ОТВЕРЖЕННЫЙ.
правитьВъ началѣ нынѣшняго столѣтія только что установившееся американское правительство было предметомъ всеобщей ненависти въ Луизіанѣ. Креолы всюду возставали противъ такихъ возмутительныхъ нововведеній, какъ, напримѣръ, судъ присяжныхъ, законы о контрабандистахъ и печатаніе губернаторскихъ воззваній на англійскомъ языкѣ. Притокъ англо-американской эмиграціи, которому въ скоромъ времени суждено было наводнить всю дельту, уподоблялся еще въ ту отдаленную эпоху жалкому ручейку, уже заставлявшему, однако, креоловъ трепетать за прочность своего положенія. Въ эту самую пору въ небольшомъ разстояніи отъ Canal-street’а и далеко за линіею виллъ, окаймлявшихъ Новый Орлеанъ со стороны рѣки, стоялъ старый, полуразвалившійся домъ поселенцевъ-плантаторовъ.
Стоялъ онъ вдали отъ всего образованнаго міра; принадлежавшія къ нему поля, въ прежнее время покрытыя плантаціями индиго, снова вернулись къ своей первобытной дикости и превратились въ самую ужасную топь, какую только можно было встрѣтить на пятьдесятъ миль въ окружности.
Домъ былъ построенъ изъ тяжелаго кипарисоваго лѣса и возвышался на сваяхъ, уродливый, прочный, какъ бы заснувшій; его тяжеловѣсная архитектура краснорѣчиво свидѣтельствовала о той отдаленной порѣ, когда человѣку не отъ кого было ждать защиты, а возстанія негровъ составляли ежедневное явленіе.
Крыша и стѣны дома, темныя и пострадавшія отъ непогоды, какъ-то растерянно возвышались надъ заросшею кустарникомъ равниной, подобно гигантской военной повозкѣ, увязшей въ грязи и покинутой отступающею арміей. Вокругъ дома густо разстилался низкорослый ивнякъ и виднѣлась группа разновидныхъ колючихъ и зловонныхъ кустарниковъ, названія которыхъ не встрѣчаются на языкѣ ученыхъ ботаниковъ. Вокругъ стволовъ обвивались безчисленными вѣтвями блѣдныя и колючія водяныя растенія, а непроходимо-грязная почва была сплошь покрыта, точно щетиною, низкорослымъ видомъ пальмы. Два сиротливыхъ, засохшихъ кипариса стояли въ самой срединѣ болота, покрытые ястребиными гнѣздами. Неглубокая вода совершенно поросла миріадами болотныхъ растеній; подъ грубыми и безжизненными цвѣтами ихъ скрывались милліоны большихъ и малыхъ гадовъ, отъ одного вида которыхъ человѣкъ приходилъ въ содроганіе.
Домъ стоялъ на нѣсколько возвышенномъ мѣстѣ, на насыпи канала. Вода этого канала не текла, а, казалось, ползла и была переполнена громадными, жадными рыбами и аллигаторами, отстаивавшими свои владѣнія отъ всякаго посторонняго нашествія.
Таково было жилище Жанъ-Мари Покелена, нѣкогда богатаго плантатора, высокочтимаго въ старомъ городѣ, а нынѣ — отшельника, всѣми избѣгаемаго. Отецъ его покоился подъ плитою въ соборѣ св. Людовика между своими двумя женами, и старикъ Покеленъ ежедневно посѣщалъ это мѣсто. Его младшій братъ… но увы! вотъ тутъ-то и крылась загадка. Никто не зналъ, что сталось съ его кроткимъ молодымъ братомъ, который былъ болѣе чѣмъ на тридцать лѣтъ моложе его и всегда казался его любимцемъ. Семь лѣтъ тому назадъ онъ исчезъ безслѣдно и никакого ключа не осталось для разгадки его судьбы.
Казалось, они были такъ счастливы въ своей взаимной привязанности! Ни отца, ни матери, ни жены, ни какого-либо родства не было у нихъ на всемъ земномъ шарѣ. Старшій братъ былъ смѣлый, порывистый, рыцарски-честный искатель приключеній; младшій — кроткій, трудолюбивый отшельникъ, страстно преданный наукѣ. Жили они въ прародительскомъ имѣніи, точно птицы въ гнѣздѣ; одинъ — постоянно на отлетѣ, другой — дома.
Ни одна черта въ характерѣ Жана Покелена не была такъ хорошо извѣстна его немногимъ друзьямъ, какъ именно его очевидная привязанность къ «маленькому брату». «Этого хочетъ Жакъ», постоянно слышали всѣ отъ него. "Я предоставилъ Жаку рѣшить то или другое, потому что Жакъ «уменъ», или «добръ», или «справедливъ», — смотря потому, о чемъ шла рѣчь.
Благодаря подвижности характера одного брата и «книжности» другаго, имѣніе пришло въ упадокъ. Жанъ-Мари, какъ истый джентльменъ, проигралъ одного за другимъ всѣіъ своихъ невольниковъ, пока, наконецъ, въ домѣ не осталось никого, кромѣ стараго, нѣмаго африканца.
Культура индиго приходила мало-по-малу въ Луизіанѣ въ упадокъ. Нѣкоторые предпріимчивые люди замѣнили ее разведеніемъ сахарнаго тростника; но въ то время, какъ Жакъ былъ слишкомъ спокойнаго характера для такой энергической мѣры, братъ его ожидалъ болѣе значительной и, по понятіямъ того времени, столь же почтенной наживы сначала отъ контрабанды, а впослѣдствіи отъ торговли африканскими невольниками. Какое зло могъ онъ видѣть въ этомъ? Всѣ вокругъ него утверждали, что это была жизненная необходимость, а удовлетворять жизненной необходимости — дѣло похвальное… Такимъ образомъ онъ наживалъ не малыя суммы, которыя нисколько не роняли его въ общественномъ мнѣніи.
Въ одинъ прекрасный день старикъ Жанъ-Мари готовился предпринять плаваніе, продолжительнѣе всѣхъ прежнихъ. Жакъ настоятельно упрашивалъ его не ѣхать, но онъ только отшучивался; наконецъ, поцѣловавъ его, сказалъ:
— Adieu, petit frère!
— Нѣтъ, — возразилъ Жакъ, — я ѣду съ тобой!
Они оставили старый домъ свой на исключительномъ попеченіи нѣмаго африканца и отплыли вдвоемъ къ гвинейскому берегу.
Два года спустя, старикъ Покеленъ вернулся домой безъ своего судна. Вернулся онъ, по всему вѣроятію, ночью, такъ какъ никто не видалъ его пріѣзда. Никто не видалъ также и его «маленькаго брата»; носились слухи, что и онъ возвратился; однако съ той поры онъ уже никому не попадался болѣе на глаза.
Мрачное подозрѣніе пало на стараго торговца невольниками. Тщетно немногіе друзья его напоминали своимъ согражданамъ о той нѣжности, которою всегда отличались его отношенія къ пропавшему брату. Они только качали головою. «Извѣстно, что у него вспыльчивый и свирѣпый нравъ!» — говорили одни. «Зачѣмъ онъ окружаетъ себя такой таинственностью? — прибавляли другіе. — Горе его прошло бы, еслибъ онъ сказалъ всю правду».
— Но, — возражали немногіе милосердые люди, — взгляните на его лицо и вы увидите на немъ выраженіе истинной гуманности. Они глядѣли ему въ лицо, но когда онъ смотрѣлъ на нихъ, то читалъ въ ихъ глазахъ нѣмой вопросъ: «А гдѣ твой брать Авель?» Люди милосердые принуждены были замолкнуть, прежніе друзья Покелена вымерли, и самое имя его сдѣлалось символомъ всѣхъ адскихъ преступленій и предметомъ возмутительнѣйшихъ сказокъ.
И домъ, и хозяинъ внушали суевѣрный страхъ. Охотники за бекасами и утками покинули болото, а дровосѣки — каналъ. Временами наиболѣе смѣлые мальчики, отваживавшіеся являться туда бить змѣй, слышали на водѣ медленный плескъ веселъ. Они переглядывались тогда, наполовину обрадованные, наполовину испуганные, бросали вслѣдъ затѣмъ свою охоту и преслѣдовали насмѣшками безобиднаго, сморщеннаго старика, сидѣвшаго въ своемъ поношенномъ нарядѣ у руля, между тѣмъ какъ веслами управлялъ сѣдовласый, нѣмой африканецъ.
— Oh, Jean-ah-Poquelin! Oh, Jean-ah! Jean-ah-Poquelin!
Прибавлять къ этому ничего не нужно было; одного только имени, произнесенаго тономъ насмѣшки: «Oh, Jean-ah-Poquelin!» было совершенно достаточно. И въ то время какъ мальчики падали другъ черезъ друга, въ безцѣльно торопливомъ бѣгствѣ, старикъ осторожно вставалъ съ мѣста, между тѣмъ какъ престарѣлый африканецъ продолжалъ грести, не подымая головы, — и, сжавъ загорѣлый кулакъ, и протягивая его въ сторону своихъ мучителей, разражался такимъ залпомъ нечестивыхъ францускихъ проклятій и ругательствъ, который чуть не сводилъ съ ума отъ восторга негодныхъ ребятишекъ.
Домъ сдѣлался предметомъ тысячи суевѣрныхъ толковъ среди бѣлаго и чернаго населенія города. Шла молва, будто каждую полночь блуждающій огонь отдѣлялся отъ болота и перебѣгалъ по комнатамъ, сверкая въ окнахъ. Всѣ безусловно вѣрили разсказу нѣсколькихъ молодыхъ людей, утверждавшихъ, что когда они проводили ночь въ лѣсу, не желая проходить мимо таинственнаго дома въ темнотѣ, они видѣли при солнечномъ закатѣ окна, залитыя кровавымъ свѣтомъ, а на каждой изъ четырехъ трубъ сидѣли совы, которыя поворачивали головы изъ стороны въ сторону и стонали и хохотали человѣческими голосами. Подъ полусгнившею верандою, около самой входной двери находился, какъ всѣ съ увѣренностью утверждали, бездонный колодезь, и кто вступалъ на порогъ, тотъ навсегда исчезалъ въ скрывавшейся подъ нимъ безднѣ.
Что же удивительнаго, что болото заглохло, подобно африканскимъ пустырямъ? Во всемъ предмѣстій св. Маріи и въ цѣломъ городѣ не нашлось бы ни одного смѣльчака, который съ наступленіемъ ночи отважился бы пройти мимо таинственнаго дома.
Иноземные пришельцы, стекавшіеся къ Новому Орлеану, стали мало-по-малу находить немногія улицы, названныя по Имени бурбонскихъ принцевъ, слишкомъ тѣсными для себя. Начавъ вращаться, колесо фортуны отбросило ихъ за старинные корпоративные предѣлы и распространило вдаль цивилизацію и торговлю. Поля превращались въ дороги, дороги — въ улицы. Всюду мелькали инженеры; рабочіе прорубали пути въ чащѣ ивняка и розовыхъ кустовъ, а обливавшіеся потомъ ирландцы копали голубоватую глину своими длинными лопатками.
— Все это прекрасно, — говорили приверженцы старины, видѣвшіе укоръ себѣ въ этой необычайной предпріимчивости, — подождите только, пока они доберутся до болота Жана Покелена, ха, ха, ха!… Одна мысль объ этомъ приводила ихъ въ такой восторгъ, что они хохотали до слезъ, потому что, увязнутъ ли въ болотѣ отважные строители, или попытаются проложить путь чрезъ владѣнія старика Покелена, но во всякомъ случаѣ можно было ожидать много забавнаго.
Тѣмъ временемъ линія тонкихъ шестовъ, съ воткнутыми въ ихъ расщепленныхъ концахъ кусочками бумаги, постепенно распространялась все дальше, прямо чрезъ таинственное пространство, и пересѣкла, наконецъ, каналъ.
— Мы засыплемъ этотъ ровъ, — говорили работники, облеченные въ болотные сапоги, проходя около на-глухо запертыхъ воротъ заколдованнаго дома. Увы, Жанъ Покеленъ! Это были уже не креолы, которыхъ можно было обратить въ бѣгство одной грубой бранью!
Покеленъ пошелъ къ губернатору, который посмотрѣлъ на его странную фигуру не безъ любопытства. Жанъ Покеленъ былъ низкаго роста, плотнаго сложенія, съ загорѣлымъ, львинымъ лицомъ. Лобъ его былъ широкій и глубоко изборожденный; большіе и черные глаза имѣли смѣлый и открытый взглядъ боеваго коня; губы были крѣпко сжаты. Одѣтъ онъ былъ въ платье изъ бумажной ткани, а разстегнутая и откинутая въ сторону сорочка обнаруживала геркулесовскую грудь, покрытую сѣдыми волосами. Ничего вызывающаго или диваго не было въ его взглядѣ, никакихь слѣдовъ беззаконной жизни или необузданнаго нрава, а скорѣе какая-то спокойная неустрашимость. Не въ одной какой-либо отдѣльной чертѣ его лица, а точно разлитой по всей его физіономіи, подобно едва уловимой тѣни, замѣчался отпечатокъ никому невѣдомаго, но большаго горя. Безпечный глазъ могъ не подмѣтить этой черты, но разъ подмѣченная, черта эта всегда видалась въ глаза, — слабая, но несомнѣнная.
Губернаторъ поклонился.
— Parlez vous franèais? — спросилъ Поведенъ.
— Я предпочелъ бы говорить по-англійски, если это вамъ удобно, — возразилъ губернаторъ.
— Меня зовутъ Жанъ Покеленъ.
— Чѣмъ могу я вамъ служить, господинъ Покеленъ?
— У меня тамъ домъ, dans marais là-bas.
Губернаторъ еще разъ поклонился.
— Этотъ marais принадлежитъ мнѣ.
— Да?
— Мнѣ, Жану Покеленъ. Это моя собственность.
— Ну, такъ, что же?
— Оно не вамъ принадлежитъ, а перешло ко мнѣ отъ моего отца.
— Насколько мнѣ извѣстно, это вполнѣ вѣрно.
— Вы хотите проложить тамъ улицу?
— Не знаю, право; это весьма вѣроятно; но городъ вознаградитъ васъ за всѣ убытки, которые вы понесете, Вамъ заплатятъ, понимаете?
— Тамъ нельзя проложить улицы.
— Объ этомъ вамъ придется поговорить съ членами муниципальнаго совѣта.
Горькая усмѣшка промелькнула по лицу старика.
— Pardon, monsieur, такъ не вы le gouverneur?
— Да, я губернаторъ.
— Mais, вы — le gouverneur. Хорошо! Ну, я пришелъ къ вамъ и говорю, что улица не можетъ пройти мимо моего дома.
— Вамъ придется поговорить…
— Я къ вамъ пришелъ. Вы — le gouverneur. Я не знаю новыхъ законовъ. Я французъ. Когда съ французомъ что-нибудь неладно, онъ идетъ къ своему gouverneur. Я пришелъ къ вамъ и хочу, чтобы вы что-нибудь сдѣлали для меня.
— Но что же именно? — спросилъ терпѣливый губернаторъ.
— Я хочу, чтобы вы сказали monsieur le président, что улица не можетъ пройти мимо моего дома.
— Сядьте, господинъ Покеленъ.
Но старикъ не шевельнулся. Губернаторъ взялъ перо, написалъ нѣсколько строкъ одному изъ членовъ городскаго совѣта, рекомендуя старика и прося оказать ему всевозможное вниманіе. Потомъ передалъ Покелену записку и растолковалъ, кому ее вручить.
— Господинъ Покеленъ, — прибавилъ онъ вслѣдъ затѣмъ съ заискивающею улыбкою, — скажите, пожалуйста, это о вашемъ домѣ наши креолы разсказываютъ такія странныя вещи?
Старикъ сурово поглядѣлъ на говорящаго и съ неподвижными чертами лица произнесъ:
— Вы меня когда-нибудь накрыли при продажѣ гвинейскихъ невольниковъ?
— Нѣтъ.
— Вы изловили меня, быть можетъ, въ занятіи контрабандою?
— О, нѣтъ.
— Ну, такъ я — Жанъ-Мари Покеленъ и занимаюсь только своими собственными дѣлами. Это, кажется, правильно. Прощайте.
Онъ надѣлъ шляпу и вышелъ. Вскорѣ онъ стоялъ съ письмомъ въ рукахъ передъ тѣмъ лицомъ, къ которому оно было адресовано. Разговоръ пошелъ черезъ переводчика.
— Онъ говоритъ, — передавалъ переводчикъ своему начальнику, — что не хочетъ имѣть улицы около своего дома.
— Почему?
Старый торговецъ невольниками далъ подробное объясненіе.
— Онъ говоритъ, — снова началъ переводчикъ, — что болото — мѣсто, нездоровое для житья…
— Но мы его осушимъ.
— Что каналъ — частная собственность.
— О, что касается рва, то мы его засыплемъ.
Членъ городскаго совѣта видимо забавлялся гнѣвомъ старика.
— Скажите ему, — прибавилъ онъ, — что къ тому времени, когда мы окончимъ работы, въ его лачугѣ не останется болѣе ни одного привидѣнія.
Переводчикъ началъ свои объясненія.
— Je comprends, je comprends, — прервалъ его старикъ съ нетерпѣливымъ жестомъ. Вслѣдъ затѣмъ онъ разразился страшными проклятіями Соединеннымъ Штатамъ, президенту, конгрессу, губернатору и всѣмъ его подчиненнымъ, между тѣмъ какъ слушатели помирали со смѣху отъ восторга.
— Знаете ли вы, почему Жанъ Покеленъ бѣснуется такимъ образомъ? — спросилъ переводчикъ по уходѣ старика. — Я вамъ сейчасъ скажу.
Переводчикъ крутилъ себѣ папиросу и пріостановился, чтобы зажечь ее, потомъ, выпустивъ дымъ двойной струей чрезъ ноздри, продолжалъ торжественнымъ тономъ:
— Онъ колдунъ!
— Ха, ха, ха!
— Вы не вѣрите? Какое хотите пари?
— Да почему же вы знаете?
— А вотъ послушайте. Разъ какъ-то подъ вечеръ я охотился на болотѣ за дичью. Я убилъ трехъ птицъ, и мнѣ было трудно ихъ найти, потому что уже стемнѣло. Когда я ихъ, на конецъ, отыскалъ, я отправился домой мимо владѣній Покелена. Шелъ я медленно, не дѣлая никакого шума, и уже почти совсѣмъ миновалъ усадьбу, какъ вдругъ увидалъ передъ собой два предмета. Я похолодѣлъ и задрожалъ, какъ листъ. Вы думаете, конечно, что передо мной ничего не было? Несмотря на темноту, я совершенно ясно видѣлъ Жана-Мари Покелена, а рядомъ съ нимъ — что-то вродѣ человѣка, — однако, все-таки, не человѣка, а что-то бѣлое, какъ снѣгъ. Я упалъ на траву со страха и они исчезли изъ виду, но кляну съ честью, что это былъ духъ Жака Покеленъ, его брата.
— Ну, вотъ вздоръ! — сказалъ слушатель.
— Руку дамъ на отсѣченіе, — продолжалъ переводчикъ.
— Но развѣ вамъ никогда не приходило въ голову, — возразилъ его собесѣдникъ, — что это могъ быть самъ Жакъ Покеленъ, живой и здравствующій, но, по какой-нибудь причинѣ, скрываемый братомъ?
— Никакихъ такихъ причинъ нѣтъ, — съ увѣренностью сказалъ переводчикъ. Тутъ появленіе новыхъ лицъ прервало бесѣду.
Прошло еще нѣсколько мѣсяцевъ, и улица была проложена. Прежде всего вырыли каналъ черезъ болото, потомъ засыпали узкій ровъ, проходившій у самаго дома Покелена, и улица или, вѣрнѣе, залитая солнечными лучами дорога угломъ коснулась воротъ старинной усадьбы. Болото высохло. Ядовитые гады, его населявшіе, скрылись, стада, свободно пасшіяся на окрѣпшей почвѣ, примяли слишкомъ обильную растительность. На мѣстѣ, гдѣ прежде виднѣлись камыши, теперь цвѣли лиліи. Птицы чирикали въ кустахъ, подъ которыми зрѣла ежевика. А надъ всѣмъ этимъ разливался чистый, — здоровый воздухъ, какого никогда прежде не вѣдало это мѣсто.
Владѣлецъ его, однако, и не помышлялъ строиться. Сквозь чащу ивняка веселые новые домики, вытянутые въ рядъ или стоявшіе особнякомъ, заглядывали съ любопытствомъ въ уединенное жилище старика, распространяясь все далѣе на югъ. Сперва возникла хижина дровосѣка, потомъ избушка огородника, затѣмъ расписной коттеджъ, и мало-по-малу предмѣстье почти совсѣмъ окружило домъ Жана Покелена и его высушенное болото.
Тогда закипѣла всеобщая ненависть къ старику. «Разбойникъ! Что это онъ не хочетъ строиться, когда того требуетъ общественная польза! Старый тиранъ! вотъ мы смажемъ его дегтемъ да и обсыплемъ перьями. Ужь справимся же мы съ нимъ!»
Жанъ Покеленъ не можетъ уже теперь возвращаться домой въ лодкѣ по старому каналу; онъ ходитъ пѣшкомъ. Въ послѣднее время онъ очень опустился, и уличные мальчишки всегда гонятся за нимъ по пятамъ. Старикъ по временамъ оборачивается и произноситъ безцѣльныя проклятія.
Вскорѣ онъ сдѣлался воплощеніемъ и провозвѣстникомъ всѣхъ общественныхъ или частныхъ бѣдствій. Суевѣрныя бредни народа сосредоточивались исключительно на немъ. Если загорался чей-нибудь домъ, это приписывали его чарамъ. Если съ женщиной случался припадокъ, то непремѣнно благодаря его колдовству. Если ребенокъ пропадалъ изъ дому на самое короткое время, мать дрожала отъ одной мысли, что Жанъ Покеленъ принесъ его въ жертву какимъ-нибудь таинственнымъ божествамъ. «Пока домъ этотъ будетъ стоять, — говорили сосѣди, — намъ во всемъ будетъ неудача. Развѣ вы не видите, что овощи наши вянутъ и сады наполняются пылью, между тѣмъ какъ въ лѣсу всякій день идетъ дождь? Дождь никогда не пройдетъ мимо дома Покелена. Онъ знаетъ такое заклинаніе!»
Компанія «Построекъ и усовершенствованій» присоединилась къ травлѣ Жана Покелена. Владѣнія его были бы прекраснымъ мѣстомъ для постройки базарнаго зданія. Компанія отрядила депутацію къ старику, чтобы просить его продать домъ. Депутаціи не удалось даже проникнуть за запертыя ворота, и она не добилась ничего, кромѣ безплоднаго свиданія съ нѣмымъ африканцемъ. Предсѣдателю было тогда дано полномочіе посѣтить Поведена и убѣдить, его подписаться на акціи общества.
— Дѣло въ томъ, господа, — доложилъ онъ въ слѣдующемъ засѣданіи, — что понадобится цѣлый годъ, чтобы разъяснить господину Покелену нѣсколько своеобразныя основанія нашей системы, да и тогда онъ все равно не подпишется. Къ тому же единственная возможность видѣть его, это изловить его на улицѣ!
— Господинъ президентъ, — возразилъ одинъ изъ членовъ совѣта, — базарное зданіе, какъ мнѣ кажется, дѣло общественной пользы. Мы можемъ быть увѣрены, что радѣемъ объ интересахъ публики, если постараемся удалить изъ своей среды стараго нечестивца. Я глубоко убѣжденъ въ томъ, что Жанъ Покеленъ держитъ въ заточеніи своего брата. Если это такъ, и еслибъ мы могли уличить его, — тутъ говорящій нѣсколько замялся, — это было бы очень полезно для насъ. Мнѣ кажется, что мы обязаны сдѣлать это для общины.
— Какъ же вы полагаете приступить къ дѣлу? — спросилъ президентъ.
— Я думаю, — продолжалъ ораторъ, — что намъ, какъ директорамъ, неловко было бы начать искъ, имѣющій видъ нарушенія правъ собственности. Хорошо бы было, еслибъ вы, господинъ президентъ, попросили кого-нибудь, ну, хоть нашего уважаемаго секретаря, заняться этимъ вопросомъ такъ, изъ одной только любознательности.
Секретарь Уайтъ былъ кроткій, добродушный человѣчекъ, не знавшій на свѣтѣ другаго страха, кромѣ страха сдѣлать дурной поступокъ.
— Я скажу вамъ откровенно, — сообщилъ онъ потомъ частнымъ образомъ президенту, — что я соглашаюсь на ваше предложеніе исключительно изъ личныхъ причинъ.
На слѣдующій день, съ наступленіемъ ночи, можно было видѣть, какъ этотъ маленькій человѣкъ крался вдоль задней изгороди владѣній Покелена, готовясь перепрыгнуть черезъ нее на заросшій травою дворъ. Картина, представившаяся его взору, не могла развеселить его умъ. Старый домъ вырѣзывался на западномъ небосклонѣ, мрачный, безмолвный и грозный. Продолговатая, блѣдная полоса на свинцовомъ небѣ, — вотъ все, что оставалось отъ дневнаго свѣта. Никакихъ признаковъ жизни не было замѣтно; никакого огня въ окнахъ, развѣ, быть можетъ, на той сторонѣ дома, которая была скрыта отъ глазъ. Никакихъ совъ не было на трубахъ, ни собакъ на дворѣ. Секретарь вошелъ за ограду и притаился около маленькаго шалаша, стоявшаго въ сторонѣ отъ дома. Черезъ одну изъ многочисленныхъ щелей этого шалаша онъ легко разсмотрѣлъ нѣмаго африканца, крѣпко спавшаго, свернувшись передъ пылающимъ костромъ.
Секретарь рѣшился проникнуть въ домъ и съ этой цѣлью принялся его разсматривать. Широкое переднее крыльцо не могло принести ему никакой пользы, такъ какъ тутъ онъ легко столкнулся бы съ кѣмъ-нибудь. Онъ измѣрялъ глазами столбы, поддерживающіе крыльцо, и обдумывалъ, не вскарабкаться ли ему по нимъ, какъ вдругъ услыхалъ чьи-то шаги. Кто-то придвигалъ стулъ къ рѣшеткѣ, потомъ какъ бы раздумалъ сѣсть и принялся ходить по верандѣ, и необыкновенно звонко раздавались по сухимъ доскамъ звуки шаговъ. Уайтъ отступилъ немного назадъ; фигура ходившаго вырѣзалась на фонѣ неба, и онъ узналъ сутуловатый и широкоплечій обликъ стараго Покелена.
Секретарь сѣлъ на лежавшее близъ него бревно и, во избѣжаніе уколовъ стаи жужжащихъ москитовъ, закрылъ лицо и шею платкомъ, оставивъ свободными только глаза.
Онъ сидѣлъ въ такомъ положеніи не болѣе минуты, какъ вдругъ почувствовалъ, странный, отвратительный запахъ, слабый, какъ бы занесенный издали, но смрадный и ужасный.
Откуда несся онъ? Не изъ шалаша, не изъ болота, совершенно высохшаго, и не изъ воздуха. Казалось, что онъ распространялся изъ самой почвы.
Поднявшись на ноги, секретарь впервые увидалъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя узкую тропинку, ведущую къ дому. Онъ взглянулъ въ эту сторону — и о ужасъ! Что-то двигалось прямо на него, блѣдное, какъ привидѣніе!
Съ быстротой молніи онъ беззвучно притаился около шалаша. Это былъ смѣлый шагъ, и надо сознаться, что маленькій секретарь почувствовалъ приливъ страха. «Это не духъ, — говорилъ онъ самъ себѣ, — я знаю, что это не можетъ быть духъ», — между тѣмъ, онъ, все-таки, обливался потомъ и воздухъ казался ему раскаленнымъ. «Это живой человѣкъ, — продолжалъ онъ думать, — я слышу его шаги. Теперь онъ прошелъ. Вотъ онъ снова возвращается. Что за могильный запахъ!»
Секретарь приподнялся и, плотно прижавшись къ шалашу, напряженно глядѣлъ вдоль тропинки. Фигура человѣка, или одѣтаго въ бѣломъ, или голаго, этого Уайтъ не могъ разсмотрѣть за темнотою, страдальческой поступью удалялась отъ него. «Великій Боже! Неужели мертвые ходятъ но землѣ?» Секретарь снова отнялъ руки, которыми онъ невольно закрылъ глаза. Странное существо прошло между двумя колоннами и исчезло подъ домомъ. Уайтъ прислушался. Раздался слабый звукъ, точно кто-нибудь шелъ по лѣстницѣ; потомъ все смолкло, кромѣ шаговъ Жана Покелена на верандѣ и тяжелаго дыханья нѣмаго слуги въ шалашѣ.
Секретарь готовился уже удалиться, но, взглянувъ еще разъ на заколдованный домъ, онъ увидалъ вдругъ слабый свѣтъ въ щели завѣшаннаго окна; вслѣдъ затѣмъ появился Жанъ Поведенъ, таща за собой стулъ, и сѣлъ какъ можно ближе къ свѣтлому отверстію. Онъ говорилъ по-французски тихимъ и нѣжнымъ голосомъ, очевидно, предлагая какой-то вопросъ. Извнутри комнаты раздался отвѣтъ, но былъ ли это человѣческій голосъ? Такъ неестественно, глухо и нестройно звучалъ онъ! Секретарь дрожалъ всѣмъ тѣломъ, а когда что-то шелохнулось въ кустахъ — быть можетъ, только крыса — и юркнуло въ травѣ, онъ не выдержалъ и пустился бѣжать. «Теперь я понимаю, — вырывалось у него по временамъ изъ груди, — я все понимаю».
Странно, что съ той поры Уайтъ сдѣлался ярымъ защитникомъ Жана Покелена! Кстати или не кстати, а всякій разъ, когда кто-либо произносилъ хоть слово противъ него, секретарь спокойно и вмѣстѣ съ тѣмъ энергично спрашивалъ, на какомъ основаніи дѣлалось заявленіе. Но, такъ какъ онъ никому не объяснялъ причины страннаго, поведенія, то подозрѣнія, столько лѣтъ тяготѣвшія надъ Покеленомъ, распространились и на него.
Не далѣе, какъ черезъ день послѣ своего страшнаго приключенія, секретарь привелъ въ изумленіе цѣлую толпу мальчишекъ, приказавъ имъ прекратить ихъ неприличную травлю. Старикъ Покеленъ, махавшій палкою, извергавшій безконечныя проклятія, внезапно остановился, изумленно посмотрѣлъ на него, потомъ вѣжливо поклонился и продолжалъ свой путь. Подъ вліяніемъ неожиданности мальчишки унялись, но одинъ маленькій ирландецъ, болѣе дерзкій, чѣмъ всѣ остальные, бросилъ въ старика комъ земли, который ударился между его плечами и разсыпался въ прахъ. Разъяренный Покеленъ хотѣлъ погнаться за негодяемъ, но споткнулся и упалъ. Уайтъ поспѣшилъ къ нему на помощь, но онъ грубо отстранилъ его, шатаясь поднялся на ноги и побрелъ домой. Губы его были покрыты кровью.
Секретарь шелъ, чтобы дать отчетъ о своемъ похожденіи совѣту директоровъ.
— Я не могу помѣшать вамъ начать дѣло противъ старика, — сказалъ онъ, — но самъ въ немъ участвовать не буду.
— Этого мы отъ васъ никакъ не ожидали, господинъ Уайтъ.
— Лучше и не назначайте дальнѣйшихъ разслѣдованій, — продолжалъ секретарь, — вы доживете съ ними до бѣды! Это не угроза, а совѣтъ, предупреждаю васъ, что тотъ, кто возьмется за это дѣло, будетъ сожалѣть объ этомъ до гробовой доски.
Директоръ замѣтилъ, что секретарь говорилъ, точно человѣкъ, только что пробудившійся отъ кошемара.
— Ну, ужь если вы непремѣнно хотите знать, — возразилъ Уайтъ, — я дѣйствительно видѣлъ кошемаръ и предупреждаю васъ, что и вамъ онъ приснится, если вы станете добиваться свиданія съ Покеленомъ.
— Уайтъ, — шутливо сказалъ одинъ изъ членовъ, — духа-то вы видѣли?
— Да, видѣлъ, — рѣзко возразилъ онъ и ударилъ кулакомъ по столу.
Послѣ этого разнесся слухъ, что кто-то (всѣ боялись назвать маленькаго Уайта) ходилъ ночью въ домъ Покелена и видѣлъ тамъ что-то ужасное. Нѣсколько отважныхъ мальчишекъ рѣшились пробраться по высохшему болоту и подойти къ дому въ самый жуткій часъ ночи, когда воздухъ былъ полонъ летучихъ мышей. Что-то, видѣнное ими лишь наполовину, — и ужь этого было вполнѣ достаточно, — заставило ихъ броситься опрометью назадъ чрезъ кусты акацій и чащу ивняка и бѣжать домой съ громкими криками.
— Былъ онъ весь бѣлый? — Да — нѣтъ — почти что мы не знаемъ, но мы его видѣли! — И въ этомъ никто не могъ сомнѣваться, глядя на ихъ помертвѣвшія лица.
— Еслибъ этотъ старый негодяй жилъ у насъ, — говорили нѣкоторые жители изъ американцевъ, мы бы его давно вымазали дегтемъ. Не такъ ли, Сандерсъ?
— Еще бы!
— Вотъ что вы можете сдѣлать, — продолжали они, обращаясь къ собравшимся вокругъ нихъ креоламъ. — Какъ это у васъ называется, вотъ, когда старикъ женится за молоденькой, и вы приходите къ нему съ рогами и…
— Charivari — спросили креолы.
— Да да! Что же вы не устроите ему
Уайтъ и его жена сидѣли на крыльцѣ своей квартиры и глядѣли на солнечный закатъ. Они переселились въ новопроложенную улицу. Мѣстность, ихъ окружавшая, не отличалась большой красотой. Дома были маленькіе и разбросанные, а сквозь чащу акацій виднѣлся мрачный домъ Покелена, отнимавшій у нихъ послѣдніе лучи заката. Надъ одной изъ его трубъ блѣдно и стройно вырѣзывался молодой отрогъ луны.
— Ты говоришь, Патти, — продолжалъ секретарь, обращаясь къ женѣ, — что старый нѣмой прошелъ здѣсь одинъ. Ужь не затѣваетъ ли Покеленъ чего-нибудь недобраго? Не сходить ли мнѣ лучше посмотрѣть?
— Сходи, — сказала жена.
Она сидѣла одна около получаса, слѣдя за быстрымъ угасаньемъ дня, такъ свойственнымъ этимъ странамъ.
— Патти, — раздался, наконецъ, голосъ Уайта, — говорятъ, мальчишки хотятъ устроить Пркелему charivari. Я пойду этому помѣшать!
— Не ходи, — возразила жена, — они тебя ушибутъ.
— Ну, такъ я посижу здѣсь, пока они покажутся. Они, вѣдь, должны пройти мимо насъ.
Мужъ и жена долгое время сидѣли еще у своихъ дверей, толкуя о домашнихъ дѣлахъ.
— Слушай, — сказала вдругъ жена.
По улицѣ несся страшный шумъ. Собаки и мальчишки лаяли и визжали; мужчины хохотали, кричали, стонали, играли на рожкѣ, ударяли въ сковороды и горшки, звонили въ колокольчики, выли и гикали.
— Они направляются къ намъ, — сказалъ Уайтъ. — Ты бы лучше ушла въ домъ, Патти!
— И ты тоже, — возразила жена.
— Нѣтъ, я посмотрю, не могу ли я ихъ остановить.
Черезъ нѣсколько минутъ секретарь очутился передъ толпой, но тщетно возвышалъ онъ голосъ. Онъ бросился тогда къ тому человѣку, который, судя по размѣрамъ его сковороды и по производимому имъ шуму, казался предводителемъ отряда. «Остановите этихъ людей, Bienvenu, остановите ихъ на минуту, пока я съ ними поговорю». Толпа остановилась.
— Bienvenu, — сказалъ тогда Уайтъ, — не устраивайте Покелену сегодня шаривари, онъ…
— Кто это сказалъ, что мы хотимъ устраивать кому-нибудь шаривари? — отвѣчалъ, пошатываясь изъ стороны въ сторону, Bienvenu. — Ты думаешь, я пьянъ, потому что я играю вотъ на этой сковородѣ…
— Нѣтъ, нѣтъ, ты совершенно въ порядкѣ. Только я думалъ, что вы, быть можетъ, не знаете, что старикъ Покеленъ очень болѣнъ.
— Эти citoyens хотятъ только просить Покелена пожертвовать двѣсти пятьдесятъ долларовъ на Урсулинокъ. Ну, а если онъ откажетъ, тогда мы угостимъ его нашей музыкой.
— Но старикъ очень болѣнъ.
— Такъ не отъ насъ же онъ болѣнъ, — закричалъ какой-то щедушный креолъ. — Если мы ужь разъ сказали, что устроимъ шаривари, что жь намъ, солгать, что ли?
— Да вы можете устроить шаривари кому-нибудь другому, — сказалъ въ отчаяніи Уайтъ.
— Правда, — закричалъ Бьенвеню, — а Жану Покелену — завтра. — Пойдемъ къ мадамъ Шнейдеръ! — раздались голоса, и толпа двинулась въ путь.
Уайтъ постучался къ себѣ.
— Это ты? — раздался голосъ жены.
— Да, Патти, мнѣ удалось уладить дѣло. Они пошли дѣлать шаривари той старухѣ, которая вышла замужъ за любовника своей падчерицы.
Мужъ и жена легли спать. Чрезъ нѣсколько времени мистрисъ Уайтъ проснулась, слыша, что мужъ берется за часы.
— Патти, — сказалъ онъ, — я не могъ заснуть ни на минуту. Эти негодяи все еще на ногахъ. Слышишь?
— Да, они идутъ къ намъ.
— Знаю, — сказалъ Уайтъ, торопливо одѣваясь. — Ты лучше отойди отъ окна, Патти. Боже! что за шумъ!
— Они ужь тутъ, — сказала мистрисъ Уайтъ, но мужа ея уже не было въ комнатѣ. Человѣкъ триста быстро шло по широкой новой улицѣ, направляясь къ ненавистному дому. Шумъ былъ ужасенъ. Она видѣла мужа своего во главѣ толпы; онъ махалъ руками, видимо желая что-то сказать, но толпа только смѣялась и гикала все громче и прошла мимо, увлекая передъ собою Уайта.
Быстро миновали они дома и освѣщенную тусклыми лампами улицу и вступили въ заколдованную мѣстность. Нѣкоторые струсили и повернули назадъ, но большинство продолжало путь, оглашая воздухъ криками.
Впереди толпы, на длинной, темной дорогѣ виднѣется слабый, колеблющійся огонекъ. Онъ долженъ быть очень близко отъ стараго дома. Такъ и есть. Огонекъ остановился. Это фонарь, и онъ стоитъ подъ хорошо извѣстнымъ всѣмъ деревомъ, выросшимъ близъ дороги съ тѣхъ поръ, какъ засыпали каналъ. Теперь свѣтъ таинственно колеблется изъ стороны въ сторону.
Въ толпѣ многіе изъ наиболѣе боящихся привидѣній отказываются идти дальше, но человѣкъ сто пускаются впередъ бѣгомъ, еще усиливая свой адскій вой.
Да, это фонарь, и подъ деревомъ два человѣка. Толпа приближается. Одинъ изъ двухъ неизвѣстныхъ — нѣмой африканецъ. Онъ поднялъ фонарь такъ, что свѣтъ его упалъ прямо на лицо другаго — толпа отшатнулась; шумъ сразу затихъ; и вдругъ, съ крикомъ ужаса и страха, вся масса кинулась назадъ, роняя по пути все, что ей ни попадалось, пронеслась мимо маленькаго секретаря и остановилась лишь тогда, когда болото осталось далеко позади; тутъ только всѣ спохватились, что никто, собственно, не зналъ хорошенько настоящей причины переполоха.
— Господа, — раздался тогда изъ толпы чей-то пьяный голосъ, — насъ оскорбляютъ; наше право мирно ходить по городскимъ улицамъ нарушено. Потерпимъ ли мы это? Теперь ужь день. Пойдемъ при солнечномъ свѣтѣ и силою проложимъ себѣ путь по общественной дорогѣ!
Порѣдѣвшая и полусонная толпа покорно побрела назадъ къ старому дому; но, подойдя къ дереву, всѣ снова остановились. Уайтъ сидѣлъ на пригоркѣ по ту сторону дороги, грустный и суровый. Каждому, вновь прибывающему, онъ неизмѣнно предлагалъ одинъ и тотъ же вопросъ:
— Вы пришли, чтобы видѣть стараго Покелена?
— Да.
— Онъ умеръ. — И если испуганный слушалель хотѣлъ удалиться, онъ прибавлялъ: — не уходите.
— Почему?
— Я хочу, чтобы вы присутствовали на его похоронахъ.
Всѣ молча двинулись въ путь. Уайтъ шелъ во главѣ отряда; толпа послѣдовала за нимъ. Ворота, всегда бывшія на запорѣ, стояли теперь настежъ. Уайтъ остановился недалеко отъ нихъ; за нимъ стала вся масса. Что-то двигалось около веранды. Всѣ тревожно устремили туда взоры. Нѣмой африканецъ тихо шелъ къ воротамъ, ведя за веревку небольшаго вола, запряженнаго въ грубую телѣгу. На ней, подъ чернымъ сукномъ, виднѣлись очертанія длиннаго ящика.
— Шапки долой, господа, — сказалъ Уайтъ, и толпа молча обнажила головы.
— Господа, — продолжалъ Уайтъ, — вотъ бренные останки Жана-Мари Покелена, человѣка лучшаго, несмотря на всѣ его грѣхи, да, лучшаго, болѣе добраго, болѣе самоотверженнаго, чѣмъ всѣ вы, вмѣстѣ взятые, когда-либо будете.
Водворилась глубокая тишина, и телѣга, скрипя, появилась въ воротахъ; но когда она повернула по направленію къ лѣсу, всѣ, стоявшіе впереди, внезапно дрогнули, кинулись назадъ, потомъ снова остановились, вперивъ взоры въ одну точку. За гробомъ, опустивъ глаза въ землю, страдальческой поступью двигался живой призракъ, «маленькій» Жакъ Покеленъ, давно исчезнувшій братъ, — прокаженный, бѣлый, какъ снѣгъ.
Нѣмая отъ ужаса, пристыженная толпа глядѣла на этого живаго мертвеца. Въ молчаливомъ страхѣ слѣдила она затѣмъ, какъ процессія медленно спускалась по длинной прямой улицѣ, какъ очертанія ея дѣлались все меньше и меньше, пока, наконецъ, она остановилась тамъ, гдѣ дикая, полузаросшая тропинка терялась въ кустарникѣ, позади стараго города.
— Они идутъ въ землю прокаженныхъ — lа terre aux lépreux, — шепотомъ сказалъ кто-то въ толпѣ. Остальные только молча слѣдили за ними.
Маленькій волъ былъ отпряженъ; нѣмой африканецъ, съ силою обезьяны, поднялъ длинный ящикъ на свое плечо. На мгновенье и онъ, и прокаженный еще оставались въ виду у толпы, потомъ, не бросивъ ни одного взгляда на этотъ недобрый міръ, повернувшись въ то направленіе, гдѣ находилась такъ называемая земля прокаженныхъ, они вступили въ чащу и скрылись въ ней. Съ той поры никто ихъ ужь болѣе не видалъ.