ОСТРОВЪ ЭПІОРНИСА.
правитьЧеловѣкъ со шрамомъ на щекѣ нагнулся черезъ столъ и посмотрѣлъ на мой свертокъ.
— Орхидеи? — спросилъ онъ.
— Немножко, — сказалъ я.
— Новыя? Я не думаю. Я былъ на этихъ островахъ двадцать пять, нѣтъ — двадцать семь лѣтъ тому назадъ… И ежели вы нашли какую-нибудь новинку, значитъ она уже потомъ выросла. Послѣ меня осталось немного.
— Я не коллекторъ растеній, — сказалъ я.
— Въ то время я былъ молодъ, — продолжалъ онъ, — Боже мой, какъ же я слонялся по бѣлу свѣту. Два года въ Остъ-Индіи и семь лѣтъ въ Бразиліи. А послѣ того я поѣхалъ въ Мадагаскаръ.
— Для кого вы собирали? — спросилъ я, предчувствуя разсказъ. — Я знаю нѣсколько именъ.
— Для Даусоновъ… Скажите, вамъ доводилось слышать такое имя, какъ Бутчеръ.
— Бутчеръ… Бутчеръ… Имя смутно всплыло въ моей памяти. Потомъ я припомнилъ процессъ: Бутчеръ противъ Даусона.
— О, — сказалъ я, — вы тотъ человѣкъ, который искалъ съ нихъ жалованье за четыре года; васъ выбросило на пустынный островъ.
— Вашъ покорный слуга, — сказалъ человѣкъ со шрамомъ, кланяясь. — Чудной процессъ, не правда ли? Я былъ на островѣ и ничего не дѣлалъ, а жалованье шло. И они не могли послать мнѣ увольненіе. Помню, мнѣ было пріятно думать объ этихъ деньгахъ. Я выписывалъ расчеты черезъ весь атоллъ мозаикой изъ камешковъ.
— Какъ же это случилось? — спросилъ я.
— Видите… Вы слыхали объ Эпіорнисѣ?
— Еще бы. Только въ прошломъ мѣсяцѣ Андрьюсъ говорилъ мнѣ, что они нашли новый видъ… Передъ самымъ отъѣздомъ. Кость бедряную нашли, въ три фута длиною… Вотъ, должно быть, было чудовище.
— Да еще какое! — сказалъ человѣкъ со шрамомъ. — Словно Птица Рохъ изъ «Тысячи и одной ночи»… Когда же они нашли эти кости?
— Три или четыре года тому назадъ. Кажется, въ 91-мъ году. Зачѣмъ вамъ?..
— Зачѣмъ?.. Затѣмъ, что я тоже нашелъ такія же кости двадцать лѣтъ тому назадъ. И если бы Даусонъ не сталъ артачиться изъ-за этого жалованья, мы бы надѣлали шуму на весь свѣтъ. Какъ будто я виноватъ, что теченіе унесло эту проклятую лодку?
Онъ помолчалъ.
— Я думаю: и мѣсто то же самое. Приморское болото, за 90 верстъ къ сѣверу отъ Антананариво. Вы слыхали о немъ?.. Надо ѣхать въ лодкахъ вдоль морского берега.
— Не знаю. Помнится, Андрьюсъ что-то говорилъ о болотѣ.
— Навѣрное то же самое. На восточномъ берегу. И что-то есть въ водѣ, задерживаетъ разложеніе. Пахнетъ, какъ креозотъ. А что, они нашли тоже и яйца? Мнѣ попадались такія яйца длиной до полутора футовъ.
— Сколько хлопотъ я имѣлъ съ этимъ дѣломъ! Мы отправились за яйцами, я съ двумя неграми, въ легкой лодкѣ, — просто туземный челнокъ.
— Съ нами была палатка и на четыре дня провизіи. Даже теперь, какъ только вспомню, какъ будто слышу тотъ смолистый запахъ.
— Намъ удалось найти и кости и яйца. Работа эта странная. Надо прощупывать въ болотѣ длинными желѣзными шестами. При этомъ почти всегда яйцо разбивается.
Я бы хотѣлъ знать, когда именно жили эти Эпіорнисы. Миссіонеры говорятъ, будто у туземцевъ есть разсказы о живыхъ Эпіорнисахъ, но мнѣ никогда не приходилось объ этомъ слышать[1]. Все-таки тѣ яйца, которыя мы нашли, были совсѣмъ свѣжія, какъ будто сейчасъ снесенныя. И представьте себѣ, когда мы несли ихъ къ лодкѣ, одинъ изъ негровъ уронилъ яйцо на камень и оно разбилось. Задалъ же я ему! Но что касается до свѣжести, то яйцо даже не пахло нисколько, хотя пролежало въ болотѣ, пожалуй, лѣтъ четыреста. Негръ сказалъ, что его сколопендра укусила… Но я лучше буду продолжать разсказъ.
— Цѣлый день мы рылись въ болотѣ и вытащили эти яйца совсѣмъ цѣлыми, и выпачкались, какъ черти, въ грязи. Немудрено, что я разсердился. Сколько я знаю, достать цѣлыя яйца удалось только въ тотъ разъ. Я видѣлъ потомъ яйца въ Лондонскомъ музеѣ. Всѣ были разбитыя и склеенныя, какъ мозаика, и мѣстами кусочковъ не хватало. Мои были совсѣмъ цѣлыя, и я собирался выпустить яйцо и сохранить скорлупу. Какъ же было не разсердиться, когда этотъ разиня уничтожилъ цѣлую четверть всего нашего труда изъ-за какой-то сколопендры. Я таки наклалъ ему за это.
Человѣкъ со шрамомъ досталъ трубку. Я подвинулъ къ нему мой кисетъ. Онъ закурилъ почти машинально.
— А какъ другія яйца? Вы привезли ихъ въ Англію? Я не могу вспомнить…
— Тутъ-то и начинается исторія. Три яйца осталось. Свѣжія яйца. Мы уложили ихъ въ лодку. Потомъ я ушелъ въ палатку варить кофе, а негры мои остались на берегу. Одинъ сталъ возиться съ укусомъ, а другой помогалъ ему. Мнѣ и въ голову не пришло, что эти мерзавцы пойдутъ на такую затѣю. Но, я думаю, эта сколопендра, да еще взбучка, которую я ему задалъ, взбѣсили одного, — онъ и всегда былъ такой непокорный, — а другой присталъ за компанію.
— Помню, я сидѣлъ и курилъ трубку. И вода въ котелкѣ закипала на спиртовой лампѣ. Я засмотрѣлся на закатъ за болотомъ. Это было очень красиво, все полосы, красныя и черныя. По ту сторону болота мѣсто было повыше, и холмы выступали въ сѣромъ и тонкомъ туманѣ. И за холмами было небо, багровое, какъ устье печи. А за моей спиной, въ пятидесяти шагахъ, эти окаянные нехристи, безъ всякаго вниманія къ вечернему покою, собирались угнать лодку и покинуть меня одного въ палаткѣ на дикомъ берегу, съ боченкомъ воды и пищей на три дня.
Я услыхалъ за спиной, какъ визгъ звѣриный, и тогда обернулся. Вижу, они ужъ отплыли шаговъ на тридцать отъ берега. Думаю, что тутъ дѣлать? Ружье въ палаткѣ лежало, и вдобавокъ пуль не было, только мелкая дробь. Они, конечно, это знали. Въ карманѣ у меня былъ револьверишко плохой. Я выхватилъ его и побѣжалъ къ берегу.
— Вернитесь! — крикнулъ я и поднялъ револьверъ. Они залопотали по своему, и одинъ засмѣялся, тотъ, что яйцо разбилъ. Я прицѣлился въ другого, неукушеннаго, — у него было весло, — и далъ промахъ. Оба засмѣялись. Но я не отсталъ. Думаю: только не надо голову терять, — и выстрѣлилъ еще разъ. Эта пуля пролетѣла такъ близко, что онъ даже подскочилъ. Ему стало не до смѣха. Въ третій разъ я попалъ ему въ голову и онъ полетѣлъ черезъ бортъ вмѣстѣ съ весломъ. Для револьвера это былъ очень удачный выстрѣлъ, пожалуй, шаговъ на семьдесятъ. Онъ сразу пошелъ ко дну. Не знаю, убитый, или только безъ сознанія отъ раны. Я сталъ кричать другому, чтобъ онъ вернулся, но онъ вмѣсто отвѣта, свалился лицомъ впередъ, и такъ и остался въ носу челнока. Я выпустилъ въ него остальныя пули, но безъ всякаго толку.
— Могу сказать, положеніе было глупое. Я былъ одинъ на этомъ плоскомъ берегу. За мною было болото, а предо мною море. Послѣ заката стало холодно, а этотъ чортовъ челнокъ все уплывалъ въ открытое море. Я вамъ скажу, и поругалъ же я и этихъ Даусоновъ, и всѣ торговыя фирмы, и всѣ музеи, — на всякіе лады. И негра того я звалъ и кричалъ, пока совсѣмъ охрипъ.
— Одно только и осталось, плыть въ догонку, — а ежели встрѣтятся акулы, то тѣмъ хуже. Я раскрылъ свой складной ножъ и взялъ его въ зубы, скинулъ одежду и поплылъ. И какъ только я очутился на водѣ, тотчасъ же челнокъ потерялся. Но я плылъ въ одномъ направленіи и держалъ на перерѣзъ. Я такъ полагалъ, что моему негру теперь не до руля и челнокъ поплыветъ самъ собою, и все въ ту же сторону.
И вотъ черезъ нѣсколько времени онъ опять показался на самомъ горизонтѣ, въ юго-западномъ углу. Закатъ совсѣмъ угасъ и ночь потемнѣла. Звѣзды показались. Я плылъ безъ остановки, хотя и руки и ноги устали до крайности. И въ концѣ концовъ я догналъ челнокъ, когда совсѣмъ вызвѣздило.
— Какъ только стало темнѣть, въ водѣ показались такія свѣтящіяся искры, — знаете, водосвѣченіе. У меня даже голова стала кружиться. И временемъ трудно было разбирать, гдѣ звѣзды, а гдѣ эти искры водяныя, и какъ именно я плыву, вверхъ головой или вверхъ ногами. Челнокъ былъ, какъ черная мгла, а струйки воды передъ его носомъ сверкали, какъ жидкій огонь.
— Я сперва опасался лѣзть черезъ бортъ. Думаю, лучше подождать, что онъ предприметъ съ своей стороны. Но онъ лежалъ въ самомъ носу, по прежнему ничкомъ и корма совсѣмъ поднялась изъ воды вверхъ. И челнокъ плылъ впередъ и дѣлалъ обороты, то носомъ, то кормой, какъ будто пьяный. Я схватился за корму и потянулъ ее книзу, но онъ не шевелился. Тогда я полѣзъ черезъ бортъ, съ ножомъ въ рукѣ, готовый къ защитѣ. Послѣ того я сѣлъ на кормѣ и сталъ ждать, что будетъ дальше. И мы плыли впередъ сквозь свѣтящееся море и звѣзды были надъ нами и было тихо.
— Одинъ разъ я позвалъ его по имени; но онъ не отозвался. Я такъ усталъ, что не хотѣлъ рискнуть и перейти на его сторону. И такъ мы оба оставались на своихъ мѣстахъ и я, кажется, дремалъ. Только когда разсвѣло, я увидѣлъ, что онъ совсѣмъ мертвый и весь почернѣлъ и раздулся. Мои три яйца и кости Эпіорниса помѣщались на срединѣ и также боченокъ съ водою, а сухари и кофе лежали у его ногъ, завернутые въ номеръ газеты Аргусъ изъ Капской Земли. И рядомъ съ нимъ была жестянка метиловаго спирта.
— Весла никакого не было, и грести было нечѣмъ, развѣ крышкой отъ жестянки. Поневолѣ пришлось отдаться на волю теченія и плыть впередъ, пока не попадется судно.
— Я выбросилъ трупъ за бортъ. Потомъ выпилъ воды, поѣлъ сухарей и сталъ смотрѣть кругомъ.
— Съ такого челнока, конечно, далеко не увидишь. Мадагаскаръ давно исчезъ, и другой земли не появлялось. Одинъ разъ, на юго-востокѣ, показался парусъ — должно быть, на шкунѣ, но такъ и прошелъ мимо. Потомъ солнце пошло къ полудню и стало жечь. Боже ты мой, я думалъ, весь мозгъ въ головѣ выгоритъ. Я пробовалъ мочить голову изъ моря, потомъ вспомнилъ про газету. Тутъ я легъ на дно челнока и накрылся газетнымъ листомъ.
— Чудная штука эти газеты. До этого времени мнѣ никогда не случалось прочесть газетный листъ съ конца до конца, но этотъ старый номеръ Капскаго Аргуса я, кажется, перечиталъ разъ двадцать. Такая жара была, что вся смола растаяла и поднялась пузырями на доскахъ челнока.
— Десять дней меня несло, — продолжалъ человѣкъ со шрамомъ. — Разсказывать недолго, не правда ли? А на самомъ дѣлѣ они тянулись безъ конца. Жара была такая, что я могъ высматривать суда только рано утромъ и поздно вечеромъ.
— Послѣ того паруса, въ три первые дня я никого не видалъ; потомъ, если кого и видалъ, то они меня не замѣчали. На шестую ночь еще одно судно прошло мимо меня, быть можетъ, за полъ-мили. Всѣ люки были открыты и фонари горѣли и судно было, какъ большая свѣтящаяся муха. И музыка играла на палубѣ. Я всталъ на ноги, и кричалъ, и надрывался, но они не слыхали.
— На второй день я рѣшилъ попробовать одно яйцо. Надбилъ мѣстечко на верхнемъ концѣ и отковырялъ скорлупу. Къ радости моей оказалось, что яйцо ѣсть можно. Оно немного отзывалось, не то чтобы тухлымъ, а какъ бы это сказать, — вродѣ утинаго яйца. Съ одной стороны желтка было круглое пятно, шесть дюймовъ въ ширину, съ кровяными подтеками и бѣлой сѣточкой. Оно мнѣ показалось страннымъ, но я не сталъ долго разсматривать. Да и не такія были обстоятельства, чтобъ черезчуръ разбирать. Яйца мнѣ хватило на три дня вмѣстѣ съ сухарями и водой изъ боченка. Я жевалъ тоже кофейныя зерна, — крѣпительная вещь…
— На восьмой день я разбилъ еще яйцо и даже испугался. — Человѣкъ со шрамомъ помолчалъ. — Да, — сказалъ онъ, — съ цыпленкомъ…
— Вы, пожалуй, не повѣрите. Но мнѣ пришлось повѣрить моимъ собственнымъ глазамъ. Это яйцо пролежало въ черномъ болотѣ, по меньшей мѣрѣ, три сотни лѣтъ. И вотъ, несмотря ни на что, въ немъ былъ зародышъ, съ большой головой и изогнутой спиной. И сердце билось и желтокъ совсѣмъ опалъ, только пленки протянулись во всѣ стороны по самой скорлупѣ.
— Въ небольшомъ челнокѣ посреди океана у меня, можно сказать, насиживались яйца самой крупной изъ ископаемыхъ птицъ. Если бы только я могъ дать знать Даусону! Это стоило бы жалованья за всѣ четыре года. Какъ думаете, а?
— Какъ бы то ни было, мнѣ пришлось съѣсть мою неожиданную рѣдкость до самаго послѣдняго кусочка. Не могу сказать, чтобы это было особенно вкусно.
— Третье яйцо я не сталъ трогать. Я только поднималъ его на свѣтъ, но скорлупа была такъ толста, что ничего не было видно. Мнѣ, правда, казалось, что я слышу біеніе пульса. Но, быть можетъ, это только шумѣло у меня въ ушахъ, какъ бываетъ отъ раковины, когда приложишь ее къ уху.
— Потомъ показался островъ. Какъ-то неожиданно, какъ будто выросъ на солнцѣ, можно сказать, передъ самымъ моимъ носомъ. До берега уже оставалось не больше полумили, какъ вдругъ теченіе повернуло, и мнѣ пришлось грести изо всѣхъ силъ руками и осколками яичной скорлупы, чтобы не проѣхать мимо.
— Въ концѣ концовъ, я добрался до берега. Это былъ обыкновенный коралловый атоллъ, четыре мили въ окружности. Кой-гдѣ росли деревья и въ одномъ мѣстѣ былъ ключъ прѣсной воды. Въ центрѣ была лагуна, полная рыбы. Прежде всего я вынесъ на берегъ яйцо и отыскалъ для него подходящее мѣсто, выше линіи прилива и на самомъ солнцепекѣ.
— Вотъ тебѣ, — думаю, — всякое удобство. Выводись, если хочешь…
— Потомъ я вытащилъ челнокъ и пошелъ осматривать островъ. Правду сказать, скучное было мѣсто. Какъ только я нашелъ прѣсную воду, больше какъ будто не стало интереса. Помню, еще мальчишкой, я часто мечталъ о Робинзонѣ Крузо, и какъ было бы хорошо поселиться на островѣ, но теперь оказалось, что этакій островъ скучнѣе, чѣмъ проповѣдь въ церкви.
— Я обошелъ кругомъ, розыскивая съѣстное. И могу сказать, что къ вечеру перваго дня мѣсто мое мнѣ надоѣло до смерти. Впрочемъ, въ тотъ же вечеръ погода измѣнилась. Гроза прошла мимо по направленію къ сѣверу и захватила островъ. И ночью завылъ вѣтеръ и полился ливень. Счастье мое было, что я успѣлъ добраться до твердой земли. Быть бы мнѣ на днѣ морскомъ вмѣстѣ съ челнокомъ.
— Я спалъ подъ лодкой, а яйцо лежало въ пескѣ, далеко выше. И вдругъ, какъ будто градъ запрыгалъ по доскамъ снаружи, и тѣло мое оказалось въ водѣ. Мнѣ снился городъ Антананариво, и я даже сѣлъ на подстилкѣ, и окликнулъ Интоши, и хотѣлъ спросить у нея, въ чемъ собственно дѣло; потомъ сталъ искать руками стулъ, гдѣ обыкновенно лежали спички. Тутъ я припомнилъ, гдѣ нахожусь.
— Свѣтящіяся волны набѣгали на берегъ съ такимъ грознымъ видомъ, какъ будто собирались проглотить меня живьемъ, а кромѣ нихъ кругомъ все было черное, какъ смола. Вѣтеръ надрывался отъ визга. И тучи какъ будто хотѣли упасть на голову, и дождь лилъ такой, какъ будто небо тонуло и кто-то вычерпывалъ воду ведромъ. Огромный валъ покатился на меня, какъ огненный драконъ, и я далъ тягу. Потомъ я вспомнилъ про челнокъ и бросился назадъ за отхлынувшей волной, но челнока уже не было. Тогда я подумалъ объ яйцѣ и ощупью добрался до того мѣста, гдѣ оно лежало. Волны туда не хватали и оно было въ безопасности. Я сѣлъ возлѣ и прижался къ нему, какъ будто къ товарищу Боже мой, что это была за ночь!
— Къ утру гроза прошла. И когда разсвѣло, на небѣ не было ни облачка. Но по всему берегу были разбросаны щепки и доски, — обломки моего челнока. Дѣлать было нечего. Я подобралъ доски, потомъ отыскалъ два дерева, которыя росли рядомъ, и къ нимъ пристроилъ шалашъ изъ этихъ досокъ въ защиту отъ дождя. И въ этотъ самый день мой птенчикъ вылупился.
— Да, сударь, вылупился въ то самое время, когда я спалъ тутъ же, и это яйцо было мнѣ вмѣсто подушки.
— Я услышалъ легкій стукъ и голова моя качнулась. Я приподнялся и сѣлъ, и въ эту минуту одинъ конецъ яйца раскололся и оттуда выглянула маленькая темная головка.
— Здравствуй, — сказалъ я — добро пожаловать. — Онъ сдѣлалъ усиліе и выбрался наружу.
— Это былъ бойкій птенчикъ, ростомъ съ курицу, очень похожій съ виду на любого птенца, но только крупнѣе.
— Опереніе у него было грязнобураго цвѣта; вначалѣ мѣстами присохло, какъ тоненькій сѣрый войлокъ, но потомъ все сошло. И, собственно говоря, это были не перья, а родъ волосистаго пуха.
— Я не могу выразить, какъ пріятно мнѣ было видѣть этого птенца. По моему, даже Робинзонъ Крузо не описалъ по настоящему, какъ трудно жить совсѣмъ одному. Но это былъ товарищъ и очень интересный. Онъ посмотрѣлъ на меня и мигнулъ глазомъ. Вѣки у него сдвигались отъ носа къ уху такъ же, какъ у курицы. Потомъ онъ чирикнулъ и клюнулъ песокъ, съ такимъ развязнымъ видомъ, какъ будто родиться на триста лѣтъ позже времени было сущій пустякъ.
— Здорово, Пятница! — сказалъ я. Ибо я заранѣе рѣшилъ, что если онъ выведется живой, то я назову его: Пятница.
— Я сперва сомнѣвался насчетъ его корма и бросилъ ему для пробы кусокъ рыбы. Онъ проглотилъ и тотчасъ же снова открылъ ротъ, какъ будто хотѣлъ сказать: «дай еще!» Я былъ радъ этому, потому что, если бы онъ оказался разборчивъ на ѣду, волей-неволей мнѣ пришлось бы самому съѣсть его.
— Трудно разсказать, какая занятная птица былъ этотъ ископаемый птенчикъ. Съ самаго начала онъ сталъ ходить за мной повсюду, совсѣмъ, какъ собака. Когда я ловилъ рыбу въ лагунѣ, онъ стоялъ возлѣ, и я давалъ ему половину отъ каждой рыбы. И умный былъ. На берегу попадались такія зеленыя штучки, какъ будто огурчики. Онъ проглотилъ одну и чуть не отравился. Послѣ того онъ не хотѣлъ даже смотрѣть на нихъ.
— Росъ онъ здорово. Можно сказать, почти замѣтно для глазъ. Я и раньше того не особенно гонялся за человѣческимъ обществомъ, и этотъ спокойный товарищъ подходилъ къ моему нраву точка въ точку.
— Два года мы прожили счастливо. Я зналъ, что жалованье мое у Даусоновъ нарастаетъ и нарастаетъ и не думалъ о дѣлахъ. Время отъ времени вдали появлялся парусъ, но такъ и проходилъ мимо насъ. Отъ нечего дѣлать я выкладывалъ узоры поперекъ всего острова изъ разноцвѣтныхъ раковинъ и морскихъ ежей. Прежде всего вывелъ огромную надпись: островъ Эпіорниса, изъ цвѣтныхъ камешковъ, какъ дѣлаютъ въ Англіи, у желѣзнодорожныхъ станцій. Также выводилъ чертежи и математическія формулы. Потомъ ложился на землю и смотрѣлъ на птенца, какъ онъ ходитъ кругомъ и все растетъ, и думалъ, что, если вернусь домой, то стану возить его и показывать за деньги.
— Когда онъ вылинялъ въ первый разъ, у него появился синій гребень и бородка и сзади выросли длинныя, зеленыя перья, и весь онъ сталъ очень красивый. Я ломалъ себѣ голову и все прикидывалъ, не придется ли въ свое время отдать его Даусону.
— Въ бурю и въ дождливое время мы сидѣли рядкомъ въ шалашѣ, который я смастерилъ изъ лодочныхъ досокъ, я разсказывалъ ему всякія небылицы про моихъ родныхъ и знакомыхъ въ Англіи. И послѣ бури мы отправлялись кругомъ всего острова искать, не выкинуло ли чего-нибудь на берегъ. Однимъ словомъ, намъ жилось хорошо. Если бы еще у меня былъ табакъ, — просто сказать, была бы райская жизнь.
— Когда второй годъ подходилъ къ концу, нашъ маленькій рай сталъ портиться. Мой Пятница уже имѣлъ 14 футовъ въ вышину и носъ у него былъ крѣпкій, какъ заступъ и два большіе глаза съ желтыми ободками. Глаза у него сидѣли не такъ, какъ у курицы, съ боковъ, а близко одинъ къ другому, совсѣмъ какъ у человѣка. Перья у него были первый сортъ. Не такія, какъ у страуса, бѣлыя съ чернымъ, какъ будто трауръ, а ближе подходили къ казуару. Именно въ то время онъ обнаружилъ дурныя повадки, даже началъ надувать свой гребень на встрѣчу мнѣ.
— Одинъ разъ рыбная ловля была довольно неудачна, и онъ сталъ похаживать кругомъ съ такимъ страннымъ видомъ.
— Я думалъ, что онъ опять наѣлся морскихъ огурцовъ, или какой-нибудь другой дряни, но потомъ оказалось, что онъ просто злится. Я тоже былъ голоденъ. И когда, наконецъ, я вытащилъ рыбу, я не хотѣлъ дать ему ничего. Въ то утро мы оба были одинъ другого не лучше. Онъ протянулъ носъ и схватилъ рыбу, а я ударилъ его по головѣ, чтобъ выбить рыбу обратно. И тогда онъ показалъ мнѣ…
— Этотъ шрамъ на лицѣ — это его работа. А потомъ онъ сталъ лягаться, какъ оселъ. Я вскочилъ на ноги и видя, что онъ не хочетъ отстать, пустился бѣжать во всю прыть, уткнувъ голову въ руки. Но онъ на своихъ длинныхъ ногахъ бѣжалъ быстрѣе, чѣмъ лошадь, и все угощалъ меня сзади своими твердыми лапами и долбилъ въ затылокъ желѣзнымъ клювомъ. Я бросился въ лагуну и забрелъ до шеи. Онъ остался на берегу и заболкоталъ, какъ индюкъ, но только погромче. Воды онъ не любилъ и сталъ расхаживать по берегу, раздувшись, какъ павлинъ.
— Досада меня взяла. Эта окаянная птица ходитъ по берегу, а я въ водѣ стою. Лицо у меня въ крови. И все тѣло избито. Я переплылъ лагуну и рѣшилъ оставить его въ покоѣ, пока онъ не остынетъ. Я взобрался на самую высокую пальму и сталъ думать. Никогда я не чувствовалъ такой обиды, ни раньше, ни позже. Неблагодарная тварь. Я былъ для него лучше родного брата. Выкормилъ его и выростилъ. Этакая неуклюжая, долговязая, допотопная птица. А я человѣкъ, царь природы и все такое.
— Я сперва все ждалъ, что онъ образумится и ему станетъ стыдно за свои дурные поступки. Я думалъ, что, если изловить пару хорошихъ рыбъ и подойти къ нему этакъ безъ лишнихъ словъ и угостить его, то, быть можетъ, и онъ тоже пойдетъ на мировую. Но потомъ я узналъ на дѣлѣ, сколько злости и ехидства можетъ скрываться въ такой ископаемой птицѣ.
— Мнѣ стыдно даже разсказывать, какія смѣшныя уловки я пробовалъ продѣлывать, чтобъ только совладать съ этой чертовской птицей. До сихъ поръ щеки горятъ, какъ только вспомню, какими сердитыми пинками меня угощалъ этотъ ископаемый дьяволъ. Я испробовалъ физическую силу, и сталъ швырять въ него на безопасномъ разстояніи кусками коралла. А онъ только глоталъ ихъ и больше ничего. Я раскрылъ свой ножъ и метнулъ ему въ бокъ и чуть не лишился ножа на вѣчное время. Еще хорошо, что онъ не сталъ глотать его.
— Пробовалъ я усмирить его голодомъ и пересталъ ловить рыбу. Но онъ сталъ собирать на берегу червей во время отлива и кое-какъ обходился. Половину времени я проводилъ въ лагунѣ по шею въ водѣ, а другую половину на пальмовыхъ вершинахъ. Одна пальма была ниже другихъ. И если ему удавалось застигнуть меня на этой пальмѣ, онъ устраивалъ моимъ икрамъ славный праздникъ.
— Самъ не знаю, какъ я вытерпѣлъ все это. Вамъ, должно быть, не приходилось засыпать на пальмовыхъ вершинахъ. У меня отъ такого сна бывали самые дикіе кошмары. И вдобавокъ, какой стыдъ. На моемъ собственномъ островѣ эта выморочная тварь расхаживаетъ взадъ и впередъ съ гордымъ видомъ, а я не смѣю поставить ногу на землю.
— Я даже ревѣлъ не разъ съ досады и утомленія. Я говорилъ ему прямо, что я больше не хочу показывать пятки такому нескладному анахронизму. Я уговаривалъ его найти себѣ путешественника изъ своей собственной эпохи. Но онъ только щелкалъ носомъ въ отвѣтъ. Скверная несуразная птица. Крѣпкій носъ на живыхъ ходуляхъ.
— Мнѣ неохота говорить, какъ много времени продолжалась эта возня. Я бы убилъ его раньше, да способа не находилось. Но подъ конецъ я все же придумалъ на него управу.
— Такъ убиваютъ страусовъ въ южной Америкѣ. Я свилъ вмѣстѣ всѣ свои рыболовныя лесы и еще водоросли и древесныя волокна, и вышла крѣпкая веревка ярдовъ двѣнадцать въ длину или немного побольше.
— На каждый конецъ я навязалъ по куску коралла. Вся эта работа заняла довольно времени, особенно изъ-за того, что каждый разъ приходилось бросать ее и лѣзть то въ воду, то на дерево.
— Потомъ, когда веревка съ камнями была готова, я закрутилъ ее надъ головой и пустилъ въ него. Въ первый разъ я сдѣлалъ промахъ. Но вслѣдъ за тѣмъ моя веревка попала ему на ноги и обвилась кругомъ. Онъ опрокинулся. Въ то время я стоялъ по поясъ въ лагунѣ и какъ только онъ упалъ, я выскочилъ на берегъ и сталъ пилить ему горло своимъ ножомъ.
— Мнѣ непріятно даже теперь вспомнить объ этомъ. Но въ ту минуту, несмотря на всю свою злобу, я почувствовалъ себя какъ будто убійца. Онъ лежалъ предо мной на бѣломъ пескѣ, весь въ крови и его длинныя ноги и гибкая шея подергивались въ агоніи… тьфу!..
— Тоска на меня напала послѣ этой расправы. Господи, вамъ трудно себѣ представить, какъ я жалѣлъ эту убитую птицу. Я сидѣлъ надъ ея трупомъ и чуть не плакалъ, и этотъ унылый и безмолвный островъ наводилъ на меня дрожь. Я вспоминалъ, какой это былъ птенчикъ, игривый и ласковый, и какія веселыя шалости онъ продѣлывалъ все время, пока не сбился съ толку. И еще я думалъ, что было бы довольно только ранить его и что, быть можетъ, послѣ того онъ сталъ бы смирнѣе.
— Если бы было чѣмъ выкопать яму въ коралловыхъ скалахъ, я бы похоронилъ его. Я такъ чувствовалъ, какъ будто это былъ человѣкъ, а не птица. Во всякомъ случаѣ у меня не хватило духу ѣсть его. Я опустилъ его въ лагуну и проворныя рыбы скоро объѣли всѣ кости до чиста. Я не сберегъ даже перьевъ.
Въ концѣ концовъ нашелся чудакъ, который слонялся по морю на яхтѣ и вздумалъ посмотрѣть, существуетъ ли еще мой атоллъ. Могу сказать, что онъ явился во-время. Мнѣ такъ надоѣло торчать одному на этомъ несчастномъ островѣ, что я совсѣмъ было рѣшился развязаться съ нимъ навѣкъ и только не зналъ, что выбрать, забрести ли мнѣ въ море до самой глубины или наѣсться этихъ морскихъ огурцовъ?
— Я продалъ кости одному человѣку, по имени Винсло, — у него была лавка рѣдкостей по сосѣдству съ Британскимъ Музеемъ. Винсло перепродалъ ихъ старому Гаверсу. Гаверсъ, кажется, даже не разобралъ, какія это кости. И только послѣ его смерти онѣ привлекли вниманіе своей величиной. Имъ даже имя дали: Эпіорнисъ… — а какъ дальше, не могу вспомнить.
— Эпіорнисъ Огромный, — сказалъ я. — Мнѣ разсказывалъ пріятель: когда была найдена бедряная кость въ три фута длины, ученые рѣшили, что это самая большая, и назвали эту породу Эпіорнисъ Величайшій. Потомъ нашлась новая бедряная кость въ четыре съ половиной фута. И эту породу они назвали Эпіорнисъ Гигантскій. Потомъ, когда умеръ старый Гаверсъ, явился этотъ вашъ Эпіорнисъ Огромный и, наконецъ, еще одинъ Эпіорнисъ Огромнѣйшій.
— Винсло говорилъ мнѣ объ этомъ, — сказалъ человѣкъ со шрамомъ. — Онъ даже прибавилъ, что, ежели они найдутъ новую породу еще крупнѣе, чѣмъ всѣ прежнія, то у кого-нибудь изъ ученыхъ лопнетъ жила отъ волненія.
— Но какъ вамъ угодно, а такіе случаи бываютъ не съ каждымъ человѣкомъ. Не правда ли, а?..
- ↑ Ни одинъ европеецъ не видѣлъ живыхъ Эпіорнисовъ, за сомнительнымъ исключеніемъ Мак-Андрью, который посѣтилъ Мадагаскаръ въ 1745 г.