Отец (Гнедич)/ДО
| Отецъ |
| Дата созданія: 1890. Источникъ: Гнѣдичъ П. П. Кавказскіе разсказы. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1894. — С. 109. |
Въ самый ливень, моя мокрая тройка остановилась передъ станціей. Это было бѣлое каменное зданіе съ желѣзной крышей, двумя фонарями на красныхъ деревянныхъ столбахъ у подъѣзда, почтовымъ ящикомъ, выгорѣвшимъ отъ южнаго солнца, и какимъ-то печатнымъ объявленіемъ на двери.
Маленькій, сѣденькій, усатый смотритель выпрыгнулъ мнѣ навстрѣчу, и, освѣдомившись — сильно-ли я промокъ, повелъ меня въ комнаты.
— Лошадей много-съ, — отвѣтилъ онъ на мой вопросъ. — Ежели полчаса обождете, курьерская свѣжая тройка будетъ. Духомъ домчитъ: у насъ восемнадцать верстъ въ часъ ѣздятъ, — это не то, что на иныхъ прочихъ трактахъ. — Можетъ чаю прикажете, — или «глазунью» сдѣлать? — ужъ нѣсколько понизивъ голосъ прибавилъ онъ.
Дождь звенѣлъ въ окна, вѣтеръ пригибалъ жидкія деревца въ станціонномъ палисадникѣ.
Отчего-же и не подождать полчаса? Въ комнатахъ было чисто — видно, что онѣ выбѣлены недавно. Чай съ собою у меня изъ Москвы, — значитъ, самоваръ можно было поставить.
Смотритель, какъ и слѣдовало ожидать, былъ вдовцомъ, подобно пушкинскому станціонному смотрителю, — только, при этомъ, не имѣлъ дочери. Какъ всѣ смотрители — онъ былъ важенъ, и какъ немногіе — словоохотливъ. Должно быть одолѣли его вѣчныя перебранки съ ямщиками и разговоры съ кривобокой босой дѣвкой, «наставлявшей» самоваръ, и такъ его раздувавшей своими толстыми, малиновыми щеками, что оставалось только удивляться, какъ онѣ не лопнутъ. Свѣжій человѣкъ — особливо въ дождливую пору — находка.
— А какъ у васъ насчетъ желѣзной-то дороги? — спросилъ я его, когда чай былъ уже налитъ въ стаканъ, и «глазунья», слегка шкворча на сковородѣ, умѣстилась между самоваромъ и кувшиномъ со сливками.
— Говорятъ, что осенью приступятъ къ изысканіямъ, — степенно отвѣчалъ онъ, отдуваясь и держа блюдцо на растопыренныхъ пальцахъ. — Только, если позволите высказать мое мнѣніе, — едва-ли эта линія скоро проведется. Для инженеровъ никакой выгоды нѣтъ.
— То-есть какъ?
— Степь-съ. Паркетъ, а не почва. Инженеру первое дѣло, чтобы уклоны были, чтобы линію можно было винтомъ вести. А здѣсь — ни тебѣ мостовъ, ни тебѣ насыпей. Шоссе — и то невыгодно проводить. Я-съ перевидалъ строителей этихъ много. Извѣстно-ли вамъ, что я сорокъ первый годъ на службѣ состою?
— Срокъ весьма почтенный. И все на одной станціи?
— Нѣтъ-съ. Въ смотрителяхъ я всего тринадцатый годъ. А до тѣхъ поръ состоялъ я въ таможенныхъ чиновникахъ. Получилъ настоящее мѣсто по протекціи. Спокойное мѣсто. Бойко идетъ дѣло только лѣтомъ, а зимой и нѣтъ ничего. Просторъ люблю-съ. Опять же горы на горизонтѣ. Возвышаетъ душу. У насъ, въ Костромской губерніи, такихъ горъ нѣтъ. Ежели о снѣговыхъ вершинахъ поразсказать, такъ и не повѣрятъ.
— Значитъ вы довольны?
— Что-же мнѣ, въ одиночествѣ моемъ, надо? Сытъ, одѣтъ, обутъ, какъ говорится. А что насчетъ желѣзной дороги, — далекое это будущее, если можно такъ выразиться. И далеко не всѣ одобряютъ. Хотя и принято говорить, что желѣзная дорога — учрежденіе либеральное, однако оно не всегда достигаетъ своей цѣли. И это не то чтобы мое мнѣніе. Тутъ важная одна персона проѣзжала на прошлой недѣлѣ — фамиліи не назову — а скажу только, что соотвѣтствующее министерскому посту мѣсто въ Петербургѣ занимаетъ. Такъ вотъ они изволили мнѣ сказать: «Душою отдыхаю — готовъ день и ночь ѣхать на почтовыхъ — только-бы не по желѣзной дорогѣ: сидя закупореннымъ въ купэ, чувствую себя какъ-бы уложеннымъ въ чемоданъ и, кромѣ того, сознаю себя всецѣло отданнымъ во власть строителямъ и пьянымъ машинистамъ, въ чемъ, не смотря на сочувствіе, никакого либерализма не вижу». И многіе-съ говорятъ то-же. Дѣйствительно, прогрессъ не всегда удовлетворяетъ инстинктамъ души… Что-же вы сливочекъ не возьмете? Корова собственная. Позапрошлой весной одна пала, пришлось купить новую. Сто цѣлковыхъ далъ. Полутиролька съ образцовой фермы. До сихъ поръ еще двадцать рублей осталось за мной — все сколотиться не могу…
Въ двери заглянулъ стриженый малый въ огромныхъ сапогахъ.
— Василій Никитичъ, штрафовое письмо принесли — принять просятъ — неожиданно, тонкимъ голоскомъ сказалъ онъ.
— На много? — полуоборотясь спросилъ Василій Никитичъ.
— На сорокъ два рубля.
— Подождутъ — не суть важно!
Онъ не торопясь допилъ стаканъ.
— Извините — на минутку оторвусь по дѣламъ службы: денежное письмо приму.
Онъ поклонился и, насупясь, съ дѣловымъ видомъ вышелъ изъ комнаты.
Я сталъ смотрѣть кругомъ. На стѣнѣ висѣли неизбѣжныя олеографіи въ убогихъ рамкахъ. Скатерть на столѣ была грубая, тяжелая. Углы стульевъ протерлись, шторы у оконъ были въ какихъ-то ржавыхъ пятнахъ. Засиженные мухами Скобелевъ и Черняевъ хмурились изъ-подъ зеркала. Все такъ знакомо, бѣдно и печально. Вдругъ въ углу я увидѣлъ что-то блестящее и яркое, совсѣмъ не идущее къ остальной обстановкѣ. Я подошелъ къ маленькому столику, накрытому вязаной скатереткой, такой, какія вяжутъ поповны да помѣщицы, страдающія ревматизмомъ. На столикѣ лежалъ альбомъ изъ золотистаго плюша съ массивными застежками и крупными иниціалами на крышкѣ. Подъ буквами поставлены были цифры года. Я открылъ крышку. На первомъ мѣстѣ былъ посаженъ портретъ хорошо-знакомаго мнѣ доктора, пользовавшагося громкою извѣстностью. На второй страницѣ было изображеніе его жены — съ цвѣткомъ на груди и неестественно-скошенными глазами. Далѣе альбомъ былъ пустъ, и только въ одномъ мѣстѣ сиротливо приткнулась въ бокъ пустой рамки маленькая карточка Василія Никитича въ мундирѣ почтоваго вѣдомства, съ рукой заложенной за бортъ сюртука и съ густо-начерненными усами.
— Смотрите альбомъ? — оживленно заговорилъ Василій Никитичъ, появляясь въ комнатѣ. — Хорошая вещица, дорогая.
— Подарокъ?
— Какъ-же-съ, отъ сынка моего.
— А зачѣмъ-же у васъ портретъ этотъ на первомъ планѣ? — я показалъ на карточку доктора.
— Да это мой сынокъ и есть.
Должно быть на лицѣ моемъ выразилось крайнее изумленіе, потому что смотритель усмѣхнулся и самодовольно провелъ по усамъ рукою.
— Знаменитость! — любовно проговорилъ онъ, смотря на бородатое, скуластое лицо сына. — Вѣдь какъ, подумаешь, природа хитро распоряжается. Что я такое — мелкая сошка, ни во мнѣ талантовъ, ни учености. Окончилъ курсъ въ пансіонѣ женскомъ. Ей Богу! У насъ въ городѣ пансіонъ былъ для дѣвочекъ — мадамъ Лабишъ держала, — такъ я тамъ у нихъ съ дѣвочками и учился. Жена была тоже, такъ, изъ захудалыхъ дворяночекъ. И вдругъ у насъ нашъ Сереженька — на такую высоту! Европейская извѣстность! На консиліумы во дворецъ приглашаютъ, за визиты по сту рублей платятъ… Лестно для отца, лестно!.. Даже, знаете, не вѣрится, что это сынъ мой. Какъ-же это, думаешь, неужто это тотъ Сергунька, котораго я собственноручно дралъ, когда онъ переходнаго экзамена въ четвертый классъ гимназіи не выдержалъ? Странныя комбинаціи судьбы.
— Вы видитесь съ нимъ?
— Какъ-же-съ! Мнѣ, конечно, по дѣламъ службы отлучаться неудобно, да и неловко. А вотъ онъ въ прошломъ годѣ проѣзжалъ и альбомъ оставилъ. Очень это пріятно отцовскому сердцу. И съ супругой вмѣстѣ пріѣхалъ.
— На долго?
— На цѣлый день-съ. Тринадцатаго іюня это было. Супруга его, а моя сноха, тоже изъ первыхъ столичныхъ дамъ: урожденная баронесса фонъ-Штирихъ. Красавица! По портрету можете судить. Вся въ валянсьенахъ[1], какъ по-французски говоритъ — истая французинка. И при томъ со мной поцѣловалась. Я сквозь перчатку ручку ея поцѣловалъ, — а она меня прямо въ губы, и притомъ не обнаружила ни малѣйшей брезгливости. Воспитывалась она въ Петербургѣ, въ пансіонѣ мадамъ Труба, гдѣ, сколь вамъ извѣстно, даже русскую словесность на французскомъ языкѣ читаютъ, о чемъ она сама мнѣ со смѣхомъ говорила. И притомъ состояніе за ней огромное. Два дома въ Москвѣ, подмосковная, серебряные пріиски на Кавказѣ.
— А на свадьбѣ вы были?
Василій Никитичъ состроилъ испуганное лицо.
— Что вы! Какъ-же можно-съ! Они вѣнчались съ пышностью и торжественностью. Мое присутствіе нарушило-бы этикетъ. Вѣдь у него на свадьбѣ два товарища министра были, которыхъ онъ пользуетъ. Все чины высокопоставленные, съ тонкимъ образованіемъ, и вдругъ, съ позволенія сказать, какой-нибудь коллежскій ассесоръ, смотритель опольевской станціи!
— Но вѣдь вы-же отецъ!
— Это вы насчетъ кровнаго родства? — Міръ иной-съ. Я отлично постигаю, что ему не то чтобы стыдно родителя, а, какъ-бы такъ сказать, неловко. Вѣдь я буду ровно-бы какой австраліецъ между нихъ. Въ почтовомъ мундирѣ, бритая рожа, усы какъ у таракана. Конечно, изъ любезности всѣ мнѣ руку протягивать будутъ, но вѣдь это не ради-же меня, а ради сына. Разъ онъ медицинскую карьеру дѣлаетъ, такъ ужъ надо твердо эту линію держать, а я ему, и Господи, какъ могу напортить. Теперь знатные паціенты думаютъ, что у него отецъ давно померъ, и даже не интересуются знать, кто такой онъ былъ. А тутъ вдругъ такая физія въ потертомъ платьѣ и съ глупой улыбкой. Вся обѣдня попорчена!
— А вамъ не тяжело одному?
Рѣзко поставленный вопросъ заставилъ Василія Никитича какъ-то вздрогнуть. Онъ отвернулся и началъ наливать себѣ простывшаго чая.
— Извѣстно, подъ старость уголъ каждому имѣть хочется, — какъ-бы про себя проговорилъ онъ. — Ну, да вѣдь я съ голода-то не подохну. Слава тебѣ Господи, пенсія есть. А ежели-бы туго пришлось, пришелъ-бы къ сыну: «такъ и такъ, молъ, силъ не хватило: корми-пои старика». Только этого никогда не будетъ. Изъ чужихъ рукъ смотрѣть не люблю. Всю жизнь самъ себѣ головой былъ и ни въ комъ не нуждался. Что мнѣ въ томъ, что у нихъ, можетъ, на серебрѣ подаютъ, да лакеи во фракахъ служатъ? Я не привыкъ къ этому. И безъ расписного потолка проживу. Сказалъ, кажется, Юлій Цезарь, что лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ вторымъ въ Римѣ; а я доложу вамъ, что тѣмъ паче пріятнѣе быть первымъ на почтовой станціи, чѣмъ послѣднимъ въ домѣ. Ну, да не въ этомъ дѣло. А хотѣлъ я васъ спросить: въ самомъ дѣлѣ хорошій лѣкарь изъ него вышелъ?
Я похвалилъ.
— Былъ онъ тутъ у меня, — нахмурясь заговорилъ Василій Никитичъ. — Я и жалуюсь ему, что ревматизмъ началъ ноги одолѣвать. Онъ такъ равнодушно къ этому отнесся: ходи, говоритъ, круглый годъ въ валенкахъ. Хоть-бы посмотрѣлъ, постукалъ гдѣ. А за женой, между прочимъ, весьма ухаживаетъ, самъ лимонъ ей отрѣзалъ въ чай; головку ей щупалъ, не болитъ-ли отъ дороги.
— Отчего-же, вотъ когда вы въ коровѣ нуждались, онъ вамъ денегъ не прислалъ?
Густая краска прилила ко лбу и щекамъ Василія Никитича. Онъ усердно началъ мѣшать въ стаканѣ плохо-тающій сахаръ.
— Я не счелъ нужнымъ ему писать объ этомъ, — тихо возразилъ онъ. — Я говорилъ ему, во время проѣзда его, что коровку купить собираюсь, да такъ, между ушей, онъ пропустилъ. Тутъ, вдобавокъ, какъ разъ генералъ Птахинъ съ генеральшей нашимъ трактомъ слѣдовали, ну — и не удалось поговорить какъ надо. Пріѣхалъ Птахинъ, узналъ, что здѣсь Серега, и сейчасъ вылѣзъ, обнялись, цѣловались. Тутъ вотъ я и понялъ, что совсѣмъ мнѣ не мѣсто у сына въ квартирѣ быть. Я все ждалъ, что Сергѣй представитъ меня, потому что мнѣ безъ представленія сѣсть при генералѣ неудобно, а стоять у притолки при сынѣ тоже не идетъ. А Сергѣй о томъ, о семъ, обо мнѣ ни слова. А потомъ генералъ вдругъ осердился за то, что Сергѣй у него растяженіе желудка нашелъ, и началъ кричать на меня: «Что-же, такой сякой, скоро у тебя лошади будутъ?» — А Сергѣй уткнулся въ рецептъ, пишетъ и ничего не слышитъ вокругъ. Потомъ вмѣстѣ они поѣхали. Сергѣй вылѣзъ изъ коляски, просилъ всѣхъ подождать съ минутку, вынесъ мнѣ этотъ альбомъ: «тебѣ, говоритъ, отецъ, на память». Обнялъ меня: «будь, говоритъ, здоровъ, если заболѣешь — пиши: пришлю совѣтъ, — ты, говоритъ, не стѣсняйся, Бога ради…» А жена его заговорилась съ Птахиной и не простилась. Ну, да оно и понятно, свѣтская дама. Она меня даже назвала не свекромъ, а тестемъ — и этого не знаетъ.
Онъ допилъ стаканъ залпомъ.
— Никто, какъ судьба, — заключилъ онъ.
Дверь опять скрипнула, и та-же стриженая голова высунулась въ щель.
— Готово, — скороговоркой буркнулъ онъ и скрылся.
— Пожалуйте, курьерская троечка — проговорилъ Василій Никитичъ и началъ помогать мнѣ собираться.
Дождь на время пересталъ. Низкія сѣрыя тучи неслись, цѣпляясь за острые выступы горъ, синѣвшихъ своими тяжелыми громадами. У мокраго крыльца, сдерживая горячихъ лошадей, сидѣлъ на козлахъ коляски ямщикъ съ оловянной бляхой на рукавѣ. Хвосты у коней были подвязаны и верхъ у коляски низко спущенъ.
— Что-же, кланяться отъ васъ сыну? — спросилъ я, пожимая смотрителю руку.
— Кланяйтесь, отчего-же… Только… вы пожалуйста ничего такого насчетъ меня… о коровѣ и прочее… Мнѣ ничего не надо.
Я сѣлъ въ экипажъ. Онъ подошелъ вплотную и взялся рукою за кожаный фартукъ.
— Мнѣ ничего не надо, — повторилъ онъ. — У меня есть отложенныхъ двѣсти рублей на похороны — я ни въ комъ не нуждаюсь.
Ямщикъ тронулъ. Василій Никитичъ приподнялъ свою бѣлую фуражку. Станціонный домикъ съ каменной оградой дворика и двумя пестрыми свиньями быстро мелькнулъ и остался назади. Лошади горячо и ровно катили экипажъ; опять началась степь, и нить телеграфныхъ столбовъ опять замелькала справа, еще болѣе усиливая однообразіе безконечной дороги.
Въ ту же осень, въ Петербургѣ, уже въ концѣ ноября, я заболѣлъ обычной сѣверной простудой и послалъ за Сергѣемъ Васильевичемъ. Онъ пріѣхалъ на другое утро въ маленькой неллисовской кареткѣ, такой-же блестящій и довольный, какъ всегда. Я его еще ни разу не видалъ съ лѣта. Какъ всегда, внимательно и серьезно онъ меня выслушалъ; пошутилъ насчетъ опасности моего положенія, разсказалъ самую свѣженькую сплетню о женѣ одного высокопоставленнаго лица и сѣлъ писать рецептъ.
— Вы знаете, я прошлымъ лѣтомъ познакомился съ вашимъ батюшкой, — внезапно сказалъ я.
Онъ остановился писать и поднялъ на меня свои осторожные проницательные глаза.
— Гдѣ? — спросилъ онъ. — Въ Опольѣ?
— Да. Мѣнялъ я тамъ лошадей, увидѣлъ вашъ альбомъ и разговорились.
Онъ опустилъ глаза и началъ снова писать.
— Отецъ вѣдь умеръ, — сказалъ онъ, дѣлая росчеркъ подъ своей фамиліей.
— Когда? — удивился я.
— Недѣль шесть назадъ. Я даже ужъ наслѣдство получилъ.
Онъ усмѣхнулся снисходительной улыбкой.
— Вы сами ѣздили?
— Нѣтъ, вы знаете, я не могу отлучиться, такая практика. Онъ писалъ мнѣ, что боленъ. Ну, да вѣдь и года его не малые, пора и честь знать. Я посылалъ туда моего повѣреннаго. Продали съ аукціона какую-то корову, хламъ всякій, рублей на пятьсотъ всего.
Онъ всталъ и подалъ мнѣ свою мясистую, красивую руку.
— Хорошій былъ старикъ, — прибавилъ онъ уже въ прихожей. — Въ бреду передъ смертью, говорятъ, все поминалъ меня, говорилъ, что я его гордость. Конечно, онъ могъ-бы еще пожить, но въ сущности кому онъ былъ нуженъ?
Тщательно застегнувъ пуговицы великолѣпнаго пальто, онъ надѣлъ нѣсколько на бочекъ шляпу и, еще разъ протянувъ руку, сказалъ:
— Такъ не забудьте, мазью натритесь сейчасъ, а порошки на ночь.
И я увидѣлъ изъ окна, какъ маленькая каретка, стоившая столько, что на нее можно было купить цѣлое стадо тирольскихъ коровъ, запрыгала мягко по мостовой и скрылась въ сѣромъ утреннемъ туманѣ.
Примѣчанія
править- ↑ Валансьенскія кружева, производимыя въ городѣ Валансьенъ во Франціи (фр. Valenciennes). Прим. ред.