Отелло или страшная ночь (Дорошевич)/ДО
| Отелло или страшная ночь : Уголовный романъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 51. |
Спитъ вся Европа… Не спитъ только Живорѣзный переулокъ, что около Балкана, въ четвертомъ могучемъ кварталѣ великой Мѣщанской части нашей бѣлокаменной столицы.
Въ небольшомъ полуразвалившемся домѣ лишеннаго правъ состоянія мѣщанина Сидорова загадочно свѣтится огонекъ. Преступно и таинственно смотритъ въ безпросвѣтную тьму маленькое окошко.
А напротивъ на тротуарѣ, скрывшись подъ темнымъ навѣсомъ воротъ, стоитъ человѣкъ и тревожно, пристально всматривается.
Это — мѣщанинъ Карповъ.
Зачѣмъ онъ покинулъ свой домъ въ эту тихую, мирную ночь? Что хочетъ онъ увидѣть среди этой мрачной развалины?
Страхъ и ужасъ охватываютъ Карпова, страшныя мысли, ужасныя догадки бродятъ въ головѣ.
И вспоминаются Карпову страшныя, полныя зловѣщей загадочности происшествія послѣднихъ дней…
Уже давно полюбилъ онъ жену лишеннаго правъ состоянія мѣщанина Сидорова, — за страданія, за муки полюбилъ.
Она приходила въ его овощную лавку и частенько, когда не было тамъ никого, съ глазу на глазъ повѣряла своему другу всѣ свои душевныя муки. Она рыдала. Онъ утѣшалъ, какъ могъ.
— Убьетъ… убьетъ меня этотъ извергъ! — рыдала Катерина, — каждую минуту грозится убить… Страшно мнѣ… страшно…
Онъ самъ былъ готовъ зарыдать въ отвѣтъ, сознавая свое безсиліе…
Но вотъ въ Вербную субботу Катерина пришла къ нему веселая, радостная.
— Приходи завтра! — краснѣя, словно маковъ цвѣтъ, прошептала она, — завтра извергъ на цѣлый день уйдетъ изъ дому…
Незамѣтно летѣло для нихъ время въ воскресенье. Они сидѣли обнявшись, строили планы и грызли орѣхи.
Какъ вдругъ дверь отворилась, и на порогѣ появился извергъ. Страшно блеснули его глаза. Онъ сдѣлалъ шагъ впередъ.
Не помня себя, Карповъ кинулся вонъ. Только очутившись на дворѣ, — онъ вспомнилъ о Катеринѣ, и морозъ подралъ его по кожѣ. Несчастная, она осталась съ глаза на глазъ съ извергомъ.
Долго тогда простоялъ у калитки Карповъ, готовый при первомъ-же воплѣ любимой женщины кинуться къ ней на помощь.
Но воплей не слышалось…
Это наполнило душу Карпова тяжелымъ предчувствіемъ…
— Ужь не сдѣлалъ бы онъ надъ нею чего?..
Съ тѣхъ поръ онъ видѣлъ Катерину нѣсколько разъ, когда она, блѣдная, грустная, съ заплаканными глазами, сидѣла у окна. Извергъ не выпускалъ ее изъ дома.
— Не къ добру это! — думалъ Карповъ.
Въ среду онъ шелъ мимо желѣзной лавочки Ѳомина и вдругъ услышалъ разговоръ, заставившій его вздрогнуть и остановиться.
Нехорошій, темный человѣкъ этотъ Ѳоминъ, недобрые слухи ходятъ о немъ. Для отвода глазъ онъ держитъ свою лавочку, гдѣ никогда никто ничего не покупаетъ. Къ тому-же онъ — другъ Сидорова.
— Брось эту дурь! — говорилъ Ѳоминъ, — самъ послѣ пожалѣешь, да поздно будетъ…
— Нѣтъ, рѣшилъ зарѣзать и зарѣжу! — злобно отвѣтилъ Сидоровъ, — не въ моготу мнѣ больше… Все одно: рано-ли, поздно-ли, а уйдетъ она отъ меня. Зарѣжу! — рѣшительно проговорилъ онъ.
Не помнитъ даже Карповъ, какъ онъ добрался послѣ этого до дому.
— Заявить въ полицію? — думалъ онъ, — еще и самого притянутъ…
Онъ безпрестанно въ тотъ день ходилъ мимо дома Сидорова и, наконецъ, увидѣлъ мелькомъ Катерину: она подошла къ окну.
— Жива! — отлегло у него отъ сердца. Должно, одумался! — рѣшилъ онъ.
Какъ вдругъ сегодня передъ вечеромъ страшныя предчувствія подтвердились съ новой силой.
Онъ встрѣтился съ Сидоровымъ на улицѣ. Сидоровъ почему то ему поклонился.
— Гуляете? — спросилъ Сидоровъ, — хе, хе! Воздухъ хорошій. А я къ Сухаревой ходилъ… Ножикъ покупалъ… Вотъ, извольте посмотрѣть… Семь гривенъ далъ… Хорошій ножъ!.. Этакимъ человѣка полоснешь — и не пикнетъ… хе, хе!
И Сидоровъ съ дьявольской улыбкой вертѣлъ передъ нимъ огромный, сверкавшій отточеннымъ остріемъ ножъ.
Карповъ отъ волненія не могъ выговорить ни слова.
И опять эта проклятая мысль: «самого притянутъ» — помѣшала ему идти и заявить…
Но теперь, когда наступила ночь, онъ не могъ сидѣть спокойно въ своей квартирѣ; онъ пришелъ сюда, готовый на все…
Но вотъ мерцающій въ окнѣ свѣтъ исчезъ. Свѣчку унесли въ другую комнату.
Сердце у Карпова забилось сильнѣе… Прошло нѣсколько томительныхъ минутъ.
Вдругъ среди ночной тишины раздался страшный, отчаянный вопль.
За первымъ воплемъ раздался другой, третій, тише, слабѣе, и все смолкло.
Карповъ хотѣлъ крикнуть. У него не было голоса.
Ничего не соображая, онъ кинулся бѣжать. Ноги подкашивались. Онъ ежеминутно спотыкался, падалъ, едва переводя духъ, и бѣжалъ снова куда-то, безъ мысли въ головѣ…
Словно сквозь сонъ вспоминалъ послѣ Карповъ, какъ онъ былъ въ кварталѣ, какъ тамъ всѣ всполошились. Онъ не помнилъ, что говорилъ. Его отрезвилъ только окрикъ квартальнаго надзирателя.
— Что жь ты, такой-сякой, раньше объ этомъ не говорилъ? а? Да, вѣдь, ты — укрыватель и попуститель самъ! Скрутить этому молодцу на всякій случай руки назадъ…
И черезъ нѣсколько минутъ всѣ они бѣгомъ бѣжали въ Живорѣзный переулокъ. По дорогѣ звонили въ какіе-то дома, будили дворниковъ…
Огня въ домѣ Сидорова уже не было. Гуськомъ всѣ вошли въ калитку.
— Посвѣтите, гдѣ дверь? — раздраженно крикнулъ квартальный надзиратель.
Свѣтъ фонаря упалъ на огромную лужу крови, темнѣвшую у самыхъ дверей. Всѣ въ ужасѣ попятились.
Начали стучаться. Никто не откликался.
Но вотъ за дверью послышались тяжелые шаги и хриплый окликъ:
— Кто тамъ?
— Отворяй, отворяй, не то выломаемъ дверь!.. Полиція! — крикнулъ надзиратель.
Дверь отворилась… При свѣтѣ фонаря всѣ увидѣли высокую фигуру Сидорова. Онъ былъ блѣденъ, какъ мертвецъ, на рубахѣ виднѣлись кровавыя пятна. Всѣ попятились.
— Бери его! — крикнулъ квартальный.
— Ваше благородіе… — блѣдными безкровными губами пробормоталъ Сидоровъ, — но его никто не слушалъ.
Квартальный двинулся въ комнаты. Вездѣ были слѣды крови. Видно было, какъ тащили трупъ.
— Показывай!.. Гдѣ мертвое тѣло? Винись!.. — проговорилъ квартальный.
Сидорова било, какъ въ лихорадкѣ.
— Тѣло! — вдругъ вскрикнулъ Карповъ не своимъ голосомъ и упалъ безъ чувствъ…
На полу комнаты, въ которую онъ вошелъ, лежалъ окровавленный трупъ. Всѣ попятились къ выходу. Одинъ квартальный, поблѣднѣвъ, шагнулъ впередъ и поднялъ фонарь.
— Да, вѣдь, это свинья! — воскликнулъ онъ.
Прямо передъ нимъ лежала съ поднятой кверху глупой мордой только что зарѣзанная свинья.
Въ ту-же минуту въ двери, блѣдная, перепуганная, показалась Катерина.
Сидоровъ, межь тѣмъ, немного оправился.
— Справедливо изволили сказать! — проговорилъ онъ, — хрюшка-съ!.. Къ празднику я ее, стало быть, зарѣзалъ-съ, потому что все одно пропадетъ-съ, по чужимъ дворамъ стала шляться… Я ее и прирѣзалъ-съ… откормить было хотѣлъ, но какъ она шляющая, то я ее для собственнаго, такъ сказать, потребленія… А только ежели что касаемо, можетъ подумаете, что она краденая, — такъ я удостовѣрить могу. Поросенкомъ, извините за выраженіе, въ моемъ домѣ воспитывалась… И даже я отъ правильности моихъ чувствъ вашескородію окорочекъ…
— Что за чортъ! — проговорилъ надзиратель, — этакая, можно сказать, глупость какъ свинья!.. и этакая исторія!.. А намъ лавочникъ сказалъ, что ты жену изъ ревности…
Сидоровъ оправился окончательно, возликовалъ и спѣшилъ себя аттестовать предъ начальствомъ.
— Помилте-съ, — распространялся онъ, — нынче эфта мода ужь оставлена… нешто я не понимаю, что нельзя… Мое, вашескородіе, единственное, извините, желаніе, чтобы начальство не безпокоить… Потому какъ я ужь и безъ того правовъ лишенъ, — то премного съ меня будетъ-съ… А ежели господину лавочнику что насчетъ нашей супруги любопытно, то пущай ихъ въ куфарки берутъ… Намъ-съ однимъ едва-едва напитаться хватаетъ. Я даже имъ такое предложеніе хотѣлъ сдѣлать, потому чтобы безъ непріятностевъ…
Карповъ очнулся.
Какъ разъ въ это время просыпалась и западная Европа.