Одно из моих чудес (Аверченко)/ДО
| ← Участок | Одно изъ моихъ чудесъ | Стихийная натура → |
| Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru |
Чудеса можно дѣлать изъ-за чего-нибудь: изъ-за голода, честолюбія, или изъ-за любви къ женщинѣ.
Всякое чудо такая трудная вещь, что просто такъ себѣ, для развлеченія этимъ заниматься не стоитъ.
Однако, я совершилъ однажды чудо, не будучи движимъ ни честолюбіемъ, ни голодомъ, ни страстью къ женщинѣ.
Для конторщика, служащаго въ учрежденіи, гдѣ бухгалтеръ здоровый, не старый еще мужчина, да при томъ и крѣпко сидящій на мѣстѣ — для такого конторщика честолюбіе — крѣпко запертыя ворота.
Для голоднаго человѣка, совершающаго во имя требованія организма настоящія чудеса — я былъ слишкомъ хорошо обезпеченъ тѣми шестьюдесятью рублями, которые ежемѣсячно вытягивалъ по частямъ впередъ y соннаго нерасторопнаго кассира.
A что касается женщинъ… Мое искреннее мнѣніе, что онѣ любятъ насъ и безъ чудесъ. Наоборотъ, на всякое чудо, подвигъ — онѣ смотрятъ совершенно иными глазами, чѣмъ мы. Попробуйте достать любимой женщинѣ, по ея желанію, нѣсколько звѣздъ съ неба — она еще на васъ же и напустится за это: она не знала, скажетъ она, что звѣзды вблизи такія огромныя, безобразныя и занимаютъ мѣста такъ много, что изъ-за нихъ въ комнатѣ негдѣ повернуться: «Удружилъ тоже! Нечего сказать… Заставь Васъ Богу молиться, вы и лобъ разобьете!..»
Во имя чего-же, во имя какого великаго стимула совершилъ я то чудо, о которомъ хочу разсказать?
Да во имя лѣни!
Иногда по ночамъ невыносимая жажда терзаетъ меня, но я не утоляю ее, потому что для этого нужно сбросить одѣяло и подойти къ стоящему на подоконникѣ графину съ водой. Самое ненасытное честолюбіе можно было бы удовлетворить, начавъ работать, какъ слѣдуетъ — я не желаю этого. Я лишался любви самыхъ красивыхъ милыхъ женщинъ только потому, что не отвѣчалъ на письма, или валялся по цѣлымъ вечерамъ на диванъ, вмѣсто того, чтобы плестись на свиданіе.
Вотъ что такое моя лѣнь. Ненасытная, она поглощаетъ все — голодъ, женщинъ, карьеру.
Директоръ правленія, уполномоченный вести дѣла нашего общества — Мигасовъ — наводилъ на меня холодный, тупой, длительный ужасъ.
Дѣла, которыя поручались мнѣ, плелись сзади всѣхъ, какъ старыя искалѣченныя лошади, и я оттягивалъ всякую пустяковую работу до самаго послѣдняго момента.
Нельзя сказать, чтобы я наслаждался покоемъ въ первые, сравнительно безопасные, моменты украденнаго времени. Все время передо мной стоялъ грознымъ видѣніемъ будущій директорскій выговоръ, но я тянулъ часъ за часомъ, бродилъ тоскующимъ взглядомъ по потолку, читалъ столбцы старой газеты, въ которую были обернуты корешки порученныхъ мнѣ громадныхъ бухгалтерскихъ книгъ, высчитывалъ, сколько буквъ въ словѣ «двадцативосьмимиллиметровый» и, вообще, развлекался какъ могъ, вмѣсто самаго простого — исполненія порученной мнѣ работы.
И все время тупая тоска сжимала мое сердце, тоска ожиданія, что вотъ-вотъ грянетъ условный звонокъ изъ директорскаго кабинета, звонокъ, отъ котораго сердце мое медленно переворачивалось и ползло внизъ въ холодное море предстоящаго ужаса — и я долженъ буду съ бьющимся взглядомъ предстать предъ спокойные стальные глаза грознаго директора.
— Готово?
— Что, Арсеній Михайловичъ?
— То, что я просилъ.
— Н… не совсѣмъ. Я половину только сдѣлалъ.
— Да? Очень жаль. Ну, что-жъ дѣлать. Дайте ту половину, которую вы сдѣлали.
— Первую?
— Да.
— Я первой еще не сдѣлалъ. Занялся было, второй…
— Э, чортъ! Ну, давайте вторую половину.
— Вторая… половина… не совсѣмъ… готова…
— Наполовину готова?
— Д… да… Кажется.
— Дайте четверть! Дайте восьмушку, но что-нибудь дайте-же, чортъ возьми!..
— Я вамъ… завтра… приготовлю…
Въ эту минуту я самъ себѣ былъ жалокъ и противенъ. Директоръ съ омерзѣніемъ смотрѣлъ на мое растерянное, подобострастное лицо и говорилъ:
— Когда мы, наконецъ, отъ васъ избавимся?
— Я не могъ найти отчета за прошлый мѣсяцъ… Я искалъ…
— Потеряли да? Вы бы черезъ газеты публиковали…
Чтобы заслужить его расположеніе, я дѣлаю видъ, что меня одолѣваетъ припадокъ смѣха, вызваннаго его остротой, но онъ брезгливо машетъ рукой и говоритъ, постукивая согнутымъ пальцемъ о толстый карандашъ:
— Идите! И если не сдѣлаете черезъ часъ, — можете уходить на всѣ четыре стороны.
Я вылетаю изъ кабинета… Ффу!
Мои толстыя, громадныя бухгалтерскія книги я велъ такъ, что весною въ нихъ записывался только ноябрь, a осенью, на страницахъ съ надписью «дебетъ» и «кредитъ» — расцвѣтали подснѣжники и журчали весенніе ручейки, извиваясь между красными толстыми линейками.
И при этомъ, мнѣ иногда приходилось работать ночами, потому что я никогда не работалъ днемъ, причемъ надо мной все время висѣло изгнаніе, скандалъ и насмѣшки.
И все я приносилъ ей — могущественной Богинѣ Лѣни, на ея жертвенникъ.
…Я стоялъ, почтительно изогнувшись передъ директоромъ:
— Къ сожалѣнію, я не успѣлъ васъ выгнать, какъ вы этого заслуживаете, — завтра я уѣзжаю въ Петербургъ въ главное правленіе и на моемъ мѣстѣ будетъ второй директоръ правленія Андрей Андреичъ Грызловъ. Думаю, что вы не удержитесь при немъ и трехъ дней. Вылетите, какъ авіаторъ.
Я отдалъ ему послѣднюю дань. Захихикалъ, осчастливленный милостивой директорской шуткой; постоялъ, ожидая, что онъ хоть на прощанье протянетъ мнѣ руку; но встрѣтившись съ нимъ взглядомъ, торопливо поклонился и выбѣжалъ изъ кабинета.
— Влетѣло? — освѣдомился кассиръ.
— Ему отъ меня? — пожалъ я плечами. — Богъ съ нимъ, не особенно.
Эту ночь я не спалъ совсѣмъ. Думалъ. A утромъ пришелъ на службу и, раскрывъ для вида какую-то книгу, погрузился въ ожиданіе новаго директора.
Мой планъ, который родился въ безсонную ночь, былъ безопасенъ; въ случаѣ, если бы онъ провалился, я «вылетѣлъ»-бы немедленно, a если имъ совсѣмъ не воспользоваться, я вылетѣлъ бы дня черезъ три. Что такое три дня въ нашей длинной монотонной жизни?
Но я совершилъ чудо.
Едва этотъ новый таинственный директоръ позвонилъ y подъѣзда и, раздѣвшись, вошелъ въ кабинетъ, я всталъ съ мѣста, захватилъ кое-какія бумажонки и, сдѣлавъ товарищамъ предостерегающій жестъ, бодро пошелъ въ самую пасть льва.
— Тссс! — сказалъ я. — Прислушайтесь къ нашему разговору.
Передо мной стоялъ высокій человѣкъ, съ черной окладистой бородой, орлинымъ носомъ и сдвинутыми черными бровями.
Я схватилъ его руку, крѣпко пожалъ ее и, не давая новому директору опомниться, заговорилъ со снисходительной улыбкой:
— Новый коллега? Очень пріятно. Кажется, Андрей Андреичъ? Старина Мигасовъ много говорилъ мнѣ о васъ. Частенько толковали мы съ нимъ… Садитесь!.. Ну, что-жъ, послужимъ, послужимъ! Народъ мы мирный, хорошій, и я, увѣренъ, вы намъ понравитесь. Ну, разскажите же что-нибудь о себѣ? Холосты? Женаты?
— Холостъ! — сказалъ онъ, ошеломленный потокомъ словъ.
— Какъ холостъ? Неужели? A дѣти есть?
Онъ засмѣялся.
— Дѣти? Откуда-же дѣти?
— А-а, плутишка, — лукаво погрозилъ я ему пальцемъ. — Покраснѣлъ… Мы васъ тутъ женимъ, хотите?
— Куда мнѣ! Я старый холостякъ. A вы… женаты?
— Гм? Какъ вамъ сказать… Курите?
— Курю.
— Ну, попробуемъ вашихъ. Знаете, странно: я съ вами только сейчасъ познакомился, a какъ будто десять лѣтъ знакомъ. Да… бываютъ такіе люди.
— A вы здѣсь въ качествѣ кого служите? — спросилъ директоръ, протягивая мнѣ портсигаръ.
Я махнулъ рукой,
— Такъ себѣ! Чепуха на постномъ маслѣ. Мигасовъ все тащилъ меня къ себѣ въ Петербургъ, въ главное правленіе, да, нѣтъ, не хочется. Кстати, онъ вамъ что-нибудь обо мнѣ говорилъ?
— О васъ? A кстати, какъ ваша фамилія? Я не разслышалъ.
Я назвалъ себя и затаилъ дыханіе. Онъ сдѣлалъ вѣжливую паузу,
— Нѣтъ, не говорилъ ничего.
— Странно. Мы были съ нимъ большими пріятелями. Онъ, вообще, ужасно разсѣянный. Я всегда подтрунивалъ надъ нимъ. «Арсеній Михайловичъ, говорю, — ты ботинокъ одинъ забылъ надѣть!» Одно только мнѣ не нравилось въ немъ..
Я откинулся на спинку кресла, затянулся папиросой и сталъ разсѣянно разглядывать синеватую струйку дыма.
— A что такое? — заинтересовался директоръ.
— Ужъ очень онъ фамильяренъ съ низшими служащими… Курьеровъ по плечу трепалъ, съ артельщиками длиннѣйшіе разговоры велъ. Я, конечно, по убѣжденіямъ демократъ, но то, что допустимо съ нами, старшими служащими, звучитъ какимъ-то фальшивымъ народничествомъ по отношенію къ курьеру.
— Да, — призадумавшись, сказалъ онъ, — пожалуй, вы и правы.
— Да, конечно! Мы съ вами, конечно, какъ люди одного уровня, одного положенія въ обществѣ… Кстати, который часъ?
Онъ вынулъ прелестные тонкіе золотые часы съ эмалью и взглянулъ на нихъ.
— Половина перваго. A вы развѣ… куда-нибудь спѣшите?
— Да, — озабоченно сказалъ я. — Нужно будетъ въ два-три мѣстечка заѣхать. Вамъ тоже, я думаю, сегодня ужъ начинать работать не стоить. Не правда-ли? Вы когда завтракаете?
— Въ два.
— Экая жалость! Мы бы могли позавтракать вмѣстѣ, да сегодня, простите, не могу. Когда-нибудь, въ другой разъ. Addios, маэстро!
Я пожалъ ему руку, сказалъ нѣсколько ободряющихъ словъ по поводу того, чтобы онъ пока не смущался, что привыкнуть не такъ трудно и, пославъ ему въ заключеніе рукой привѣтственный жестъ, выпорхнулъ изъ кабинета.
У дверей, какъ стадо барановъ, толпились перепуганные служащіе.
— Вы чего же не зайдете къ Андрею Андреичу познакомиться? Андрей Андреичъ! Вы ужъ тутъ безъ меня познакомьтесь съ этими ребятками, a я спѣшу, y меня еще два свиданьица!
Недавно изъ Петербурга пріѣхалъ по какимъ-то дѣламъ бывшій директоръ Мигасовъ. Такъ какъ y него было нѣсколько правленскихъ дѣлъ къ Андрюшѣ Грызлову, онъ пріѣхалъ въ правленіе, вошелъ въ кабинетъ и увидѣлъ слѣдующее: я сидѣлъ на кончикѣ письменнаго стола, постукивая о ножку каблукомъ, a Грызловъ говорилъ мнѣ:
— Милый мой! Но такъ же нельзя! Ты обѣщалъ мнѣ майскій отчетъ сдать въ іюлѣ, a теперь уже начало сентября… Конечно, ты парень симпатичный, но…
— Ахъ, отчетъ, отчетъ! — сказалъ я, подмигивая. — Надоѣло! Ты мнѣ скажи лучше, гдѣ мы сегодня завтракаемъ?