Абдалла Бенъ-Аббасъ сказывалъ, что онъ слышалъ отъ отца своего слѣдующее:
Однажды ввечеру, когда было очень темно, вышелъ я посѣтить Омара Бенъ Алкаттаба, Повелителя вѣрныхъ. Я успѣлъ отойти еще весьма недалеко, какъ повстрѣчался мнѣ Бедуинъ, которой взялъ меня за руку и сказалъ: Аббасъ! иди со мною. Я взглянулъ на сына пустыни, и какъ же изумился, узнавши въ немъ Повелителя вѣрныхъ! Одинъ, пѣшкомъ, переодѣтый! Я привѣтствовалъ его съ благоговѣніемъ, и сказалъ: куда идешь ты и съ какимъ намѣреніемъ, Повелитель вѣрныхъ? — «Въ сію темную и холодную ночь я вознамѣрился посѣтить разныя поколѣнія Арабовъ.» — Я слѣдовалъ за нимъ къ шатрамъ, которые были разсѣяны по пустынѣ, и которые разсматривалъ онъ со вниманіемъ.
Прогулка наша оканчивалась, и мы, идучи уже домой, подошли еще къ одному шатру. Тутъ увидѣли мы старую женщину, окруженную дѣтьми, которыя жалобно кричали. Передъ женщиной лежало три камня; на нихъ стоялъ котелъ; подъ нимъ горѣло скудное пламя. «Молчите, любезныя дѣти!» говорила старуха: «вотъ скоро готовъ будетъ вашъ ужинъ!» Мы остановились посмотрѣть, и взоры Омара нѣсколько времени устремлены были на дѣтей и женщину. Наконецъ молчаніе наскучило мнѣ и я сказалъ: «Повелитель вѣрныхъ! для чего мы стоимъ здѣсь?» — Клянусь, — отвѣчалъ онъ, — что не пойду отсюда до тѣхъ пиръ, пока не увижу, какъ женщина обдѣлитъ дѣтей сихъ пищею. — И мы еще стояли; женщина продолжала утѣшать дѣтей, а дѣти продолжали кричать и плакать. «Аббасъ!» сказалъ Омаръ: «войдемъ въ шатеръ и спросимъ женщину.» Мы вошли въ шатеръ и сдѣлали ей привѣтствіе. «Добрая старушка!» сказалъ Омаръ кротко и улыбаясь: «чего надобно етимъ дѣтямъ? отъ чего они плачутъ и кричатъ?» — Отъ того что голодны, — отвѣчала старуха. — «Такъ для чего же ты не дашь имъ поѣсть изъ етаго котлика?» — Для того что въ немъ ничего нѣтъ, ето одна только хитрость, чтобъ ихъ обманывать, пока не устанутъ кричавши, и не уснутъ, у меня въ шатрѣ нѣтъ ниже одного кусочка, чѣмъ могла бы я утолить ихъ голодъ. — Между тѣмъ какъ старая женщина говорила, Омаръ подошедъ къ котлу и увидѣлъ множество кремней въ кипящей водѣ прыгающихъ. — «Что значитъ ето?» воскликнулъ Омаръ. — Я говорила дѣтямъ, что варю для нихъ ужинъ, а они, видя клокочущую воду, повѣрили. Поплачутъ и уснутъ; у меня совсѣмъ ничего нѣтъ, чѣмъ бы накормить ихъ. — «Но какъ же ты» спросилъ Омаръ «дошла до такой бѣдности?» — Ахъ! я вдова безпомощная, всѣми оставленная, неимѣющая ни родныхъ, ни приятелей. — «Для чего же ты не обратишься къ Омару, Повелителю вѣрныхъ? Онъ бы приказалъ помочь тебѣ изъ казны своей…» — Богъ Да поразитъ его! — воскликнула женщина: — да падутъ во прахъ знамена его! Онъ жестоко поступаетъ со мною! —
При сихъ словахъ Омаръ затрепеталъ объятый ужасомъ. «Какою жестокостію упрекаешь его?» спросилъ онъ. — Бога всемогущаго призываю во свидѣтеля — отвѣчала женщина — что жестокость его чрезмѣрна. Не повелѣлъ ли Богъ пастырямъ людей Его, чтобы они пеклись о благѣ всѣхъ дѣтей своихъ? Когда находятся бѣдные, какъ я, безпомощные, лишенные надежды, изнемогающіе подъ бременемъ нищеты и семейства, то не должны ли они исполнить заповѣдь Божію и помочь несчастнымъ? — «Ты бы должна къ нему явишься и сказать о своей нуждѣ.» — Нѣтъ, Богъ сего нетребуетъ. Омаръ самъ долженъ освѣдомляться о нуждахъ нашихъ; я обязана только, по мѣрѣ силъ, о себѣ заботиться. Бѣдность не столь дерзновенна какъ могущество, и бѣдный стыдится нищеты своей. Но Государь справедливый и сердобольный являетъ болѣе любви бѣднымъ нежели богатымъ, и тогда исполняетъ онъ заповѣдь Божію. А кто поступаетъ противъ, по сему, тотъ дѣлаетъ зло. —
Женщина едва кончила, какъ Омаръ пpeклонилъ лице къ землѣ для изліянія молитвы предъ Всемогущимъ; потомъ сказалъ: «Точно такъ, добрая старушка! ты права! Но, прошу тебя, обманывай еще нѣсколько времени бѣдныхъ дѣтей своихъ, а я не замедлю принести что-нибудь для утоленія ихъ голода.» И мы вышли изъ шатра во мрачную пору ночи. Псы тѣснились вокругъ насъ съ громкимъ лаемъ, и я съ трудомъ могъ отъ нихъ защищаться. На конецъ достигли мы житницы. Омаръ самъ отворилъ дверь; мы вступили; Омаръ взглянулъ кругомъ и подошелъ къ одному мѣшку съ мукою вѣсомъ во сто пятьдесять фунтовъ. «Аббасъ!» сказалъ онъ: «подай етотъ мѣшокъ на плеча ко мнѣ, и самъ возми етотъ сосудъ съ масломъ.» Я положилъ на него мѣшокъ, и взялъ сосудъ. Мы оставили житницу, и когда Омаръ заперъ дверь; пошли обратно въ станъ пустынный. На половинѣ дороги Омаръ, изнемогалъ уже подъ бременемъ, своей ноши. Пыль, мука, летѣла къ нему въ глаза; борода, его, и все лице покрылись ею. — Именемъ отца моего, именемъ моей матери! Повелитель вѣрныхъ! воскликнулъ я; дозволь мнѣ, рабу своему, нести сію тяжесть! — "Нѣтъ, сказалъ онъ: «я охотнѣе понесъ бы на себѣ горы мѣди, нежели одну только несправедливость. Каково было мнѣ смотрѣть на женщину, которая обманываетъ голодныхъ дѣтей своихъ кремнями! Пойдемъ скорѣе; поспѣшимъ застать дѣтей, еще неуснувшихъ отъ плача.» Мы продолжали идти, и Омаръ едва непадалъ подъ своею ношей. Наконецъ пришли мы въ шатеръ старой женщины. Тутъ сложилъ онъ съ плечь своихъ мѣшокъ, а я поставилъ сосудъ съ масломъ; и, ниже минуты неотдыхая послѣ усталости, Омаръ поспѣшно выбросилъ изъ котла кремни, кинулъ въ него кусокъ масла, и видя что огонь потухаетъ, сказалъ: «старушка! нѣтъ ли у тебя хоть немного прутьевъ?» — Вотъ здѣсь, очень мало. — И Оміаръ собралъ ихъ, положилъ на горящую золу, поставилъ котелъ на камни и раздувалъ огонь дыханіемъ устъ своихъ. Такъ! я собственными очами видѣлъ Повелителя вѣрныхъ преклонившагося въ землѣ и оживлявшаго погасающія искры! Густая брада его сметала прахъ земный, облекалась дымомъ! и онъ оставался въ семъ унизительномъ положеніи, пока невспыхнуло пламя! Масло разошлось, и Омаръ, мѣшая его прутомъ, сыпалъ въ котелъ муку другой рукою; а дѣти, стоявшія вокругъ него, все еще плакали и кричали. Тутъ Омаръ спросилъ у старой женщины ложку, взялъ одно изъ дѣтей къ себѣ на колѣна, посадилъ другое подлѣ себя, и кормилъ ихъ пищею, которую самъ приготовилъ; потомъ дѣпти весело вскочили, поиграли нѣсколько времени и нечувствительно заснули. Тогда Омаръ обратился къ женщинѣ и сказалъ: «He согласишься-ли, бѣдная старушка, продать мнѣ жалобу свою на несправедливость Омара? Даю тебѣ за нее сто червонцевъ.» — Охотно соглашусь — она отвѣчала. «Обѣщай же мнѣ ето на письмѣ.» — Я не умѣю писать. — «Ето я сдѣлаю, вмѣсто тебя». Женщина согласилась, Омаръ призвалъ двухъ свидѣтелей, досталъ сотню золотыхъ, и написалъ:
"Во имя милосердаго, долготерпѣливаго Бога! да благословится Могаммедъ и святый родъ его!
«Дочь (такого-то) въ присутствіи двухъ свидѣтелей простила Омару Бенъ Алкаттбу ту несправедливость, что онъ не призрѣлъ ея скудости и неосвѣдомлялся объ нищетѣ ея, вопреки обязанности пастыря вразсужденіи ввѣреннаго ему стада. Омаръ заплатилъ ей сто червонцевъ, и тѣмъ уничтожилъ ея право. Сіе утвердили они добровольнымъ договоромъ между собою.»
Когда сіе писаніе было засвидѣтельствовано, Омаръ сложилъ хартію, скрылъ ее у груди своей, простился съ женщиною, и мы вышли. «Аббасъ!» сказалъ онъ дорогою: «когда увидѣлъ я, что женщина обманывала дѣтей своихъ кремнями; то показалось мнѣ, будто упала гора и размозжила меня при своемъ паденіи. Ужасъ принудилъ меня сдѣлать, что ты видѣлъ; теперь только я освободился отъ горы и дышу свободнѣе.»
Пришедти домой, Омаръ созвалъ дѣтей своихъ и сказалъ имъ: «Дѣши мои! возмите сіе писаніе, храните его прилѣжно, и когда Всемогущій закроетъ очи мои, положите его со мною во гробѣ».
И Омаръ имѣлъ попеченіе о женщинѣ и ея дѣтяхъ, и голодъ никогда не приближался къ шатру ея.