Отзывъ французскаго критика о «Семейной Хроникѣ» г. Аксакова.
правитьКстати о литературныхъ явленіяхъ.
Русская литература стала обращать на себя въ послѣднее время вниманіе Европы. Въ иностранныхъ журналахъ переводятся произведенія нашихъ лучшихъ писателей; иностранные критики начинаютъ смотрѣть на нашу литературную дѣятельность, какъ на нѣчто, заслуживающее нѣкотораго вниманія. Западъ перестаетъ видѣть въ Россіи ту миѳическую Московію, въ которой, по увѣренію однаго извѣстнаго французскаго туриста, между другими курьёзностями, «водится особая порода людей объ одной ногѣ, называемыхъ мальчиками,» — «une espace d’hommes, nommés mallchiks, qui n’ont qu’un pied.» Конечно, и теперь еще, въ сужденіяхъ о Россіи попадаются весьма оригинальныя вещи, и теперь еще нѣмецкіе критики, упоминая о замѣчательныхъ русскихъ писателяхъ, ставятъ во главѣ ихъ: Пушкина, Слѣпушкина и Нилова, — но все же замѣтно, покрайней мѣрѣ, желаніе покороче познакомиться съ нашимъ отечествомъ, замѣтна нѣкоторая добросовѣстность въ сужденіяхъ о немъ, замѣтно нѣкоторое знаніе предмета, о которомъ говорится.
Вотъ, напримѣръ, отзывъ, помѣщенный въ «Revue des deux Mondes», о «Семейной Хроникѣ» г. Аксакова.
«Г. Аксаковъ, говоритъ авторъ этого отзыва, г. Делаво: — началъ свою литературную дѣятельность разными очерками, въ которыхъ замѣтны рѣзкіе слѣды вліянія иностранныхъ литературъ и особенная любовь къ описательному роду. Позднѣе, онъ избралъ себѣ лучшую дорогу и, въ формѣ разсказовъ объ охотѣ и рыбной ловлѣ, нарисовалъ нѣсколько картинъ, запечатлѣнныхъ живою любовью къ дикимъ красотамъ русской природы. Ясно было, что талантъ писателя укрѣплялся терпѣливымъ трудомъ. Новое произведеніе г. Аксакова, о которомъ мы хотимъ говорить, показываетъ въ авторѣ не только простаго живописца картинъ природы, но и искуснаго знатока человѣческаго сердца. Хотя и ученикъ Гоголя, котораго онъ былъ другомъ, г. Аксаковъ не обладаетъ нисколько юмористическимъ направленіемъ своего учителя, и на предметъ свой, во всѣхъ его разнообразнѣйшихъ проявленіяхъ, смотритъ съ совершенною ясностью. Не должно забывать, что произведеніе г. Аксакова не романъ, а просто хроника, хроника одного русскаго семейства въ царствованіе Екатерины II. Къ этой хроникѣ авторъ присоединяетъ нѣсколько подробностей о своемъ дѣтствѣ и воспитаніи. За неимѣніемъ интереса, возбуждаемаго связнымъ, послѣдовательнымъ дѣйствіемъ, разсказъ г. Аксакова имѣетъ достоинство вѣрныхъ картинъ; каждый изъ описываемыхъ имъ портретовъ поясняется самыми характеристическими чертами.»
Передавая далѣе содержаніе «Семейной Хроники» и приводя отрывки изъ главы: «Добрый день Степана Михайловича Багрова», Делаво говоритъ:
"Было бы излишне останавливаться надъ значеніемъ всѣхъ подробностей, сгрупированныхъ здѣсь русскимъ писателямъ. Въ каждой минутѣ этого добраго дня Аксаковснаго помѣщика встрѣчаются одни и тѣже контрасты: дикость въ соединеніи съ патріархальнымъ спокойствіемъ, неограниченная власть главы семейства, то умѣряемая личною добротою, то переступающая всѣ границы, въ слѣдствіе вспышекъ запальчиваго характера. Здѣсь, покрайней мѣрѣ, свирѣпость первобытныхъ инстинктовъ перевѣшивается еще неоспоримыми достоинствами. Отрывки, посвященные описанію характера и домашней жизни Степана Михайловича, изображая дикое состояніе нѣкоторой части русскаго общества при Екатеринѣ, выставляютъ въ тоже время наружу тѣ природныя достоинства, которыми нѣсколько умѣрялась эта дикость. Другая глава въ «Хроникѣ» ясно доказываетъ, что можетъ статься съ неистовыми и ничѣмъ не обуздываемыми животными инстинктами "
Говоря о Куролесовѣ, французскій критикъ замѣчаетъ:
«Онъ умеръ отъ паралича и, странное дѣло, былъ оплакиваемъ своею женою. Она не могла забыть, что любила его въ теченіе 14 лѣтъ и сокрушалась преимущественно о томъ, что несчастный мужъ ея скончался, неимѣвши времени раскаяться Таковъ характеръ русской женщины — странная смѣсь преданности и гордости, независимости и покорности. Замѣчательно также слѣдующее обстоятельство: Куролесову выпала судьба тѣхъ римскихъ цезарей, которые ужасали міръ своими поступками и становились популярными послѣ смерти. Г. Аксаковъ, много лѣтъ спустя, посѣтилъ деревню — театръ неистовствъ Михайлы Максимовича, и былъ не мало изумленъ, слыша, какъ это имя, которое онъ почиталъ предметомъ всеобщей ненависти, произносится стариками съ почтеніемъ. Они сознавались, что майоръ имѣлъ дурный характеръ, но прибавляли къ этому, что онъ никогда не наказывалъ своихъ подданныхъ несправедливо и всегда заботился о ихъ благосостояніи….»
Въ заключеніе своего разбора, Делаво прибавляетъ:
«Перемѣна, совершившаяся въ послѣднее время въ нравахъ внутри Россіи, не будучи столь рѣзкою какъ въ столицахъ, все-таки очень замѣтна: нравы значительно смягчились. Теперь уже, въ самыхъ отдаленныхъ провинціяхъ, нельзя встрѣтить чудовищъ, подобныхъ Михайлѣ Максимовичу; порода этихъ необузданныхъ людей перевелась точно также, какъ порода буйволовъ и дикихъ лошадей, нѣкогда наполнявшихъ вѣковые лѣса Россіи. Хотя званіе главы семейства въ деревняхъ почитается все еще болѣе, нежели въ городахъ, но оно уже не даетъ такой неограниченной власти, какъ во времена Степана Михайловича Багрова. Просвѣщеніе еще мало распространено между помѣщиками, но отношенія ихъ къ правительству совершенно измѣнились. Въ концѣ прошлаго столѣтія, русскіе помѣщики пользовались въ имѣньяхъ своихъ полною независимостью и не знали предѣловъ своему произволу. Теперь ни одинъ изъ нихъ не осмѣлится противиться блюстителямъ власти, и если чиновники не умѣютъ еще заслуживать уваженія, то, по крайней мѣрѣ, умѣютъ заставлять себя бояться. Вообще, всѣ наружныя условія общественнаго порядка въ Россіи измѣнились значительно къ лучшему. Но рядомъ съ этимъ прогрессомъ появилось много новыхъ злоупотребленій. Чудовищные безпорядки стараго времени замѣнились грязными пороками и недостатками, съ такою силою описанными Гоголемъ; прямодушіе и честность помѣщиковъ прошлаго вѣка уступили мѣсто какой-то излишней уклончивости. Проникшая къ нимъ, вмѣстѣ съ цивилизаціей, страсть къ удовольствіямъ увеличила ихъ потребности. Они захотѣли извлекать изъ своихъ имѣній доходы большіе, чѣмъ прежде, — и результатомъ этихъ усилій было неизбѣжное истощеніе имѣній. Обитая, сверхъ того, постоянно въ столицахъ, вдали отъ своихъ помѣстій, помѣщики утратили всякую любовь къ хозяйственнымъ занятіямъ, а съ нею вмѣстѣ и тотъ практическій умъ, которымъ отличались ихъ предки. Однимъ словомъ, если возмутительныя злоупотребленія, разсказываемыя авторомъ „Хроники“, теперь уже въ Россіи невозможны, то страсти, порождавшія эти злоупотребленія, еще не угасли: онѣ только измельчали и стали грязнѣе…»
Предоставляемъ читателямъ нашимъ рѣшить, справедливы или нѣтъ сужденія г. Делаво. Но, во всякимъ случаѣ, въ сужденіяхъ этихъ нѣсколько больше правды и знанія дѣла, нежели въ разсказахъ туриста, увѣрявшаго, что въ Россіи есть особенное порода людей объ одной ногѣ.