Il faisait beau en effet. Comment une
idée sinistre aurait-elle pu poindre parmi
tant de gracieuses sensations? Rien ne
m'apparaissait plus sous le même aspect
qu'auparavant. Ce beau soleil, ce ciel si pur,
cette jolie fleur, tout cela était blanc et
pale de la couleur d'un linceul.
Творец зелёных нив и голубого свода!
Как верить тяжело, чтобы Твоя природа,
Чтобы тот светлый мир, который создал Ты,
Который Ты облёк величьем красоты, 5 Могли быть смертному таинственно враждебны;
Чтоб воздух, наших сил питатель сей целебный,
Внезапно мог на нас предательски дохнуть
И язвой лютою проникнуть в нашу грудь;
Чтобы земля могла, в благом Твоём законе, 10 Заразой нас питать на материнском лоне!
Как осень хороша! Как чисты небеса!
Как блещут и горят янтарные леса
В оттенках золотых, в багряных переливах!
Как солнце светится в волнах, на свежих нивах! 15 Как сердцу радостно раскрыться и дышать,
Любуяся кругом на Божью благодать.
Средь пиршества земли, за трапезой осенней,
Прощальной трапезой, тем смертным драгоценней,
Что зимней ночи мрак последует за ней, 20 Как веселы сердца доверчивых гостей.
Но горе! Тайный враг, незримый, неизбежный,
Средь празднества потряс хоругвию мятежной.
На ней начертано из букв кровавых: Мор.
И что вчера ещё увеселяло взор, 25 Что негу чистую по сердцу разливало:
Улыбчивых небес лазурное зерцало,
Воздушной синевы прозрачность, и лугов
Последней зеленью играющий покров,
И полные ещё дыханьем благовонным 30 Леса, облитые как золотом червонным, —
Весь этот пышный храм, святилище красот,
Не изменившийся, сегодня уж не тот;
Не в радость пёстрый лес и ярких гор вершина,
Печальным облаком омрачена картина: 35 Тень грозной истины лежит на ней. Она
В хладеющую грудь проникнула до дна.
Из истин истина единая живая,
Смерть воцарилась, жизнь во лжи изобличая,
И сердце, сжатое боязнью и тоской, 40 Слабеет и падёт под мыслью роковой.
Не верьте небесам: им чувство доверялось,
Но сардонически и небо улыбалось.
Есть солнце на небе, а бедствует земля.
Сияньем праздничным одеяны поля, 45 И никогда пышней не зрелся нам мир Божий,
Но светлых сих полей владетель и прохожий,
Земного царства царь, в владении своём,
Один под бич поник униженным челом,
Один, среди богатств цветущего наследства, 50 Он предан на земле в добычу зла и бедства.
Скорбь в разных образах грозит ему. В борьбе
С Протеем[2] нет ему убежища в себе.
Один в минувшем он и в будущем несчастен,
Один предвидит зло и забывать не властен, 55 Один не страждущий, он страждет о других;
То слёз своих родник, то в доле слёз чужих;
Иль жертвой падает, иль из своих объятий
На лютый жертвенник он отпускает братий.
Во дни кровавые народных непогод, 60 Когда предускорён природы мерный ход,
Когда с небес падёт карательная клятва
И смерти алчущей сторицей зреет жатва
Под знойной яростью убийственных страстей, —
Так в жертвах, преданных секирам палачей, 65 Последняя стоит в живой кончине страха
И очереди ждёт, чтоб упразднилась плаха.
Отсрочка ей не жизнь, судьбы коварный дар;
И вместо, чтоб пресёк в ней жизнь один удар,
Над нею смерть, свои удары помножая, 70 Страданий лестницей ведёт на край от края.
1830
Примечания
Первая публикация: «Северные цветы» на 1831 г. Авториз. копия в РСб-1855 (I) с печ. текста, с пометой Вяземского: «Во время холеры писано в Остафьеве». Речь идёт о холерной эпидемии, свирепствовавшей осенью 1830 г., от которой Вяземский с семьёй укрылись в своём подмосковном имении. Эпиграф — из повести В. Гюго «Последний день приговорённого к смерти» (1828).
↑В самом деле стояла прекрасная погода. Каким образом мрачная мысль могла бы возникнуть среди всех этих очаровательных впечатлений? Всё представлялось мне теперь в другом свете. Это прекрасное солнце, это ясное небо, этот прелестный цветок, всё стало белым и бледным, как саван. Последний день приговоренного к смерти (фр.). — Ред.
