (10 февраля 1902 г. № 9317), гдѣ сообщается, что некрещеными и крещеными черемисами Яранскаго и Уфимскаго уѣздовъ и нынѣ совершаются грандіозныя моленія съ жертвоприношеніями, при чемъ послѣднія оправдываются черемисами примѣромъ Авраама и древностью авраамовой вѣры предъ христіанской. Въ названіи вѣры — авраамовой слышится явный отголосокъ ученія «кугу-сортницевъ»…