ОСАДА ЛОНДОНА
правитьПочтенный зававѣсъ «Comédie-Franèaise» упалъ послѣ перваго акта пьесы, а наши пріятели американцы, пользуясь антрактомъ для осмотра фойе, вышли вмѣстѣ со всею публикою партера. Но они раньше другихъ вернулись на свои мѣста и занялись, до поднятія занавѣса, разглядываніемъ зала, которое было только-что украшено фресками съ сюжетами, заимствованными изъ классической драмы. Въ сентябрѣ мѣсяцѣ публика въ парижскихъ театрахъ сравнительно немногочисленна, а въ этотъ вечеръ вдобавокъ давалась драма Эмиля Ожье: L’Arentarière — вещь довольно заигранная. Многія ложи были пусты, другія заняты провинціалами или иностранцами. Ложи отдалены отъ сцены, близъ которой помѣщались наши пріятели, но даже я на этомъ разстояніи Рупертъ Уотервиль могъ разглядѣть хорошо лица. А онъ любилъ его занятіе и, когда бывалъ въ театрѣ, то всегда внимательно наблюдалъ за всѣмъ окружающимъ, съ помощью небольшого, но замѣчательно сильнаго бинокля. Онъ зналъ, что такая манера не вполнѣ прилична, и что неделикатна направлять на дамъ орудіе, зачастую столь же убійственное какъ и двухствольный пистолетъ; но онъ былъ ужасно любопытенъ и кромѣ того разсчитывалъ, что въ настоящемъ случаѣ, когда давалась допотопная пьеса — такъ ему угодно было величать мастерское произведеніе академика — онъ не рискуетъ встрѣтитъ въ театрѣ знакомыхъ. Поэтому, стоя спиной къ сценѣ, онъ оглядывалъ всѣ ложи, — занятіе, которому, впрочемъ, предавались рядомъ съ нимъ еще нѣсколько лицъ и даже съ большей безцеремонностью, нежели онъ.
— Ни одной хорошенькой женщины, — замѣтилъ онъ наконецъ своему пріятелю, на что послѣдній, — его звали Литльморъ, и онъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, уставясь глазами съ скучающимъ видомъ въ подновленную занавѣсь, — отвѣчалъ молчаніемъ. Онъ рѣдко прибѣгалъ въ биноклю; много разъ и по долгу живя въ Парижѣ, онъ пересталъ интересоваться имъ и удивляться тому, что въ немъ видѣлъ. Онъ считалъ, что французская столица больше не можетъ показать ему что-либо неожиданное, хотя въ прежнее время это случалось нерѣдко. Но Уотервиль еще не пережилъ періода сюрпризовъ, а потому и теперь внезапно оживился.
— Клянусь Юпитеромъ! — вскричалъ онъ, — я долженъ извиниться, если не передъ вами, то передъ ней, да! въ залѣ есть одна женщина, которую можно назвать… — онъ помолчалъ съ минуту, разглядывая ее… — въ своемъ родѣ красавицей!
— Въ какомъ родѣ? — спросилъ вяло Литльморъ.
— Въ необыкновенномъ, въ неописанномъ родѣ.
Литльморъ ничего не сказалъ, но пріятель его продолжалъ:
— Знаете, я попрошу васъ объ одномъ одолженіи.
— Я уже сдѣлалъ вамъ одолженіе, придя сюда, — отвѣчалъ Литльморъ. — Здѣсь нестерпимо жарко, а представленіе напоминаетъ обѣдъ, изготовленный поваренкомъ. Всѣ актеры — «подставные».
— Я попрошу васъ сказать мнѣ только одно: порядочная это женщина, или нѣтъ? — продолжалъ Уотервиль, не обращая вниманія на эпиграмму своего пріятеля.
Литльморъ проворчалъ, не оборачивая головы. — Вамъ вѣчно нужно знать, порядочны онѣ, или нѣтъ. Какое вамъ до этого дѣло?
— Мнѣ случалось такъ жестоко ошибаться… я потерялъ къ нимъ всякое довѣріе, — отвѣчалъ бѣдный Уотервиль; для него европейская цивилизація все еще не перестала быть новинкой, и въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ онъ наталкивался на загадки, дотолѣ ему невѣдомыя. Когда онъ встрѣчалъ приличную на видъ женщину, то былъ увѣренъ, что въ концѣ-концовъ она окажется какъ разъ изъ того сорта женщинъ, какъ и героиня драмы Ожье; если же его вниманіе привлекала особа нѣсколько двусмысленнаго вида, то съ большимъ вѣроятіемъ можно было предположить, что на повѣрку выйдетъ, что она графиня. Графини казались такими легкомысленными, а тѣ, другія, такими солидными. Между тѣмъ его пріятель, Литльморъ, распознавалъ ихъ по первому взгляду; онъ никогда не ошибался.
— Вѣдь отъ того, что я на нихъ гляжу, имъ ничего, я думаю, не сдѣлается, — безхитростно отвѣчалъ Уотервиль, на циническій отчасти вопросъ своего пріятеля.
— Вы глазѣете на всѣхъ женщинъ безразлично, — продолжалъ Литльморъ, все еще не двигаясь, — но стоитъ мнѣ только объявить, что онѣ не изъ числа порядочныхъ, какъ ваше вниманіе удесятерится.
— Если вы скажете, что эта дама не порядочная, — обѣщаю вамъ, что больше ни разу не взгляну на нее. Я говорю о той, что сидитъ въ третьей ложѣ отъ прохода, въ бѣломъ платьѣ съ красными цвѣтами, — прибавилъ онъ въ то время — какъ Литльморъ вставалъ съ мѣста. — Рядомъ съ нею молодой человѣкъ. Вотъ онъ-то и заставляетъ меня усомниться въ ея порядочности. Хотите бинокль?
Литльморъ разсѣянно поглядѣлъ въ указанномъ направленіи.
— Нѣтъ, благодарю васъ, я хорошо вижу и безъ бинокля. Молодой человѣкъ — вполнѣ порядочный молодой человѣкъ, — прибавилъ онъ черезъ секунду.
— Безъ сомнѣнія, но онъ гораздо моложе ея. Подождите, пока она повернетъ голову.
И дѣйствительно сказавъ нѣсколько словъ театральной прислугѣ, она повернулась лицомъ къ публикѣ, при чемъ оказалось, что лице у нея очень красивое, съ правильными очертаніями, смѣющимися глазами, улыбающимся ротикомъ, и обрамлено кудрями черныхъ волосъ, низко спускавшихся на лобъ. Въ ушахъ сверкали брилліанты, на столько крупные, что ихъ можно было замѣтить съ противуположнаго конца театра. Литльморъ поглядѣлъ на нее и вдругъ проговорилъ:
— Дайте сюда бинокль.
— Вы знаете ее? — спросилъ его товарищъ, подавая ему бинокль.
Литльморъ не отвѣчалъ. Онъ молча глядѣлъ, затѣмъ возвратилъ бинокль.
— Нѣтъ, она не порядочная женщина, — сказалъ онъ, и усѣлся въ креслѣ. — А такъ какъ Уотервиль продолжалъ стоять, то онъ ему замѣтилъ:
— Пожалуйста сядьте. Мнѣ кажется, она меня увидѣла.
— Развѣ вамъ нежелательно, чтобы она васъ увидѣла?
Литльморъ колебался.
— Я не хочу мѣшать ей.
Тѣмъ временемъ антрактъ уже кончился, и занавѣсъ снова поднялся.
Уотервиль затащилъ своего пріятеля въ театръ. Литльморъ, человѣкъ тяжелый на подъемъ, находилъ, что лучше было бы провести сегодняшній теплый, чудесной вечеръ, сидя у дверей кофейни въ какой-нибудь приличной части бульвара. Между тѣмъ, и самъ Рупертъ Уогервиль нашелъ, что второй актъ еще скучнѣе перваго, довольно утомительнаго. Онъ уже про себя раздумывалъ, неужели его товарищъ пожелаетъ оставаться до конца — дума праздная, потому что Литльморъ, разъ попавши въ театръ, благодаря своей косности, разумѣется, не захочетъ уходить. Вмѣстѣ съ тѣмъ Уотервилю хотѣлось знать, что такое извѣстно его пріятелю о дамѣ въ ложѣ. Разъ, другой взглянувъ на него, онъ замѣтилъ, что Литльморъ не слѣдитъ за представленіемъ. Онъ думалъ о чемъ-то другомъ; онъ думалъ объ этой женщинѣ. Когда занавѣсъ упалъ, онъ остался сидѣть въ креслахъ, подбирая свои длинныя ноги, чтобы очистить мѣсто для своихъ сосѣдей. Когда оба они остались одни въ креслахъ, Литльморъ сказалъ:
— Я, знаете ли, былъ бы не прочь опять взглянуть на нее.
Онъ говорилъ такъ, какъ еслибы Уотервилю было все о ней извѣстно. Уотервиль же, сознавая, что онъ ровно ничего не знаетъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ догадываясь, что тутъ исторія должна быть прелюбопытная, считалъ, что ничего не проиграетъ, если до поры до времени удержится отъ разспросовъ.
Поэтому онъ пока придержалъ языкъ и только сказалъ:
— Вотъ бинокль.
Литльморъ поглядѣлъ на него съ добродушнымъ состраданіемъ.
— Я вовсе не хотѣлъ сказать, что желаю глазѣть на нее черезъ эту дурацкую штуку. Я хочу сказать, что желалъ бы повидаться съ нею… какъ въ былое время, когда мы съ нею часто видались.
— А гдѣ это вы съ нею видались? — спросилъ Уотервиль, не выдержавъ характера.
— На площади въ Санъ-Діего.
И такъ какъ его собесѣдникъ только выпучилъ глаза при этомъ извѣстіи, то онъ продолжалъ:
— Пойдемте куда-нибудь, гдѣ не такъ душно, и я вамъ разскажу кое-что.
Они направились къ узкой и низкой двери, болѣе пригодной дли клѣтки съ кроликами, нетели дли большого театра; она вела изъ партера въ сѣни, и такъ какъ Литльморъ прошелъ впередъ, то его наивный другъ ногъ видѣть, иго онъ оглянулся на ложу, гдѣ сидѣла, занимавшая ихъ парочка. Самая интересная личность изъ двухъ повернулась въ эту минуту спиной къ залѣ, выходя изъ ложи, вслѣдъ за своимъ спутникомъ. Но такъ какъ она не надѣла мантильи, то можно было заключить, что они еще не уходитъ изъ театра. Стремленіе Литльмора подышать чистымъ воздухомъ не вывело его однако за улицу. Онъ взялъ водъ руку Уотервиля и, когда они дошли до красивой лѣстницы, которая ведетъ въ фойе, онъ молча сталъ подниматься по ней. Литльморъ былъ противникъ всякаго передвиженія, и Уотервиль подумалъ, что онъ идетъ затѣмъ, чтобы увидѣть леди, квалифицированную имъ однимъ краткимъ словомъ. Молодой человѣкъ рѣшился воздерживаться пока отъ вопросовъ, и они вошли въ блестящій салонъ, гдѣ дивная статуя Вольтера, работы Гудона, отражается въ дюжинѣ зеркалъ. Уотергаль зналъ, что Вольтеръ былъ остроумный человѣкъ, онъ прочиталъ Кандида и уже нѣсколько разъ видѣлъ статую. Въ фойе было не тѣсно; рѣдкія группы разсѣялись по блестящему паркету, другія размѣстились на балконѣ, выходящемъ на Палерояльскій скверъ; Окна были открыты; блестящіе огни парка дѣлали душный вечерній вечеръ похожимъ на канунъ революціи; шумъ голосовъ долеталъ съ улицы и даже въ самомъ фойэ слышенъ былъ стукъ лошадиныхъ копытъ и колесъ катившихся по гладкому, твердому асфальту. Леди и джентльменъ, оборотившись спиной къ нашимъ пріятелямъ, стояли передъ изображеніемъ Вольтера; леди была одѣта въ бѣлое, до шляпки включительно. Литльморъ почувствовалъ, какъ и многіе другіе раньше его, что, атмосфера, окружающая ихъ — особенная, парижская, и таинственно разсмѣялся.
— Какъ-то смѣшно видѣть ее здѣсь! Въ послѣдній разъ я съ ней видѣлся въ Новой-Мексикѣ.
— Въ Новой-Мексикѣ?
— Въ Санъ-Діего.
— О! это за той площади, — сообразилъ Уотервиль.
До этой минуты онъ не зналъ хорошенько, гдѣ находится Санъ-Діего. Хотя въ качествѣ недавно испеченнаго дипломата, причисленнаго къ американской миссіи въ Лондонѣ, онъ и принялся за изученіе географіи Европы, но къ отечественной относился довольно небрежно.
Они говорили не громко и стояли не близко отъ нея; но вдругъ леди въ бѣломъ услышала ихъ и повернулась къ нимъ. Глаза ея прежде всего встрѣтились съ глазами Уотервиля, и этотъ взглядъ далъ ему понять, что если она и разслышала ихъ слова, то не потому, чтобы они были громко сказаны, а потому, что у нея былъ чрезвычайно тонкій слухъ. Сначала взглядъ ея былъ равнодушный, какъ у человѣка, который глядитъ на совершенно незнакомое ему лицо. Даже на Джоржа Литльмора она поглядѣла какъ на незнакомца. Но еще минута, и она узнала его; щеки ея вспыхнули, а улыбка, повидимому никогда не сходившая съ ея лица, обозначилась еще рѣзче. Она совсѣмъ повернулась къ нимъ, вся фигура ея выражала привѣтливость, губы раскрылись, рука, въ перчаткѣ до самаго локтя, почти повелительно протянулась впередъ. Вблизи она казалась еще красивѣе, чѣмъ подали. — Вотъ удивительно! — воскликнула она такъ громко, что всѣ въ залѣ оглянулись на нее. Уотервиль совершенно изумился: даже послѣ того, какъ ему было сообщено о свиданіи на площади, онъ не предполагалъ, что она американка. Вы спутникъ тоже повернулся, заслышавъ ея возгласъ. То былъ краснощекій, худощавый молодой человѣкъ во фракѣ; руки его были засунуты въ карманы. Уотервиль подумалъ, что ужъ онъ-то ни въ какомъ случаѣ не американецъ. Юноша казался необыкновенно солиднымъ для такого красиваго, щеголеватаго молодого человѣка, и поглядѣлъ на Уотервиля и Литльмора нѣсколько свысока, хотя и не превосходилъ ихъ ростомъ. Затѣмъ снова повернулся къ статуѣ Вольтера, показывая тѣнь, что ему нѣтъ никакого дѣла до того, что дама, которой онъ сопутствуетъ, пожелаетъ привѣтствовать людей, которыхъ онъ не знаетъ, да пожалуй и не желаетъ знать. Это тоже какъ бы подтверждало заявленіе Литльмора, что она не порядочная. Но молодой человѣкъ былъ порядочный съ головы до ногъ.
— Откуда вы взялись? — спросила леди.
— Я уже нѣсколько времени какъ живу здѣсь, — отвѣчалъ Литльморъ, рѣшительно выступая впередъ, чтобы пожать ей руку. Онъ слегка улыбался, но былъ серьезнѣе, чѣмъ она. Онъ пристально глядѣлъ на нее съ такимъ выраженіемъ, какъ будто бы считалъ ее нѣсколько опаснымъ созданіемъ. Такъ подходятъ къ красивымъ, граціознымъ животнымъ, за которыми водятся манера порою кусаться.
— Здѣсь, въ Парижѣ, хотите вы связать?
— Нѣтъ; и тамъ и сямъ; въ Европѣ вообще…
— Какъ странно, что я до сихъ поръ васъ нигдѣ не встрѣчала.
— Лучше поздно, чѣмъ никогда! — замѣтилъ Литльморъ. Улыбка его была нѣсколько принужденная.
— Вы очень поправились, — продолжала лэди.
— Да и вы тоже… или, вѣрнѣе сказать, похорошѣли, отвѣчалъ Литльморъ, смѣясь и стараясь быть развязнымъ. — Казалось, что, встрѣтивъ ее лицомъ въ лицу, послѣ большого промежутка времени, онъ нашелъ ее болѣе привлекательной, чѣмъ она казалась ему, когда онъ глядѣлъ на нее изъ креселъ и рѣшился выйдти и возобновить съ ней знакомство. Пока онъ говорилъ, молодой человѣкъ, бывшій съ ней, оставилъ созерцаніе Вольтера и, обернувшись, слушалъ равнодушно, не удостоивая взглядомъ ни Литльмора, ни Уотервиля.
— Позвольте познакомить васъ, — сказала она. — Сэръ Артуръ Дименъ, м-ръ Литльморъ. М-ръ Литльморъ — сэръ Артуръ Дименъ. Сэръ Артуръ Дименъ англичанинъ; м-ръ Литльморъ — мой соотечественникъ, старинный знакомый. Я много лѣтъ не видала его… Позвольте, сколько именно? Ну ужъ лучше не считать! Я удивляюсь, какъ вы меня узнали, — продолжала она, обращаясь къ Литльмору. — Я такъ страшно измѣнилась.
Все это было сказало весело и громко и звучало особенно отчетливо отъ безпечной медленности, съ какой она говорила. Мужчины, во вниманіе къ ея представленію, обмѣнялись молча взглядомъ; англичанинъ при этомъ чуть-чуть покраснѣлъ. Онъ былъ очень чопорный человѣкъ.
— Мнѣ рѣдко приходятся знакомить васъ съ кѣмъ-нибудь, — замѣтила она.
— О! я ничего не имѣю противъ этого, — отвѣчалъ сэръ Артуръ Дименъ.
— Нѣтъ, но какъ право странно мнѣ видѣть васъ! — воскликнула она, снова взглянувъ на Литльмора. — Вы тоже перемѣнились, это замѣтно.
— Но только не въ отношеніи къ вамъ.
— Вотъ въ этомъ-то я и желала бы убѣдиться. Почему вы не представите мнѣ вашего пріятеля? Я вижу, что онъ сгораетъ желаніемъ познакомиться со мной!
Литльморъ приступилъ къ этой церемоніи, упрощая ее до послѣдней степени, и только взглянулъ на Руперта Уотервиля, пробормотавъ его имя.
— Но вы не сказали ему моей фамиліи, — воскликнула леди въ то время, какъ Уотервиль отвѣсилъ церемонный поклонъ. — Надѣюсь, что вы не забыли ее.
Литльморъ бросилъ на нее болѣе многозначительный взглядъ, чѣмъ то дозволялъ себѣ до сихъ поръ; еслибы перевести его смыслъ словами, то это значило бы: — «Да, но какую именно фамилію назову я?»
Она отвѣчала на этотъ молчаливый вопросъ, протянувъ руку Уотервилю и говоря: — Очень рада съ вами познакомиться, м-ръ Уотервиль. Я миссисъ Гедвей; быть можетъ, вы слышали про меня. Если вы живали въ Америкѣ, то должны были про меня слышать. Не въ Нью-Йоркѣ, конечно, но въ западныхъ городахъ. Вы американецъ? Ну, значитъ мы всѣ здѣсь соотечественники… кромѣ сэра Артура Димена. Позвольте мнѣ познакомить васъ съ сэромъ Артуромъ. Сэръ Артуръ Дименъ — м-ръ Уотервиль; м-ръ Уотервиль, сэръ Артуръ Дименъ. Сэръ Артуръ Дименъ — членъ парламента; не правда ли, что онъ слишкомъ молодъ для этого?
Она подождала отвѣта на этотъ вопросъ и задала новый, поправляя браслеты на своихъ длинныхъ перчаткахъ. — М-ръ Литльморъ, о чемъ вы думаете?
Онъ думалъ о томъ, что должно быть дѣйствительно позабылъ ея фамилію, такъ какъ ему казалось, что онъ первые слышитъ ту, которую она назвала. Но онъ, конечно, не могъ сказать ей этого.
— Я думаю о Санъ-Діего.
— О площади, на которой жила сестра. О, не думайте объ этомъ. Тамъ было такъ гадко. Сестра уже уѣхала изъ, Санъ-Діего; кажется, всѣ оттуда уѣхали.
Сэръ Артуръ Дименъ вынулъ часы, съ видомъ человѣка, которому нѣтъ дѣла до этихъ домашнихъ воспоминаній;, въ немъ повидимому постоянно боролась національная самоувѣренность съ индивидуальной застѣнчивостью. Онъ оказалъ что-то о томъ, что пора вернуться въ ложу, но миссисъ Гедвей не обратила вниманія на это замѣчаніе. Уотервилю хотѣлось, чтобы она еще побыла съ ними. Ему думалось, когда онъ глядѣлъ на нее, что онъ видитъ прелестную картинку. Ея волоса густые и волнистые были того чернаго цвѣта, который теперь рѣдко попадается; кожа ея была нѣжна, какъ цвѣтокъ, а профиль, когда она поворачивала голову, былъ такъ же тонокъ и правиленъ, какъ у камеи.
— Вы знаете, что это самый первый театръ въ Парижѣ, — сказала она, обращаясь къ Уотервилю и очевидно желая быть любезной. — А это — Вольтеръ, знаменитый писатель.
— Я усердный посѣтитель «Comédie Franèaise», — отвѣчалъ Уотервилъ, улыбаясь.
— Очень дурно устроенъ театръ, — замѣтилъ сэръ Артуръ, — мы не слышали ни одного слова.
— Ахъ, да! ложи! — пробормоталъ Уотервиль.
— Я нѣсколько разочарована, — вмѣшалась миссисъ Гедвей. — Но мнѣ хочется знать, что станется съ этой женщиной?
— Съ доньей Клориндой? О, они, вѣроятно, застрѣлятъ ее; они вообще застрѣливаютъ женщинъ во французскихъ комедіяхъ, — сказалъ Литльморъ.
— Это напомнить мнѣ Санъ-Діего! — вскричала миссисъ Гедвей.
— Ахъ! въ Санъ-Діего наоборотъ — женщины стрѣляютъ.
— Но онѣ, кажется, не убили васъ! — замѣтила шутливо миссисъ Гедвей.
— Нѣтъ; но я весь покрытъ ранами.
— Ну, хорошо, хорошо!.. а вотъ это — замѣчательное произведеніе, — обратилась лэди жъ работѣ Гудона. — Статуя удивительно вылѣплена.
— Вы, быть можетъ, читаете Вольтера, — освѣдомился Литльморъ.
— Нѣтъ; но я купила его сочиненія.
— Это не совсѣмъ приличное чтеніе для дамъ, — строго произнесъ молодой англичанинъ, подавая руку миссисъ Гедвей.
— Ахъ! вы бы сказали мнѣ объ этомъ раньше, чѣмъ я ихъ купила, — воскликнула она съ преувеличенной досадой.
— Я не могъ вообразить, что вы купите сто пятьдесятъ томовъ.
— Сто-пятьдесятъ? Я купила только два.
— Быть можетъ, два тома вамъ не повредятъ, — замѣтилъ Литльморъ съ улыбкой.
Она бросила на него укоризненный взглядъ.
— Я знаю, что вы хотите этимъ сказать, — что я уже и безъ того испорчена! Хорошо, но хоть я и испорчена, а все-таки вы должны извѣстить меня.
И она назвала гостинницу, гдѣ стояла, уходя подъ руку съ своимъ англичаниномъ. Уотервиль не безъ интереса поглядѣлъ ему вслѣдъ; онъ слышалъ о немъ въ Лондонѣ и видѣлъ его портретъ въ «Vanity Fair».
Идти въ залу было еще рано, вопреки увѣренію англичанина, а потому Литлморъ и его пріятель перешли на балконъ фойе.
— Гедвей! Гедвей! откуда, чортъ возьми, она добыла себѣ эту фамилію? — вопрошалъ Литльморъ, вглядываясь въ оживленную темноту.
— Отъ своего мужа, полагаю, — предположилъ Уотервиль.
— Отъ своего мужа? отъ котораго? послѣдняго звали Бекъ.
— Сколько же у ней было мужей? — освѣдомился Уотервиль, торопясь узнать, въ какомъ смыслѣ миссисъ Гедвей не порядочная женщина.
— Не имѣю объ этомъ ни малѣйшаго понятія. Но думаю, что это не трудно узнать, такъ какъ они всѣ, вѣроятно, еще живы. Ее звали миссисъ Бекъ… Нанси Бекъ… когда я зналъ ее.
Литльморъ сознавался, впрочемъ, что теперешнее ея положеніе все-таки для него совершенно не ясно. Знакомство его съ нею относилось въ той эпохѣ, когда онъ проживалъ въ западныхъ штатахъ. Въ послѣдній разъ онъ видѣлъ ее шесть лѣтъ тому назадъ. Онъ былъ коротко съ ней знакомъ во многихъ городахъ; сфера ея дѣятельности была по преимуществу на юго-западѣ. Дѣятельность эта была довольно неопредѣленнаго характера, кромѣ развѣ того пункта, что была всегда исключительно общественная; говорили, что у ней есть мужъ, нѣкто Филадельфъ Бекъ, издатель демократической газеты «Стражъ Дакоты»; но Литльморъ никогда не видѣлъ его; они жили врозь, и въ Санъ-Діего ходили слухи, что бракъ мистера и миссисъ Бекъ долженъ быть расторгнутъ. Онъ припоминаетъ теперь, что слыхалъ впослѣдствіи, будто она развелась съ мужемъ. Она легко добывала себѣ разводъ, потому что была очень краснорѣчива въ судѣ. Она уже передъ тѣмъ развелась съ однимъ мужемъ, имени котораго онъ не припомнитъ, и носился слухъ, что и тотъ также не былъ первымъ ея мужемъ. Она много разъ разводилась! Когда онъ впервые встрѣтился съ ней въ Калифорніи, она называлась миссисъ Гренвиль, но дала ему понять, что зовется такъ не по мужу, — что это ея дѣвическая фамилія, которую она снова приняла послѣ несчастнаго замужества, окончившагося разводомъ. Эти эпизоды часто повторялись; — всѣ ея браки были несчастливы, и она перемѣнила дюжину фамилій. Она была очаровательная женщина, въ особенности для Новой-Мексики; но слишкомъ ужъ часто разводилась.
Въ Санъ-Діего она жила съ сестрой, тогдашній мужъ которой (та тоже много разъ была разведена), держалъ банкъ (съ помощью шестиствольнаго револьвера) и не допускалъ, чтобы Нанси оставалась безъ убѣжища въ безбрачные періоды. Нанси начала жить спозаранку; теперь ей должно было быть около тридцати-семи лѣтъ. Вотъ все, что онъ подразумѣвалъ, говоря, что она не порядочная женщина. Хронологія во всякомъ случаѣ спутанная; по крайней мѣрѣ ея сестра говорила ему однажды, что одну зиму она сама не знала, кто мужъ Нанси. Она большею частью водилась съ издателями, должно быть изъ уваженія къ журнальной дѣятельности. Всѣ они, вѣроятно, были страшные грубіяны, такъ какъ сама она, очевидно, воплощенная любезность. Само собой разумѣется, что все, что она ни дѣлала, она дѣлала изъ чувства самосохраненія. Но похожденій у нея было многовато — фактъ! Она была очень хороша собой, очень мила и вполнѣ благовоспитана для той мѣстности. Она была настоящій продуктъ дальняго запада, цвѣтокъ, выросшій на равнинахъ Тихаго океана: невѣжественная, отважная, нахальная, но не лишенная природнаго ума, даже остроумія, и нѣкотораго прирожденнаго вкуса къ изящному. Она говорила обыкновенно, что ей нужно только, чтобы случай ей поблагопріятствовалъ; очевидно, что такой случай ей теперь представился. Одно время Литльмору такъ тяжко жилось, что, кажется, не будь ее, ему бы и не выжить. Онъ занимался скотоводствомъ, и Санъ-Діего былъ ближайшимъ отъ него городомъ, куда онъ пріѣзжалъ, чтобы видѣться съ нею. Иногда онъ проживалъ съ нею по цѣлымъ недѣлямъ, и тогда ходилъ на свиданія съ нею на площадь. Она всегда была привлекательна и почти такъ же хорошо одѣта, какъ и теперь. Что касается наружности, то ее и тогда можно было во всякую минуту перенести на берега Севы, и она была бы тамъ на своемъ мѣстѣ.
— Между этими западными американками попадаются удивительные экземпляры, — продолжалъ Литльморъ. — Подобно ей, имъ нуженъ только случай.
Онъ никогда не былъ въ нее влюбленъ; о любви между ними не было и рѣчи. Не потому, чтобы этого не могло быть, но такъ какъ-то, не случалось. Гедвей былъ, вѣроятно, преемникомъ Бека. Можетъ быть, въ промежуткѣ были и другіе. Она занимала видное мѣсто въ своемъ муравейникѣ (мѣстныя газеты, издатели которыхъ не были ея мужьями, называли ее обыкновенно «изящная и прелестная миссисъ Бекъ») — хотя въ этой обширной части свѣта муравейникъ былъ великъ. Она тогда ничего не знала о востокѣ и въ ту эпоху не бывала еще ни разу въ Нью-Іоркѣ. Многое могло произойти въ эти шесть лѣтъ; несомнѣнно, что она «составила карьеру». — Западъ присылаетъ намъ всѣ свои произведенія (Литльморъ говорилъ, какъ житель Нью-Іорка); безъ сомнѣнія онъ будетъ присылать намъ наконецъ и блестящихъ женщинъ. Эта маленькая женщина уже и тогда простирала свои мечты за предѣлы Нью-Іорка. Даже въ ту пору она думала и толковала о Парижѣ, который тогда для нея казался недоступенъ. Но у нея были свои честолюбивые планы и предчувствія. Уже находясь въ Сан-Діего, она предвидѣла сэра Артура. По временамъ на ея горизонтѣ появлялись путешествующіе англичане. Не всѣ они были баронеты и члены парламента, но служили пріятнымъ отдыхомъ отъ издателей. — Ему любопытно поглядѣть, что она намѣрена дѣлать съ своимъ теперешнимъ пріобрѣтеніемъ. Она по всей вѣроятности дѣлаетъ его счастливымъ, если только онъ способенъ ощущать счастіе, чего по виду сказать нельзя. Она, кажется, въ блестящихъ денежныхъ обстоятельствахъ. Гедвей, должно быть, оставилъ ей состояніе. Она отъ постороннихъ не брала денегъ; онъ почти увѣренъ, что не брала.
Идучи въ кресла, Литльморъ, говорившій въ юмористическомъ тонѣ, но съ оттѣнкомъ той, задушевности, которая всегда неразлучна съ воспоминаніемъ о прошломъ, внезапно расхохотался.
— И подумать только, что она толкуетъ про лѣпку статуй и про Вольтера! — воскликнулъ онъ, припоминая ея слова. — Мнѣ смѣшно слышать ея разсужденія о такихъ вещахъ. Въ Новой-Мексикѣ, она и не слыхивала про лѣпку статуй.
— Она не показалась мнѣ аффектированной, — замѣтилъ Уотервилль, чувствовавшій смутное желаніе заступиться за нее.
— О, нѣтъ; она только страшно перемѣнилась, выражаясь ея словами.
Они уже усѣлись въ креслахъ, а занавѣсъ все еще не поднимался, и они снова взглянули на ложу миссисъ Гедвей. Она откинулась на спинку стула и обмахивалась вѣеромъ, очевидно наблюдая за Литльморомъ и какъ будто ожидая, что онъ придетъ въ ней въ ложу. Сэръ Артуръ Дименъ сидѣлъ возлѣ нея, нѣсколько мрачный, упиряясь розовой, круглой щекой въ высокій туго накрахмаленный воротникъ рубашки. Они другъ съ другомъ не разговаривали.
— Увѣрены ли вы въ томъ, что она дѣлаетъ его счастливымъ? — спросилъ Уотервиль.
— Да; у этихъ людей всегда такая мина, когда они счастливы.
— Но какимъ образомъ она выѣзжаетъ съ нимъ вдвоемъ? Гдѣ же ея мужъ?
— Вѣроятно, она развелась съ нимъ.
— И хочетъ выдти замужъ за баронета? — спросилъ Уотервиль, какъ будто его товарищъ былъ всевѣдущъ.
— Онъ, думаю, желаетъ на ней жениться.
— Чтобы она развелась съ нимъ, какъ и съ другими,
— О, нѣтъ; на этотъ разъ она нашла то, что ей нужно, — сказалъ Литльморъ въ то время, какъ занавѣсъ поднялся.
Литльморъ пропустилъ три дня, прежде чѣмъ идти въ отель Мёрисъ, куда его пригласила миссисъ Гедвей, и мы должны воспользоваться этимъ промежуткомъ времени, чтобы дополнить исторію, слышанную изъ его собственныхъ устъ. Пребываніе Джоржа Литльмора на дальнемъ западѣ объясняется обычнымъ въ этомъ случаѣ способомъ: онъ отправился туда, чтобы поправить свои денежныя обстоятельства, разстроенныя безалаберной жизнью. Его первыя попытки были неудачны. Прошли уже тѣ дни, когда молодому человѣку легко было нажить состояніе, хотя бы даже онъ и унаслѣдовалъ отъ отца смышленую оборотливость, примѣняемую главнымъ образомъ къ ввозу чая — на чемъ старикъ Литльморъ нажилъ свое состояніе.
Литльморъ-сынъ промоталъ наслѣдство, но все же не могъ открыть въ себѣ никакихъ талантовъ, кромѣ безпредѣльной способности къ куренію табаку и выѣздкѣ лошадей, а ни то, ни другое не принадлежало въ числу профессій, именуемыхъ либеральными. Его помѣстили въ Гарвардскую коллегію для развитія его способностей, но тамъ онѣ приняли такое направленіе, что потребовалось не поощреніе, а даже обузданіе ихъ, — и съ этою цѣлью онъ былъ отправленъ въ одно изъ селеній долины Коннектикута. Исключеніе изъ университета, быть можетъ, спасло его въ томъ смыслѣ, что убило въ немъ честолюбіе, которому не было предѣловъ. Въ тридцать лѣтъ Литльморъ не усвоилъ себѣ еще ни одного полезнаго искусства, если не считать въ томъ числѣ апатіи. Но его вывела изъ такой апатіи неожиданная и крупная удача. Чтобы выручить пріятеля, еще сильнѣе нуждавшагося въ деньгахъ, нежели онъ самъ, онъ купилъ за умѣренную сумму (результатъ карточнаго выигрыша) одинъ пай въ серебряныхъ рудникахъ, которые, по чистосердечному сознанію владѣльца, не содержали вовсе этого металла. Литльморъ заглянулъ въ свой рудникъ и убѣдился въ истинѣ этого заявленія, которая, впрочемъ, была поколеблена годами двумя позже, благодаря внезапному приливу любопытства у другого пайщика. Этотъ джентльменъ, убѣжденный, что серебряный рудникъ безъ серебра такая же рѣдкая штука, какъ и слѣдствіе безъ причинъ, открылъ присутствіе драгоцѣннаго металла въ названныхъ рудникахъ. Это открытіе было пріятно для Литльмора и послужило началомъ богатства, котораго онъ тщетно добивался много скучныхъ лѣтъ, проведенныхъ въ разныхъ скучныхъ мѣстахъ, и чего, быть можетъ, принимая во вниманіе отсутствіе въ немъ истинной практичности и дѣловитости, не вполнѣ заслуживалъ. Съ лэди, остановившейся въ отелѣ Мёрисъ, онъ познакомился прежде, нежели разбогатѣлъ. Въ настоящее время ему принадлежалъ самый значительный пай въ рудникахъ, продолжавшихъ быть безумно производительными, и благодаря этому получилъ возможность въ числѣ прочаго купить въ Монтанѣ помѣстье, несравненно болѣе доходное, чѣмъ тощія пастбища близъ Санъ-Діего. Помѣстья и рудники даютъ сознаніе своей обезпеченности, и мысль, что онъ не долженъ слишкомъ зорко слѣдить за источниками своихъ доходовъ (обязательство, которое для человѣка съ его характеромъ способно все отравить) содѣйствовало усиленію въ немъ природнаго хладнокровія. Нельзя сказать, конечно, чтобы это хладнокровіе не подвергалось испытаніямъ. Начать съ перваго и главнаго: онъ потерялъ жену, проживъ съ нею всего одинъ годъ; это случилось года за три передъ тѣмъ, какъ мы съ нимъ встрѣтились. Ему было уже за сорокъ, когда онъ познакомился съ молодой двадцати-трехъ-лѣтней дѣвушкой, которая, какъ и онъ самъ, перепробовала многое въ поискахъ за счастьемъ. Она оставила ему маленькую дочь, которую онъ ввѣрилъ попеченіямъ своей единственной сестры, жены одного англійскаго сквайра и владѣлицы скучнаго парка въ Гэмширѣ. Эта лэди, по имени миссисъ Дольфинъ, очаровала своего землевладѣльца во время путешествія, предпринятаго имъ въ Америку для изученія учрежденій Соединенныхъ-Штатовъ. Самымъ прекраснымъ учрежденіемъ въ нихъ показались ему хорошенькія дѣвушки въ большихъ городахъ, и онъ вернулся въ Нью-Іоркъ годъ или два спустя, чтобы жениться на миссъ Дольфинъ, которая въ противность своему брату не растратила своего наслѣдства. Ея невѣстка, вышедшая замужъ за ея брата нѣсколько лѣтъ спустя и пріѣхавшая по этому случаю въ Европу, умерла въ Лондонѣ, гдѣ доктора, по ея мнѣнію, должны были быть непогрѣшимы, недѣлю спустя послѣ того, какъ произвела на свѣтъ маленькую дѣвочку. Бѣдный Литльморъ, хотя и разставшійся на время съ своимъ ребенкомъ, оставался въ этихъ немилыхъ для него мѣстахъ, чтобы быть поближе къ дѣтской въ Гэмширѣ. Онъ былъ человѣкъ замѣтный, въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ его волосы и усы посѣдѣли. Онъ былъ высокъ ростомъ и крѣпко сложенъ, съ добрымъ лицомъ и небрежными манерами, казался способнымъ, но лѣнивымъ, и вообще производилъ болѣе внушительное впечатлѣніе, чѣмъ это сознавалъ. Взглядъ его былъ и проницателенъ и спокоенъ, улыбка неопредѣленная и разсѣянная, но вполнѣ искренняя. Его главное занятіе состояло въ томъ, чтобы цѣлый день ничего не дѣлать, и онъ исполнялъ это съ артистическимъ совершенствомъ. Эта способность его возбуждала настоящую зависть въ Рупертѣ Уотервилѣ, который былъ десятью годами моложе и слишкомъ честолюбивъ и озабоченъ (заботы были не важныя, но въ общей сложности мѣшали ему быть спокойнымъ), чтобы терпѣливо ждать вдохновенія. Онъ считалъ это великимъ достоинствомъ и надѣялся современемъ достичь его. Оно сообщало большую независимость человѣку; онъ находилъ рессурсы въ самомъ себѣ. Литльморъ могъ просиживать цѣлыя вечера, не говоря ни слова и не двигаясь, куря сигары и разсѣянно разглядывая свои ногти. Такъ какъ всѣ знали, что онъ добрый малый и составилъ себѣ состояніе, то такое поведеніе его не могли приписывать угрюмому нраву или тупости. Оно, повидимому, говорило о богатствѣ воспоминаній, о житейскомъ опытѣ, благодаря которому ему было надъ чѣмъ поразмыслить. Уотервиль чувствовалъ, что если онъ съ толкомъ употребитъ протекающіе годы и запасется опытомъ, то и ему въ сорокъ-пять лѣтъ можно будетъ на досугѣ разглядывать свои ногти.
Уотервиль считалъ такое занятіе, конечно, не въ буквальномъ, но въ переносномъ смыслѣ, признакомъ свѣтскаго человѣка. Онъ избралъ дипломатическую карьеру и былъ младшимъ изъ двухъ секретарей, составляющихъ многочисленный персоналъ сѣверо-американскаго посольства въ Лондонѣ, и въ настоящее время считался въ отпуску. Дипломату пристало быть непроницаемымъ, и хотя Уотервиль отнюдь не избралъ себѣ въ образцы Литльмора (въ дипломатическомъ лондонскомъ корпусѣ можно было найти лучшіе образцы), однако находилъ его достаточно непроницаемымъ, когда по вечерамъ въ Парижѣ онъ, на вопросъ: что онъ намѣренъ дѣлать, — отвѣчалъ, что намѣренъ ничего не дѣлать, и просиживалъ безконечное время передъ Grand-Café на бульварѣ Мадленъ (онъ очень любилъ кофе), поглощая одну за другой demi tasses. Весьма рѣдко Литльморъ удостаивалъ ходить даже въ театръ, и описанное нами посѣщеніе «Comédie-Franèaise» предпринято было по настоятельной просьбѣ Уотервиля. Онъ видѣлъ «Demi-Monde» нѣсколько дней раньше, и ему сказали, что въ «Aventurière» онъ найдетъ новую постановку того же самаго вопроса, а именно: достойную кару безсовѣстной женщины, старающейся проникнуть въ почтенную семью. Ему казалось, что въ обоихъ случаяхъ женщины эти заслужили постигающую ихъ участь, но онъ находилъ, что было бы желательно, чтобы представители чести въ комедіи поменьше лгали. Литльморъ и онъ, не будучи коротки, были, однако, въ пріятельскихъ отношеніяхъ и проводили много времени въ обществѣ другъ друга. При существующихъ обстоятельствахъ Литльморъ былъ очень радъ, что пошелъ въ театръ, такъ какъ его очень заинтересовала новая метаморфоза Нанси Бекъ.
Отсрочка визита къ Нанси была, однако, преднамѣренная: причинъ къ тому было много, хотя и не стоитъ ихъ всѣ перечислять. Когда Литльморъ, наконецъ, отправился, онъ засталъ миссисъ Гедвей дома и нисколько не удивился, увидѣвъ въ ея гостиной сэра Артура Димена. Что-то такое неопредѣленное, носившееся въ воздухѣ, показывало, что визитъ этого джентльмена длился уже довольно долго. Литльморъ подумалъ, что, можетъ быть, своимъ появленіемъ положитъ ему конецъ, такъ какъ хозяйка, вѣроятно, уже успѣла сообщить Димену, что Литльморъ ея старинный и короткій знакомый. Сэръ Артуръ Дименъ, конечно, могъ имѣть свои права и, по всей вѣроятности, имѣлъ ихъ, во тѣмъ охотнѣе могъ бы на время стушеваться. Литльморъ размышлялъ объ этомъ въ то время, какъ сэръ Артуръ Дименъ сидѣлъ, уставившись на него, и ничѣмъ не показывалъ, что собирается уходить. Миссисъ Гедвей была очень любезна; она имѣла обыкновеніе такъ со всѣми обращаться, какъ будто бы была сто лѣтъ знакома. Она самымъ преувеличеннымъ образомъ пеняла Литльмору за то, что онъ не пришелъ къ ней раньше; но это была лишь одна изъ формъ ея вѣжливости. При дневномъ свѣтѣ она казалась нѣсколько увядшей, но у нея было такое выраженіе, которое никогда не могло завянуть. Она занимала лучшее помѣщеніе въ отелѣ, роскошное и богатое; курьеръ сидѣлъ у ней въ передней, и она, очевидно, умѣла жить. Она пыталась втянуть сэра Артура въ разговоръ, но хотя молодой человѣкъ и не уходилъ, однако не вмѣшивался въ бесѣду, улыбался молча, и, очевидно, чувствовалъ себя неловко. Разговоръ поэтому вертѣлся на пустякахъ, чего прежде не бывало, когда миссисъ Гедвей видѣлась съ хорошими пріятелями. Англичанинъ глядѣлъ на Литльмора съ страннымъ, непріязненнымъ выраженіемъ, которое Литльморъ сначала принялъ, внутренне забавляясь тѣмъ, за ревность.
— Дорогой сэръ Артуръ, я желала бы, чтобы вы ушли, — замѣтила миссисъ Гедвей, спустя четверть часа.
Сэръ Артуръ всталъ я взялся за шляпу.
— Я думалъ быть вамъ полезнымъ, оставаясь, — отвѣтилъ онъ.
— Чтобы защищать меня отъ м-ра Литдьмора? Да вѣдь я его знаю съ дѣтскихъ лѣтъ, я знаю все худшее, что онъ можетъ мнѣ сдѣлать.
Она съ очаровательной улыбкой поглядѣла на уходившаго посѣтителя и прибавила совсѣмъ неожиданно, но вполнѣ непринужденно: — Я желаю поговорить съ нимъ о моемъ прошломъ!
— Но это какъ разъ то, чтобы мнѣ было бы интересно услышать, — замѣтилъ сэръ Артуръ, держась за ручку дверей.
— Мы будемъ говорить по-американски, вы бы насъ не поняли. — Онъ говоритъ въ англійскомъ стилѣ, — объяснила она Литльмору своимъ самоувѣреннымъ тономъ, когда баронетъ, возвѣстивъ, что во всякомъ случаѣ навѣдается сегодня вечеромъ, вышелъ за дверь.
— Ему неизвѣстно ваше прошлое? — спросилъ Литльморъ, — стараясь, чтобы его вопросъ не показался слишкомъ дерзкимъ.
— О, да; я все разсказала ему; но онъ не понимаетъ. Англичане такой странный народъ; мнѣ кажется, они немного тупы. Онъ никогда не слыхалъ, чтобы женщины… — Но тутъ миссисъ Гедвей запнулась, а Литльморъ засмѣялся.
— Чему вы смѣетесь?.. Ну, да все это пустяки, — продолжала она; — много есть на свѣтѣ такого, о чемъ эти господа и не слыхивали. Но какъ бы то ни было, а англичане мнѣ очень нравятся; онъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ нравится. Онъ такой джентльменъ; вы понимаете, что я этимъ хочу сказать? Только визиты его бываютъ слишкомъ продолжительны, и онъ не особенно забавенъ. Я очень рада видѣть васъ, для перемѣны.
— Не хотите ли вы этимъ сказать, что я не джентльменъ? — спросилъ Литльморъ.
— О, конечно, нѣтъ; вы были джентльменомъ въ Новой-Мексикѣ. Я думаю, что одни вы и были тамъ джентльменомъ… надѣюсь, что такимъ и остались. Вотъ почему я узнала васъ въ тотъ вечеръ. Я бы вѣдь могла, знаете, сдѣлать видъ, что съ вами незнакома.
— Вы и теперь это можете; еще не поздно.
— О, нѣтъ; я вовсе не того желаю. Я желаю, чтобы вы помогли мнѣ.
— Помочь вамъ?
Миссисъ Гедвей взглянула за дверь.
— Какъ вы думаете, онъ все еще тамъ?
— Кто? Этотъ молодой человѣкъ? вашъ бѣдный англичанинъ?
— Нѣтъ; я говорю про Макса. Максъ — мой курьеръ, — объяснила миссисъ Гедвей съ нѣкоторой внушительностью.
— Не имѣю объ этомъ никакого понятія. Я могу поглядѣть, если желаете.
— Нѣтъ; въ такомъ случаѣ мнѣ пришлось бы что-нибудь приказать ему, а я, право, не придумаю, чтобы такое ему приказать. Онъ сидитъ тамъ по цѣлымъ часамъ. У меня такія простыя привычки, что ему нечего у меня дѣлать; у меня нѣтъ воображенія, чтобъ придумать ему работу.
— Вы чувствуете бремя величія, — сказалъ Литльморъ.
— О, да; я стала очень важная дама; но это маѣ нравится. Я боюсь только, что Максъ насъ услышитъ. Я говорю такъ громко. Вотъ это еще, отчего я стараюсь отдѣлаться.
— Но зачѣмъ же вамъ мѣняться?
— Затѣмъ, что все перемѣнилось, — отвѣчала миссисъ Гедвей, съ легкимъ вздохомъ. — Вы слышала, что я лишилась своего мужа? — спросила она внезапно.
— Вы говорите про… гмъ! мистера?.. — и Литльморъ умолкъ съ эффектомъ, который ей, повидимому, не понравился.
— Я говорю про м-ра Гедвей, — отвѣчала она съ достоинствомъ. — Я много пережила съ тѣхъ поръ, какъ мы съ вами видѣлись: я была замужемъ и овдовѣла, и испытала всякія превратности судьбы.
— Вы и прежде много разъ бывали замужемъ, — рѣшился замѣтить Литльморъ.
Она глядѣла на него съ кроткой ясностью, нисколько не мѣняясь въ лицѣ. — Не такъ много, не такъ много…
— Не такъ много, какъ всѣ думали!
— Не такъ много, какъ говорили. Я забыла: была я замужемъ, когда видѣла васъ въ послѣдній родъ?
— По крайней мѣрѣ такъ говорили, — отвѣчалъ Литльморъ; — хотя я никогда не видѣлъ м-ра Бека.
— Вы не много проиграли; онъ былъ просто негодяй! мнѣ случалось дѣлать въ жизни многое, чего я сама никакъ не могла понять; не мудрено поэтому, что и другіе меня не понимали; но все это прошло! Увѣрены ли вы, что Максъ васъ не слышитъ?
— Вовсе не увѣренъ. Но если подозрѣваете, что онъ подслушиваегь у дверей, то я отошлю его.
— Я не думаю, чтобы онъ подслушивалъ: а я очень часто отворяю двери.
— Ну такъ онъ не можетъ насъ слышать. Я не подозрѣвалъ, что у васъ такіе секреты. Когда я съ вами разстался, м-ръ Гедвей скрывался еще въ будущемъ.
— Теперь онъ отошелъ въ прошлое. Онъ былъ милый человѣкъ — я могу понять, что вышла за него замужъ. Но онъ жилъ всего только одинъ годъ. У него была невралгія въ сердцѣ. Онъ оставилъ мнѣ очень большое состояніе.
Она сообщила всѣ эти факты такъ, какъ еслибы всѣ они были одного рода.
— Мнѣ пріятно это слышать; у васъ всегда были разорительные вкусы.
— У меня много денегъ, — продолжала миссисъ Гедвей. — У м-ра Гедвей было помѣстье въ Деньерѣ, которое очень увеличилось въ цѣнѣ. Послѣ его смерти я переѣхала въ Нью-Іоркъ. Но Нью-Іоркъ мнѣ не понравился.
Она произнесла это такимъ тономъ, который служилъ какъ бы résumé цѣлаго большого эпизода.
— Я хочу жить въ Европѣ. Мнѣ нравится Европа, — возвѣстила она, и эти слова ея звучали какимъ-то прореканіемъ и подобно тому какъ предъидущія, имѣли историческій смыслъ.
Литльморъ былъ вообще пораженъ всѣмъ этимъ, и миссисъ Гедвей очень занимала его. — Вы путешествуете съ этимъ молодымъ человѣкомъ? — спросилъ онъ съ хладнокровіемъ человѣка, желающаго продлить свою забаву.
Она сложила руки и откинулась на спинку кресла.
— Послушайте, м-ръ Литльморъ, — сказала она, — я почти такъ же добродушна, какъ была въ Америкѣ, но гораздо опытнѣе. Конечно, я не путешествую съ этимъ молодымъ человѣкомъ. Онъ просто мой хорошій знакомый.
— Онъ не вашъ любовникъ? — спросилъ Литльморъ уже довольно жестоко.
— Развѣ порядочныя женщины путешествуютъ съ любовникомъ? Впрочемъ, я хочу, чтобы вы не смѣялись надо мной, а помогли бы мнѣ.
Она поглядѣла на него съ нѣкоторымъ упрекомъ, который могъ его тронуть. Она казалась такой кроткой и благоразумной.
— Какъ я уже сказала вамъ, Европа мнѣ очень понравилась; мнѣ совсѣмъ не хочется возвращаться назадъ. Но я бы желала видѣть свѣтъ. Я была бы очень рада, еслибы… мнѣ помогли войти въ общество. М-ръ Литльморъ, — прибавила она, — я буду откровенна, потому что насколько не стыжусь своихъ словъ. Я желаю быть введенной въ общество. Вотъ чего я желаю.
Литльморъ откинулся въ креслѣ съ видомъ человѣка, присутствующаго при весьма забавномъ зрѣлищѣ и желающаго какъ можно удобнѣе наслаждаться имъ. Онъ повторилъ не безъ поощренія въ голосѣ:
— Въ общество? но мнѣ кажется, что вы уже въ него введены, когда у вашихъ ногъ склоняются баронета?
— Вотъ это-то мнѣ и нужно знать, — сказала она съ увлеченіемъ. — Что, баронетъ — важная персона?
— Кажется. Но я, право, мало въ этомъ свѣдущъ.
— Развѣ вы сами не принадлежите къ высшему обществу?
— Я? никогда въ жизни не пранадлежалъ къ нему. Откуда вы это взяли? Я столько же интересуюсь высшимъ обществомъ; какъ вотъ этимъ нумеромъ «Figaro»!
Лицо миссись Гедвей выразило сильное разочарованіе, и Литльморъ понялъ, что она, наслышавшись про его серебряные рудники и помѣстья, и зная, что онъ живетъ въ Европѣ, вообразила, что онъ вертится въ большомъ свѣтѣ. Но она скоро оправилась.
— Я не вѣрю вамъ. Вѣдь вы джентльменъ, какъ вы сами хорошо знаете.
— Можетъ быть, я и джентльменъ, но не имѣю привычекъ джентльмена.
Литльморъ колебался съ минуту и затѣмъ прибавилъ: — я слишкомъ долго жилъ на юго-западѣ.
Она мгновенно покраснѣла; она поняла значеніе этихъ словъ и, быть можетъ, даже преувеличила его. Но она хотѣла воспользоваться услугами Литльмора, а потому находила благоразумнѣе снисходительно простить жестокія слова, нежели наказывать за нихъ. Она могла къ тому же позволить себѣ легкую иронію.
— Это все равно; джентльменъ всегда остается джентльменомъ.
— Не всегда, — отвѣчалъ Литльморъ, смѣясь.
— Возможно ля, чтобы черезъ вашу сестру вы не познакомились съ европейскимъ обществомъ? — сказала миссисъ Гедвей.
При упоминовеніи его сестры, сдѣланномъ съ разсчитанной небрежностью, которая не ускользнула отъ Литльмора, послѣдній не могъ не вздрогнуть.
— «Какое вамъ дѣло до моей сестры?» — хотѣлось ему сказать. Ему было непріятно, что затронули его сестру; она принадлежала совсѣмъ къ иному порядку, и нельзя было даже и мысли допустить, чтобы миссисъ Гедвей когда-либо познакомилась съ ней, если это было именно то, чего эта лэди добивалась. Но онъ прибѣгъ къ уловкѣ.
— Что вы подразумѣваете подъ европейскимъ обществомъ? Объ этомъ трудно толковать. Это такое неопредѣленное выраженіе.
— Я подразумѣваю подъ англійскимъ обществомъ… Я подразумѣваю то общество, въ которомъ живетъ ваша сестра, — отвѣчала миссисъ Гедвей, ничего лучше не желавшая, какъ говоритъ совершенно опредѣленно. Я подразумѣваю то общество, которое я видѣла въ Лондонѣ въ прошломъ маѣ, людей, которыхъ я видѣла въ оперѣ и въ паркѣ, — людей, приглашаемыхъ въ салоны королевы. Когда я была въ Лондонѣ, я останавливалась въ той гостинницѣ, которая на углу Пиккадилли и выходить прямо на Сентъ-Джемсъ-стритъ; я по цѣлымъ часамъ просиживала у оконъ, глядя на людей, проѣзжавшихъ въ каретахъ. У меня была своя собственная карета; когда я не сидѣла у окошка, то каталась въ ней. Но я была всегда одна; я всѣхъ видѣла, но никого не знала и некому было дать мнѣ нужныя свѣдѣнія. Я еще тогда не была знакома съ сэромъ Артуромъ. Я встрѣтилась съ нимъ только мѣсяцъ тому назадъ въ Гомбургѣ. Онъ послѣдовалъ за мной въ Парижъ, и вотъ какимъ образомъ мы стали знакомы.
Спокойно, прозаично и безъ всякаго проблеска тщеславія сообщила миссисъ Гедвей о послѣднемъ обстоятельствѣ. Казалось, что она привыкла къ тому, чтобы за ней слѣдовали; это въ порядкѣ вещей, чтобы джентльменъ, съ которымъ познакомишься въ Гомбургѣ, послѣдовалъ за вами въ Парижъ. Тѣмъ же тономъ прибавила она:
— Я возбуждала большое вниманіе въ Лондонѣ, и хорошо это замѣчала.
— Вы вездѣ, гдѣ бы ни появились, будете обращать на себя вниманіе, — замѣтилъ Литльморъ, не достаточно восторженно, какъ ему самому казалось.
— Я не желаю обращать за себя такъ много вниманія; я нахожу это вульгарнымъ, — отвѣчала миссисъ Гедвей съ краткимъ удовольствіемъ, показывавшимъ, что она радуется, высказывая новую мысль. Она очевидно постоянно говорила новыя для себя мысли.
— Всѣ глядѣли на васъ прошлый разъ въ театрѣ, — продолжалъ Литльморъ, — какимъ образомъ вы надѣетесь избѣжать всеобщаго вниманія!
— Я не желаю избѣжать вниманія; люди всегда обращали на меня вниманіе и, полагаю, всегда будутъ. Но бываетъ разнаго рода вниманіе, и а знаю какого рода вниманіе мнѣ нужно. И добьюсь его! — воскликнула миссисъ Гедвей.
Да! она говорила очень опредѣленно.
Литльморъ сидѣлъ напротивъ нея и нѣкоторое время ничего не говорилъ. Въ немъ происходила какая-то смѣсь ощущеній, и воспоминаніе о другихъ мѣстахъ и другихъ временахъ закрадывалось въ него. Въ былое время они не очень церемонились другъ съ другомъ; онъ зналъ ее вдоль и поперегъ, какъ то возможно только въ глухой провинціи. Она необыкновенно тогда нравилась ему; въ небольшомъ городѣ смѣшно было бы быть разборчивымъ на знакомство. Но сознаніе этого факта было неразрывно связано съ прежними условіями: ему нравилась Нанси Бекъ, съ которой онъ видѣлся на площади. Теперь она являлась ему въ новомъ свѣтѣ и, повидимому, требовала новой классификаціи. Литльморъ находилъ, что это слишкомъ хлопотливо; онъ привыкъ къ прежней Нанси Бекъ и не хотѣлъ, и не могъ привыкать къ новой. Онъ спрашивалъ себя, неужели ему будетъ съ ней скучно. Трудно было представить себѣ то; но все же это возможное дѣло, если она затѣяла быть другой. Онъ просто испугался, когда она заговорила объ европейскомъ обществѣ, о его сестрѣ и о томъ, что вульгарно и что не-вульгарно. Литльморъ былъ добрый малый и не лишенъ чувства справедливости, но въ его характерѣ была такая примѣсь лѣни, скептицизма и даже нѣкоторой грубости, что ему хотѣлось бы удержать прежнюю простоту ихъ отношеній. Онъ не испытывалъ особаго желанія поднять падшую женщину, какъ принято называть этотъ мистическій процессъ; по-правдѣ сказать, онъ и не вѣрилъ въ то, чтобы падшая женщина могла подняться. Онъ вѣрилъ въ одно, — что она можетъ удержаться на наклонной плоскости; считая это вполнѣ возможнымъ и крайне желательнымъ, онъ думалъ однако, что для общества гораздо выгоднѣе, какъ говорятъ въ такомъ случаѣ французы, ne pas mêler les genres. Вообще онъ не брался судить о томъ, что хорошо или дурно для общества: общество, по его мнѣнію, само стоитъ на очень дурной дорогѣ, но въ этомъ частномъ случаѣ онъ дѣлалъ исключеніе. Нанси Бекъ — въ погонѣ за главнымъ призомъ — это зрѣлище можетъ быть занимательно для посторонняго зрителя; но оно станетъ скучнымъ и затруднительнымъ съ того момента, какъ отъ зрителя потребуютъ активнаго вмѣшательства. Онъ не хотѣлъ быть грубымъ, но подумалъ, — не мѣшаетъ показать ей, что ему вовсе не желательно, чтобы его водили за носъ.
— О! если вы чего захотите, то непремѣнно этого достигнете, — сказалъ онъ въ отвѣтъ на ея послѣднее замѣчаніе. — Вы всегда добивались того, чего хотѣли.
— Такъ! но на этотъ разъ я хочу совсѣмъ новыхъ условій. Что, ваша сестра живетъ въ Лондонѣ?
— Дорогая лэди, зачѣмъ вамъ понадобилась моя сестра? — спросилъ Литльморъ. — Она совсѣмъ не такая женщина, какая могла бы быть для васъ интересна.
Миссисъ Гедвей съ минуту помолчала.
— Вы не уважаете меня! — воскликнула она вдругъ громко и почти весело. Если Литльморъ желалъ бы сохранить прежнюю простоту отношеній, то она, повидимому, была не прочь отъ этого.
— Ахъ! дорогая миссисъ Бекъ..! — возразилъ онъ, вяло протестуя и нечаянно употребивъ ея прежнее имя. Въ Санъ-Діего онъ никогда не думалъ о томъ: уважаетъ онъ ее или нѣтъ; объ этомъ никогда не заходило рѣчи.
— И доказательство тому, — прервала она, — что вы называете меня этимъ ненавистнымъ именемъ! Развѣ вы не вѣрите, что я была замужемъ? Мнѣ не посчастливилось съ моими мужьями, — прибавила она задумчиво.
— Вы очень смущаете меня, говоря такія странныя вещи. Моя сестра живетъ большую часть года въ провинціи; она очень проста, даже скучна и пожалуй нѣсколько ограниченна. Вы же очень умны и живы, и такъ широки во взглядахъ, какъ самъ міръ. Вотъ почему я думаю, что она вамъ не понравится.
— Вы бы постыдились такъ унижать свою сестру! — продолжала миссисъ Гедвей. — Вы говорили мнѣ однажды въ Санъ-Діего, что она милѣйшая изъ женщинъ. Вы видите, что я это запомнила. И вы говорили также, что она однихъ со мной лѣтъ. Поэтому у васъ нѣтъ никакихъ резоновъ не познакомить меня съ нею!
И миссисъ Гедвей безжалостно разсмѣялась.
— Я нисколько не боюсь скуки. Скука вещь вполнѣ приличная. Я слишкомъ, можно сказать, жива.
— Да, это правда, вы слишкомъ живы! Но нѣтъ ничего легче какъ познакомиться съ моей сестрой, — сказалъ Литльморъ, зная, что говоритъ чистѣйшую неправду. И затѣмъ, чтобы уклониться отъ этой щекотливой тэмы, внезапно спросилъ:
— Вы собираетесь выйти замужъ за сэра Артура?
— Развѣ вы не находите, что я черезчуръ часто выходила замужъ?
— Можетъ быть; но на этотъ разъ это будетъ нѣчто совсѣмъ иное. Вы выйдете за англичанина, это еще неизвѣданное ощущеніе.
— Если я когда-нибудь выйду замужъ, то только за европейца, — спокойно отвѣчала миссисъ Гедвей.
— У васъ всѣ шансы къ тому; они всѣ женятся на американкахъ.
— Онъ долженъ быть очень знатнымъ человѣкомъ, тотъ, за кого я рѣшусь выйти замужъ. Мнѣ надо поддержку въ свѣтѣ! Вотъ почему я хотѣла бы знать про сэра Артура. А вы ничего еще не сказали мнѣ о немъ.
— Мнѣ нечего вамъ говорить; я ничего о немъ не слыхалъ. Развѣ самъ онъ ничего вамъ не говорилъ о себѣ?
— Ровно ничего; онъ очень скроменъ. Онъ не хвастается, не превозноситъ самого себя. Отъ того-то онъ мнѣ и нравится. Я нахожу, что это доказываетъ его порядочность. Я обожаю порядочность! — воскликнула миссисъ Гедвей. Однако, — прибавила она, — вы все еще не сказали мнѣ, согласны ли вы помочь мнѣ.
— Какъ могу я вамъ помочь? Я совершенный нуль, у меня нѣтъ никакого значенія.
— Вы можете помочь мнѣ тѣмъ, что не будете мнѣ противодѣйствовать. Я хочу, чтобы вы мнѣ обѣщали, что не будете мнѣ противодѣйствовать.
Она пристально и ясно взглянула на него; ея глаза хотѣли какъ будто проникнуть въ его душу.
— Великій Боже! какъ бы я могъ вамъ противодѣйствовать?
— Я не увѣрена въ томъ, что вы этого не сдѣлаете. Но вы можете это сдѣлать, если захотите.
— Я слишкомъ лѣнивъ и слишкомъ глупъ, — отвѣчалъ шутливо Литльморъ.
— Да, — прибавила она, задумчиво глядя на него, — я думаю, что вы слишкомъ глупы. Но думаю также, что вы и слишкомъ для того добры, — прибавила она болѣе любезнымъ тономъ.
Она бывала почти неотразима, когда говорила такимъ образомъ.
Они побесѣдовали еще съ четверть часа, и, наконецъ, она, точно спохватившись, заговорила съ нимъ о его личныхъ дѣлахъ, о его женитьбѣ и смерти жены, — вопросы — которыхъ она касалась съ большей деликатностью, какъ онъ думалъ, чѣмъ нѣкоторыхъ другихъ.
— Если у васъ есть маленькая дочка, то вы должны быть очень счастливы; моя мечта имѣть дочку. Я сдѣлала бы изъ нея хорошую женщину. Не такую, какъ я. Въ другомъ родѣ!
Когда онъ всталъ, чтобы проститься съ нею, она сказала ему, что проситъ его почаще навѣщать ее; она проживетъ еще нѣсколько недѣль въ Парижѣ; пусть привезетъ также и м-ра Уотервиля.
— Вашему другу англичанину не понравится, если мы часто будемъ бывать у васъ, — сказалъ Литльморъ, держась за ручку дверей.
— Какое ему до этого дѣло? — спросила она, вытаращивъ на него глаза.
— Не знаю. Онъ, должно быть, влюбленъ въ васъ.
— Это не даетъ ему никакихъ правъ. Господи! еслибы я должна была запираться отъ людей для всѣхъ мужчинъ, которые бывали въ меня влюблены!!
— Безъ сомнѣнія вамъ пришлось бы вести очень скучную жизнь! Но и живя такъ, какъ вамъ было пріятно, вы прожили очень бурно! Какъ бы то ни было, а чувства вашего молодого англичанина, повидимому, даютъ ему право сидѣть тутъ и глазѣть на всѣхъ, кто къ вамъ пріѣзжаетъ, съ оскорбленнымъ и скучающимъ видомъ. Это, знаете, можетъ вѣдь, наконецъ, надоѣсть.
— Когда онъ надоѣстъ мнѣ, я укажу ему на дверь. Можете быть въ этомъ увѣрены.
— О! — сказалъ Литльморъ, — въ сущности вѣдь это пустяки.
Онъ сообразилъ, что для него было бы очень неудобно, еслибы онъ былъ призванъ безраздѣльно наслаждаться обществомъ миссисъ Гедвей.
Она вышла съ нимъ въ переднюю. Максъ, курьеръ, по счастью не былъ тамъ. Она помялась немного. Казалось, что ей хочется еще что-то сказать.
— Напротивъ того, ему пріятно, чтобы вы бывали, — замѣтила она черезъ секунду; — онъ желаетъ изучить моихъ друзей.
— Изучить?
— Онъ желаетъ узнать меня и думаетъ, что они помогутъ ему въ этомъ. Когда-нибудь онъ прямо спросить васъ: «какого сорта эта женщина?»
— Развѣ онъ еще не узналъ васъ?
— Онъ меня не понимаетъ, — отвѣчала миссисъ Гедвей, оправляя свое платье. — Онъ никогда еще не встрѣчалъ такой женщины, какъ я.
— Могу себѣ представить.
— И поэтому спроситъ васъ о томъ.
— Я скажу ему, что вы самая прелестная женщина въ Европѣ.
— Это не рекомендація! Кромѣ того онъ это самъ знаете. Ему нужно знать, порядочная ли я женщина.
— Онъ очень любопытенъ! — вскричалъ Литльморъ со смѣхомъ.
Она слегка поблѣднѣла и впилась въ него глазами.
— Надѣюсь, что вы скажете ему, что я порядочная женщина, — произнесла она съ улыбкой, но все еще блѣдная.
— Порядочная?! я скажу ему, что вы божественная женщина.
Миссисъ Гедвей постояла еще минуту.
— Ахъ! вы не хотите быть мнѣ полезны, — пробормотала она, внезапно отвернулась отъ него и ушла въ гостиную, подбирая свой длинный шлейфъ.
«Elle ne doute de rien!» говорилъ себѣ Литльморъ, уходя изъ гостинницы, и повторилъ эту фразу Уотервилю.
— Она хочетъ быть порядочной, — прибавилъ онъ; — но это ей не удастся. Она слишкомъ поздно за это берется; ей нельзя уже быть ничѣмъ, кромѣ полу-порядочной.
И сталъ доказывать, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ она останется неисправимой: у ней нѣтъ деликатности, нѣтъ скромности, нѣтъ застѣнчивости. Она способна прямо брякнуть: «Вы меня не уважаете!» Развѣ прилично женщинѣ говорить такія вещи!
— Это зависитъ отъ того, что она этимъ хочетъ сказать.
Уотервиль любилъ вникать въ смыслъ вещей.
— Чѣмъ больше она хочетъ сказать, тѣмъ менѣе ей слѣдуетъ говорить! — объявилъ Литльморъ.
Но, однако, онъ снова навѣдался въ отель Мёрисъ и при первой же оказіи повелъ туда и Уотервиля. Секретарь посольства, не часто бывавшій въ гостяхъ у дамъ двусмысленнаго характера, приготовился встрѣтить въ миссисъ Гедвей весьма любопытный типъ. Онъ боялся, что она можетъ быть опасна; но считалъ себя, однако, застрахованнымъ. Предметомъ его поклоненія въ настоящее время была его родина, или, вѣрнѣе сказать, министерство иностранныхъ дѣлъ. Онъ не желалъ, чтобы его отвлекали отъ этого служенія. Кромѣ того у него былъ свой собственный идеалъ привлекательной женщины, болѣе простого типа, чѣмъ эта блестящая, улыбающаяся, болтливая дочь «западныхъ территорій». Женщина, которую бы онъ нашелъ въ его вкусѣ, должна была бы быть спокойнаго нрава, любить интимную жизнь, предоставлять, наконецъ, человѣка по временамъ ему самому. Миссисъ Гедвей была самолюбива, фамильярна, навязчива; она вѣчно приставала или обвиняла, требовала объясненій или оправданій, говорила такія вещи, на которыя приходилось отвѣчать. Все это сопровождалось радужными взглядами и обворожительными улыбками и всякими другими любезностями, но въ общемъ нѣсколько утомляло. У ней была нѣкоторая своеобразная привлекательность, огромное желаніе нравиться и замѣчательная коллекція нарядовъ и драгоцѣнныхъ украшеній; но она была слишкомъ жива и озабоченна, а невозможно же было требовать отъ другихъ людей, чтобы они раздѣляли ея озабоченность.
Она желала бывать въ свѣтѣ, прекрасно! но для ея холостыхъ посѣтителей не было никакого резона желать, чтобы она туда попала, такъ какъ ихъ привлекало въ ея гостиную какъ разъ отсутствіе обычныхъ свѣтскихъ стѣсненій. Несомнѣнно, что она одна могла замѣнить собою дюжину другихъ женщинъ и должна была бы довольствоваться такимъ тріумфомъ. Литльморъ говорилъ Уотервилю, что она глупо дѣлаетъ, желая карабкаться наверхъ. Ея мѣсто какъ разъ внизу. Она, повидимому, безсознательно раздражала его; даже ея тщетныя попытки къ самообразованію — она стала вдругъ завзятымъ критикомъ, и впрямь и вкривь толковала о великихъ произведеніяхъ нашего вѣка — заключали въ себѣ смутное притязаніе на сочувствіе, которое было несносно для человѣка, не желавшаго измѣнять разъ составленныхъ понятій, освященныхъ притомъ воспоминаніями, которыя можно было даже назвать нѣжными. Но въ ней была, однако одна безспорно привлекательная черта: она была необыкновенно разнообразна. Даже Уотервиль вынужденъ былъ сознаться, что элементъ неожиданности не исключался изъ его понятія объ идеально-спокойной женщины. Само собой разумѣется, что сюрпризы бываютъ двоякаго сорта: пріятные и непріятные, а миссисъ Гедвей безпристрастно расточала и тѣ, и другіе. Она легко восторгалась, наивно восклицала, проявляла любопытство особы, выросшей въ странѣ, гдѣ все ново и многое безобразно, и которая при естественной склонности къ искусствамъ и удобствамъ жизни, въ поздней жизненной порѣ начинаетъ знакомиться съ нѣкоторыми утонченными обычаями и высшими удовольствіями. Она была провинціалка, это сразу было видно; но одной стороной своего существа была чистѣйшей парижанкой — если быть парижанкой должно считаться мѣриломъ успѣха, — и именно, быстротой, съ какою она схватывала идеи на лету и пользовалась всѣми обстоятельствами. — Дайте срокъ, — говорила она Литльмору, наблюдавшему за ея развитіемъ съ примѣсью восхищенія и досады, — и я все узнаю, что мнѣ нужно. — Она любила говорить о себѣ какъ о бѣдной дикаркѣ, которая старается подобрать крупицы образованія, и эти выходки производили большой эффектъ, благодаря ея изящной наружности, безукоризненному костюму и блестящимъ манерамъ.
Однимъ изъ ея сюрпризовъ было то, что послѣ перваго визита Литльмора она больше не заговаривала съ нимъ про миссисъ Дольфинъ. Онъ, былъ очевидно, несправедливъ къ ней, когда ожидалъ, что она станетъ говорить съ нимъ о ней при каждой встрѣчѣ. Если только она оставитъ Агнесу въ покоѣ, то можетъ дѣлать все, что ей угодно, высказался онъ Уотервилю съ чувствомъ успокоенія. — Моя сестра не захочетъ взглянуть на нее, и было бы очень непріятно высказывать ей это.
Она ждала помощи, она давала ему это чувствовать всѣми своими взглядами, но пока не требовала никакихъ опредѣленныхъ услугъ. Она держала языкъ за зубами, но выжидала, и самая терпѣливость ея была въ своемъ родѣ притязаніемъ. Что касается общества, то надо сознаться, что рессурсы ея были незначительны: сэръ Артуръ Дименъ и ея два соотечественника были единственными ея почитателями, насколько послѣдніе могли замѣтить. Она могла бы завести и другихъ знакомыхъ, но выказывала въ этомъ отношеніи большую разборчивость и предпочитала лучше ни съ кѣмъ не водиться, нежели имѣть посѣтителей не изъ самаго лучшаго общества. Очевидно, что она льстила себя надеждой, что ее сочтутъ за недотрогу, а не за обойденную. Въ Парижѣ было много американцевъ, но въ этомъ направленіи она не успѣла расширить свои знакомства; порядочные люди не поѣхали бы къ ней, а ничто въ мірѣ не могло заставить ее принимать непорядочныхъ. Она имѣла самое точное представленіе о томъ, кого она желала видѣть — и кого нѣтъ. Литльморъ ежедневно ждалъ, что она попроситъ представить ей кого-нибудь изъ его знакомыхъ и приготовилъ отвѣтъ на это. Отвѣтъ былъ не изъ особенно остроумныхъ, такъ какъ состоялъ въ томъ только, что онъ желалъ бы монополизировать ея общество для себя. Она навѣрное возразила бы на это, что это пустой предлогъ, какъ оно и было въ самомъ дѣлѣ. Но дни проходили за днями, а она не просила его о томъ. Маленькая американская колонія въ Парижѣ богата милыми женщинами, но ни одну изъ нихъ не могъ бы рѣшиться Литльморъ просить удостоить визитомъ миссисъ Гедвей. Просить же мужчинъ бывать у нея, значило бы, только подчеркнуть тотъ фактъ, что онъ не рѣшается просить объ этомъ женщинъ. Кромѣ того справедливо было и то — въ нѣкоторой мѣрѣ, конечно — что онъ желалъ монополизировать ее; онъ былъ настолько самонадѣянъ, что воображалъ, будто бы она предпочитаетъ его своему англичанину. Конечно, ему и въ голову не могло придти жениться на ней, между тѣмъ какъ англичанинъ, очевидно, питалъ эту мысль. Она ненавидѣла свое прошлое и часто заявляла это, тоскуя о немъ, такъ-какъ будто бы это прошлое было чѣмъ-то въ родѣ несчастнаго курьера или неудачнаго платья. Поэтому, такъ какъ Литльморъ былъ частицей ея прошлаго, то можно было бы предположить, что она ненавидитъ и его также и желаетъ отъ него отдѣлаться вмѣстѣ со всѣми тѣми воспоминаніями, какія были съ нимъ связаны. Но она дѣлала исключеніе въ его пользу, и если не любила въ немъ одну изъ главъ своей собственной исторіи, то повидимому все еще любила его самого по себѣ. Онъ чувствовалъ, что она дорожитъ имъ, что она вѣритъ въ то, что онъ можетъ ей помочь и въ концѣ концевъ сдѣлаетъ это.
Она съумѣла возстановить полную гармонію между сэромъ Артуромъ Дименомъ и своими американскими гостями, которые проводили гораздо меньше времени въ ея гостиной. Она легко убѣдила его, что ему нѣтъ основанія ревновать ее, и что они, какъ она выразилась, не желаютъ переступать ему дорогу. Очевидно, что нельзя ревновать къ двоимъ разомъ, а Рупертъ Уотервиль, послѣ того какъ узналъ дорогу къ ея гостепріимному дому, появлялся въ немъ такъ же часто, какъ и его другъ Литльморъ. Даже по большей части оба приходили въ одно время; кончилось тѣмъ, что ихъ соперникъ сталъ чувствовать даже нѣкоторое облегченіе отъ ихъ присутствія. Этотъ милый и прекрасный, но нѣсколько ограниченный и слегка претенціозный молодой человѣкъ, еще не рѣшившій какъ ему быть, по временамъ совсѣмъ сгибался подъ тяжестью задуманнаго имъ предпріятія, и когда онъ бывалъ наединѣ съ миссисъ Гедвей, то напряженіе его мыслей дѣлалось подъ часъ просто мучительно. Онъ былъ очень тонокъ и прямъ и казался выше, нежели былъ на самомъ дѣлѣ; у него были прекрасные, шелковистые волосы, обрамлявшіе большой бѣлый лобъ, и природа наградила его такъ называемымъ римскимъ носомъ. Онъ казался моложе своихъ лѣтъ (несмотря даже на римскій носъ), частью благодаря деликатности своего сложенія, частью вслѣдствіе почти дѣтской невинности его круглыхъ, голубыхъ глазъ. Онъ былъ застѣнчивъ и самоувѣренъ; нѣкоторыхъ буквъ онъ совсѣмъ не могъ произносить. Въ то же время у него были манеры человѣка, воспитаннаго въ мысли, что ему подобаетъ занять важное мѣсто во вселенной, и для котораго приличія стали второй натурой. Хотя онъ былъ нерѣшителенъ въ мелочахъ, но навѣрное съ достоинствомъ показалъ бы себя на крупномъ дѣлѣ. Онъ былъ очень простъ и считалъ себя очень серьезнымъ; въ его жилахъ текла кровь уорвикширскихъ сквайровъ съ примѣсью болѣе блѣдной жидкости, оживлявшей дочь банкира, желавшаго себѣ въ зятья графскаго сына, но согласившагося помириться на баронетѣ сэрѣ Бодуинѣ Дименѣ. Единственный сынъ послѣдняго, онъ наслѣдовалъ титулъ отца, будучи пяти лѣтъ отъ роду. Его мать, послѣ того какъ сэръ Бодуинъ сломалъ себѣ шею на охотѣ, воспитывала сына съ любовью, горѣвшей въ ней неугасимой лампадой. Она никогда бы не созналась даже самой себѣ въ томъ, что онъ не умнѣйшій изъ людей; но ей приходилось напрягать всѣ силы своего ума, значительно превосходившаго его собственный, чтобы поддерживать такое мнѣніе въ другихъ. Къ счастью онъ не былъ своенравенъ, такъ что никогда бы не женился на гувернанткѣ или на актрисѣ, подобно двумъ или тремъ другимъ молодымъ людямъ, его товарищамъ по школѣ. Этого опасенія у матери не было, а потому лэди Дименъ могла съ увѣреннымъ видомъ ждать его назначенія на какую-нибудь высшую должность.
Дименъ представлялъ въ парламентѣ консервативные инстинкты и получилъ полномочіе отъ города, славившагося своими ярмарками и красными крышами своихъ домовъ; регулярно появлялся онъ въ книжный магазинъ за всѣми новыми книгами, трактовавшими объ экономическихъ вопросахъ, такъ какъ рѣшилъ, что его политическіе взгляды будутъ имѣть твердое статистическое основаніе. Онъ не былъ самолюбивъ, но только заблуждался…. заблуждался на счетъ самого себя. Онъ считалъ себя необходимымъ колесомъ въ ходѣ вселенной, не какъ личность, конечно, а какъ учрежденіе. Но это убѣжденіе было для него слишкомъ священно, чтобы проявляться въ грубыхъ претензіяхъ. Онъ былъ маленькимъ человѣкомъ въ очень большомъ мѣстѣ, и никогда не горячился и не возвышалъ голоса. Онъ просто считалъ, такъ сказать, роскошью, что имѣетъ значительное положеніе въ свѣтѣ. Это можно было сравнить съ тѣмъ, какъ еслибы человѣку средняго роста пришлось спать на очень большой кровати. Отъ этого не станешь сильнѣе ворочаться на ней, но все-таки будешь чувствовать себя просторнѣе.
Онъ еще не встрѣчалъ въ жизни никого въ родѣ миссисъ Гедвей и не зналъ, какую мѣрку приложить въ ней. Она не была похожа на англійскую лэди, — на тѣхъ, по крайней мѣрѣ, съ которыми онъ привыкъ разговаривать; а между тѣмъ нельзя было не видѣть, что она замѣчательная въ своемъ родѣ личность. Онъ подозрѣвалъ, что она провинціалка, но такъ какъ былъ ею очарованъ, то утѣшалъ себя тѣмъ, что она иностранка. Безъ сомнѣнія, иностранка тоже провинціалка, но эту особенность она раздѣляла со множествомъ другихъ весьма порядочныхъ людей. Онъ не былъ необузданный человѣкъ, и его мать льстила себя надеждой, что въ такомъ важномъ вопросѣ какъ бракъ, онъ не будетъ неостороженъ, но все же съ его стороны было довольно рисковано заинтересоваться американкой, вдовой, на пять лѣтъ старше его, которая никого не знала и порою какъ будто бы не понимала, кто такое онъ самъ. Хотя онъ и не одобрялъ этого, но ему нравилась именно ея странность; она такъ мало походила на его соотечественницъ; въ ея персонѣ не было ничего общаго съ Уорвикширомъ. Она была похожа на венгерку или на польку, но съ тою только разницей, что онъ лучше могъ понимать ея рѣчь. Несчастный молодой человѣкъ былъ околдованъ прежде, нежели успѣлъ признаться самому себѣ, что влюбленъ. Онъ не могъ не быть весьма медлительнымъ и осмотрительнымъ въ такомъ положеніи, такъ какъ глубоко сознавалъ его важное значеніе. Онъ былъ молодой человѣкъ, заранѣе распорядившійся своей жизнью; онъ рѣшился, что женится, когда ему будетъ тридцать-два года. Длинный рядъ предковъ наблюдалъ за нимъ, онъ просто не зналъ, что ему думать о миссисъ Гедвей. Онъ почти не зналъ, что ему думать о самомъ себѣ; единственное, въ чемъ онъ былъ безусловно увѣренъ, это въ томъ, что съ нею время летитъ такъ, какъ никогда и ни съ кѣмъ.
А между тѣмъ время отмѣчалось только обрывками разговоровъ миссисъ Гедвей, ея оригинальнымъ акцентомъ, ея остротами, смѣлостью ея фантазіи и таинственными намеками на ея прошлое. Конечно, онъ зналъ, что у нея есть прошлое; она не была молоденькой дѣвушкой; она была вдова, а вдовы несомнѣнно представляютъ собой совершившійся фактъ. Онъ не ревновалъ къ ея антецедентамъ, но желалъ только понять ихъ, а вотъ это-то ему никакъ не удавалось. Сюжетъ освѣщался передъ нимъ случайными проблесками свѣта, но никогда не вставалъ законченной картиной. Онъ много разспрашивалъ ее, но отвѣты ея бывали всегда такъ поразительны, что, подобно внезапно загорающимся свѣтлымъ точкамъ, только сильнѣе выдавали окружающій мракъ. Она, очевидно, провела жизнь въ ничтожной провинціи ничтожной страны; но изъ этого для него не вытекало еще, чтобы сама она была ничтожна. Она была точно лилія среди крапивы, и было нѣчто романическое для человѣка въ его положеніи заинтересоваться такой женщиной. Сэру Артуру нравилась мысль, что онъ романиченъ. Многіе изъ его предковъ были тоже романичны; а это было для него прецедентомъ, безъ которого онъ врядъ ли бы позволилъ себѣ то. Онъ былъ жертвой затрудненій, отъ которыхъ его бы могъ спасти простой здравый смыслъ. Онъ принималъ все въ буквальномъ смыслѣ и былъ лишенъ всякаго проблеска юмора. Онъ сидѣлъ и чего-то ждалъ, не желая компрометтировать себя рѣшительнымъ объясненіемъ. Если онъ и былъ влюбленъ, то на свой собственный ладъ, молчаливо, терпѣливо, упрямо. Онъ ждалъ формулы, которая бы оправдала его поведеніе и всѣ странности миссисъ Гедвей. Онъ самъ не зналъ, откуда и какъ это придетъ; судя по его манерамъ, можно было подумать, что онъ надѣется найти то, что ему нужно, или въ одномъ изъ тѣхъ затѣйливыхъ «entrées», которые имъ подавались, когда миссисъ Гедвей соглашалась отобѣдать съ нимъ у Биньона, или въ «Café-Anglais», или въ одномъ изъ тѣхъ безчисленныхъ étais, которыя приносились ей изъ Rue de la Paix, и которые она зачастую открывала въ присутствіи своего обожателя. По-временамъ это тщетное ожиданіе начинало ему надоѣдать, и въ такіе моменты появленіе ея американскихъ знакомыхъ (онъ часто дивился про себя, почему ихъ у нея такъ мало) какъ бы облегчало бремя таинственности, дававшее ему пищу, и позволяло вздохнуть свободнѣе. Сама она не въ состояніи была снабдить его желанной формулой, потому что не знала, чего именно ему нужно. Она говорила о своемъ прошломъ, потому что думала, — такъ лучше; у ней была хитрая увѣренность, что лучше постараться и наивыгоднѣйшимъ образомъ воспользоваться имъ, нежели пытаться его изгладить. Изгладить было невозможно, хотя то было бы для нее всего желательнѣе. Ей ничего не стоило лгать, но теперь, когда она собиралась начать новую жизнь, она желала лгать какъ можно меньше. Она была бы даже счастлива, если бы можно было совсѣмъ не лгать. Этого, однако, нельзя было, и мы не станемъ передавать хитроумныя прикрасы, посредствомъ которыхъ она водила за носъ сэра Артура. Она понимала, конечно, что не можетъ выдавать себя за великосвѣтскую даму, но разсчитывала завоевать всеобщее сочувствіе, какъ «дитя природы».
Рупертъ Уотервиль, заводя знакомство, о которомъ всякій былъ въ правѣ сказать, что оно сомнительно, никогда не забывалъ о своемъ представительствѣ, о томъ, что онъ отвѣтственное, оффиціальное лицо, и часто спрашивалъ себя: въ правѣ ли онъ терпѣть претензію миссисъ Гедвей, чтобы ее считали американскою лиди, хотя бы даже новаго, типическаго фазиса. Въ своемъ собственномъ родѣ, онъ былъ не менѣе сбитъ съ толку, чѣмъ и бѣдный сэръ Артуръ; притомъ, онъ воображалъ себѣ, что онъ также щекотливъ, какъ и любой англичанинъ. Подумать страшно, что послѣ такого короткаго знакомства съ миссисъ Гедвей, эта дама пріѣдетъ въ Лондонъ и явится въ посольство просить, чтобы ее представили королевѣ! Было бы такъ непріятно отказать ей въ этомъ — а что ей откажутъ — это несомнѣнно, — и онъ по-неволѣ опасался нечаянно возбудить въ ней надежды на его помощь. Она могла мало ли что принять за молчаливое обѣщаніе съ его стороны. Онъ вѣдь хорошо зналъ, какъ тщательно наблюдаютъ и старательно отмѣчаютъ малѣйшіе слова и жесты дипломатовъ. Поэтому всѣ его усилія клонились къ тому, чтобы быть настоящимъ дипломатомъ въ своихъ сношеніяхъ съ этой привлекательной, но опасной женщиной. Они часто обѣдали въ четверомъ — сэръ Артуръ на столько простиралъ свое довѣріе къ нимъ — и въ этихъ случаяхъ миссисъ Гедвей, пользуясь одной изъ привилегій женщинъ, всегда вытирала салфеткой свой стаканъ, даже въ самыхъ дорогихъ ресторанахъ. Въ одинъ вечеръ, когда она, протеревъ стаканъ, поднесла его въ свѣту и, склонивъ голову на одно плечо, разглядывала: достаточно ли онъ чистъ, — онъ сказалъ себѣ, наблюдая за ней, что она похожа на современную вакханку. Онъ замѣтилъ, что баронетъ тоже глядитъ на нее въ эту минуту и подумалъ: не пришла ли и ему та же самая мысль въ голову. Онъ часто задавалъ себѣ вопросъ, что думаетъ о ней вообще баронетъ? Одинъ Литльморъ не наблюдалъ въ этотъ моментъ за миссисъ Гедвей; онъ, повидимому, никогда за ней не наблюдалъ, хотя она часто слѣдила за намъ. Уотервиль спрашивалъ себя между прочимъ: почему сэръ Артуръ не приводитъ къ ней своихъ собственныхъ знакомыхъ, между тѣмъ какъ Парижъ биткомъ набитъ въ настоящую минуту англичанами. Онъ спрашивалъ себя: просила ли она его объ этомъ, и неужели онъ ей отказалъ. Ему очень хотѣлось бы знать, просила ли она его объ этомъ. Онъ высказалъ о своемъ любопытствѣ Литльмору, который обратилъ на это очень мало вниманія, однако, замѣтилъ, что несомнѣвается, — она его просила. Ее не остановитъ ложная деликатность.
— Она была, однако, очень деликатна съ вами, — отвѣчалъ Уотервиль. — Она васъ объ этомъ не просила.
— Но это только потому, что она махнула на меня рукой; она меня считаетъ невѣжей.
— Желалъ бы я знать, что она думаетъ обо мнѣ, — спросилъ Уотервиль задумчиво.
— О, она разсчитываетъ, что вы ее представите министру. Счастье для васъ, что нашъ парижскій посолъ находится въ отсутствіи въ настоящее время.
— Министру случалось уже рѣшать многіе щекотливые вопросы. Онъ, по всей вѣроятности, не затруднится и въ настоящемъ случаѣ. Я ничего не сдѣлаю помимо приказаній начальства.
Онъ любилъ говорить о своемъ начальствѣ.
— Она несправедлива ко мнѣ, — сказалъ Литльморъ, послѣ минутнаго молчанія. — Я говорилъ о ней многимъ изъ моихъ знакомыхъ.
— А! но что же вы говорили имъ?
— Что она живетъ въ отелѣ Мёрисъ и желаетъ познакомиться съ порядочными людьми.
— Они, вѣроятно, были польщены тѣмъ, что вы ихъ считаете порядочными, однако, къ ней не поѣхали, — замѣтилъ Уотервиль.
— Я говорилъ о ней миссисъ Бэчто, и та обѣщала сдѣлать ей визитъ.
— О! — воскликнулъ Уотервиль; — вы вѣдь сами не считаете миссисъ Бэчто порядочной женщиной! Миссисъ Гедвей не приметъ ее.
— Но вѣдь ей какъ разъ это и нужно… имѣть случай кого-нибудь не принять.
Уотервиль составилъ себѣ теорію о томъ, что сэръ Артуръ приберегаетъ миссисъ Гедвей въ видѣ сюрприза: быть можетъ, онъ разсчитываетъ представить ее свѣту въ будущій лондонскій сезонъ. Самъ онъ въ настоящее время уже узналъ о ней все, что ему хотѣлось знать. Разъ онъ предложилъ сопровождать свою красивую соотечественницу въ Люксанбургскій музей и познакомить ее съ современной французской школой. Она еще не видѣла этой коллекціи, несмотря на свое утѣшеніе осмотрѣть всѣ достопримѣчательности (она не разставалась съ путеводителемъ Муррея даже и тогда, когда ѣздила въ знаменитому портному въ улицу de la Paix, которому, какъ она говорила, она надавала много блестящихъ идей). Обычно она ѣздила осматривать все замѣчательное вмѣстѣ съ сэромъ Артуромъ, а сэръ Артуръ былъ равнодушенъ къ новѣйшей французской живописи.
— Онъ говоритъ, что въ Англіи имѣются болѣе талантливые живописцы, и предлагаетъ подождать выставки будущаго года въ королевской академіи. Онъ, кажется, думаетъ, что всѣ способны ждать такъ же терпѣливо, какъ и онъ. Но я не такъ терпѣлива. Я и то уже много ждала.
Въ такихъ словахъ объясняла миссисъ Гедвей свое желаніе осмотрѣть Люксанбургскій музей, когда Рупертъ Уотервиль предложилъ ей свои услуги. Она намекала на англичанина такъ, какъ если бы онъ былъ ей мужемъ или братомъ, словомъ, ея естественнымъ покровителемъ и товарищемъ.
«Желалъ бы я знать, понимаетъ ли она, какое это имѣетъ значеніе? говорилъ самому себѣ Уотервиль. Не думаю, чтобы она понимала, потому что въ противномъ случаѣ врядъ ли бы она такъ говорила». И при этомъ подумалъ, что женщинѣ, пріѣхавшей изъ Санъ-Діего, приходятся многому учиться, что надо много времени и труда для того, чтобы стать благовоспитанной женщиной. Какъ умная женщина, миссисъ Гедвей была, однако, права, когда говорила, что не можетъ ждать. Ей надо было поскорѣе всему научиться. Однажды она написала Уотервилю, что предлагаетъ ему отправиться назавтра въ музей. Мать сэра Артура пріѣхала въ Парижъ, по дорогѣ въ Каннъ, гдѣ намѣревается провести зиму. Она пробудетъ въ Парижѣ всего три дня, и онъ, само собой разумѣется, проведетъ всѣ эти три дня съ матерью. Поэтому она свободно назначала Уотервилю часъ, когда будетъ ожидать его. Онъ явился въ назначенное время, и они отправились на тотъ берегъ Сены въ большомъ восьмирессорномъ рыдванѣ, въ которомъ она постоянно каталась по Парижу, съ Максомъ на козлахъ — у курьера были громадные бакенбарды, — этотъ экипажъ имѣлъ необыкновенно респектабельный видъ, хотя сэръ Артуръ увѣрялъ ее — такъ она передавала своимъ пріятелямъ-американцамъ, — что въ Лондонѣ, на будущій годъ онъ обставитъ ее гораздо лучше. Пріятели подумали, что, должно быть, баронетъ рѣшился быть послѣдовательнымъ въ своихъ дѣйствіяхъ, и Уотервиль ничего иного отъ него и не ожидалъ. Литльморь же замѣчалъ по этому поводу, что въ Санъ-Діего она каталась въ тряскомъ кабріолетѣ съ грязными колесами, запряженномъ муломъ, который часто путался въ упряжкѣ. Уотервиль не безъ нѣкотораго волненія вопрошалъ самого себя: согласится ли матъ баронета сдѣлать ей визитъ. Она, конечно, должна же была знать, что женщина удерживаетъ ея сына въ Парижѣ въ такое время года, когда англійскіе джентльмены имѣютъ обыкновеніе охотиться за куропатками.
— Она остановилась въ Hôtel du Rhin, и я дала ему понять, что онъ не долженъ оставлять ее, пока она находится въ Парижѣ, — говорила миссисъ Гедвей въ то время, какъ они проѣзжали по узкой Сенской улицѣ. Ее зовутъ лэди Дименъ, но ея полный титулъ «достопочтенная лэди» Дименъ, такъ какъ она дочь барона. Отецъ ея былъ банкиръ, но оказалъ какую-то услугу правительству, торіямъ, знаете, какъ ихъ называютъ, и былъ возведенъ въ перское достоинство. Итакъ вы видите, что можно подняться изъ низшаго состоянія въ высшее! При ней находится компаньонка.
Миссисъ Гедвей сообщала всѣ эти подробности Уотервилю такъ серьёзно, что онъ не могъ не улыбнуться; онъ сказалъ себѣ: неужели же она думаетъ, что онъ не знаетъ, какъ титулуется баронская дочь. Въ этомъ отношеніи она оставалась неисправимой провинціалкой и страшно преувеличивала значеніе своихъ умственныхъ пріобрѣтеній, воображая что другіе такъ же невѣжественны; какъ и она. Онъ замѣтилъ также, что она теперь уже опускаетъ титулъ бѣднаго сэра Артура и обозначаетъ его чѣмъ-то въ родѣ супружескаго мѣстоименія. Она такъ много разъ и такъ легко вступала въ бракъ, что была очень склонна къ такой путаницѣ именъ и понятій.
Они прошлись по люксанбургской галереѣ, и если не считать того, что миссисъ Гедвей глядѣла на все рѣшительно вскользь и мелькомъ, говорила очень громко, по обыкновенію, и не умѣла отличить плохой копіи отъ хорошаго оригинала, то она была очень пріятной собесѣдницей я благодарной ученицей. Она очень легко усвоивала себѣ то, что слышала, и Уотервиль былъ увѣренъ, выходя изъ галереи, что теперь она кое-что смыслила во французской школѣ. Она была вполнѣ подготовлена для того, чтобы критически сравнивать то, что видѣла, съ тѣмъ, что увидитъ на лондонской выставкѣ будущаго года. Какъ они съ Литльморомъ не разъ замѣчали, она была очень оригинальнымъ созданіемъ. Ея разговоръ, ея личность, были сшиты на живую нитку изъ равныхъ кусковъ, старыхъ и новыхъ. Когда они прошлись по различнымъ покоямъ дворца, миссисъ Гедвей предложила, чтобы, вмѣсто того, чтобы ѣхать немедленно домой, прогуляться по саду, который ей очень хотѣлось видѣть. Она вполнѣ подмѣтила разницу между старымъ и новымъ Парижемъ и сознавала романическую картинность латинскаго квартала, какъ будто бы получила самое всестороннее образованіе. Осеннее солнце обдавало тепломъ и свѣтомъ аллея и террасы Люксанбурга. Цвѣтники близъ дворца пестрѣли яркими желтыми и красными цвѣтами, а на зеленыхъ скамейкахъ засѣдали смуглыя нянюшки въ бѣлыхъ чепчикахъ и бѣлыхъ передникахъ. Другія бродили по широкимъ дорожкамъ въ сопровожденіи смуглыхъ французскихъ дѣтишекъ. Маленькіе соломенные стулья были составлены въ груду въ иныхъ мѣстахъ, въ другихъ же разсѣяны по саду. Старая дама въ черномъ платьѣ съ бѣлыми буклями на вискахъ, придерживаемыми большимъ, чернымъ гребнемъ, сидѣла на каменной скамейкѣ прямо и неподвижно, уставясь глазами въ пространство и держа на колѣняхъ большую моську; подъ деревомъ патеръ читалъ молитвенникъ; можно было разглядѣть издали, какъ шевелились его губы; молодой солдатъ, крошечнаго роста и въ красныхъ панталонахъ, прогуливался, засунувъ руки въ карманы. Уотервиль усѣлся вмѣстѣ съ миссисъ Гедвей на соломенныхъ стульяхъ и она сказала: — Мнѣ нравится здѣсь; это милѣе даже, нежели картины въ галереѣ. Дѣйствительность всегда картиннѣе.
— Все во Франціи картинно, даже и то, что некрасиво, — отвѣчалъ Уотервиль. — Все достойно кисти художника.
— Да! я люблю Францію! — замѣтила миссисъ Гедвей съ легкимъ вздохомъ. Потомъ вдругъ прибавила: — Онъ просилъ меня сдѣлать ей визитъ, но я сказала ему, что этого не сдѣлаю. Пускай она сама пріѣдетъ ко мнѣ.
Это было такъ неожиданно, что Уотервиль слегка смутился. Но онъ скоро понялъ, что она дала легкій щелчокъ сэру Артуру Димену и его «достопочтенной» матери. Уотервиль любилъ знать все, что до другихъ касалось, но ему не правилось такое безцеремонное пріобщеніе его въ чужимъ дѣламъ; поэтому хотя ему и любопытно было знать, какимъ образомъ отнесется къ его спутницѣ старая лэди, какъ онъ еб называлъ, но ему стало досадно на миссисъ за ея безцеремонность. Онъ вовсе не считалъ себя такимъ короткимъ знакомымъ. Но у миссисъ Гедвей была привычка считать всѣхъ короткими знакомыми, — привычка, которая не понравится, онъ былъ въ этомъ увѣренъ, матери сэра Артура. Онъ даже прикинулся удивленнымъ и не понимающимъ, о чемъ это она говоритъ. Но она даже не удостоила объясниться. Она просто продолжала думать вслухъ: — Самое меньшее, что она можетъ сдѣлать, — это пріѣхать во мнѣ. Я была очень любезна съ ея сыномъ. Это не резонъ для меня ѣхать въ ней. Это резонъ для нея пріѣхать ко мнѣ. Наконецъ, если ей не нравится мой образъ дѣйствій, она можетъ оставить меня въ покоѣ. Я желаю войти въ европейское общество, но желаю войти въ него такъ, какъ мнѣ хочется. Я вовсе не намѣрена навязываться людямъ, пусть они сами ищутъ моего знакомства. Я думаю, что со временемъ такъ и будетъ.
Уотервиль слушалъ, уставя глаза въ землю. Онъ чувствовалъ даже, что покраснѣлъ. Въ миссисъ Гедвей было что-то, что раздражало и скандализировало его. Литльморъ былъ правъ, говоря, что она слишкомъ беззастѣнчива. Она была слишкомъ, слишкомъ откровенна; ея мотивы, побужденія, желанія — били въ носъ. Казалось, что она любитъ слушать свои собственныя думы. Разгоряченная мысль непремѣнно выливалась въ горячихъ словахъ у Гедвей, хотя не всѣ ея слова заключали въ себѣ мысль. И теперь она вдругъ разгорячилась. — Если она пріѣдетъ во мнѣ хоть разъ, тогда… о! тогда я буду съ ней крайне любезна, я не останусь у ней въ долгу! Но она должна сдѣлать первый шагъ, я надѣюсь, что ока сообразитъ это.
— А можетъ быть и нѣтъ, — замѣтилъ Уотервиль, досадливо.
— Ну чтожъ, я не заплачу, если она этого не сдѣлаетъ. Онъ мнѣ никогда ничего не говорилъ про свою родню. Можно было бы подумать, что онъ ее стыдится.
— Не думаю, чтобы это было такъ.
— Я сама знаю, что это не такъ. Это просто отъ скромности. Онъ не желаетъ хвастаться; онъ слишкомъ большой джентльменъ для того. Онъ не желаетъ ослѣпить меня; онъ хочетъ, чтобы я его любила ради его самого. Чтожъ, я очень люблю его, — прибавила она черезъ минуту. — Но я буду любить его еще больше, если онъ привезетъ свою мать. Пусть они узнаютъ объ этомъ въ Америкѣ.
— Развѣ вы думаете, что это произведетъ сенсацію въ Америкѣ? — спросилъ Уотервиль, улыбаясь.
— Я желаю показать имъ, что со мной знакома британская аристократія. Это имъ не понравится.
— Безъ сомнѣнія, они не откажутъ вамъ въ такомъ невинномъ удовольствіи, — пробормоталъ Уотервиль, все еще улыбаясь.
— Они отказали мнѣ въ простой вѣжливости когда я была въ Нью-Іоркѣ. Слыхали ли. вы, какъ они обошлись со мной, когда я туда пріѣхала съ запада?
Уотервиль поглядѣлъ на нее. Этотъ эпизодъ былъ для него новъ. Его спутница повернулась къ нему; ея хорошенькая головка была откинута назадъ, точно цвѣтокъ, наклоненный вѣтромъ; щеки ея вспыхнули; въ глазахъ загорѣлось пламя.
— Не можетъ быть! — вскричалъ молодой человѣкъ; — мои милые нью-іоркцы неспособны на грубость.
— Вы тоже, я вижу, нью-іоркецъ. Но я говорю не про мужчинъ. Мужчины вели себя прилично, хотя и допускали все это.
— Что же такое они допускали, миссисъ Гедвей?
Уотервиль рѣшительно терялся въ догадкахъ.
Она не сразу отвѣтила. Сверкающіе глаза ея устремлены были въ пространство, точно она вперила ихъ въ отсутствующіе образы.
— Что такое вы тамъ слышали про меня? Не старайтесь увѣрить меня, будто вы ничего не слыхали.
Но онъ, право, ничего не слыхалъ. Въ Нью-Іоркѣ совсѣмъ не было рѣчи о миссисъ Гедвей. Онъ не могъ же выдумывать; онъ такъ и сказалъ ей:
— Но вѣдь я былъ въ отсутствіи, — прибавилъ онъ, — и притомъ въ Америкѣ я не выѣзжалъ въ свѣтъ. Въ Нью-Іоркѣ не стоитъ выѣзжать; тамъ никого не встрѣтишь, кромѣ маленькихъ мальчиковъ и дѣвочекъ.
— Тамъ вдоволь старухъ! Онѣ рѣшили, что я неприлична. Я хорошо извѣстна на западѣ; меня знаютъ отъ Чикаго до Санъ-Франциско, если не лично, то по слуху. Вамъ тамъ про меня поразскажутъ. Въ Нью-Іоркѣ онѣ рѣшили, что я недостойна ихъ общества! Недостойна общества Нью-Іорка! Какъ вамъ это понравится?
И она расхохоталась.
Уотервиль не могъ рѣшить, сильно ли боролась она съ своей гордостью, прежде чѣмъ сдѣлать такое признаніе. Откровенность ея какъ будто говорила, что у нея нѣтъ гордости, а между тѣмъ въ ея сердцѣ была, какъ это обнаружилось въ настоящую минуту, рана, которая вдругъ заныла.
— Я наняла на зиму домъ, одинъ изъ лучшихъ въ городѣ, но просидѣла въ немъ одна одинехонька. Онѣ не сочли меня приличной. Я сама, вотъ какъ вы меня теперь видите, я была ими отвергнута! Говорю вамъ истинную правду. Ни одна порядочная женщина ко мнѣ не пріѣзжала!
Уотервиль былъ въ затрудненіи. Хоть и дипломатъ, а онъ не зналъ, какъ ему теперь быть, Онъ не видѣлъ никакой необходимости для такой откровенности, хотя само по себѣ сообщеніе это было очень любопытно, и онъ былъ радъ узнать объ этомъ фактѣ изъ самаго достовѣрнаго источника. Онъ впервые слышалъ, что эта замѣчательная женщина провела цѣлую зиму въ его родномъ городѣ — обстоятельство, доказывавшее несомнѣнно, что она пріѣхала и уѣхала въ безусловной неизвѣстности. Съ его стороны было пустымъ предлогомъ увѣрять, что онъ находился въ отсутствіи, тааъ какъ онъ былъ назначенъ на свой лондонскій постъ всего лишь полгода тому назадъ, а свѣтская неудача миссисъ Гедвей предшествовала этому назначенію. Среди этихъ размышленій, его вдругъ осѣнило вдохновеніе. Онъ не пытался объяснять, оправдывать; онъ осмѣлился положить свою руку на ея руку и нѣжно проговорилъ:
— Ахъ! еслибы я тамъ былъ!
— Мужчинъ у меня было много, но мужчины не идутъ въ счетъ. Если они женщинѣ не помѣшаютъ самымъ положительнымъ образомъ, то служатъ скорѣе помѣхой, и чѣмъ больше у дамы бываетъ мужчинъ, тѣмъ хуже для нея. Женщины же просто-напросто повернулись во мнѣ спиной.
— Онѣ васъ испугались; вы возбудили ихъ ревность, — сказалъ Уотервиль.
— Вы очень добры, пытаясь объяснить это такимъ образомъ. Все, что я знаю, это то, что ни одна не переступила черезъ мой порогъ. Вамъ нечего замазывать и заглаживать; я хорошо понимаю въ чемъ дѣло. Въ Нью-Іоркѣ я потерпѣла фіаско.
— Тѣмъ хуже для Нью-Іорка! — вскричалъ Уотервиль, который, какъ онъ признавался впослѣдствіи Литльмору, совсѣмъ пришелъ-было въ тупикъ.
— И теперь вы знаете, почему я желаю быть введенной въ здѣшнее общество!
Она поднялась со стула и остановилась передъ нимъ. Съ сухой жесткой усмѣшкой глядѣла она на него. Эта усмѣшка служила отвѣтомъ на ея слова; она выражала непреодолимое желаніе отомстить. Въ ея манерѣ проявилась рѣзкость, которая совсѣмъ смутила Уотервиля; но сидя передъ нею и отвѣтивъ на ея взглядъ, онъ, по крайней мѣрѣ, сказалъ себѣ, что, благодаря этой усмѣшкѣ, этому дерзкому объясненію, онъ, наконецъ, понялъ миссисъ Гедвей.
Она отвернулась и пошла къ воротамъ сада, и онъ послѣдовалъ за нею, неопредѣленно и принужденно улыбаясь, по поводу ея трагическаго тона. Само собой разумѣется, — она ждала, что онъ поможетъ ей отомстить; но его женская родня, его мать и сестры, безчисленныя кузины участвовали въ нанесенной ей обидѣ, и идучи за нею, онъ подумалъ, что въ сущности онѣ были правы. Онѣ были правы, не желая водиться съ женщиной, которая могла такъ распространяться о своихъ житейскихъ неудачахъ. Была ли миссисъ Гедвей порядочная женщина или нѣтъ, но въ одномъ отношеніи инстинктъ во всякомъ случаѣ ихъ не обманулъ: она была вульгарная женщина. Европейское общество могло принять ее; но оно будетъ не право. Нью-Йоркъ, говорилъ себѣ Уотервиль съ чувствомъ гражданской гордости, способенъ посмотрѣть на это дѣло съ болѣе возвышенной точки зрѣнія, нежели Лондонъ. Они шли нѣкоторое время молча. Наконецъ, онъ сказалъ, честно высказывая мысль, которая вертѣлась у него въ эту минуту въ головѣ:
— Я ненавижу эту фразу «входить въ общество». Мнѣ кажется, что человѣку не слѣдуетъ гоняться за этимъ. Каждый долженъ думать, что онъ самъ есть общество, и считать, что если у него хорошія манеры, то онъ добился главнаго. Остальное не его дѣло.
Она какъ будто не поняла его. Затѣмъ проговорила:
— Должно быть у меня нѣтъ хорошихъ манеръ, потому что я недовольна! Конечно, я не совсѣмъ безупречно говорю, я это хорошо знаю. Но дайте мнѣ только добиться того, чего я хочу, и я буду очень разборчива въ своихъ выраженіяхъ. Если только я попаду въ общество, я стану совершенствомъ, — закричала она съ внезапнымъ взрывомъ страсти. Они дошли до воротъ сада и постояли съ минуту напротивъ низкой арки Одеона въ ожиданіи кареты миссисъ Гедвей, которая стояла неподалеку. Максъ, оказалось, сѣлъ самъ въ карету и задремалъ на ея мягкихъ, упругихъ подушкахъ. Карета тронулась съ мѣста, а онъ проснулся только тогда, когда она снова остановилась. Онъ привскочилъ и оглядѣлся; затѣмъ, ни мало не смутившись, вышелъ изъ кареты.
— Я научился этому въ Италіи… У нихъ называется это «siesta», — замѣтилъ онъ съ пріятной улыбкой, открывая дверцу передъ миссисъ Гедвей.
— Вижу, что вы научились, — отвѣчала она, дружески посмѣиваясь и усаживаясь въ карету, куда за ней послѣдовалъ Уотервиль. Онъ не удивлялся тому, что она такъ балуетъ своего курьера. Само собой разумѣется, она должна была его баловать. Цивилизація начинается у домашняго очага, заговорилъ Уотервиль, и этотъ эпизодъ пролилъ ироническій свѣтъ на ея желаніе войти въ общество. Но онъ не отвлекъ ея мыслей отъ того предмета, о которомъ она разговаривала передъ тѣмъ съ Уотервилемъ, потому что когда Максъ усѣлся на козлахъ и карета покатилась, она пустила другую стрѣлу въ томъ же направленіи.
— Если мнѣ удастся устроиться здѣсь, то мнѣ можно будетъ посмѣяться надъ Нью-Йоркомъ. Вы увидите, какую гримасу сдѣлаютъ всѣ эти женщины!
Уотервиль былъ увѣренъ, что его мать и сестры не будутъ дѣлать гримасъ; но снова подумалъ въ то время, какъ карета подъѣзжала къ отелю Мёрисъ, что теперь онъ понимаетъ миссисъ Гедвей. Когда они готовились въѣхать во дворъ отеля, мимо нихъ проѣхала карета, и пока Уотервиль помогалъ своей спутницѣ выйти изъ экипажа, онъ увидѣлъ, что изъ другого — вышелъ сэръ Артуръ. Сэръ Артуръ замѣтилъ миссисъ Гедвей и немедленно подалъ руку дамѣ, сидѣвшей въ купе. Лэди вышла изъ кареты съ медлительной граціей, и въ то время, какъ она стояла у дверей отеля — не старая еще и прекрасная женщина, довольно высокаго роста, изящная, спокойная, просто одѣтая, и тѣмъ не менѣе внушительная — Уотервиль понялъ, что баронетъ привезъ свою мать съ визитомъ къ Нанси Бекъ. Торжество миссисъ Гедвей начиналось; вдовствующая лэди Дименъ дѣлала первый шагъ. Уотервиль подумалъ: не искривились ли въ эту минуту лица дамъ въ Нью-Йоркѣ подъ какимъ-нибудь магнетическимъ токомъ? Миссисъ Гедвей, немедленно сообразившая въ чемъ дѣло, не торопилась признать визитъ и не пятилась отъ него. Она остановилась и улыбнулась сэру Артуру.
— Я хочу представить вамъ мою мать; она очень желаетъ съ вами познакомиться.
Онъ подошелъ къ миссисъ Гедвей. Лэди взяла его подъ руку. Она была и проста, и сдержанна; у ней были всѣ атрибуты англійской матроны.
Миссисъ Гедвей, не трогаясь съ мѣста, протянула руки, какъ бы желая притянуть къ себѣ посѣтительницу.
— Вы очень добры! — услышалъ Уотервиль ея отвѣтъ.
Онъ уходилъ, такъ какъ его собственное дѣло было кончено; но молодой англичанинъ, который, если можно такъ выразиться, предоставилъ свою мать въ объятія миссисъ Гедвей, остановилъ его дружескимъ жестомъ:
— Я боюсь, что не увижу васъ больше. Я уѣвжаю.
— Когда такъ, то прощайте, — отвѣчалъ Уотервиль. — Вы возвращаетесь въ Англію?
— Нѣтъ; а ѣду въ Каннъ съ моей матерью.
— Вы останетесь въ Каннѣ?
— По всей вѣроятности, до Рождества.
Обѣ лэди, въ сопровожденіи м-ра Макса, прошли въ отель, и Уотервиль простился съ своимъ собесѣдникомъ. Онъ улыбался дорогою, соображая, что англичанинъ цѣной одной уступки купилъ у матери другую.
На слѣдующее утро Уотервиль навѣстилъ Литльмора, который разъ навсегда пригласилъ его приходить къ нему завтракать; въ эту минуту, по обыкновенію, онъ курилъ сигару, проглядывая дюжину газетъ. У Литльмора была большая квартира и превосходный поваръ; онъ вставалъ поздно и бродилъ все утро по комнатамъ, останавливаясь время отъ времени у окошекъ и, поглядывая изъ нихъ на площадь Мадлены. Они уже минутъ пять какъ просидѣли за завтракомъ, когда Уотервиль сообщилъ, что сэръ Артуръ собирается покинуть миссисъ Гедвей и ѣдетъ въ Каннъ.
— Это для меня не ново, — сказалъ Литльморъ. — Онъ пріѣзжалъ вчера вечеромъ проститься со мной.
— Проститься съ вами? онъ сталъ вдругъ очень любезенъ.
— Онъ пріѣзжалъ не изъ любезности, а изъ любопытства. Такъ какъ онъ обѣдалъ у меня, то у него былъ предлогъ для визита.
— Я надѣюсь, что его любопытство было удовлетворено, — замѣтилъ Уотервиль, тономъ человѣка, которому подобное чувство понятно.
Литльморъ колебался съ минуту.
— Нѣтъ, подозрѣваю, что не удовлетворено. Онъ посидѣлъ здѣсь нѣкоторое время, и мы обо всемъ поговорили, кромѣ того, что ему хотѣлось узнать.
— А что же ему хотѣлось узнать.
— Извѣстно ли мнѣ что-нибудь невыгодное о Нанси Бекъ?
Уотервиль вытаращилъ глаза.
— Неужели онъ назвалъ ее Нанси Бекъ?
— Мы совсѣмъ не упоминали о ней; но я видѣлъ, чего ему нужно, и чего онъ отъ меня ждетъ, но только я не хотѣлъ удовлетворить его.
— Ахъ! бѣдняга! — пробормоталъ Уотервиль.
— Я не вижу причины сожалѣть о немъ, — сказалъ Литльморъ. — Обожатели м-съ Бекъ никогда не внушали состраданія.
— Конечно, онъ хочетъ жениться на ней.
— Ну и пускай его. Я ничего противъ итого не имѣю.
— Онъ думаетъ, что въ ея прошломъ есть что-то неладное.
— Пусть думаетъ.
— Какъ это онъ можетъ думать такъ, если влюбленъ? — спросилъ Уотервиль тономъ человѣка, которому и такое чувство тоже понятно.
— Ахъ, милѣйшій! онъ долженъ рѣшить это самъ. Онъ ни въ какомъ? случаѣ не вправѣ спрашивать меня объ этомъ. Былъ одинъ моментъ, когда онъ уходилъ, — этотъ вопросъ вертѣлся у него на языкѣ. Онъ стоялъ какъ тѣнь въ дверяхъ и не рѣшался уйти. Онъ взглянулъ мнѣ прямо въ глаза, и я взглянулъ ему прямо въ глаза, и мы такъ постояли съ минуту. Затѣмъ онъ рѣшился придержать языкъ и ушелъ.
Уотервиль слушалъ этотъ небольшой разсказъ съ живѣйшимъ интересомъ.
— А еслибы онъ спросилъ, что бы вы ему отвѣтили?
— Какъ вы думаете?
— Я думаю, что вы бы сказали, что этотъ вопросъ неделикатенъ.
— Но это равнялось бы сознанію, что мнѣ извѣстно что-то нехорошее.
— Правда, — отвѣчалъ Уотервиль, задумчиво; — вы не могли этого сказать. Съ другой стороны, еслибы онъ по чести спросилъ васъ, можно ли на ней жениться, вы были бы въ очень затруднительномъ положенія.
— Еще бы. къ счастью, онъ не имѣетъ права взывать къ моей чести. Наши отношенія не таковы, чтобы уполномочивали его разспрашивать меня про м-съ Гедвей. Такъ какъ она моя хорошая знакомая, то онъ не можетъ ожидать отъ меня конфиденцій на ея счетъ.
— Однако, вы не думаете, что на ней можно жениться, — объявилъ Уотервиль. — И если человѣкъ васъ объ этомъ спроситъ, то вы можете послать его въ чорту, но вѣдь это не будетъ отвѣтомъ.
— Нѣтъ, будетъ, — возразилъ Литльморъ. И помолчавъ, прибавилъ:
— Бываютъ случаи, когда человѣкъ обязанъ соврать.
Уотервиль скорчилъ серьезное лицо.
— Соврать?
— Да! когда дѣло коснется чести женщины.
— Понимаю, что вы хотите сказать. Разумѣется, если онъ самъ былъ замѣшанъ…
— Замѣшанъ ни нѣтъ, это все равно.
— Я думаю, что это не все равно. Я не люблю враки, — сказалъ Уотервиль. — Это щекотливый вопросъ.
Приходъ слуги съ блюдомъ перебилъ ихъ бесѣду, и Литльморъ засмѣялся, накладывая себѣ кушаны.
— Забавная была бы штука видѣть ее замужемъ за этимъ чопорнымъ господиномъ!
— Это было бы очень серьезное дѣло.
— Пусть такъ, но все же это было бы забавно.
— Вы, значитъ, собираетесь помочь ей?
— Упаси Богъ! но я намѣренъ держать пари за ея успѣхъ, — сказалъ Литльморъ.
Уотервиль серьезно взглянулъ на своего товарища, и подумалъ, что онъ удивительно какъ легкомысленъ. Положеніе дѣла во всякомъ случаѣ было затруднительное, и онъ съ легкимъ вздохомъ положилъ вилку на столъ.
Святая недѣля била въ этомъ году, въ Англіи, необыкновенно ясная; теплые живительные солнечные лучи ускоряли наступленіе весны. Высокія, густыя живыя нагороди въ Уорвикширѣ представляли собою зеленыя стѣны, увитыя цвѣтами, а превосходныя деревья, выставлявшіяся изъ-за изгородей съ правильностью, напоминавшей консервативные принципы Англіи, тоже одѣлись зеленой листвой. Рупертъ Уотервиль, преданный своимъ обязанностямъ и неуклонно посѣщавшій свое посольство, получилъ возможность воспользоваться сельскимъ гостепріимствомъ, этимъ великимъ изобрѣтеніемъ англійскаго народа, которое служитъ наилучшимъ выраженіемъ его характера. Его приглашали повсюду — въ Лондонѣ онъ начиналъ пользоваться славой весьма умнаго молодого человѣка, — и ему пришлось отказываться отъ многихъ приглашеній, такъ какъ онъ не успѣвалъ быть вездѣ, куда его звали. Но для него было новинкой пребываніе въ одномъ изъ тѣхъ прекрасныхъ, старинныхъ домовъ, окруженныхъ наслѣдственными полями, о которыхъ, съ самаго своего прибытія въ Англію, онъ думалъ съ такимъ любопытствомъ и завистью. Уотервиль тогда же рѣшилъ, что погоститъ тамъ какъ можно дольше, но дѣло въ томъ, что онъ не любилъ ничего дѣлать второпяхъ или когда былъ чѣмъ-нибудь озабоченъ, какъ въ настоящую минуту, когда его занимало дѣло, представлявшееся ему очень важнымъ. Онъ держалъ провинцію въ резервѣ, и собирался познакомиться съ нею послѣ того какъ нѣсколько больше освоится съ Лондономъ. Но тѣмъ не менѣе принялъ, не колеблясь, приглашеніе пріѣхать въ Лонглендсь, полученное имъ въ простой и безцеремонной запискѣ отъ лэди Дименъ, съ которою онъ не былъ знакомъ. Онъ зналъ объ ея возвращеніи изъ Канна, гдѣ она провела всю зиму, такъ какъ прочиталъ объ игомъ въ одной изъ воскресныхъ газетъ. Но его нѣсколько удивилъ тонъ ея записки. «Любезный м-ръ Уотервиль, — писала она, — сынъ говорилъ мнѣ, что, быть можетъ, вамъ можно будетъ пріѣхать къ намъ 17 числа, денька на два, на три. Если такъ, то вы доставите намъ большое удовольствіе. Мы можемъ обѣщать вамъ общество вашей прелестной соотечественницы, миссисъ Гедвей».
Онъ уже видѣлся съ этой миссисъ Гедвей. Она написала ему за двѣ недѣли передъ тѣмъ изъ занимаемаго ею отеля въ Коркѣ-стритѣ, сообщая, что она пріѣхала въ Лондонъ и была бы очень рада его видѣть. Онъ отправился въ ней, дрожа отъ страха, что она попроситъ его представить ее посланнику, но былъ пріятно изумленъ тѣмъ, что она объ этомъ и не заикнулась. Она провела зиму въ Римѣ и пріѣхала оттуда прямо въ Англію, остановившись по дорогѣ въ Парижѣ всего лишь на нѣсколько дней, чтобы привести въ порядокъ свой туалетъ. Она очень пріятно провела время въ Римѣ, гдѣ нашла много друаей; она увѣряла его, что перезнакомилась съ половиной римской знати.
— Они премилые люди, — говорила она, — у нихъ только одинъ недостатокъ; они слишкомъ засиживаются въ гостяхъ.
И въ отвѣтъ на его вопросительный взглядъ, пояснила:
— Я говорю про ихъ визиты. Они пріѣзжали ко мнѣ каждый вечеръ и оставались до слѣдующаго дня. Всѣ они графы и князья. Я угощала ихъ сигарами… У меня было столько знакомыхъ, сколько угодно, — прибавила она, черезъ секунду, прочитавъ быть можетъ въ глазахъ Уотервиля сочувствіе какъ и тогда, когда онъ, за полгода передъ тѣмъ, слушалъ ея разсказъ о фіаскѣ въ Нью-Іоркѣ.
— Тамъ было пропасть англичанъ; я была знакома со всѣми и намѣрена навѣстить ихъ также и здѣсь. Американцы ждали, какъ со мной поступятъ англичане, чтобы сдѣлать какъ разъ противуположное. Благодаря этому, я была избавлена отъ многихъ уродовъ. Вы знаете, что вѣдь между ними есть страшные уроды. Кромѣ того, въ Римѣ, общество и не нужно для того, кто способенъ понимать прелесть развалинъ и Кампаньи; а восхищалась Кампаньей и вѣчно бродила по разнымъ мрачнымъ старымъ церквамъ. Это мнѣ напоминало окрестности Санъ-Діего… только не церкви, конечно. Мнѣ пріятно было думать обо всемъ этомъ, когда а каталась, я постоянно думала о прошломъ.
Но въ настоящее время, однако, миссисъ Гедвей совсѣмъ отвернулась отъ прошлаго и вся отдалась настоящему. Она желала, чтобы Уотервиль научилъ ее, какъ ей жить. Чего ей дѣлать? нанять ли домъ, или оставаться въ отелѣ? ей кажется, что будетъ лучше нанять домъ, если она найдетъ хорошій. Максъ собирается поискать для нея домъ, и она предоставила ему это дѣло, такъ какъ онъ пріискалъ ей такой прекрасный домъ въ Римѣ. Она ни слова не сказала про сэра Артура Димена, который, какъ казалось Уотервилю, долженъ былъ бы быть ея естественнымъ руководителемъ и совѣтчикомъ; онъ подумалъ про себя: неужели ихъ сношенія порваны. Уотервиль встрѣчалъ его раза два со времени открытія парламента, и они обмѣнялись нѣсколькими словами, причемъ, само собой разумѣется, имя миссисъ Гедвей не упоминалось. Уотервиль былъ отозванъ въ Лондонъ какъ разъ послѣ эпизода, котораго ему довелось быть свидѣтелемъ на дворѣ отеля Мёрисъ. Дальнѣйшее ему сообщилъ Литльморъ, который вдругъ нашелъ причину, чтобы уѣхать въ Америку, и на пути туда заѣхалъ въ британскую столицу. Литльморъ сообщалъ, что миссисъ Гедвей въ восторгѣ отъ лэди Дименъ и не находитъ словъ для восхваленія ея доброты и обходительности.
— Она сказала мнѣ, что ей пріятно познакомиться съ друзьями ея сына, говорила миссисъ Гедвей; а я отвѣчала ей, что очень рада познакомиться съ матерью моего друга. Я бы пожелала быть старухой, еслибы могла быть такой, какъ она, — прибавила миссисъ Гедвей, забывая въ ту минуту, что сама не далеко ушла отъ лѣтъ матери сэра Артура, будучи значительно его старше.
Какъ бы то ни было, а мать съ сыномъ уѣхали вмѣстѣ въ Каннъ, и въ этотъ же моментъ и Литльморъ получилъ письма изъ дому, вынудившія его ѣхать въ Америку. Такимъ образомъ, миссисъ Гедвей была предоставлена самой себѣ, и онъ боялся, что она очень скучала, хотя ж-съ Бегшо и сдѣлала ей визитъ. Въ ноябрѣ она отправилась въ Италію, но не черезъ Каннъ.
— Что будетъ она дѣлать въ Римѣ, какъ вы думаете? — спрашивалъ Уотервиль, воображеніе котораго отказывалось служитъ ему въ этомъ случаѣ, такъ какъ онъ еще не бывалъ въ стѣнахъ семихолмнаго города.
— Не имѣю ни малѣйшаго понятія, да и не забочусь объ этомъ! — прибавилъ Литльморъ черезъ минуту.
Прежде чѣмъ, оставить Лондонъ, онъ сообщилъ Уотервилю, что миссисъ Гедвей, когда онъ прощался съ нею въ Парижѣ, сдѣлала новое и довольно неожиданное нападеніе на него.
— Я рѣшительно обязанъ найти ей доступъ въ общество, говорила она; она не можетъ и подумать, чтобы я уѣхалъ, не пошевеливъ пальцемъ для нея. И взывала во мнѣ именемъ… Право, я даже не знаю, какъ это передать.
— Попытайтесь, однако; я буду вамъ за это очень благодаренъ, — отвѣчалъ Уотервиль, постоянно напоминавшій самому себѣ, что американцы въ Европѣ были для человѣка въ его положеніи въ нѣкоторомъ родѣ какъ бы овцы для пастуха.
— Представьте! — именемъ той привязанности, какую мы нѣкогда питали другъ къ другу.
— Привязанности?
— Она была такъ добра, что употребила его самое слово. Но я отрекся отъ этой чести. Если называть привязанностью время препровожденіе мужчинъ съ различными особами жевскаго поля, то…
И Литльморъ умолкъ, не опредѣливъ результатовъ такого обязательства. Уотервиль старался представлять себѣ, что вышло бы изъ этого, а пріятель его отправился въ Нью-Іоркъ, не сказавъ ему, въ концѣ концовъ, какимъ образомъ онъ отразилъ нападеніе миссисъ Гедвей.
На Рождествѣ Уотервиль узналъ о возвращеніи сэра Артура въ Англію; онъ былъ глубоко убѣжденъ, что баронетъ не ѣздилъ въ Римъ. По его теоріи выходило, что леди Дименъ очень умная женщина, — настолько умная, чтобы заставить сына дѣлать то, что ей угодно, и вмѣстѣ съ тѣмъ увѣрить его, что поступая такимъ образомъ, онъ исполняетъ свою собственную волю. Она выказала политичность и уступчивость, отправившись съ визитомъ къ миссисъ Гедвей; но познакомившись съ ней и увидѣвъ, съ какой женщиной имѣетъ дѣло, рѣшила покончить со всѣмъ этимъ. Она была добра и привѣтлива, какъ говорила миссисъ Гедвей, потому что въ данную минуту ею было всего благоразумнѣе; но ея первый визитъ долженствовалъ быть вмѣстѣ съ тѣмъ и послѣднимъ. Она была добра и привѣтлива, но сердце ея одѣто было бровей, и если бѣдная миссисъ Гедвей пріѣхала въ Лондонъ, воображая, что разныя неопредѣленныя обѣщанія могутъ осуществиться, то ее ожидало горькое разочарованіе. Онъ порѣшилъ съ самимъ собой, что хотя онъ и пастырь, а миссисъ Гедвей одна изъ его овецъ, но въ настоящія его обязанности совсѣмъ не входитъ опека надъ нею, тѣмъ болѣе, что миссисъ Гедвей забиралась слишкомъ высоко. Онъ вторично видѣлся съ нею, и она опять ни слова не сказала о сэрѣ Артурѣ. Уотервиль, у котораго всегда бывала въ запасѣ теорія, говорилъ самому себѣ, что она выжидаетъ, и что баронетъ еще не навострилъ лыжи. Она переѣхала въ свой домъ; курьеръ нашелъ ей настоящую жемчужину въ Честерфильдь-Стритѣ, на Майферъ. Эта жемчужина стоила вообще того, что стоютъ жемчужины.
Послѣ всего этого, Уотервиль былъ сильно удивленъ той запиской леди Дименъ, и отправился въ Лонглендсъ почти съ такимъ же нетерпѣніемъ, съ какимъ въ Парижѣ отправлялся на первыя представленія новыхъ пьесъ. Ему казалось, что по счастливой случайности онъ получилъ «un billet d’auteur».
Ему пріятно было пріѣхать въ англійскій деревенскій домъ вечеромъ. Ему правился переѣздъ со станціи въ сумерки, — видъ полей и коттеджей, смутно рисовавшихся въ дали, стукъ колесъ по дорогѣ, усаженной деревьями, которая извивалась и часто заворачивала то въ одну, то въ другую сторону, пока не привела его наконецъ къ цѣли его назначенія: къ большому сѣрому фасаду дома съ горѣвшими въ темнотѣ окнами, и въ подъѣзду котораго вела усыпанная крупнымъ пескомъ аллея.
Фасадъ Лонглендса, строгаго стиля, имѣлъ величественный и парадный видъ; его считали твореніемъ сэра Кристофера Врена. По бокамъ шли полукругомъ флигеля со статуями, помѣщенными на карнизахъ, такъ что въ полумракѣ зданіе походило на итальянскій дворецъ, выросшій по мановенію волшебнаго жезла среди англійскаго парка. Уотервиль, пріѣхавъ съ вечернимъ поѣздомъ, имѣлъ всего лишь двадцать минутъ времени, чтобы переодѣться къ обѣду. Онъ гордился умѣньемъ быстро и вмѣстѣ съ тѣмъ хорошо одѣваться. Но второпяхъ ему некогда было подумать о томъ, достойна ли званія секретаря посольства отведенная ему комната. Выходя изъ нея, онъ узналъ, что въ домѣ находится посланникъ, и это открытіе навело его на непріятныя размышленія. Онъ молча рѣшилъ, что ему отвели бы лучшее помѣщеніе, еслибы не пребываніе посланника, который, очевидно, имѣлъ первенство передъ нимъ.
Большой, ярко освѣщенный домъ переносилъ мысленно въ прошлое столѣтіе и напоминалъ о чужеземныхъ вкусахъ своими свѣтлыми стѣнами, высокими, сводчатыми потолками, съ блѣдными миѳологическими фресками, рѣзными дверями, увѣнчанными старинными французскими панелями, полинявшими драпировками и нѣжной шелковой тканью, которой была обита мебель, грудами стариннаго китайскаго фарфора, среди котораго особенно бросались въ глаза громадныя вазы съ красными розами.
Гости уже собрались къ обѣду въ главную залу, гдѣ горѣлъ яркій огонь въ каминѣ, и компанія была такъ многочисленна, что Уотервиль боялся, что пришелъ послѣднимъ. Леди Дименъ подарила его улыбкой и легкимъ пожатіемъ руки. Она казалась очень спокойной, ничего особеннаго ему не сказала и обошлась съ нимъ такъ, какъ если бы онъ былъ постояннымъ посѣтителемъ ея дома. Уотервиль самъ не зналъ, сердиться или радоваться, но хозяйка нисколько не заботилась о томъ, нравятся ему ея обращеніе или нѣтъ, и оглядывала своихъ гостей такъ, точно она считала: всѣ ли они налицо. Хозяинъ дома разговаривалъ съ какой-то дамой у камина; увидя Уотервиля, онъ крикнулъ ему черезъ всю комнату: — какъ поживаете? — съ такимъ видомъ какъ будто бы онъ восхищенъ, что его видитъ.
У хозяина никогда не бываю такого вида въ Парижѣ, и Уотервилю пришлось убѣдиться въ истинѣ того, что онъ неоднократно слышалъ, а именно, что англичане гораздо милѣе въ обращеніи у себя дома. Лэди Дименъ снова повернулась къ нему съ неопредѣленной, кроткой улыбкой, которая какъ будто застыла у нея на губахъ.
— Мы дожидаемся миссисъ Гедвей, — сказала она.
— А! — она пріѣхала?
Уотервиль какъ будто совсѣмъ про нее позабылъ.
— Она пріѣхала въ половинѣ пятаго. Въ шесть пошла одѣваться. Вотъ уже два часа какъ совершаетъ свой туалетъ.
— Будемъ надѣяться, что результатъ будетъ соотвѣтствовать усиліямъ, — замѣтилъ Уотервиль, улыбаясь.
— О, результатъ! не знаю, — пробормотала лэди Дименъ, не глядя на него; и въ этихъ простыхъ словахъ Уотервиль усмотрѣлъ подтвержденіе своей теоріи о темъ, что она ведетъ глубокомысленную игру. Онъ подумалъ: неужели ему придется сидѣть за столомъ рядомъ съ миссисъ Гедвей, и при всемъ своемъ восхищеніи прелестями этой дамы, пожелалъ себѣ въ сосѣдки кого-нибудь другого. Въ эту самую минуту передъ его глазами предстали результаты туалета, длившагося два часа. Миссисъ Гедвей появилась на лѣстницѣ, спускавшейся въ главную залу, и публика, благодаря возвышенію, на которомъ она находилась и съ котораго медленно спускалась, успѣла разсмотрѣть ее вполнѣ. Уотервиль, глядя на нее, почувствовалъ, что настоящій моментъ имѣетъ капитальную важность; фактически она вступала теперь въ англійское общество. Миссисъ Гедвей совершала это вступленіе очень хорошо, съ очаровательной улыбкой на губахъ и волоча за собой трофеи, добытые въ улицѣ de la Paix. Шелестъ ея платья былъ ясно слышенъ. Взоры всѣхъ гостей обратились въ ея сторону, и разговоры, которые и безъ того не были оживлены, почти совсѣмъ затихли. Она была никому неизвѣстна, и съ ея стороны было нѣсколько безцеремонно заставлять себя ждать, хотя быть можетъ это случилось только потому, что она никакъ не могла разстаться съ зеркаломъ, въ которое глядѣлась, когда одѣвалась. Она, конечно, сознавала всю важность настоящей минуты, и Уотервиль былъ увѣренъ, что сердце ея сильно бьется. Совсѣмъ тѣмъ, она храбро держала себя и улыбалась съ спокойной увѣренностью женщины, привыкшей, чтобы ею любовались. Во всякомъ случаѣ ее могло поддержать сознаніе, что она хороша собой, и дѣйствительно въ настоящую минуту красота ея имѣла въ себѣ даже нѣчто побѣдоносное. Леди Дименъ пошла ей на-встрѣчу; сэръ Артуръ не обратилъ на нее вниманія, а Уотервиль повелъ къ столу жену одного духовнаго лица, которой леди Дименъ представила его съ этою цѣлью, когда зала почти совсѣмъ опустѣла. Онъ узналъ на другой день, какое мѣсто въ іерархической лѣстницѣ занимало это духовное лицо, а пока только подивился, что въ Англіи у духовныхъ особъ есть жены. Онъ все еще не успѣлъ освоиться съ англійскими нравами, хотя прожилъ въ Англіи уже цѣлый годъ. Между тѣхъ его дама была вполнѣ обычнымъ явленіемъ и не представляла собой какого-нибудь исключительнаго случая. Для ея появленія не требовалось даже реформаціи. Ее звали миссисъ Априль. Она была закутана въ большую, кружевную шаль и за обѣдомъ сняла только одну перчатку; вслѣдствіе чего Уотервилю все время казалось, что онъ находится на какомъ-то пикникѣ. Миссисъ Гедвей сидѣла по другую сторону стола, нѣсколько наискосокъ отъ него. Ее повелъ къ столу, какъ Уотервилю сообщила его сосѣдка, одинъ генералъ, господинъ съ худымъ лицомъ, орлинымъ носомъ и тщательно расчесанными бакенбардами. По другую руку около нея сидѣлъ красивый молодой человѣкъ съ менѣе значительнымъ положеніемъ въ свѣтѣ. Бѣдный сэръ Артуръ сидѣлъ между двумя дамами, гораздо старше его возрастомъ, съ громкими историческими именами, хорошо знакомыми Уотервилю, и съ которыми онъ привыкъ соединять болѣе романическую внѣшность. Миссисъ Гедвей не поклонилась Уотервилю. Она, очевидно, не видѣла его до тѣхъ поръ, пока они не сѣли за столъ, а тутъ уставила на него глаза съ такимъ удивленіемъ, что улыбка почти сбѣжала съ еі лица. Обѣдъ былъ обильный и вкусный, но Уотервиль подумалъ про себя, что онъ могъ бы бытъ менѣе скученъ. Но подумавъ его, онъ вдругъ сообразилъ, что смотритъ на это дѣло скорѣе съ точки зрѣнія миссисъ Гедвей, нежели съ своей собственной. Онъ никого не зналъ, кромѣ миссисъ Априль, которая съ материнской заботливосгью знакомила его со всѣми присутствующими; а онъ въ отвѣтъ на его сообщилъ ей, что вращается въ другой сферѣ. Миссисъ Гедвей была очень любезна съ своимъ генераломъ, и Уотервиль, исподтишка наблюдавшій за нею, видѣлъ, что генералъ, человѣкъ очевидно весьма хладнокровный, испытываетъ ее. Уотервиль надѣялся, что она будетъ осторожна. Онъ былъ въ своемъ родѣ фантазеръ, и сравнивая ее съ остальной компаніей, говорилъ себѣ, что она очень храбрая особа, и въ предпріятіи ея есть нѣчто героическое. Она была одна противъ цѣлой толпы людей, и ея противники выступали противъ нея сомкнутымъ строемъ; причемъ за присутствующими скрывались еще цѣлыя фаланги. Они отличались отъ нея, но для людей съ воображеніемъ она была гораздо интереснѣе. Всѣ окружающіе ее казались такими самодовольными, такими непоколебимыми, мужчины съ ихъ бѣлокурыми волосами, свѣжими, гладко выбритыми щеками, холодными, спокойными глазами, широкими, откинутыми назадъ плечами и полнымъ отсутствіемъ всякихъ жестовъ; женщины, изъ которыхъ многія были красивы, обвитыя нитками жемчуговъ, съ гладко причесанными волосами, съ разсѣяннымъ, безучастнымъ взглядомъ, очевидно считавшій, что молчаніе такое же неизбѣжное и приличное дѣло, какъ и яркое освѣщеніе, и только изрѣдка перекидывались словомъ свѣжими, звучными голосами. Всѣхъ ихъ связывала другъ съ другомъ общность идей и традицій; онѣ понимали другъ друга на полусловѣ, ловили самое легкое измѣненіе въ интонаціи голоса. Миссисъ Гедвей, несмотря на всю свою красоту, казалась нѣсколько странной, чужой, ея лицо было слишкомъ выразительно; ее можно было принять за артистку, приглашенную для развлеченія публики.
Уотервиль уже не разъ замѣчалъ, что англійское общество постоянно гоняется за развлеченіемъ, и что эта приманка для него равняется съ богатствомъ. Если миссисъ Гедвей съумѣетъ позабавить общество, то успѣхъ ея можно считать обезпеченнымъ, и ея богатство — если только она богата — ничему не помѣшаетъ.
Въ гостиной, послѣ обѣда, онъ подошелъ въ ней, но она не поклонилась ему. Она только поглядѣла на него съ такимъ выраженіемъ, какого онъ еще никогда не замѣчалъ въ ея лицѣ. Въ немъ высказывалась сильная и нисколько не скрываемая досада.
— Кто васъ звалъ сюда? — спросила она. — Вы пріѣхали шпіонить за мной?
Уотервиль покраснѣлъ до корня волосъ. Онъ зналъ, что это совсѣмъ недостойно дипломата, но не могъ помѣшать краскѣ броситься ему въ лицо. Онъ былъ возмущенъ, разсерженъ и кромѣ того озадаченъ.
— Я пріѣхалъ сюда потому, что меня пригласили, — отвѣчалъ онъ.
— Кто пригласилъ васъ?
— Та же самая особа, которая, полагаю, пригласила и васъ: миссисъ Дименъ.
— Старая вѣдьма! — проговорила миссисъ Гедвей, отходя отъ него.
Онъ тоже отошелъ, не постигая, чѣмъ заслужилъ такое обращеніе. Она окончательно сразила его: некогда еще онъ не видывалъ ее такою. Что за вульгарная женщина! вѣроятно, такія манеры свойственны жительницамъ Санъ-Діего. Онъ почти съ азартомъ вмѣшался въ разговоръ другихъ гостей, которые всѣ, вѣроятно, по контрасту, показались ему необыкновенно любезны и привѣтливы. Но, увы! онъ былъ лишенъ утѣшенія видѣть, чтобы миссисъ Гедвей была наказана за свою грубость всеобщимъ пренебреженіемъ. Напротивъ того: на томъ концѣ гостиной, гдѣ она сидѣла, толпилось особенно много народу, и время отъ времени слышался всеобщій хохотъ. Если она забавляетъ ихъ, то успѣетъ несомнѣнно въ своихъ намѣреніяхъ, а она очевидно забавляетъ ихъ.
Если она странно вела себя наканунѣ, то на слѣдующее утро показалась ему еще страннѣе. Слѣдующій день былъ воскресный, и погода стояла удивительно прекрасная; онъ сошелъ до завтрака въ паркъ и гулялъ въ немъ, любуясь тонконогими оленями, мелькавшими на отдаленныхъ холмахъ, подобно булавкамъ, воткнутымъ въ зеленую, бархатную подушку. Идя вдоль обширнаго, искусственнаго пруда, съ островкомъ по срединѣ, на которомъ возвышался храмъ Весты, онъ совсѣмъ не думалъ о миссисъ Гедвей, а размышлялъ объ историческомъ значеніи всего того, что его окружало. Нѣсколько дамъ не явилось въ завтраку; миссисъ Гедвей была въ томъ числѣ.
— Она говорила мнѣ, что никогда не выходить изъ своей комнаты раньше полудня, — сообщила леди Дименъ генералу, бывшему наканунѣ ея кавалеромъ и освѣдомившемуся о ней. — Ей надо три часа для того, чтобы одѣться.
— Она чудовищно-умная женщина! — воскликнулъ генералъ.
— Потому что одѣвается три часа къ ряду?
— Нѣтъ; я разумѣю при этомъ ея неисчерпаемое остроуміе.
— Да; я думаю, что она очень умна, — замѣтила лэди Дименъ тономъ, который Уотервилю показался, какъ онъ воображалъ, болѣе многозначительнымъ, нежели генералу.
Въ этой высокой, стройной, рѣшительной женщинѣ, которая была и привѣтлива, и вмѣстѣ съ тѣмъ неприступна, было нѣчто такое, что очень правилось Уотервилю. Подъ ея изящной внѣшностью и условной мягкостью, онъ могъ разглядѣть большую энергію; она облеклась терпѣніемъ, какъ царской порфирой. Она мало разговаривала съ Уотервилемъ, но время отъ времени освѣдомлялась о немъ съ такимъ видомъ, который показывалъ, что она о немъ не забывала. Самъ Дименъ былъ, повидимому, въ отличномъ расположеніи духа, хотя въ его манерѣ не проявлялось особеннаго оживленія. Онъ только казался необыкновенно свѣжимъ и красивымъ, точно бралъ ванну черезъ каждые два часа и какъ будто чувствовалъ себя гарантированнымъ отъ всякихъ непріятностей. Уотервиль разговаривалъ съ нимъ еще меньше, чѣмъ съ его матерью; но молодой человѣкъ успѣлъ сказать ему наканунѣ вечеромъ въ курительной комнатѣ, что онъ въ восторгѣ отъ его пріѣзда, и что если ему нравится англійская природа, то онъ будетъ радъ показать ему окрестности.
— Вы должны пожертвовать мнѣ часокъ-другой, прежде нежели уѣдете. Право, я думаю, что наши окрестности вамъ понравятся.
Сэръ Артуръ говорилъ такъ, какъ еслибы Уотервиль былъ очень требователенъ; онъ, повидимому, желалъ показать, что придаетъ большое значеніе его мнѣнію. Въ воскресенье утромъ, послѣ завтрака, онъ спросилъ Уотервиля: не хочетъ ли онъ дойти въ церковь, такъ какъ многіе леди и джентльмены туда идутъ.
— Вы вполнѣ свободны идти или не идти, но дорога въ церковь очень живописна, а сама церковь очень любопытный образчикъ архитектуры временъ короля Стефана.
Уотервиль зналъ, что это значитъ, и зналъ, что ему предстоитъ увидѣть нѣчто очень живописное. Кромѣ того, онъ любилъ ходить въ церковь, въ особенности, когда могъ сидѣть на скамьѣ сквайра, просторной, какъ будуаръ. Поэтому онъ. отвѣчалъ, что очень радъ идти въ церковь. Потомъ прибавилъ безъ всякихъ поасненій:
— А миссисъ Гедвей пойдетъ въ церковь?
— Право, не знаю, — отвѣчалъ хозяинъ дона, рѣзко мѣняя тонъ — точно будто бы Уотервиль спросилъ его; пойдетъ ли въ церковь его экономка.
«Англичане большіе оригиналы!» мысленно воскликнулъ Уотервиль.
Этимъ восклицаніемъ онъ постоянно облегчалъ себѣ душу, съ тѣхъ поръ какъ пріѣхалъ въ Англію и натыкался на разныя диковинки.
Церковь была еще живописнѣе, чѣмъ ее описывалъ сэръ Артуръ, и Уотервиль говорилъ себѣ, что миссисъ Гедвей очень глупо сдѣлала, что не пріѣхала. Онъ зналъ, что она стремилась изучать англійскую жизнь съ тѣмъ, чтобы овладѣть ею. А могла ли она найти лучшій случай изучить эту жизнь, какъ пробираясь сквозь толпы сельскихъ обывателей и провинціаловъ и сидя среди памятниковъ, говорившихъ о прошедшей жизни Дименовъ. Если она желала укрѣпить себя для предстоящей борьбы, то лучше сдѣлала бы, еслибы побывала въ церкви.
Когда онъ вернулся въ Лонглендсъ — онъ прошелъ вдоль полей съ женой каноника, которая была неутомимый ходокъ. До завтрака оставалось еще полчаса, и ему не захотѣлось идти въ комнаты. Онъ вспомнилъ, что еще не видѣлъ сада и отправился на него поглядѣть. Садъ былъ такъ великъ, что онъ безъ труда его нашелъ, и при видѣ его готовъ былъ подумать, что онъ оставался безъ измѣненій въ продолженіе одного или двухъ столѣтій.
Пройдя нѣсколько шаговъ вдоль цвѣтущихъ куртинъ, онъ услышалъ хорошо знакомый голосъ и при поворотѣ въ одну аллею столкнулся съ м-съ Гедвей, которую сопровождалъ хозяинъ дома. Она была безъ шляпки, съ зонтикомъ въ рукахъ, и откинула его назадъ, остановись при видѣ своего соотечественника.
— О! вотъ опять м-ръ Уотервиль пришелъ шпіонить за мной!
Такимъ замѣчаніемъ встрѣтила она замѣтно смутившагося молодого человѣка.
— Вы вернулись изъ церкви? — спросилъ сэръ Артуръ, вынимая часы.
Уотервиля поразило его хладнокровіе. Онъ восхищался имъ, такъ какъ говорилъ себѣ, что ему навѣрное непріятно его непрошенное появленіе. Онъ чувствовалъ себя очень неловко и пожалѣлъ, что не привелъ съ собою миссисъ Априль, и такимъ обратомъ не устранилъ подозрѣнія, что онъ пришелъ не случайно.
Миссисъ Гедвей была прелестна въ костюмѣ, который, однако, по мнѣнію Уотервиля, врядъ ли подходилъ въ англійскимъ понятіямъ о соблюденія воскреснаго дня; на ней былъ négligé весь въ оборочкахъ, отдѣланный бѣлыми блондами и желтыми лентами — платье, которое могла надѣть m-me де Помпадуръ, ожидая визита Людовика XV, но которое она врядъ ли бы надѣла, отправляясь ко двору. При видѣ этого туалета, Уотервиль подумалъ, что должно быть миссисъ Гедвей знаетъ, что дѣлаетъ и одѣлась такъ не спроста. Она ведетъ свою собственную линію и не намѣрена быть черезчуръ уступчивой. Она не сходитъ къ завтраку, не идетъ въ церковь и наряжается въ воскресенье въ кокетливый нарядъ, въ которомъ менѣе, чѣмъ когда-либо, похожа на англичанку и на протестантку. Но, пожалуй, что такъ лучше.
Она тотчасъ же затараторила:
— Не правдѣ ли, какъ здѣсь мило? Я пришла сюда пѣшкомъ изъ дому. Хотя я плохой ходокъ, но трава здѣсь точно бархатъ. Вообще все это выше всякихъ похвалъ. Сэръ Артуръ, ступайте занимать посланника; мнѣ стыдно, что я совсѣмъ завладѣла вами… Вамъ нѣтъ дѣла до посланника? Но вы только что сказали, что еще не успѣли перекинуться съ нимъ ни однимъ словомъ. Я никогда не видывала, чтобы съ гостями обращались такъ невнимательно. Неужели это такъ здѣсь водится? Ступайте и прогуляйтесь съ нимъ верхомъ или же сыграйте съ нимъ партію въ билліардъ. М-ръ Уотервиль проведетъ меня домой; мнѣ къ тому же надо побранить его за то, что онъ за мной шпіонитъ.
Уотервиль крѣпко обидѣлся.
— Я не имѣлъ и понятія, что вы здѣсь находитесь, — объявилъ онъ.
— Мы не прятались, — сказалъ сэръ Артуръ спокойно. — Пожалуйста проводите м-съ Гедвей домой. Мнѣ въ самомъ дѣлѣ надо заняться старикомъ. Завтракъ будетъ не раньше, какъ въ два часа.
Онъ оставилъ ихъ, и Уотервиль пошелъ по саду съ миссисъ Гедвей. Она немедленно освѣдомилась: не затѣмъ ли онъ пришелъ сюда, чтобы подглядывать за ней, но къ его удивленію этотъ вопросъ не былъ сдѣланъ съ такой досадой, какъ наканунѣ. Онъ рѣшилъ, однако, не пропустить этого безъ замѣчанія; когда люди позволяли себѣ такъ съ нимъ обращаться, онъ не допустить, чтобы они дѣлали видъ, какъ будто бы ничего не случилось.
— Неужели вы воображаете, что я постоянно занятъ вами? — спросилъ онъ. — Меня могутъ интересовать и другія вещи, кромѣ васъ. Я просто пришелъ осмотрѣть садъ, и еслибы вы меня не окликнули, прошелъ бы мимо васъ.
Миссисъ Гедвей весьма добродушно выслушала его и даже повидимому не замѣтила, что онъ обиженъ.
— У него есть еще два помѣстья, — отвѣчала она. — Я именно это самое и желала знать.
Но Уотервиль не хотѣлъ допустить, чтобы къ его обидамъ относились такъ легко. Такой способъ удовлетворенія оскорбленнаго вами лица, который заключается въ томъ, что вы великодушно забываете про то, что его оскорбили, былъ, по всей вѣроятности въ ходу въ Новой Мексикѣ, но порядочный человѣкъ не могъ имъ удовлетвориться.
— Что вы хотѣли сказать вчера вечеромъ, обвиняя меня въ томъ, что я пріѣхалъ шпіонить за вами? Извините, если я замѣчу вамъ, что это было очень грубо съ вашей стороны.
Всего обиднѣе въ ея обвиненіи было для него то, что оно не было лишено нѣкотораго основанія; но миссисъ Гедвей съ минуту глядѣла на него недоумѣвающимъ взглядомъ, очевидно, не понявъ его намека.
— «Она настоящая дикарка», — подумалъ Уотервиль. — «Она считаетъ, что женщина можетъ ударить человѣка по щекѣ и затѣмъ убѣжать».
— О! — воскликнула миссисъ Гедвей, — припоминаю; я разсердилась на васъ; я не ожидала васъ видѣть. Но, право, я больше объ этомъ не думаю. Я иногда бываю сердита и тогда срываю досаду на томъ, кто мнѣ подвернется подъ руку. Но это быстро проходитъ, и затѣмъ я больше объ этомъ не думаю. Я была вчера очень сердита; меня взбѣсила эта старуха.
— Какая старуха?
— Мать сэра Артура. Ей здѣсь совсѣмъ не мѣсто. Въ Англіи, когда мужъ умираетъ, хена должна стушеваться. У ней есть свой собственный домъ въ десяти миляхъ отсюда и другой въ Портменъ-Свверѣ; у ней, слава Богу, есть гдѣ жить. Но она прилипла къ нему, какъ пластырь. Мнѣ вдругъ пришло въ голову, что она пригласила меня сюда не потому, чтобы была ко мнѣ расположена, но потому, что подозрѣваетъ меня. Она боится, чтобы мы не поженились, и считаетъ, что я недостойна ея сына. Она воображаетъ, что я ловлю его. Я никогда на нимъ не бѣгала; онъ бѣгаетъ за мной. Мнѣ бы никогда и въ голову не пришло ничего такого, еслибы онъ самъ не навелъ меня на эту мысль. Онъ началъ за мной ухаживать прошлымъ лѣтомъ въ Гомбургѣ. Онъ спрашивалъ, почему я не ѣду въ Англію, и говорилъ, что я буду имѣть здѣсь большой успѣхъ. Онъ, конечно, ничего въ этомъ не понимаетъ, онъ не особенно проницательный человѣкъ. Но онъ очень хорошій человѣкъ, и пріятно видѣть его въ этой обстановкѣ…
И миссисъ Гедвей умолкла, съ удовольствіемъ оглядываясь вокругъ себя.
— Мнѣ нравятся это старинное помѣстье, — продолжала она; — оно удивительно устроено, я довольна всѣмъ, что я здѣсь вижу. Я сначала думала, что лэди Дименъ очень дружески ко мнѣ относится; она оставила мнѣ визитную карточку въ Лондонѣ и вскорѣ затѣмъ написала мнѣ, приглашая сюда пріѣхать. Но я очень чутка; иногда я сразу пойму въ чемъ дѣло. Я вчера кое-что замѣтила, когда она подошла ко мнѣ передъ обѣдомъ. Она увидѣла, что я хорошенькая и позеленѣла отъ злости. Она надѣялась, что я буду дурна. Я бы желала сдѣлать ей это одолженіе, но оно не въ моей власти. Затѣмъ я увидѣла, что она пригласила меня сюда только потому, что онъ на этомъ настоялъ. Онъ не пріѣзжалъ ко мнѣ сначала и не былъ у меня около двухъ недѣль, когда я пріѣхала въ Лондонъ. Она не пускала его. И вѣрно взяла съ него слово раззнакомиться со мной. Но должно быть онъ перемѣнилъ свои намѣренія и послѣ того рѣшилъ быть очень вѣжливымъ. Онъ пріѣзжалъ три дня подъ рядъ и ее заставилъ пріѣхать. Она одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя сопротивляются до послѣдней возможности, а затѣмъ какъ-будто уступаютъ, но въ сущности только измѣняютъ тактику. Она ненавидитъ меня пуще лютаго звѣря. Не знаю, въ чемъ она меня заподозрѣваетъ. Она очень ограничена, настоящая старая вѣдьма. Когда я увидѣла васъ вчера вечеромъ за обѣдомъ, я подумала, что вы пріѣхали помогать ей.
— Помогать ей? — переспросилъ Уотервиль.
— Обличать меня передо ней. Сообщать ей свѣденія, которыми она воспользуется мнѣ во вредъ. Вы можете говорить ей все, что вамъ угодно.
Уотервиль затаилъ дыханіе, слушая этотъ необычайный взрывъ откровенности и теперь съ трудомъ перевелъ духъ. Онъ остановился; миссисъ Гедвей, пройдя нѣсколько шаговъ, тоже остановилась и оглянулась на него.
— Вы совсѣмъ невозможная женщина! — воскликнулъ онъ.
Она дѣйствительно представлялась ему дикаркой.
Она засмѣялась, онъ чувствовалъ, что она смѣется надъ нимъ, надъ выраженіемъ его лица, и смѣхъ ея разносился далеко по обширному саду.
— Что вы хотите этимъ сказать?
— У васъ нѣтъ деликатности, — отвѣчалъ Уотервиль рѣшительнымъ тономъ.
Она вспыхнула, хотя, странно сказать, повидимому, не разсердилась.
— Нѣтъ деликатности? — повторила она.
— Вамъ слѣдовало бы молчать объ этихъ вещахъ.
— О! понимаю, что вы хотите сказать. Я слишкомъ откровенна. Когда я взволнована, то не могу молчать. Я очень деликатна съ тѣми, кто хорошо ко мнѣ относится. Спросите Артура Димена, деликатна ли я съ нимъ; спросите Джоржа Литльмора. Ну не стоять же намъ тутъ, однако, весь день; пойдемте завтракать!
И миссисъ Гедвей пошла дальше, а Рупертъ Уотервиль, взглянувъ на нее, тихо послѣдовалъ за ней.
— Подождите, пока я устроюсь; я тогда буду деликатна, — продолжала она. — Нельзя быть деликатной, когда спасаешь свою жизнь. Вамъ хорошо разсуждать, когда за вами стоитъ цѣлое американское посольство. Конечно, я взволнована. Я очень желаю выдти за него замужъ и не намѣрена отступать.
Пока они дошли до дому, она объяснила ему, почему онъ былъ приглашенъ въ Лонглэндсъ въ одно время съ нею. Уотервилю пріятнѣе было бы думать, что его личныя качества достаточно объясняютъ этотъ фактъ. Но м-съ Гедвей не принимала этого во вниманіе. Она предпочитала думать, что живетъ среди самыхъ запутанныхъ интригъ, и что большая часть всего того, что совершается вокругъ нея, имѣетъ отношеніе къ ея персонѣ. Уотервиль былъ приглашенъ потому, что онъ былъ представитель, хотя и скромный, американскаго посольства, и ихъ хозяинъ, по добротѣ своей, желалъ показать своимъ гостямъ, что его хорошенькая американская гостья находится подъ покровительствомъ этого учрежденія.
— Это облегчить мнѣ доступъ въ свѣтъ, — непоколебимо объясняла миссисъ Гедвей, — Хотите вы этого или нѣтъ, а вы уже помогли мнѣ вступитъ въ него. Если бы Артуръ зналъ посла или перваго секретаря, онъ бы ихъ пригласилъ. Но онъ съ ними не знакомъ.
Они дошли до дому, пока миссисъ Гедвей развивала эту идею, и Уотервиль нашелъ въ этой самой идеѣ слишкомъ достаточную причину для того, чтобы эадержать ее при входѣ.
— Слѣдуетъ ли мнѣ такъ понятъ ваши слова, что сэръ Артуръ самъ говорилъ вамъ объ этомъ? — спросилъ онъ почтя грозно.
— Говорилъ — мнѣ? Конечно, нѣтъ! Неужели вы воображаете, что я позволю ему принимать со мной покровительственный тонъ? Желала бы я слышать, какъ бы это онъ сказалъ мнѣ, что я нуждаюсь въ покровительствѣ.
— Не вижу причини, почему бы ему этого и не сказать… Вы сами твердите объ этомъ всѣмъ и каждому.
— Всѣмъ и каждому? — я говорила объ этомъ только вамъ и Джоржу Литльмору, когда у меня были нервы разстроены. Я говорю вамъ это потому, что люблю васъ, а ему — потому, что боюсь его. Васъ, говоря мимоходомъ, я нисколько не боюсь. Я здѣсь совсѣмъ одинока… у меня никого нѣтъ, кто бы заступился за меня. Должна же я искать себѣ друзей? Сэръ Артуръ бранилъ меня за то, что я была съ вами рѣзка вчера вечеромъ. Онъ это замѣтилъ… И вотъ что навело меня на эту мысль.
— Я очень ему благодаренъ, — сказалъ Уотервиль, слегка сбитый съ толку.
— Такъ помните, что вы за меня отвѣчаете. Развѣ вы не хотите предложитъ мнѣ вашу руку, чтобы войти въ домъ?
— Вы самое удивительное созданіе, — пробормоталъ онъ, въ то время, какъ она, улыбаясь, стояла передъ нимъ.
— О! смотрите, не влюбитесь въ меня! — вскричала она со смѣхомъ, и не беря его руки, прошла передъ нимъ въ домъ.
Въ этотъ вечеръ, прежде чѣмъ идти одѣваться къ обѣду, Уотервиль пошелъ въ библіотеку, гдѣ онъ разсчитывалъ увидѣть великолѣпные переплеты. Тамъ никого не было, и онъ провелъ счастливыя полчаса среди сокровищъ литературы и стариннаго сафьяна.
Онъ очень уважалъ литературу и считалъ, что книги слѣдуетъ хорошо переплетать. Сумерки уже наступили, но тѣмъ не менѣе онъ взялъ одинъ ихъ золотообрѣзныхъ томовъ въ руки и усѣлся съ нимъ въ глубокой оконной нишѣ. Онъ только-что осмотрѣлъ восхитительно переплетенный in-folio и собирался поставить его обратно на полку, какъ вдругъ очутился лицомъ къ лицу съ лэди Дименъ. Онъ вздрогнулъ въ первую минуту, такъ какъ ея высокая, стройная фигура, казавшаяся совсѣмъ воздушной въ высокой, темной комнатѣ, и сосредоточенно серьезное выраженіе лица придавали ей сходство съ привидѣвіемъ. Онъ увидѣлъ, однако, что она улыбается, и услышалъ слова, сказанныя голосомъ до того кроткимъ, что онъ звучалъ какъ бы печально:
— Вы осматриваете нашу библіотеку; я боюсь, что книги наши нѣсколько поистаскались.
— Поистаскались? Помилуйте! да онѣ такъ же новы, какъ будто бы только-что изъ рукъ переплетчика.
И онъ повернулъ въ ней блестящій корешекъ in-folio, который держалъ въ рукахъ.
— Я, правду сказать, совсѣмъ не занималась ими въ послѣднее время, — пробормотала она, подходя къ окну. — Въ окно виднѣлся паркъ, надъ которымъ уже сгущался вечерній сумракъ и окутывалъ темнымъ покровомъ большіе вѣтвистые дубы. Паркъ казался холоднымъ и пустымъ, а деревья какъ бы сознавали всю важность настоящей минуты, и мать-природа сочувствовала всѣмъ сердцемъ фамильнымъ дѣламъ туземныхъ сквайровъ. Разговаривать съ лэди Дименъ было не легкимъ дѣломъ; она не была ни откровенна, ни сообщительна; она была исполнена достоинства, и самая простота ея была чисто формальная, хотя это и не мѣшало ей быть изящной. Она помолчала съ минуту, и молчаніе это было какъ бы преднамѣреннымъ, точно она желала дать ему понять, что у ней есть до него дѣло, но что она желаетъ, чтобы онъ избавилъ ее отъ труда объяснять ему, въ чемъ оно состоитъ. Она привыкла къ тому, чтобы люди предупреждали ея вопросы и спасали ее отъ скучныхъ объясненій.
Уотервиль замѣтилъ что-то о красотѣ вечера (собственно говоря, погода перемѣнилась къ худшему), на что она ничего не сказала. Вдругъ съ своей обычной мягкостью она проговорила:
— Я надѣялась, что найду васъ здѣсь; я желаю васъ кое о чемъ спросить.
— Я съ радостью готовъ сообщить вамъ все, что только могу.
Она взглянула на него не столько повелительно, сколько жалобно, точно хотѣла сказать: — пожалуйста, будьте просты, будьте какъ можно проще.
Она оглядѣлась кругомъ, какъ будто бы ища другихъ людей въ комнатѣ; ей повидимому, не хотѣлось, чтобы подумали, что она намѣренно уединилась съ нимъ вдвоемъ. Какъ бы то ни было, а они были наединѣ, и она продолжала:
— Когда мой сынъ сообщилъ мнѣ, что желаетъ пригласить васъ къ намъ, я была очень этому рада. Я хочу, конечно, сказать, что намъ обоимъ было очень пріятно…
Она помолчала съ минуту.
Затѣмъ прибавила безъ обиняковъ:
— Я желаю разспросить васъ про миссисъ Гедвей.
«Ахъ! вотъ оно!» подумалъ про себя Уотервиль. Наружно-же онъ улыбнулся какъ можно любезнѣе, говоря: — Ахъ, да! понимаю.
— Вы не разсердитесь, что я васъ спрашиваю? Надѣюсь, что нѣтъ. Мнѣ некого больше спросить.
— Вашъ сынъ больше ее знаетъ, нежели я, — сказалъ Уотервиль безъ всякаго злого умысла, единственно лишь затѣмъ, чтобы выбраться изъ своего затруднительнаго положенія.
Но сказавъ это, онъ почти испугался ироническаго смысла этихъ словъ.
— Не, думаю, чтобы онъ ее зналъ. Она знаетъ его — это разница. Когда я спрашивала его о ней, онъ отвѣчалъ мнѣ, что она обворожительна! Она дѣйствительно обворожительна, — прибавила миледи съ неподражаемой сухостью.
— Да! я тоже это думаю. Она мнѣ очень нравится, — отвѣчалъ весело Уотервиль.
— Вамъ значитъ пріятно о ней говорить.
— Только хорошее, неправда ли?
— Разумѣется, если вы это можете. Я буду въ восторгѣ, если вы сообщите мнѣ о ней хорошее. Я это именно и желаю слышать.
Послѣ этого, Уотервилю оставалось только, казалось бы, разсыпаться въ похвалахъ своей таинственной соотечественницѣ, но онъ уклонился отъ этого подводнаго камня, какъ и отъ другого.
— Я могу только сказать, что она мнѣ нравится, — повторилъ онъ. — Она была очень добра ко мнѣ.
— Она всѣмъ, кажется, нравится, — замѣтила лэди Дименъ съ непритворнымъ паѳосомъ, она конечно, очень забавна.
— Она очень привѣтлива и преисполнена добрыхъ намѣреній.
— Что за называете добрыми намѣреніями? — спросила лэди Дименъ очень кротко.
— То, что она желаетъ всѣмъ сдѣлать пріятное и угодное.
— Конечно, вамъ естественно ее защищать. Она ваша соотечественвица.
— Защищать ее! я подожду, пока на нее станутъ нападать, — возразилъ Уотервиль со смѣхомъ.
— Это вѣрно. Мнѣ нечего увѣрять васъ, что я за нее не нападаю. Я никогда не стану нападать на особу, живущую у меня въ домѣ. Я только желаю узнать ее, и если вы ничего не можете мнѣ о ней сказать, то не можете ли указать кого-нибудь, кто ее знаетъ.
— Она сама вамъ это скажетъ. Спросите ее.
— Скажетъ то, что говорила моему сыну. Я этого не понимаю. Мой сынъ тоже не понимаетъ. Все это очень странно. Я надѣялась, что вы объясните мнѣ.
Уотервиль помолчалъ съ минуту.
— Боюсь, что не съумѣю объяснить вамъ, что за особа миссисъ Гедвей, — сказалъ онъ, наконецъ.
— Я вижу, что вы считаете ее очень странной.
Уотервиль не съ разу отвѣтилъ:
— Я не хочу брать на себя той отвѣтственности, какую возлагаютъ на меня ваши вопросы.
Онъ чувствовалъ, что былъ очень не любезенъ. Онъ хорошо понималъ, чего отъ него хочетъ ледя Дименъ. Но не могъ рѣшиться погубить репутацію миссисъ Гедней, чтобы угодить лэди Дименъ, а между тѣмъ, благодаря сильно развитому воображенію, отлично входилъ въ чувства этой кроткой, прозаической, серьезной женщины, которая — это легко было видѣть — ставила свое счастіе въ исполненія своихъ обязанностей и въ неизмѣнной вѣрности двумъ или тремъ предметамъ поклоненія, избраннымъ разъ навсегда. Она, очевидно, догадывалась о вещахъ, которыя могли сдѣлать миссисъ Гедвей, въ ея глазахъ и непріятной, и опасной. Но онъ тотчасъ же увидѣлъ, что она приняла его послѣднія слова за уступку, за которую могла ухватиться.
— Вы значитъ, понимаете почему я васъ спрашиваю объ этомъ?
— Догадываюсь, — отвѣчалъ Уотервиль, продолжая непочтительно смѣяться.
Смѣхъ этотъ, впрочемъ, покоробилъ его самого.
— Если вы знаете, то мнѣ, кажется, вы должны помочь мнѣ.
Тонъ ея совсѣмъ перемѣнился, когда она говорила это; въ голосѣ слышалась дрожь; онъ не могъ не принять это за признаніе въ своемъ горѣ. Горе ея было очень велико, если она рѣшилась наговорятъ съ нимъ. Ему стало ее жаль, и онъ рѣшилъ быть какъ можно серьезнѣе.
— Еслибы я могъ помочь вамъ, я-бы это сдѣлалъ. Но мое положеніе очень затруднительно.
— Не такъ затруднительно, какъ мое!
Она рѣшилась говорить безъ обиняковъ и прямо взывая о помощи.
— Я не думаю, чтобы вы были обязаны щадить миссисъ Гедвей…
— Насколько я могу судить, у васъ нѣтъ съ ней ничего общаго, прибавила она. — Уотервиль не былъ не чувствителенъ къ лестному ды него намеку; но эти слова тѣмъ не менѣе смутили его, какъ попытка подкупить его.
— Я удивляюсь, что она вамъ не нравится, рѣшился онъ замѣтить.
Леди Дименъ поглядѣла въ окно.
— Не думаю, чтобы вы въ самомъ дѣлѣ этому удивлялись, хотя, быть можетъ, и стараетесь увѣрить себя въ этомъ. Какъ бы то ни было, а она мнѣ не нравится, и я не достигаю, какимъ образомъ она можетъ нравиться моему сыну. Она очень хороша собой и, кажется, очень умна; но я ей не довѣряю. Я не постигаю, что такое съ нимъ сдѣлалось; въ нашей фамиліи совсѣмъ не въ обычаѣ жениться на такого рода особахъ. Я не считаю ее за лэди. Особа, которую я бы желала ему въ жены, должна была бы быть совсѣмъ, совсѣмъ другою. Быть можетъ, вы понимаете, что я хочу сказать. Въ ея исторіи есть нѣчто для насъ, совсѣмъ непонятное. Сынъ такъ же понимаетъ ее, какъ и я. Еслибы вы могли намъ объяснить, мы были бы вамъ такъ обязаны. Я отношусь къ вамъ съ величайшимъ довѣріемъ, хоти вижу васъ въ первый разъ въ жизни. Но это потому, что я не знаю, что мнѣ дѣлать. Я очень тревожусь.
И видно было, что она очень тревожится; въ ея манерахъ проявился нѣкоторый азартъ, и глаза сверкали въ сгущавшейся темнотѣ.
— Увѣрены и вы, что опасность такъ велика? — спросилъ Уотервиль. — Развѣ онъ просилъ ея руки, и она дала свое согласіе?
— Если я буду дожидаться, пока все будетъ кончено, то тогда уже будетъ поздно дѣйствовать. Я имѣю основанія думать, что мой сынъ еще не сказалъ себя, но онъ сильно увлеченъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не увѣренъ въ ея порядочности, и это можетъ его спасти. Онъ очень щекотливъ на счетъ своей чести. Онъ недоволенъ ея прошлой жизнью; онъ не знаетъ, какъ ему думать о томъ, что мы слышали. Даже то, въ чемъ она сама сознается, очень, очень странно. Она была замужемъ четыре или пять разъ, и постоянно разводилась съ своими мужьями… это совсѣмъ, совсѣмъ необыкновенно. Она утверждаетъ, что въ Америкѣ на это иначе смотрятъ, и я знаю, что ваши взгляды отличаются отъ нашихъ; но всему есть границы. Въ ея жизни были навѣрное большіе промахи… боюсь даже, что дѣло не обошлось безъ скандаловъ. Ужасно быть вынужденнымъ примириться со всѣмъ этимъ. Онъ не говорилъ мнѣ всего этого; но въ этомъ нѣтъ и надобности; я его знаю настолько, что и безъ словъ понимаю отлично.
— Знаетъ ли онъ о томъ, что вы рѣшили обратиться ко мнѣ? — спросилъ Уотервиль.
— Нисколько. Но я должна предупредить васъ, что повторю ему все, что вы скажете о ней невыгоднаго.
— Въ такомъ случаѣ, мнѣ лучше молчать. Все это весьма щекотливо. Миссисъ Гедвей вполнѣ беззащитна. Она можетъ, конечно, нравиться или не нравиться, но я ничего предосудительнаго не замѣтилъ въ ея поведеніи.
— И ничего предосудительнаго не слышали?
Уотервиль вспомнилъ слова Литльмора, что бываютъ случаи, когда честный человѣкъ обязанъ лгать, и подумалъ, не предстоитъ ли ему какъ разъ такой случай. Леди Дименъ обратилась къ нему съ трогательнымъ довѣріемъ; онъ вѣрилъ въ искренность ея горя и видѣлъ, какая бездна отдѣляла ее отъ авантюристки, жившей съ разными издателями западныхъ американскихъ штатовъ. Она была права, не желая родниться съ миссисъ Гедвей. Въ его сношеніяхъ съ этой послѣдней не было ничего такого, что бы обязывало его лгать въ ея пользу. Не онъ искалъ ея знакомства, а она сама пожелала познакомиться съ нимъ. И совсѣмъ тѣмъ онъ не могъ выдать ее. Слова комомъ стояли у него въ горлѣ.
— Я, право, ничего не могу сказать и полагаю, что отъ моихъ словъ ничто бы не измѣнилось. Вашъ сынъ не броситъ ее отъ того, что она мнѣ не нравится.
— Если бы онъ повѣрилъ, что она дурная женщина, онъ бы ее бросилъ.
— Прекрасно; но я не имѣю нрава этого говорить, — отвѣчалъ Уотервиль.
Леди Дименъ отвернулась; она была очень разочарована. Онъ боялся, что она скажетъ ему: «Въ такомъ случай я совсѣмъ напрасно пригласила васъ къ себѣ».
Она встала съ своего мѣста у окна и собиралась видти изъ комнаты. Но вдругъ остановилась.
— Вы знаете о ней нехорошее, но не хотите сказать.
Уотервиль прижалъ въ груди in-folio и казался очень растеряннымъ.
— Вы приписываете мнѣ то, чего нѣтъ. Я ничего не могу сказать.
— Конечно, это ваша воля. Но есть еще какой-то господинъ, который все знаетъ, тоже американецъ… джентльменъ, который былъ въ Парижѣ, когда и мой сынъ былъ тамъ. Я забыла его имя.
— Хорошій знакомый миссисъ Гедвей? Полагаю, что вы говорите про Джоржа Литльмора.
— Да… я говорю про него. У него есть сестра, съ которой я встрѣчалась, но до сихъ поръ не знала, что она его сестра. Миссисъ Гедвей упомянула о ней, но я увидѣла, что она съ ней не знакома. Уже одно это, полагаю, говоритъ противъ нея. Какъ вы думаете, поможетъ онъ мнѣ?
Лэди Дименъ очень просто спросила его.
— Сомнѣваюсь; но попытайтесь.
— Я жалѣю, что онъ не пріѣхалъ съ вами. Какъ вы думаете: согласится онъ пріѣхать?
— Онъ въ Америкѣ въ настоящее время; но думаю, что скоро вернется.
— Я поѣду къ его сестрѣ и попрошу ее привезти его ко мнѣ. Она очень милая женщина; я увѣрена, что она пойметъ меня. Къ несчастію, время не терпитъ.
— Не особенно разсчитывайте на Литльмора, — замѣтилъ Уотервиль серьезно.
— Вы, мужчины, безжалостны.
— Какъ можемъ мы жалѣть васъ? какъ можетъ миссисъ Гедвей повредить такой женщинѣ, какъ вы?
Лэди Дименъ колебалась съ минуту.
— Мнѣ больно слышать ея голосъ.
— У ней очень мягкій голосъ.
— Можетъ быть. Но она ужасна!
Это было черезчуръ по мнѣнію Уотервиля. Бѣдная м-съ Гедвей во многомъ заслуживала порицанія, и онъ самъ находилъ ее дикаркой. Но все же она не была ужасна.
— Вашъ сынъ долженъ пожалѣть васъ. Если онъ не жалѣетъ, то какъ же вы хотите, чтобы жалѣли посторонніе.
— О! онъ меня жалѣетъ!
И съ величіемъ, еще болѣе поразительнымъ чѣмъ, ея логика, леди Дименъ направилась къ двери.
Уотервиль подошелъ и отперъ для нея дверь, и когда она проходила мимо него, сказалъ:
— Вамъ можно посовѣтовать одно: постарайтесь ее полюбить!
Она бросила на него разъяренный взглядъ.
— Этого никогда не будетъ.
Джоржъ Литльморъ пріѣхалъ въ Лондонъ двѣнадцатаго мая, и на первыхъ же порахъ пошелъ повидаться съ Уотервилемъ въ посольство, гдѣ сообщилъ ему, что нанялъ домъ на остатокъ сезона у воротъ королевы Анны, чтобы его сестра съ мужемъ, которые, вслѣдствіе уменьшенія своихъ доходовъ, отдали въ наймы свой собственный домъ въ столицѣ, могли пріѣхать къ нему погостить мѣсяца на два.
— Однимъ изъ послѣдствій того, что вы наняли домъ, будетъ то, что вамъ придется принимать въ немъ миссисъ Гедвей, — замѣтилъ Уотервиль.
Литлъморъ сидѣлъ, опершись руками на свою трость. Онъ взглянулъ на Уотервиля, но глаза его не оживились при имени этой дамы.
— Удалось ли ей вступить въ европейскій свѣтъ? — спросилъ онъ довольно вяло.
— Да, конечно. У нея есть домъ, карета, брилліанты и всякая всячина. Она, повидимому, перезнакомилась уже со множествомъ народа. О ней печатаютъ въ «Morning Post». Она очень быстро сдѣлала карьеру; теперь она стала почти знаменитостью. Всѣ интересуются ею; васъ будутъ осыпать вопросами, знайте это.
Литлъморъ слушалъ съ серьезнымъ видомъ.
— Какимъ образомъ она этого достигла?
— Она нашла большое общество въ Лонглендсѣ и съумѣла всѣхъ ихъ заинтересовать. Имъ, очевидно, весело съ нею, а ей только этого и нужно было.
Литльморъ какъ будто вдругъ сообразилъ весь комизмъ этого извѣстія, и въ отвѣтъ за него разразился громкимъ хохотомъ.
— Какова наша Нанси Бекъ! Странный здѣсь народъ. Они со всякимъ готовы знаться. Въ Нью-Іоркѣ на нее и не поглядѣли бы.
— О! Нью-Іоркъ отсталый городъ! — сказалъ Уотервиль и возвѣстилъ своему пріятелю, что лэди Дименъ съ нетерпѣніемъ ожидаетъ его пріѣзда и надѣется, что онъ поможетъ ей удержать сына отъ женитьбы на такой особѣ. Литльморъ, повидимому, не испугался предпріимчивости миледи и отвѣчалъ какъ человѣкъ, считающій такую предпріимчивость настолько дерзкой, что съумѣетъ уклониться отъ нея.
— Какъ хотите, а этотъ бракъ неприличенъ, — замѣтилъ Уотервиль.
— Отчего же, если онъ ее любитъ?
— О! если это все, что требуется! — вскричалъ Уотервиль съ цинизмомъ, удивившимъ его пріятеля. — Сами-то вы развѣ женились бы на ней?
— Непремѣнно, еслибы любилъ ее.
— Но вы, однако, съумѣли отъ итого воздержаться.
— Да, я съумѣлъ. И Дименъ лучше бы сдѣлалъ, еслибы тоже воздержался, но такъ какъ онъ попался…
И Литльморъ докончилъ свою фразу зѣвкомъ.
Уотервиль спросилъ его, какъ онъ намѣренъ дѣйствовать въ виду пріѣзда своей сестры и считаетъ ли онъ возможнымъ пригласить къ себѣ въ домъ миссисъ Гедвей? На что Литльморъ отвѣчалъ, что не считаетъ этого возможнымъ. Уотервиль замѣтилъ, что находитъ его непослѣдовательнымъ, а Литльморъ отвѣтилъ, что это весьма можетъ быть. Но затѣмъ спросилъ: нельзя ли имъ поговорить о чемъ-нибудь иномъ, кромѣ миссисъ Гедвей. Онъ не постигалъ, почему его молодой другъ такъ ею интересуется, а самому ему она порядочно надоѣла.
Уотервиль былъ бы въ отчаяніи, еслибы то участіе, которое онъ принималъ въ миссисъ Гедвей, было перетолковано; онъ считалъ, что ихъ отношенія весьма отдаленны. Онъ былъ у нея раза два или три, но она больше не пускалась въ откровенности, какъ въ Лонглендсѣ. Она теперь могла обойтись безъ посторонней помощи. Успѣхъ ея былъ блестящій. Она утверждала, что сама удивляется своей удачѣ, а главное, быстротѣ, съ какой все это совершилось, — не въ сущности она ничему не удивлялась. Она брала вещи, какъ онѣ есть, и будучи по преимуществу дѣятельной женщиной, не теряла времени на размышленія. Она много толковала про лорда Эдуарда и лэди Маргариту и другихъ знатныхъ особъ, искавшихъ ея знакомства, утверждая, что отлично понимаетъ причины своей популярности, которая, очевидно, должна была все возрастать.
— Они пріѣзжаютъ потѣшаться надо мной, — говорила она; — они просто любятъ повторять то, что я скажу, Я не могу раскрыть рта, чтобы они не покатились со смѣху. Это уже рѣшеное дѣло, что я американскій юмористъ; стоитъ мнѣ сказать самую простую вещь, и они принимаются гоготать. Должна же я, однако, что-нибудь говорить; но когда я молчу, тутъ-то, по ихъ мнѣнію, я бываю всего забавнѣе. Они повторяютъ то, что я скажу, высокопоставленной особѣ, и эта особа объявляетъ кому-то изъ нихъ, что желаетъ лично послушать меня, Я буду съ нимъ какъ и съ другими, не хуже, не лучше. Я право не знаю, какъ это случается. Я говорю просто, какъ умѣю. Они говорятъ мнѣ, что не столько самыя слова, сколько моя манера забавляетъ ихъ. Что-жъ, могу только сказать, что имъ не трудно угодить. Имъ нужна не моя персона; они просто хотятъ имѣть возможность повторить послѣднее «bon-mot» миссисъ Гедвей! Каждый хочетъ быть первымъ — это настоящая скачка съ препятствіями.
Когда она поняла, чего отъ нея требуютъ, она рѣшилась щедрою рукою разсыпать передъ ними перлы своего остроумія и не скупилась на американизмы. Если лондонцы способны восхищаться этимъ, она изо всѣхъ силъ постарается угодить имъ. Жаль только, что она этого не предвидѣла; она бы запаслась еще болѣе мудреными словечками. Она-то воображала, что великое несчастіе ея заключалось въ томъ, что она проживала въ Аризонѣ, Дакотѣ и другихъ недавно присоединенныхъ къ союзу штатахъ. И вотъ теперь оказывается, что это-то и должно было, какъ она выражалась, вывезти ее. Она старалась припомнить всѣ забавныя исторіи, слышанныя ею въ тѣхъ мѣстахъ, и горько сожалѣла, что не записала ихъ. Она призывала на помощь отголоски скалистыхъ горъ и практиковалась въ интонаціяхъ, присущихъ равнинамъ Тихаго Океана. Когда она видѣла, что съ ея аудиторіей дѣлаются конвульсіи отъ хохота, она поздравляла себя съ успѣхомъ и не сомнѣвалась, что еслибы она пріѣхала пятью годами раньше въ Лоцдонъ, то могла бы выйти замужъ за герцога. Это было бы еще болѣе занимательнымъ зрѣлищемъ для Лондона, нежели поведеніе сэра Артура Димена, который, однако, занималъ настолько видное положеніе въ обществѣ, чтобы можно было повѣрить слухамъ, будто бы въ городѣ составились уже пари на счетъ исхода его продолжительнаго ухаживанія. Всѣмъ любопытно было видѣть молодого человѣка его разбора — одного изъ немногихъ «серьезныхъ» молодыхъ людей торійской партіи, состоянія котораго хватило бы даже для человѣка болѣе расточительнаго, нежели онъ, — ухаживающимъ за женщиной, старше его нѣсколькими годами и у которой запасъ калифорнійскихъ «словечекъ» былъ еще богаче, нежели кошелекъ съ долларами.
Миссисъ Гедвей усвоила себѣ много новыхъ идей съ тѣхъ поръ какъ пріѣхала въ Лондонъ, но удержала также и нѣкоторыя изъ прежнихъ своихъ воззрѣній. Главнѣйшимъ изъ нихъ — за которымъ уже числилась теперь годовая давность — было то, что соръ Артуръ Дименъ — самый безукоризненный молодой человѣкъ въ мірѣ. Конечно, многаго ему недоставало; онъ не былъ занимателенъ, не былъ увлекателенъ и самъ не выказывалъ горячаго увлеченія. Она вѣрила въ его постоянство, но пылкимъ поклонникомъ его никакъ нельзя было назвать. Но во всѣхъ этихъ свойствахъ миссисъ Гедвей рѣшительно не нуждалась. Въ особенности пережила она стремленіе къ веселью. Ея жизнь протекла очень бурно и въ настоящее время самой завидной долей въ ея глазахъ была приличная и респектабельная скука. Идея о безусловной и незапятнанной респектабельности наполняла ея душу довольствомъ; воображеніе ея упивалось сознаніемъ такой добродѣтели. Она сознавала, что лично не можетъ похвалиться подобной добродѣтелью; но за то готова была связать себя съ нею священнѣйшими узами.
Литльморъ засталъ ее дома, когда отправился къ ней; она была окружена нѣсколькими посѣтителями, которыхъ она поила чаемъ, и которымъ представила своего соотечественника. Онъ оставался до тѣхъ поръ, пока они всѣ не разошлись, не смотря на маневры одного джентльмена, очевидно желавшаго пересидѣть его; быть можетъ, ему и удавалось это прежде съ другими гостями миссисъ Гедвей, но на этотъ разъ она не пришла ему на выручку. Онъ мѣрилъ глазами Литльмора съ головы до ногъ, очевидно, стараясь объяснить себѣ причину такого неожиданнаго предпочтенія, и, наконецъ, не удостоивъ его поклона, оставилъ съ глазу на глазъ съ хозяйкой дома.
— Желала бы я знать, что вы сдѣлаете для меня теперь, когда у васъ гоститъ ваша сестра, — немедленно повела свою атаку миссисъ Гедвей, слышавшая объ этомъ обстоятельствѣ отъ Руперта Уотервиля. Я надѣюсь, что вы поможете мнѣ. Мнѣ жаль, что вы поставлены въ затруднительное положеніе, но не могу представить себѣ, чтобы вы рѣшились оттолкнуть меня. Вы можете пригласить меня обѣдать, когда ея не будетъ дома. Конечно, я бы охотнѣе пріѣхала, когда она будетъ дома, такъ какъ желаю вести съ вами правильное знакомство.
— Я не считаю этого возможнымъ, — замѣтилъ Литльморъ.
— Понимаю. Ваша сестра не хочетъ. Вы, однако, въ затруднительномъ положеніи. Но, какъ видно, относитесь къ этому весьма хладнокровно. Въ васъ есть что-то, что меня выводитъ изъ себя. Что думаетъ обо мнѣ ваша сестра? она ненавидитъ меня?
— Она васъ совсѣмъ не знаетъ.
— Вы ей обо мнѣ не говорили?
— Никогда въ жизни.
— И она васъ не спрашивала? это доказываетъ, что она меня ненавидитъ. Она думаетъ, что я не дѣлаю чести Америкѣ. Я все это хорошо знаю. Она желаетъ доказать здѣшнему обществу, что хотя бы она и считала меня пріятной женщиной, но что она правильнѣе его смотритъ на вещи. Но ей придется въ концѣ-концовъ спросить васъ обо мнѣ, что же вы ей тогда отвѣтите?
— Что вы самая ловкая женщина въ Европѣ.
— О! какъ вы скучны! — вскричала миссисъ Гедвей съ раздраженіемъ.
— Развѣ вы не проникли въ европейское общество?
— Можетъ быть и нѣтъ. Еще слишкомъ рано утверждать это. По этому сезону судить нельзя. Всѣ говорятъ, что я должна подождать слѣдующаго, и что тогда будетъ видно. Иногда они займутся кѣмъ-нибудь въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль и затѣмъ повернутся спиной навсегда. Я должна какъ нибудь укрѣпиться въ моемъ положеніи; прибить его, такъ сказать, гвоздями.
— Вы говорите о немъ такъ, какъ еслибы это былъ вашъ гробъ, — замѣтилъ Литльморъ.
— Это и есть въ нѣкоторомъ родѣ мой гробъ. Я хороню свое прошлое!
Литльморъ сдѣлалъ жестъ нетерпѣнія. Ему до смерти надоѣло ея прошлое. Онъ перевелъ разговоръ на другое и сталъ ее разспрашивать про ея лондонскую жизнь, — сюжетъ, о которомъ она толковала съ большимъ юморомъ. Она разговаривала съ нимъ съ полчаса и поднимала на смѣхъ большинство своихъ новыхъ знакомыхъ и нѣкоторыя почтеннѣйшія черты изъ жизни великой столицы. Онъ самъ смотрѣлъ на Англію нѣсколько свысока, но среди ея фамильярныхъ намековъ на разныхъ лицъ и равныя обстоятельства, его вдругъ поразила мысль, что она никогда не проникнетъ въ сущность вещей. Она пребывала на поверхности точно муха, ползающая по оконному стеклу. Ей очень нравилась такая жизнь; ея самолюбіе было польщено и непомѣрно раздуто. Она сыпала своими самоувѣренными сужденіями, точно цвѣтами, и толковала о своихъ намѣреніяхъ, планахъ, желаніяхъ. Но она столько же знала объ англійской жизни, какъ о молекулярной теоріи. Слова, въ которыхъ онъ описывалъ ее какъ-то Уотервилю, снова пришли ему на память: «Elle ne donte de rien!»
Вдругъ она вскочила съ мѣста; она обѣдала въ гостяхъ, и ей пора было идти одѣваться.
— Прежде, чѣмъ вы уйдете, обѣщайте мнѣ исполнять то, о чемъ я васъ попрошу, — сказала она напрямки, но съ такимъ взглядомъ, который онъ видѣлъ у ней раньше, и который обозначалъ, что дѣло идетъ о важномъ пунктѣ.
— Васъ навѣрное будутъ обо мнѣ разспрашивать.
И умолкла послѣ этихъ словъ.
— Какъ могутъ знать люди, что мы съ вами знакомы?
— Вы этимъ не хвалитесь? вы это хотите сказать? чтожъ, вы можете вести себя скотомъ относительно меня, если хотите. Какъ бы то ни было, а они знаютъ, что мы знакомы. Можетъ быть я сама говорила объ этомъ. Они непремѣнно будутъ васъ обо мнѣ разспрашивать. Я говорю про людей, которыхъ подошлетъ леди Дименъ. Она въ ужасномъ состояли. Она такъ боится, что ея сынъ на мнѣ женится.
Литльморъ не могъ не разсмѣяться.
— Я этого не боюсь, если онъ до сихъ поръ этого не сдѣлалъ.
— Онъ не можетъ рѣшиться. Онъ очень любитъ меня, но думаетъ, что на мнѣ нельзя жениться.
Было просто смѣшно слышать, съ какой развязностью она говорила о самой себѣ.
— Онъ долженъ быть весьма ничтожный человѣкъ, если не можетъ рѣшиться жениться на васъ вопреки всему.
Это было не особенно лестное замѣчаніе, но миссисъ Гедвей пропустила его мимо ушей, и только сказала:
— Чтожъ; онъ желаетъ быть осмотрительнымъ и долженъ быть осмотрительнымъ.
— Если онъ слишкомъ любопытенъ, то не стоитъ выходитъ за него замужъ.
— Извините меня, за него стоитъ выйти замужъ во всякомъ случаѣ. И я желаю выйти за него замужъ — вотъ чего я желаю.
— И онъ ждетъ, что я ему это устрою?
— Я не знаю чего онъ ждетъ — вѣроятно того, чтобы кто-нибудь пришелъ и сказалъ ему, что я самая порядочная изъ женщинъ. Тогда онъ этому повѣритъ. Кто-нибудь, кто зналъ меня въ былое время. Конечно, вы этотъ самый человѣкъ и есть; вы нарочно для того созданы. Развѣ вы не помните, что я вамъ еще въ Парижѣ говорила, что онъ собирался васъ разспрашивать? Но ему стало стыдно и онъ отказался отъ этой мысли, и пытался забыть меня. Но это ему не удалось; а теперь мать его стоитъ ему поперегъ дороги. Она день и ночь убѣждаетъ его, что я недостойна его. Онъ очень ее любитъ и очень поддается чужимъ вліяніямъ… то-есть я разумѣю его мать, а никого больше, кромѣ меня, разумѣется. О! Я тоже имѣю на него вліяніе; я сто разъ объясняла ему все рѣшительно. Но есть вещи очень щекотливыя, и онъ постоянно къ нимъ возвращается. Онъ хочетъ, чтобы ему разъяснили всѣ малѣйшія бездѣлицы. Онъ самъ къ вамъ не пріѣдетъ, но мать его пріѣдетъ или пришлетъ кого-нибудь вмѣсто себя. Я ожидаю, что она пришлетъ своего повѣреннаго, какъ они ихъ называютъ. Она послала бы его въ Америку за справками, да только не знаетъ, куда именно его направить. Конечно, нельзя же отъ меня требовать, чтобы я сообщила имъ адресъ этихъ мѣстъ. Пускай сами доискиваются. Она знаетъ все про васъ и познакомилась съ вашей сестрой. И такъ вы предупреждены. Она ждетъ васъ; она будетъ ловитъ васъ. Она убѣждена, что можетъ заставить васъ сказать то, что будетъ благопріятствовать ея видамъ. Тогда она передастъ это сэру Артуру. Поэтому вы будете такъ добры, и опровергнете все рѣшительно.
Литльморъ внимательно выслушалъ эту небольшую рѣчь, но заключеніе его поразило.
— Вы хотите этимъ сказать, что мои слова могутъ имѣть какое-либо для васъ значеніе.
— Не притворяйтесь! Вы такъ же хорошо знаете, какъ и я, что они имѣютъ громадное значеніе.
— Вы, однако, считаете его за идіота.
— Оставимъ въ сторонѣ, чѣмъ я его считаю. Я хочу выйти за него замужъ — вотъ главное. И торжественно взываю къ вамъ о помощи. Вы можете спасти меня и можете погубить. Если вы погубите меня, то поступите какъ подлецъ. А если вы скажете хоть одно слово противъ меня, вы меня погубите.
— Идите и одѣвайтесь въ обѣду — вотъ въ чемъ ваше спасеніе, — отвѣчалъ Литльморъ, прощаясь съ нею на площадкѣ лѣстницы.
Хорошо ему было принимать этотъ тонъ, но онъ чувствовалъ, или домой, что не будетъ знать, что ему сказать людямъ, которые, какъ говорила миссисъ Гедвей, будутъ ловить его. Она успѣла одурманить его; она съумѣла заставить его почувствовать, что на немъ лежитъ нѣкоторая отвѣтственность. Но зрѣлище ея успѣховъ ожесточило его сердце. Его раздражало ея вторженіе въ общество. Онъ пообѣдалъ одинъ въ этотъ вечеръ, такъ какъ его сестра и ея мужъ нахватали приглашеній на цѣлый мѣсяцъ и обѣдали гдѣ-то у своихъ знакомыхъ.. Миссисъ Дольфинъ, однако, рано вернулась домой и немедленно постучалась въ небольшую комнату у самой лѣстницы, которая уже получила прозвище берлоги Литльмора. Реджинальдъ, мужъ ея, отправился на какую-то пирушку, а она поскорѣй вернулась домой, такъ какъ ей надо было переговорить съ братомъ. Въ своемъ нетерпѣніи она даже не могла отложить этотъ разговоръ до завтрашняго дня. Нетерпѣніе выражалось во всей ея фигурѣ, и этимъ она совсѣмъ не походила на Джоржа Литльмора.
— Я желаю переговорить съ тобой о миссисъ Гедвей, — сказала она, и онъ даже слегка вздрогнулъ отъ такого совпаденія ея словъ съ его собственными мыслями. Онъ только что рѣшилъ переговорить съ ней объ этомъ.
Она растегнула пальто и бросила его на кресло; затѣмъ сняла длинныя, черныя перчатки, которыя были не такъ изящны, какъ перчатки миссисъ Гедвей. Все показывало, что она готовится въ важному дѣлу. М-съ Дольфинъ была маленькая, аккуратная женщина, когда-то хорошенькая, съ мягкимъ, тонкимъ голоскомъ спокойными, тихими манерами и безусловнымъ познаніемъ того, какъ слѣдовало поступать во всѣхъ случаяхъ жизни. Она такъ всегда и поступала, и понятія ея объ этомъ предметѣ были настолько опредѣленны, что всякая неудача въ этомъ отношеніи была бы непростительна съ ея стороны. Ее обыкновенно не считали американкой; но она настаивала на своей національности, такъ какъ льстила себя мыслью, что принадлежитъ къ такому типу американокъ, который по своей рѣдкости представляетъ особую прелесть. Она была по природѣ очень консервативна и кончила тѣмъ, что стала болѣе ярымъ тори, чѣмъ самъ м-ръ Дольфинъ. Многіе изъ ея прежнихъ знакомыхъ считали, что она очень перемѣнилась со времени своего замужества. Она такъ хорошо знала англійское общество, точно сама его изобрѣла, имѣла всегда такой видъ, точно собиралась ѣхать верхомъ; отличалась тонкими губами и хорошенькими губами, и была столь хе положительна, какъ и любезна. Она сказала брату, что м-съ Гедвей выдаетъ себе за самую короткую его знакомую, и что она находитъ страннымъ, что онъ никогда ей не говорилъ про нее. Онъ отвѣчалъ, что дѣйствительно давно знакомъ съ миссисъ Гедвей, разсказалъ объ обстоятельствахъ, при которыхъ произошло это знакомство, и прибавилъ, что видѣлся съ нею сегодня. Онъ сидѣлъ и курилъ сигару, глядя въ потолокъ въ то время, какъ миссисъ Дольфинъ осыпала его вопросами. Правда ли, что онъ считаетъ возможнымъ для порядочнаго человѣка жениться на ней? правда ли, что ея антецеденты были очень двусмысленны?
— Я ужъ лучше сразу скажу тебѣ, что получила письмо отъ лэди Дименъ, — объявила миссисъ Дольфинъ. — Оно пришло какъ разъ вередъ тѣмъ, какъ я уходила изъ дому, и оно у меня въ карманѣ.
Она вынула письмо, собираясь, очевидно, прочитать его, но онъ не просилъ ее объ этомъ. Онъ зналъ, что она пришла затѣмъ, чтобы выпытать у него такое заявленіе, которое помѣшало бы дальнѣйшимъ проектамъ миссисъ Гедвей, и хотя ему и не нравилась назойливость этой дамы, однако, его бѣсило также и то, что его хотѣли непремѣнно заставить играть во всемъ этомъ активную роль. Онъ очень уважалъ миссисъ Дольфинъ, которая, въ числѣ другихъ гемпширскихъ понятій, усвоила также себѣ и то, по которому за мужскими членами семействъ признается нравственное преобладаніе, такъ что обращалась съ нимъ съ почтительностью, заставлявшей его считать сестру англичанку большой для себя роскошью. Тѣмъ не менѣе онъ не выказалъ особенной уступчивости, когда зашла рѣчь о миссисъ Гедвей. Онъ сразу согласился, что она вела себя не вполнѣ прилично — безполезно было бы спорить объ этомъ — но утверждалъ, что не считаетъ ее хуже многихъ женщинъ и не интересуется тѣмъ, выйдетъ она замужъ или нѣтъ. Прежде всего это до него не касается, а также и до миссисъ Дольфинъ.
— Но нельзя же пренебрегать требованіями простой гуманности! — возразила его сестра и прибавила, что находитъ его очень непослѣдовательнымъ. Онъ не уважаетъ м-съ Гедвей, знаетъ ужасныя про нее вещи, не считаетъ ее достойной знакомства своей родной сестры! И, между тѣмъ, готовъ допустить бѣднаго сэра Артура Димена жениться на ней!
— Вполнѣ готовъ! — вскричалъ Литльморъ. — Все, что отъ меня требуется, это не жениться на ней самому.
— Развѣ ты не считаешь, что на тебѣ лежатъ извѣстныя обязанности, извѣстная отвѣтственность?
— Не понимаю, что та хочешь этимъ сказать. Если она съумѣеть пристроиться, тѣмъ лучше для нея. Въ своемъ родѣ это великолѣпное зрѣлище.
— Въ какомъ смыслѣ ты находишь его великолѣпнымъ?
— Да, въ такомъ, что она карабкается на дерево, точно настоящая бѣлка.
— Справедливо, что у ней смѣлость à tonte épreuve. Но и англійское общество стало до неприличія доступно. Никогда въ жизни я не видѣла, чтобы люди такъ легко увлекались. Миссисъ Гедвей стоитъ только появиться, чтобы всѣхъ очаровать. Если они думаютъ, что за вами водятся грѣшки, то это только лишняя причина для нихъ бѣгать за вами. Это напоминаетъ времена паденія римской имперіи. Вы можете по первому взгляду на миссисъ Гедвей видѣть, что она не лэди. Она хороша собой, очень хороша, но она похожа на модницу портниху. Она не имѣла никакого успѣха въ Нью-Іоркѣ. Я уже три раза встрѣчала ее въ обществѣ. Она, кажется, вездѣ бываетъ. Я не говорила про нее; я ждала, какъ ты поступишь въ этомъ случаѣ, и увидѣла, что ты намѣренъ оставаться пассивнымъ; тогда это письмо убѣдило меня переговорить съ тобой. Оно написано въ томъ разсчетѣ, что ты его прочтешь. Она писала мнѣ еще до моего пріѣзда въ городъ, и я поѣхала къ ней тотчасъ же, какъ сюда пріѣхала. Я считаю это дѣло очень важнымъ. Я сказала ей, что постараюсь помочь ей. Она въ большомъ отчаяніи. Право, мнѣ кажется, что тебѣ слѣдуетъ ее пожалѣть. Ты долженъ сообщить факты такъ, какъ они есть. Женщина не имѣетъ права вести себя Богъ знаетъ какъ, а затѣмъ, вторгаться въ порядочное общество. Она можетъ убить въ себѣ совѣсть, но не можетъ дурачить общества. Въ прошлый вечеръ у лэди Доудэль я боялась, что она узнаетъ отъ нея и подойдетъ знакомиться со мной. Я такъ испугалась, что поскорѣй уѣхала. Если сэръ Артуръ намѣренъ на ней жениться наперекоръ всему — на здоровье; но онъ долженъ знать, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.
Миссисъ Дольфинъ не была взволнована и говорила не спѣша, съ спокойной разсудительностью особы, считающей, что право на ея сторонѣ. Но, тѣмъ не менѣе, она сильно желала, чтобы тріумфальной карьерѣ миссисъ Гедвей былъ положенъ конецъ. Она слишкомъ злоупотребляетъ доступностью англійскаго общества. Будучи сама пришлой въ этомъ обществѣ, миссисъ Дольфинъ естественно желала, чтобы классъ, къ которому она примкнула, замкнулъ свои рады и высоко держалъ свое знамя.
— Мнѣ кажется, она достойная партія для этого ничтожнаго баронета, скаталъ Литльморъ, закуривая другую сигару.
— Достойная партія! что ты хочешь этимъ сказать? О немъ никто и никогда не сказалъ худого слова.
— Безспорно. Но онъ нуль, а она, по крайней мѣрѣ, личность. Она женщина съ характеромъ и къ тому очень умная. Кромѣ того, она не хуже массы другихъ замужнихъ женщинъ. Я, до сихъ поръ, не слыхалъ, чтобы англійское дворянство было какъ разборчиво.
— Я не слышала о другихъ случаяхъ подобнаго рода, отвѣчала миссисъ Дольфинъ; я знаю только настоящій случай. Обстоятельства натолкнули меня на него, и во мнѣ обращаются та помощью. Англичане очень романичный народъ, самый романичный въ свѣтѣ, если ты это хочешь сватать. Они дѣлаютъ самыя необыкновенныя вещи въ припадкѣ страсти, даже тѣ, отъ кого этого всего менѣе можно было бы ожидать. Они женятся на кухаркахъ, выходятъ замужъ та кучеровъ, и ихъ романы всегда оканчиваются трагическимъ образомъ. Я увѣрена, что и настоящій случай будетъ имѣть весьма жалкій конецъ. Какъ можешь ты утверждать, что можно довѣриться такой женщинѣ? Я вижу передъ собой, съ одной стороны, благородный, старинный домъ, одинъ изъ стариннѣйшихъ и почтеннѣйшихъ въ Англіи, людей со всѣми традиціями добропорядочности и возвышенныхъ принциповъ, а съ другой — ужасную, неприличную, вульгарную женщину, неимѣющую понятія обо всемъ этомъ и пытающуюся вторгнуться въ этотъ домъ. Мнѣ противно видѣть это; я хочу помочь имъ.
— А я нѣтъ; мнѣ нѣтъ никакого дѣла до благородной, старинной фамиліи.
— Конечно, личныхъ, корыстныхъ интересовъ въ этомъ вопросѣ у тебя нѣтъ, такъ же, какъ и у меня. Но съ точки зрѣнія порядочности, съ точки зрѣнія пристойности.
— Миссисъ Гедвей не непристойная женщина, ты заходишь слишкомъ далеко. Не забывай, что она моя хорошая знакомая.
Литльморъ говорилъ сухо. Миссисъ Дольфинъ забыла о томъ уваженіи, съ какимъ съ англійской точки зрѣнія слѣдуетъ относиться къ братьямъ.
Она зашла въ этой забывчивости еще дальше.
— О! если и ты тоже влюбленъ въ нее! — пробормотала она, отворачиваясь отъ него.
Онъ ничего не отвѣтилъ на его, и слова ея нисколько его не задѣли. Но, чтобы покончить съ этой исторіей, онъ спросилъ; чего же въ сущности отъ него хочетъ леди Дименъ? Неужели она желаетъ, чтобы онъ пошелъ и сталъ бы сообщать всѣмъ прохожимъ, что было такое время, когда даже сестра м-съ Гедвей не знала, за кѣмъ именно она замужемъ?
Миссисъ Дольфинъ вмѣсто отвѣта на этотъ вопросъ прочитала ему письмо леди Дименъ, а ея брать объявилъ, что это самое необыкновенное письмо, какое только ему приходилось читать въ жизни.
— Оно очень грустно; я просто въ отчаяніи, — замѣтила миссисъ Дольфинъ. — Она хочетъ въ сущности письмомъ сказать что желаетъ, чтобы ты пріѣхалъ къ ней. Она не прямо это высказываетъ, но я читаю это между строкъ. Кромѣ того, она говорила мнѣ, что отдала бы все на свѣтѣ, чтобы повидаться съ тобой. Позволь мнѣ тебѣ замѣтить, что ты долженъ въ ней поѣхать.
— Чтобы выругать Нанси Бекъ?
— Ступай и расхвали ее, если хочешь!
Слова миссисъ Дольфинъ были, быть можетъ, и умны, но ея брата не такъ-то легко было уломать. Онъ не считалъ, чтобы долгъ обязывалъ его къ визиту и отказался ѣхать къ миледи.
— Ну, когда такъ, то она сама пріѣдетъ въ тебѣ, — сказала миссисъ Дольфинъ рѣшительно.
— Если она пріѣдетъ, я скажу ей, что Нанси ангелъ.
— Если ты можешь по совѣсти сказать это, то она будетъ очень рада услышать это, — отвѣчала м-съ Дольфинъ, забирая перчатки и пальто.
Встрѣтивъ на другой день Руперта Уотервиля, какъ это часто бывало, въ клубѣ Сенъ-Джоржъ, оказывающемъ весьма любезное гостепріимство секретарямъ посольствъ и лицамъ, представляющимъ національности, Литльморъ объявилъ ему, что его пророчество осуществилось, и что лэди Дименъ проситъ съ нимъ свиданія.
— Моя сестра прочитала мнѣ весьма замѣчательное письмо отъ нея, — прибавилъ онъ.
— Какого рода это письмо?
— Письмо женщины до того растерявшейся, что она сама себя не помнитъ. Я, должно быть, большое животное, но ея страхъ меня забавляетъ.
— Вы находитесь въ положеніи Оливье-де-Жаленъ въ Demi-Monde, — замѣтилъ Уотервиль.
— Въ Demi-Monde? — повторилъ Литльморъ, который не сразу понималъ литературные намеки.
— Развѣ вы не помните пьесу, которую мы видѣли въ Парижѣ? Или, пожалуй, въ положеніи дона-Фабриціи въ Aventurière. Дурная женщина старается выйти замужъ за честнаго человѣка, который не знаетъ, какъ она дурна, а другіе, которые это знаютъ, изобличаютъ ее.
— Да, помню. Дѣйствующія лица, помнится мнѣ, всѣ усердно лгали.
— Однако, они помѣшали браку, что и было главнымъ пунктомъ.
— Это главный пунктъ для тѣхъ, кого это близко касается. Одно изъ дѣйствующихъ лицъ было короткимъ пріятелемъ заинтересованнаго лица, другое — его сыномъ. Дименъ же для меня посторонній человѣкъ.
— Онъ очень хорошій малый, — сказалъ Уотервиль.
— Ступайте, въ такомъ случаѣ, и просвѣтите его.
— Разыграть роль Оливье-де-Жаленъ? О!, нѣтъ, я этого не могу; я не Оливье! Но я бы желалъ, чтобы онъ самъ дошелъ до истины. Право, не слѣдовало бы допускать миссисъ Гедвей доставить на своемъ.
— Я бы желалъ одного только: чтобы меня оставили въ покоѣ, — сердито пробормоталъ Литльморъ, глядя въ окно.
— Что, вы все еще придерживаетесь той теоріи, какую проповѣдывали въ Парижѣ? Готовы ли вы соврать? — спросилъ Уотервиль.
— Разумѣется, я не могу отказаться отвѣчать… хотя бы на этотъ вопросъ.
— Какъ я говорилъ вамъ раньше, молчаніе будетъ равносильно осужденію.
— Пускай себѣ, мнѣ все равно. Право, я уѣду въ Парижъ.
— Это будетъ тѣмъ же уклоненіемъ отъ отвѣта. Но мнѣ, кажется, вы должны отвѣчать. Я много думалъ объ этомъ и пришелъ къ заключенію, что съ общественной точки зрѣнія ее не слѣдуетъ допускать втереться въ почтенную семью.
Уотервиль проговорилъ все это возвышеннымъ тономъ; его голосъ, выраженіе лица доказывали возвышенный полетъ его мыслей. Результатомъ же этого было то, что Литльморъ, взглянувъ на своего благонравнаго юнаго пріятеля, еще болѣе разсердился.
— Такъ нѣтъ же! пусть я буду проклятъ, если они вытянутъ изъ меня хоть одно слово! — вскричалъ онъ рѣзко и вышелъ изъ комнаты, а собесѣдникъ его удивленно поглядѣлъ ему вслѣдъ.
На слѣдующее утро Литльморъ получилъ записку отъ м-съ Гедве — короткую и не хитрую записку, въ нѣсколькихъ словахъ: — «Я буду дома сегодня послѣ полудня, не пріѣдете ли ко мнѣ въ пять часовъ? мнѣ нужно сообщить вамъ нѣчто особенное».
Онъ не отвѣчалъ на записку, но отправился въ домикъ ни Честерфильдъ-Стритѣ въ назначенный его обитательницею часъ.
— Не думаю, чтобы вы знали какого рода я женщина! — вскричала она, какъ только что увидѣла его передъ собой.
— О! Боже! — вздохнулъ Литльморъ, опускаясь на стулъ, и прибавилъ:
— Не поднимайте этого вопроса, прошу васъ.
— Нѣтъ, не могу не поднимать. Мнѣ необходимо сказать вамъ это. Это очень важно. Вы меня не знаете; вы меня не понимаете. Вы думаете, что меня знаете, но вы ошибаетесь.
— Если я не знаю васъ, то вина въ этомъ не ваша; вы столько, столько разъ описывали мнѣ себя!
И Литльморъ улыбнулся, хотя ожидающая его сцена была не занимательна. Рѣшительно: миссисъ Гедвей была несносна и не заслуживала пощады!
Она глядѣла на него тѣмъ временемъ. Лицо ея болѣе не улыбалось; это было совсѣмъ не то лицо, которое онъ зналъ. Она казалась сердитой и раздраженной, почти старой; перемѣна была полная. Но вдругъ она злобно разсмѣялась.
— Да; я знаю. Мужчины такъ глупы! И женщины нарочно разсказываютъ имъ басни, чтобы испытать, насколько они глупы. И я тоже разсказывала вамъ басни для препровожденія времени, когда бывало скучно. Если вы повѣрили имъ, то сами виноваты. Но теперь я говорю серьезно и хочу дѣйствительно, чтобы вы меня узнали.
— Я не желаю ничего узнавать. Я знаю достаточно.
— Что вы хотите этимъ сказать? — закричала она, вспыхивая, какъ огонь. — Какое дѣло вамъ до меня и моихъ дѣлъ?
Бѣдная женщина въ своемъ раздраженіи, конечно, не могла быть послѣдовательной, и громкій хохотъ, которымъ встрѣтилъ Литльморъ этотъ вопросъ, должно быть, показался ей незаслуженно жестокимъ.
— Я скажу вамъ, что я желаю, чтобы вы знали. Вы считаете меня дурной женщиной; вы не уважаете меня, я уже сказала вамъ это въ Парижѣ. Я дѣлала вещи, которыхъ сама теперь не понимаю; это и допускаю, если вамъ угодно. Но я совершенно перемѣнилась и желаю, чтобы все также перемѣнилось. Вы должны вникнуть въ это, должны понять, что мнѣ нужно. Я ненавижу все, что со мной до сихъ поръ было; я презираю, проклинаю это. Я потому только такъ поступала, что не знала, какъ мнѣ быть, и хваталась то за одно, то за другое. Но теперь у меня есть то, чего я хочу. Неужели же мнѣ нужно на колѣняхъ просить васъ? Я готова и на это; я такъ несчастна. Вы можете помочь мнѣ; никто другой не можетъ, но вы можете; я говорила вамъ это еще въ Парижѣ. Замолвите за меня доброе словечко; заклинаю васъ! Вы даже пальцемъ не пошевелили для того, чтобы сколько-нибудь помочь мнѣ, не то я бы уже объ этомъ знала. Все теперь въ вашихъ рукахъ. Пускай ваша сестра пріѣдетъ во мнѣ, и я спасена. Женщины безжалостны, безжалостны, и вы также безжалостны. Не то, чтобы ваша сестра была бы такая важная птица, у меня есть въ числѣ знакомыхъ болѣе важныя персоны; но она единственная женщина, которая обо мнѣ знаетъ. Она знаетъ, что она знаетъ, и онъ знаетъ, что она ко мнѣ не ѣдетъ. И вотъ она меня убиваетъ, просто убиваетъ! Я отлично понимаю, что ему нужно; я все сдѣлаю, все рѣшительно; я буду примѣрная жена. Старуха будетъ обожать меня, когда узнаетъ меня въ дѣйствительности; какъ глупо, что она не понимаетъ этого. Все что было — прошло; это все отошло отъ меня; это жизнь другой женщины, которой больше нѣтъ. Вотъ то, чего я всегда хотѣла; я знала, что когда-нибудь найду это. Что могла я дѣлать въ тѣхъ ужасныхъ мѣстахъ? Мнѣ приходилось мириться съ тѣмъ, что есть. Но теперь я попала въ благородную страну. Я прошу васъ: будьте во мнѣ справедливы; вы всегда были ко мнѣ несправедливы; вотъ зачѣмъ я пригласила васъ.
Литльмору вдругъ перестало быть скучно, но за то въ его чувствахъ воцарилась такая путаница, что трудно было сразу въ нихъ разобраться. Невозможно было не быть тронутымъ. Она дѣйствительно хотѣла исправиться, какъ говорила. Но люди не мѣняютъ своей природы; они мѣняютъ только свои желанія, идеалы, стремленія. Ея безсвязный, но страстный протестъ доказывалъ, что она въ самомъ дѣлѣ желала стать порядочной женщиной.
Но бѣдняжка, не смотря на всѣ свои усилія, была осуждена, какъ говорилъ когда-то Литльморъ, остановиться на полдорогѣ. Краска бросилась въ лицо ея гостю въ то время, какъ онъ слушалъ ея признанія, гдѣ вся тревога происходиба отъ эгоизма. Она не очень хорошо вела себя въ первую пору своей жизни, но, разумѣется, ей не зачѣмъ было становиться передъ нимъ на колѣни.
— Мнѣ очень тяжело слушать все это, — оказалъ онъ. — Ничто не обязываетъ васъ говорить мнѣ все это. Вы совсѣмъ неправильно толкуете мое поведеніе, мое вліяніе.
— О! да! вы хитрите! вы все хитрите! — закричала она, яростно отбросивъ подушку дивана, на которую опиралась.
— Выходите замужъ за кого хотите! — вскричалъ Литльморъ, почти съ гнѣвомъ, вскакивая съ мѣста.
Онъ не успѣлъ проговорить это, какъ дверь отворилась, и слуга доложилъ о приходѣ сэра Артура Димена. Баронетъ вошелъ съ нѣкоторой торопливостью, но остановился, какъ вкопанный, увидя, что миссисъ Гедвей не одна. Однако, когда онъ узналъ Литльмора, то издалъ какое-то восклицаніе, которое можно было принять за привѣтствіе. Миссисъ Гедвей, вставшая съ мѣста при его появленіи, необыкновенно серьезно глядѣла то на одного, то на другого своего гостя. Затѣмъ съ видомъ особы, которую осѣнило внезапное вдохновеніе, всплеснула руками и вскричала: — Какъ я рада, что вы сошлись вмѣстѣ! еслибы я нарочно устроила это, то оно не могло бы быть болѣе кстати!
— Если бы вы нарочно устроили это? — повторилъ сэръ Артуръ, вопросительно хмуря свой высокій, бѣлый лобъ, между тѣмъ какъ у Литльмора явилось убѣжденіе, что она дѣйствительно устроила это нарочно.
— Я поступлю совершенно необычно, — продолжала она, и глаза ея засверкали, какъ будто въ подтвержденіе ея словъ.
— Вы взволнованы; я боюсь, что вы нездоровы.
Сэръ Артуръ стоялъ со шляпой и съ тросточкой въ рукахъ и былъ, очевидно, очень недоволенъ.
— Это чудесный случай; вы должны меня извинить, если я имъ воспользуюсь.
И она нѣжно, трогательно взглянула на баронета.
— Я давно, давно желала этого; быть можетъ, вы догадывались, что я этого желаю. М-ръ Литльморъ знакомъ со мной издавна; онъ старинный, хорошій мой знакомый. Я говорила вамъ это въ Парижѣ, вы помните? къ тому же онъ единственный мой знакомый, и я желаю, чтобы онъ вступился за меня.
Глаза ея обратились на Литльмора съ такой кротостью, что она только сильнѣе выдавала свое нахальство, хотя видимо дрожала. Она теперь опять улыбалась.
— Онъ единственный мой знакомый, — продолжала она; — я очень жалѣю объ этомъ; мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы узнали и другихъ. Но я совсѣмъ одинока здѣсь и должна довольствоваться тѣмъ, что есть. Мнѣ такъ хочется, чтобы кто-нибудь другой, кромѣ меня, поговорилъ вамъ обо мнѣ. Обыкновенно женщины просятъ рекомендаціи у родныхъ, у другихъ женщинъ. Я этого не могу сдѣлать; я очень объ этомъ сожалѣю; но это мое несчастіе, а не моя вина. Никого изъ моихъ близкихъ здѣсь нѣтъ; я бѣдная, одинокая женщина. Но м-ръ Литльморъ скажетъ вамъ, что знавалъ меня много лѣтъ сряду. Онъ скажетъ вамъ, знаетъ ли онъ что-нибудь… можетъ ли онъ что-нибудь сказать противъ меня. Онъ давно хотѣлъ этого, но не считалъ возможнымъ брать на себя иниціативу. Вы видите, м-ръ Литльморъ, что я отношусь къ вамъ, какъ къ старому другу. Я оставлю васъ вдвоемъ съ сэромъ Артуромъ. Вы оба меня извините.
Выраженіе ея лица, обращеннаго въ сторону Литльмора, когда она высказывала это диковинное предложеніе, напоминало выраженіе лица мага, когда онъ произноситъ заклинаніе. Она еще разъ улыбнулась сэру Артуру и вышла изъ комнаты.
Оба господина очутились въ необычайномъ положеніи, въ какое она ихъ поставила. Никто изъ нихъ даже не тронулся съ мѣста, чтобы заперетъ за ней дверь. Она сама заперла ее, и съ минуту царствовало глубокое, многозначительное молчаніе. Сэръ Артуръ Дименъ блѣдный какъ смерть глядѣлъ въ роль.
— Я поставленъ въ невозможное положеніе, — проговорилъ наконецъ Литльморъ, — и полагаю, что вы, такъ же какъ и я, не согласитесь подчиниться ему.
Баронетъ сохранялъ ту же позу; онъ не поднималъ глазъ и не говорилъ. Безъ сомнѣнія, онъ не могъ воспользоваться настоящимъ положеніемъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ ему до смерти хотѣлось знать, какимъ образомъ отнесется этотъ непостижимый американецъ, который былъ и порядоченъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ будто и легкомысленъ, фамильяренъ и вмѣстѣ съ тѣмъ непроницаемъ, къ вызову миссисъ Гедвей.
— Желаете вы предложить мнѣ какіе-нибудь вопросы? — продолжалъ Литльморъ.
Тутъ сэръ Артуръ поднялъ голову. Литльморъ уже раньше видѣлъ у него такое выраженіе въ глазахъ. Онъ описывалъ его Уотервилю послѣ посѣщенія его баронетомъ въ Парижѣ. Но теперь къ нему примѣшивалось еще многое другое: стыдъ, досада, гордость, но главное все-таки оставалось: страстное желаніе узнать истину:
«Боже мой! какъ я скажу ему!» восклицалъ внутренно Литльморъ.
Колебаніе сэра Артура было очень кратно; но Литльморъ слышалъ какъ стучали часы, пока оно длилось.
— Конечно, не желаю! — отвѣтилъ молодой человѣкъ тономъ холоднаго, почти дерзкаго удивленія.
— Если такъ, то прощайте.
— Прощайте.
И Литльморъ разстался съ сэромъ Артуромъ. Онъ ждалъ, что столкнется съ миссисъ Гедвей на лѣстницѣ; но вышелъ изъ дому безъ помѣхи.
На другое утро, послѣ завтрака, когда онъ собирался уходить, почтальонъ подалъ ему письмо. Литльморъ вскрылъ и прочиталъ его на подъѣздѣ, на что потребовалась всего только одна минута. Вотъ что писала миссисъ Гедвей:
"Любезный м-ръ Литльморъ, вамъ интересно будетъ узнать, что я выхожу замужъ за сэра Артура Димена, и что наша свадьба произойдетъ какъ только этотъ глупый парламентъ закроется. Но пока мы держимъ это въ секретѣ, и я увѣрена, что могу разсчитывать на вашу безусловную скромность. Искренно преданная вамъ — Нанси Гедвей.
«P. S. Онъ сдѣлалъ мнѣ страшную сцену за вчерашнее, но вечеромъ пріѣхалъ снова и извинился. Вотъ какъ все это случилось. Онъ не хотѣлъ сказать мнѣ, что произошло между вами и просилъ не упоминать объ этомъ. Мнѣ все равно, я знала, что вы скажете!»
Литльморъ положилъ письмо въ карманъ и пошелъ дальше. Онъ вышелъ по разнымъ дѣламъ, но позабылъ о нихъ, и прежде, нежели опомнился, очутился въ Гайдъ-Паркѣ. Онъ оставилъ въ сторонѣ экипажи и всадниковъ и пошелъ въ Кенсингтонскіе сады, которые обошелъ кругомъ. Онъ былъ сильнѣе раздосадованъ, чѣмъ это ожидалъ. Теперь, когда Нанси Бекъ достигла своей цѣли, ея удача бѣсила его, и онъ почти сожалѣлъ, что не сказалъ сэру Артуру: «Ну, да, она женщина очень дурного поведенія». Какъ бы то ни было, а теперь дѣло сдѣлано, и они оставятъ его въ покоѣ. Прогулка разсѣяла его досаду, и прежде, чѣмъ онъ пошелъ но своимъ дѣламъ, онъ пересталъ думать о м-съ Гедвей. Онъ пришелъ домой въ шесть часовъ, я слуга, отворившій ему дверь, сказалъ, что миссисъ Дольфинъ проситъ его пожаловать въ гостиную. «Это новая ловушка!» подумалъ онъ, но тѣмъ не менѣе пошелъ, куда его приглашала. Входя въ гостиную, гдѣ находилась миссисъ Дольфинъ, онъ увидѣлъ, что у нее гостья. Эта гостья, которая, повидимому, собиралась уходить, была высокая, пожилая женщина, и обѣ дамы стояли посреди комнаты.
— Я такъ рада, что ты вернулся, — сказала миссисъ Дольфинъ брату, избѣгая его взгляда, — я желала представить тебя лэди Дименъ и надѣялась, что ты ее еще застанешь. Неужели вы такъ спѣшите… останьтесь еще немного, — обратилась она къ своей гостьѣ, и не дожидаясь отвѣта, прибавила торопливо: — извините меня, я на минуту должна оставить васъ. Я сейчасъ ворочусь.
Прежде, чѣмъ Литльморъ успѣлъ опомниться, онъ очутился наединѣ съ лэди Дименъ и понялъ, что такъ какъ онъ не захотѣлъ къ ней отправиться, она сама къ нему пріѣхала. Но тѣмъ не менѣе результатомъ итого было то, что онъ сказалъ себѣ, что сестра его способна хитрить не хуже Нанси Бекъ!
— «Ахъ! она должно быть очень страдаетъ», — подумалъ онъ, взглянувъ на лэди Дименъ. Она казалась деликатной и скромной, даже застѣнчивой, насколько высокая, спокойная женщина горделиваго вида можетъ казаться застѣнчивой. Она до такой степени отличалась отъ миссисъ Гедвей, что ему стало ее жаль. Она, не теряя времени, прямо приступила къ дѣлу. Она, очевидно, сознавала, что въ томъ положеніи, въ какое она себя поставила, всего лучше быть какъ можно проще и дѣловитѣе.
— Я очень рада видѣть васъ. Я желаю спросить васъ: можете ли вы дать мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія объ особѣ, которую вы знаете, и о которой я писала м-съ Дольфинъ. Я говорю о миссисъ Гедвей.
— Прошу васъ сѣсть, — пригласилъ Литльморъ.
— Нѣтъ, благодарю васъ. Мнѣ некогда.
— Могу я спросить, почему вы спрашиваете меня объ этомъ?
— Разумѣется, я должна сообщить вамъ причину; я боюсь, что мой сынъ женится на ней.
Литльморъ растерялся на минуту; онъ понялъ, что она не знаетъ новости, сообщенной ему въ запискѣ миссисъ Гедвей.
— Она вамъ не нравится? — спросилъ онъ, невольно преувеличивая удивленіе въ своемъ голосѣ.
— Вовсе нѣтъ, — отвѣтила лэди Дименъ, улыбаясь и глядя на него. Улыбка ея была кроткая, безъ досады. Литльморъ подумалъ, — какая она красивая.
— Что вамъ угодно отъ меня узнать? — спросилъ онъ.
— Считаете ли вы ее порядочной женщиной?
— Какая вамъ можетъ быть отъ этого польза? неужели мое мнѣніе можетъ повліять на ходъ событій?
— Мнѣ не будетъ никакой пользы, если мнѣніе ваше окажется благопріятнымъ. Но если нѣтъ, то я скажу моему сыну, что единственный человѣкъ въ Лондонѣ, который ее знаетъ болѣе шести мѣсяцевъ, считаетъ ее дурной женщиной.
Этотъ эпитетъ въ устахъ леди Дименъ не вызвалъ протеста со стороны Литльмора. Онъ вдругъ совпалъ необходимость высказать голую правду, какъ тогда, когда онъ отвѣтилъ на вопросъ Руперта Уотервиля въ Théâtre-Franèais.
— Я не считаю миссисъ Гедвей порядочной женщиной, — сказалъ онъ.
— Я была увѣрена, что вы это скажете.
Лэди Дименъ, какъ будто нѣсколько задыхалась.
— Я ничего не скажу болѣе, ни одного слова. Это мое мнѣніе. Не думаю, чтобы оно могло принести вамъ пользу.
— А я думаю, что да. Я желала только услышать его изъ вашихъ собовенныхъ устъ. Въ этомъ все дѣло, — отвѣтила лэди Дименъ. — Я очень вамъ обязана.
И она протянула ему руку, послѣ чего онъ молча проводилъ ее до дверей.
Онъ не чувствовалъ сожалѣнія, раскаянія въ томъ, что сказалъ, а скорѣе облегченіе. Быть можетъ потому, что считалъ, что отъ словъ его ничто не перемѣнится. Перемѣна заключалась только въ одномъ: въ его собственныхъ воззрѣніяхъ на приличія. Онъ попросилъ сестру, которая удивлялась короткости его свиданія съ лэди Дименъ, уволить его отъ всякихъ вопросовъ по этому поводу. Но миссисъ Дольфинъ нѣсколько дней пребывала въ счастливой увѣренности, что неприличная американка не скомпрометируетъ ея родину въ глазахъ англійскаго общества.
Увѣренность ея длилась, однако, не долго. Перемѣны никакой не воспослѣдовало; быть можетъ, потому, что было слишкомъ поздно. Въ первыхъ числахъ іюня Лондонъ узналъ не то, что сэръ Артуръ Дименъ женится на м-съ Гедвей, но то, что эта чета уже обвѣнчана секретнымъ и нерасторжимымъ образомъ. Лэди Дименъ не подала признака жизни; она уѣхала въ деревню.
— Я думаю, что ты могъ бы помѣшать этому, — сказала м-съ Дольфивъ, съ блѣднымъ лицомъ, брату. — Теперь, конечно, вся ея прежняя жизнь обнаружится.
— Да! и это сдѣлаетъ только то, что за ней будутъ бѣгать болѣе, чѣмъ когда-либо! — отвѣчалъ Литльморъ, съ циническимъ смѣхомъ. — Послѣ своего короткаго свиданія съ старшей лэди Дименъ, онъ не считалъ себя въ правѣ сдѣлать визитъ младшей. И такимъ образомъ никогда не узналъ, да поправдѣ сказать и не интересовался этимъ, простила ли она ему въ упоеніи своимъ успѣхомъ.
Уотервиль — странно сказать — былъ положительно скандализированъ этимъ успѣхомъ. Онъ считалъ, что никакъ не слѣдовало допускать, чтобы м-съ Гедвей вышла замужъ за довѣрчиваго джентльмена, и говоря объ этомъ съ Литльморомъ, употребилъ то же выраженіе, какъ и м-съ Дольфинъ. По его мнѣнію, Литльморъ могъ помѣшать этому браку.
Онъ говорилъ съ такимъ азартомъ, что Литльморъ пристально поглядѣлъ на него, такъ пристально, что тотъ покраснѣлъ.
— Ужъ не собирались ли вы сами на ней жениться? — спросилъ онъ своего пріятеля. — Дорогой другъ мой, вы въ нее влюблены! вотъ отъ чего вы такъ горячитесь.
Но Уотервиль съ негодованіемъ, хотя и покраснѣвъ еще сильнѣе, отвергъ это.
Немного времени спустя до него дошли слухи изъ Нью-Іорка, что тамошнее общество начинаетъ интересоваться тѣмъ, — что такое случилось съ миссисъ Гедвей?