Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Отношеніе московской публики къ гласному судопроизводству.
правитьВъ одной изъ губерній, уже воспользовавшихся благодѣяніемъ новой судебной реформы, происходило, въ прошломъ году, засѣданіе окружнаго суда по дѣлу, сходному съ тѣмъ дѣломъ, о которомъ напечатанъ отчетъ въ 14 No «Москвича». Разница состояла въ томъ, что подсудимая была не уроженка Савойи, но молодая русская крестьянская дѣвушка, и что при уликахъ, почти одинаковыхъ, она была предана суду не за сокрытіе только смерти младенца, какъ упомянутая нами несчастная иностранка, но по обвиненію въ самомъ дѣтоубійствѣ. Затѣмъ прочія обстоятельства обоихъ уголовныхъ процессовъ почти схожи, какъ схожи они, впрочемъ, и въ большей части дѣлъ подобнаго рода. То же разоблаченіе передъ публикой сокровенныхъ тайнъ женской души, ея увлеченій, паденія, борьбы, страданій; та же выставка наружу предъ жадными глазами толпы — смущенной, пристыженной дѣвушки, уже измученной всѣми муками стыда, раскаянія, угрызеній совѣсти, уже принявшей наказаніе въ самой горечи грѣха и преступленія, сильнѣйшее всякихъ уголовныхъ наказаній и осужденной выслушивать вновь громкое, обстоятельное воспроизведеніе, перечень и разборъ, съ безпощадною откровенностью судебнаго языка, всѣхъ пережитыхъ ею страшныхъ мгновеній, всѣхъ подробностей ея срама. Почти всегда не окончательно падшая, а только временно увлеченная въ темную бездну зла легкомысліемъ, обольщеніемъ, отчаяніемъ, безвыходнымъ положеніемъ, — что должна чувствовать подсудимая во время подобныхъ гласныхъ и публичныхъ засѣданій? Съ какими старинными пытками Преображенскихъ застѣнковъ и петровскаго «медвѣжьяго ящика» могутъ сравниться часы, проведенные ею въ залѣ суда, когда почти обнаженная точнымъ словомъ оффиціальныхъ осмотровъ и допросовъ, подавляемая позоромъ, стоитъ она предъ взорами судей и зрителей, — когда усердный прокуроръ выворачиваетъ и теребитъ ея душу, какъ перчатку, когда толпа нагло вламывается въ тайники ея сердца, перебираетъ, вѣшаетъ, мѣритъ мельчайшія движенія ея внутренняго міра и ея женской природы?… Къ счастію, рѣдко бываетъ, чтобы присяжные произнесли приговоръ обвинительный, и дѣло кончается оправданіемъ, какъ кончилось оно и въ отношеніи къ дѣвицѣ Баронъ, и въ отношеніи къ крестьянкѣ, судившейся въ томъ провинціальномъ окружномъ судѣ, указаніемъ на который начали мы свою статью, и къ которому обратимся снова. — Зала суда и тутъ, какъ и въ столицѣ, была наполнена публикой, но составъ публики былъ нѣсколько иной, — больше виднѣлось нестриженныхъ русскихъ бородъ и долгополыхъ русскихъ кафтановъ: публика не столь цивилизованная, какъ наша московская. Никакой неприличный шумъ или возгласъ не прерывалъ важности засѣданія. Когда предсѣдатель суда, послѣ совѣщанія съ членами, возвратился съ ними въ залу, и всѣ присутствовавшіе встали, проникнутые торжественностью минуты рѣшающей судьбу человѣка; когда вслѣдъ затѣмъ онъ громко и внятно прочелъ приговоръ: подсудимую освободить, — видно было только одно невольное движеніе рукъ: вся сплошная масса присутствовавшихъ благоговѣйно осѣнилась крестомъ…
Не такъ поступила цивилизованная публика въ Москвѣ. Вся сплошная масса присутствовавшихъ захлопала въ ладоши, какъ въ театрѣ, и привѣтствовала рѣшеніе суда криками: «браво! браво»! Справедливо возмущенный такимъ поведеніемъ публики, предсѣдатель приказалъ судебному приставу немедленно очистить залу.
Мы должны съ прискорбіемъ замѣтить, что дѣйствительно съ нѣкотораго времени московская публика начинаетъ относиться къ судебнымъ засѣданіямъ, какъ къ какому-то театральному зрѣлищу. Чѣмъ щекотливѣе обстоятельства дѣла, чѣмъ громче имя попавшагося подъ судъ, чѣмъ непристойнѣе подробности преступленія, тѣмъ рьянѣе валитъ и ломится толпа въ залу суда, и тѣмъ возмутительнѣе бываетъ смотрѣть то вынячиванье любопытствующихъ глазъ, то напряженіе жаднаго слуха, въ которыхъ уже не выражается, какъ въ первое время, только одинъ интересъ, возбуждаемый новою формой процесса. Нельзя не признать, напротивъ, что публика, уже привыкшая къ порядкамъ новаго судопроизводства, не столько теперь интересуется самымъ веденіемъ дѣла, его внутреннимъ юридическимъ значеніемъ, сколько скандалезностью содержанія. Ея вкусъ, однажды возбужденный, очевидно требуетъ теперь все большихъ и большихъ возбужденій и раздражающихъ пряностей. Такое направленіе нельзя не признать опаснымъ какъ для общественной нравственности, такъ и для самого суда. При такомъ направленіи, благодѣяніе гласности можетъ, если не перевѣшиваться, то значительно умаляться вредомъ: слухъ постепенно черствѣетъ, не оскорбляясь болѣе цинизмомъ точности юридическаго языка, — этимъ называніемъ по имени всѣхъ неизрекаемыхъ въ обществѣ обстоятельствъ, предметовъ и положеній; воображеніе привыкаетъ къ картинамъ человѣческаго паденія, — къ картинамъ не вымышленнымъ фантазіей романиста, а дѣйствительнымъ, — къ реализму, къ наготѣ разврата и порока… Найдутся, пожалуй, такіе, которые намъ съ насмѣшкою возразятъ, что мы ищемъ оберечь какую-то нѣжность слуха и воображенія, которой попечительныя родительница домогаются только для смялъ юныхъ дочерей. Такое возраженіе было бы очевидно недобросовѣстно. Мы бы, конечно, не посовѣтовали юнымъ дѣвицамъ посѣщать золы уголовныхъ судовъ, — но, въ настоящемъ случаѣ, мы имѣемъ въ виду то отношеніе къ судебной гласности, при которомъ человѣческая совѣсть, притупляясь, перестаетъ возмущаться порокомъ и преступленіемъ, перестаетъ негодовать и даже сожалѣть. — то отношеніе, при которомъ посѣтителя начинаетъ занимать только внѣшняя обстановка процесса, и входитъ въ его душу интересъ театральности. А если только дать развиться въ отношеніяхъ публики къ суду интересу театральности, то элементъ театральности какъ разъ очутится и въ судейской оградѣ. Онъ прежде всего отразится на адвокатахъ, которые почувствуютъ себя не въ святилищѣ суда, а какъ бы на сценѣ, передъ публикою, и будутъ добиваться однихъ сценическихъ успѣховъ. Далѣе, театральность — начало психическое, легко вкрадывающееся въ душу, разлагающее душевную цѣльность и искренность человѣка, принимающее всякіе виды, способное соблазнить и преступника, даже ведомаго на казнь. Въ послѣднее время во Франціи было почти сряду нѣсколько процессовъ, гдѣ судились преступники соблазненные преемственно одинъ другимъ: каждый изъ нихъ былъ обольщенъ или опьяненъ театральною, разыгранною предъ судомъ, наглостью своего предшественника.
Слѣдуетъ ли изъ этого, что гласность излишня? Нисколько. Ею надо дорожить какъ самымъ величайшимъ нашимъ благомъ. Но не слѣдуетъ упускать изъ виду ея настоящій смыслъ и цѣль. Не слѣдуетъ забывать, что все назначеніе судебной гласности — служить обезпеченіемъ праваго суда. Посредствомъ гласности, съ одной стороны, судъ подвергается непрестанному общественному контролю; съ другой стороны, въ обществѣ водворяется то довѣріе къ правосудію, безъ котораго невозможна правильность отправленій общественнаго организма.
Но для достиженія этой цѣли нѣтъ, вопервыхъ, никакой надобности устраивать при судахъ обширныхъ помѣщеній для публики. Они должны быть разсчитаны на самое тѣсное число посѣтителей (какъ это, сколько вамъ помнится, и соблюдается въ англійскихъ судебныхъ камерахъ). Цѣль гласности вполнѣ достигнута, "ели хоть десять человѣкъ изъ публики присутствуютъ при засѣданіи. Вовторыхь, не только нѣтъ надобности, но и неприлично пускать въ валу публики больше, нежели дозволяетъ помѣщеніе или число нѣсть, которое, по нашему мнѣнію, должно быть точно опредѣлено; Если на скамьяхъ можетъ помѣститься 50 человѣкъ, то не слѣдуетъ впускать двѣсти, какъ это дѣлается теперь, когда посѣтители чуть не лѣзутъ другъ на друга, чуть не стоятъ другъ на другѣ, и публика невольно обращается въ толпу и становится невольно одержима чувствомъ, свойственнымъ людской толпѣ. Съ толпою же управиться трудно, и еще труднѣе требовать отъ нея соблюденія приличій и уваженія къ суду. Между тѣмъ необходимо, чтобы посѣтители, находясь въ залѣ суда, были проникнуты чувствомъ глубокаго благоговѣнія, сознаніемъ важности и святости того дѣйствія, при которомъ они присутствуютъ. Рѣшается участь человѣка, напрягаются всѣ усилія, чтобы побѣдить, по возможности, немощь человѣческаго правосудія: минуты торжественныя и важныя! Здѣсь смѣхъ, хохотъ, рукоплесканія и театральные крики «браво»! такъ же должны быть немыслимы, какъ немыслимы они и въ церкви. Поэтому гг. предсѣдателямъ слѣдуетъ, по нашему мнѣнію, относиться къ каждому нарушенію приличія со стороны публики съ безпощадною строгостью и ни подъ какимъ видомъ не терпѣть, чтобы вала суда превращалась въ балаганное позорище, покрываемое, заливаемое громкимъ, хохотомъ публики, какъ это было недавно, при обсужденіи дѣла купца Бутикова съ частнымъ приставомъ Гольмомъ. Особенно же возмутителенъ такой хохотъ тогда, когда онъ прерываете рѣчь лица прикосновеннаго къ суду, допрашиваемаго и оправдывающагося: такая неумѣстная, грубая оцѣнка его словъ ставитъ человѣка (смущеннаго уже однимъ, тѣмъ, что онъ стоитъ передъ судомъ, на виду у всѣхъ, еще болѣе въ смущенное положеніе.
Итакъ, ограниченное, по возможности, число мѣстъ для посѣтителей и неуклонно-строгое подавленіе всякихъ выраженій посѣтительскихъ чувствъ и мнѣній, могутъ уже сами по себѣ много содѣйствовать къ сохраненію надлежащаго отношенія къ правосудію и къ ослабленію того непристойнаго аппетита, который проявляется съ нѣкоторыхъ поръ въ московской публикѣ. Этой же цѣли должны споспѣшествоватъ и наши молодые адвокаты, устраня изъ своей защиты всякіе театральные эффекты, имѣя въ виду только судей и присяжныхъ, а не публику. Наконецъ, мы не видимъ, рѣшительно, никакой необходимости производить гласно, а не при закрытыхъ дверяхъ, такіе процессы, какъ судъ надъ иностранкой Баровъ, и выставлять на пущій позоръ этикъ несчастныхъ преступницъ. Одна обстановка такого суда, одинъ видъ этой любопытной, нескромной толпы есть уже лишняя пытка для не совсѣмъ испорченныхъ женщинъ: дѣвица Баронъ почти не выходила изъ обморока во все время засѣданія. По крайней мѣрѣ, не полезнѣе ли было бы допускать посѣтителей при подобныхъ процессахъ въ самомъ ограниченномъ числѣ, единственно съ цѣлью, чтобы не отправлять правосудія безъ постороннихъ свидѣтелей, безъ представителей общества, — чтобы дать такимъ образомъ возможность общественному контролю? А въ этомъ-то вся задача гласнаго судопроизводства.