ОЛИВЕРЪ КРОМВЕЛЛЬ (*).
правитьМолодость Кромвелля.
править"Собственныя слова Кромвелля, подлинныя письма этого человѣка, «вотъ-что я отъискивалъ вблизи и вдали, что я добылъ со дна Леты, вытащилъ изъ болота педантовъ; я закинулъ туда свой неводъ и извлекъ ихъ оттуда. Вотъ они!»
«Я произвелъ» (продолжаетъ издатель, Томасъ Карлэйль, котораго юмористическаго слога мы не перемѣняемъ) "это промываніе, эту стирку, эту дегатировку; бездна постороннихъ глупостей, въ которыхъ завалялось это грязное бѣлье, дѣлали работу мою особенно-трудною, и оборони меня Богъ, чтобъ я въ другой разъ принялся за то же самое! Какъ бы то ни было, публика увидитъ результатъ въ настоящемъ его совѣтѣ. Я прожилъ цѣлью годы груда въ темныхъ и неизвѣстныхъ странахъ исторіи, и съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе убѣждался въ истинѣ, что народное воображеніе было право; что человѣкъ, именовавшійся Оливеромъ Кромвелломъ, былъ дѣйствительно душою пуританской революціи; что безъ него она бы никогда не была великою и достопамятною эпохою въ жизни народовъ; что эпоха эта составляетъ эпопею Кромвелля, Кромвелліаду; что онъ имѣетъ неоспоримое право «назвать этотъ переворотъ своимъ именемъ, и что результатъ его будетъ безпрестанно дѣлаться очевиднѣе. Но, съ другой стороны, воображеніе народа ошибается: нѣтъ, этотъ Оливеръ Кромвелль не обманщикъ! Всѣ слова его проникнуты значеніемъ и заслуживаютъ быть взвѣшенными и обдуманными. Внимательный умъ, который станетъ углубляться въ инстинкты, въ таинственное молчаніе этого человѣка, который разберетъ ихъ тщательно и добросовѣстно, не останется безъ вознагражденія. Характеръ Кромвелля и духъ его времени неизмѣримо-далеки отъ лицемѣрія и лукавства, которыми ихъ окружаетъ давноукоренившееся мнѣніе».
Приведенный здѣсь отрывокъ изъ книги Карлэйля, можетъ дать настоящее понятіе о планѣ, который авторъ предначерталъ себѣ. Онъ предлагаетъ публикѣ нѣкоторыя неизданныя письма Кромвелля, которыя долгое время залежались въ фамильныхъ архивахъ и библіотечныхъ кладовыхъ; къ этому онъ прилагаетъ другія письма, напечатанныя равными издателями съ такимъ нерадѣніемъ, съ такою неточностью, что едва-едва можно въ нихъ добраться до смысла.
Ничего не могло быть естественнѣе этой неточности и этого нерадѣнія, потому-что Кромвелль умеръ почти-немедленно послѣ того, какъ достигъ верховной власти; сынъ его Ричардъ (котораго Карлэйль называетъ аркадскимъ пастушкомъ) исчезаетъ съ политической сцены, и старинная династія снова воцаряется въ Англіи. Тогда принялись отрывать остовы пуританъ, чтобъ сжигать ихъ, и, до вступленія на престолъ Вильгельма III, все, что имѣетъ малѣйшее сношеніе съ именемъ Кромвелля, предано анаѳемѣ. Между 1688 и 1800 годами, знатныя фамиліи и богатое купечество торжествуютъ, а о пуританахъ-республиканцахъ никто не думаетъ; письма Кромвелля и рѣчи его, искаженныя еще давнымъ-давно, преданы забвенію; никому и въ голову не приходитъ расшевелить эти остатки, на которыхъ видны неизгладимые слѣды пламени междоусобной воины. Наконецъ, два вѣка спустя, является Томасъ Карлэйль, чтобъ отрыть эти заброшенныя письма, пояснить и очистить забытыя рѣчи; онъ приводитъ ихъ въ хронологическій порядокъ и оказываетъ истинную услугу исторіи. Мы напередъ займемся основою его книги, а потомъ разберемъ, какимъ образомъ онъ выполнилъ дѣло издателя.
Карлэйль несправедливо презираетъ своихъ предшественниковъ-историковъ: Юма, Лингарда, Вилльмена, у которыхъ не было доставшихся ему документовъ. Но изъ этихъ-то неизвѣстныхъ имъ документовъ, онъ не сдѣлалъ употребленія, какого могла бы отъ него требовать строгая историческая критика: онъ оставилъ ихъ въ видъ матеріаловъ, вмѣсто того, чтобъ разработать ихъ. Что же до системы его, то должно замѣтить, что онъ слишкомъ-пылко беретъ на себя отвѣтственность за пуританизмъ и за всѣ дѣйствія пуританъ; его мораль и политика, заключенныя въ предѣлахъ восторженнаго энтузіазма, не имѣютъ ничего удовлетворительнаго, не смотря на всю ихъ поэзію. Метода Карлэйля рѣшительно не годится для исторіи: онъ перепуталъ и затемнилъ факты, требовавшіе особенно внимательной очистки и приведенія въ ясность; онъ собралъ всѣ документы для составленія великаго историческаго творенія, но не съумѣлъ соорудить изъ нихъ стройнаго цѣлаго.
Постараемся соединить и сгруппировать то, что Карлэйль отъискалъ важнаго о генеалогіи, рожденіи, семействѣ и сорока первыхъ годахъ жизни Кромвелля; современные лѣтописцы оставили объ этомъ однѣ только загадки и басни, а Броди и Годвинъ только ипотезы. Большая часть историковъ XVIII вѣка приписывала Кромвеллю гнусные пороки, которыми памфлетистъ Гесъ (Heath) обременилъ его память въ маленькомъ томикѣ, подъ заглавіемъ Бичъ, — Flagellum, или жизнь и смерть Оливера Кромвелля. Это весьма походитъ на то, еслибъ кто-нибудь вздумалъ составлять жизнеописаніе Наполеона Бонапарте по брошюрамъ, которыя выходили между 1815 и 1817 годами. Нѣтъ ничего любопытнѣе возстановленія характера Кромвелля въ первые годы его жизни: какимъ-образомъ приготовлялся онъ къ судьбѣ, къ которой былъ призванъ? по какимъ ступенямъ поднимался на высоту? каково было постепенное воспитаніе этого диктатора? Карлэйль не объяснилъ этого: онъ удовольствовался тѣмъ, что извлекъ изъ мрака и собралъ данныя, по которымъ можно добраться до искомаго этой исторической задачи. Постараемся доискаться, чѣмъ былъ въ частной жизни представитель сѣвернаго кальвинизма XVII вѣка? Потомъ займемся зрьлымъ возрастомъ Кромвелля, то-есть эпохою борьбы, возведшей его на степень протектора, и самимъ протекторствомъ. Для послѣднихъ двухъ эпохъ у насъ передъ глазами гораздо-больше документовъ и частныхъ писемъ, нежели для первой.
Старинная саксонская фамилія бароновъ Кромвеллей, которыхъ феодальное помѣстье находилось въ Таттерсалль въ Линкольнширѣ, получила, по-видимому, названіе свое отъ незначащей саксонской деревушки Crumwell или Cromwell (Кромскій-Колодецъ), находившейся на восточной границѣ Ноттингемшира. Въ царствованіе Эдуарда II, одинъ баронъ Кромвелль засѣдалъ въ парламентѣ; начиная съ среднихъ вѣковъ и до начала XVII, многіе изъ Кромвеллей, богатые и бѣдные, дворяне и мѣщане, одни шерифы, другіе фермеры, разсѣяны по этимъ странамъ; по всѣ они держатся въ сторонѣ отъ движеній двора и Лондона, и никто изъ нихъ не роднится съ нормандскимъ племенемъ. Замѣтивъ (чего Карлэйль не сдѣлалъ) саксонское и народное происхожденіе Оливера Кромвелля.
Генрихъ VIII, разгнѣванный папою, увлекаетъ саксонское народонаселеніе, мѣщанъ и земледѣльцевъ Англіи, въ революціонное движеніе, поднявшее сѣверъ противъ католицизма: этотъ дурной человѣкъ, понимавшій свое время и свое государство, заставляетъ вельможъ слѣдовать внушеніямъ протестантизма и утѣшаетъ ихъ монастырскими помѣстьями; тогда, одинъ изъ Кромвеллей является въ довольно-ужасной роли на историческомъ поприщѣ. Онъ дѣлается разорителемъ монастырей, malleus monachorum, правою рукою Генриха VIII въ дѣлѣ разрушенія. Это Томасъ Кромвелль, въ-послѣдствіи графъ эссекскій. Отецъ его, говорятъ, имѣлъ въ Путнеѣ кузницу; а самъ онъ былъ, вѣроятно, однимъ изъ членовъ многочисленной фамиліи Кромвеллей, какой-нибудь младшій сынъ, пріѣхавшій изъ Линкольншира, чтобъ найдти себѣ въ Лондонѣ сродства для пропитанія. Томасъ Кромвеллѣ былъ ревностнѣйшимъ поборникомъ папизма, — а подъ рукою его католики и монастыри падали какъ осенніе листья. Во многихъ графствахъ жители возмутились; Томасъ Кромвелль вооружилъ противъ мятежниковъ племянника своего, сэра Ричарда Кромвелла, дѣда протектора — племянникъ весьма усердно содѣйствовалъ своему дядѣ. Никто не подозрѣвалъ существованія этого Ричарда, племянника перваго министра, Томаса Кромвелля, до Карлэйля, приводящаго въ доказательство два письма, находящіяся въ собраніи коттоновскихъ манускриптовъ: въ нихъ ясно можно видѣть взаимныя отношенія дяди и племянника. Первый изъ нихъ одушевленъ настоящимъ бѣшенствомъ противъ панской власти и монашества, а другой носится изъ одного угла Англіи въ другой, изъ монастыря въ монастырь, преслѣдуетъ бѣдныхъ монаховъ, охотится за католическимъ духовенствомъ, во исполненіе приказаній своего дяди; наполняетъ тюрьмы игумнами; потомъ возвращается въ Лондонъ, чтобъ принять участіе въ турнирѣ, осчастливленномъ присутствіемъ его величества, и тамъ удостоивается весьма-благосклоннаго пріема со стороны защитника вѣры и врага папы. Награжденный за свое усердіе нѣсколькими аббатствами, Ричардъ округляетъ и расширяетъ значительнымъ количествомъ духовныхъ помѣстій свои собственныя земли, такъ-что у него образуется весьма-порядочное имѣніе. Человѣкъ дѣйствующій и исполнительный, онъ требуетъ заключенія въ тюрьму сосѣда своего, какого-то сэра Джона Тимбльби, противящагося святому преобразованію церкви, совѣтуетъ своему дядѣ обезоруженіе всего графства; потомъ, переносится изъ Кембриджа въ Эли, изъ Эли въ Рамзей, оттуда въ Питерборо, смѣняетъ аббатовъ, выгоняетъ монахинь, поступаетъ довольно-милостиво съ покорными игумнами, отрекающимися отъ папы, и неумолимо жестокъ съ ослушниками. Таковъ дѣдъ Оливера Кромвелля.
Отъ этого фанатически-протестантскаго племени, въ помѣстьѣ, составленномъ изъ смертныхъ останковъ величія католицизма, родился, въ 1599 г., Оливеръ Кромвелль, который, слѣдовательно, не былъ ни сыномъ пивовара, ни потомкомъ мясника. Шекспиръ былъ еще живъ; народъ обожалъ старую королеву Елизавету, ускорившую движеніе протестантизма; весь сѣверъ Европы былъ въ броженіи, тогда-какъ Англія предчувствовала свое будущее величіе, котораго опорою будетъ возстаніе ея противъ Рима, фамилія Кромвеллей, приставшая къ новымъ идеямъ, которыя должны были произвести такія огромныя событія, сдѣлалась могущественною; Ричардъ, разоритель монастырей и главный сотрудникъ своего дяди Томаса, завѣщалъ сыну своему, сэру Генри Кромвеллю, извѣстному подъ названіемъ «золотаго кавалера», древній женскій монастырь Гинчинбрукъ, находящійся на львомъ берегу Узы, рѣки, которой меланхолическія воды катятся по ровному руслу между поросшими камышомъ берегами. Генри Кромвелль превратилъ монастырь въ прекрасный замокъ, и гостепріимство Гинчинбрука прославилось во всей окрестности. Старшій сынъ его, сэръ Оливеръ, поддерживавшій эту репутацію, продалъ свое наслѣдіе фамиліи Монтегю, члены которой сдѣлались въ-послѣдствіи графами сандвичскими; имъ принадлежитъ теперь замокъ, въ огромныхъ залахъ котораго и понынѣ висятъ старые портреты Кромвеллей; зеленые луга, наклоненные къ лѣнивому потоку, и длинныя ивовыя и вязовыя аллеи. Робертъ Кромвелль, отецъ протектора, поправилъ свои разстроенныя дѣла странною женитьбой. Но сосѣдству отъ Кромвеллей была фамилія Стюартъ (Slcwart), сродни королевской. Одинъ изъ членовъ ея, католическій пріоръ города Эли, рѣшился-было сопротивляться реформѣ, Генриху VIII, Томасу и Ричарду Кромвеллямъ; сопротивленіе его не устояло, однако, противъ предложеннаго пріору титула протестантскаго декана собора и наслѣдственнаго владѣльца духовныхъ десятинъ, что обезпечивало его состояніе. Мать Оливера Кромвелля, Елизавета Стюартъ, была правнучкой этого новообращеннаго прелата и внучатною сестрою англійскаго короля Карла I; приданое ея состояло изъ помѣстій и духовныхъ десятинъ, отнятыхъ у католиковъ. Католическое сопротивленіе держалось однимъ изъ Стюартовъ; протестантскія гоненія XVI вѣка нашли себѣ пламенныхъ дѣятелей въ лицѣ двухъ Кромвеллей; наконецъ, имѣніе, проистекшее изъ этихъ двухъ источниковъ, революціоннаго и теологическаго, досталось въ удѣлъ пуританскому диктатору Оливеру Кромвеллю, символу вооруженнаго протестантизма.
Имѣніе это, почтенное для провинціи, но слишкомъ-незначительное для того, чтобъ усыпить честолюбіе, давало дохода около тридцати тысячъ нынѣшнихъ франковъ въ годъ. Оливеру было четыре года, и Гинчинбрукъ не былъ еще проданъ, какъ вдругъ шумъ охоты возвѣстилъ прибытіе Якова I, отправлявшагося изъ Шотландіи, чтобъ возсѣсть на англійскій престолъ, и вознамѣрившагося почтить своимъ посѣщеніемъ родню мистриссъ Кромвелль, которая была изъ рода Стюартовъ, какъ мы выше сказали. Король проѣхалъ черезъ Бельвойръ, прекраснѣйшій феодальный замокъ въ цѣлой Англіи, и прибылъ въ Гинчинбрукъ, «не переставая охотиться», какъ говорить хроника. Маленькій Оливеръ, племянникъ гинчинбрукскаго владѣльца, сэра Оливера, могъ любоваться зрѣлищемъ царственнаго великолѣпія. Яковъ I провелъ двѣ ночи у Кромвеллей-Стюартовъ, своихъ родственниковъ, возводилъ въ рыцарское достоинство въ большой залѣ замка, въ числѣ прочихъ, роднаго дядю протектора съ отцовой стороны, не забывая и своего собственнаго родственника, Томаса Стюарта, или Стюарта-изъ-Эли, брата матери молодаго Оливера. Послѣ этого, король поѣхалъ въ Лондонъ, оставя состояніе сэра Оливера значительно-разстроеннымъ своимъ посѣщеніемъ; нѣсколько лѣтъ спустя, возвращаясь въ Шотландію и удостоивъ его снова той же чести, монархъ былъ скромно угощенъ обѣднившимъ владѣльцемъ Гничинбрука. Въ 1627 году, сэръ Оливеръ нашелся вынужденнымъ уступить сбой замокъ сэру Сиднею Монтегю за сумму, равняющуюся 75,000 франкамъ нашего времени, изъ которыхъ 32,500 сдѣлались добычею одного кредитора; потомъ онъ отправился въ болота Рамзей-Мира, гдѣ у него было маленькое имѣніе, чтобъ горевать на свободѣ о своемъ исчезнувшемъ блескъ и скрыть тамъ свои огорченія и закоренѣлый свой роялизмъ. Племянникъ его, сдѣлавшійся главою пуританъ, посѣтилъ его въ-послѣдствіе, какъ мы увидимъ, съ толпою богомоловъ въ кожаныхъ перевязяхъ.
Вотъ каково было положеніе фамиліи Кромвеллей, въ которой не являются ни пивовары, ни мясники, и второй членъ которой, отецъ протектора Оливера Кромвелля, разбогатѣвшій отъ женитьбы и жившій въ Гонтингдонѣ, вскорѣ затмилъ своего старшаго брата, возведеннаго королемъ въ званіе барона и скрывшагося въ своихъ болотахъ. Въ Гонтингдонѣ, между 1599 и 1620 годами, когда Испанія и Римъ вооружались за католицизмъ, а Шотландія, Англія, Саксонія и Скандинавія соединялись между собою противъ юга Европы, въ-продолженіе этого глухаго національнаго броженія, проникнувшаго во всѣ закоулки малѣйшихъ англо-саксонскихъ деревушекъ, — Робертъ Кромвелль воспитывалъ на берегахъ Узы свое многочисленное семейство. Въ такомъ суровомъ уединеніи, пятое дитя его, Оливеръ, не могъ не слышать весьма-частыхъ разговоровъ о «гнусныхъ папистахъ», о «Вавилонской Развратницѣ» (какъ пуритане величали Римъ), о Равальякѣ, мнимомъ іезуитѣ, умертвившемъ Генриха IV, объ испанскомъ королѣ, очевидно тождественномъ антихристу, въ особенности о Лаудѣ, полу-католикъ, который, будучи въ Гонтингдонѣ архидьякономъ, былъ, конечно, сыномъ самого Вельзевула: всѣ эти предметы живо занимали умы. О нихъ мечталъ маленькій Кромвелль, отправляясь охотиться въ болота, окружавшія Эли. Семейства его отца и матери вели жизнь суровую и набожную, какъ слѣдуетъ новымъ реформаторамъ; по-видимому, все клонится къ опроверженію преданій, разсказываемыхъ его врагами о буйныхъ подвигахъ молодаго Оливера въ тавернахъ и кабакахъ, объ обезьянѣ, преслѣдовавшей его но крышамъ, о его разгульныхъ привычкахъ и развратной молодости. ничто не призывало его къ подобнаго рода увеселеніямъ.
Народонаселеніе этихъ сырыхъ странъ было всегда нерасположено ко всему, что отзывается сладострастіемъ и суетными удовольствіями. Окрестные виды, спокойнымъ и отчасти мертвеннымъ однообразіемъ своимъ, напоминаютъ нѣкоторые пейзажи Вувермана[1]; на западѣ едва-замѣтныя возвышенія покрыты густымъ дерномъ темнаго цвѣта, на которомъ мѣстами видны группы деревьевъ и кустарники; на востокѣ горизонтъ черенъ, и всѣмъ пространствомъ завладѣла обширная болотная равнина; тамъ блѣдныя ивы и бѣлолиственныя ольхи качаются отъ вѣтра, а по воздуху тяжело летаютъ водяныя птицы. Рѣка Уза, прежде чѣмъ входитъ въ эти страны, описываетъ множество изворотовъ, и, перемѣняя цвѣтъ по мѣрѣ своего приближенія, превращается изъ желтой въ черную, отражая солнечные лучи въ своихъ свинцовыхъ водахъ, а потомъ теряется въ болотныхъ растеніяхъ, поростахъ, камышахъ и кувшинкахъ. Подобнаго рода мѣстность, оживленная только маленькими деревушками, не представляла Оливеру Кромвеллю случая предаваться вкусу къ оргіямъ, который ему приписываютъ. Откуда же взялись преданія, описывающія предковъ его людьми ничтожными, отца его бѣднымъ пивоваромъ, а его-самого человѣкомъ, котораго молодость протекла въ грубомъ развратѣ? Изъ ненависти партій, ничего нещадящихъ для униженія своихъ враговъ, а также отъ мрака, покрывавшаго неизвѣстностью первыя сорокъ лѣтъ его жизни. Семейство Кромвелля довольствовалось значеніемъ своимъ въ провинціи и не являлось на поприщъ государственномъ; отецъ его обработывалъ свои земли, продавалъ свой хлѣбъ, и, безъ сомнѣнія, по обычаю хорошихъ хозяевъ, откладывалъ часть его въ сторону, вываривая себѣ пиво для домашняго употребленія. Ручеекъ Гинчинбрукъ, протекающій черезъ дворъ его дома, существующаго еще и теперь, облегчалъ ему этотъ родъ заготовленія, въ которомъ, вѣроятно, помогала ему и мистриссъ Кромвелль, добрая мать и добрая хозяйка, не смотря на происхожденіе свое отъ дома Стюартовъ.
Дяди Оливера жили деревенскими дворянами отъ доходовъ съ своихъ земель, въ простомъ довольствѣ и не безъ уваженія въ своемъ околодкѣ: дочь одного вышла замужъ за Оливера Сент-Джона, республиканскаго адвоката; одна изъ тётокъ протектора, сестра Роберта Кромвелля, вышла за некоего Гэмпдена и сдѣлалась матерью того Гэмпдена, который подалъ знакъ къ возмущенію, отказавшись заплатить королю требуемые двадцать шиллинговъ. Вся родня Кромвеллей имѣла такое же направленіе. Молодой Оливеръ росъ среди такихъ вліяній, которымъ былъ однако чуждъ глава фамиліи, разорившійся кавалеръ, добрый роялистъ и сомнительный протестантъ.
23 апрѣля 1616 года, въ самый день смерти Шекспира и десять дней спустя послѣ смерти Сервантеса, Кэмбриджскій Университетъ, находящійся въ двадцати миляхъ отъ Гонтингдона, записалъ молодаго Кромвелля въ число своихъ студентовъ или gentlemen commoners; тамъ онъ пробылъ одинъ только годъ. 23 іюня 1617 года, умеръ его отецъ, и восьмнадцатилѣтній юноша, оставя тотчасъ же Кэмбриджъ, возвратился домой, чтобъ пещись о своей матери и шести молоденькихъ сестрахъ. Развратная жизнь его, о которой преданія разсказываютъ столько назидательныхъ анекдотовъ, физически-невозможна. Въ 1620 году, имѣя отъ роду 21 годъ, Оливеръ женится на дочери одного богатаго купца, Елизаветѣ Бурчьерь, привозитъ ее къ своей матери и продолжаетъ жить въ Гонтингдонѣ помѣщикомъ, ведя этотъ свободный и дѣятельный родъ жизни, который такъ много способствуетъ размышленію и такъ мало распутству.
Десять лѣтъ уединенія лишаютъ возможности знать о тогдашнихъ дѣйствіяхъ Кромвелля, которому суждено было играть такую грозную роль. Извѣстно о немъ только, что, живя въ довольствѣ, любимый въ своемъ семейномъ кругу и уважаемый сосѣдями, онъ былъ часто подверженъ сильнымъ припадкамъ угрюмой меланхоліи. «Часто» говоритъ Барвикъ въ своихъ запискахъ: «онъ въ полночь посылалъ за докторомъ Симкоттомъ, городскимъ врачомъ, воображая себя близкимъ къ смерти; онъ говорилъ ему о своей ипохондріи и о своихъ воображеніяхъ по случаю креста въ городѣ». Этотъ папистскій крестъ мучилъ его. Кальвинистскіе проповѣдники бродили въ сосѣдствѣ; послушавъ ихъ поученій, онъ обыкновенно впадалъ въ мрачную хандру; тогда онъ отправлялся гулять по берегамъ описанной нами грустной рѣки, подъ тѣнью изъ, подъ сырымъ и пасмурнымъ небомъ, мечтая о человѣкѣ и Богѣ, о жизни и смерти, въ особенности о догматѣ предназначенія. Весьма-вѣроятно, что вечеромъ, погруженный въ ужасы этого вѣрованія, онъ посылалъ за Симкоттомъ и спрашивалъ у человѣческой науки лекарствъ противъ недуга, отъ котораго Гамлетъ не зналъ какъ исцѣлиться.
Почему умнѣйшіе и наиболѣе-уважаемые Англіею люди подвергались такого же рода страданіямъ? Лордъ Брукъ, лордъ Сэй, лордъ Монтегю испытывали ту же самую болѣзненную горесть. Гэмпденъ, двоюродный братъ Кромвелля, былъ такимъ же пуританиномъ, какъ они. Было это суевѣріе, или обманъ?
Съ-тѣхъ-поръ, какъ объявленный Генрихомъ VIII протестантизмъ вооружилъ Англію противъ Рима, расколъ развернулъ свои послѣдствія; католицизмъ былъ потрясенъ на сѣверѣ, единство церкви разрушено. То же сомнѣніе, которымъ великій поэтъ растерзалъ сердце своего Гамлета, гнело души. Реформа была начата, ее хотѣли довершить; переворотъ, совершенный королемъ, казался недостаточнымъ. Еще въ началѣ XVII вѣка, прошеніе, подписанное почти тысячью духовными, было подано королю о радикальномъ уничтоженіи религіозныхъ церемоній и обрядовъ, и о возвращеніи къ простотѣ первобытнаго христіанскаго богослуженія. Особенно возставали противъ пожалованія придворнымъ духовныхъ десятинъ и помѣстій, принадлежавшихъ монастырямъ: просители требовали, чтобъ хотя часть этихъ богатствъ была отдана проповѣдникамъ покой вѣры, распространителямъ кальвинизма. Радикализмъ реформы былъ естественнымъ слѣдствіемъ перваго удара, нанесеннаго старинному католическому единству вѣроисповѣданія. Религіозные демократы кричали: «Должно ниспровергнуть идолопоклонство, истребить ложь, возвратиться къ святому смыслу христіанизма, предаться истинѣ и свободѣ, не оставить слѣда рабства и обмана, искоренить чуждое иго и смерть души, возвыситься до созерцанія Бога и земной независимости!» Не намъ осуждать или одобрять это отреченіе; достаточно, если скажемъ, что таковы были мысли и страсти всего сѣвера Европы. Въ-особенности вооруженіе Германіи считалось въ Римѣ самою ужасною ересью. Вольность возставала противъ власти, отреченіе противъ любви, будущность противъ прошедшаго, сѣверъ противъ юга. Я не сужу объ этомъ движеніи; я только объясняю его.
Такое движеніе умовъ должно было испугать какъ гражданскую, такъ и духовную власть — это необходимо, Старались поддержать немногія церемоніи, украшавшія еще богослуженіе, Мѣшать проповѣдникамъ кальвинизма и противиться распространенію этого дикаго изувѣрства въ отдаленныхъ областяхъ Англіи; но протестанты съ своей стороны ниспровергли эти преграды и старались доставить пуританскимъ проповѣдникамъ часть прежнихъ духовныхъ десятинъ, захваченныхъ вельможами. Тогда зашевелился средній классъ народа, та часть общества, къ которой принадлежали и Кромвелли. Протестанты сложились, чтобъ доставить земной насущный хлѣбъ распространителямъ слова жизни; составились капиталы для содержанія странствующихъ миссіонеровъ (running lecturers), и другихъ, которымъ предназначалось постоянное мѣстопребываніе и которые должны были являться на площадяхъ и рынкахъ, во время ярмарокъ или послѣ церковной службы, чтобъ воспламенять ненависть народа къ Риму и гремѣть противъ ризъ, стихарей, четокъ, крестнаго знаменія, распятій и деспотизма юга. Оливеръ Кромвелль былъ не изъ послѣднихъ, присоединившихся къ этой оппозиціи; доказательствомъ, что онъ былъ вѣрнымъ представителемъ духа своего околодка, можетъ служить то, что 17 марта 1627 года, когда имя его находилось въ спискѣ подписчиковъ пуританской складчины, его избрали въ члены парламента.
Этотъ провинціальный дворянинъ, молчаливый и незавидно-одѣтый, присутствовалъ не говоря ни слова при бурныхъ засѣданіяхъ первыхъ парламентовъ царствованія Карла I; онъ слушалъ обвиненія противъ герцога Бокингэма, пренія о билль пошлинъ, и былъ свидѣтелемъ странной сцены, когда Пимъ (Pym), Кукъ и президентъ (speaker) оплакивали втроемъ горячими слезами упорство короля, защищавшаго своего любимца. Мечтатель береговъ Узы опасался больше всего, чтобъ его lecturers (проповѣдники) не были замѣнены папистами. Въ тотъ день, когда палата занялась этимъ предметомъ, онъ рѣшился говорить; рѣчь его была обдумана въ религіозномъ комитетѣ, составившемся для разсмотрѣнія злоупотребленій духовенства. Кромвелль, съ грубостью суроваго деревенскаго жителя, прямо обвинилъ четырехъ папистовъ: Лауда, Мэйнваринга, Нейля и Элебластера. Вотъ его слова:
«Докторъ Бирдъ (старый учитель его деревни) увѣдомилъ меня, что докторъ Элебластеръ проповѣдуетъ чистый папизмъ у креста св. Павла, и дѣлаетъ это но приказанію епископа своего, доктора Нейля. Я этотъ епископъ недавно далъ богатый приходъ тому самому Мэйнварингу, котораго палата справедливо осудила. Если по такимъ ступенямъ доходятъ до высокихъ духовныхъ званій, что же насъ ожидаетъ?»
«Что насъ ожидаетъ?» вотъ первыя слова Кромвелля, которыя приводитъ Карлэйль и которыя онъ нашелъ въ рукописныхъ примѣчаніяхъ г. Крюва, сохраненныхъ въ Британскомъ Музеѣ. Кажется, будто слышишь рѣзкіе и звонкіе звуки голоса, который всегда заставлялъ себѣ повиноваться.
Въ-самомъ-дѣлѣ, палата повиновалась гонтингдонскому члену и повелѣла произвести слѣдствіе надъ четырьмя обвиненными; слѣдствіе это было поручено «мистеру Кромвеллю». Возвратившись домой по распущеніи парламента, онъ по потерялъ высокаго мнѣніи своихъ сосѣдей, потому-что, немедленно послѣ засѣданія его въ палатѣ, его и пуританскаго учителя его, того же самого доктора Бирда, избираютъ въ мирные судьи. Честолюбіе Кромвелля не заносилось выше; земледѣліе и скотоводство казались единственными занятіями его жизненной дѣятельности; онъ продалъ тысячъ на пятьдесятъ франковъ земли, купилъ себѣ въ Сент-Айвзѣ, на пять миль ниже Гонтингдона, по той же рѣкѣ Узѣ, пространныя пастбища, и переѣхалъ туда жить вмѣстѣ съ своимъ семействомъ, въ самое унылое мѣстоположеніе.
Надобно видѣть городокъ Сент-Айвзъ, чтобъ составить себѣ понятіе о его наводящей сонъ и тоску наружности: рыжіе домики, угловатый мостъ, по которому три человѣка едва могутъ идти рядомъ; черноватые луга, окружающіе его со всѣхъ сторонъ и владычествующіе надъ нимъ, и, наконецъ, металлическаго цвѣта тина, которую проносятъ мимо полустоячія воды обмывающей его Узы. Крыши домовъ такъ низки, что издали незамѣтно никакого слѣда обитаемости; остроконечный шпицъ колокольни выходитъ изъ купы плакучихъ ивъ и показываетъ путешественнику, удивленному такою встрѣчей, что тутъ есть городъ. Вокругъ него только и видны ивы да черный дернъ; все молчитъ; городъ кажется вѣчно-спящимъ. Только въ дни продажи на рынкѣ звукъ звонковъ смѣшивается съ мычаніемъ рогатаго скота и блеяніемъ овецъ. Старинное названіе главнаго помѣстья въ околодкѣ, гдѣ Кромвелль нанялъ нѣкоторые участки, называется и теперь «Соннымъ-Замкомъ» (Slepe-Hall); на старыхъ документахъ онъ называется Saint-Yves cum Slepa. Туда-то отправился Оливеръ Кромвелль съ своими кальвинистскими идеями и мрачными думами; тамъ онъ угрюмо мечталъ цѣлыя пять лѣтъ, продавалъ своихъ быковъ, слушалъ проповѣди своихъ lecturers, съ упоеніемъ читалъ библію, благоденствовалъ въ качествѣ фермера и скотоводца и, при помощи Елизаветы Бурчьеръ, доброй хозяйки, воспитывалъ шестерыхъ дѣтей. Дѣла, касающіяся вѣчной жизни, занимали его, однако, болѣе земныхъ предметовъ. Не смотря на всѣ усилія и преслѣдованія Лауда, пытавшагося остановить нотокъ пуританизма, подписки на содержаніе миссіонеровъ или lecturers продолжались втайнѣ, и одинъ изъ нихъ, Велльсъ, при содѣйствіи такого вспомоществованія, вполнѣ удовлетворилъ ожиданіямъ Кромвелля и жителей Сент-Айвза. Чтобъ проповѣди не умолкали, надобно было, чтобъ продолжалась и подписка. Основателемъ этой миссіи въ Сент-Айвзѣ былъ кальвинистъ Стори, по-видимому, какой-нибудь богатый лондонскій купецъ; онъ какъ-то замѣшкался присылкою денегъ, предназначенныхъ на поддержаніе кальвинистскаго краснорѣчія, и получилъ тотчасъ же отъ мирнаго судьи и недавняго члена парламента, скрывшагося въ Сент-Айвзѣ для спасенія души своей, слѣдующее письмо, которое мы переведемъ съ самою рабскою точностью;
"Моему любезнѣйшему и доброму другу, мистеру Стори, подъ вывѣскою «Собаки» у Лондонской Биржи, передать прилагаемое:
"Въ спискѣ добрыхъ дѣлъ, свершенныхъ вами и вашими согражданами, а нашими соотечественниками, не послѣднимъ сочтется то, что они пекутся о нищъ духовной. Воздвиженіе больницъ приноситъ пользу тѣлу человѣческому; строеніе вещественныхъ храмовъ считается дѣломъ благочестивымъ; но тѣ, которые даютъ духовную пищу, которые строятъ храмы духовные, — тѣ истинно благочестивые люди. Подобнымъ дѣломъ было основаніе вами проповѣднической каѳедры, на которую вы помѣстили доктора Велльса, человѣка добраго, ревностнаго и способнаго къ добру всякаго рода; человѣка, который въ Англіи не уступаетъ никому въ этихъ качествахъ, сколько я знаю. И я убѣжденъ, что съ прибытія его, Господь сдѣлалъ намъ много благаго черезъ его посредство.
"Теперь остается только желать, чтобъ Тотъ, Кто подвигнулъ васъ къ началу этого дѣла, поддержалъ васъ и для продолженія его, слѣдственно, чтобъ довершилъ его. Вознеситесь къ Нему вашими сердцами. И, право, мистеръ Стори, жаль было бы видѣть паденіе слова въ рукахъ такихъ способныхъ и благочестивыхъ людей, какъ основателя этой каѳедры, въ чемъ я убѣжденъ; мы сегодня видимъ, что враги божественной истины ниспровергли ее съ поспѣшностью и насиліемъ. Мы далеки отъ того, чтобъ считать столько грѣха на вашихъ рукахъ. Вы, который живете въ городѣ, славномъ блестящимъ свѣтомъ Евангелія, вы знаете, мистеръ Стори, что остановить плату значитъ уничтожить каѳедру, ибо кто пойдетъ воевать на свой счетъ? А потому я умоляю васъ, ради нѣдръ Іисуса Христа, дайте этому дѣлу хорошій ходъ, и пусть заплатятъ достойному человѣку. Души чадъ Божіихъ благословятъ васъ, что сдѣлаю и я; оставаясь навсегда
"Оливеръ Кромвелль."
«Увѣрьте въ моей искренней дружбѣ мистера Бюсса и прочихъ добрыхъ друзей моихъ (пуританъ). Я было-думалъ писать къ г. Бюссу; но мнѣ не хотѣлось безпокоить его длиннымъ письмомъ, и я боялся, что не получу отъ него отвѣта: а отъ васъ я жду отвѣта, лишь-только вы найдете удобнымъ это сдѣлать. Vale.»
Вотъ первое изъ дошедшихъ до насъ инеемъ Кромвелля; человѣкъ, писавшій его, дюжій и угрюмый тридцати-шести-лѣтній фермеръ, не имѣлъ никакой причины прикидываться энтузіастомъ: онъ взялся за перо въ пользу поселившагося въ его странѣ миссіонера, и слѣдуетъ по иди, избранному имъ еще въ молодости, когда онъ подписался пользу дѣла пуританъ и обвинилъ въ парламентъ папистовъ. Въ глуши своего болотнаго жилища, онъ представляетъ собою самую энергическую часть революціоннаго броженія. 11 января 1635 года, въ тотъ самый день, когда онъ пишетъ это письмо, двоюродный братъ его, Джонъ Гэмпденъ, конюшій, отказывается, при собраніи цѣлаго прихода Большаго-Кимбля, заплатить королю тридцать-одинъ шиллингъ и шесть пенсовъ. Одновременность движенія была очень-глубока и очень-существенна.
Такимъ-образомъ, единодушно и согласно поднимался огромный протестантскій потокъ, долженствовавшій ниспровергнуть тронъ и епископовъ; то было движеніе религіозной и гражданской независимости, поддержанное мѣщанами, жителями деревень, основою стариннаго саксонскаго народонаселенія.
Ожесточенная сильнѣе и находящаяся далѣе къ сѣверу, Шотландія клялась со слезами и молитвами, что не покинетъ дѣла. Напрасно палачи отрѣзали уши и носы: кровь и непомѣрные налоги раздражали народъ до бѣшеной восторженности, а королевская казна оставалась въ самомъ жалкомъ положеніи. 6 ноября 1637 года, когда дядя Кромвелля, Стюартъ-изъ-Эли, о которомъ было говорено выше, умиралъ въ этомъ городѣ, оставляя своему племяннику, Оливеру, въ наслѣдство папистскія десятины, въ это самое время Сент-Джонъ, республиканскій и кальвинистскій адвокатъ, женатый на одной изъ Кромвеллей, говорилъ публично противъ короля, въ защиту Джона Гэмпдена. Въ-продолженіе трехъ дней его законовѣдческое краснорѣчіе старалось доказать, что Гэмпденъ не долженъ былъ платить двадцати шиллинговъ[2], и въ-продолженіе слѣдующихъ трехъ дней Гольборнъ, адвокатъ противной стороны, также настойчиво доказывалъ, что это неправда. Наконецъ, рѣшили тѣмъ, что Гэмпденъ долженъ былъ заплатить, и что король былъ правь.
Кромвелль, окруженный пуританскими и революціонными семействами, занимался по-прежнему своими домашними и судейскими дѣлами; онъ переѣхалъ въ Эли, въ домъ своего дяди, бывшаго собирателя духовной десятины. Домъ этотъ былъ такъ же печаленъ, какъ и всѣ жилища Кромвелля; онъ состоялъ изъ полутора этажей съ готическими каминами въ мрачныхъ залахъ, съ неправильными перилами, и вообще имѣлъ какой-то угрюмо-величественный видъ. Теперь въ немъ гостинница, и его можно видѣть на углу площади этого стариннаго города. Эли и теперь еще центръ болотъ, занимавшихъ въ тѣ времена пространства больше тридцати квадратныхъ миль и къ изсушенію которыхъ было уже приступлено. Дѣло состояло въ томъ, чтобъ прорыть каналъ для Узы и направить ея лѣнивыя воды по прямой линіи къ морю, защитивъ между-тѣмъ насыпями сырую страну; планъ этотъ, составленный еще въ средніе вѣка и покинутый нѣсколько разъ по равнодушію правительствъ, снова началъ приходить въ исполненіе при Елизаветѣ; но работы опять должны были остановиться вдругъ въ 1037 году, отъ совершеннаго безденежья въ казнь злополучнаго Карла І-го. Отъ рѣшенія вопроса объ изсушеніи болотъ зависѣло благосостояніе того края, и Кромвелль счелъ своимъ долгомъ требовать, чтобъ опять принялись за работы. Кальвинистскій фермеръ Сент-Айвза, суровый обитатель «Соннаго-Замка», составилъ, предложилъ и подписалъ прошеніе своихъ земляковъ, послалъ его къ королю, созвалъ собраніе гонтингдонскихъ помѣщиковъ и фермеровъ и противопоставилъ себя открыто правительству, у котораго были еще палачи. Но Кромвелль побѣдилъ. Повелѣно было продолжать изсушеніе, и жители Линкольншира и Ноттингэмшира прозвали его «господиномъ болотъ» (lord of the fens).
Этотъ эпизодъ, имѣющій свою важность въ ряду событій, приведшихъ Кромвелля къ верховной власти, былъ въ первый разъ поясненъ Карлэйлемъ. Сдѣлавшись первымъ лицомъ въ своей провинціи, этотъ суровый и задумчивый дворянинъ нисколько не перемѣняетъ своего образа жизни. Фанатическій мистицизмъ его усиливается. Молодость его кажется ему временемъ безпутныхъ страстей: онъ жилъ въ невѣдѣніи Бога, онъ проливаетъ слезы, какъ царь Давидъ, о часахъ, посвященныхъ имъ житейскимъ заботамъ; онъ думаетъ только объ уничтоженіи смертнаго и передъ вѣчностью. Этотъ обманщикъ, какимъ его выставляютъ, который былъ не что иное, какъ восторженный символъ кальвинистскаго предопредѣленія, писалъ тогда слѣдующее письмо къ своей двоюродной сестрѣ, женъ адвоката Сент-Джона, прозванной глухимъ фонаремъ республиканцевъ. Письмо это достаточно доказываетъ страшную глубину его энтузіазма:
"Моей любезнѣйшей сестрицъ, мистриссъ Сент-Джонъ, у сэра Уильяма Мэшема, въ домѣ ея, Отзѣ, въ Эссексѣ.
"Узнаю ваше доброе расположеніе и благодарю за вашу дружбу по этому случаю. Увы! слишкомъ-высоко цѣните вы мои письма и мое общество. Я долженъ стыдиться отъ вашихъ выраженій, зная, какъ мало я полезенъ и какъ достоинства мои незначительны.
"Впрочемъ, чтобъ прославить Бога, говоря о томъ, что Онъ сдѣлалъ для моей души, я надѣюсь и хочу надѣяться. По-истинѣ, вотъ что я нахожу: Онъ творитъ источники въ сухой и безплодной пустынѣ, гдѣ нѣтъ воды. Вы знаете, что я живу въ Мешекѣ, что означаетъ продленіе; въ Кедарѣ, что означаетъ мракъ и черноту, — однако Господь меня не покидаетъ. Хотя Онъ и длитъ, но, надѣюсь, приведетъ меня къ своей скиніи завѣта, къ своему мѣсту отдохновенія. Душа моя обрѣтается въ сообществѣ Первенца, сердце мое отдыхаетъ въ упованіи; и если я могу здѣсь прославить Бога дѣломъ или страданіемъ, то буду до крайности доволенъ.
"По-истинѣ, нѣтъ человѣческой твари, которая имѣла бы больше моего причинъ подвизаться въ дѣлѣ своего Бога. Я получилъ отъ него впередъ дары изобильные, и увѣренъ, что никогда не буду въ силахъ уплатить малѣйшую частицу. Да прійметъ меня Господь въ Сынѣ своемъ и да озаритъ свѣтомъ своимъ путь мой, потому-что Онъ есть свѣтъ! Онъ просвѣтитъ пашу черноту, нашъ мракъ. Я не могу сказать, что Онъ отвращаетъ лицо свое отъ меня. Онъ допускаетъ меня видѣть свѣтъ въ Его свѣтѣ. Лучъ свѣта въ потемкахъ имѣетъ въ себѣ много освѣжительнаго; благословенно имя Его, что Онъ заглянулъ въ сердце, столь темное, какъ мое! Вы знаете, каковъ былъ образъ моей жизни. О! я любилъ тьму, я жилъ въ ней и ненавидѣлъ свѣтъ; я былъ главою грѣшниковъ. Это слишкомъ-справедливо. Я ненавидѣлъ гласъ Божій, ненавидѣлъ святость; но Богъ умилосердился надо мною. О, сокровища милосердія! Хвалите Его за меня; молитесь за меня, чтобъ Онъ, начавшій великое дѣло, довершилъ его въ день Христа.
"Привѣтствуйте всѣхъ друзей моихъ того семейства, въ которомъ вы живете; я у нихъ весьма въ долгу за ихъ дружбу. Благословляю "Господа за нихъ и за то, что, ихъ попеченіями, сыну моему такъ хорошо. Поминайте его въ вашихъ молитвахъ, давайте ему совѣты; молитесь также и обо мнѣ.
"Кланяйтесь отъ меня своему мужу и сестрѣ своей. Онъ не держитъ своего слова! — Онъ обѣщалъ написать по случаю г. Рата изъ Эппинга; но я до-сихъ-поръ не имѣю отъ него писемъ. — Попросите его, чтобъ онъ сдѣлалъ что нужно для бѣднаго родственника, о ко"торомъ я его просилъ.
"Еще разъ, прощайте и будьте здоровы. Да будетъ Господь съ вами; объ этомъ молится
"Оливеръ Кромвелль".
Очевидно, что самое пламенное убѣжденіе оживляло человѣка, забравшагося въ болота, исключительно занятаго своими любезными проповѣдниками и проливавшаго слезы о несчастныхъ и грѣховныхъ дняхъ своей юности. Произносимыя имъ библейскія слова точь-въ-точь тѣ же, которыя и понынѣ поются въ пуританскомъ псальмѣ, въ дикихъ долинахъ Шотландіи:
«Woe’s me that I in Mechec am,
А sojourner so long!
Or that I in the tents do dwell,
To Kedar that belong!»
«Горе мнѣ, живущему такъ долго въ Мешекѣ! И что я обитаю шатры, принадлежащіе Кедару!»
Вотъ-что поютъ въ носъ гнусливыми хорами препочтенные фермеры и предобрѣйшіе мѣщане средней-руки, обитающіе въ шотландскихъ городахъ и мѣстечкахъ, люди, непогрѣшившіе ничѣмъ, кромѣ того, что они существуютъ; первородный грѣхъ, основаніе кальвинистскаго ученія, и вѣчная горесть предназначенныхъ, дышатъ въ этихъ погребальныхъ напѣвахъ. Въ глазахъ людей, думающихъ такимъ образомъ, десница Божія вѣчно тяготѣетъ надъ этимъ грѣховнымъ міромъ. Долгъ нашъ состоитъ въ преданности волѣ Всевышняго; поставленные между двумя безднами вѣчности, въ невѣдѣніи о своей участи, исполненные презрѣнія къ жизни земной, мы не должны думать ни о чемъ, кромѣ освобожденія и достиженія странъ высокихъ и чистыхъ, гдѣ ждетъ насъ вѣчная свобода. Но есть ли что-нибудь невозможное для людей, движимыхъ подобными пружинами? Вопросъ о томъ, довольствовался ли Кромвелль тѣмъ, что онъ управлялъ подобными побужденіями презирая ихъ, перестаетъ быть загадкою: доказательствомъ тому письмо его къ двоюродной сестрѣ, гдѣ онъ говоритъ о «мрачной душѣ своей, озаряемой только Богомъ!» Безъ сомнѣнія, письмо это было прочитано въ большой залѣ замка Отза, за завтракомъ сэра Уильяма Мэшема, за которымъ сидѣли люди степенные, въ черныхъ камзолахъ, обшитыхъ кружевомъ, въ накрахмаленныхъ брыжжахъ, огромныхъ сапогахъ съ никогда-неснимавшимися шпорами и въ широкихъ исподнихъ платьяхъ; присутствующіе, вѣроятно, разбирали, для собственнаго назиданія, посланіе дворянина-фермера: можно вообразить, сколько благочестиво-замысловатыхъ вещей было при этомъ сказано и представить себѣ все, что долженъ былъ внушить имъ мрачный характеръ англійскаго общества передъ 1645 годомъ!
Шотландцы, изгнавшіе католичку Марію Стюартъ, даютъ возмущенію первый толчокъ; черезъ нихъ осуществляются библейскія предвѣщанія: шатры Израиля развертываются, воины выходятъ изъ Мешека и Кедара. Демократія, фанатизмъ, народная ненависть — все это соединяется въ страшномъ воинствѣ, которому Карлъ I тщетно противоставить своихъ утомленныхъ царедворцевъ и недовольныхъ епископовъ. Полководцами у возмутившихся — воины Густава-Адольфо, эти старые богатыри протестантскаго Сѣвера. Невольно представляется вопросъ: почему ни одинъ изъ англійскихъ историковъ не хотѣлъ видѣть этого воинственнаго похода Сѣвера, идущаго мстить Риму, уничтожить пышность богослуженія, растерзать изящную роскошь искусствъ, возстановить простоту и наготу первобытнаго Евангелія, и не оставить слѣда папской іерархіи?.. Это движеніе отъискиваетъ въ глуши соннаго городка Сент-Айвза и въ маленькомъ домикѣ его въ Эли, внучатнаго племянника гонителя католиковъ Томаса Кромвелля, Оливера Кромвелля.
Вскорѣ король очутился безъ денегъ; находясь въ необходимости требовать ихъ у парламента, онъ открылъ новое засѣданіе, въ которомъ присутствовалъ и Кромвелль. Шотландцы продолжали наступать; народъ кипѣлъ возрастающею яростью противъ украшеній богослуженія и стихарей; войско короля раздѣляло это демократическое негодованіе. Проходили ли солдаты его мимо дома какого-нибудь пуританина, они привѣтствовали хозяина троекратными «ура!»; по если на бѣду они узнавали жилище одного изъ проклятыхъ, облачавшихся въ праздникъ всѣхъ-святыхъ въ ризу, то врывались къ нему, ломали его мебели и выбрасывали ихъ за окно. А между-тѣмъ, шотландское ополченіе, предводительствуемое Давидомъ Лесли, переходило черезъ Твидъ, напѣвая псалмы; каждый воинъ несъ съ собою ранчикъ съ мукой, всѣ были одѣты однообразно въ сѣрое платье, въ синихъ шапкахъ, не позволяя себѣ никогда никакихъ клятвъ; они шли чинно и стройно, какъ подобаетъ воинамъ Господнимъ. Карлъ, покинутый большинствомъ своихъ подданныхъ, слабо вспомоществуемый своими кавалерами, не могъ вытѣснить изъ Нортомбэрланда и Дэргама этихъ шотландскихъ пуританъ, исполненныхъ братской любви, «кроткихъ какъ агнцы, грозныхъ какъ львы», которые держались тамъ въ-продолженіе цѣлаго года, призывая своихъ англійскихъ братій къ оружію противъ трона и епископовъ, противъ Рима и стихарей. Воззванія эти не оставались безъ дѣйствія: на Шотландцевъ смотрѣли какъ на спасителей и передовую стражу протестантизма. Когда, за недостаткомъ денегъ, нужно было еще разъ созвать парламентъ въ 1640 году, Оливеръ Кромвелль, засѣдавшій тамъ вмѣстѣ съ пуританиномъ Лоури, слышалъ гремѣвшую по улицамъ Лондона балладу, сохранившуюся до насъ:
«Благодаримъ, добрые Шотландцы
Вы спасаете Англію».
Народъ толпился вокругъ пѣвцовъ и благословлялъ своихъ шотландскихъ братій, вооружившихся за библію, за владычество праведниковъ на землѣ и за истребленіе митръ и епископскихъ посоховъ. Между-тѣмъ, является около Церкви-св.-Бригитты человѣкъ образованный, много путешествовавшій, знающій нѣсколько языковъ, задумчивый какъ Кромвелль и такой же пуританинъ; онъ приготовляетъ нѣсколько памфлетеровъ, а имя его Мильтонъ. Триста другихъ памфлстеровъ принимаютъ участіе въ той же битвѣ, которой результаты погребены въ томахъ Британскаго Музея. Изъ всѣхъ ихъ удержались въ памяти только писанные Мильтономъ.
Памфлеты, прошенія, баллады, стихи и проза — все это употреблено въ дѣйствіе кальвинистскою демократіей. 11 декабря пятнадцать тысячь человѣкъ подписываютъ прошеніе въ парламентъ, въ которомъ засѣдаетъ Кромвелль, о смѣнѣ епископовъ и уничтоженіи стихарей, мощей, крестовъ и остатковъ папистскихъ церемоній. 23 января слѣдующаго года семьсотъ проповѣдниковъ требуютъ того же. Шотландцы, какъ добрые братья, все еще тутъ; они продолжаютъ пѣть псалмы съ библіею въ карманѣ, съ фитилемъ на запалѣ пищали. Оливеръ Кромвелль внимательно слѣдитъ за всѣми преніями парламента и ревностно участвуетъ въ нихъ. Это доказывается маленькою подлинною и выразительною записочкой, которую отрылъ и предлагаетъ намъ Карлэйль. Виллингамъ, корреспондентъ, къ которому обращается будущій диктаторъ, очевидно пуританинъ, пользующійся значительною довѣренностью Шотландцевъ; наканунѣ, въ корридорахъ парламентскаго зданія, онъ, вѣроятно, показалъ Кромвеллю письменные аргументы, на которыхъ они основывали свои требованія, оружія, денегъ и религіознаго однообразія; вотъ эта записка:
"Моему любезному другу, мистеру Виллингаму, въ домъ его на Свитинс-Ленѣ, это письмо.
«Прошу васъ прислать мнѣ аргументы Шотландцевъ, чтобъ поддержать ихъ требованіе религіознаго однообразія, выраженныя въ восьмой статьѣ; я говорю о тѣхъ, которые вы мнѣ уже сообщили. Желаю прочитать ихъ передъ тѣмъ, какъ о нихъ начнется преніе, что будетъ скоро.
"Оливеръ Кромвелль."
Слуга Кромвелля отнесъ эту записку къ Виллингаму, на Спитинс-Ленъ (тамъ, гдѣ теперь живетъ банкиръ Ротшильдъ), въ 1640 году, наканунѣ междоусобной войны; много другихъ заботъ, религіозныхъ и политическихъ, направленныхъ къ одной цѣли, занимало тогда Кромвелля, который все еще былъ не болѣе, какъ „господинъ болотъ“.
Около Сент-Айвза разстилался тучный и болотистый лугъ» Бѣдные сосѣдніе поселяне пригоняли туда свои стада, и это было для нихъ большимъ пособіемъ. Королева Генріэтта, дочь Генриха IV, вздумала оградить этотъ общественный лугъ заборомъ и подарить его въ награду одному изъ своихъ служителей, который поспѣшилъ воспользоваться подаркомъ. Такимъ-образомъ, пастбище это, проданное лорду Манчестеру, министру-хранителю печати, и знаменитому сыну его Мандевиллю, не могло уже даромъ кормить стада обывателей. Обиженный околодокъ протестовалъ противъ этого черезъ Кромвелля, который очутился черезъ то въ четвертый разъ въ войнѣ съ правительствомъ. До теперешняго случая, онъ поддерживалъ кальвинистскихъ проповѣдниковъ своими деньгами и вліяніемъ; потомъ обвинилъ папистскихъ ораторовъ, потомъ боролся съ государственнымъ совѣтомъ въ дѣлѣ изсушенія болотъ: теперь онъ является снова защитникомъ мѣстныхъ и народныхъ выгодъ противъ могущественнаго Мандевилля и краснорѣчиваго Кларендона. Безъ сомнѣнія, голосъ его былъ суровъ и манеры грубы; но какъ бы то ни было, онъ требовалъ правосудія бѣднымъ обывателямъ и не былъ не правъ.
Описаніе этого дѣла можно прочесть въ запискахъ Кларендона; онѣ покажутъ Кромвелля уже готоваго къ великой борьбѣ. «Я былъ», говоритъ Кларендонъ: "президентомъ особаго комитета, собраннаго по случаю огороженія, безъ согласія фермеровъ, обширнаго пространства необработанныхъ земель, принадлежавшихъ къ помѣстьямъ королевы. Мѣста эти были отданы королевою одному изъ ея довѣренныхъ слугъ, который тотчасъ же продалъ ихъ графу Манчестеру, лорду-хранителю печати, который, какъ и сынъ его Мандевилль, употребляли всѣ усилія, чтобъ поддержать загороды. Противъ нихъ возставали обыватели всѣхъ другихъ помѣстій, требовавшіе права пасти свои стада на общественныхъ лугахъ, также фермеры королевы изъ тѣхъ же мѣстъ; всѣ они громко жаловались на несправедливыя притѣсненія, поддерживаемыя правительствомъ.
«Комитетъ засѣдалъ на половинѣ королевы, и Оливеръ Кромвелль, одинъ изъ членовъ, по-видимому сильно интересовался протестующими, которыхъ было много, равно какъ и свидѣтелей ихъ. Лордъ Мандевилль былъ тутъ же, и, какъ участникъ, сидѣлъ, по требованію комитета, съ покрытою головою. Кромвелль, котораго я, по-крайней-мѣрѣ, никогда не слыхалъ говорящаго въ нижней палатѣ, наставлялъ свидѣтелей и челобитчиковъ во время производства ихъ дѣла; онъ съ большимъ жаромъ поддерживалъ и пояснялъ ихъ показанія; свидѣтели и прочія лица, замѣшанныя въ спорѣ, были люди грубые, съ шумомъ прерывавшіе адвоката и свидѣтелей противной стороны, когда они говорили что-нибудь не по ихъ вкусу, такъ-что я, въ качествѣ президента, долженъ былъ нѣсколько разъ обращаться къ нимъ съ строгими замѣчаніями и угрозами, чтобъ удержать ихъ въ порядкѣ и быть въ состояніи продолжать изслѣдованіе. Кромвелль весьма-дерзко упрекалъ меня въ пристрастіи и будто я хочу запугать свидѣтелей. Я обратился къ комитету, который одобрилъ мои поступки и объявилъ, что я исполнилъ свою обязанность. Это еще болѣе ожесточило Кромвелля, и безъ того уже сильно раздраженнаго. Когда лордъ Мандевилль дѣлалъ свои возраженія съ большою умѣренностью, или кротко пояснялъ нѣкоторые факты, приводимые въ доказательство его свидѣтелями, то Кромвелль возражалъ такъ грубо и неприлично, употреблялъ такія оскорбительныя выраженія, что всѣ единодушно сознались, что манеры и свойства его и Мандевилла были такъ же противоположны, какъ ихъ интересы въ этомъ дѣлѣ. Подъ конецъ, слова Кромвелля сдѣлались очень-жестки и поведеніе его слишкомъ-нагло, такъ-что я увидѣлъ себя вынужденнымъ остановить его и объявить, что если онъ, мистеръ Кромвелль, будетъ вести себя такимъ-образомъ, то я немедленно остановлю дѣйствіе комитета и завтра же подамъ на него жалобу въ парламентъ. Кромвелль не могъ мнѣ этого простить.»
Этотъ жесткій и рѣзкій голосъ, который испугалъ Кларендона, начиналъ уже говорить въ увѣренностью человѣка рѣшительнаго, который поражаетъ метко и сильно. Въ это мгновеніе, рисуется будто новое владычество, основанное на непреклонной волѣ и смѣлости, поддерживаемыхъ вѣрностью взгляда. Разнощикъ памфлетовъ противъ короля, былъ пойманъ на дѣлѣ, на самомъ дворѣ королевскаго дворца. То былъ самый запальчивый пуританскій фанатикъ, молодой Лильборнъ, секретарь того самого Принца, у котораго отрѣзали уши и разсѣкли носъ за клевету на актёровъ. Палачъ провлекъ Лильборна отъ Вестминстера къ флитской тюрьмѣ, и во время этого перехода ему отсчитали двѣсти ударовъ плетью. Кромвелль, 9 ноября 1640 года, представилъ парламенту просьбу и оправданіе Лильборна; во все засѣданіе того дня, читали подобнаго рода протесты, которымъ члены парламента внимали въ безмолвной ярости: «они были блѣдны», говоритъ сэръ Симмондъ Ювзъ: «какъ народъ во время исполненія наказанія.» Если угодно знать, что дѣлаетъ въ это время «господинъ болотъ», засѣдавшій также въ парламентѣ, то стоитъ заглянуть въ записки одного молодаго человѣка, бывшаго тамъ. Молодой сотоварищъ Кромвелля (хотя и не родственникъ его, какъ предполагали нѣкоторые), привыкшій носить на шляпѣ красное перо по испанской модѣ, украшать дорогимъ кружевомъ откидной воротникъ, упадавшій на бархатный камзолъ, и носить на плащѣ своемъ золотые галуны, онѣмѣлъ отъ изумленія, глядя на деревенскаго дворянина, защищавшаго Лильборна. «Тогда», говоритъ сэръ Филиппъ Барвикъ: «я видѣлъ его въ первый разъ, при самомъ открытіи парламента, происходившемъ въ ноябрѣ 1640 года. Я былъ членомъ за Радноръ и воображалъ себя образцомъ щеголеватости и благородныхъ пріемовъ, потому-что мы, молодые придворные, тщеславились изяществомъ своихъ нарядовъ. Я вошелъ въ палату въ понедѣльникъ утромъ и былъ очень-хорошо одѣтъ. Тамъ я увидѣлъ какого-то незнакомаго мнѣ господина, который говорилъ. Онъ былъ одѣтъ очень-просто, въ суконномъ платьѣ, сшитомъ, по-видимому, какимъ-нибудь дряннымъ деревенскимъ портнымъ; бѣлье на немъ было толстое и не отличалось свѣжестью; я припоминаю даже, что на воротникѣ его рубашки были капли двѣ крови. На шляпѣ его не было снурка. Онъ былъ довольно хорошаго роста, со шпагою при бедрѣ, съ краснымъ раздутымъ лицомъ, говорилъ рѣзкимъ, непріятнымъ и повелительнымъ голосомъ, и выражался краснорѣчиво, съ жаромъ, потому-что въ предметѣ его рѣчи было мало смысла: онъ защищалъ какого-то слугу Принца, который разносилъ по городу пасквили. Объявляю чистосердечно, что уваженіе мое къ этому собранію значительно уменьшилось: оно слушало съ большимъ вниманіемъ грубаго провинціала.»
Вотъ каковъ былъ Кромвелль на сорокъ-первомъ году своей жизни, въ то время, когда Англія готова была раздѣлиться на двѣ арміи — Сѣверный протестантизмъ и рыцарственная монархія. Новые документы, служившіе намъ для разъясненія этой остававшейся неизвѣстною молодости, состоятъ во множествѣ мелочныхъ фактовъ, доказывавшихъ, что Кромвелль присоединялся по своему имѣнію, по предкамъ, роднѣ и характеру, къ самой жаркой части кальвинизма. Народный трибунъ и неумолимый реформаторъ обнаружилъ себя уже нѣсколько разъ. То былъ человѣкъ положительный, всегда успѣвавшій въ своихъ хозяйственныхъ дѣлахъ и умѣвшій пріобрѣсти себѣ личное вліяніе; семьянинъ, строго воспитывавшій дѣтей своихъ, заботившійся о своей матери и кроткій въ обращеніи съ женою; но это противникъ ужасный и необузданный, котораго львиная физіономія, пламенный взглядъ, грубыя и рѣзкія черты (какъ онъ изображенъ на портретѣ Купера) устрашаютъ уже министровъ и испугали историка Кларендона. Мы здѣсь не разбираемъ его дѣлъ, какъ моралиста, ни вѣрованій его, какъ христіанина: ясно только, что онъ представитель своего времени. Часы пылкой меланхоліи и отчаянія, достойнаго Гамлета, проведенные имъ въ Сент-Айвзѣ, и которыхъ не могъ излечить докторъ Симкоттъ, достаточно доказываютъ непритворныя убѣжденія этого человѣка, котораго принято было считать обманщикомъ. Кромѣ глубокомыслія, хитрости и душевной силы, Оливеръ Кромвелль заключилъ въ самомъ-себѣ великое условіе успѣховъ: онъ былъ убѣжденъ въ своемъ дѣлѣ.
- ↑ Нѣтъ нужды сказывать, что при описаніи мѣстностей авторъ этой статьи нисколько но старался романизировать ихъ; точность его показаній подтверждается областными топографами и лѣтописцами.
- ↑ Гэмпденъ отказался заплатить 20 шиллинговъ въ одномъ приходѣ и 31 шиллингъ 6 пенсовъ въ другомъ; но его потребовали къ суду только за первые 20 шиллинговъ.