Маленькій человѣчекъ, низкорослый и коренастый, какъ карликовая груша, грязный и оборванный, съ грязными, вѣчно двигающимися руками, съ маленькими быстрыми глазами, въ дырявой обуви, въ рваной шляпѣ; дитя безъ семьи и безъ пріюта, — таковъ былъ Бобби.
Дѣло было въ Бостонѣ вечеромъ холоднаго зимняго дня. На углу улицы, въ томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ Бобби, вѣтромъ намело цѣлую гору снѣга, по колѣна ребенку. Ледяная крупа падала на обнаженную шею Бобби и проникала черезъ дыры и латья. Отсутствующія поля шляпы замѣняла теперь бахрома изъ замерзшихъ снѣжинокъ, похожая на дорогое кружево на дамскихъ платьяхъ — такъ, по крайней мѣрѣ, казалось Бобби.
Сегодня онъ таки много ихъ видѣлъ, этихъ прекрасныхъ дамъ. Былъ канунъ Рождества, и съ утра улицы кишѣли нарядными людьми, весело двигавшимися подъ яркими лучами солнца; день вообще обѣщалъ быть «удачнымъ» для Бобби, какъ вдругъ снѣгъ и вѣтеръ совершенно преобразили улицы, и теперь, наполовину погребенный въ своемъ сугробѣ, мальчикъ говорилъ себѣ: «Ну, время совѣ и на ночлегъ, поужинаю, да и завалюсь спать».
Въ понедѣльникъ Бобби обѣдалъ; во вторникъ ему удалось позавтракать, а сегодня ему только подъ вечеръ удалось заработать себѣ на ужинъ, благодаря перемѣнѣ погоды. Онъ держалъ лошадей, которыхъ хозяева боялись оставить безъ присмотра на улицѣ, и получилъ за одну десять, за другую — пять центовъ.
Когда Бобби явился въ булочную, онъ, казалось, принесъ съ собой половину снѣжнаго сугроба, но глаза его сіяли радостью. Еще бы! Вѣдь онъ могъ на пять центовъ купить себѣ припасовъ на три дня:, въ первый день онъ могъ позволить себѣ купить два хлѣбца и орѣховое печенье, а затѣмъ два дня можно питаться вареной фасолью.
Покупая хлѣбъ въ булочной, онъ увидѣлъ въ окно двухъ маленькихъ ирландцевъ, смотрѣвшихъ на булки жадными, голодными глазами.
— Эхъ, бѣдняжки! — подумалъ Бобби, глядя на прижавшихся къ стеклу лица дѣтей — навѣрно голодны, да еще въ такой день, подъ самое Рождество.
Нѣсколько мгновеній онъ колебался, переводя глаза съ окна на свои покупки и снова взглядывая на окно затѣмъ проглотилъ слюнку и выпалилъ:
— Еще два печенья и на три цента хлѣба… Останется три цента, дайте мнѣ на нихъ холодныхъ бобовъ.
Булочникъ подалъ ему все требуемое, и Бобби вернулся на улицу.
— Эй! крикнулъ онъ.
— Эй! отвѣтили малыши-ирландцы.
— Была ѣда?
— Ни крошки.
— Есть родные?
Вмѣсто отвѣта короткое восклицаніе.
— Какое-нибудь пристанище?
— Да, какъ бы не такъ.
— У меня есть отель, — объявилъ Бобби съ высоты своего величія.
— О! — воскликнули мальчуганы въ изумленіи.
— И я иногда помѣщаю людей просто такъ, даромъ. Если хотите, такъ я приму васъ и прокормлю до завтра. Ну-ка, за мной!
Отъ Бобби исходило благоуханіе холодной фасоли и горячаго орѣховаго печенья; поэтому немудрено, что оба ирландца безъ лишнихъ словъ устремились за нимъ, какъ собаченки, заранѣе облизываясь.
Бобби пробирался по лабиринту улицъ молча, боясь встрѣчи съ полиціей, избѣгать которую онъ имѣлъ основанія. Только по временамъ онъ бросалъ отрывистыя замѣчанія малышамъ, которые слѣдовали за нимъ по пятамъ.
— Въ такую погоду эти люди съ золочеными пуговицами не прячутъ глаза въ карманы, а глядятъ презорко. Меня разъ поймали прошлой зимой. А вотъ и желѣзная дорога! Осторожно! Тамъ канава… И другая яма съ боку… Ну, вотъ мы почти добрались! Не больно-то хорошо, коли не привыкъ, э?
Дѣти были теперь уже за городомъ, на большомъ пустырѣ, заваленномъ обломками и отбросами, гдѣ вѣтеръ дулъ съ особенною силою.
— Ну, вотъ и мой отель! — произнесъ, Наконецъ, Бобби.
Передъ ними былъ старый паровозъ, вышедшій изъ употребленія, опустошенный внутри и представлявшій теперь одинъ остовъ, наполовину погребенный въ кучѣ отбросовъ. Больше ничего; но изъ кармановъ Бобби доносился такой дивный запахъ, и въ маленькихъ сердцахъ уличныхъ мальчиковъ царила полная вѣра въ своего путеводителя.
Бобби съ восторгомъ смотрѣлъ на свое жилище.
— А теперь впередъ, — сказалъ онъ, — и какъ я нырну, вы — тоже за мной!
Черезъ нѣсколько минутъ они дѣйствительно нырнули.
— А ну-ка, — произнесъ Бобби съ полнымъ сознаніемъ своего достоинства — не шикарный отель, что-ли?
Снаружи свирѣпствовала буря, но внутри было тихо; и сюда доносились только ея унылыя монотонныя завыванія, какъ шумъ моря или отдаленной машины. Бобби приладилъ къ зіяющему отверстію топки старый кусокъ листоваго желѣза, и въ «отелѣ» стало совершенно темно, но за то почти тепло. Малыши почувствовали подъ ногами слой сухихъ листьевъ и что-то мягкое: это была старая изорванная куртка.
Бобби провизжалъ:
— Матрацы, ковры, занавѣси, — все что угодно, джентльмены, и сію минуту я зажгу газъ.
Сейчасъ же они увидѣли это чудо. Бобби зажегъ маленькую розовую свѣчку. Прикрѣпленный къ орѣховой скорлупкѣ, служившей подсвѣчникомъ, этотъ огарочекъ, хотя слабо, но все-же освѣщалъ внутренность «отеля».
— У меня не всегда такое освѣщеніе, — сказалъ Бобби. Когда я — одинъ, то обхожусь и такъ. Но коли принимаешь гостей, дѣло другое.
Въ дѣйствительности у Бобби было всего шесть спичекъ и этотъ огарокъ свѣчи, припрятанный въ углу постели, именно на случай «пріема».
Пиршество началось. Маленькіе ирландцы съ быстротой молніи проглотили первое блюдо — холодную фасоль, но Бобби не пожалѣлъ о своемъ завтрашнемъ обѣдѣ.
— Зовутъ васъ какъ-нибудь? — спросилъ Бобби, грызя свою часть орѣховаго печенья и стараясь дѣлать это помедленнѣе, чтобы, по возможности продлить удовольствіе.
Старшій отвѣтилъ съ полнымъ ртомъ:
— Не то зовутъ, не то не зовутъ. Старуха, что посылала насъ просить милостыню (она — въ тюрьмѣ, — подобрали недавно мертвецки пьяную), она насъ звала «Брикъ-а-бракъ»[1].
— Брикъ-а-бракъ?
— Да, потому что она насъ забрала у старьевщика.
— Вашего отца?
— Нѣтъ… Я — Брикъ.
— А я — Бракъ, — прибавилъ младшій.
— Бываютъ имена и хуже, — вѣжливо замѣтилъ Бобби.
Между тѣмъ пирожныя пришли къ концу, такъ же какъ и свѣчка. Бобби задулъ ее и «отель» погрузился въ полный мракъ.
— Сегодня у меня не очень-то тепло, — проговорилъ хозяинъ. — Это все — буря. Забирайтесь-ка поглубже и закутайте ноги рукавами куртки, каждому по рукаву. Отъ этого — страсть какъ тепло. Еe оставилъ мнѣ парень, что ночевалъ здѣсь прошлый мѣсяцъ, какъ плату за ночлегъ, онъ говорилъ. Ну, тутъ не до отказа! Не плату, само собой, я вѣдь съ него ничего не спрашивалъ, а прямо — ему она больше не нужна… Онъ отправился въ море. А здѣсь онъ пролежалъ, когда былъ боленъ, дней восемь — десять… Ну, забирайтесь поглубже! Хорошо вамъ тамъ, Брикъ и Бракъ?
— Да еще какъ! — отвѣтилъ Брикъ, а Бракъ пробормоталъ, зѣвая: — мнѣ не было такъ тепло съ самаго прошлаго лѣта.
Онъ заснулъ, не докончивъ фразы, и черезъ минуту Брикъ послѣдовалъ его примѣру.
— Какіе малютки! — говорилъ себѣ Бобби, свернувшись въ клубокъ, чтобы сохранить немного теплоты. — Крошки такія, что бы съ ними было, позвольте васъ спросить, если бы я не содержалъ первокласснаго отеля. Брръ… Однако, холодъ-то настоящій!
Обыкновенно Бобби спалъ въ «задней комнатѣ», какъ онъ выражался, зарывшись въ сѣно и закутавшись въ куртку. Лежать у входа и безъ всякаго прикрытія, — было совсѣмъ другое дѣло. Здѣсь было мокро отъ растаявшаго снѣга; ледяной вѣтеръ проникалъ во всѣ скважины, и полоса желѣза колебалась подъ его напоромъ.
— Сегодня вѣтеръ — съ дурной стороны, — думалъ Бобби, — и моя дверь не продержится всю ночь. Эй, вы тамъ! Брикъ!
Но Брикъ спалъ сладкимъ сномъ.
— Бракъ!
Но и онъ тоже не проснулся.
— Имъ тамъ тепло, какъ каштанамъ въ печкѣ, — рѣшилъ Бобби. — Можетъ, они мнѣ одолжатъ куртку.
Но, подумавъ немного, онъ сказалъ себѣ, что это — невозможно. Надъ ихъ головами завывала буря. При такомъ вѣтрѣ дверь не продержится всю ночь, и тогда куртка будетъ не лишняя для Брика и Брака.
— Конечно, не возьму, — сказалъ Бобби, улыбаясь. — Вотъ было бы хорошо: имѣть жильцовъ и отбирать у нихъ одѣяло для себя самого. Нѣтъ, не буду спрашивать!
Онъ такъ и сдѣлалъ. Импровизированная дверь, какъ онъ и предвидѣлъ, не замедлила уступить напору бури, но онъ былъ твердъ въ своемъ рѣшеніи.
— Нѣтъ, я не возьму у нихъ куртку, — повторялъ онъ, стискивая зубы. — Никогда еще мнѣ не было такъ холодно! Ну, ужъ ночка! Снѣгъ колется, какъ иголками.
Желѣзное чудовище, въ которомъ пріютились дѣти, казалось, дышало, и каждый вздохъ притягивалъ въ отель Бобби облака снѣга, льда и холоднаго вѣтра.
Было очень, очень холодно. Бобби часто приходилось страдать отъ недостатка тепла, но никогда еще — до такой степени. Онъ со вздохомъ подумалъ, какъ должно быть тепло въ томъ укромномъ уголкѣ, гдѣ пріютились его «жильцы», которыхъ онъ заслонялъ отъ рѣзкаго вѣтра своимъ маленькимъ тѣломъ. Онъ чувствовалъ, что члены его коченѣютъ. Ахъ, какъ было бы хорошо помѣняться мѣстами съ Брикомъ и Бракомъ. На минутку, только на одну минуточку!
Бобби рѣшительно потрясъ головой.
— Это былъ бы хорошій способъ держать отель — выселять своихъ жильцовъ въ корридоръ и на завтра находить ихъ тамъ замерзшими.
Дрожащій, измученный, пронизываемый холоднымъ рѣзкимъ вѣтромъ, Бобби шепталъ: — Хорошо бы… закрыться курткой… но… я… не… хочу. Нѣтъ! не хочу, — и онъ спряталъ голову подъ руку.
Снѣгъ набился въ отверстіе и образовалъ какъ будто перину и изголовье, въ которомъ тонули руки и голова Бобби. И онъ бормоталъ:
— Хорошее изголовье, покрывало совсѣмъ свѣжее, только что отъ прачки, и все въ кружевахъ. — Онъ хотѣлъ засмѣяться надъ такой забавной шуткой, но не могъ. — Не хочу! Нѣтъ, я не хочу! Это — мои гости! Когда приглашаешь людей, нельзя ихъ замораживать. Такія бѣдныя крошки! Кто держитъ гостинницу, тому и безпокойство! И чего-нибудь да стоитъ… имѣть такое хорошее изголовье…
Черезъ зіяющую дверь снѣгъ проникалъ внутрь «отеля», покрывая его маленькаго владѣльца. Въ заднемъ углу было тепло. На зарѣ гости проснулись отъ попытки засунуть всѣ четыре ноги въ одинъ рукавъ и позвали Бобби, но не получили отвѣта. Бобби, въ «корридорѣ», не пошевелился, и маленькіе опять заснули.
Утромъ и снаружи и внутри стараго локомотива стало очень шумно: онъ былъ весь засыпанъ снѣгомъ, и малыши кричали и плакали до тѣхъ поръ, пока ихъ не услышалъ проходившій мимо мясникъ. Онъ позвалъ на помощь полицейскаго, и соединенными усиліями они скоро раскопали снѣгъ и освободили маленькихъ заключенныхъ.
— Цѣлый выводокъ щенятъ, очевидно, — изрекъ полицейскій. — Они, должно быть, — полузамершіе.
Его лопата ударилась обо что-то, и это былъ не щенокъ. Это былъ маленькій владѣлецъ отеля на своей кружевной подушкѣ изъ снѣга, заснувшій такъ крѣпко, что никто изъ собравшихся не могъ его разбудить.
— Онъ помѣшалъ другимъ крошкамъ замерзнуть, — сказалъ старикъ-полицейскій. — Я называю ихъ героями, такихъ вотъ людей!
— Какая жалость! — пролепеталъ Брикъ, когда ихъ отводили въ «Пріютъ для покинутыхъ дѣтей».
— Куда онъ отправился, Бобби-то? — спросилъ тихонько испуганный Бракъ.
— Въ чистилище, можетъ быть, — отвѣтилъ старшій.
— А въ чистилищѣ онъ тоже будетъ держать отель?
— Это знаетъ господинъ пасторъ. Я не знаю.
— Ну, я надѣюсь, — замѣтилъ Бракъ, — что тамъ ему будутъ давать три одѣяла и вареныхъ бобовъ каждый день.
Въ больницѣ, куда принесли окоченѣвшее тѣльце нашего героя, дежурный врачъ упорно старался вызвать жизнь въ бѣдномъ маленькомъ хозяинѣ Брика и Брака. Но долгое время все было напрасно. Наконецъ Бобби пріоткрылъ глаза, и докторъ, склонившійся надъ нимъ, услышалъ слабый шопотъ:
— Что… Брикъ… и Бракъ! Я не… взялъ… куртку!..
Сдавленнымъ отъ волненія голосомъ докторъ отвѣтилъ, что Брикъ и Бракъ заняты уничтоженіемъ тартинокъ съ патокой, и что Бобби долженъ поскорѣй заснуть, чтобъ потомъ проснуться здоровымъ и послѣдовать ихъ примѣру.
На завтра во всѣхъ бостонскихъ газетахъ появилось сообщеніе о человѣколюбивомъ содержателѣ отеля на желѣзнодорожной линіи, мастерѣ Бобби и его постояльцахъ Брикѣ и Бракѣ. Бобби скоро выздоровѣлъ и нашелъ покровителей, которые послали его въ школу вмѣсто улицы.
Бобби учится и мечтаетъ. Онъ мечтаетъ о томъ времени, когда выростетъ и откроетъ отель для безпріютныхъ. Онъ только не рѣшилъ еще окончательно, какъ назвать его: «отель Бобби» или «Старый паровозъ».
- ↑ Bric-à-brac--хламъ, старье.