|
Я хотя неученый, но знаю, что между ученостью и мудростью такая разница, какъ между хлѣбною печью и хлѣбомъ. Слова моего дѣдушки.
|
Вы непремѣнно хотите, чтобъ я разсказалъ вамъ что нибудь. Извольте. — Но теперь я не въ такомъ расположеніи духа, чтобъ забавлять васъ разсказами о Лисѣ воровкѣ, о Честномъ подъячемъ, о Золотомъ ослѣ и объ умномъ Воеводѣ. Сказки мнѣ надоѣли. Я разскажу вамъ нѣчто важное, а именно, о Халифѣ Омарѣ 1-мь. — Но я долженъ сперва сказать вамъ, кто таковъ былъ этотъ Омаръ 1-й. — Не гнѣвайтесь, сударыня! Я вовсе не думалъ подозрѣвать васъ въ невѣжествѣ. Знаю, что вы и учились Исторіи, и теперь даже читаете историческія сочиненія; но вы не должны оскорбляться, если я вамъ скажу, что при всемъ томъ, вы не знаете, кто таковъ былъ Омаръ 1-й. Это самое готовъ я повторить каждому школяру, нашпикованному ученостью и цитатами отъ пятъ до маковки, и радъ спорить съ нимъ объ этомъ столько же, сколько ученые спорили между собою о мѣстѣ рожденія Гомера, о которомъ нынѣ говорятъ тѣ же ученые, что онъ вовсе не существовалъ! То же будетъ современемъ и съ Исторіей! Начало уже сдѣлано. Нибуръ доказалъ, какъ дважды два четыре, что все начало Римской Исторіи, въ которую мы вѣрили тысяча восемь сотъ лѣтъ, какъ въ святыню, есть не что иное, какъ сказка, а въ существованіе Царства Мидійскаго, въ Кировъ и Артаксерксовъ нынѣ столько же вѣрятъ, какъ въ Иродотовыхъ Иперборейцевъ и — въ Кощея безсмертнаго. Всѣ эти разсказы и Историческое безвѣріе происходитъ отъ того, что люди подсмотрѣли: какъ пишется Исторія. Вы никогда не видали этого, сударыня? — О! это весьма забавно! — Вообразите себѣ, что вы нашли, между семейными бумагами, лоскутокъ, на которомъ отмѣчено, что такого-то числа и года ваша почтенная прабабушка, Сенаторша при Петрѣ Первомъ, купила себѣ чепецъ. Лоскутокъ этотъ попадается въ руки человѣку, который не знаетъ, что съ собой дѣлать, а люди не знаютъ, что съ нимъ дѣлать. Онъ беретъ въ руки перо, и пишетъ…. пишетъ: какой былъ чепецъ, купленный вашею прабабушкой, какого роста была ваша прабабушка, какое было у нее лице, волосы, брови, глаза и губы, какого она была нрава, какъ жила, что дѣлала, гдѣ бывала, и даже объясняетъ, на что она купила чепецъ, и что съ ней случилось въ этомъ чепцѣ! Вы читаете это описаніе…. красно, сладко, кудревато, и вы удивитесь, когда вамъ скажутъ, что этотъ человѣкъ, писавшій о вашей прабабушкѣ, родился черезъ сто лѣтъ послѣ ея смерти, не видалъ даже ея портрета, не слыхалъ объ ней ни словечка, ни отъ потомковъ, ни отъ современниковъ ея, а въ писаніи своемъ основался единственно на найденномъ вами лоскуткѣ бумаги! Я видѣлъ, сударыня, какъ пишутся Исторіи, и притомъ различныя Исторіи: Исторія на заказъ, Исторія для продажи, Исторія отъ скуки, Исторія ради скуки; но, признаюсь откровенно, не видалъ, какъ пишется Исторія для поученія рода человѣческаго. Говорятъ, что есть и такія Исторіи, но ихъ не читаютъ и не любятъ, какъ моты не читаютъ и не любятъ счетовъ заимодавцевъ, а потому изъ такихъ Исторій выдираютъ листы, пятнаютъ чернилами…. Но не въ томъ дѣло. — Обратимся къ Халифу Омару 1-му.
Вы знаете изъ Исторіи, что онъ былъ второй Халифъ послѣ Магомета, основателя вѣроисповѣданія, весьма неблагопріятнаго для дамъ, любящихъ свободу, и для мужчинъ, любящихъ вино. Никто не станетъ спорить (кромѣ меня), если вы прибавите, что этотъ Омаръ былъ тиранъ, варваръ, гонитель просвѣщенія, истребитель неоцѣненнаго сокровища всемірнаго, Александрійской Библіотеки. Вы будете правы, сударыня, если скажете это, ибо все это написано на всѣхъ языкахъ Латинскаго, Греческаго, Славянскаго и Германскаго корня. Но у меня есть пріятель, который читаетъ по-Турецки и по-Арабски. Онъ сказывалъ мнѣ, что въ Исторіяхъ, писанныхъ на сихъ языкахъ, Халифъ Омаръ І-й изображенъ величайшимъ, мудрѣйшимъ, благочестивѣйшимъ и добродѣтельнѣйшимъ Халифомъ послѣ Магомета. Въ подкрѣпленіе своего мнѣнія, Турецкіе и Арабскіе Историки приводятъ слѣдующее: "Поелику, " говорятъ они: "величіе земное оцѣняется числомъ шумныхъ, громкихъ дѣлъ, и уваженіе измѣряется страхомъ, то мы, Турецкіе и Арабскіе Историки, честь имѣемъ объявить всѣмъ и каждому, что Халифъ Омаръ 1-й покорилъ Сирію, Финикію, Іудею, часть Персіи, Египетъ и Ливію, разбилъ одиннадцать воинствъ, взялъ приступомъ или на уговоръ тридцать шесть тысячъ городовъ и замковъ, разорилъ четыре тысячи иновѣрческихъ церквей и храмовъ, и, выстроивъ тысячу четыреста мечетей, распространилъ и утвердилъ вѣру Пророка на Востокѣ и Западѣ[1]. «Ла илахе иль Альмаху, ве Мухаммеду ресулю-льлахь», т. е. "нѣтъ божества, кромѣ Аллаха, а Магометъ Пророкъ его, " или, короче: «Единъ Богъ, а Магометъ Пророкъ его.» Симъ благочестивымъ восклицаніемъ начинаются и кончаются, какъ извѣстно, всѣ рѣчи и писанія у Мусульманъ, и симъ же кончу я выписку изъ Турецкихъ и Арабскихъ Историковъ.
Если бъ я не зналъ, какъ вы добры, сударыня, а захотѣлъ бы узнать это, то сталъ бы разспрашивать о вашемъ нравѣ вашу служанку; но не пошелъ бы развѣдывать у служанки вашей двоюродной сестрицы, которая не любитъ васъ за то, что вы милѣе ея, любезнѣе, и что всего важнѣе для нее — въ тысячу разъ прекраснѣе. Извините! Мнѣ, человѣку подъ сѣдиною, позволительно сказать вамъ это въ глаза, это одно утѣшеніе на старости, для страстнаго почитателя нѣжнаго пола! Только не позволяйте говорить вамъ эту правду вашему внучатному братцу, гусару, который смотритъ на васъ такъ страшно, какъ смотрѣлъ Халифъ Омаръ 1-й на осажденную имъ крѣпость Александрію. Осада сія случилась въ 640 году, послѣ Рождества Христова, и городъ этотъ былъ въ то время совсѣмъ не то, что онъ теперь. Онъ основанъ въ 335 году, до Рождества Христова, Александромъ Македонскимъ, котораго называютъ Великимъ, и притомъ безспорно, за тѣ же самые подвиги, которые доставили оспариваемое величіе Омару, т. е. за взятіе городовъ и покореніе областей, не взирая на то, что Омаръ упрочилъ завоеванія свои наслѣдникамъ, и водворилъ въ нихъ свои законы, а всемірная Монархія Александра распалась на части послѣ его смерти, приключившейся отъ излишняго употребленія вина, котораго Омаръ не пилъ вовсе. При семъ я долженъ замѣтить, сударыня, что ничего нѣтъ мудрѣе въ законѣ Магометовомъ, какъ запрещеніе пить вино въ Турціи, при тамошнемъ образѣ правленія, неизмѣнномъ со временъ Магомета. Одинъ мой пріятель (не знающій ни по-Турецки, ни по-Арабски), разговаривая со мною однажды о Турціи, весьма справедливо замѣтилъ, что нѣтъ ничего ужаснѣе, какъ пьяный Паша, который однимъ порывомъ необузданной своей воли можетъ сорвать у васъ съ плечъ голову, а не въ силахъ укротить самую легкую головную боль. По счастью, не всѣ приближенные Александра Македонскаго перенимали его пороки, чтобы нравиться ему, а въ томъ числѣ былъ одинъ изъ лучшихъ его Полководцевъ, Птоломей, которому, при раздѣлѣ завоеванныхъ областей, достался въ удѣлъ Египетъ. Этотъ мудрый и добрый Государь и достойные его потомки украсили Александрію, столицу Царства и сдѣлали ее средоточіемъ всемірной торговли и убѣжищемъ всемірнаго просвѣщенія. Нынѣшняя Александрія такъ же похожа на древнюю, какъ нашъ Зашиверскъ или Сингилей похожи на Петербургъ. Когда Омаръ подступилъ къ Александріи, тогда въ ней было болѣе 300.000 жителей, обитавшихъ въ великолѣпныхъ домахъ; а чтобъ вы могли судить о просвѣщеніи города, довольно напомнить вамъ, что тамъ были двѣ библіотеки, въ которыхъ вмѣщалось около 700.000 томовъ. Сказываютъ, что при этихъ книгахъ было болѣе ученыхъ, нежели сколько въ нынѣшнихъ библіотекахъ, при половинномъ числѣ книгъ, бываетъ моли, невѣждъ и посѣтителей изъ любопытства, а не для удовлетворенія жажды познаній.
Вы знаете, сударыня, что Египетъ въ то время составлялъ часть огромнаго омертвѣлаго тѣла, носившаго почтенное имя Римской Имперіи. Сбродъ всѣхъ народовъ, именуясь Римскими гражданами, перебѣгалъ изъ одного конца Имперіи въ другой, ища поживы, какъ мародеры въ домѣ, оставленномъ хозяевами. Тогдашніе Римскіе граждане точь въ точь были тоже, что нынѣшніе Жиды-граждане, которые простодушно отвѣчаютъ воинамъ двухъ непріятельскихъ армій, спрашивающихъ ихъ, кому они желаютъ побѣды: «Помогай Богъ и вашимъ и нашимъ!» — Тогдашнее Римское Государство уже не имѣло гражданъ: оно имѣло только чиновниковъ.
Въ цѣлой Александріи одинъ только Проконсулъ и чиновники его канцеляріи со страхомъ и трепетомъ ожидали слѣдствія осады, ибо увѣрены были, что послѣ покоренія города, они лишатся мѣстъ и сопряженныхъ съ ними доходовъ. Изъ предосторожности, они прежде выслали всѣ свои деньги и дорогія вещи въ Византію, и утѣшались въ горести тѣмъ, что имѣютъ на что купить другія прибыльныя мѣста. Не удивляйтесь этому, сударыня! Тогда было не то, что нынѣ. Тогда люди были развратны и преданы роскоши, а развратъ и роскошь единоутробные съ корыстолюбіемъ и лихоимствомъ. Въ Византіи не продавали мѣстъ такъ явно, какъ мясо и сукно, но каждый зналъ, къ кому должно отнестись для полученія мѣста, и сколько каждое мѣсто стоило. Жители Александріи не безпокоились вовсе о взятіи города и о томъ, въ чьей онъ будетъ власти, но сильно безпокоились на счетъ собственнаго имущества; а потому весьма обрадовались, когда Омаръ повелѣлъ городу и округу выслать депутатовъ для выслушанія своей воли.
Депутація, составленная изъ почетнѣйшихъ гражданъ (т. е. имѣвшихъ болѣе денегъ и болѣе страха лишишься оныхъ), явилась въ лагерь Омара. Депутаты введены были немедленно въ его палатку. Онъ сидѣлъ на диванѣ, поджавъ ноги, и вѣрно курилъ бы трубку, если бъ въ то время открыта была Америка и куреніе табаку было принято образованными Европейцами отъ дикихъ народовъ, которые, въ свою очередь, переняли у насъ, не менѣе похвальный обычай, упиваться водкой. Если бъ я не боялся растянуть своего повѣствованія, то охотно потолковалъ бы съ вами о необыкновенной странности въ родѣ человѣческомъ, а именно, о страсти и легкости перенимать все дурное или безполезное, а оставлять безъ вниманія хорошее. У насъ, напримѣръ…. но оставимъ это до другаго случая…. И такъ Омаръ сидѣлъ на диванѣ и держалъ въ рукѣ нагайку, вмѣсто жезла или посоха, съ которыми изображаются древніе Фараоны Египта. Депутаты низко поклонились Омару, а онъ имъ сказалъ рѣчь, достовѣрность коей основана на тѣхъ же самыхъ доказательствахъ, какъ рѣчи, приводимыя Тацитомъ и Титомъ Ливіемъ. Я прошу у васъ извиненія, сударыня, за Омара и за себя, если рѣчь его оскорбитъ нѣжные органы вашего слуха. Омаръ былъ человѣкъ грубый, воспитанный въ воинскомъ станѣ и безъ Французскаго гувернера и танцмейстера. Онъ имѣлъ дурную привычку говорить то, что у него было на умѣ и на сердцѣ, и старался объяснить свою волю какъ можно короче и понятнѣе. Вотъ что сказалъ онъ депутатамъ Александріи:
«Послушайте вы, скоты! Если вы не впустите меня въ городъ въ теченіе двадцати четырехъ часовъ, и не покоритесь безусловно моей волѣ, то я сожгу и разрушу вашъ городъ до основанія, а всѣхъ жителей, съ женами и дѣтьми, велю посадить на колья, окружающіе городской валъ. Если же вы немедленно исполните мое приказаніе, то я обѣщаю вамъ сохраненіе жизни, имущества и вольность вѣроисповѣданія. Хотя Пророкъ завѣщалъ мнѣ распространять Исламизмъ, но я не хочу никого принуждать къ принятію нашей вѣры. Мнѣ все равно, кому бы ни покланялись мои рабы, быку ли, Апису или птицѣ Ибису, только бы платили мнѣ исправно харачь и безпрекословно повиновались моей волѣ. Вы должны знать, однако жъ, что исповѣдники Ислама не платятъ никакихъ податей, пользуются исключительнымъ правомъ занимать должности, могутъ рѣзать уши и бить палками по пятамъ Гяуровъ (невѣрныхъ), при малѣйшемъ подозрѣніи въ неуваженіи къ себѣ и въ недоброжелательствѣ къ Исламизму, и отнимать у Гяура имущество, при малѣйшемъ сомнѣніи, что онъ задумаетъ употребить его во зло Исламу. Кто приметъ добровольно законъ Пророка, тотъ другъ и братъ мой; а кто останется при своей вѣрѣ, тотъ въ моихъ глазахъ — собака! Ла алахе иль Альлаху, ве Мухаммеду ресулю-льлахъ! Пошли вонъ — и къ вечеру пришлите отвѣтъ!»
Депутаты нашли рѣчь Омара чрезвычайно убѣдительною. На пути въ городъ они поразсудили о слышанномъ. Купцы думали: какая намъ до того нужда, кто будетъ управлять Египтомъ! Вѣдь безъ торговли быть нельзя, а когда будетъ торговля, будутъ и барыши. А Магометанская вѣра? Ну что жъ! Чалма право красива…. а если при этомъ можно будетъ испросить привиллегіи и монополіи, и позволено будетъ ввозить запрещенные нынѣ товары…. Дѣло несомнительно прибыльное, и при перемѣнѣ вѣры, чистаго барыша сто на сто! Туземные судьи, адвокаты и ходатаи по дѣламъ разсуждали: будь правителемъ хоть самъ Магометъ, или другой Пророкъ, почище его, ябеда все-таки не истребится на землѣ, и всегда будутъ существовать взятки, протори, убытки и тяжебныя издержки. И такъ хлопотать право не изъ чего, и пусть будетъ то, чего миновать нельзя. Гражданамъ, властителямъ домовъ и дачъ весьма нравилось увольненіе отъ платежа податей. Бѣдныхъ ремесленниковъ и поселянъ не было въ депутаціи, а потому они ничего не говорили и ни объ чемъ не думали. Городской Глава велѣлъ немедленно вычистить и вызолотить заржавленные городскіе ключи, и вынесть ихъ Омару на золотомъ блюдѣ, купленномъ въ долгъ на счетъ будущей городской казны, ибо настоящую казну разобрали по своимъ сундукамъ Члены Городоваго Совѣта, для того, чтобы лишить непріятелей добычи. На другой день, Омаръ вступилъ съ войскомъ въ городъ, а на третій день всѣ почетнѣйшіе жители нарядились въ чалмы и на всѣхъ улицахъ только и слышны были радостныя восклицанія: «Ла илахе иль Альлаху, ве Мухаммеду ресулю-льлахъ!» Проконсулъ съ чиновниками бѣжалъ эаблаговременно.
Я уже сказывалъ вамъ, что въ Александріи было множество ученыхъ, которые въ то время назывались софистами. Они преподавали темно отвлеченныя, т. е. тусклыя и мрачныя Науки, спорили между собою о вещахъ, ни для кого незанимательныхъ и вовсе безполезныхъ, и рылись въ старыхъ книгахъ, чтобъ обновлять забытыя глупости. Нынѣ такихъ людей зовутъ педантами. Вы, сударыня, очень счастливы, что не встрѣчались никогда съ педантами. Увѣряю васъ, что гораздо сноснѣе чирей на носу, чѣмъ пріязнь съ человѣкомъ этого разряда: я согласился бы скорѣй подружиться съ козломъ, чѣмъ съ педантомъ. Въ Институтѣ, вѣрно, не учили васъ, что такое педантъ. Хотите ли знать? Я вамъ скажу: это машина, по образу и подобію человѣка, приводимая въ движеніе или винными парами или чадомъ тщеславія, заводимая голодомъ и самолюбіемъ, повторяющая цѣлый вѣкъ одно и то же, чѣмъ начинена была въ юности. Педантъ, зная 999 чужихъ мнѣній объ одномъ предметѣ, не имѣетъ ни о чемъ собственнаго понятія, и смертельно ненавидитъ умныхъ людей, имѣющихъ собственное мнѣніе, почерпнутое изъ разсудка, а не изъ старопечатныхъ книгъ. Забавнѣе всего въ педантѣ есть то, что онъ, гордясь своею гнилою, какъ стоячая вода, ученостью, обижается, когда вы изъ вѣжливости назовете его настоящимъ его ученымъ званіемъ, и если онъ не имѣетъ другаго званія, то скорѣй согласится, чтобы вы величали его полотеромъ, нежели тѣмъ, чѣмъ онъ есть, т. е. софистомъ или школяромъ. Въ древнія времена, Греція и Египетъ снабжали міръ софистами, а нынѣ добрая, честная Германія надѣляетъ всѣ пять частей Свѣта педантами, какъ Италія надѣляетъ міръ пѣвцами, Франція танцмейстерами, Англія купцами, — а мы лошадьми и рогатымъ скотомъ. Сказавъ о тяжеломъ товарѣ Германскомъ, о педантахъ, я вовсе не имѣю намѣренія оскорблять Германію, въ которой болѣе нежели гдѣ нибудь людей истинноученыхъ, честныхъ и добродушныхъ. Напротивъ того, я люблю Германію, люблю ее, какъ мадамъ Бушерброть, покойную ключницу моей покойной матери, ибо до сихъ поръ не забылъ, что добрая мадамъ кормила меня, ребенка, какъ Индѣйскаго пѣтуха на убой, и пречувствительно пѣла фистулой: Freut euch des Gebens, etc. Германія такъ же виновна въ томъ, что въ ней родятся и созрѣваютъ самые тяжелые педанты, какъ Корсика виновна, что въ ней плодятся лучшіе ослы, ибо тѣ же страны производятъ великихъ людей, каковы были, напримѣръ, Наполеонъ и Фридерикъ Великій. Дѣло въ томъ, что каждая страна изобилуетъ какою нибудь породою изъ царства животныхъ. Но я замѣчаю, что начинаю употреблять во зло ваше терпѣніе, сударыня! — Извините, заболтался! Зная, что педанты не внесены еще въ Натуральную Исторію, которую вы такъ любите, я счелъ долгомъ моимъ истолковать вамъ свойство сихъ существъ.
Педанты, или софисты Александрійскіе, одни изъ всего, такъ называемаго образованнаго сословія, не радовались покоренію Египта и введенію Магометанской вѣры, и имѣли на то три важныя причины. Во-первыхъ, имъ тяжело было отказаться отъ вина, до котораго они всегда были страстные охотники. Хотя имъ и было извѣстно, что Магометане попиваютъ вино тайкомъ, но въ такомъ случаѣ надобно покупать его на собственныя деньги, — а софисты любили испивать вино чужое, на пиршествахъ, куда ихъ приглашали, вмѣстѣ съ чревовѣщателями и другими фиглярами. Во-вторыхъ, софистамъ не нравилось многоженство, потому, что по особенной принадлежности ихъ породы, они всегда находятся во власти женъ, какъ взнузданные медвѣди во власти цыганъ, слѣдовательно имъ страшно было подумать о обязанностяхъ супружества при многоженствѣ. Въ-третьихъ, въ государствѣ, управляемомъ по закону Магомета, не было вовсе для сословія софистовъ чиновъ, которыми можно было бы прикрыть свое ничтожество. Въ слѣдствіе всего этого, софисты составили родъ оппозиціи, и заговорили, о патріотизмѣ, о Христіанскихъ добродѣтеляхъ, о вольности и прочихъ предметахъ, извѣстныхъ имъ изъ книгъ. Омаръ узналъ объ этомъ, но, къ удивленію всѣхъ, не велѣлъ отрубить имъ головы за ихъ вранье, вѣроятно почитая голову софиста столь же ничтожною вещью, какъ и вранье его.
Между тѣмъ Омаръ велѣлъ явишься къ себѣ всѣмъ чиновникамъ и всѣмъ значительнѣйшимъ гражданамъ, и когда они собрались передъ дворцомъ его, онъ вышелъ къ нимъ и сказалъ: «Я хочу управлять вами согласно съ вашими пользами и желаніями, а потому и намѣренъ избрать изъ среды васъ людей для совѣта и помощи. Скажите мнѣ: кто изъ васъ лучшій, т. е. кто болѣе любить истину, и желаетъ вамъ блага?» Всѣ присутствующіе молчали, поклонились Омару, и каждый изъ нихъ, потупя взоры, посматривалъ, съ нѣжностью, на самого себя, давая симъ знать, что онъ самъ лучше всѣхъ, но что изъ скромности не смѣетъ объявишь этого. Они бы не постыдились расхвалить себя, если бъ не боялись, что сосѣди уличатъ ихъ во лжи. Омаръ окинулъ взоромъ собраніе, улыбнулся и продолжалъ: «Итакъ, если скромность запрещаетъ вамъ объявить мнѣ, кто изъ васъ лучше всѣхъ, то скажите мнѣ, кто изъ васъ хуже всѣхъ, т. е. злѣе, вреднѣе для общества?» Поднялся шумъ. Присутствующіе заговорили всѣ вдругъ. Одинъ называлъ своего заимодавца, другой соперника, третій товарища въ торговлѣ, четвертый дядю, послѣ котораго надлежало получить наслѣдство, пятый совмѣстника, шестой начальника и т. д. — Омаръ повелѣлъ всѣмъ замолчатъ. "Назовите мнѣ одного только человѣка, " сказалъ онъ: «котораго вы почитаете опаснѣйшимъ и вреднѣйшимъ для вашего спокойствія!» — «Апертусъ! Апертусъ!» закричали со всѣхъ сторонъ. — «А кто таковъ этотъ Апертусъ, чиновникъ?» — «Нѣть!» — «Купецъ?» — «Нѣтъ!» — «Софистъ?» — "Нѣтъ! «Кто жъ онъ таковъ?» сказалъ съ нетерпѣніемъ Омаръ. — «Патрицій, Римскій гражданинъ, переселившійся сюда изъ отдаленной провинціи Имперіи….. Житель здѣшняго города…..» — «Что жъ онъ дѣлаетъ дурнаго?» спросилъ Омаръ. «Обманываетъ ли, ссоритъ ли ceмейства, клевещетъ ли, соблазняетъ ли женъ вашихъ и дочерей, строитъ ли козни, ищетъ ли происками мѣстъ, денегъ, почестей? Я хочу знать, что онъ сдѣлалъ дурнаго?» Всѣ молчали. — «Скажите же мнѣ, за что вы ненавидите его, за что почитаете злымъ человѣкомъ, врагомъ вашего спокойствія?» спросилъ Омаръ. ~ Стоявшій вблизи купецъ улыбнулся и сказалъ, посматривая на судью: «Апертусъ жестоко бранитъ взяточниковъ, насмѣхается надъ ними и не даетъ имъ покоя…» — Судья не далъ кончить купцу и примолвилъ, взглянувъ лукаво на него: «Апертусъ насмѣхается также надъ тщеславными купцами, которые стыдятся своего званія, ползутъ въ Патриціи, и въ искательствѣ издерживаютъ нажитое отцами, а плутовъ-купцевъ, Апертусъ бранитъ безъ пощады….» "Онъ нападаетъ на юношество, " сказалъ одинъ растрепанный франтъ: «называетъ молодыхъ людей пьяницами, буянами.» — "То есть, называетъ пьяницами пьяницъ, буянами буяновъ, невѣждами невѣждъ, "примолвилъ Омаръ, смотря съ презрѣніемъ на растрепаннаго юношу. — "Онъ критикуетъ поступки исполнителей законовъ, вопитъ о злоупотребленіяхъ, слѣдовательно онъ человѣкъ опасный, безпокойный, " сказалъ предсѣдатель или засѣдатель какой-то палаты. — «А исполняетъ ли онъ самъ законы?» спросилъ Омаръ. Всѣ молчали. — «Что жъ еще?» примолвилъ Омаръ…. — "Апертусъ прозванъ у насъ злоязычнымъ, потому, что не смалчиваетъ ни предъ кѣмъ и каждому говоритъ въ глаза то, что другіе едва смѣютъ думать, " сказалъ одинъ гражданинъ. — "Хорошо! Подайте мнѣ этого злодѣя! " сказалъ Омаръ. — Всѣ съ удовольствіемъ посмотрѣли въ ту сторону, гдѣ стоялъ Апертусъ, поджавъ руки, и посматривая на всѣхъ съ улыбкою состраданія. — «Вотъ онъ, вотъ злодѣй нашъ!» закричали въ толпѣ. — «Убей его, запри, отрѣжь ему языкъ!» — Омаръ подозвалъ Апертуса и, окинувъ его взоромъ, сказалъ: — «Тебя чуждаются твои сограждане, и такъ я беру тебя въ службу и назначаю состоять при моей особѣ.» — На лицахъ, присутствующихъ изобразились страхъ и недоумѣніе. — «Скажи, какого ты хочешь жалованья и награды?» примолвилъ Омаръ. — «Служить тебѣ, я готовъ, Государь!» отвѣчалъ Апертусъ: «ибо узналъ тебя въ эту минуту; а вмѣсто жалованья, квартирныхъ и столовыхъ денегъ, прошу позволенія каждый день говорить тебѣ по одной правдѣ.» — «По рукамъ!» сказалъ Омаръ, и, обратясь къ толпѣ, примолвилъ: «Ступайте по домамъ, и приготовьте для меня какъ можно болѣе денегъ. Податей я съ васъ не возьму, по обѣщанію; но какъ вы теперь Мусульмане, то я требую отъ васъ добровольныхъ приношеній на пользу и славу Ислама! Вы всѣ такъ добры, что безъ сомнѣнія чувствуете эту потребность, а злаго Апертуса я буду держать при себѣ, на привязи, чтобъ онъ не надоѣдалъ вамъ своимъ злоязычіемъ. Ла илахе илъ Альлаху, ве Мухоммеду ресулю-льлахъ.»
Вы можете легко представить себѣ, сударыня, что объ этомъ думали и говорили въ городѣ. Омара всѣ рѣшительно порицали, а Апертуса, который впервые въ этотъ разъ увидѣлъ Омара, называли интригантомъ, извергомъ, доносчикомъ, полагая, что онъ оклеветалъ цѣлый городъ предъ Халифомъ. Но Омаръ не слышалъ того, что объ немъ говорили, а Апертусъ объ этомъ ни мало не безпокоился, и оба они преспокойно заснули, хотя въ цѣломъ городѣ царствовала эпидемическая безсонница.
На другой день, Омаръ, въ сопровожденіи Апертуса и стражи, поѣхалъ осматривать знаменитый Музей, гдѣ находилось книгохранилище. Софисты стояли на паперти сего храма Музъ, и, когда Омаръ взошелъ на ступени, низко ему поклонились. Одинъ изъ софистовъ выступилъ на середину и началъ привѣтственную рѣчь :
— «Солнце, освѣщавшее Александра Великаго!….» — При семъ ораторъ остановился, чтобъ собраться съ духомъ, но Омаръ не далъ ему продолжать, и сказалъ : — «То же солнце освѣщаетъ и дураковъ.» — Вымолвивъ сіе, Омаръ подошелъ къ толпѣ софистовъ, и устремилъ на нихъ свой проницательный взоръ, чтобъ выбрать годныхъ въ солдаты. При всей важности своей, Омаръ не могъ удержаться отъ смѣху, и громко захохоталъ. Представьте себѣ, сударыня, что въ то самое время, какъ вы смотрите на сферу, вдругъ бы ожили и зашевелились всѣ фигуры зодіака (таковъ былъ видъ этой толпы). Омаръ смотрѣлъ на эту забавную картину, хохоталъ и внутренно доволенъ былъ собою, что въ первомъ порывѣ гнѣва не велѣлъ отрубить этихъ головъ, украшенныхъ столь смѣшными рожами.
Нахохотавшись вдоволь, Омаръ вошелъ въ огромную залу, въ шесть ярусовъ, и сталъ расхаживать по ней, помахивая нагайкою, которую всегда имѣлъ въ рукахъ, насвистывая притомъ какую-то Турецкую пѣсенку, и поглядывая на книги, стоявшія на полкахъ отъ низу до верху. Софисты вошли также въ Музей, размышляя о причинѣ непонятнаго для нихъ смѣха Омарова. Халифъ остановился предъ нишемъ, въ которомъ находились три эмблематическія статуи, отличной отдѣлки. — «Апертусъ, что это значитъ?» спросилъ Омаръ. — «Эти двѣ статуи, держащія рогъ изобилія, сушь торговля и промышленость, богатыя дѣти бѣдной матери — просвѣщенія, которое изображаетъ третья статуя, стоящая выше съ книгою и циркулемъ.»
— «А что вы, Гяуры, разумѣете подъ словомъ просвѣщеніе?» примолвилъ Омаръ.
— «Государь!» отвѣчалъ Апертусъ: «мнѣ неприлично объяснятъ тебѣ этотъ предметъ въ присутствіи мужей, называющихся жрецами просвѣщенія. Благоволи вопросить ихъ.» —
Омаръ обернулся къ толпѣ, и подозвавъ къ себѣ старѣйшаго изъ софистовъ, облеченнаго въ мантію, шитую золотомъ, повторилъ ему вопросъ.
Софистъ поклонился до земли, и сказалъ: — «Просвѣщеніе есть распространеніе познаній обо всѣхъ предметахъ, подлежащихъ исключительно уму. А какъ умъ есть единственный признакъ души безсмертной, которою Небо одарило человѣка, то первая обязанность его состоитъ въ воздѣлываніи ума; ибо попеченіе объ немъ удобряетъ душу, такъ точно, какъ попеченіе о плодоносномъ древѣ ведетъ за собою удобреніе земли, на коей произрастаетъ сіе древо.»
— «Кудревато!» проворчалъ Омаръ. "И такъ, по твоему мнѣнію, " продолжалъ онъ, обращаясь къ ученому: «просвѣщеніе удобряетъ душу человѣка, т. е. дѣлаетъ его лучшимъ?»
— «Безъ сомнѣнія!» отвѣчалъ софисть.
— «Скажи же мнѣ, въ какой странѣ или въ какомъ городѣ болѣе просвѣщенія?»
— "Въ Византіи, въ Римѣ и у насъ, въ Александріи, " отвѣчалъ софистъ. — «Только въ этихъ городахъ и въ прилежащихъ къ нимъ странахъ процвѣтаютъ Науки и Философія, а прочія страны погружены въ варварствѣ и невѣжествѣ.»
— «Ты солгалъ, какъ песъ, Гяуръ!» сказалъ Омаръ, не гнѣвно, но насмѣшливо. «Если бъ въ Византіи, Римѣ и у васъ, въ Александріи, процвѣтало просвѣщеніе болѣе, нежели въ другихъ странахъ, то, въ слѣдствіе твоего заключенія, у васъ было бы болѣе добродѣтелей, нежели у другихъ народовъ. Однако жъ нигдѣ нѣтъ столько разврата, безбожія, лжи, измѣны, коварства и малодушія, какъ въ этихъ трехъ городахъ. — Я родился въ странѣ, которую ты почитаешь погруженною въ варварствѣ и невѣжествѣ, но слыхалъ кое-что о вашихъ странахъ мудрости, и знаю, что Римъ до тѣхъ поръ былъ добродѣтеленъ, пока не перенялъ у Грековъ ихъ просвѣщенія. Одно изъ двухъ: или просвѣщеніе ваше есть зло, или вы не понимаете, въ чемъ состоитъ просвѣщеніе. Скажи мнѣ, что содержатъ въ себѣ всѣ эти книги?»
— "Эссенцію мудрости человѣческой, " отвѣчалъ софистъ: «весь свѣтъ ума — то, что мы называемъ просвѣщеніемъ.»
— "Покажи же мнѣ главные предметы вашей мудрости, " сказалъ Омаръ.
Софистъ надулся, какъ мышь на крупу, и выступилъ впередъ, чтобы показывать Омару разныя отдѣленія книгъ, заслуживающія, по мнѣнію ученаго,, болѣе вниманія. "Вотъ Ѳеогонія, т. е. толки, споры и мнѣнія мудрецовъ о существѣ и качествѣ Божества, " сказалъ ученый, указывая на огромное отдѣленіе книгъ.
«Вздоръ!» возразилъ Омаръ: «Ла илахе иль Альлаху…. Взгляни на солнце, освѣщающее и злаго и добраго, и мудреца и невѣжду, и червя и человѣка! — Вотъ образъ благости Аллаха! Ты самъ, Гяуръ, твоимъ безполезнымъ существованіемъ, не доказываешь ли существованія всеблагаго Бога, творца солнца, звѣздъ и земли? И вы осмѣливаетесь разсуждать объ этомъ!…» Омаръ прибавилъ къ этому нѣсколько бранныхъ словъ, которыхъ мнѣ не слѣдуетъ повторять предъ вами, сударыня!
Софистъ не возражалъ Омару, почитая его невѣждою, и, указывая на другое отдѣленіе, сказалъ: — «Это Психологія, т. е. мнѣнія и толки мудрецовъ о душѣ человѣческой.»
— "То есть, мнѣнія и толки слѣпорожденныхъ о цвѣтахъ, примолвилъ Омаръ. «Далѣе!»
— "Вотъ Выспренняя Философія, " сказалъ софистъ: «мнѣнія и толкованія мудрецовъ о мірозданіи, о причинѣ причинъ, о началѣ и цѣли всѣхъ видимыхъ и невидимыхъ вещей въ Природѣ….» — Омаръ вспыхнулъ. «Ты задумалъ меня дурачить, что ли, проклятый Гяуръ!» воскликнулъ онъ грозно. «Ты не можешь проникнуть мысли и воли животнаго, а хочешь знать волю Творца вселенныя, и знать таинства Его предвѣчной мудрости! Такъ вотъ ваше просвѣщеніе! Вотъ надъ чѣмъ вы утруждаете свои головы!» Омаръ въ бѣшенствѣ расхаживалъ по залѣ, бормоча что-то про себя, и произнося страшныя ругательства противу Гяуровъ. Гнѣвъ Омара произошелъ отъ неловкости софиста, который не зналъ, что Омаръ любилъ Поэзію, не чуждался Словесности, охотно слушалъ разсказы изъ Исторіи и Географіи, и даже покровительствовалъ Изящныя Искусства. Если бъ софистъ указалъ ему отдѣленія книгъ по симъ предметамъ, то Александрійская Библіотека уцѣлѣла бы. Но, по несчастью, софистъ началъ съ того, что Омаръ почиталъ глупостью, а не мудростью, и симъ испортилъ все дѣло. Наконецъ, Омаръ успокоился и, подозвавъ къ себѣ Апертуса, сказалъ: «Позволяю тебѣ взять одно сочиненіе изъ этого лохмотья. Возьми и покажи мнѣ!» —
Апертусъ выбралъ: Собраніе разсказовъ учениковъ Сократа объ его жизни, дѣяніяхъ и ученія.
— «Кто таковъ этотъ Сократъ, и чему научалъ онъ?» спросилъ Омаръ.
— "Сократъ былъ бѣдный Аѳинскій гражданинъ, " отвѣчалъ Апертусъ. «Онъ исполнялъ всѣ обязанности, на него возлагаемыя; платилъ исправно подати; снискивалъ пропитаніе трудомъ; защищалъ оружіемъ отечество, когда оно было въ опасности, и съ покорностью предлагалъ ему свои услуги. Но когда отечество не захотѣло употребить его, онъ взялъ на себя обязанность говорить людямъ правду, и учить ихъ истинной мудрости и добродѣтели. Сократъ не искалъ первыхъ причинъ[2], не занимался глубокомысленными теоріями, говоря, что въ нихъ умъ не просвѣщается, но заблуждается, и доказывалъ сіе тѣмъ, что Природа свободно и легко даруетъ намъ нужныя познанія, и затрудняетъ изученіе знаній безполезныхъ, довольствующихъ одно любопытство. Сократъ утверждалъ: что наука, единственно нужная для людей, есть наука ихъ обязанностей и отношеній къ человѣчеству. Онъ говорилъ, что мудрость есть не что иное, какъ просвѣщенный умъ, который снимаетъ обманчивые цвѣта съ предметовъ нашей боязни и надежды, и показываетъ намъ сіи предметы въ ихъ истинномъ видѣ, а симъ даетъ прочность и основательность нашимъ сужденіямъ, подвергая притомъ волю нашу одному закону необходимости. Мудрость, такимъ образомъ понимаемая, говорилъ Сократъ заставляетъ человѣка быть справедливымъ, убѣждая, сколь полезно для него самого повиноваться законамъ и никому не вредить, и порождаетъ въ немъ умѣренность въ желаніяхъ. Изъясняя такимъ образомъ мудрость, Сократъ вывелъ изъ сего заключеніе, что добродѣтель есть не что иное, какъ мудрость, или знаніе, а порокъ невѣжество, или заблужденіе. Онъ любилъ всѣхъ людей какъ братій, и изъ всего рода человѣческаго ненавидѣлъ одного только человѣка, а именно того, кто первый осмѣлился сдѣлать различіе между справедливымъ и полезнымъ. Убѣжденный въ истинѣ и пользѣ своихъ правилъ, Сократъ не боялся порицать въ глаза и за глаза сильныхъ и могучихъ злупотребителей власти, развратныхъ эгоистовъ, гнусныхъ лицемѣровъ, буйныхъ юношей, тщеславныхъ софистовъ, безсовѣстныхъ судей и небрежныхъ родителей. Онъ просилъ, увѣщевалъ, убѣждалъ людей быть добрыми, и наказывалъ злыхъ и упорныхъ орудіемъ насмѣшки….»
Омаръ слушалъ Апертуса съ величайшимъ вниманіемъ. На лицѣ его изображалось удовольствіе. Наконецъ онъ поднялъ голову и сказалъ громко: — «Довольно! Вотъ такихъ людей люблю я, будь онъ Гяуръ или Мусульманинъ! Гдѣ этотъ Сократъ? Подавай его сюда — я тотчасъ сдѣлаю его первымъ моимъ Визиремъ или Муфтіемъ!»
— "Сократа давно уже нѣтъ въ живыхъ, " отвѣчалъ Апертусъ.
— «Жаль!» возразилъ Омаръ. "За одинъ волосъ изъ бороды его, я отдалъ бы цѣлый городъ вашъ! — Вы, Гяуры, " примолвилъ Омаръ: «воздаете божескую почесть смертнымъ, которые прославились между вами мудростью или неустрашимостью, воздвигнете имъ храмы и истуканы. Скажи же мнѣ, Апертусъ, чѣмъ воздали Сократу его современники за его мудрость и любовь къ добру?»
«Сократъ просилъ за труды свои и службу отечеству только куска хлѣба, на старость, а сограждане отравили его ядомъ!» отвѣчалъ Апертусъ.
— «Гяуры, собаки!» воскликнулъ въ бѣшенствѣ Омаръ, топнувъ ногою и махнувъ нагайкою. «Какъ! За что?»
"Сократъ училъ вѣрить во единаго Бога — и его обвинили въ безбожіи; онъ научалъ чтить одну добродѣтель, даже въ бѣдныхъ и въ чужихъ людяхъ, а презирать порокъ даже въ сильныхъ и въ родныхъ — его обвинили въ безнравственности и расторженіи родственныхъ связей. Онъ научалъ чтить законъ и власть, но совѣтовалъ обличать и преслѣдовать злоупотребителей, — его обвинили въ распространеніи возмутительныхъ правилъ, " сказалъ Апертусъ.
— «Проклятые Гяуры!» проворчалъ Омаръ. «Апертусъ! отнеси эту книгу ко мнѣ, и отдай моимъ Улемамъ, чтобъ они перевели ее на Арабскій языкъ. Остальною здѣшнею мудростью я хочу хоть однажды согрѣть народъ, и при теперешнемъ недостаткѣ дровъ, велю топить общественныя бани этими лохмотьями.»
— "Государь! Ты мнѣ позволилъ говорить тебѣ по одной правдѣ на день, " сказалъ Апертусъ.
— «Говори!»
— «Въ развратѣ и заблужденіяхъ рода человѣческаго виновны болѣе люди, нежели книги. Полезная книга можетъ исправить злаго человѣка, но вредная не испортить добраго, а напротивъ послужитъ къ его поученію и дастъ ему средства къ обличенію лжи и порока. Опасное и заразительное зло кроется не въ книгахъ, не въ сердцѣ человѣка, и злѣйшіе люди суть тѣ, которые вовсе не заглядываютъ въ книги. Зло уничтожается единственно водвореніемъ законовъ и правосудія, которые не могутъ имѣть ни силы, ни уваженія, безъ повсемѣстнаго просвѣщенія, то есть такого просвѣщенія, какъ понималъ его Сократъ.» —
— «Согласенъ!» сказалъ Омаръ. «Водворю законъ и правосудіе, а что касается до книгъ, то если въ этомъ множествѣ есть то, что находится въ Куранѣ, то книги эти не нужны; если же въ нихъ нѣтъ того, что содержится въ Куранѣ, то онѣ безполезны, слѣдовательно я обращу ихъ на общую пользу, отопляя общественныя бани. Для просвѣщенія же народа довольно мудрости Сократовой! Въ этихъ огромныхъ зданіяхъ я помѣщу моихъ храбрыхъ воиновъ: имъ будетъ здѣсь свѣтло, тепло и просторно. Когда же они отдохнутъ, то я пойду съ ними въ Грецію, и порядочно проучу этихъ Гяуровъ за то, что они не умѣли чтить Сократа, и, тщеславясь своею мудростью, до сихъ поръ не понимаютъ, что такое истинное просвp3;щеніе!»
Я кончилъ, сударыня, мой разсказъ и выдаю его за историческій. Извѣстно, что въ Александріи было знаменитое книгохранилище; извѣстно, что существовалъ Омаръ и покорилъ Александрію; извѣстно что Историки всклепали на него, будто онъ сжегъ сіе книгохранилище, которое, по словамъ другихъ Историковъ, расхищено и обращено въ пепелъ фанатиками, истреблявшими, въ первыя времена Христіанства, всѣ памятники язычества. Какъ бы то ни было, только мой разсказъ основанъ на трехъ историческихъ преданіяхъ, слѣдовательно онъ справедливъ, то есть, въ немъ есть много правды. Вы изволили выслушать меня терпѣливо, сударыня, и за это обязанъ я болѣе вашей вѣжливости, нежели моему слабому дарованью. Но что скажетъ нашъ Смирдинъ, которому я даю (по обѣщанію) этотъ расказъ на новоселье? — Въ его Библіотекѣ нѣтъ вредныхъ книгъ, но изъ любви къ нему и изъ уваженія къ чужой собственности, я не хотѣлъ бы, чтобъ у насъ вошло въ обычай топить бани безполезнымъ бумагомараньемъ! Я не такъ строгъ, какъ Апертусъ, и не скажу, что спасъ бы отъ пламени одно только сочиненіе, но признаюсь вамъ откровенно, что какъ ни жаль мнѣ было бы нашего Смирдина, а всю огромную его Библіотеку, я помѣстилъ бы въ небольшой чистенькій шкафикъ, который можно было бы перенести на плечахъ изъ Петербурга ко мнѣ, въ Карлово, гдѣ я, въ тишинѣ и уединеніи, размышляю о мудрости человѣческой, до которой я не достигъ, и о невѣжествѣ, котораго я былъ такъ часто жертвою! —
Мыза Карлово, возлѣ Дерпта
1 Августа 1832.