Голубинский Е. Е. Ответ на статью: Н. Московский академический историк о жизни преподобного Сергия // Богословский вестник 1893. Т. 4. № 10. С. 153—178 (2-я пагин.). (Начало.)
Отвѣтъ на статью: «Московскій академическій историкъ о житіи преп. Сергія», напечатанную въ журналѣ «Странникъ» 1).
править1) Настоящій отпѣта написанъ мною тотчасъ, какъ полученная въ академіи книжка «Странника» была мнѣ указана, такъ что предполагалось было напечатать его въ апрѣльской книжкѣ «богословскаго Вѣстника» (вышедшей во второй половинѣ марта). Но но нѣкоторымъ, неожиданно явившимся, причинамъ я счелъ за нужное пріостановиться печатаніемъ. Во время этой остановки раздраженіе противъ творца или творцовъ пасквиля у меня, конечно, прошло, и теперь главнымъ побужденіемъ для меня къ напечатанію отвѣта служить опроверженіе взводимыхъ на меня въ пасквилѣ обвиненій научнаго свойства.
Въ январьской книжкѣ за нынѣшній 1893-й годъ журнала «Странникъ» помѣщена статья: «Московскій академическій историкъ о житіи преп. Сергія. (Е. Голубинскій. Преи. Сергій Радонежскій и созданная имъ Троицкая Лавра. Жизнеописаніе преп. Сергія и Путеводитель но Лаврѣ. Сергіевъ посадъ. 1892)», подписанная буквой Н.
Уже по самому заглавію статьи читатель догадывается, что она не есть обыкновенная рецензія на книгу или обыкновенная критика книги, а что-то особенное. Если бы статья была обыкновенной рецензіей на книгу или обыкновенной критикой книги, то съ какой стати стояли бы въ ея надписаніи слова: «московскій академическій историкъ»? Ясно для всякаго, что словами этими выражается не особое ко мнѣ почтеніе, а насмѣшка надо мной, пренебреженіе или же и самое презрѣніе ко мнѣ, и что посредствомъ этихъ словъ имѣется въ виду обратить на статью особое вниманіе читателя, сказать ему: читай, читай… Послѣдовавъ приглашенію, которое дѣлается заглавіемъ статьи и обратившись къ ной, читатель убѣждается въ полной справедливости своей догадки. Статья дѣйствительно есть не рецензіи на мою книгу или не критика, моей книги, а весь пасквильный пасквиль на меня самого, наполненный клеветами и инсинуаціями на мой счетъ и дѣлающій обо мнѣ такой отзывъ, будто я представляю собою нѣчто въ родѣ чудовища.
Пасквиль, какъ видъ человѣческой письменности, несомнѣнно принадлежитъ къ числу тѣхъ видовъ этой письменности, которые наиболѣе дровни по своему происхожденію, ибо страсть къ клеветѣ, инсинуаціи и заугольной брани явилась у людей тотчасъ же въ слѣдъ затѣмъ, какъ, послѣ недолгаго времени праведности, стали они людьми грѣшными (хотя самое названіе пасквиль для письменныхъ произведеній, посягающихъ на чьи либо честь и доброе имя, и весьма не древне, — явилось въ Италіи, въ XVI вѣкѣ). Но если пасквиль можетъ похвалиться своею древностію, то съ другой стороны столько же древне и глубокое презрѣніе къ нему со стороны всѣхъ порядочныхъ людей. Чтобы показать г-ну И., котораго я буду называть далѣе принадлежащимъ ему именемъ анонима {Будучи человѣкомъ прямымъ, я люблю называть лица и нощи ихъ собственными именами. Не можетъ быть никакого спора о томъ, что статья г. И. есть пасквиль на меня; слѣдовательно, не можетъ быть никакого спора и о томъ, что самъ онъ есть авторъ пасквиля или пасквилянтъ. Такъ я и хотѣлъ было называть его въ своемъ нижеслѣдующемъ отвѣтѣ ему Но опасаясь, что иные читатели найдутъ это очень рѣзкимъ, замѣняю названіе пасквилянтъ названіемъ анонимъ, при чемъ утѣшаю себя тѣмъ, что слово анонимъ (ἀνώνυμος) значитъ не только homo homine carens, человѣкъ безъименный или неизвѣстный по имени, но и homo ignobilis, человѣкъ безславный (ruhmlos).}, какъ мыслили о пасквилѣ еще классическіе греки и римляне, я хотѣлъ было привести рядъ выписокъ изъ классическихъ греческихъ и римскихъ писателей. Ко потомъ я сообразилъ, что онъ принадлежитъ къ числу тѣхъ людей, которымъ «наплевать на вашихъ классическихъ грековъ и римлянъ», и что ссылка на этихъ послѣднихъ дастъ ему развѣ только поводъ инсинуировать противъ меня, будто я склоненъ къ язычеству. Оставляя въ покоѣ классиковъ, я пошлюсь анониму на христіанскихъ отцовъ церкви и именно такихъ отцовъ, которые должны имѣть двойной и непререкаемый авторитетъ къ его глазахъ. Въ одномъ мѣстѣ своего творенія, укоряя меня въ незнаніи монашескаго общежитія, онъ даетъ нѣкоторое основаніе предполагать въ немъ монаха; наше православное греко-россійское монашество есть монашество по уставу Василія Великаго, такъ что Василій Великій долженъ быть признаваемъ нашими монахами за ихъ учителя по преимуществу и но превосходству. Итакъ, пусть же знаетъ анонимъ, что Василій Великій назначаетъ крайне строгое наказаніе монаху, который клевещетъ на своего ближняго (Твореній Василія Великаго въ русск. переводѣ т. V, изд. 3-го стр. 208, вопр. — отв. 26), что ложныя рѣчи на ближняго по лукавымъ побужденіямъ, какъ это позволяетъ себѣ анонимъ въ отношеніи ко мнѣ, онъ причисляетъ къ грѣхамъ самымъ тяжкимъ (ibid., стр. 320, вопр. — отв. 273) и что о брани изъ-за угла, если позволяетъ себѣ прибѣгать къ ней не только монахъ, но и мірянинъ, онъ отзывается съ величайшимъ презрѣніемъ (т. VII, стр. 65).
Пасквиль на меня могъ быть написанъ но двумъ побужденіямъ, — или но фанатической враждѣ къ моимъ убѣжденіямъ и моему направленію или по личной враждѣ ко мнѣ самому. Пасквиль на меня, какъ на историка русской церкви, могъ быть написанъ по фанатической враждѣ къ моимъ убѣжденіямъ; но кто читалъ мою книгу о преп. Сергіи, тотъ знаетъ, что нѣтъ въ ней совершенно ничего, что могло бы вооружитъ противъ меня и самаго дикаго фанатика, такъ что побужденіемъ къ пасквилю противъ меня, какъ противъ историка преп. Сергія, должна быть предполагаема личная вражда ко мнѣ самому. Дѣйствительно, своей книгой о преп. Сергіи я могъ возбудить личную вражду къ себѣ нѣкоего писателя: въ одномъ частномъ вопросѣ относительно жизни преп. Сергія, на который даются два отвѣта и въ которомъ мы съ писателемъ оказались несогласными, онъ долженъ былъ уступить побѣду мнѣ; затѣмъ, отвѣчая на его полемику противъ меня по этому вопросу (анонимную, безъ названія меня но имени, я позволилъ себѣ въ своей книгѣ нѣсколько посмѣяться надъ это невѣжествомъ (также анонимно, не называя его по имени). По если справедливы мои подозрѣнія на счетъ автора пасквиля, то мнѣ искренно жаль, что человѣкъ обладаетъ такимъ крайне болѣзненнымъ самолюбіемъ, которое затмѣваетъ у него разумъ. Будучи совершенно ничтоженъ, какъ историкъ (именно-какъ историкъ, но не какъ вообще повѣствователь), нашъ «нѣкій писатель» можетъ имѣть очень большія достоинства въ другихъ отношеніяхъ, чего я вовсе не думаю ни отрицать ни оспаривать. Между тѣмъ, по общему признанію всѣхъ порядочныхъ людей, наполненный клеветами и инсинуаціями пасквиль есть средство мщенія мерзкое и презрѣнное, рѣшаясь прибѣгнуть къ которому человѣкъ сильно грязнитъ свою репутацію[1].
Истинно прискорбію мнѣ, что мѣсто пасквилю на меня дано въ журналѣ «Странникъ». Всѣмъ и каждому извѣстно, что редакторъ-издатель Странника" г. Л. Пономаревъ есть профессоръ петербургской духовной академіи. Такимъ образомъ, одинъ профессоръ академіи даетъ у себя мѣсто пасквилю на другаго профессора академіи: это ость нѣчто далеко не совсѣмъ ладное… Я, разумѣется, вовсе не заявляю той претензіи, чтобы г. Пономаревъ, какъ профессоръ академіи, совсѣмъ ничего не помѣщалъ противъ меня въ своемъ журналѣ.: пусть онъ помѣщаетъ у себя критики на мои книги самыя жестокія и самыя безпощадныя, — отвѣчая или по отвѣчая на критики, я, конечно, не скажу противъ ихъ напечатанія г. Пономаревымъ ни единаго слова; но иное дѣло пасквиль. А но думаю я, чтобы г. Пономаревъ прибѣгъ къ тому жалкому оправданію, будто между безпощадной критикой и пасквилемъ трудно провести границу. Граница совершенно ясна: критика, какая бы то ни было, изобличаетъ и доказываетъ дѣйствительные недостатки сочиненія; а пасквиль клевещетъ и инсинуируетъ или же просто бранитъ, ничего но доказывая (это заглавіе статьи: «Московскій академическій историкъ о житіи преп. Сергія» требовалось самой безпощадной критикой?). И добро бы еще пасквиль составленъ былъ такъ, что былъ бы бранимъ въ немъ одинъ я и тщательно выгорожены были всѣ другіе; но этого нѣтъ: пасквилянтъ явно высказываетъ свое пренебреженіе къ академіямъ и академической наукѣ, явно смѣется надъ академическими учеными степенями. Слѣдовательно, профессоръ академіи не находитъ ничего страннаго въ томъ, чтобы содѣйствовать появленію на свѣтъ пасквилей, въ которыхъ посягается на честь и унижается достоинство академій. Никакого дѣйствія не бываетъ безъ причины; почему должно имѣть причину и то дѣйствіе г. Пономарева, что онъ помѣстилъ пасквиль на меня въ своемъ журналѣ. Думавъ одинъ и вмѣстѣ съ знакомыми, я не могъ придумать никакой другой причины, кромѣ желанія и надежды — при помощи скандалёзной статьи пріобрѣсти лишній пятокъ-десятокъ подпищиковъ журналу между многочисленными любителями всего скандалезнаго… Конечно, и профессору академіи, если онъ издаетъ журналъ, никто не воспрещаетъ заботиться о пріобрѣтеніи подпищиковъ: но профессорскій ли способъ заботиться и стараться объ ихъ пріобрѣтеніи посредствомъ помѣщенія въ своемъ журналѣ пасквилей? Впрочемъ, возможное дѣло, что на всѣ мои ламентаціи г. Пономаревъ отвѣтитъ мнѣ словами аристофановыхъ аѳинянъ: καὶ ταῦτα μὲν δὴ `3;μικρά, да вѣдь это пустяки!..[2].
Я дамъ анониму по возможности обстоятельные отвѣты на всѣ его противъ іюня обвиненія, — на клеветы, инсинуаціи, искаженіе и перетолкованіе моихъ рѣчей и на его заугольную брань такимъ образомъ, чтобы слѣдить его знаменитое (не особенно обширное) твореніе пунктъ за пунктомъ, для каковой цѣли все выпишу его у себя отдѣлъ за отдѣломъ. Итакъ, начинаю.
"Въ числѣ разныхъ изданій, появившихся ко дню 500-лѣтія памяти преп. Сергія Радонежскаго книга проф. Голубинскаго, заглавіе которой выписано нами, благодаря громкой извѣстности ея автора-историка, обращаетъ на себя особенное вниманіе. Читателю думается, что предъ нимъ предстанетъ и жизнь боярскаго семейства того времени и картина тогдашней Руси, и обстоятельства, воспитавшія душу Сергія-Варѳоломея и возбудившія въ немъ раннюю наклонность къ иночеству, и бытъ тогдашнихъ монастырей, и глубокій анализъ его характера и пр. пр. Но съ первыхъ же страницъ читатель видитъ, что авторъ пишетъ не столько житіе Преподобнаго, сколько критику на житіе, написанное Епифаніемъ. Автору страстно хочется оказать что нибудь такое, чего не говорили (sic) до него никто, и непремѣнно — кольнуть Епифанія. Это желаніе иногда доходитъ до… смѣшнаго. Похваливъ Епифанія, напримѣръ за то, что «онъ изображаетъ намъ не мечты своего воображенія, но именно подлиннаго Сергія, какимъ онъ былъ», авторъ тутъ же продолжаетъ: «мы не ищемъ у жизнеописателя свѣдѣній о томъ, что такое и каковъ былъ Сергій, такъ сказать, къ самому себѣ, въ своей собственной, для самаго себя, жизни, — мы и безъ жизнеописателя знаемъ, что онъ былъ высоко-святой, строгоподвижнической жизни»… Такъ и хочется спросить автора: да что же лишняго въ томъ, что пр. Епифаній сказалъ намъ о святости Сергія? И откуда бы онъ, г. Голубинскій, могъ лучше узнать личныя свойства пр. Сергія, если бы не говорилъ о нихъ жизноописатель его? Во всякомъ случаѣ — за что авторъ недоволенъ Епифаніемъ? — «Но мы желаемъ отъ него знать, продолжаетъ Голубинскій, что такое былъ Сергій въ отношеніи къ другимъ людямъ» Такъ что же? Разкѣ объ этомъ не говоритъ Епифаній? Говоритъ, и г. Голубинскій тутъ же приводитъ его слова. Зачѣмъ же понадобилась ему выходка противъ Епифанія! Вѣроятно затѣмъ же, зачѣмъ онъ выставляетъ сего смиреннаго ученика Сергіева хвастуномъ (прим. 6 и нод.), упрекаетъ въ «эффектно-ораторской нескладицѣ» (пр. 5, пр. 24 и под.).
Анонимъ, съ одной стороны, укоряетъ меня за то, что я но удовлетворяю требованіямъ хорошаго біографа, — что у меня нѣтъ того-то, того-то и того-то, а съ другой стороны укоряетъ меня за то, что я позволяю себѣ заявлять свое несовершенное довольство Епифаніемъ. Но тутъ на самомъ дѣлѣ — если съ одной стороны, то уже но съ другой стороны и одно служить къ оправданію іюня въ другомъ. Я потому именно и не совсѣмъ доволенъ Епифаніемъ, что онъ съ своимъ житіемъ преп. Сергія не даетъ мнѣ возможности удовлетворитъ тѣмъ требованіемъ, которымъ долженъ удовлетворять хорошій біографъ. Слѣдовательно, тутъ одно изъ двухъ: или къ біографу преп. Сергія не должны быть предъявляемы требованія, которыя предъявляются ко всякому хорошему біографу, или же біографъ преп. Сергія, не имѣющій возможности удовлетворить требованій, которыя предъявляются ко всякому хорошему біографу, благодаря недостаточной удовлетворительности житія Епифаніева, въ правѣ быть не совершенно доволенъ симъ послѣднимъ, т. е. Епифаніемъ. Но къ біографу преп. Сергія, конечно, должны быть предъявляемы тѣ же самыя требованія, что и ко всякому другому біографу; значитъ, я совершенно нравъ, когда выражаю свое нѣкоторое недовольство Епифаніемъ. Анонимъ желалъ бы отъ меня хорошей біографіи преп. Сергія; я съ своей стороны желалъ бы именно того же самаго, т. е. написать хорошую біографію преп. Сергія, но лишенъ возможности сдѣлать это благодаря Епифанію: въ правѣ ли анонимъ укорять меня за то, что я не совершенно доволенъ Епифаніемъ? Если онъ укоряетъ меня за то, вина за что лежитъ не на мнѣ, а на Епифаніи: то, полагаю, ясно, что, думая укорять меня за Епифанія, на самомъ дѣлѣ онъ укоряетъ не кого иного, какъ этого Епифанія. Будучи не совершенно доволенъ Епифаніемъ, я вовсе не отнимаю у него несправедливымъ образомъ его достоинствъ, а отдаю ему все должное: безотносительнымъ образомъ я не признаю написанное имъ житіе преп. Сергія за совершенно удовлетворительное;' но относительнымъ образомъ, сравнительно съ другими житіями, я признаю его за житіе весьма хорошее и даже совсѣмъ выдающееся. Вся рѣчь моя о немъ есть слѣдующая: «Нельзя, къ сожалѣнію, сказать о древнемъ житіи преп. Сергія (т. е. именно атомъ Епифаніевомъ), чтобы оно было совершенно удовлетворительно, — чтобы оно представляло собою такую его біографію или такое его жизнеописаніе, въ которомъ бы мы находили и живое изображеніе его личности и обстоятельное повѣствованіе объ его дѣятельности. По это сожалѣніе должно быть высказано не но отношенію къ одному житію преподобнаго Сергія, сравнительно еще весьма хорошему и даже совсѣмъ выдающемуся, а по отношенію къ рѣшительному большинству нашихъ древнихъ житій» (стр, 1—'2). Если въ виду сейчасъ сдѣланной улики анонимъ, такъ сказать, вывернется и скажетъ, что если я не укоряю Епифанія, то дѣлаю еще гораздо худшее, — укоряю большинство писателей древнихъ житій; въ такомъ случаѣ я ему отвѣчу: пусть онъ читаетъ исторіи русской церкви преосвв. Филарета и Макарія, пусть онъ читаетъ спеціальное изслѣдованіе о житіяхъ Б. О. Ключевскаго («Древне-русскія житія святыхъ, какъ историческій источникъ»), и онъ увидитъ, что я въ данномъ случаѣ нисколько не щеголяю оригинальничаньемъ, т. е. не высказываю недовольства изъ стремленія къ оригинальничанью, изъ страстнаго желанія сказать что нибудь такое, чего не говорилъ до меня никто, а говорю совершенно то же самое, что говорятъ и другіе (или, такъ какъ говорю послѣ другихъ, лишь повторяю этихъ другихъ).
Итакъ, общій укоръ мнѣ со стороны анонима за то или въ томъ, что я позволяю себѣ быть не вполнѣ доволенъ Епифаніемъ, совершенно неоснователенъ, потому-что мое нѣкоторое недовольство Епифаніемъ имѣетъ свое полное основаніе. Относительно частностей, которыя анонимъ ожидалъ бы найдти въ написанной мною біографіи преп. Сергія («Читателю думается, что предъ нимъ предстанетъ и пр.) должно быть оказано, что, увлекаясь желаніемъ показать свое полное знакомство со всѣми тѣми требованіями, которыя предъявляются къ настоящимъ историкамъ (съ цѣлію, разумѣется, хвастнуть этимъ знакомствомъ), анонимъ вдается въ совершенное завирательство. „Изобразить жизнь боярскаго семейства того времени, нарисовать картину тогдашней Руси“ и пр. и пр. Предъявлять эти требованія съ легкимъ сердцемъ можетъ только совершеннѣйшій невѣжда въ русской исторіи. Съ великимъ удовольствіемъ изобразилъ бы я вамъ жизнь боярскаго семейства тогдашняго времени: но какъ бы я это сдѣлала, когда у меня нѣтъ никакихъ данныхъ для изображенія (въ этомъ случаѣ, конечно, уже не по винѣ Епифанія)? Съ великимъ удовольствіемъ нарисовалъ бы я вамъ картину тогдашней Руси: но какъ бы я ее нарисовалъ, когда почти что не съ чего рисовать, когда Русь XIV в. стоить порода, нами въ такомъ мракѣ, въ которомъ мы ничего живаго совершенно не въ состояніи разглядѣть (не говоримъ уже о томъ, что блѣдная картина Руси XIV в., насколько она возможна, вовсе не относится къ біографіи преп. Сергія, а относится къ общей исторіи Россіи). О бытѣ тогдашнихъ монастырей я говорю, да и нельзя мнѣ объ этомъ но говорить по моимъ представленіямъ о преп. Сергіи, какъ о преобразователѣ быта монастырей. не говорю я объ обстоятельствахъ, воспитавшихъ душу Сергія-Варѳоломея и возбудившихъ въ немъ раннюю наклонность къ иночеству потому, что, съ одной стороны, ничего не говорить объ этомъ Епифаній, а съ другой стороны и главное — потому, что требованіе рѣчей объ этомъ есть со стороны анонима, говоря безцеремонно, просто его глупость. Преп. Сергій сталь тѣмъ, чѣмъ онъ быль, не въ слѣдствіе какихъ нибудь обстоятельствъ, о которыхъ совершенно ничего неизвѣстно, а отъ свойствъ своей природы и по благодати Божіей. Преи Сергій явилъ себя великимъ постникомъ почти тотчасъ послѣ рожденія, еще будучи дитятею въ пеленкахъ: какія обстоятельства возбудили въ немъ наклонность къ постничеству? Я когда анонимъ говоритъ, что онъ ожидалъ отъ меня глубокаго анализа характера преп. Сергія, то тутъ не просто глупость съ его стороны, но и нѣчто большее. Глубокій анализъ души преп. Сергія… А не было ли бы это съ моей стороны великой и весьма неумѣстной дерзостью, противъ которой изо всѣхъ силъ завопіялъ бы тотъ же анонимъ, который могъ бы навзводить на меня по этому поводу такихъ обвиненій и надѣлать противъ меня такихъ инсинуацій, что я принужденъ былъ бы спасая спасать свою душу? Отсылаю анонима къ извѣстному жизнеописанію преп. Сергія, составленному о. іеромонахомъ (нынѣ архимандритомъ) Никономъ (1-е изданіе напечатано въ 1885 г., 2-е — въ 1891 г.); въ предисловіи къ этому жизнеописанію онъ найдетъ нарочитыя, подкрѣпленныя ссылкой на митр. Филарета, рѣчи о томъ, что я, какъ и всякій біографъ преп. Сергія, не долженъ былъ отваживаться на подобный глубокій анализъ его характера (2-го изд. стр. VIII).
Слова анонима: „Съ первыхъ страницъ читатель видитъ, что авторъ пишетъ не столько житіе Преподобнаго, сколько критику на житіе, написанное Епифаніемъ“, если бы поправить ихъ такъ: „авторъ пишетъ не только житіе Преподобнаго, но и критику на житіе, написанное Епифаніемъ“, были бы совершенно вѣрны. Я дѣйствительно не только шину жизнеописаніе преп. Сергія (краткое, хотя по возможности и полное), но и критику на житіе преп. Сергія, принадлежащее Епифанію. Критику житія, написаннаго Епифаніемъ, я поставлялъ одною изъ своихъ нарочитыхъ задачъ и вовсе я ни отъ кого не скрывалъ этого, а всѣмъ объ этомъ говорилъ, съ кѣмъ приходилось говорить, — весьма возможно, что объ этомъ я говорилъ и самому анониму. Да и весьма глупо было бы скрывать то, чего вовсе не зачѣмъ скрывать. Жизнеописаніе преп. Сергія безъ критики житіи его, принадлежащаго Епифанію, и жизнеописаніе очень хорошее (хотя и не свободное отъ недостатковъ, какъ всякое произведеніе человѣческое) было написано ранѣе меня, это жизнеописаніе, принадлежащее о. Никону, которое мы указали. Чтобы не писать того же самаго, что написано о. Пикономъ, а сдѣлать къ нему нѣкоторое дополненіе, я и написалъ жизнеописаніе преп. Сергія съ критикой его житія, принадлежащаго Епифанію (чтобы не навязывать своей критики читателямъ не желающимъ критики, я вовсе не вношу ея въ текстъ жизнеописанія, а помѣщаю исключительно въ примѣчаніяхъ). По что значитъ, что анонимъ обвиняетъ меня въ критикѣ Епифанія, я не совсѣмъ понимаю или, лучше сказать, совсѣмъ не понимаю. Неужели онъ хочетъ сказать то. что Епифаній ость человѣкъ не подлежащій критикѣ? Правда, что онъ усвояетъ Епифанію титулы преподобнаго и блаженнаго; но эти, усвояемые имъ Епифанію, титулы вовсе не значатъ, чтобы послѣдній былъ канонизованный святой, а свидѣтельствуютъ только объ его желаніи своимъ особеннымъ почтеніемъ къ жизнеописателю преп. Сергія рѣзче выставить мое мнимое непочтеніе къ нему. Но если бы Епифаніи былъ и канонизованный святой, то и сіе нисколько по лишало насъ права подвергать критикѣ его историческія писанія, а только налагало бы на насъ обязанность относиться съ подобающимъ уваженіемъ къ его лицу (личности). Вообще, я не думаю, чтобы анонимъ выставлялъ тотъ принципъ, будто житія святыхъ какъ произведенія историческія не подлежатъ исторической критикѣ; это было бы уже слишкомъ[3]. Не рѣшаемся мы усвоить анониму этого, свойственнаго только какому нибудь совсѣмъ темному человѣку, мнѣнія, будто Епифаній не подлежитъ исторической критикѣ, имѣя въ виду и примѣръ уже дважды помянутаго нами о. Никона. О. Пиконъ относится съ величайшимъ, нисколько не меньшимъ, чѣмъ анонимъ, уваженіемъ къ Епифанію, и однако въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ предпочитаетъ слѣдовать не ему, а его сократителю Пахомію, и даже не Пахомію, а только нѣкоторымъ спискамъ сокращеннаго Пахоміева житія (стр. 243, прим. 80), рѣчи объ источникѣ, чудесно наведенномъ преп. Сергіемъ).
Когда анонимъ укоряетъ меня въ страстномъ желаніи сказать что нибудь такое, чего не говорилъ до меня никто, то онъ возводитъ на меня общее обвиненіе, на которое можно отвѣчать только общимъ же отрицаніемъ. Докажите ваши слона примѣрами или какими хотите доказательствами, и тогда я буду опровергать васъ. По что я отвѣчу на голословное обвиненіе и не очень ли просто возводить на человѣка голословныя обвиненія, какія угодно? Впрочемъ, еще Демосѳенъ сказалъ, что пасквилянство въ томъ именно и состоитъ, чтобы возводить на людей всякія голословныя обвиненіи; τοῦτο γὰρ ἑστιρ ὁ συκοϕάντης αιτυίσασ για μὲρ πάντα, ἐξελέγξαι δὲ μηδἐν (это и значитъ быть пасквилянтомъ, греческое сикофантъ соотвѣтствуетъ принятому у насъ новому пасквилянтъ, — чтобы обвинять во всемъ и ничего не доказывать).
Въ страстномъ желаніи при всякомъ случаѣ кольнуть Епифанія анонимъ обвиняетъ меня совершенно недобросовѣстно, поябеднически и можно сказать поіезуитски. Вопервыхъ, въ подтвержденіе своихъ слова, онъ указываетъ и всего на одинъ случай. Положимъ, что указаніе было бы справедливо: неужели на основаніи одного случая можно было бы обвинять меня въ страстномъ желаніи кольнуть Епифанія, подразумѣвается: при всякомъ случаѣ? По» одинъ случай анонимъ можетъ указать, только прибѣгая къ намѣренному и злостному перетолкованію моихъ словъ. Приступая къ изображенію личнаго характера преп. Сергія на основаніи Епифанія, я говорю: «Мы не ищемъ свѣдѣній о томъ, что такое и каковъ былъ Сергій въ отношеніи такъ сказать къ самому себѣ, т. е. въ своей собственной, для самого себя жизни, — мы и безъ жизнеописателя знаемъ, что онъ былъ высоко-святой, подвижнической жизни: но мы желаемъ отъ него знать, что такое былъ Сергій въ отношеніи къ другимъ людямъ. Итакъ, но изображенію жизнеописателя. въ отношеніи къ другимъ людямъ преподобный Сергій былъ»… и пр. (стр. 30 нач.). Найдетъ ли кто нибудь, не питающій личной ко мнѣ вражды и не имѣющій наклонности перетолковывать меня, найдетъ ли, говорю, въ этихъ словахъ моихъ упрекъ Епифанію въ томъ, что онъ говоритъ о святости преп. Сергія? Я хочу сказать, что когда идетъ рѣчь о личномъ характерѣ преп. Сергія, то напрасно говорить объ его высокой святости, потому-что это хорошо извѣстно и безъ всякихъ рѣчей, и вотъ и употребляю ораторскій оборотъ: «мы не ищемъ» и пр. Если кто скажетъ мнѣ, что я употребляю ораторскій оборотъ не особенно искусный (удачный) я, пожалуй, но стану спорить; но во всякомъ случаѣ на основаніи его можно ли обвинять меня въ томъ, будто я упрекаю Епифанія за рѣчи о святости преп. ("оргія? А анонимъ съ притворнымъ недоумѣніемъ и съ напускнымъ сожалѣніемъ (съ напускною болью въ сердцѣ) за оскорбляемаго мной Епифанія восклицаетъ:
«Такъ и хочется спросить автора: что лишняго…. Зачѣмъ же понадобилась ему выходка противъ Епифанія»? Мерзкій смыслъ сочиненія и усвоенія мнѣ выходки противъ Епифанія совершенно понятенъ: «если я позволяю себѣ выходки противъ сего смиреннаго ученика Сергіева, то что я за человѣкъ такой въ отношеніи къ моему направленію»? Далѣе, увидимъ, впрочемъ, еще и не то.
Я вовсе не выставляю Епифанія хвастуномъ, а говорю только, что онъ употребляетъ въ житіи преп. Сергія слова не употреблявшіяся въ живой русской рѣчи и. вѣроятно, взятыя имъ изъ книгъ (клюся, скрили, посмаги), чтобы хвастнуть своею ученостью. Выставлять человѣка хвастуномъ и сказать о немъ, что онъ обнаруживаетъ наклонность хвастнуть своею ученостью, вещи совершенно различныя и изъ того, что человѣкъ имѣетъ наклонность хвастнуть своей ученостью, никто не сдѣлаетъ заключенія, что человѣкъ есть хвастунъ; а слѣдовательно, и обвинять меня, будто я, указывая у Епифанія наклонность хвастнуть ученостью, выставляю его хвастуномъ, несправедливо. Епифаній употребляетъ непонятныя слова по какому нибудь особому побужденію. Если анонимъ находитъ неосновательнымъ указывать побужденіе, которое я указываю, то пусть онъ указалъ бы побужденіе, которое можетъ быть принято съ большею основательностію. Но онъ другаго побужденія вовсе не указываетъ; слѣдовательно, не можетъ указать; а если не можетъ указать, такъ за что же обвиняетъ меня?
Я нахожу у Епифанія эффектно-ораторскую нескладицу въ его рѣчахъ о крещеніи преп. Сергія, гдѣ онъ говоритъ: «іерей же, огласивъ его и много молитвовавъ надъ нимъ, съ радостію духовною и тщаніемъ крести его» (стр. 84, прим. 5). Именно, я нахожу нескладицу въ словахъ: «много молитвовавъ надъ нимъ», такъ какъ надъ преп. Сергіемъ при его крещеніи, конечно, было молитвовано не болѣе, чѣмъ при крещеніи всякаго другаго человѣка или не болѣе того, чѣмъ сколько положено и сколько обычно. Нескладицу эту, какъ я указываю, признавалъ нескладицей и Симонъ Азарьинъ, который въ своемъ изданіи житія вмѣсто словъ: «много молитвовавъ» поставилъ слова: «по обычаю молитвовавъ» (ibid.). А что Епифаній былъ величайшій ораторъ и человѣкъ весьма наклонный къ ораторскимъ эффектамъ, при чемъ возможно было въ нѣкоторыхъ случаяхъ допущеніе имъ и нескладицъ, относительно этого, не выставляя своего собственнаго увѣренія, которое, конечно, непріемлемо въ данномъ случаѣ, я пошлюсь на преосв. Макарія (Ист. V, 232 нач.) и на В. О. Ключевскаго (Древнерусскія житія, стр. 93). И кто опять мѣшалъ анониму вмѣсто моего неудовлетворительнаго объясненія указать объясненіе удовлетворительное?
"Позволимъ себѣ, однако же, нѣсколько замѣчаній по порядку страницъ въ книгѣ и примѣчаній къ нимъ…
"Безъ всякаго видимаго основанія г. Голубинскій отрицаетъ преданіе о томъ, что Ростовскій Варницкій монастырь стоитъ на мѣстѣ родинѣ преп. Сергія. Тутъ-же безъ всякой надобности говорить о «плотскомъ зачатіи» пр. Сергія, въ опроверженіе предположенія Снегирева о томъ, что это «зачатіе» будто-бы было на мѣстѣ Георгіевской пустыни въ Гороховецкомъ уѣздѣ. Какъ-то странно и опровергать такія мнѣнія, основанныя очевидно на. непониманіи слова «зачатіе Сергія, т. е. основаніе монастыря Сергіемъ».
Я отрицаю преданіе о Варницкомъ монастырѣ не безъ всякаго видимаго основанія, какъ лжетъ анонимъ, а прямо указывая это основаніе (сгр. 81, прим. 6). Варницкій монастырь находится и всего въ 4-хъ (или даже — 3-хъ) верстахъ отъ Ростова, между тѣмъ объ усадьбѣ родителей преп. Сергія Епифаній говоритъ, что она «бѣ въ предѣлѣхъ Ростовьскаго княженія не зѣло близъ града Ростова»: можно ли и естественно ли было бы Епифанію сказать объ усадьбѣ, находившейся только въ 4-хъ (или даже 3-хъ) верстахъ отъ Ростова, что она "бђ въ предѣлахъ Ростовьскихъ не зѣло близь града Ростова? Въ Исторіи іерархіи, которая составлена но свѣдѣніямъ, полученнымъ изъ самыхъ монастырей, ничего не говорится о преданіи, чтобы монастырь былъ поставленъ на мѣстѣ усадьбы родителей преп. Сергія, и прямо говорится, что «кѣмъ имянно и въ которомъ году точно по какому случаю, но чьему дозволенію и чьимъ иждивеніемъ построенъ (монастырь), неизвѣстно», — III, 500. На основаніи сейчасъ приведенныхъ словъ можно съ увѣренностію полагать, что преданіе явилось уже послѣ написанія Исторіи іерархіи. А сомнѣваться (я именно сомнѣваюсь, а. не отвергаю положительно) въ преданіи подобной недревней древности, конечно, имѣлъ я весьма достаточное побужденіе…
Если бы я и безъ всякой надобности говорилъ о «плотскомъ зачатіи» преп. Сергія въ опроверженіе предположенія Снегирева, то бѣда была бы не велика и указывать на это съ укоромъ мнѣ было бы странно. По я находилъ и нахожу, что говорилъ вовсе не напрасно и что мое замѣчаніе не только не было излишне, а напротивъ было нужно и что въ противномъ случаѣ я подлежалъ бы справедливому укору за упущеніе. Дѣло, не совсѣмъ ясно представляемое анонимомъ, состоитъ въ слѣдующемъ. Покойный И. М. Спегиревъ нашолъ грамоту царя Ѳеодора Ивановича, данную Георгіевской пустынѣ, находившейся въ Гороховецкомъ уѣздѣ Владимирской губерніи, въ которой читается: «со азъ царь и великій князь… пожаловали семь къ пустынѣ живоначальной Троицѣ и къ великому Христову мученику Кгоргію, гдѣ было зачатіе великаго чудотворца Сергія, что въ Гороховецкомъ уѣздѣ»…. и заключилъ на основаніи грамоты, что плотское зачатіе преп. Сергія послѣдовало въ Гороховецкомъ уѣздѣ и что потомъ родители его, когда мать его была беременна имъ, переѣхали въ Гостовъ. Анониму представляется страннымъ и опровергать мнѣніе Снегирева, основанное очевидно на непониманіи словъ: «зачатіе Сергія». Но мнѣніе Снегирева основывается вовсе но на непониманіи словъ, а на введшемъ его въ заблужденіе весьма неискусномъ и странномъ выраженіи царской грамоты. Прямой смыслъ словъ: «гдѣ было зачатіе великого чудотворца Сергія», очевидно есть тотъ гдѣ имѣло мѣсто плотское зачатіе преп. Сергія. и не будь другой царской грамоты, въ которой (-лова найденной Снегировымъ грамоты поясняются какъ значащія, что преп. Сергій зачалъ, основалъ пустыню, то не невозможно, что ложное мнѣніе о зачатіи преп. Сергія въ Гороховецкомъ уѣздѣ стало бы общимъ мнѣніемъ. Всякій читатель, который будетъ читать книжку Снегирева. безъ предварительныхъ свѣдѣній о преп. Сергіи, согласится съ его ошибочнымъ заключеніемъ. А поэтому я и счелъ своимъ долгомъ (и долгомъ непремѣннымъ) сдѣлала, свое замѣчаніе. А затѣмъ и еще позволяю себѣ прибѣгнуть подъ покровительство примѣра о. Никона. Въ житіи преп. Сергія, читаемомъ упреосв. Филарета Черниговскаго въ Житіяхъ святыхъ, въ разсказѣ о приходѣ къ преп. Сергію въ. пустыню первыхъ учениковъ, говорится, что самый первый пришедшій, — Василій Сухой, пришелъ съ береговъ сѣверной Двины. Это есть очевидная ошибка, писца или опечатка типографщика вмѣсто: съ верха или съ верхней Дубны (текущей весьма недалеко отъ Троицкаго монастыря), и однако о. Никонъ, хотя и признаетъ эти за очевидную ошибку писца, т. е. признаетъ за нѣчто такое, о чемъ вовсе не стоило бы говорить, считаетъ своимъ долгомъ сказать объ этомъ (прим. 64).
"Описывая мѣсто, гдѣ основана Лавра, Голубинскій говоритъ: «Среди бора протекала маленька рѣчка… Откуда онъ это взялъ? въ житіи Епифанія прямо сказано, что можно было найти и немного въ низкихъ мѣстахъ воды, но о рѣчкѣ — ни слова. Она понадобилась автору только для того, чтобы потомъ отрицать приданіе, идущее отъ временъ Пахомія (съ половины 15-го вѣка), что эта рѣчка и есть тотъ источникъ, который испрошенъ молитвами Преподобнаго».
Откуда это въ самомъ дѣлѣ знаю я о рѣчкѣ, когда о ней у Епифанія ни слова? Но у Епифанія ни слова не говорится о томъ, что когда преп. Сергій основывалъ Лавру, то надъ мѣстомъ, на которомъ онъ со основывалъ, висѣло небо. Если бы я сказалъ, что надъ мѣстомъ Лавры во время основанія послѣдней преп. Сергіемъ висѣло небо, спросилъ ли бы меня анонимъ: откуда я это знаю, когда у Епифанія объ этомъ ни слова? О рѣчкѣ я знаю очень просто, изъ того, что она досихъ поръ течетъ подъ монастыремъ. Когда анонимъ обвиняетъ меня далѣе, будто я отрицаю преданіе, идущее отъ половины 15-го вѣка, то, конечно, хочетъ сказать не только то, что я плохой ученый, а и то, что я ученый весьма, дерзкій, не признающій никакихъ преданіи. По что мы, читатель, скажете о человѣкѣ, который обвиняетъ меня въ томъ, въ чемъ напротивъ долженъ быль бы я обвинять его или сваливаетъ съ больной головы на. здоровую? Скажете, конечно, что хорошъ молодецъ! А анонимъ поступаетъ именно такимъ образомъ. Дѣло въ слѣдующемъ. Монастырь преп. Сергія нѣкоторое время при его жизни бѣдствовалъ отъ отсутствія воды и преподобный доставилъ ему воду чудеснымъ образомъ. Жизнеописатель преподобнаго Епифаній говоритъ, что онъ чудеснымъ образомъ извелъ «источникъ велій» воды; тоже говорить и сократитель Епифаніева житія Пахомій сербъ; но въ одномъ спискѣ Пахоміева сокращенія, какъ указалъ покойный А. Н. Горскій (Историческое описаніе Лавры, гл. II, прим. 2). вмѣсто источника говорится о рѣкѣ, т. е. что преп. Сергій не извелъ источникъ, а сотворилъ рѣку. Нѣкоторыя изъ современныхъ (т. е. современныхъ намъ, нынѣшнихъ) біографовъ преп. Сергія, желая отличиться и прославиться той новизной мнѣнія, въ страсти къ которой обвиняетъ меня анонимъ, горячо стали за эту рѣку противъ источника. Анонимъ принадлежитъ къ числу сторонниковъ рѣки и въ непризнаваніи мною того, что преп. Сергій создалъ ее, и обвиняетъ онъ меня. Но спрошу я его въ свою очередь: какое имѣетъ онъ право предпочитать одинъ списокъ сокращенія Пахоміева всѣмъ снискалъ Пахомія и потомъ всѣмъ спискамъ Епифанія? Не значитъ это поступать совершенно произвольно и безъ малѣйшаго уваженія къ авторитету свидѣтелей? Если бы и во всѣхъ рѣшительно спискахъ сокращенія Пахоміева говорилось о рѣкѣ, то и тогда, мы не имѣли бы никакого права предпочитать его Епифанію, а должны были бы просто видѣть у него не болѣе какъ произвольную поправку Епифанія (cfr Ключевскаго Житія, стр. 181). Я указалъ въ моей книгѣ, что это предположеніе о рѣкѣ явилось очень простымъ образомъ; а, отнявъ рѣку у людей желавшихъ прославиться новымъ мнѣніемъ, я, разумѣется, привелъ ихъ въ ярость; анонимъ принадлежитъ, какъ я сказалъ, къ числу сторонниковъ рѣки и вотъ inde между прочимъ его на меня irae (отсюда его гнѣвъ, а въ нѣсколько усиленномъ и болѣе точномъ переводѣ — его ярость). Какой-то грамотѣй XV вѣка, читая въ житіи Епифапіевомъ о томъ, что монастырь преп. Сергія страдалъ отъ недостатка воды, пришолъ въ недоумѣніе, которое раздѣляютъ съ нимъ и нѣкоторые новые: какъ же монастырь могъ бы страдать отъ недостатка воды, если бы подъ нимъ протекала рѣчка; отсюда онъ заключили, что рѣчки не существовало до основанія монастыря и что она создана преп. Сергіемъ уже послѣ основанія монастыря. Но въ вопросѣ и водѣ рѣчка не при чемъ и такъ сказать совершенно въ сторонѣ. Она была весьма мелка и мутная вода ея была до такой степени плоха, что не годилась къ употребленію. Преп. Сергій, живъ въ пустынѣ одинъ, а потомъ и съ монахами монастыря, явившагося около его кельи, бралъ воду изъ источника или ключа, близь котораго онъ поставилъ свою келью на берегу рѣчки. Съ точеніемъ времени источникъ закрылся и монахи и на берегу рѣчки оказались безъ воды, за которою нужно стало ходить къ другому источнику, находившемуся отъ монастыря далеко. Тогда преп. Сергій чудесно извелъ подъ монастыремъ другой «источникъ велій» воды. Въ книгѣ моей читатель найдетъ обстоятельныя рѣчи обо всемъ этомъ (стрр. 36 и 92)[4].
"Чтобы не быть согласнымъ съ общепринятымъ мнѣніемъ, онъ прибѣгаетъ къ толкованію именъ изъ финскихъ словъ, хотя конечно финскаго языка не знаетъ. Чего проще слова; «Маконецъ», «Пѣшноша? Пять вѣковъ ихъ понимали по-русски, какъ производныя отъ слонъ: маковка, пѣшъ носилъ, — но Голубинскому это кажется выдумкой „любителей замысловатаго, тогда какъ онъ и есть самъ любитель замысловатаго… Онъ отсылаетъ читателя къ финнамъ, если онъ хочетъ знать значеніе этихъ словъ, а самъ такъ и не говорить, что они значатъ“.
Тутъ анонимъ написалъ нѣчто такое, по поводу чего мнѣ хочется сказать ему: „пять вѣковъ, взобравшись на нашу Троицкую колокольню, смотрятъ на тебя, господине (отче?), съ ея высоты и разводятъ руками“. Слово „маконецъ“ дѣйствительно имѣетъ пятивѣковую, и даже болѣе чѣмъ пятивѣковую, давность; правда и то, что нѣкоторые старые русскіе люди производили его отъ маковки или, точнѣе говоря, — понимали его въ смыслѣ маковки, о чемъ я прямо говорю въ моей книгѣ (стр. 89, прим. 13); но на самомъ-то дѣлѣ производить слово маконецъ отъ слова маковка значить являть изъ себя филолога, что называется, доморощеннаго и быть на смѣхъ если не курамъ, то по крайней мѣрѣ добрымъ людямъ: пусть анонимъ обратится съ спросомъ къ настоящимъ филологамъ и ему скажутъ, что маконецъ (котораго пѣть, какъ русскаго слова, о чемъ я говорю и въ книгѣ) не можетъ быть производимъ отъ маковки. Что касается до слова „пѣшноша“, то, вопервыхъ, оно но есть настоящее русское слово, — настоящее русское слово было бы — нѣшепоша; а. вовторыхъ, знаетъ ли анонимъ, какъ велика древность употребленія этого слова въ качествѣ названія Песпошскаго монастыря, которую онъ считаетъ пятивѣковою? Вотаъ ему 5-й томъ Исторіи іерархіи, напечатанный въ 1813-мъ году; на стр. 520-й этого тома читаемъ: Песношскій, Пестушскій или Пестушенскій Николаевскій Московской Епархіи заштатный мужескій монастырь, находится въ Дмитровскомъ уѣздѣ» и пр.; «названіе Песношскаго монастырь имѣетъ отъ рѣки Песноши, на берегу которыя онъ стоить»[5]… Исторія іерархіи, какъ мы сказали выше, составлена на основаніи свѣдѣній, полученныхъ изъ самыхъ монастырей; слѣдовательно, вотъ еще когда Песношскій монастырь не, называемъ былъ Пѣшношскимъ. Но мы можемъ прямо сказать анониму: съ какого времени и отъ кого именно идетъ названіе монастыря Нѣшношскій. Оно идетъ съ 1815—1816 года, отъ извѣстнаго К. Ѳ. Калайдовича, который съ 15 іюля 1815-го года по 16 іюля 1816-го года жилъ въ Песношскомъ монастырѣ и который составило его описаніе, напечатанное въ 1837-мъ году (ужо послѣ смерти автора) подъ заглавіемъ: «Историческое и топографическое описаніе мужескаго общежительнаго монастыря святаго чудотворца Николая, что на Нѣшношнѣ, съ присовокупленіемъ устава его и чиноположенія. Составлено изъ записокъ покойнаго К. О. Калайдовича» (см. этого описанія монастыря по тому 1-му изданію стр. 8 и сноси съ книгой Н. Барсукова. «Жизнь и труды П. М. Строева», стр. 22)[6].
Язвительное замѣчаніе анонима, что я, конечно, финнскаго языка не знаю, совершенно справедливо. Но я думаю, что каждый мальчикъ, учившійся географіи, объяснитъ, какъ я, не зная финнскаго языка, могу признавать слова: маконецъ и песноша за слова финнскіе. Слова эти — не русскія; слѣдовательно, онѣ принадлежатъ тому народу, который прежде насъ — русскихъ жилъ въ московской губерніи; а всѣмъ извѣстно, что прежде насъ — русскихъ жили въ московской губерніи финны.
Слова анонима: «онъ отсылаетъ читателя къ финнамъ»… представляютъ не ѣдкую остроту надо мной, а лишь то, что нѣмцы называютъ Plumpheit и Dummheit, и вмѣстѣ показываютъ, что онъ способенъ противорѣчить себѣ на двухъ строкахъ: я и не думалъ отсылать читателя къ финнамъ (въ чемъ можетъ убѣдиться самъ читатель, посмотрѣвъ въ мою книгу, — стрр. 57 и 87, прим. 13); и какъ въ одно и то-же время анонимъ и предполагаетъ, — совершенно справедливо, что я не знаю финнскаго языка, и укоряетъ меня за нежеланіе сказать, что значатъ слова?
Если у анонима есть совѣсть, то послѣ сдѣланной мною для него справки о названіи Песношскаго монастыря Пѣшношскимъ онъ долженъ бы взять назадъ свои слова о мнѣ, что я самъ и семь любитель замысловатаго[7].
«Удивительно съ какою самоувѣренностью авторъ, вмѣсто какихъ-нибудь доказательствъ, просто хочетъ увѣрить читателя своимъ словомъ: у него то и дѣло встрѣчаются выраженія: „надобно думать“, „необходимо думать“, „необходимо представлять“, „дѣло было, конечно, такъ“ и пр., и все эти тогда, когда именно нужны доказательства, потому что авторъ въ такихъ случаяхъ приводитъ просто свое личное мнѣніе, въ разрѣзъ съ мнѣніями всѣхъ біографовъ преподобнаго Сергія идущее. „Старшій братъ, конечно, усиленнымъ образомъ звалъ изъ пустыни младшаго“… Но позвольте, г. докторъ исторіи: откуда вы это взяли? Не наоборотъ-ли: младшій умолялъ старшаго не оставлять пустыни?.. Гдѣ доказательства этого вашего докторальнаго „конечно“?…»
Если-бы анонимъ подтвердилъ свои обвиненія положительными доказательствами, тогда можно было бы отвѣчать; но что отвѣчать на обвиненія голословныя". Очевидно, нельзя ничего отвѣчать, какъ только повторить уже приведенныя мною слова Демосѳена: τοῦτο γὰρ ἑστιρ ὁ συκοϕάντης αιτυίσασϑια μὲρ πάντα, ἐξελέγξαι δὲ μηδἐν (это и значитъ быть пасквилянтомъ, чтобы во всемъ обвинять и ничего не доказывать). Въ жизни преп. Сергія не все извѣстно положительнымъ образомъ; относительно иного нужно дѣлать предположенія. Когда нужно дѣлать предположенія, я и дѣлаю ихъ и при этомъ, разумѣется, говорю: «надобно думать, необходимо думать». Но въ этомъ не только нѣтъ ничего предосудительнаго, а напротивъ это составляло мою прямую обязанность. Не заслуживалъ бы я укора, что дѣлаю предположенія, и въ томъ случаѣ, если бы дѣлалъ предположенія неосновательныя, ибо людямъ свойственно ошибаться. Другое дѣло, если бы я позволялъ себѣ строить предположенія какія нибудь совсѣмъ нелѣпыя. Но чтобы это было такъ, анонимъ вовсе не указываетъ примѣровъ и вовсе не представляетъ доказательствъ.
Нѣтъ никакой бѣды приводить свое личное мнѣніе, когда идетъ оно и въ разрѣзъ съ мнѣніями всѣхъ. И но только нѣтъ никакой бѣды, но если человѣкъ убѣжденъ въ справедливости своего мнѣнія, хотя бы оно шло и въ разрѣзъ съ мнѣніями всѣхъ: то онъ непремѣнно долженъ и обязанъ приводить его, — разумѣется, подкрѣпляя его тѣми доказательствами, на основаніи которыхъ оно представляется ему болѣе справедливымъ, чѣмъ всѣ другія мнѣнія. Очень можетъ при этомъ случиться, что человѣкъ выскажетъ новое мнѣніе вовсе неосновательное. Но изъ этого будетъ слѣдовать только тоже, что и относительно неосновательныхъ предположеній, т. е. что людямъ свойственно ошибаться. Человѣкъ твердо убѣжденъ былъ въ справедливости своего новаго мнѣнія; по мнѣніе оказывается неосновательнымъ: какое тутъ ему наказаніе, кромѣ того, чтобы его мнѣніе было отвергнуто? А назначить какое нибудь другое наказаніе людямъ, высказывающимъ новыя мнѣнія, въ справедливости которыхъ они убѣждены, значило бы сказать всему мышленію человѣческому: стой. Если бы анонимъ прямо указалъ какое нибудь мое новое мнѣніе, идущее въ разрѣзъ съ мнѣніями всѣхъ біографовъ преп. Сергія, и показалъ его неосновательность или нелѣпость, тогда я отвѣчалъ бы ему. Я чѣмъ отвѣчать на обвиненіе голословное, какъ все не тѣми же словами Демосѳена: τοῦτο γὰρ ἑστιρ ὁ συκοϕάντης, и пр.?
Къ чему анонимъ, задавая мнѣ свой вопросъ, величаетъ меня докторомъ исторіи? Докторъ исторіи, какъ и докторъ всякой другой пауки, есть нѣчто очень почтенное и чтобы высказывалъ свое пренебреженіе къ этой высшей ученой степени и издѣвался пядь нею всякій анонимъ, всякій заугольный NN и всякій nemo, это до крайности прискорбно, впрочемъ, г. П., по всей вѣроятности, принадлежитъ къ числу тѣхъ людей, которые думаютъ, что если бы совсѣмъ не было у насъ докторовъ никакихъ наукъ, то было бы гораздо лучше, ибо это жалкое вѣрованіе, что наше спасеніе въ невѣжествѣ, у насъ достаточно сильно (Да что, впрочемъ, и дивиться на. какого-то анонима, что онъ высказываетъ свое презрѣніе къ степени доктора исторіи, когда по находитъ въ этомъ ничего страннаго профессора" академіи и, можетъ быть, и самъ докторъ какой нибудь науки, давъ мѣсто пасквилю въ своемъ журналѣ).
Откуда я взяла, что Стефанъ звалъ Сергія изъ пустыни, ясно указываю я словомъ «конечно», т. е. ясно даю и знать, словомъ «конечно» что я предполагаю это. Если я не говорю, что наоборотъ Сергіи умоляла, Стефана не оставлять пустыня, такъ не потому, чтобы я итого но допускалъ, — само собою разумѣется, что я вполнѣ допускаю это, а потому, что мнѣ не нужно было говорить объ этомъ, потому, что у меня рѣчь не о Стефанѣ, а о Сергіи. Сергій пошолъ въ пустыню съ твердымъ рѣшеніемъ не оставлять ея; вотъ, я и хочу сказать, что онъ, несмотря на бѣгство отъ него Стефана, и несмотря на настоятельное приглашеніе послѣдняго идти изъ пустыни вмѣстѣ съ нимъ, пребылъ вѣренъ своему рѣшенію. У меня говорится вотъ что: «не могшій стерпѣть пустыни и бѣжавшій изъ нея старшій братъ, конечно, усиленнымъ образомъ звалъ изъ ноя и младшаго брата, которому предстояло въ пустынѣ совершенное одиночество. По преподобный Сергій, разъ пришедши въ пустыню, уже не хотѣлъ уходить изъ поя и когда бѣжалъ отъ него его товарищъ, онъ, возлагая свое упованіе на Бога, рѣшился остаться въ пустынѣ и одинъ, чтобы подвизаться подвигомъ, котораго не намѣревался на себя брать и чтобы представлять изъ себя подвижника, дотолѣ невиданнаго у насъ на Руси». Если бы не были справедливы слова Плутарха, что οἱ ϑυμοὶ, καϑάπερ οὶ κύνες, τυϕλὰ τἰκτουσιν ἐγκλήματα, то анонимъ, конечно, вовсе не задалъ бы мнѣ своего вопроса (я хочу донять анонима языческими писателями въ той надеждѣ, что авось онъ, видя противъ себя даже и утихъ писателей, пойметъ и сознаетъ, что его поведеніе весьма неодобрительно).
Епифаній, но слонамъ самого Голубинскаго, представляетъ дѣло введенія общежитія такъ, что въ одинъ день, «совершенно неожиданно» пришли къ Сергію посланные отъ Константинопольскаго патріарха Филофея и пр. Авторъ говоритъ: «необходимо представлять дѣла иначе. Патріархъ не могъ самъ собою прислать Сергію посланіе, ибо истое не могъ знать о немъ». А самъ же говоритъ, что не можетъ быть, чтобы св. Алексій, проведшій цѣлый годъ въ Царьградѣ при поставленіи его въ митрополита, ничего не разсказалъ матріарху о преп. Ооргіѣ "Необходимо предполагать. утверждаетъ Голубинскій, что матріархъ написалъ преп. Сергію посланіе по просьбѣ св. Алексѣя Самтеръ вездѣ пишетъ: «Алексѣй», а не «Алексій»)… Алексѣй и Сергіи рѣшились прибѣгнуть къ авторитету патріарха, который-бы своимъ голосомъ подтвердилъ и одобрилъ ихъ благое Предпріятіе. Выходитъ, что Сергій просилъ Алексія, Алексій просилъ патріарха, который но просьбѣ послѣдняго и написалъ посланіе. Получивъ посланіе, преп. Сергій поступилъ, выражаясь языкомъ того же Голубинскаго, «себѣ на умѣ» -притворился предъ братіями, что не вѣрить, будто ему писано посланіе, и пошелъ къ митрополиту, и только тамъ вскрылъ письмо. Такъ вѣдь разсказываетъ Епифаній внѣшнюю сторону дѣла, а внутренній смыслъ разсказа объясняетъ намъ «докторъ церковной исторіи». Но не будетъ ли это хулою на великаго и смиреннѣйшаго Сергія? Возможно-ли допускать притворство въ его-то характерѣ? Или ужь не вѣрить Епифанію, а вѣрить Голубинскому, который трижды на одной страницѣ говоритъ: «необходимо представлять», «необходимо думать», «необходимо предполагать», а на слѣдующей еще разъ: «необходимо думать»…
Въ моихъ рѣчахъ о введеніи преп. Сергіемъ общежитія въ своемъ монастырѣ анонимъ находитъ противорѣчіе: я, по его словамъ, говорю, что патріархъ не могъ знать о преп. Сергіи и въ тоже время говорю, что св. Алексій сообщилъ патріарху о преп. Сергіи, слѣдовательно — говорю, что патріархъ зналъ о преп. Сергіи. На самомъ дѣлѣ въ моихъ рѣчахъ нѣтъ никакого противорѣчія и только анонимъ нелѣпымъ образомъ перетолковываетъ ихъ. Я говорю, что патріархъ самъ по себѣ не і\іогъ знать о преп. Сергіи и что поэтому необходимо предполагать извѣщеніе о немъ патріарху св. Алексія (стр. 22): какое же тутъ противорѣчіе? Что св. Алексій извѣстилъ патріарха о преп. Сергіи, это небходимо предполагать потому, что самъ по себѣ патріархъ не могъ знать о Сергіи: у меня два положенія, находящіяся между собою въ причинной связи, а анонимъ обвиняетъ меня въ противорѣчіи себѣ; я говорю объ одномъ, а анониму кажется другое… «Выходитъ, говоритъ онъ, что Сергій просилъ Алексія, Алексій просилъ патріарха, который по просьбѣ послѣдняго и написалъ посланіе». Дѣйствительно, выходитъ почти это, а именно, — что не Сергій просилъ Алексія, но что Сергій и Алексій согласились между собою (у меня въ книгѣ стр. 22—2 3): но что изъ того, что это выходитъ? Признаетъ ли анонимъ такое представленіе дѣла за неправильное, неосновательное, онъ ничего но говоритъ; а потому и я долженъ оставить его слова безъ всякаго замѣчанія.
Если бы то, что читается у анонима во второй половинѣ выписаннаго отдѣла какъ принадлежащее мнѣ, на самомъ дѣлѣ принадлежало мнѣ, то я дѣйствительно позволялъ бы себѣ тяжкую хулу на преп. Сергія. Но знаете ли, читатель, какъ анонимъ достигаетъ того, чтобы обвинить меня въ тяжкой хулѣ на преп. Сергія? Очень просто, посредствомъ мерзкой клеветы на меня или посредствомъ усвоенія мнѣ такихъ рѣчей, которыхъ я вовсе и не думалъ говорить. Такъ какъ обвиненіе въ тяжкой хулѣ на преп. Сергія очень важно, то считаю нужнымъ выписать изъ моей книги все то мѣсто, въ которомъ я говорю о введеніи преп. Сергіемъ общежитія въ своемъ монастырѣ. Вотъ оно: «жизнеописатель преподобнаго Сергія представляетъ дѣло о введеніи имъ въ своемъ монастырѣ общежитія такимъ образомъ, что въ одинъ день совершенно неожиданно пришли къ Сергію посланные отъ Константинопольскаго патріарха Филоѳей, что эти посланные принесли ему въ поминокъ или въ даръ отъ патріарха крестъ, нарамандъ и схиму, а вмѣстѣ принесли ему и посланіе, въ которомъ патріархъ послѣ выраженія своей радости объ его добродѣтельномъ житіи увѣщевалъ его восполнить едину недостаточествующую ему главизну — ввести въ своемъ монастырѣ общее житіе и что преподобный Сергій послѣ совѣта со святымъ митрополитомъ Алексѣемъ и исполнилъ волю патріарха-ввелъ въ монастырѣ общежитіе. Необходимо представлять дѣло нѣсколько иначе, именно — думать, что преподобный Сергій ввелъ въ своемъ монастырѣ общежитіе не потому, чтобы это присовѣтовалъ ему патріарха, а потому что онъ самъ хотѣлъ этого и что хотѣлъ этого вмѣстѣ съ нимъ святой митрополить Алексѣй, и что они Сергій и Алексѣй лишь прибѣгли къ авторитету патріарха, дабы придать своему начинанію большую твердость. Патріархъ не могъ самъ собой прислать Сергію посланія, ибо вовсе не могъ знать о немъ (а думать, будто до патріарха могла дойти слава Сергія уже въ то время, къ которому должно быть относимо введеніе имъ въ монастырѣ общежитія, совсѣмъ невозможно). Необходимо предполагать, что патріархъ написалъ преподобному Сергію посланіе по просьбѣ святаго Алексѣя, обращенной къ нему этимъ послѣднимъ во время бытности въ Константинополѣ для посвященія въ митрополиты (бытности цѣлогодичной Въ 1853 54-мъ году). А для Сергія и Алексѣи, какъ мы сказали, нужно было посланіе патріарха, чтобы при помощи его придать своему начинанію большую твердость. Представляя собою людей исключительныхъ и мужей богоизбранныхъ, очи одушевились ревностію возстановить въ нашихъ монастыряхъ истинный монашескій образъ жизни — общежитіе. Но то, о чемъ ревновали они, нисколько не могло быть пріятно для большинства нашихъ монаховъ и вовсе не могло быть встрѣчено имъ съ готовностью и радостію. И вотъ, чтобы подѣйстовать на это большинство, Алексѣй и Сергій и рѣшились прибѣгнуть къ авторитету патріарха, который бы своимъ голосомъ верховнаго пастыря Русской церкви подтвердилъ и одобрилъ ихъ благое предпріятіе. Необходимо думать, что посланные патріарха, принесши Сергію его грамоту, были тѣ его посланные, которые сопровождали святаго Алексѣя въ Россію, послѣ того какъ онъ былъ поставленъ патріархомъ въ митрополиты. А святой Алексѣй возвратился изъ Константинополя съ поставленія въ митрополиты осенью 1354-го года. Еслибы преподобный Сергій предпринялъ вводить въ своемъ монастырѣ общежитіе, не имѣя грамоты патріарха, то несомнѣнно, что онъ встрѣтилъ бы сильный ропотъ противъ себя и даже прямые протесты. Къ виду грамоты патріарха, не только одобрявшей предпріятіе, по даже какъ бы нарочито требовавшей его, ропотъ, разумѣемъ открытый, и протесты были невозможны; однако не всѣ монахи Сергіева монастыря согласились На то, чтобы жить по новому; нашлись между ними такіе, не знаемъ — многіе ли. которые рѣшительно не хотѣли общежитія и тайно и ушли изъ монастыря» (стр. 22 нач. 2 2).
Будьте добры, любезный читатель, прочтите выписанное мѣсто не однажды, а дважды и трижды, и потомъ скажите по совѣсти: есть ли тутъ что нибудь похожее на тѣ рѣчи, которыя усвояетъ мнѣ анонимъ? Что же я ему отвѣчу? У меня нѣть другаго отвѣта ему кромѣ, того, чтобы напомнить ему, что Василіи Великій назначаетъ весьма, тяжкое наказаніе клеветникамъ.
Анонимъ инсинуируетъ на меня, будто я считаю преп. Сергія человѣкомъ «себѣ на умѣ». Этого «себѣ на умѣ» онъ не выдумываетъ, оно у меня есть; но только онъ, употребляя свойственный ему беззастѣнчивый способъ созданія противъ мени обвиненій, придаетъ моимъ словамъ какъ разъ обратный смыслъ противъ того смысла, въ которомъ употребляю ихъ я, вмѣсто отрицательнаго смысла, какой онѣ имѣютъ у меня, придаетъ имъ смыслъ положительный. Изображая личный характеръ преп. Сергія по Епифанію, я говорю, что онъ "былъ незлобивъ и простъ безъ всякой примѣси хитрости и такъ называемаго «себѣ на умѣ» (была въ немъ «простота безъ пестроты», какъ выражается жизнеописатель), стр. 20: а анонимъ инсинуируетъ на меня, будто я считаю преп. Сергія человѣкомъ себѣ на умѣ!
- ↑ Нѣкоторые увѣряютъ меня, что писателю, питающему личную ко мнѣ вражду, помогали составлять пасквиль и писатели, питающіе вражду къ моимъ убѣжденіямъ. Не знаю, правда ли это; но если правда, то для цѣлой компаніи писателей нашъ пасквиль есть литературное произведеніе очень плохое.
- ↑ На оберткѣ журнала «Странникъ», какъ извѣстно, находится изображеніе странника христіанина, которому ангелъ указываетъ путь въ небесный Іерусалимъ. Правда, что странникъ «Странника» какъ будто не православный русскій, а католикъ полякъ или по крайней мѣрѣ русскій уніатъ (онъ приклякнулъ покатоличсски на одно колѣно, а не стоитъ поправославному на обоихъ колѣнахъ, и странническая одежда его съ принадлежностями весьма похожа на тѣ перегринскія или путническія одежды, въ которыхъ, по описанію извѣстнаго Барскаго, польскіе католическіе и русскіе уніатскіе паломники ходятъ, въ Римъ, ли и у ангела, указующаго страннику путь, не, говоря объ сто не совсѣмъ православной, слишкомъ широкорукавной, туникѣ, повѣшена на шеѣ католическая епитрахиль, съ каковою епитрахилью дѣйствительно изображаются у католиковъ ангелы): но и католику или уніату не совсѣмъ, удобно идти въ небесный Іерусалимъ съ котомкой за плечами, которая между прочимъ нагружена пасквилями; имѣя при себѣ подобныя, своего рода подпольныя, произведенія, странникъ, подвергается опасности остаться за вратами небесными… Личныхъ счетовъ у г. Пономарева со мной, которые бы, сели ни извиняли, то дѣлали понятнымъ его поступокъ, нѣтъ совершенно никакихъ; мы вовсе не знаемъ, другъ друга и вовсе не имѣли другъ, къ другу никакихъ отношеній, ни дурныхъ, ни хорошихъ.
- ↑ Въ такомъ случаѣ, знаелъ-ли, анонимъ, чему между прочимъ пришлось-бы намъ вѣрить въ нашей гражданской исторіи? Пришлось-бы между прочимъ вѣрить, чти Батый, — извѣстный Батый, ханъ монгольскій, поработитель Россіи, былъ родомъ изъ Ярославской губерніи, изъ деревни Чероможской! (sic, см. преосв. Филарета Обзоръ литературы § 133).
- ↑ Не догадался я указать въ книгъ на весьма простое, но въ тоже время совершенно рѣшительное, доказательство, что рѣчка не создана преп. Сергіемъ, а существовала до основанія монастыря. Рѣчка называется Кончурой; названіе это есть несомнѣнно не русское, а финнское названіе; слѣдовательно… (что изъ этого съ необходимостію слѣдуетъ, о томъ сейчасъ ниже).
- ↑ Пестушскій, Пестушенскій, можетъ быть, опечатка вмѣсто: Песпушскій, «Песпушенскій», какъ иногда называется монастырь (см. напр. грамоту патр. Іоакима т. XII т. Дополненія къ Акт. Ист., № 58, стр. 346), ибо рѣчка зовется Песношей и Песнушей; но, съ другой стороны, на имѣющейся у насъ картѣ московской губерніи (не знаемъ, когдашняго сочиненія, но весьма недавняго изданія) стоитъ: «Никола на Пестуши», а также и въ одной оффиціальной бумагѣ прошлаго вѣка, встрѣтили мы названіе: Нѣстушская обитель.
- ↑ Песношскій монастырь стоитъ при впаденіи рѣчки Песноши въ рѣку Яхрому. А относительно названія Яхромы Карамзинымъ сообщенъ «анекдотъ», что-де супруга вел. кн. Юріи Владиміровича Долгорукаго обступилась на берегу рѣки близъ Дмитрова, оказала: я хрома, и сими словами дала ей ея имя, --Ист. II, прим. 317. Этотъ анекдотъ о названіи Яхромы навелъ Калайдовича на мысль (воодушевилъ) сочинить анекдотъ и о названіи монастыря. — Не только митр. Платонъ (въ Исторіи русской церкви, 11, 41 fiu.) и Карамзинъ (въ Исторіи, см. Index) называютъ монастырь Пѣсношскимъ, Николаевскимъ на Пѣсноши, но еще и митр. Филаретъ называетъ его Пѣсношей и Песношскимъ и Пѣсношенскимъ монастыремъ (см. его письма къ намѣстникамъ Лавры Аѳанасій и Антонію, — первыя въ Прибавленіяхъ къ твореніямъ св. отцовъ 1886 г., кнн. III и IV, вторыя въ особомъ изданіи).
- ↑ Въ назиданіе анонима, который укоряетъ меня за мое скептическое отношеніе къ недревнимъ преданіямъ, позволю себѣ указать ему на одинъ примѣръ преданія, сейчасъ творящагося. Въ ризницѣ Троицкой Лавры хранятся евангеліе и служебникъ, которые принадлежали ученику преп. Сергія и его преемнику на игуменствѣ въ монастырѣ преп. Никону. До весьма недавняго времени слово «принадлежали» всѣми понимаемо было такъ, что книги, относясь ко времени преп. Никона, были имъ употребляемы или же не только были имъ употребляемы, а и составляли его частную собственность, но никто не говорилъ, чтобы онѣ были написаны имъ самимъ или составляли его собственное рукописаніе (этого послѣдняго не говоритъ еще о нихъ и прямо признаетъ еще ту и другую изъ нихъ за письмо неизвѣстнаго или неизвѣстныхъ архим. Леонидъ, который напечаталъ описаніе хранящихся въ лаврской ризницѣ рукописей не далѣе, какъ въ 1880 году, --Чтеній Общ. Ист. и Древн. 1880 г. кн. IV, NoNo ркпп. 6 и 8). Но одинъ новѣйшій біографъ преп. Сергія, вовсе не указывая основанія и совсѣмъ неизвѣстно — на чемъ основываясь, т. е, какъ необходимо думать, не имѣя никакого основанія, а лишь усердствуя создать автографы преп. Никона, утверждаетъ, что обѣ книги написаны самимъ преподобнымъ, біографа будутъ повторять другіе, и вотъ такимъ образомъ и явится преданіе, что книги составляютъ собственное рукописаніе преп. Никона… (Для будущаго историка, который скептически отнесется къ преданію найдется, конечно, и обличитель, подобный моему анониму)…