Основы бодрости и оптимизма
Эти дни мне пришлось подолгу беседовать с офицерами, приехавшими к нам, в тыл, из действующей армии. Беседа эта освежила и приподняла дух тем огромным и сознательным оптимизмом, который излился на меня от этих воинов.
Если у нас здесь, в тылу, зарождается всякая гниль и бродят «понижательные» настроения, то в армии, по согласным и категорическим показания моих осведомителей, господствует дух совершенно другой. С такой армией Россия может неопределенно долго вести войну и непременно победит.
Одному из моих собеседников пришлось допрашивать множество австрийских и германских пленных. Они обретаются в иллюзии, что после занятия нашими противниками Варшавы будет мир. Эта иллюзия вытекает из совершенно ошибочного представления о средствах и возможностях, которыми располагает Россия, из крайнего утомления самих наших противников и из порождаемого этим утомлением страстного желания — как можно скорее кончить войну. Они недоверчиво качают головой, когда им говорят, что в России все сколько-нибудь ответственные люди и не думают о мире, и всякие разговоры о нем вызывают прямо возмущение, как нечто граничащее с предательством и изменой. В нашей армии прекрасно сознают, что лишь временный недостаток в вооружении и снаряжении обусловливает наше отступление и что когда этот недостаток будет пополнен, т. е. когда армия будет располагать достаточным количеством винтовок и снарядов, положение вещей на театре войны безошибочно изменится.
Любопытно мнение одного из моих собеседников, хорошо теоретически знакомого с военным делом, жившего в Германии и улавливающего немецкий дух. Он полагает, что когда произойдет в ходе войны перелом, — а этот перелом обязательно должен произойти через несколько месяцев, если тыл наши ради войны основательно перестроится, — то германцы очень быстро и радикально сдадут. Свою территорию, — добавил другой мой собеседник, — они будут, конечно, защищать с неслыханным упорством, но зато нельзя упускать из виду, что австрийской армии, как самостоятельной силы, уже не существует. Она сплавлена с германской, а оборонять весь австро-германский фронт эта армия не сможет.
Как ни велики бедствия и ужасы войны, ее воспитательное и очистительное действие огромно. Мои собеседники, оба прапорщики запаса из окончивших высшую школу, согласно указывают на то глубокое душевное перерождение, которое совершилось в русской интеллигенции, действующей на войне в рядах войска или рядом с ним. Произошло то, о чем некоторые из нас мечтали, думали и писали. Интеллигенция через армию приобщилась к государству и воинство слилось с гражданством.
Поскольку речь идет о профессиональных воинах, то в этой беспримерной войне в их лице воины стали гражданами. А поскольку речь идет о «интеллигентах», призванных в армию, то в их лице граждане стали воинами. И так как в этой войне армия перестала быть просто постоянной армией, образованной на основании всеобщей воинской повинности, а подлинно стала вооруженным народом, то, таким образом, современный русский офицер-профессионал есть воин-гражданин, а офицер-прапорщик есть гражданин-воин.
«Перед моими глазами воскресли римские центурионы» — в такой формуле выразил этот процесс один мой собеседник. Русская интеллигенция в лице прапорщиков запаса испытала настоящее духовное преображение, прониклась воинским духом, всегда одушевлявшим русскую армию и, в частности, наше офицерство, приобщилась к государству, научилась ответственно упражнять власть и управлять людьми. Этот дух мужественной и ответственной государственности, окрепший в годовой военной страде, особенно поразил меня в том из моих собеседников, которого я знал как способного, «лево» настроенного студента, жившего научными и общественными интересами и до войны даже вовсе не стремившегося в армию.
А на войне этот недавно еще желавший избавиться от воинской повинности молодой человек заслужил себе солдатского Георгия и чин прапорщика. Побывав несколько дней в отпуску в столице и ее окрестностях, он на мой вопрос: «что же делать нам, в тылу?» — сказал: «готовьте снаряды, ружья и подымайте дух; боритесь с «понижателями» настроения, которые не знают и не понимают духа армии». Не скрою, что моего молодого собеседника поразило и возмутило господствующее в оставшихся в стороне от войны интеллигентских кругах гнилостное понижательное настроение, проявление душевной слабости и отсутствия здорового государственного чувства. «Пусть систематически нас здоровых офицеров посылают в короткие отпуски к вам в тыл, мы покажем «понижателям», какое настроение господствует в армии!»
Встреча с приехавшими с фронта офицерами доставила мне в эти тяжелые дни глубокое удовлетворение, которым я радостно делюсь с читателями. Я еще раз в непосредственном дружеском общении с людьми, которым было дорого до конца правдиво излить свою душу перед мной, воспринял живой образ русской армии. В этой армии рядом с древней, унаследованной от ряда поколений доблестью воина-мужика и воина-дворянина родилось нечто новое — ответственная доблесть воина-гражданина, который знает за что и какой народной ценой ведется кровавая борьба.
