Ричардъ Гардингъ Дэвисъ.
правитьОколо тюрьмы
правитьБыло около десяти часовъ вечера наканунѣ Рождества. Это страшно хлопотливый вечеръ для всѣхъ, а въ особенности для редакцій газетъ. Такъ и въ этотъ сочельникъ каждому изъ двадцати репортеровъ филадельфійской газеты было дано какое нибудь спѣшное порученіе, и всѣ они разошлись, кромѣ Конвея и Бронсона, которые сидѣли въ редакціи. До сихъ поръ они были лучшими друзьями въ мірѣ; но, такъ какъ редакторъ предложилъ написать рождественскую статью не Бронсону, а Конвею, то Бронсонъ почувствовалъ зависть, и отношенія ихъ стали нѣсколько натянуты. Я употребилъ здѣсь слово «статья» въ томъ смыслѣ, въ какомъ употребляется оно въ редакціяхъ. Тамъ называютъ статьею все. написанное для газеты, будь то некрологъ, отчетъ о публичной лекціи, отзывъ о театральной пьесѣ или описаніе уличной толпы и ярко освѣщенныхъ магазиновъ въ ночь подъ Рождество.
Конвей кончилъ свою статью уже полчаса тому назадъ, и ему давно слѣдовало бы послать ее редактору для того, чтобы тотъ обкарналъ и искалѣчилъ ее своимъ синимъ карандашомъ. Но, такъ какъ патронъ уже два раза заглядывалъ къ нимъ въ комнату, какъ бы посматривая, нельзя ли послать кого нибудь изъ нихъ съ какимъ то новымъ порученіемъ, то оба они — и Конвей, и Бронсонъ — прикидывались страшно занятыми и съ нетерпѣніемъ поджидали, не вернется ли кто изъ сотрудниковъ, чтобы выручить ихъ. Конвей уже въ двѣнадцатый разъ писалъ заключительный параграфъ своей статьи, а Бронсонъ добросовѣстно передѣлывалъ и тщательно отполировывалъ свою коротенькую замѣтку о никому неизвѣстномъ джентльмэнѣ, которому суждено было остаться въ такой же неизвѣстности и послѣ, того, какъ будетъ напечатана эта замѣтка.
Редакторъ заглянулъ въ комнату въ третій разъ и вошелъ, скептически поглядывая на Бронсона и какъ бы оцѣнивая его.
— Вы пишете что нибудь очень нужное? — спросилъ онъ.
— Не особенно, нерѣшительно отвѣчалъ Бронсонъ, чувствуя, что его мнѣнію не придадутъ большого значенія.
Конвей забѣгалъ карандашомъ по бумагѣ и, показавъ кончикъ языка, погрузился въ работу.
— Такъ если вы не очень заняты, — продолжалъ редакторъ, — я бы попросилъ васъ отправиться въ Монамензинскую тюрьму. Сегодня ночью освобождаютъ Куина — знаете того, который ограбилъ банкъ. Онъ былъ приговоренъ къ шестилѣтнему заключенію, но, въ виду его слабаго здоровья и примѣрнаго поведенія, этотъ срокъ былъ сокращенъ. Вы найдете всѣ факты въ нынѣшнемъ утреннемъ номерѣ газеты. Если воспользоваться матеріаломъ, какъ слѣдуетъ, можетъ выйти очень интересная статья, какъ разъ подходящая для рождественскаго сочельника. Мнѣ кажется, вы съумѣете справиться съ этимъ.
Нѣкоторыя статьи появляются въ филадельфійской газетѣ съ такою же регулярностью, какъ и времена года. Въ первое теплое воскресенье весной тамъ непремѣнно есть статья, озаглавленная: «Первое воскресенье въ паркѣ». Она обыкновенно состоитъ изъ разговора съ стоящимъ въ паркѣ полисменомъ, который высчитываетъ, сколько народу перебывало здѣсь въ этотъ день, причемъ. кстати упоминается о перекраскѣ сарая для лодокъ и о предстоящихъ концертахъ на открытомъ воздухѣ. Вы можете заключить статью легкимъ намекомъ на бывшихъ въ паркѣ блѣдныхъ, истощенныхъ дѣтей и — если это дешевая газета, которую читаютъ рабочіе, — нашихъ достойныхъ рабочихъ, которые такъ умѣютъ наслаждаться природой. При этомъ вы, конечно, не скажете ни слова о томъ, что эти достойные люди, вмѣсто того, чтобы идти въ церковь, сидятъ, окруженные яичной скорлупой, пустыми пивными бутылками и замасленными воскресными газетами на зеленой травѣ, за которую платятъ налоги не менѣе достойные, но не работающіе люди. Мѣсяцемъ позднѣе появляется «Самое жаркое воскресенье въ паркѣ». Тутъ вы увеличиваете на полторы тысячи человѣкъ число гуляющихъ, которое вамъ сказалъ полисменъ въ первый разъ, и придаете вашей статьѣ новый интересъ, приводя итогъ утонувшихъ во время купанья мальчиковъ.
Затѣмъ идетъ «Первая тоня рыбы въ Делаварѣ», а зимой «Первое катанье на конькахъ въ паркѣ». Къ этой же категоріи принадлежатъ и статьи, въ которыхъ вы передаете свой разговоръ съ какимъ нибудь антрепренеромъ театра, который, на вашъ вопросъ, хорошо ли идутъ его дѣла, обыкновенно отвѣчаетъ: — Великолѣпно, сэръ. Никогда еще не бывало такого блестящаго сезона, — и предлагаетъ вамъ даровой билетъ на двоихъ. А передъ новымъ годомъ вы интервьюируете мѣстныхъ знаменитостей, выспрашиваете у нихъ, чего больше всего желаютъ они на новый годъ, и потомъ передѣлываете ихъ банальные отвѣты и стараетесь сдѣлать ихъ умными и блестящими.. Для Рождества есть также свои спеціальныя статьи, въ родѣ той, которую только что написалъ Конвей, изобразившій нѣсколько уличныхъ сценъ, подходящихъ для рождественскаго сочельника.
Если вы напишете нѣсколько такихъ статей, вы убѣдитесь, что ихъ очень удобно писать, и не выходя изъ редакціи. Я, впрочемъ, знаю человѣка, который жестоко попался на этомъ. Онъ написалъ рождественскую статью при помощи старыхъ, газетъ и календаря. Изъ газетъ онъ взялъ списокъ всѣхъ благотворительныхъ обществъ, жертвующихъ подарки на елки, а изъ календаря — фамиліи предсѣдателей и членовъ этихъ обществъ. Но такъ какъ онъ былъ не совсѣмъ твердъ въ томъ, что касалось религіозныхъ вопросовъ, то онъ включилъ въ списокъ и всѣ еврейскія общества. Тѣ, конечно, поспѣшили прислать въ газету опроверженія и были страшно возмущены тѣмъ, что ихъ считаютъ способными жертвовать подарки на елки или какимъ бы то ни было образомъ принимать участіе въ иновѣрномъ праздникѣ.
Но изъ всѣхъ этихъ пошлыхъ, пріѣвшихся, неблагодарныхъ статей самыми худшими были тѣ, въ которыхъ описывалось, освобожденіе преступниковъ изъ Монамензинской тюрьмы. Бронсону казалось, что ихъ постоянно выпускаютъ оттуда, и онъ. не могъ понять, какимъ образомъ она до сихъ поръ не опустѣла. А редакторъ, какъ нарочно, каждый разъ обращался именно къ нему и просилъ его отправиться туда и посмотрѣть, какъ будутъ выпускать на свободу заключенныхъ. А такъ, какъ ихъ обыкновенно выпускали въ полночь и они при этомъ, не дѣлали ничего особеннаго, а только переходили черезъ улицу, въ ближайшій трактиръ, вмѣстѣ съ пришедшими ихъ встрѣтить друзьями, то тяжело приходилось человѣку, который сначала твердо рѣшался не отступать ни на іоту отъ истины, а кончалъ тѣмъ, что принимался фантазировать до тѣхъ поръ, пока воображеніе не отказывалось служить ему. И потому Бронсонъ, услыхавъ, что ему предстоитъ еще разъ имѣть дѣло съ преступникомъ и трогательно описывать сцену его освобожденія, потерялъ терпѣніе и возмутился.
— Я писалъ такія статьи не одинъ, а двадцать разъ — мрачно и выразительно сказалъ онъ. — Я описывалъ Монамензинскую тюрьму, озаренную луннымъ свѣтомъ; я описывалъ, какъ сверкаютъ на ея мрачныхъ стѣнахъ капли дождя; я описывалъ ихъ, покрытыми чистымъ, бѣлымъ снѣгомъ, который падаетъ одинаково и на невиннаго, и на преступника. Я заставлялъ страшно выть ищеекъ на тюремномъ дворѣ, а вѣдь вы прекрасно знаете сами, что тамъ нѣтъ никакихъ ищеекъ. Я заставлялъ выпущенныхъ на свободу преступниковъ клясться, что они начнутъ новую, честную жизнь, тогда какъ они и не думали ни о чемъ подобномъ. Я заставлялъ ихъ падать въ объятія рыдающихъ женъ, а между тѣмъ они говорили только: — Принесла табаку? Смерть какъ хочется покурить! — Нѣтъ, я не стану больше писать такихъ статей, а если и буду, то здѣсь, въ редакціи, потому что это рѣшительно все равно.
— О, да! Я полагаю, что будете, — спокойно замѣтилъ редакторъ.
— Замѣните меня кѣмъ нибудь другимъ, — настаивалъ Бронсонъ. — Поручите это человѣку, которому подобныя статьи еще не набили оскомины и который съумѣетъ сказать что нибудь новое. — При этихъ словахъ Конвей, отложившій карандашъ и съ улыбкой смотрѣвшій на Бронсона изъ за спины редактора, снова вооружился имъ и сталъ писать съ лихорадочною поспѣшностью. — Вотъ хоть бы Конвей, — продолжалъ Бронсонъ. — Онъ напишетъ великолѣпнѣйшую статью. Ему…
Редакторъ положилъ на конторку вырѣзку изъ газеты и вынулъ изъ кармана нѣсколько банковыхъ билетовъ.
— Вотъ статья о Куинѣ изъ утренней газеты, — сказалъ онъ. — Ее писалъ Конвей и она произвела впечатлѣніе. Нашлись добрые люди, которые не полѣнились заѣхать сегодня въ нашу контору, чтобы оставить нѣсколько денегъ на рождественскій обѣдъ Куина. Да, эта статья была очень недурна и, благодаря ей, они раскошелились на… — онъ сосчиталъ билеты — на 55 долларовъ. Отдайте ихъ Куину и посовѣтуйте ему забыть о воровскихъ отмычкахъ и начать новую жизнь. Эти деньги дадутъ вамъ возможность поговорить съ нимъ и, можетъ быть, онъ откроетъ вамъ какія нибудь новыя подробности относительно своего преступленія, или скажетъ что нибудь подходящее для рождественскаго номера. Ну, отправляйтесь же. Вы дулись цѣлый вечеръ изъ за того, что статья досталась не вамъ, а Конвею, а теперь, когда я даю вамъ возможность воспользоваться такимъ богатымъ матеріаломъ, вы тоже дуетесь. Подумайте только: человѣкъ, котораго выпускаютъ на свободу послѣ четырехлѣтняго заключенія, да еще въ рождественскій сочельникъ! Вы съумѣете сдѣлать изъ этого прекрасную, трогательную статью. Мнѣ иногда кажется, что вы пишете не объ арестантахъ, а объ умирающихъ гладіаторахъ.
Добросовѣстно трудившійся Конвей, замѣтивъ, что гроза прошла мимо, засмѣялся, дружески смотря на Бронсона, а тотъ сконфуженно улыбнулся ему, и они снова стали друзьями.
Принужденный сдаться, Бронсонъ рѣшилъ, по крайней мѣрѣ, поставить свои условія и добиться нѣкоторыхъ льготъ.
— Могу я взять кэбъ? — спросилъ онъ.
— Да, — отвѣчалъ редакторъ, взглянувъ на часы. — Теперь уже поздно, а типографія начнетъ работать чѣмъ свѣтъ. Имѣйте это въ виду.
— А можно мнѣ прислать рукопись съ извозчикомъ? — продолжалъ Бронсонъ. — Я напишу статью тамъ. Съ какой стати проѣзжать мнѣ опять черезъ весь городъ сюда?
— Нѣтъ, это невозможно, — рѣшительно отвѣчалъ редакторъ. — Извозчикъ можетъ потерять рукопись или напиться пьянымъ, или что нибудь въ этомъ родѣ.
— Такъ я возьму съ собой Галлегера, и онъ доставитъ ее сюда. — Галлегеръ былъ одинъ изъ мальчиковъ, прислуживающихъ въ редакціи.
Редакторъ мрачно взглянулъ на Бронсона.
— Не нуженъ ли вамъ еще какой нибудь знаменитый писатель, чтобы помочь вамъ создать типъ, и Конвей, которому вы могли бы диктовать? А, можетъ быть, вы не прочь и отъ горячаго ужина и потребуете, чтобы я послалъ его вслѣдъ за вами?
— Нѣтъ, мнѣ довольно одного Галлегера, — отвѣчалъ Бронсонъ.
Галлегеръ, уже совсѣмъ одѣтый, успѣлъ нанять кэбъ, когда Бронсонъ сошелъ съ лѣстницы и остановился на минуту закурить сигару.
— Въ Монамензинскую тюрьму! — сказалъ Галлегеръ, пристально смотря на извозчика и горячо надѣясь, что тотъ изумится ихъ поѣздкѣ въ такое мѣсто и въ такой вечеръ. Но, къ его величайшему негодованію, извозчикъ равнодушно собралъ возжи, и Галлегеръ съ чувствомъ горькаго разочарованія сѣлъ въ кэбъ, протеръ замерзшее стекло и сталъ смотрѣть на прохожихъ, изъ которыхъ каждый несъ какой нибудь свертокъ. На тротуарахъ была страшная давка, а по улицѣ шли гуськомъ студенты-медики и клерки, играя на трубахъ. Всѣ дома были украшены гирляндами рождественской зелени, а магазины такъ ярко освѣщены, что на улицѣ было свѣтло, какъ днемъ, и Бронсонъ могъ свободно читать вырѣзку изъ газеты, которую далъ ему редакторъ.
— Зачѣмъ мы ѣдемъ туда? — спросилъ Галлегеръ.
Онъ пользовался большими привилегіями и, какъ кажется, они были предоставлены ему единственно только потому, что, въ случаѣ отказа, онъ не задумался бы взять ихъ самъ.
Несмотря на свой маленькій ростъ, Галлегеръ былъ силенъ и крѣпко сложенъ; несмотря на свой нѣжный возрастъ, онъ зналъ рѣшительно все, и это казалось очень забавнымъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда оказывалось, что онъ знаетъ больше васъ. Не было никакой возможности заставить его относиться съ уваженіемъ къ вашимъ годамъ потому что ему было извѣстно все, относящееся до васъ, начиная съ числа строчекъ, на которое обкарнали вашу послѣднюю статью, до размѣра вашего скромнаго гонорара. При этомъ онъ отличался какой то наивной простотой обращенія и горячо сочувствовалъ всѣмъ, съ кѣмъ ему приходилось имѣть дѣло.
Когда онъ спросилъ Бронсона, зачѣмъ они ѣдутъ въ тюрьму, тотъ прочиталъ ему вслухъ вырѣзку изъ газеты.
— «Генри Куинъ, — читалъ онъ, — былъ приговоренъ къ шестилѣтнему заключенію въ Монамензинской тюрьмѣ за ограбленіе второго національнаго банка. Такъ какъ въ теченіе всего нынѣшняго года онъ сильно хворалъ и, кромѣ того, отличался примѣрнымъ поведеніемъ во все время заключенія, то приговоръ былъ смягченъ, и его освободятъ сегодня. Куинъ служилъ въ банкѣ ночнымъ сторожемъ и, какъ выяснило слѣдствіе, былъ простымъ орудіемъ грабителей, которые воспользовались имъ для своихъ цѣлей. Онъ сознался въ сообщничествѣ съ ними, но заявилъ, что ничего не знаетъ о судьбѣ украденныхъ денегъ, которыхъ такъ и не нашли. Это было первымъ преступленіемъ Куина; до тѣхъ поръ онъ пользовался прекрасной репутаціей. Несмотря на то, что онъ женился незадолго до этого, семейная жизнь его была далеко не изъ счастливыхъ. Всѣ свидѣтели дали самые неблагопріятные отзывы о его женѣ и ея матери. Онъ почти никогда не бывалъ дома и часто заходилъ къ одной молодой дѣвушкѣ, которая, какъ полагаютъ, и была главной причиной его преступленія. Ему очень хотѣлось уѣхать отсюда вмѣстѣ съ нею, а такъ какъ денегъ у него не было, то онъ, чтобы добыть ихъ, согласился помогать грабителямъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, заявилъ онъ самъ на судѣ. Въ нашу газету поступило нѣсколько пожертвованій въ пользу Куина: Отъ М. К. — десять долларовъ, отъ Кэшъ — два доллара и отъ Мэри — три доллара».
— Не особенно важная птица! — презрительно замѣтилъ Галлегеръ. — Сдѣлалъ всего только одно преступленіе и добился освобожденія. То ли дѣло, если бы на его мѣстѣ былъ Кидъ Билли Портеръ или кто нибудь въ этомъ родѣ! — Галлегеръ имѣлъ сильное пристрастіе къ рецидивистамъ и смотрѣлъ на слѣдующій за ихъ именами длинный списокъ преступленій съ такимъ же уваженіемъ, съ какимъ смотрятъ другіе на буквы К. О. Б. (командоръ ордена Бани). Человѣкъ, согрѣшившій только разъ, не заслуживалъ, по его мнѣнію, никакого вниманія.
— Экая жалость! — печально прибавилъ онъ. — Значить, вамъ опять придется прохаживаться насчетъ ищеекъ? Вѣдь, такъ?
Бронсонъ сдѣлалъ видъ, что не слыхалъ этихъ словъ и, закрывъ глаза, притворился спящимъ, а Галлегецъ прислонился къ мягкой обивкѣ кэба и, устроившись насколько могъ комфортабельнѣе, тихонько засвисталъ. Черезъ полчаса Бронсонъ, уже на самомъ дѣлѣ задремавшій, проснулся отъ дувшаго ему въ лицо западнаго вѣтра. Дверца кэба была отворена, Около нея стоялъ Галлегеръ, а за нимъ поднимались сѣрыя стѣны тюремнаго замка.
Онъ смотрѣлъ настоящею тюрьмою, и при первомъ же взглядѣ на него вы убѣждались, что отсюда нѣтъ выхода, что всякая надежда потеряна для тѣхъ, кто попалъ въ него. Точно огромная средневѣковая крѣпость стоялъ онъ, окруженный со всѣхъ сторонъ высокою каменной стѣною, около которой расположилось нѣсколько бѣлыхъ домиковъ, мелкихъ лавченокъ и трактировъ. По угламъ его поднимались башни, какъ у крѣпости; онъ былъ украшенъ колоннами, какъ египетскій храмъ; но несравненно большее впечатлѣніе, чѣмъ онѣ, производила эта простая, грубая каменная стѣна, за которую не могъ проникнуть ни одинъ нескромный взглядъ, за которой были заключены люди, уже не принадлежащіе къ міру. И какъ могли выносить это зрѣлище тѣ, которые жили рядомъ съ ней! Казалось, легче было бы поселиться около кладбища, чѣмъ около этого мрачнаго зданія съ его таинственностью, безнадежнымъ отчаяніемъ и вѣчнымъ безмолвіемъ, съ его сотнями обитателей, которыхъ не видитъ и не слышитъ никто, хоть всѣ знаютъ, что они здѣсь.
Такое же впечатлѣніе произвелъ онъ, повидимому, и на Бронсона, не смотря на то, что ему часто приходилось бывать здѣсь. Онъ нахмурилъ брови и пожалъ плечами.
— Вамъ придется подождать насъ до 12 часовъ, — сказалъ онъ извозчику. — Побудьте гдѣ нибудь тутъ, по близости.
Бронсонъ и Галлегеръ вошли въ одинъ изъ трактировъ, который стоялъ какъ разъ напротивъ воротъ тюрьмы, и сѣли къ столу. Такъ какъ имъ приходилось ждать здѣсь до полуночи, то Бронсонъ, боясь, что хозяинъ будетъ недоволенъ, если они ничего не спросятъ, предложилъ Галлегеру заказать себѣ что нибудь на ужинъ. Тотъ очень охотно согласился и, предвкушая предстоящее угощеніе, весело улыбнулся, а потомъ взобрался на высокій стулъ и съ удовольствіемъ сталъ прислушиваться къ голосу хозяина, распоряжавшагося въ кухнѣ.
Было еще только одиннадцать часовъ, но такъ какъ въ редакціи ходило преданіе о томъ, что заключенныхъ выпускаютъ иногда и раньше полуночи, то Бронсонъ, взявъ газету, сталъ слѣдить изъ за нея за воротами тюрьмы. Около нихъ горѣли электрическіе фонари, и при ихъ яркомъ свѣтѣ выдѣлялся каждый камень стѣны, а обледенѣвшіе тротуары казались какими то черными, сверкающими зеркалами. Круглые часы на церковной колокольнѣ были противъ Бронсона. Онъ часто взглядывалъ на нихъ, удивляясь, какъ медленно проходятъ минуты, и спрашивалъ себя, такъ ли же медленно тянутся онѣ для заключенныхъ, которымъ не видѣнъ циферблатъ.
Кончивъ свой ужинъ, Галлегеръ вышелъ на улицу и, вернувшись, сказалъ, что стало гораздо холоднѣе, что извозчикъ сидитъ въ трактирѣ и, по всѣмъ признакамъ, еще не пьянъ. Бронсонъ предложилъ ему еще разъ принести себя въ жертву и поужинать вторично для поддержанія торговли. Галлегеръ равнодушно согласился, замѣтивъ, что, пожалуй съѣстъ что нибудь, такъ какъ ему все равно нечего дѣлать. Закусивъ во второй разъ, онъ снова исчезъ, а Бронсонъ опять принялся читать и перечитывать свою газету, всѣ надписи на стѣнахъ и Еырѣзку, которую далъ ему редакторъ. Такъ прошло нѣсколько времени, и онъ хотѣлъ уже идти отыскивать Галлегера, какъ тотъ показался изъ за двери и махнулъ ему рукою. Бронсонъ тотчасъ же надѣлъ пальто, поднялъ воротникъ и вышелъ на улицу. Мальчикъ остановился на тротуарѣ и показалъ ему на какую то женщину, ходившую взадъ и впередъ около тюрьмы. Фигура ея была ярко освѣщена и отбрасывала рѣзкую черную тѣнь на ослѣпительно сверкающій снѣгъ.
— Эта молодая дѣвушка спрашивала меня, въ какія ворота выпускаютъ заключенныхъ, — сказалъ онъ. — Я отвѣчалъ, что не знаю, но могу привести къ ней одного молодаго человѣка, который объяснитъ ей все.
Бронсонъ остановился на минуту, раздумывая о томъ, выйдетъ ли изъ этого какой нибудь толкъ, а потомъ тихо перешелъ черезъ улицу.
Дѣвушка остановилась, какъ бы поджидая его, но не сказала ни слова.
— Вы, вѣроятно, ждете Куина? — спросилъ Бронсонъ. — Онъ выйдетъ оттуда, изъ тѣхъ зеленыхъ воротъ съ желѣзнымъ засовомъ.
Молодая дѣвушка не отвѣчала и подозрительно взглянула на него. Она была очень молода и красива, но лицо ея было блѣдно и истомлено, какъ будто она только что встала послѣ тяжелой болѣзни или была слишкомъ взволнована. Она, повидимому, принадлежала къ рабочему классу.
— Я тоже жду его, — прибавилъ Бронсонъ, чтобы успокоить ее.
— Да? — неопредѣленно сказала она. — А видались вы съ нимъ въ тюрьмѣ? — И, не дожидаясь отвѣта, она взволнованно продолжала: — Мнѣ очень хотѣлось повидаться съ нимъ, но меня не пустили къ нему ни разу. Я жду здѣсь съ полудня. Мнѣ все казалось, что его выпустятъ раньше и я опоздаю. Вы навѣрное знаете, что онъ выйдетъ изъ этихъ воротъ? Мнѣ говорили, что тутъ есть другія, и я боялась проглядѣть его. Я ждала такъ долго. Вы его другъ?
— Полагаю, что такъ, — отвѣчалъ Бронсонъ. — Я жду его, чтобы дать ему денегъ.
— Да! У меня тоже есть деньги, только немного, — тихо проговорила молодая дѣвушка. Потомъ она снова подозрительно взглянула на Бронсона и отступила назадъ. — Но вѣдь вы не ея другъ? — спросила она.
— Ея? О комъ вы говорите? — воскликнулъ Бронсонъ.
— Нѣтъ, нѣтъ! — вмѣшался Галлегеръ. — Конечно, нѣтъ!
Дѣвушка успокоилась и, кивнувъ головою, снова стала ходить взадъ и впередъ около тюрьмы.
— О комъ это она говорила? — шопотомъ спросилъ Бронсонъ.
— Должно быть, о его женѣ, — нетерпѣливо отвѣчалъ Галлегеръ.
Дѣвушка прошлась нѣсколько разъ и опять подошла къ нимъ, какъ будто одиночество тяготило ее.
— Она теперь тамъ вмѣстѣ съ своею матерью, — сказала она, показывая на тюрьму. — Онѣ пріѣхали въ кэбѣ. А когда я спросила, можно ли мнѣ повидаться съ нимъ, сторожъ отвѣчалъ, что на это нужно разрѣшеніе. Должно быть, она не велѣла имъ пускать меня. Какъ вы думаете? — Она опять не дала ему времени отвѣчать. Ей слишкомъ долго пришлось ждать одной и разговоръ доставлялъ ей нѣкоторое облегченіе. — Сколько же у васъ денегъ? — спросила она.
Бронсонъ сказалъ ей.
— 55 долларовъ! — воскликнула она и горько усмѣхнулась. — А у меня всего только 15. Я была больна и могла скопить только ихъ, да еще 15 долларовъ, которые отослала въ газету.
— Такъ это вы… Развѣ вы посылали деньги въ газету? — спросилъ онъ.
— Да, я послала туда 15 долларовъ. Я боялась, что мнѣ не удастся поговорить съ нимъ и отдать ему деньги, если она будетъ тутъ. Вотъ я и послала ихъ въ газету отъ М. К., это начальныя буквы моего имени и фамиліи — отъ Мэри Кэшъ. Меня зовутъ Мэри. Мнѣ хотѣлось, чтобы онъ зналъ, что это я посылаю ему ихъ. А какими маленькими кажутся пятнадцать долларовъ сравнительно съ 55? Неправда-ли? — Она вынула изъ кармана небольшую пачку банковыхъ билетовъ и улыбнулась, смотря на нихъ. Руки ея были безъ перчатокъ, и Бронсонъ замѣтилъ, что онѣ загрубѣли отъ работы и кожа на нихъ растрескалась. Дѣвушка разгладила билеты, положила ихъ одинъ на другой и снова улыбнулась.
Нѣтъ, ему нельзя будетъ описать эту дѣвушку. Такой типъ, совсѣмъ не подходитъ для той статьи, которую поручилъ написать ему редакторъ.
Бронсонъ опустилъ руку въ карманъ и, вынувъ свои билеты, протянулъ ихъ ей. — Не хотите ли отдать ему и эти деньги? — спросилъ онъ. — Не все ли равно, отъ васъ или отъ меня получитъ онъ ихъ? Я во всякомъ случаѣ останусь здѣсь до полуночи и дождусь его освобожденія. — Дѣвушка застѣнчиво улыбнулась. Этотъ знакъ довѣрія, повидимому, тронулъ ее. — Нѣтъ, я лучше не возьму ихъ, — сказала она. — Мнѣ пріятнѣе отдать ему только тѣ, которыя я заработала для него сама. — Она замолчала и пристально взглянула на Бронсона. — Знаете ли вы, кто я? — почти съ вызовомъ спросила она.
— Да, я догадываюсь, — отвѣчалъ Бронсонъ.
— Конечно, догадаться не трудно, — сказала она. — Ну, такъ выслушайте же меня. Хотите вѣрьте, хотите нѣтъ, — она говорила такимъ тономъ, какъ будто онъ обвинялъ ее въ чемъ то, — но, клянусь Богомъ, что я тутъ не причемъ, — и она показала на тюрьму. — Я не знала, что онъ пошелъ на преступленіе изъ за меня до тѣхъ поръ, пока онъ не сказалъ этого на судѣ. Мнѣ и въ голову не приходило, что онъ задумалъ уѣхать отсюда со мною, хоть должна сознаться, что пошла бы за нимъ всюду, если бы онъ захотѣлъ. Я знала, что онъ привязанъ ко мнѣ, но никакъ не ожидала, что онъ такъ сильно любитъ меня. Его жена — она остановилась, какъ бы желая хорошенько обдумать свои слова и не быть пристрастной, — его жена, кажется, не умѣла обращаться съ нимъ. Она постоянно уходила въ гости или принимала гостей, не смотря на то, что онъ каждую ночь долженъ былъ сторожить въ банкѣ. Въ первое время послѣ свадьбы она тоже ходила туда и сидѣла вмѣстѣ съ нимъ, чтобы ему не было скучно. Но потомъ это надоѣло ей. Она очень любила общество и всегда была окружена мужчинами. А когда Генри сталъ выговаривать ей, она пришла въ страшную ярость. Послѣ этого у нихъ начались ссоры, въ которыя вмѣшивалась и ея мать, очень похожая на нее. А потомъ онъ познакомился со мной и изъ за этого начались сплетни. Каждый день заходилъ онъ ко мнѣ часовъ въ семь утра, возвращаясь домой изъ банка. Я жила тогда на мѣстѣ и въ это время обыкновенно готовила завтракъ въ кухнѣ. Онъ сидѣлъ со мною и я давала ему чашку кофе или чего нибудь другого. Вотъ какъ мы познакомились. — Она отвернулась и посмотрѣла вдаль. — Много неправды говорили про насъ, — продолжала она, взглянувъ на Бронсона. — Я уговаривала его не приходить ко мнѣ и постараться сойтись съ женою, но онъ не соглашался и говорилъ, что любитъ меня больше, чѣмъ ее. Развѣ могла я измѣнить это? А потомъ онъ… потомъ его посадили сюда, — она показала на тюрьму, — а меня стали осуждать. Говорили, что я была за одно съ грабителями, что я уговарила его помогать имъ. — Она подняла голову, и Бронсонъ увидалъ, что по лицу ея пробѣжала судорога и глаза стали влажны. — Вѣдь это правдоподобно — неправда-ли? — спросила она, едва сдерживая рыданія. Съ минуту стояла она молча, смотря на тяжелыя желѣзныя ворота, а потомъ взглянула на слабо блестѣвшіе изъ за падающаго снѣга церковные часы. Было безъ четверти двѣнадцать.
— Когда онъ былъ осужденъ, — снова начала она, — я рѣшилась ждать его и накопить для него денегъ къ тому времени, какъ его выпустятъ. Кромѣ содержанія, я получала всего только три шиллинга въ недѣлю; но, не смотря на это, мнѣ удалось скопить къ прошлому апрѣлю сто тридцать долларовъ. А тутъ я заболѣла, и почти всѣ деньги ушли на лѣкарства и докторовъ. Мнѣ очень жаль было тратить ихъ на это, но я не хотѣла умереть, не увидавъ его. Правда, мнѣ иногда казалось, что ему будетъ лучше, если я умру. Тогда онъ получилъ бы всѣ накопленныя мною деньги и ему не пришлось бы выносить непріятностей изъ за меня. Но я никакъ не могла рѣшиться на это. Три дня отказывалась я принимать лѣкарства, которыя прописывали мнѣ, а потомъ… потомъ не выдержала. Мнѣ такъ хотѣлось жить, жить для него! И все-таки я иногда думаю, что мнѣ слѣдовало бы умереть, а не стараться выздоровѣть. Какъ вамъ кажется?
Бронсонъ покачалъ головою и откашлялся, какъ будто собираясь сказать что-то, но не произнесъ ни слова. Онъ задумался о себѣ и о своей жизни. Испытаетъ ли онъ когда нибудь самъ такую сильную, горячую любовь? Полюбитъ ли его какая нибудь женщина такъ же беззавѣтно, какъ эта дѣвушка любитъ Куина? Ему стало тяжело, и онъ почувствовалъ себя жалкимъ и одинокимъ.
— Ну? — наконецъ спросилъ онъ.
— Ну, вотъ и все, — отвѣчала она. — Жена его жила все это время по прежнему, также принимала гостей, и всѣ жалѣли объ ней, всѣ сочувствовали ея горю. Годъ тому назадъ, когда Генри такъ сильно заболѣлъ, прошелъ слухъ, что она рѣшилась, въ случаѣ его смерти, выдти замужъ за Чарли Океса, кондуктора. Онъ постоянно бываетъ у нея. Черезъ тѣхъ, которые знакомы съ ней, я получала вѣсточки о здоровьѣ Генри. Да, меня не пускали къ нему, потому что она наговорила про меня всякаго вздора сторожамъ, но я все-таки получала извѣстія о его здоровьѣ. Еще недавно онъ былъ очень боленъ. Гуляя по тюремному двору, онъ сильно простудился и у него сдѣлалось воспаленіе легкихъ. Вотъ почему его и рѣшили освободить. Говорятъ, онъ сильно измѣнился. Да и меня трудно узнать: я такъ похудѣла и ослабѣла послѣ болѣзни. — Она тихо провела рукою по лицу, какъ бы жалѣя о томъ, что красота ея прошла. У Бронсона защемило сердце, но онъ не рѣшился сказать ей, какъ прелестно и теперь ея исхудавшее личико. — Какъ вы думаете, узнаетъ онъ меня? Позволитъ она мнѣ поговорить съ нимъ?
— Не знаю, — коротко отвѣчалъ Бронсонъ. — Какъ же я могу рѣшить это? — Онъ былъ смущенъ и взволнованъ. Чѣмъ же кончится все это? Дѣвушка говорила, повидимому, правду, а между тѣмъ жена Куина была тамъ, около мужа, а сама она не имѣла на него никакихъ правъ и была тутъ лишней. Да, изъ этого ни выйдетъ ничего, кромѣ горя для нея самой и для другихъ.
— Пойдемте! — вдругъ сказалъ онъ. — Намъ лучше подойти поближе. Теперь безъ пяти минутъ двѣнадцать.
Дѣвушка поблѣднѣла и пошла впереди нихъ къ воротамъ тюрьмы. Она шла медленно и нерѣшительно, и Бронсонъ замѣтилъ, что она дрожитъ не то отъ волненія, не то отъ холода.
— Ну, быть бѣдѣ! — шепнулъ ему Галлегеръ.
— Молчи! — тоже шопотомъ отвѣчалъ Бронсонъ.
Они остановились въ нѣсколькихъ ярдахъ отъ воротъ, около фонаря. Церковная колокольня была не видна отсюда и, когда Бронсонъ посмотрѣлъ на свои часы, дѣвушка бросила на него умоляющій взглядъ, но не сказала ни слова.
— Теперь уже недолго ждать, — мягко сказалъ онъ. Никогда не приходилось ему видѣть столько волненія и тревоги на такомъ молодомъ лицѣ. Онъ подошелъ къ ней. — Постарайтесь сдержаться, — проговорилъ онъ шопотомъ, чтобы его не услыхали сторожа, стоявшіе по ту сторону воротъ. — Не хотите ли опереться на мою руку?
Она молча покачала головою, но подвинулась къ нему поближе, какъ бы ища покровительства, и боязливо взглянула на ворота. И она, и ея спутники стояли такъ тихо, что до нихъ доносился каждый легкій звукъ. Они слышали слабый, едва замѣтный свистъ вѣтра, пробѣгающаго черезъ металлическую сѣтку, которая окружала горѣлку фонаря, слышали, какъ ударяются о камни мостовой льдинки, падающія съ края стѣны.
Наконецъ, медленно, томительно, какъ похоронный звонъ, раздался бой тюремныхъ часовъ. Но не успѣли они сосчитать и трехъ ударовъ, какъ весь городъ сразу ожилъ и загремѣлъ пушечной пальбой и колокольнымъ звономъ.
Мѣрно и торжественно зазвучалъ огромный колоколъ государственной палаты, пробуждающій столько славныхъ историческихъ воспоминаній, но другіе колокола заглушили его, и веселый, радостный звонъ разлился въ холодномъ воздухѣ отъ Кенсингтона до Скуайлькиля. Издали, изъ адмиралтейства, донесся глухой грохотъ пальбы, а изъ Делавара — звуки трубъ и роговъ съ буксирныхъ и перевозныхъ судовъ. Казалось, само небо дрогнуло и заколебалась, радостно привѣтствуя землю.
— Рождество! — сказалъ Галлегеръ, взглянувъ наверхъ съ какой то странной, робкой улыбкой. — Поздравляю васъ, сэръ, — прибавилъ онъ, кивнувъ Бронсону.
Да, Рождество наступило, и одно и то же настроеніе охватило всѣхъ. Его испытывала собравшаяся около адмиралтейства толпа, капитанъ и механикъ судна, окутаннаго ночнымъ туманомъ рѣки, заключенные въ тюрьмѣ, до которыхъ донесся веселый праздничный звонъ колоколовъ, и дѣти въ каждой семьѣ, спѣшившіе осмотрѣть свои чулки, лежащіе въ ногахъ постелей.
Ему поддались и стоявшіе около воротъ молодая дѣвушка, Бронсонъ и Галлегеръ — но не надолго. Около нихъ заскрипѣли отодвигаемые засовы, зазвенѣли ключи, щелкнулъ замокъ, и тяжелые ворота закачались и распахнулись. Два большіе фонаря съ рефлекторами, освѣщавшіе покрытый снѣгомъ тюремный дворъ, бросили на нихъ такой ослѣпительно яркій свѣтъ, что они невольно отступили назадъ, какъ будто сдѣлали что нибудь дурное и были застигнуты полисменами на самомъ мѣстѣ преступленія. Посреди двора стояла коляска, въ которой пріѣхали сюда жена Куина и ея мать, а кругомъ нея толпились тюремные сторожа въ своей синей съ золотымъ шитьемъ одеждѣ. Отъ зажженныхъ фонарей экипажа падалъ яркій свѣтъ и мѣшалъ разсмотрѣть сидѣвшихъ въ немъ. Лошади тихо двинулись къ воротамъ. Онѣ спотыкались и скользили, ступая на обледенѣлые камни, а потому извозчикъ, натянувъ возжи, сдерживалъ ихъ. Дѣвушка взяла Бронсона за руку и, крѣпко сжавъ ее, не спускала глазъ съ экипажа. Лошади поровнялись съ ними, проѣхали мимо и свѣтъ фонарей упалъ на ихъ спины и камни мостовой, а коляска осталась въ сравнительной тѣни. Это былъ четырехмѣстный крытый экипажъ съ откинутымъ верхомъ. Двѣ женщины сидѣли на дальнихъ мѣстахъ, а на двухъ ближнихъ стоялъ большой, сдѣланный въ тюрьмѣ, окрашенный въ черную краску гробъ.
Молодая дѣвушка дико вскрикнула. У Бронсона замерло сердце, а Галлегеръ низко опустилъ голову, какъ будто кто то ударилъ его сверху. Лошади пугливо прижались другъ къ другу; кучеръ, съ бранью и проклятіями, всталъ съ козелъ и подошелъ къ нимъ. И какъ только остановился экипажъ, дѣвушка бросилась къ нему, обхватила руками крышку гроба и прижалась лицомъ къ ея краю, уже мокрому отъ падающаго снѣга.
— Генри! Генри! Генри! — простонала она.
Тюремный докторъ, лѣчившій Куина, умершаго за три часа до освобожденія, отдѣлился отъ спѣшившихъ въ тюрьму сторожей и торопливо подошелъ къ экипажу. Осторожно приподнялъ онъ молодую дѣвушку и тихо отвелъ ее въ сторону, а двѣ торжествующія женщины, купившія такой дорогой цѣной свою побѣду, поѣхали дальше.
Бронсонъ отдалъ свою рукопись Галлегеру и велѣлъ ему отвезти ее въ редакцію. Войдя въ кабинетъ редактора, мальчикъ положилъ на конторку рукопись, вмѣстѣ съ пачкой банковыхъ билетовъ, и какъ разсказывалъ потомъ самъ патронъ, тотчасъ же повернулся, ни слова не говоря, и пошелъ къ двери.
— Это что такое? — спросилъ редакторъ, показывая своимъ карандашомъ на деньги, — развѣ онъ не взялъ ихъ?
Галлегеръ остановился и выпрямился, какъ бы собираясь разсказать съ подобающимъ эффектомъ все, что видѣлъ въ эту ночь; но, должно быть, сцена, которой онъ былъ свидѣтелемъ, произвела на него слишкомъ тяжелое впечатлѣніе, потому что онъ опять повернулся къ двери и смущенно пробормоталъ:
— Нѣтъ, сэръ. Онъ… ему онѣ не нужны, сэръ!