Одна из многих (Шапир)/ДО

Одна из многих
авторъ Ольга Андреевна Шапир

Опубл.: 1879. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 3—4, 1879.

ОДНА ИЗЪ МНОГИХЪ.

РОМАНЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

— Нѣтъ, какъ хотите, Наталья Ивановна, а это совсѣмъ не такъ просто, какъ вамъ кажется! Можно подумать, что для васъ докторскій дипломъ важнѣе замужества.

— Пожалуй, что и такъ… Нельзя поручиться, что мы съ Нѣжинскимъ не разлюбимъ когда-нибудь другъ друга. Любить вѣдь можно нѣсколько разъ, а свою житейскую дорогу приходится выбирать разъ навсегда. Васъ, Ева Аркадьевна, отталкиваетъ только новизна.

— Нѣтъ, я бы не могла!.. Да и что это за странная любовь… на второмъ планѣ!

— Что касается меня, то я думаю, что это очень несчастная ошибка ставить ее на первый планъ, отвѣтила серьёзно та, которую звали Наташей.

— А я никогда, ни для кого не согласилась бы быть номеромъ вторымъ — никогда!.

Разговоръ, закончившійся этими фразами, происходилъ между двумя дѣвушками на балконѣ старенькаго и невзрачнаго деревенскаго дома. Одна изъ нихъ сидѣла съ шитьемъ въ рукахъ на лѣстницѣ, спускающейся въ садъ, а другая стояла облокотись на перила и «искала счастья» въ свѣжихъ вѣткахъ лиловой сирени.

Наташа была невысокая, нѣсколько полная дѣвушка лѣтъ двадцати, съ темно-русыми косами и съ здоровымъ румянцемъ въ лицѣ. Спокойный взглядъ ея серьёзныхъ голубыхъ глазъ, сдерженная улыбка румяныхъ губъ, самый звукъ ровнаго, низкаго голоса производили какое-то особенно цѣльное, безмятежное впечатлѣніе. Но ея симпатичное лицо не остановило бы на себѣ ни чьего вниманія рядомъ съ изящнымъ образомъ Евы: высокая фигура послѣдней казалась еще выше, стройнѣе и тоньше отъ длинныхъ складокъ черной бархатной амазонки, живописно разстилавшейся по полу; темные волосы, высоко подобранные въ причудливый узелъ, спускались потомъ по спинѣ легкими, волнистыми прядями. Молодое лицо Евы прежде всего поражало полнымъ отсутствіемъ румянца, но это не была болѣзненная, прозрачная блѣдность, переходящая въ безжизненные голубоватые тоны, а красивая молочно-матовая бѣлизна, придававшая оригинальную прелесть всему лицу, словно выточенному изъ кости. Изъ подъ темныхъ, близко сдвинутыхъ бровей, смотрѣли красивые живые глаза, такого нѣжнаго сѣраго оттѣнка, что на менѣе блѣдномъ лицѣ, они пожалуй, казались бы безцвѣтными. Въ этихъ чистыхъ, прозрачныхъ глазахъ легко было уловить малѣйшую ніру выраженія; только въ минуты досады и гнѣва они какъ будто темнѣли и получали холодный, стальной отблескъ, а горячая краска покрывала блѣдныя щеки, странно мѣняя все лицо. Все вмѣстѣ было скорѣе оригинально и причудливо, чѣмъ строго красиво: она была слишкомъ худощава, слишкомъ блѣдна, глаза черезъ-чуръ свѣтлы, ротъ нѣсколько великъ, носъ слегка приподнятъ. Голосъ у Евы тоже былъ странный, въ немъ ъе было и слѣда спокойной ровности низкаго контральто Наташи. Такой измѣнчивый, болѣзненно гибкій голосъ бываетъ только у очень нервныхъ людей.

— А вотъ и наши купальщики возвращаются, замѣтила Наташа, опуская на колѣни свою работу.

Въ садовую калитку вошли двое мужчинъ съ полотенцами черезъ плечо. Одинъ, повыше ростомъ, блондинъ, съ коротко подстриженными волосами, крупными, но довольно правильными чертами лица, и съ нѣсколько тяжелымъ взглядомъ изъ подъ широкихъ, совершенно прямыхъ бровей. Это женихъ Наташи, Михаилъ Константинычъ Нѣжинскій. Другой — маленькій брюнетъ, съ рѣденькой бородкой и съ безпокойными черными глазами на худощавомъ, болѣзненномъ лицѣ. Это пріятель Нѣжинскаго, Павелъ Ильичъ Зрѣловъ.

— Славная вода, проговорилъ Зрѣловъ, присаживаясь на ступеньку у ногъ Наташи. — Вы, Ева Аркадьевна, напрасно пренебрегаете нашимъ купаньемъ; для нервовъ вашихъ оно было бы даже весьма пользительно.

— Я люблю купаться только въ открытомъ морѣ, отвѣтила небрежно Ева.

— Да-а! Ну, а мы грѣшные не пробовали такой роскоши, такъ и этимъ довольны.

Нѣжинскій подошелъ къ балкону.

— Вы, Ева Аркадьевна, все еще занимаетесь неблагодарными поисками счастія?

— Почему-же неблагодарными? Смотрите, сколько! неужели и послѣ этого не увѣровать въ свою звѣзду?

Ева опустила черезъ балюстраду свою узкую, блѣдную руку съ нѣсколькими лиловыми цвѣточками, въ пять лепестковъ..

— Не совѣтую, обманетесь. Вѣрьте мудрому изреченію, что счастіе только въ насъ самихъ и найти его нельзя нигдѣ.

— А вы вѣрите?

— Вѣрю. Счастливые люди умѣютъ быть счастливыми при всякихъ условіяхъ, а несчастрые ничѣмъ не удовлетворяются, что вы имъ ни давайте. Наталья Ивановна, напримѣръ, принадлежитъ къ категоріи счастливыхъ, а вы къ несчастнымъ, и никогда не будете довольны своей судьбой, я вамъ это предсказываю.

— Ну, а вы сами?

— Я тоже изъ счастливыхъ. Вотъ Павелъ Ильичъ, тотъ, пожалуй, еще хуже васъ будетъ.

— Оригинальное дѣленіе! что-же это, рокъ, предопредѣленіе?

— Ничуть не рокъ — говорю вамъ, сами во всемъ виноваты.

— Ума, можетъ быть, не хватаетъ?

— Напротивъ, глупыхъ гораздо больше между счастливыми.

— Такъ въ чемъ-же, наконецъ, секретъ? проговорила нетерпѣливо Ева.

— По моему, все дѣло въ характерѣ и во взглядѣ на вещи.

— Меня ты причисляешь къ несчастнымъ по какому пункту? освѣдомился Зрѣловъ.

— По первому. А васъ, Ева Аркадьевна, по обоимъ вмѣстѣ.

Ева только задумчиво улыбнулась въ отвѣтъ и молча стала надѣвать шляпу и длинныя, наѣздническія перчатки.

— Вы уже собираетесь? спросила Наташа, вставая.

— Пора, меня ждутъ дома. До свиданья, Наталья Ивановна… Мсьё Нѣжинскій, будіте такъ любезны, позовите моего грума.

Въ своей бархатной амазонкѣ, на кровномъ скакунѣ дорогой золотистой масти, Ева была черезчуръ эффектна для деревенской обстановки. Она мелькнула между бѣлыми стволами березъ и скрылась за поворотомъ.

— А вѣдь удивительно хороша эта Симборская! проговорилъ Нѣжинскій, лѣниво поднимаясь на балконъ.

— Нашелъ красоту, нечего сказать! Точно сейчасъ изъ гроба встала, а уже тонка-то! Какъ только не переломится.

— У тебя, Павелъ Ильичъ, вкусъ грубый. Одинъ взглядъ чего стоитъ; только въ дѣтскихъ глазахъ и бываетъ такая прозрачность — до глубины души.

— Каковъ! откуда это въ тебѣ такая поэзія взялась? а, по моему, у ней глаза точно выцвѣли.

— Ну, вы, Павелъ Ильичъ, и въ самомъ дѣлѣ профанъ, засмѣялась Наташа. — У Евы, безъ сомнѣнія, прелестное личико, и нарядите вы ее хоть въ грубый крашенинный сарафанъ, всякій сразу узнаетъ въ ней аристократку. Такое изящество и тонкость линій, такая чистота и нѣжность красокъ не встрѣчаются у простыхъ смертныхъ. Въ ней каждая черта взлелѣяна вѣками барства.

— Браво, вотъ это вѣрно! крикнулъ Зрѣловъ. — Если это и красота, то красота не естественная, а искуственная. Толи дѣло здоровый румянецъ во всю щеку, красивый загаръ!, а это точно изваяніе какое-то, и солнце-то ея не беретъ.

— Красота вещь условная, да и не въ ней сила, снова спокойно заговорилъ Нѣжинскій. — Я все-таки утверждаю, что эта изнѣженная барышня — личность, заслуживающая полнаго вниманія. Не понимаю даже, какъ могло сохраниться въ ней столько чуткости и пытливости въ такой усыпляющей обстановкѣ. Легко представить себѣ, что бы вышло изъ нея при болѣе благопріятныхъ условіяхъ…

— Ужь не собираешься ли ты осуществить въ себѣ эти благопріятныя условія, на томъ основаніи, что лучше поздно, чѣмъ никогда? Что-то на то похоже…

Нѣжинскій съ досадой швырнулъ въ садъ свою папиросу.

— Ты, Павелъ, должно быть, никогда не поймешь, что вѣчное глумленіе можетъ быть подъ часъ крайне неумѣстно. Я, по крайней мѣрѣ, рѣшительно не понимаю, почему бы мы были въ правѣ пройти мимо этой дѣвушки, оттого только, что она аристократка и разъѣзжаетъ въ бархатной амазонкѣ?

— Прежде всего, что ты понимаешь подъ «прохожденіемъ мимо»? Евѣ Аркадьевнѣ угодно было почтить насъ своимъ знакомствомъ, но развѣ мы пытались уклоняться отъ ея общества?

— Какая, подумаешь, заслуга! А ты припомни-ка лучше: сказалъ ли ты хотя десять путныхъ фразъ въ ея присутствіи.

— Во-первыхъ, ты одинъ стараешься за насъ всѣхъ; а вовторыхъ, проповѣдникомъ я, другъ любезный, никогда не былъ и не буду до скончанія живота моего, ибо не знаю ничего не сноснѣе и вреднѣе этихъ навязывателей своихъ убѣжденій другому.

— Кто тебѣ говоритъ о навязываніи убѣжденій?

— Мнѣ вовсе и не нужно, чтобы кто-нибудь сказалъ, я и самъ отлично понимаю, что такое этотъ пресловутый «обмѣнъ мыслей» между умственно сильнѣйшимъ и слабѣйшимъ.

— Слѣдовательно, по твоему, сильнѣйшій всегда обязанъ избѣгать слабѣйшаго изъ опасенія навязать ему свои убѣжденія?

— Нисколько! но онъ отнюдь не долженъ завѣдомо задаваться этой цѣлью. Столкнула насъ съ тобою жизнь — не моя вина, и я не отвѣчаю за послѣдствія тѣхъ впечатлѣній, которыя ты вынесешь изъ этого столкновенія. Но если я съ предвзятой мыслью буду усиливать эти впечатлѣнія и стараться подорвать твои превратныя въ моихъ глазахъ понятія — то этимъ я, разумѣется, беру на себя громадную нравственную отвѣтственность и я одинъ буду виноватъ, если, вмѣсто опредѣленнаго строя какихъ бы то ни было понятій, водворю въ твоемъ мозгу неудобоваримый сумбуръ.

— Договорился! Да объ чемъ-же я-то хлопочу, смѣшной ты человѣкъ, какъ не о томъ, чтобы водворить ясный строй понятій на мѣстѣ сумбура, который неизбѣжно долженъ, да кажется уже и началъ водворяться въ ея умѣ? Мы не можемъ вернуть дѣла назадъ и, слѣдовательно, не имѣемъ права игнорировать неизбѣжное вліяніе среды, а обязаны направить его въ разумную сторону.

— Желаю успѣха. Если дѣло зашло ужь такъ далеко, что его нельзя свести на нѣтъ, то это, дѣйстительно, твоя священная обязанность.

— Почему-же именно моя?! съ досадой вскричалъ Нѣжинскій.

— Я докажу это тебѣ «способомъ отъ противнаго»: это не моя обязанность, потому что я ни причемъ въ дѣлѣ обращенія на путь истинный вашей сильфиды; ты самъ, четверть часа тому назадъ, обвинялъ меня, что я не сказалъ въ ея присутствіи и десяти путныхъ фразъ. Да, наконецъ, и сама Ева Аркадьевна самымъ величественнымъ образомъ игнорируетъ мое существованіе.

— Ну, а вы, Наташа, также умываете руки?

— Мнѣ, Михаилъ Константиновичъ, рѣшительно не до того, отвѣтила дѣвушка. — Подумайте сами — времени осталось не много, а дѣла еще пропасть. Я не уклоняюсь отъ встрѣчъ съ Еаой, но и искать ихъ рѣшительно не могу.

— Суди васъ Аллахъ, вздохнулъ Нѣжинскій: — а я не считаю себя въ правѣ отговариваться чѣмъ бы то ни было, потому что знаю по опыту, что значитъ разумное вліяніе въ трудную минуту нравственной борьбы.

— Amen, закончилъ Зрѣловъ гробовымъ басомъ.

Нѣжинскій молча пожалъ руку своей невѣсты и пріятели спустились съ балкона. Голоса ихъ давно уже затихли за садомъ, а Наташа все еще не торопилась приняться за дѣло и, казалось, забыла о потерѣ времени. Она задумчиво перебирала вѣтки сирени, оставленныя Евой на балконныхъ перилахъ.

II.

Въ М*** губерніи село Дуплы издавна считалось первымъ помѣстьемъ по количеству земеДь, лѣсовъ и всякихъ угодій; но оно пріобрѣло нѣкогда громкую извѣстность еще и по другой причинѣ. Печальная драма, разразившаяся, девятнадцать лѣтъ тому назадъ, надъ семьей старинныхъ владѣльцевъ Симборскихъ, быстро облетѣла всю губернію и долго занимала досужіе умы провинціаловъ. Общество раздѣлилось на двѣ партіи; одни защищали мужа и принципъ фамильной чести, другіе — молодую, прелестную жену и идею свободной любви, занесенную въ безобидную М*** губернію восторженными романами Занда. Съ теченіемъ времени, событіе это, конечно, утратило интересъ даже и для нетребовательныхъ провинціаловъ; развѣ ужь очень юныя дамы, пользуясь свободой, которую давалъ имъ только что надѣтый чепецъ, распрашивали съ жаднымъ любопытствомъ о малѣйшихъ подробностяхъ пикантной исторіи, недоступной для непорочныхъ ушей дѣвицъ. Но правдѣ сказать, въ исторіи этой было очень мало таинственнаго, такого, что бы не обсуждалось на всѣ лады досужими языками. Въ ней не было бы также ничего особеннаго, выходящаго изъ ряда вонъ, еслибы одно изъ дѣйствующихъ лицъ не отнеслось къ дѣлу такъ трагически.

Роскошный барскій домъ въ Дуплахъ давно стоялъ пустой; впродолженіи десятковъ лѣтъ, Симборскіе жили въ Петербургѣ или за-границей и даже лѣтомъ не соблазнялись, душистой прохладой липовыхъ и дубовыхъ рощъ. Только когда умиралъ кто-нибудь изъ членовъ семьи, тѣло покойнаго неизмѣнно привозилось въ Дуплы и торжественно погребалось на фамильномъ кладбищѣ, украшенномъ великолѣпными мавзолеями. Какъ вдругъ, совершенно неожиданно, получено было извѣстіе, что молодой Симборскій съ женой и малюткой-дочерью переѣзжаетъ на жительстви въ свое родовое имѣніе. Изъ столицы прискакалъ курьеръ съ приказаніемъ, въ самое короткое время, обновить и отдѣлать старый домъ, давно успѣвшій превратиться въ обѣтованное царство крысъ и моли. Извѣстіе это всполошило нетолько дупловскую челядь, но чуть не всю губернію. Какъ, почему, зачѣмъ, съ какой стати? послышалось со всѣхъ сторонъ. Для праздной фантазіи ноожиданно открывалось обширное поприще, и въ самое короткое время, она успѣла забрести въ такія непроходимыя дебри, что подоспѣвшая помощь оказалась какъ нельзя болѣе своевременной. Одно высокопоставленное въ губерніи лицо, черезъ своего еще болѣе высокопоставленнаго родственника въ столицѣ, узнало, наконецъ, истинную причину неожиданнаго переселенія Симборскихъ — но въ извѣстіи этомъ было нѣчто до того зловѣщее, что передавалось оно не иначе какъ въ полголоса, съ приличными случаю выразительными минами и жестами. Мы, съ своей стороны, не можемъ не согласиться съ М*** обитателями: въ словѣ «опала», безспорно, есть что-то зловѣщее, чтобы перенести пугливое воображеніе въ отдаленныя темныя времена, наполненныя различными застѣнками, кознями, ссылками.

Превосходная карета шестерикомъ примчала изъ столицы молодую чету. Старый домъ ожилъ и мрачное впечатлѣніе, навѣянное разсказами высокопоставленнаго лица, изгладилось очень скоро. Ни въ молодомъ и нѣсколько надменномъ представителѣ стариннаго рода, ни въ его юной, очаровательной женѣ не было рѣшительно ничего танственнаго. Молодой женщинѣ едва минуло двадцать лѣтъ, она любила веселиться, щеголять своей красотой и своими роскошными нарядами, и домъ Симборскихъ скоро сдѣлался притягательнымъ центромъ для всего, что жаждало жизни и наслажденій. У этой блестящей вереницы баловъ, охотъ, кавалькадъ, спектаклей и маскарадовъ была, конечно, и своя темная сторона: не одинъ мужъ въ ужасѣ хватался за голову, соображая быстро нароставшую цифру своихъ долговъ; не одна нѣжная мать морила голодомъ цѣлую семью старухъ и ребятишекъ, чтобы сберечь рубли на бальное платье невѣсты-дочери; не одни юные глазки проливали слезы зависти и стыда о собственной бѣдности. Но на обратную сторону медали никто, конечно, не обращалъ вниманія и губернія веселилась, увлекаемая молодой четой. Вдругъ, въ самый разгаръ лѣта и веселыхъ приготовленій къ какому-то небывалому пикнику, разнеслась странная, поразительаая вѣсть: въ Дуплахъ произошло что то таинственное и ужасное, вслѣдствіе чего молодую хозяйку въ туже ночь умчали за-границу, подъ конвоемъ довѣреннаго стараго слуги, а самъ Аркадій Львовичъ уѣхалъ хлопотать о разводѣ.

Мы считаемъ обязанностью воздать должное М***му обществу: въ первую минуту оно не повѣрило этимъ слухамъ, но было убѣждено, что тутъ кроется нѣчто совсѣмъ другое, нѣчто имѣющее связь съ давно забытой «опалой» и противъ воли почувствовало какое-то смутное безпокойство. Высокопоставленное лицо многозначительно поджимало губы и, съ величіемъ олимпійца, метало торжествующіе взоры на маловѣрныхъ, легкомысленно пренебрегшихъ его предостереженіями. Но почтенной особѣ рѣшительно не суждено было торжествовать долго. Симборскій вернулся въ Дуплы съ разводомъ въ карманѣ, и затѣмъ произошло нѣчто еще болѣе неожиданное и ужасное: онъ вызвалъ на дуэль своего сосѣда по имѣнію и былъ убитъ на повалъ. М***ое общество притихло, въ конецъ сраженное трагической развязкой… Даже высокопоставленное лицо растерялось.

На другой день послѣ дуэли, въ Дуплы прилетѣлъ на курьерскихъ Сергѣй Степанычъ Броницынъ, ближайшій другъ и троюродный братъ Симборскаго. Но онъ нашелъ только бездыханный трупъ своего друга и трехлѣтнюю Еву, испуганно звавшую мать.

Симборскій назначилъ дочь своей единственной наслѣдницей, а душеприкащикомъ и опекуномъ ея Броницына. Дупловское кладбище украсилось новымъ великолѣпнымъ мавзолеемъ, маленькую Еву опекунъ увезъ съ собою, а дупловская усадьба снова погрузилась въ свой прерванный сонъ.

III.

Симборскій и Броницынъ воспитывались вмѣстѣ въ лицеѣ. Молодые друзья были неразлучны, ихъ всегда встрѣчали вмѣстѣ и въ бальныхъ залахъ, и въ театрахъ, и на Невскомъ въ часы прогулки фэшёнебельнаго общества. Вмѣстѣ же предприняли они и путешествіе за-границу, избравъ цѣлью поѣздки Англію. Путешествіе это сильно преобразило молодыхъ друзей; они вернулись какъ-то не въ мѣру серьёзными для своихъ лѣтъ и проникнутыми сознаніемъ гражданскаго долга. Однимъ словомъ, они заразились благоразумнымъ либерализмомъ высшаго англійскаго общества, и, вернувшись на родину, скоро заняли видныя мѣста при одномъ изъ министерствъ.

Мы не беремся предсказывать, какъ далеко могли бы зайти на этомъ пути молодые дѣятели, плѣнившіеся непоколебимостью устоевъ, на которыхъ зиждется процвѣтаніе и величіе соединеннаго королевства. Достовѣрно то, что первая же невинная попытка ихъ плѣнить въ свою очередь другихъ не удалась, и они отправились въ родовыя помѣстья. Мы знаемъ уже, какая печальная участь постигла здѣсь молодого Симборскаго.

Потерявъ такъ неожиданно горячо любимаго друга и оставшись единственнымъ покровителемъ трехлѣтней сиротки, Броницынъ посвятилъ свою жизнь воспитанію и счастію этого ребенка. Плачевное фіаско, постигшее въ самомъ зародышѣ его завѣтныя мечты, весьма наглядно показало ему, чего можно ожидать на этомъ пути. Сергій Степанычъ не ощущалъ въ себѣ ни малѣйшаго призванія къ «борьбѣ съ мельницами». Броницынъ очень гордился «опалой», такъ сильно напугавшей недальновидныхъ обитателей М***ой губерніи, и придавшей его имени дешево доставшуюся популярность въ средѣ столичной молодежи. Онъ постепенно усвоилъ себѣ манеру относиться съ снисходительной ироніей ко всему существующему и любилъ развивать, съ тонкимъ краснорѣчіемъ парламентскаго оратора, грандіозную картину того безпримѣрнаго величія, котораго легко могла бы достигнуть Россія. Въ концѣ-концовъ, слушатель неизбѣжно проникался сознаніемъ громадной потери, понесенной его отечествомъ въ лицѣ непризнаннаго администратора. Тѣмъ не менѣе, Сергій Степанычъ отнюдь но намѣревался пройти безслѣдно свое жизненное поприще; онъ положилъ составить себѣ почетное имя въ болѣе безопасной сферѣ ученой литературы и очень добросовѣстно работалъ надъ солиднымъ сочиненіемъ по новѣйшей исторіи Англіи. Его библіотекѣ могъ бы позавидовать любой присяжный ученый, а знакомства и родственныя связи съ однимъ изъ членовъ нашего лондонскаго посольства открыли ему доступъ въ нѣкоторые сокровенные архивы. Броницынъ жилъ подолгу за-границей, преимущественно въ Англіи, и литературные труды да воспитаніе маленькой Евы составляли весь интересъ его жизни.

Евѣ не пришлось испытать горечи ранняго сиротства; ни одинъ отецъ не могъ быть внимательнѣе и заботливѣе ея опекуна. Старая русская няня, выростившая на своемъ вѣку не одну семью дѣтей, дорогія иностранки, бонны и гувернантки сторожили день и ночь маленькую наслѣдницу; домашній врачъ слѣдилъ ежедневно за ея здоровьемъ, и самъ Броницынъ не провелъ ни одной ночи внѣ дома съ той минуты, какъ въ немъ поселилось это юное существо. Когда Ева подросла, выборъ для нея воспитательницы оказался одной изъ самыхъ трудныхъ задачъ въ жизни Сергія Степаныча. Однихъ онъ находилъ слишкомъ молодыми, другихъ чрезчуръ старыми; француженки оказывались легкомысленными, нѣмки не въ мѣру сентиментальными и безхарактерными, а о русскихъ гувернанткахъ онъ былъ такого нелестнаго мнѣнія, что даже и не пробовалъ ввѣрить кому-нибудь изъ нихъ свое сокровище. Наконецъ, въ своей возлюбленной Англіи Броницынъ нашелъ то, чего искалъ. Миссъ Питчерсъ удовлетворяла всѣмъ его требованіямъ; она была дочь почтеннаго пастора, не молода, но достаточно жива и энергична. Дочь англійскаго пастора не могла, конечно, не быть примѣрной семьянинкой и христіанкой, и, несмотря на свое скромное происхожденіе, она обладала манерами истинной лэди: миссъ Питчерсъ прожила нѣсколько лѣтъ, въ качествѣ воспитательницы, въ семействѣ какого-то баронета и всѣ тонкости сложнаго этикета англійской жизни были извѣстны ей въ такомъ же совершенствѣ, какъ псалмы и тексты ея молитвенника. Но всего важнѣе было то, что идеалъ, который опекунъ желалъ осуществить въ своей питомицѣ, жилъ въ воображеніи старой англичанки, быть можетъ, даже полнѣе и совершеннѣе, чѣмъ въ его собственномъ. Однимъ словомъ, они вполнѣ понимали другъ друга, и, водворивъ въ своемъ домѣ эту почтенную особу, Броницынъ успокоился насчетъ дальнѣйшаго хода воспитанія ввѣренной ему дѣвочки. Впрочемъ, сначала миссъ Питчерсъ приняла предложенное ей мѣсто только на время; у нея была сестра, вышедшая замужъ за пастора, и родные племянники и племянницы, также нуждавшіеся въ ея педагогической опытности. Но время уходило, а отъѣздъ миссъ Питчерсъ въ пасторатъ все еще пребывалъ въ области будущаго; дѣло въ томъ, что добрѣйшая англичанка привязалась къ маленькой сироткѣ не менѣе самого Броницына, и каждый разъ, какъ она готовилась покинуть ее, ея собственная совѣсть громко протестовала противъ этого. Миссъ Питчерсъ проводила безъ сна нѣсколько ночей и всякій разъ неизмѣнно приходила къ заключенію, что Ева нуждается въ ея попеченіяхъ гораздо болѣе, чѣмъ родныя племянницы, не имѣвшія несчастія такъ рано лишиться родителей. Англичанка отсылала въ пасторатъ длиннѣйшее письмо и успокоивалась до тѣхъ поръ, пока не истекалъ вновь назначенный ею срокъ, а тамъ прежняя борьба возобновлялась съ удвоенной силой, Броницыну снова приходилось убѣждать и доказывать, Евѣ просить и плакать, и гувернантка снова проводила безсонныя ночи.

Итакъ, повидимому, сама судьба рѣшила, что Ева должна олицетворить въ себѣ чистый идеалъ англійской женщины. Люди, вѣрящіе во всемогущество педагогики, могли бы прозакладывать свою голову, что маленькая сиротка превратится со временемъ въ кроткую, сдержанную дѣвушку, въ преданную и покорную жену, въ самоотверженную, нѣжную мать. Но, наперекоръ всему, Ева росла и плохо оправдывала надежды своихъ воспитателей. Миссъ Питчерсъ приходила въ отчаяніе отъ непозволительной, ничѣмъ не укротимой живости и неровности ея характера; Броницынъ не разъ серьёзно задумывался надъ ея капризами и своенравными причудами; учителя жаловались на полное отсутствіе терпѣнія. Бывали минуты, когда Ева покорно выслушивала упреки и наставленія, искренно раскаявалась и давала обѣщаніе исправиться; но и наставленія, и собственныя обѣщанія очень скоро улетучивались изъ ея памяти.

Училась Ева охотно, съ жаднымъ любопытствомъ и восхищала учителей своими быстрыми способностями; но выдавались и такіе дни, когда никакое краснорѣчіе не могло осилить ея разсѣянности: она не могла запомнить самыхъ простыхъ вещей, не въ состояніи была сосредоточить на полчаса своего вниманія.

Броницынъ часто всматривался тревожно въ блѣдное личико дѣвочки; въ его памити оживало другое, такое же блѣдное и нервное лицо; дѣтскіе капризы ребенка напоминали опасныя причуды женщины. Сердце опекуна сжималось тоскливымъ опасеніемъ за ея судьбу.

Въ восьмнадцать лѣтъ, Ева была прелестной дѣвушкой и могла похвалиться блестящимъ и разностороннимъ образованіемъ. Она владѣла въ совершенствѣ четырьмя иностранными языками, читала подъ руководствомъ опекуна серьёзныя историческія сочиненія, различныя путешествія и классическія произведенія всѣхъ литературъ съ миссъ Питчерсъ. Она объѣздила всю Европу, осматривала всѣ достопримѣчательности, слышала всѣхъ лучшихъ артистовъ, была на всѣхъ знаменитыхъ выставкахъ; она недурно рисовала и была превосходная музыкантша, любимая ученица одной изъ первоклассныхъ знаменитостей. Чего еще оставалось желать ея воспитателямъ?

Дѣйствительно, по мѣрѣ того, какъ ребенокъ превращался въ взрослую дѣвушку, критика Броницына становилась все снисходительнѣе и пристрастнѣе. Къ его отеческой привязанности къ воспитанной имъ сироткѣ, нечувствательно для него самого, примѣшивалось восхищеніе прекрасной женщиной. Его одинокая, замкнутая жизнь согрѣлась лучемъ дружбы молодой, чуткой женской души. Сергій Степанычъ мало зналъ женщинъ; сначала его оттолкнула отъ сближенія съ ними печальная участь, постигшая его единственнаго друга, потомъ — желаніе посвятить всѣ свои силы воспитанію Евы и боязнь поставить кого нибудь между собой и ею. Тѣмъ больше прелести имѣла для него эта первая, поздняя близость съ женщиной.

Но зато миссъ Питчерсъ чужда была пристрастнаго ослѣпленія Броницына: Ева-дѣвушка удовлетворяла ее еще меньше, чѣмъ Ева-ребенокъ. Она не находила въ ней того, что считала лучшимъ украшеніемъ женщины: яснаго спокойствія души и любви къ мирнымъ заботамъ и радостямъ семейной жизни. Окруженная всѣмъ, чего только можетъ желать самая требовательная фантазія, Ева часто скучала и жадно искала все новыхъ и новыхъ впечатлѣній. Она не играла замысловатыхъ симфоній и ораторій, не любила женскихъ рукодѣлій, зѣвала, читая вслухъ какое-нибудь путешествіе по африканскимъ пустынямъ или нескончаемый англійскій романъ, начинающійся съ интереснаго момента рожденія на свѣтъ героя; къ искренному прискорбію англичанки, ей нравились гораздо больше преступныя волненія героинь Жоржа Занда и демоническія натуры въ родѣ Печорина; герои Байрона и Шиллера плѣняли ее гораздо болѣе, чѣмъ добродѣтельные сквайры и душеспасительные пасторы, приводившіе въ умиленіе вѣрную дочь Альбіона. Миссъ Питчерсъ находила, что Ева не въ мѣру горда, вспыльчива и непостоянна, и серьёзно затруднялась опредѣлить, какая судьба и какая обстановка въ состояніи будутъ удовлетворить ее.

Когда Евѣ минуло двадцать лѣтъ, Броницынъ, исполняя желаніе покойнаго Симборскаго, разсказалъ ей печальную исторію ея семьи, долженствовавшую послужить для нея вѣчнымъ урокомъ и предостереженіемъ. Со всевозможной деликатностью и осторожностью, Сергій Степанычъ рѣшился, наконецъ, коснуться щекотливаго вопроса. Открытіе это сильно поразило впечатлительную дѣвушку, но, къ величайшему изумленію и ужасу опекуна, всѣ ея симпатіи обратились не къ безупречной личности Симборскаго, а къ преступному образу несчастной женщины, лишенной добраго имени и семьи. На всѣ доводы опекуна въ защиту оскорбленнаго мужа, Ева отвѣчала горячими тирадами о свободѣ чувства, о великодушномъ снисхожденіи къ увлеченіямъ близкихъ и проч. Романическія бредни, навѣянныя французскими романами и приводившія въ неподдѣльный ужасъ неумолимо нравственную дочь пастора!

IV.

Вскорѣ послѣ этого, маленькая семья, по желанію Евы, окончательно вернулась въ Россію и поселилась въ Петербургѣ. Появленіе хорошенькой и блестяще образованной наслѣдницы солиднаго состоянія произвело должное впечатлѣніе въ свѣтскихъ салонахъ.

Сергій Степанычъ слѣдилъ за Евой съ замираніемъ сердца; онъ сознавалъ, что близка минута, когда его роль въ ея жизни будетъ съиграна. Но требованія Евы въ любви оказались неменѣе причудливыми, чѣмъ во всемъ остальномъ. Нѣсколько удачныхъ фразъ, нѣсколько оригинальныхъ мыслей легко подкупали ее въ пользу того или другого поклонника; но также легко наступало и разочарованіе. Веселилась Ева также порывисто; она то выѣзжала безъ устали, танцовала до упаду, кружила головы безъ разбора всѣмъ, кто попадался ей подъ руку, съ безпечностью ребенка и съ ловкостью записной кокетки, то вдругъ, ни съ того ни съ сего, запиралась дома въ самый разгаръ сезона, объявляла, что ей все и всѣ нестерпимо надоѣли, и бралась за свои брошенныя книги, рисунки и ноты. Бѣдной миссъ Питчерсъ приходилось одной бороться съ подобными несообразными и неприличными выходками — Броницынъ утратилъ, повидимому самую способность находить дурнымъ то, что дѣлала Ева.

Въ исходѣ второй зимы, Ева Аркадьевна неожиданно объявила о своемъ намѣреніи уѣхать въ Дуплы, гдѣ она не была ни разу послѣ того, какъ опекунъ увезъ ее оттуда трехлѣтнимъ ребенкомъ. Напрасно доказывали ей, что въ деревнѣ нечего дѣлать въ такое время, что домъ, въ которомъ не жили столько лѣтъ требуетъ серьёзныхъ поправокъ, что санный путь портится. Она требовала, чтобы необходимыя передѣлки сдѣланы были со всевозможной поспѣшностью, ея не страшили никакія дороги, а что касается скуки, то именно она-то и гонитъ ее изъ шумной столицы. Ей наскучили выѣзды и наряды, прислушались оперы и концерты, она въ совершенствѣ изучила всѣхъ своихъ знакомыхъ, ей надоѣли даже самыя стѣны ея прекрасной квартиры. Глухая русская деревня — вотъ что представляло для нея интересъ новизны. Новая прихоть Евы сильно встревожила миссъ Питчерсъ; благоразумная англичанка давно уже указывала Броницыну на необходимость скорѣе выдать Еву замужъ за человѣка солиднаго и съ твердымъ характеромъ, какъ на единственное средство обуздать ея нравъ; могла ли она послѣ этого не возмущаться страннымъ желаніемъ дѣвушки отречься отъ свѣта и такъ несвоевременно удалиться на лоно природы! Но отговорить Еву Аркадьевну, по обыкновенію, никто не могъ, и оставалось только возложить всѣ надежды на ея же собственное непостоянство.

Несмотря на нетерпѣніе Евы, старый дупловскій домъ не могъ раньше, какъ черезъ мѣсяцъ, принять въ свои стѣны молодую владѣтельницу. По отчаянной распутицѣ, маленькая семья добралась, наконецъ, до своей цѣли. Деревенская весна окончательно вскружила голову Евѣ. Она разъѣзжала верхомъ, снимала виды, осматривала окрестности и кончила тѣмъ, что схватила простуду и перепугала весь домъ.

Но дупловскихъ видовъ, какъ и слѣдовало ожидать, хватило не на долго; полное безлюдье начинало уже по временамъ дѣйствовать тоскливо на избалованную дѣвушку, какъ на выручку явилось случайно завязавшееся знакомство съ Натальей Ивановной Павленко и ея жинихомъ.

Родиной Михаила Константиныча Нѣжинскаго была Михайловка, примыкавшая одной стороной къ дупловскимъ землямъ. Онъ былъ 22-хъ лѣтнимъ юношей, когда умерла его мать, давно уже овдовѣвшая мѣлкопомѣстная помѣщица. Ульяна Егоровна извѣстна была по цѣлому околодку своимъ христіанскимъ смиреніемъ и добросердечіемъ. Въ маленькомъ, опрятномъ домикѣ постоянно гостили какія-то темныя личности — не то странницы, не то просто приживалки, которыхъ мягкосердечная хозяйка надѣляла всякимъ добромъ, «ради ихъ убожества». Въ благодарность за это, они забавляли ее своими диковинными разсказами и усердно гадали на картахъ о судьбѣ ненагляднаго Мишеньки, которому, не скупясь, пророчили въ будущемъ каменныя палаты и генеральскій чинъ. Узнавъ о болѣзни матери, Михаилъ Константинычъ, немедля, пустился въ путь и поспѣлъ какъ разъ во время, чтобы закрыть на вѣки кроткіе глаза Ульяны Егоровны.

Похоронивъ и искренно оплакавъ баловницу-мать, юноша задумался, что дѣлать ему съ скромнымъ наслѣдіемъ предковъ? Наслѣдіе было не особенно завидное: нѣсколько сотъ десятинъ плохой земли, да старенькій домишко, гдѣ такъ безмятежно прошло его береженое дѣтство. Позвалъ молодой хозяинъ прикащика, Ивана Софроныча, полновластно хозяйничавшаго въ имѣніи съ самой смерти его отца, попробовалъ было заглянуть въ пожелтѣвшія отъ времени, пропитанныя пылью конторскія книги и вынесъ изъ этой попытки одно только впечатлѣніе: что не его это ума дѣло. Между тѣмъ, Нѣжинскій зналъ, что у его матери имѣлись какія-то небольшія деньжонки, на которыя она собиралась увеличить и отдѣлать заново старый домъ къ знаменательному дню его свадьбы. Но гдѣ было искать ихъ теперь? Иванъ Софронычъ съ недоумѣніемъ пожималъ плечами и принимался въ десятый разъ давать подробнѣйшій отчетъ въ послѣднихъ пятидесяти рубляхъ, которые Ульяна Егоровна выдавала ему на различные хозяйственные расходы; приживалки клялись, что ни о какихъ деньгахъ никогда и не слыхали, но что, можетъ быть, покойница, по своей неизреченной добротѣ, отдала ихъ кому-нибудь въ займы; въ старенькой записной книжкѣ Ульяны Егоровны стояли какія-то загадочныя цифры и еще болѣе загадочныя буквы, но никто не брался разгадать ихъ смысла.

Михаилъ Константинычъ махнулъ рукой на исчезнувшія деньги и сталъ раздумывать, что дѣлать ему съ землей. Скоро и этотъ вопросъ былъ рѣшенъ. Юный землевладѣлецъ призвалъ Ивана Софроныча и объявилъ ему, что желаетъ продать какъ можно скорѣе имѣніе. Но на дѣлѣ оказалось не легко привести въ исполненіе это простое рѣшеніе: покупщиковъ не находилось, приходилось выжидать, а молодой наслѣдникъ очень торопился. Кончилось дѣло тѣмъ, что самъ Иванъ Софронычъ нехотя, очевидно, изъ одного желанія помочь юношѣ въ его затруднительномъ положеніи, предложилъ купить у него имѣніе на деньги, полученныя имъ въ наслѣдство отъ какого-то дядюшки, о существованіи котораго никто не слыхалъ до этой минуты. Выбора не было; Нѣжинскій согласился продать ему имѣніе, согласился взять цѣну, великодушно назначенную самимъ Иваномъ Софронычемъ, и не пожалѣлъ даже отдать въ придачу, вмѣстѣ со всѣмъ домашнимъ скарбомъ, завѣтную стеклянную горку, съ бережно хранившимися въ ней серебрянными ложками, молочниками и кофейниками вычурной старинной работы. Собралъ юноша нѣсколько тысченокъ, показавшихся ему неистощимымъ капиталомъ и уѣхалъ за границу кончать курсъ въ одномъ изъ знаменитыхъ университетовъ.

Убогій муравейникъ, въ которомъ вращалась вся жизнь Ульяны Егоровны, возмутился благороднымъ негодованіемъ противъ нечестиваго юноши, легкомысленно раззорившаго родное гнѣздо. Приживалки и странницы, которыхъ новый владѣлецъ гостепріимнаго домика благочестивой покойницы не пускалъ даже и на порогъ, поражены были вопіющимъ корыстолюбіемъ ненагляднаго Мишеньки, не пожалѣвшаго даже завѣтныхъ молочниковъ и кофейниковъ, украшавшихъ нѣкогда свадебный столъ его матери! Но общее негодованіе улеглось мало по малу и вся эта исторія забылась, какъ забывается все на свѣтѣ, до тои минуты, когда Михаилъ Константинычъ снова появился на горизонтѣ родного муравейника — но уже не какъ наслѣдникъ родового имѣнія, свободный землевладѣлецъ, а въ скромной роли земскаго техника, обязаннаго возводить строенія и чинить мосты и гати для вящаго удобства этихъ самыхъ землевладѣльцевъ.

Обрадовалась возвращенію Нѣжинскаго только Наташа Павленко, которую онъ когда-то съ неподдѣльнымъ увлеченіемъ каталъ на салазкахъ. Много воды утекло съ тѣхъ поръ. Сильная, здоровая дѣвочка, съ припеченными солнцемъ смуглыми щечками, превратилось въ знакомую уже намъ Наталью Пвановну, и года за два до пріѣзда Нѣжинскаго вернулась въ родную семью изъ Москвы, куда ее брала на воспитаніе бездѣтная тетка. Чистосердечный русскій юноша, съ избыткомъ молодыхъ, безцѣльно кипящихъ силъ и съ смутными порывами къ чему-то свѣтлому и доброму — вернулся человѣкомъ вполнѣ сложившимся и опредѣлившимся подъ вліяніемъ иной среды и иныхъ условій жизни.

V.

Ева Аркадьевна шагомъ подъѣзжала къ своей усадьбѣ. По разсѣянному, задумчивому виду дѣвушки видно было, что ее сильно занимаетъ какая-то мысль; недоумѣніе, насмѣшка, досада на что-то отражались поперемѣнно на ея измѣнчивомъ лицѣ. Въ почтительномъ отдаленіи отъ нея держался смазливый юноша лѣтъ восемнадцати, возведенный Броницыномъ въ должность грума и обязанный неотлучно сопровождать свою молодую госпожу во всѣхъ ея прогулкахъ верхомъ. Этотъ юный тѣлохранитель, въ щегольскомъ костюмѣ англійскаго жокея, на рыжей англизированной лошадкѣ, былъ, конечно, болѣе умѣстенъ на гуляньѣ въ Павловскѣ или на Елагиномъ острову, чѣмъ въ мирныхъ Дуплахъ, но Ева во всякомъ случаѣ не думала о его присутствіи. Быть можетъ, она забывала даже минутами, что сидитъ въ сѣдлѣ и что подъ нею ея Золотой, не менѣе ея самой любящій проявлять свою собственную волю.

Почуявъ близость дома, благородное животное окончательно потеряло терпѣніе и, какъ бы сговорившись съ злополучнымъ грумомъ, давно тоскливо позѣвывавшимъ въ кулакъ, незамѣтно перешло отъ шага къ красивой, сдержанной рыси и строптиво замахало своей породистой головой.

Ева очнулась; она поправилась въ сѣдлѣ, слегка шевельнула хлыстикомъ и торжествующій Золотой легкимъ галопомъ помчалъ ее по широкой липовой аллеѣ, ведущей къ подъѣзду.

Въ одномъ изъ открытыхъ оконъ нижняго этажа виднѣлась маленькая фигурка миссъ Питчерсъ, съ неизбѣжной broderie anglaise въ рукахъ.

— Я бы желала знать, Ева, когда вы перестанете жить въ сѣдлѣ? услышала дѣвушка, едва успѣла она переступить порогъ комнаты.

— Я кого-нибудь стѣсняю этимъ? освѣдомилась она, снимая передъ зеркаломъ перчатки и шляпу.

— Вы на каждомъ шагу нарушаете заведенный въ домѣ порядокъ. Рѣдкій день вы не опаздываете къ завтраку, къ обѣду или къ чаю.

— Я просила разъ навсегда не ждать меня, если я не явлюсь къ назначенному часу. Я предпочитаю свободно располагать своимъ временемъ, рискуя даже ѣсть подогрѣтый обѣдъ.

— Можно право подумать, что кто-нибудь пытается стѣснять вашу свободу!

— Я именно это и думаю.

Миссъ Питчерсъ съ негодованіемъ отложила въ сторону свою вышивку.

— Вы этого не думаете, Ева! по крайней мѣрѣ, вы не должны бы думать ничего подобнаго. Отъ васъ требуютъ только, чтобы вы водворили какой-нибудь порядокъ въ своемъ образѣ жизни.

— Кому это нужно?

— Прежде всего, вамъ самимъ; вы не хотите подчиниться ни чему рѣшительно, кромѣ своихъ фантазій и прихотей! Неужели вы думаете, Ева, что можно прожить всю жизнь такимъ образомъ?

— Всю жизнь? Я право не знаю… но почему же вы желаете, чтобы я подчинялась разъ установленному раздѣленію дня на завтракъ, обѣдъ и ужинъ?

— Вы даже не знаете, чему вы должны подчиняться?! проговорила англичанка съ неподдѣльнымъ огорченіемъ въ голосѣ.

— Нѣтъ, не знаю. Скажите мнѣ, если вы знаете.

— Нѣтъ, Ева, я не могу говорить съ вами; когда вы отвѣчаете подобнымъ образомъ, вы способны привести въ отчаяніе кого угодно. Я положительно не знаю, чѣмъ это кончится, но только съ каждымъ днемъ все идетъ хуже и хуже…

— Что же все? скажите, по крайней мѣрѣ, о чемъ вы говорите.

Но миссъ Питчерсъ не отвѣтила. Она снова принялась за работу, горько сжавъ свои поблекшія губы.

Ева нѣсколько секундъ также молча смотрѣла ей въ лицо.

— Впрочемъ, я и сама отлично знаю, чего вы хотите. Вы были бы совершенно довольны, еслибы я сидѣла цѣлые дни дома и тутъ же, у другого окна, вышивала по батисту какіе нибудь небывалые цвѣты; вы хотите, чтобы я съ благоговѣйнымъ вниманіемъ слѣдила за нескончаемыми приключеніями какого нибудь отважнаго путешественника, или умилялась надъ совершенствами добродѣтельной Люси, умѣвшей создавать все изъ ничего, и превратившей въ рай небесный земную жизнь своего блаженнаго супруга. Но что же мнѣ дѣлать, если я не въ состояніи интересоваться всѣми этими прекрасными вещами! Научите меня, если можете, и я буду невыразимо благодарна вамъ.

Англичанка съ достоинствомъ поднялась съ своего мѣста.

— Въ настоящую минуту, Ева, я желаю только, чтобы вы прекратили этотъ разговоръ.

— Не я начала его! отвѣтила дѣвушка съ горечью и стремительно вышла изъ комнаты.

Черезъ нѣсколько секундъ, изъ залы послышались звуки рояля — бурные, полные нетерпѣливаго протеста.

Миссъ Питчерсъ снова опустилась на свой стулъ и, подперши голову рукой, устремила взоръ, полный горечи и тревоги, на мирный деревенскій ландшафтъ, освѣщенный мягкими лучами догоравшаго дня.

Долго играла Ева. Куда-то рвались, на что-то гнѣвно пеняли, о чемъ-то страстно молили пѣвучіе, чистые звуки ея великолѣпнаго рояля.

Она взяла послѣдній тихій аккордъ, подняла голову и встрѣтилась съ пристальнымъ взглядомъ Броницына.

— Ахъ… вы здѣсь! вздрогнула дѣвушка.

— Слушаю вашу игру. Куда вы все рветесь, Ева?

— Куда?.. Этотъ вопросъ относится не ко мнѣ, а къ моей игрѣ.

— Можетъ быть, но мнѣ кажется, что характеръ этихъ фантазій неизбѣжно долженъ согласоваться съ вашимъ душевнымъ настроеніемъ.

— О, мое настроеніе неуловимо для меня самой. Нѣтъ, серьёзно, можетъ ли быть у кого нибудь еще такой несносный, несчастный характеръ?! прибавила Ева съ внезапной горячностью.

— Почему же этотъ вопросъ занимаетъ васъ именно теперь? Вашъ характеръ никогда не былъ другимъ.

— Онъ занимаетъ меня всегда и гораздо серьёзнѣе, чѣмъ всѣ вы думаете.

— И тѣмъ неменѣе изъ этого ничего не выходитъ, улыбнулся Броницынъ.

— Это совсѣмъ не смѣшно! вспылила Ева: — я не знаю ничего несноснѣе недовольства собой!

— Въ такомъ случаѣ переломите себя и исправьтесь.

— О, Боже мой, что за избитая сентенція! Исправьтесь, исправьтесь! Научите меня, какъ это сдѣлать!

— Вотъ и теперь, Ева, вы раздражаетесь безъ всякой причины, мягко остановилъ ее опекунъ.

— Къ сожалѣнію, не безъ причины. Во-первыхъ, миссъ Питчерсъ огорчена, чего я, какъ вамъ извѣстно, не могу выносить хладнокровно; во-вторыхъ, меня мучитъ… угадайте что?

— Не берусь.

— Нѣтъ, однако… нѣчто очень скверное.

— Все-таки не знаю; мало ли на свѣтѣ скверныхъ вещей?

— За-ни-сть!.. протянула Ева, словно прислушиваясь, какъ звучитъ это слово, если его произнести громко.

— Зависть? подивился Броницынъ: — гдѣ же это отыскался такой счастливецъ, которому вы могли бы позавидовать?

— О, Боже мой, какъ будто это такъ трудно! развѣ я, по вашему мнѣнію, стою такъ близко къ идеалу?

— Ваше единственное несчастіе, Ева, въ томъ, что вы ничего не цѣните.

Она быстро подняла на него глаза: ей послышался затаенный упрекъ.

— Да, это правда! я ничего не умѣю цѣнить, я не стою и того, что у меня есть. Развѣ я смѣю жаловаться на что нибудь — вамъ!

На лицѣ Сергѣя Степаныча вспыхнула слабая краска.

— Вы знаете, Ева, что этотъ тонъ уязвляетъ меня больнѣе всего. Менѣе всего на свѣтѣ желаю я разыгрывать роль вашего благодѣтеля.

— Вамъ и ненужно ничего разыгрывать, потому что это такъ на дѣлѣ. Ну. простите, не сердитесь!

Ева ласково поймала его за руку и заставила занять прежнее мѣсто. Онъ уступилъ молча, не глядя на нее. Странно было видѣть сановитаго, важнаго Сергія Степаныча съ опущенными глазами передъ этой дѣвочкой.

— И такъ, кому же вы завидуете, Ева? спросилъ Броницынъ помолчавъ.

— Всѣмъ, кто не «рвется», какъ вы выразились — кто знаетъ что именно ему нужно.

— Всѣмъ намъ нужно одно — счастіе.

— Да, но всѣ мы понимаемъ его различно; все горе въ томъ, что я и сама не знаю, какъ именно я его понимаю.

— Это потому, что вы слишкомъ много мудрствуете и тамъ, гдѣ нужно просто наслаждаться жизнью. Вы молоды, прекрасны, окружены горячо любящими васъ людьми, вы можете имѣть все, что только пожелаете. Не создавайте себѣ ненужныхъ тревогъ, живите просто и сама жизнь разрѣшитъ вамъ этотъ вопросъ. Счастья нельзя изобрѣсти умомъ.

— То есть — живите безсознательно. Неужели счастье въ этомъ?

— Не безсознательно, но безъ лишняго, ничего не дающаго резонерства.

— Нѣтъ, нѣтъ, перебила она горячо: — это только другое слово, болѣе красивое! И знаете, вы правы; мнѣ дѣйствительно весело только до тѣхъ поръ, пока я не вдумываюсь. Стоитъ приглядѣться, и весь интересъ пропадаетъ; все и вездѣ скучно!

— Ева, вы положительно пугаете меня! Кто же мѣшаетъ вамъ устроить свою жизнь такъ, чтобы она удовлетворяла васъ?

Ева тяжело вздохнула и поднялась съ своего стула.

— Куда вы?

— Къ себѣ.

— Нѣтъ, мой другъ, вамъ положительно не слѣдуетъ оставаться одной въ такія минуты. Пойдемте ко мнѣ, я прочту вамъ двадцатую главу, я кончилъ ее сегодня.

Ева о чемъ-то думала и, казалось, не слышала того, что онъ говорилъ.

— Знаете, проговорила она неожиданно: — Наталья Ивановна уѣзжаетъ за границу учиться медицинѣ?

Въ эту минуту Броницынъ, конечно, менѣе всего на свѣтѣ интересовала Наталья Ивановна.

— И ея родители позволяютъ ей это? спросилъ онъ разсѣянно.

— Вѣроятно. Неправда ли, какое смѣлое рѣшеніе и сколько нужно имѣть силы воли, чтобы, ради этого, рѣшиться отложить на неопредѣленное время свою свадьбу!

— Это не сила воли, Ева, а неумѣніе любить и непониманіе истиннаго назначенія женщины.

— О, я знаю все, что вы можете сказать о священномъ назначеніи женщины! отвѣтила дѣвушка задорно: — не бойтесь, останется еще довольно добродѣтельныхъ женщинъ… во вкусѣ миссъ Питчерсъ!

— Рѣшительно вы начиталась французскихъ романовъ, Ева. Я жду, что послѣ этого вы, чего добраго, также заявите желаніе изучать медицину, попробовалъ пошутить Броницынъ.

— О, не бойтесь! у меня ні хватитъ ни характера, ни терпѣнія, ни умѣнія! А, впрочемъ, будетъ объ этомъ. Вы хотѣли что-то прочесть мнѣ, пойдемте.

VI.

Наташа лежала на кровати съ книгой въ рукахъ въ своемъ мезонинѣ, который Глафира Петровна отдала въ ея безконтрольное владѣніе, послѣ того, какъ убѣдилась, что ее, т. е. Наташу, «нельзя пустить въ порядочную комнату». Глафира Петровна не могла представить себѣ ничего отвратительнѣе комнаты молоденькой дѣвушки, комнаты, заваленной грудами тетрадей и книгъ, далеко не всегда отличающихся изяществомъ и свѣжестью переплетовъ; но послѣ многихъ, ни къ чему не приведшихъ баталій, она, наконецъ, махнула рукой на это безобразіе и потребовала только, чтобы дверь въ эту злополучную комнату была всегда заперта, «чтобы хоть люди-то не видали этого срама». Наташа съ величайшей готовностью обязалась свято соблюдать это условіе и миръ водворился до того несчастнаго дня, когда, войдя однажды, въ отсутствіе дочери, въ ея комнату, Глафира Петровна увидала на письменномъ столѣ груду какихъ-то костей, а въ стеклянной банкѣ живую лягушку. Поганыя кости и банка были немедленно выброшены въ помойную яму, а на голову вернувшейся домой дѣвушки посыпался цѣлый градъ упрековъ и брани. Началась новая ожесточенная баталія, окончившаяся на этотъ разъ изгнаніемъ дочери въ мезонинъ, заваленный до этого времени различнымъ домашнимъ хламомъ. Наталья Ивановна весело перетащила туда свои книги, свалила ихъ въ кучу на полъ, за неимѣніемъ этажерки, примостила къ окну какой-то искалѣченный столъ, такъ какъ Глафира Петровна наотрѣзъ отказалась позволить «поганить» ея мебель, собственноручно заклеила ножку у единственнаго ветхаго кресла и почувствовала себя, наконецъ, вполнѣ свободной и покойной въ этой болѣе чѣмъ убогой обстановкѣ.

Дѣвушка лежала съ латинской грамматикой Кюнера въ рукахъ и періодически поднимала глаза отъ книги къ потолку, повторяя на память прочитанное. Занятіе шло плохо; снизу, давно уже доносились какіе-то крики, въ которыхъ можно было ясно различить звонкіе возгласы Глафиры Петровны. Наташа притворила плотнѣе дверь, пробовала зажимать пальцами уши, но, наконецъ, отложила книгу и стала вслушиваться. Голоса раздались явственнѣе: вѣроятно, отворили какую-нибудь дверь; дѣвушка узнала голосъ своей младшей сестры, Вари. Въ ту же минуту, Наташа стремительно вскочила съ кровати, спустилась внизъ и остановилась на порогѣ сѣней, въ которыхъ происходила шумная сцена.

По серединѣ комнаты стояла Глафира Петровна; рукава ея темнаго колота, испачканнаго мукой, были засучены по хозяйски, на нечесанные волосы накинута была лиловая вязанная косынка. Передъ ней стояла Варя, вся пунцовая, какъ макъ, съ хмуро-сдвинутыми темными бровками; ея горѣвшія, какъ огонь, ушки, очевидно, вынесли не слишкомъ нѣжное прикосновеніе родительскихъ перстовъ. Нарядъ дѣвочки представлялъ изъ себя нѣчто весьма странное: башмаковъ буквально не было видно подъ слоемъ липкой, зеленоватой тины, покрывавшей сплошь чулки и края коротенькихъ панталончиковъ; ситцевое платье, передникъ и руки были также немилосердно перепачканы и даже на пылавшихъ щечкахъ виднѣлись слѣды грязныхъ брызгъ.

— Полюбуйтесь! вотъ она, ваша любимица! накинулась Глафира Петровна на Наташу, указывая обѣими руками на ноги дѣвочки, пестрившія полъ грязными слѣдами: — вотъ плоды вашихъ затѣй! порадуйтесь, успѣли и ее заразить своими прекрасными вкусами! Вмѣсто того, чтобы вышивать въ пяльцахъ свой урокъ, она изволитъ лягушекъ вамъ въ пруду ловить! Этого еще только недоставало! Отецъ изъ кожи лѣзетъ, а эта негодная дѣвчонка смѣетъ въ новыхъ башмакахъ въ тину лѣзть! Спасибо, Дарья шла мимо, а то, пожалуй, и сама бы тамъ осталась. Творецъ ты мой! есть ли еще у кого такія дѣти!

Глафира Петровна перевела духъ и отерла лицо краемъ своего кухоннаго передника.

При появленіи Наташи, Варя обернулась въ ея сторону, и что-то въ родѣ невольной улыбки сверкнуло на ея пасмурномъ личикѣ. Она воспользовалась минутной паузой и торопливо заговорила:

— Я не хотѣла лѣзть въ тину, Наташа, я хотѣла только достать ту большую жабу, которую мы видѣли вчера… Она сидѣла близко къ краю, тамъ не очень грязно.. Я стала осторожно на камень, а она прыгнула дальше, тутъ сейчасъ у воды. Я потянулась, оступилась и… завязла…

При послѣднемъ словѣ, предательская улыбка окончательно озарила личико Вари, еще больше покраснѣвшее отъ усилія сдержать ее.

— Нѣтъ, какъ вамъ это нравится? она же еще и смѣется! разразилась съ новой силой Глафира Петровна: — вотъ я тебѣ покажу, какъ смѣяться матери въ глаза! ты у меня будешь помнить! Мать изъ себя выходитъ, а ей смѣхъ! Ты думаешь, что коли Наталья Ивановна у тебя заступница, такъ хоть на головѣ ходи… Я тебя вышколю!

Глафира Петровна буквально задыхалась.

— Вы ужь, по крайней мѣрѣ, полчаса кричите на нее, а она стоитъ съ мокрыми ногами, возвысила голосъ Наташа, стараясь перекричать мать и отнять у ней Варю, которую она схватила за руку.

— Тебѣ что за дѣло? мать ты ей что ли? Ступай къ своимъ книжкамъ! Когда нужно доглядѣть за ребенкомъ, такъ это не наше дѣло, а теперь небось нашлось время… Пусти, тебѣ говорятъ, я сама знаю, что дѣлаю!

— Нѣтъ, не знаете, вы на себя не похожи теперь! Я вамъ не дамъ простужать ребенка. Пустите, я переодѣну ее сначала, и тогда можете наказать ее, коли вамъ ужь такъ хочется. Пустите же, вы будете виноваты, если она заболѣетъ!

— Нѣтъ, не я, а ты съ своими безстыдными затѣями, безбожница!

Наташа высвободила, наконецъ, руку Вари и быстро, чуть не бѣгомъ, увела ее на верхъ. Варя робко взглядывала на нее.

— Раздѣвайся! проговорила Наташа отрывисто, и опять спустилась внизъ за чистымъ платьемъ.

Въ сѣняхъ все еще бушевала Глафира Петровна. Въ столовой Наташа столкнулась съ отцомъ.

— Что случилось? о чемъ это Глашинька воюетъ? освѣдомился флегматически Иванъ Парамонычъ.

— Ступайте, скажите ей… хоть бы прислуги посовѣстилась! отвѣтила дѣвушка, не останавливаясь.

Иванъ Парамонычъ также флегматически отворилъ дверь въ сѣни и вступилъ, такъ сказать, прямо въ пасть своей разсвирѣпѣвшей сожительницы.

Трагическая фраза Глафиры Петровны, что «отецъ изъ кожи лѣзетъ», весьма плохо гармонировала со всей внѣшностью Ивана Парамоныча. Бѣснованія супруги не производили буквально никакого впечатлѣнія на это невозмутимое, упитанное существо, вѣчно пребывавшее въ блаженномъ состояніи самаго завиднаго, ни передъ чѣмъ не уступающаго спокойствія. Двадцати четырехлѣтнее сожительство настолько пріучило его къ подобнымъ перепалкамъ, что семейная жизнь и вѣчная ругань, дрязги, жалобы и воркотня сдѣлались въ его умѣ чѣмъ-то неотвратимымъ. Иванъ Парамонычъ рѣшительно не вѣрилъ, чтобы домашняя жизнь могла идти иначе.

Вернувшись на верхъ, Наташа застала Варю малиновою отъ тщетныхъ усилій стащить приклеившійся къ ногѣ мокрый и скользкій башмакъ.

— Я не могу, Наташа, онъ скользитъ… Жалобно проговорила дѣвочка.

Наташа стала на колѣни и вдвоемъ имъ насилу удалось высвободить намокшія и похолодѣвшія ноги Вари.

— Наташа! ты тоже сердишься? спросила робко дѣвочка.

— Разумѣется. Я не ожидала, чтобъ ты умѣла обманывать.

— Кого же я обманула? Я сама все разсказала!

— Ты даже не понимаешь, что значитъ обманывать? Мамаша посадила тебя за работу, и думала, что ты шьешь, а ты убѣжала потихоньку.

— Вѣдь ты сама говорила мамашѣ, что я только напрасно глаза порчу надъ этой вышивкой? выговорила сконфуженно Варя.

— Да, но я никогда не говорила, что можно бѣгать потихоньку отъ того, что мы должны сдѣлать. Было бы гораздо лучше, еслибы ты раскапризничалась съ самаго начала, а то, что ты сдѣлала — обманъ.

— Я на одну минуточку, я хотѣла сейчасъ же назадъ… я устала; мамаша, задала очень большой урокъ сегодня!

— Это совершенно все равно, на одну минуту или на цѣлый часъ; ты должна была сказать, что устала, тебѣ бы позволили отдохнуть.

Варя переодѣлась и теперь уныло натягивала кофточку.

— Холодно тебѣ? спросила Наташа.

— Нѣтъ, я ужь согрѣлась.

— Ну, такъ ступай теперь внизъ.

Варя мялась на мѣстѣ.

— Мамаша сказала, что накажетъ меня… проговорила она, наконецъ, едва слышно.

Наташа молча смотрѣла въ окно.

— Наташа, я боюсь… ты попроси, чтобы она не сѣкла меня! зарыдала Варя: — я никогда не буду, ей Богу, не буду!..

— Сѣчь тебя не станутъ, съ чего ты это взяла? отвѣтила, наконецъ, съ какой-то досадой Наташа. — Подожди тутъ, я покрошу, чтсбы она позволила мнѣ наказать тебя. Ты согласна?

— О, да, пожалуста! накажи меня, какъ хочешь!

— Ты не думай только, что я шутить стану; я серьёзно накажу тебя, внушала строго сестра.

Съ тяжелымъ сердцемъ сошла она внизъ для новой сцены. Глафира Петровна торжествовала: она, эта непокорная, гордая Наташа, снизошла до просьбы. Она молча, терпѣливо, безъ единаго возраженія выслушала всѣ нескончаемые попреки и мрачныя пророчества, и Глафира Петровна могла въ волю насладиться сознаніемъ, что въ эту минуту дочь, стоявшая на какой-то недосягаемой высотѣ, находится въ ея власти… Истощивъ напрасно весь запасъ доводовъ и просьбъ, дѣвушка ушла отъ матери измученная, въ отчаяніи; но на первой же ступенькѣ лѣстницы, ведущей въ мезонинъ, она снова остановилась. Ей нужно было собраться съ силами, чтобы взглянуть въ глаза маленькой Варѣ и сказать ей, что она не въ силахъ отстоять ее.

Напуганная и усталая дѣвочка сидѣла въ томъ же креслѣ, гдѣ она ее оставила: она уснула, положивъ голову на подоконникъ и по временамъ всхлипывала во снѣ.

— Разбудить спящаго ребенка, чтобы сказать ему: ступай, тебя будутъ бить, а я могу только кричать вмѣстѣ съ тобой отъ злости и безсилія… Нѣтъ, спаси меня Богъ!

Едва сознавая сана, что дѣлала, дѣвушка опять спустилась внизъ и прошла въ комнату отца.

Иванъ Парамонычъ спалъ передъ запоздавшимъ обѣдомъ сномъ гораздо болѣе мирнымъ и молодечески безмятежнымъ, чѣмъ его въ волю наплакавшаяся, десятилѣтняя дочь.

Нѣсколько секундъ Наташа стояла неподвижно передъ кроватью. Вотъ этотъ міръ, изъ котораго она выбивалась съ такимъ трудомъ, вотъ эти стихійныя силы, безсознательно гнетущія все, что стремится подняться надъ жалкимъ міромъ мелкихъ страстишекъ, копеечныхъ интересовъ, тупого невѣжества; и дикаго произвола!

— Спитъ!

Наташа засмѣялась нервнымъ, горькимъ смѣхомъ и принялась тормошить тучную фигуру, безмятежно раскинувшуюся на кровати съ скомканными грязноватыми подушками, съ засаленнымъ стеганнымъ одѣяломъ, носившимъ явные слѣды грязныхъ сапогъ. Въ маленькой комнатѣ стоялъ спертый, душный воздухъ; никому не приходило въ голову открыть давно не мытыя, тусклыя окна; мухи съ назойливымъ жужжаніемъ бились о стекла, слышалось громкое, тяжелое дыханіе спящаго. Иванъ Парамонычъ долго отвѣчалъ однимъ только мычаніемъ и безсвязнымъ бормотаніемъ:

— М…мм. мамочка… постой… погоди!.. отмахивался онъ, когда руки дочери уже черезчуръ безцеремонно распоряжались его особой.

— Вставайте! сейчасъ, сію минуту — поймите же, что это нужно! нервно твердила Наташа.

Наконецъ, Иванъ Парамонычъ окончательно проснулся, спустилъ ноги съ кровати и растерянно уставилъ на дочь свои заплывшіе, налитые кровью глаза.

— А? что такое?.. кому я нуженъ? Глашенька сердится?..

— Очнитесь сначала… нате, воды выпейте! проговорила дѣвушка, подавая ему стаканъ.

— Съ чего я теперь воду пить стану, до обѣда, что съ тобой, Наташенька! говори толкомъ, что случилось?

Но Наташѣ пришлось довольно таки долго втолковывать отцу, что именно отъ него требовалось. Иванъ Паромонычъ нимало не раздѣлялъ ея ужаса передъ предстоявшей экзекуціей. Дѣвочка разбаловалась, напроказничила и пугнуть ее было совершенно въ порядкѣ вещей; но, съ другой стороны, онъ терпѣть не могъ, когда что-нибудь выходящее изъ ряда вонъ нарушало мирное теченіе его жизни, когда къ нему приставали съ какими-нибудь просьбами и требованіями. Онъ совершенно безразлично готовъ былъ ходатайствовать въ пользу двухъ противоположныхъ интересовъ, лить бы треволненія окружающей жизни не задѣвали его лично.

— Пойдемъ, пойдемъ, матушка! чего ты кипятишься изъ пустяковъ! самымъ невозмутимымъ тономъ успокоивалъ онъ волновавшуюся дочь. — Вотъ я поговорю съ матерью, можетъ быть, она и уступитъ, коли ужь тебѣ это такъ обидно…

И Глафира Петровна дѣйствительно уступила на этотъ разъ, не потому, конечно, чтобы ходатойство супруга имѣло особенный вѣсъ въ ея глазахъ, а просто потому, что ей самой было выгоднѣе не доводить дѣла до конца. Унизивъ сначала Наташу сознаніемъ полнаго безсилія, она могла теперь торжествовать надъ ней своимъ великодушіемъ. Глафирѣ Петровнѣ слишкомъ рѣдко доводилось торжествовать побѣду. Конечно, и этихъ рѣдкихъ случаевъ не было бы, еслибъ маленькая Варя не служила живымъ звеномъ, связывавшимъ Наташу съ родной семьей.

VII.

Въ конецъ измученная тяжелыми сценами, Наташа ушла въ садъ, въ самый глухой конецъ, на свою любимую ветхую скамеечку, до половины вросшую въ землю, и погрузилась въ невеселыя думы о той участи, которая ожидала съ ея отъѣздомъ маленькую Варю. Наученная опытомъ, Глафира Петровна наотрѣзъ отказалась отпустить ее въ Москву къ теткѣ, которая и на этотъ разъ радушно предлагала свои услуги.

— Будетъ съ меня, говорила съ горечью Глафира Петровна: — попробовала ужь; воспитали мнѣ одно сокровище, такъ теперь умнѣе буду. Сама, благодаря Бога, безъ учености прожила свой вѣкъ не хуже людей, авось и ей Господь судьбу пошлетъ. Пусть хоть одна мнѣ помощницей будетъ!

Что можно было возразить противъ подобныхъ строго логичныхъ разсужденій?

— Я сама на ея мѣстѣ поступала бы точно также, съ сокрушеніемъ сознавалась Наташа и не видѣла никакой возможности выиграть дѣло съ помощью простыхъ просьбъ и доводовъ.

— Наталья Ивановна!.. барышня! кушать пожалуйте, супъ поданъ! барышня, а барышня!.. раздался по саду звонкій голосъ горничной.

Идти туда, встрѣтиться опять съ ними… Нѣтъ, Богъ съ нимъ и съ обѣдомъ! Наташа велѣла сказать, что она уходитъ и не хочетъ обѣдать. Она нѣсколько дней уже не видалась съ Нѣжинскимъ и теперь ею овладѣло непреодолимое желаніе повидаться, подѣлиться своими ощущеніями и еще разъ обсудить вмѣстѣ съ нимъ этотъ много разъ уже обсуждавшійся вопросъ.

Гдѣ могъ онъ быть теперь? Она посмотрѣла на солнце, соображая, который часъ.

— Господи, солнце то ужь гдѣ! пропалъ ни за что цѣлый день. Пойду! рѣшила она: — все равно ужь сегодня ничего не сдѣлаю.

Наташа пошла на работы Нѣжинскаго, въ надеждѣ застать его тамъ.

— Утромъ былъ, а тамъ обѣдать ушелъ, надо быть, не придетъ больше сегодня, узнала дѣвушка отъ плотниковъ.

— А вчера онъ былъ здѣсь?

— Утромъ былъ, да опять ушелъ, потомъ заходилъ ужь вовсе поздно, почитай, ужь зашабашить пора было.

Отчего же онъ не былъ Іу нея эти дни и гдѣ ей искать его теперь? А какъ было бы кстати, еслибы онъ зашелъ въ это утро. Глафира Петровна сильно недолюбливала своего будущаго зятя и невольно стѣснялась въ его присутствіи.

Наташа сѣла на кучу досокъ, посмотрѣла, какъ плотники стругаютъ бревна, поболтала съ ними; она часто приходила на работы, и вся артель, работавшая у Нѣжинскаго, знала ее подъ именемъ «анженеровой невѣсты».

— Что, барышня, аль соскучилась? спросилъ ее, добродушно улыбаясь, бородачъ Михей: — отбился отъ рукъ соколъ-то твой, все, почитай, съ барышней дупловской разгуливаетъ!

Почему-то въ эту минуту на нее подѣйствовала непріятно эта незлобивая шутка. И тутъ же стало досадно самой на себя.

— А мнѣ что же? пусть его гуляетъ, не жалко, не убудетъ, отшутилась она и черезъ нѣсколько минутъ встала съ своего мѣста.

Наташа пошла ближайшей лѣсной дорогой въ Дуплы, гдѣ Нѣжинскій снималъ флигелекъ у священника. Любила она эту дорогу. Пройдя межу, кончался сильно запущенный лѣсокъ Ивана Парамоныча, и начиналась такъ называемая «большая роща» Симборскихъ. Собственно говоря, это была не роща, а тотъ же лѣсъ, но старательно расчищенный и содержавшійся въ величайшемъ порядкѣ; ни хворосту, ни кустарника, ни лишнихъ побѣговъ, ни глухой чащи. Много труда положено было въ благодатное старое времячко на расчистку этой рощи, но зато и отличалась же она теперь, какъ небо отъ земли, отъ своего заброшеннаго кровнаго родича, отдѣленнаго отъ нея всего только узкой межой.

Въ серединѣ рощи стоялъ небольшой охотничій домикъ, выстроенный однимъ изъ предковъ Евы Аркадьевны, подъ старыми дубами, у быстрой лѣсной рѣчки. Баринъ былъ страстный охотникъ и нерѣдко прямо съ охоты заѣзжалъ сюда ночевать съ своими пріятелями; здѣсь всегда имѣлось на готовѣ все нужное для пріема неожиданныхъ гостей, и старикъ сторожъ хорошо зналъ, чѣмъ угодить веселой компаніи, предпочитавшей не нарушать своими ночными пирами величаваго спокойствія роскошнаго барскаго дома. Потомъ, для охотничьяго домика, какъ и для всей усадьбы, настали долгіе годы запустѣнія. Поселившись въ Дуплахъ, отецъ Евы опять реставрировалъ его, хотя самъ не имѣлъ ничего общаго съ сельскими вкусами своего прадѣда и во всю свою жизнь ни разу не былъ на охотѣ. Этому-то маленькому домику, состоявшему всего изъ двухъ комнатъ, украшенныхъ чучелами всевозможныхъ птицъ, суждено было сдѣлаться главной сценой короткаго романа, кончившагося такъ трагически для его молодыхъ владѣльцевъ. Здѣсь пылкая мать Евы узнала сладость запретнаго счастья, сгубившаго ее и ея мужа.

Торжественная тишина лѣса незамѣтно разогнала мрачныя думы Наташи; отъ печальной участи маленькой Вари она нечувствительно перешла къ болѣе свѣтлымъ картинамъ своей собственной будущности. Что стоитъ молодому воображенію перенестись черезъ цѣлые долгіе годы, черезъ всѣ преграды и случайности дѣйствительности! Дѣвушка ускорила шагъ, ей хотѣлось скорѣе дойти до дома Нѣжинскаго; она была почему-то увѣрена, что застанетъ его за черченіемъ какого-нибудь плана или за составленіемъ скучнѣйшей сметы, и ужь, конечно, въ эту минуту онъ не ждетъ ея: въ это время она всегда сидитъ за своими книгами.

— Наталья Ивановна! неожиданно раздался гдѣ-то совсѣмъ близко голосъ Нѣжинскаго.

Наташа вздрогнула и остановилась. Погруженная въ свои мысли, она и не замѣтила, какъ поровнялось съ охотничьимъ домикомъ. У открытаго венеціанскаго окна сидѣли Ева и Михаилъ Константинычъ.

Такъ вотъ гдѣ онъ! а она-то спѣшила оторвать его отъ скучной работы! Всѣ свѣтлыя картины разомъ пропали изъ головы дѣвушки; ей стало досадно, что увидали ее… Но теперь оставалось только подойти и поздороваться съ Евой, которая протягивала въ открытое окно свою изящную ручку.

— Вы шли ко мнѣ? чему приписать такую чрезвычайную милость? да заходите же сюда, чего вы тамъ стоите? весело звалъ Нѣжинскій.

Наташа вошла.

Ева снова принялась за свой рисунокъ. Ей было также не по себѣ; она, конечно, совершенно лишняя здѣсь въ эту минуту. Только одинъ Нѣжинскій не ощущалъ ни малѣйшей неловкости и говорилъ за всѣхъ.

— Вы рѣшительно разстроены чѣмъ-нибудь сегодня, Наталья Ивановна — не правда ли? спросилъ онъ, наконецъ.

— Правда, непріятность маленькая вышла дома, отвѣтила она нехотя.

Ева между тѣмъ сложила свои рисунки.

— Я ухожу, вы (здѣсь останетесь? въ такомъ случаѣ, вотъ ключъ.

— Нѣтъ, мы тоже пойдемъ, отвѣтила Наташа. — Вы должны напоить меня чаемъ, Михаилъ Константинычъ.

Нѣсколько времени имъ пришлось идти всѣмъ вмѣстѣ, но потомъ Наташа и Нѣжинскій свернули на ближайшую дорожку, выходящую прямо на село. Ева прошла одна съ четверть версты и сѣла отдохнуть на старый пень, весьзаросшій сѣдымъ мохомъ. Ее охватило какое-то непривычное чувство одиночества. Близкіе люди плохо понимали ее; а эти, къ которымъ влекло ее какое-то странное, тревожное любопытство? Въ нихъ было столько новаго, чужого. Одно она видѣла ясно, что въ ихъ жизни больше интереса, больше простоты и свободы, чѣмъ въ ея собственной. Невѣста идетъ одна въ гости къ своему жениху и ей въ голову не приходитъ, что это предосудительно, неприлично. Что сказали бы ея опекунъ и миссъ Питчерсъ, еслибы она отважилась когда-нибудь на нѣчто подобное? А она была почему-то увѣрена, что изъ этого дѣйствительно не можетъ выйти ничего дурного; недаромъ отношенія Нѣжинскаго и Наташи казались ей странными, не такими, какими она привыкла видѣть отношенія жениха и невѣсты. Они были, такъ сказать, черезчуръ просты и спокойны, больше походили на добрыхъ друзей, чѣмъ на влюбленныхъ. Наконецъ, этотъ отъѣздъ Наташи, эта добровольная разлука! Конечно, ей и прежде случалось видѣть, что люди женятся безъ всякой тѣни страсти, но все же они считали своей обязанностью придавать извѣстный тонъ своимъ отношеніямъ. А эти? И, съ другой стороны, какой могъ быть у нихъ разсчетъ, что могло свести ихъ, кромѣ привязанности? и что же это за странная привязанность, которая, однако, повидимому, совершенно удовлетворяетъ ихъ?

— Ахъ, что мнѣ за дѣло до всего этого!

Ева встала и пошла дальше. Но она все-таки думала объ этихъ странныхъ людяхъ, до которыхъ ей не было никакого дѣла. Больше того. Она позволяла этому Нѣжинскому говорить съ нею такимъ тономъ, какого никогда прежде никто другой не осмѣливался принимать въ разговорахъ съ нею. Онъ трунилъ и надъ англоманіей Броницына, и надъ чопорностью англичанки, и надъ скукой, томившей саму Еву. Онъ находилъ смѣшными ея дорогіе наряды въ деревенской глуши и верхомъ не лѣности, злополучнаго грума; онъ смѣялся надъ ея безпомощностью и неумѣніемъ устроить свою жизнь при тѣхъ средствахъ, какія были въ ея рукахъ. Ева негодовала; но какъ могла она остановить его? ей оставалось только дѣлать видъ, что она не удостаиваетъ оскорбляться этими нападками, что онъ не можетъ задѣть ея самолюбія. Вѣрилъ ли онъ этому гордому равнодушію? Какъ знать!… Впрочемъ, Нѣжинскій не произносилъ назидательныхъ проповѣдей, не говорилъ краснорѣчивыхъ рѣчей. Они разговаривали самымъ обыкновеннымъ образомъ и всегда выходило какъ-то такъ, что она сама вызывала эту безпощадную критику. Ева смутно чувствовала, что ей не слѣдуетъ вести этихъ странныхъ споровъ, постепенно и нечувствительно подрывающихъ авторитетъ всего, чѣмъ она жила до сихъ поръ, но она всегда дѣлала именно то, чего ей не слѣдовало дѣлать, по какимъ нибудь благоразумнымъ соображеніямъ. Ее толкало впередъ любопытство, увлекала новизна впечатлѣній.

А что если Нѣжинскій догадывается, что сниманіе лѣсного вида есть, въ сущности, не болѣе какъ благовидный предлогъ, дающій возможность проводить цѣлые часы у окна охотничьяго домика, мимо котораго онъ проходитъ на свои работы? Къ счастію для самолюбія Евы Аркадьевны, она никогда не задавала себѣ подобнаго вопроса. Весьма естественно, что онъ заходилъ мимоходомъ или останавливался подъ открытымъ окномъ и, незамѣтно для нихъ обоихъ, часы летѣли въ горячихъ спорахъ.

Вернувшись домой, Ева долго не могла отдѣлаться отъ впечатлѣнія этихъ разговоровъ; домашняя обстановка начинала раздражать ее безъ всякой видимой причины. Она находила мертвымъ и нестерпимо скучнымъ свой большой роскошный домъ, однообразными разговоры Броницына, докучной навязчивостью зоркое вниманіе миссъ Питчерсъ. А подозрительная англичанка волновалась и рѣшительно недоумѣвала, какой тонъ принять съ Евой. Она негодовала, что Броницынъ почти вовсе не занимается своей воспитанницей. Дѣйствительно, Сергій Степанычъ, повидимому, болѣе чѣмъ когда-либо углубился въ свои литературные труды. Цѣлые дни просиживалъ онъ въ своемъ кабинетѣ и только послѣ обѣда выходилъ послушать игру Евы. Добросовѣстная англичанка видѣла въ этомъ непростительную небрежность.

— Я не понимаю; неужели вы не замѣчаете, что съ ней творится что-то недоброе? не выдержала она въ этотъ вечеръ, когда Ева, вернувшись домой, прямо заперлась въ своей комнатѣ и даже не вышла играть, какъ обыкновенно.

— Ева, должно быть, хандритъ немного, это бываетъ съ нею, отвѣтилъ Сергій Степанычъ, продолжая перелистывать какую-то рукопись.

— Хандритъ! я васъ спрашиваю, есть ли у нея какая нибудь причина хандрить? Благодаря Бога, у насъ въ Англіи молодыя дѣвушки всегда беззаботны и веселы, и я нахожу, что и Ева должна бы быть такою. Право, я готова бы предположить что она влюблена, еслибъ былъ здѣсь хоть одинъ человѣкъ, на котораго можно бы подумать.

Броницынъ прилежно искалъ что то на висячей этажеркѣ и ничего не отвѣтилъ на замѣчаніе англичанки.

— Прошу извинить меня, но я нахожу, что вамъ слѣдовало бы обратить на это вниманіе.

— Миссъ Питчерсъ, я не могу напрашиваться на откровенность Евы, если сама она не находитъ нужнымъ подѣлиться со мной.

— Напрашиваться?! всплеснула руками англичанка: — слыхали ли вы что-нибудь подобное! развѣ вамъ не принадлежатъ всѣ нрава отца въ отношеніи къ этому ребенку?

Миссъ Питчерсъ не нужно было напоминать ему, что роль его въ жизни Евы — есть роль отца; онъ старался помнить это каждую минуту своей жизни.

— Ева уже не ребенокъ; да, наконецъ, я не вижу ничего особеннаго въ ея поведеніи; вамъ пора бы привыкнуть къ неровностямъ ея характера, добрѣйшая миссъ Питчерсъ.

— О, я должна бы предвидѣть это заранѣе! развѣ мужчины способны замѣтить что-нибудь во-время!

Миссъ Питчерсъ ушла изъ кабинета въ конецъ разочарованная въ наблюдательности и благоразуміи мужчинъ. Еслибъ подозрѣвала добродѣтельная дочь пастора, какую тревогу заронила она въ душу Сергія Степаныча, выслушавшаго, повидимому, такъ равнодушно ея опасенія!

VIII.

— Мнѣ очень досадно, что я своимъ появленіемъ прервала вашъ разговоръ, начала Наташа, когда они съ Нѣжинскимъ остались одни.

— Въ этомъ нѣтъ никакой бѣды, потому что наши бесѣды, такъ сказать, не имѣютъ ни начала, ни конца.

— Вотъ какъ! въ такомъ случаѣ, къ чему же ведутъ эти безсвязныя словоизверженія?

— Я не скажу, чтобы они были ужь вовсе безсвязны, они только страдаютъ отсутствіемъ логической послѣдовательности, какъ и вообще весь характеръ женскаго мышленія. Выходитъ нѣчто въ родѣ импровизацій съ самыми странными неожиданностями и скачками.

— Да, да, я знаю какъ нельзя лучше ваше лестное мнѣніе о женскомъ умѣ! отвѣтила Наташа съ оттѣнкомъ горечи.

— Виноватъ! совсѣмъ забылъ, что вамъ нельзя говорить подобныхъ вещей, засмѣялся Нѣжинскій. — А собственно говоря, именно вамъ-то, Наташа, обижаться и не приходится; всѣми давно признано, что у васъ складъ ума мужской; даже Глафира Петровна, сколько мнѣ помнится, заявляла разъ нѣчто подобное.

— Полноте; плохо дѣло, когда приходится прибѣгать къ исключеніямъ, чтобы согласить одно съ другимъ.

— То-есть, нелестное мнѣніе о женскомъ умѣ съ моимъ почтительнѣйшимъ уваженіемъ къ вашей особѣ?

— Именно.

— Я не вижу въ этомъ никакой трудности — исключенія есть всегда и во всемъ. Но я, кромѣ того, положительно не признаю, чтобы женщины въ правѣ были претендовать на меня; невозможно относиться къ нимъ съ большей терпимостью и снисходительностью.

— Неужели вы не понимаете, что въ этой-то вашей снисходительности и заключается вся обида?

— Не понимаю! больныхъ и несчастныхъ всего естественнѣе жалѣть.

— Больныхъ! повторила съ негодованіемъ Наташа: — ну, а еслибъ я оказалась пустой, дрянной женщиной, не оправдала бы вашихъ ожиданій — вы и меня также… только бы жалѣли?

— Ну, нѣтъ, вы у меня не отдѣлались бы такъ дешево! къ тому же вѣдь вы не просто женщина, а женщина-докторъ, пошутилъ Нѣжинскій. — Замѣтьте, не докторша, такого и званія даже не существуетъ, а докторъ.

— Прибавьте — будущій.

— Для меня не существуетъ этой разницы: я знаю, что вы навѣрное будете имъ.

Наташа неожиданно остановилась и повернулась къ нему всѣмъ корпусомъ: живая радость свѣтилась на ея лицѣ.

— Какъ я люблю, что вы такъ… вѣрите въ меня! проговорила она съ увлеченіемъ. — Въ такія минуты, я, кажется, горы бы сдвинула!

— Что значитъ «въ такія минуты»? а въ другія?… спросилъ онъ, любуясь этимъ рѣдкимъ въ ней порывомъ.

Легкая тѣнь затуманила сіяющее лицо дѣвушки.

— Бываютъ и другія минуты, когда я только женщина… не вполнѣ еще вылечившаяся! отвѣтила она уныло. — Но эти минуты — мои; и казню, и жалѣю себя за нихъ я одна…

— Я знаю, что вы горды, Наташа, но развѣ со мною вы не могли бы оставить въ сторонѣ эту гордость? Неужели васъ могло бы обидѣть мое сочувствіе?…

— Могло бы, отвѣтила она твердо. — Вы не сочувствовали бы мнѣ какъ ровной, какъ своему другу-мужчинѣ — тутъ непремѣнно была бы доля вашего гуманнаго снисхожденія и состраданія къ женщинѣ.

— Неужели даже и въ нашихъ отношеніяхъ мало равенства, Наташа? спросилъ съ упрекомъ Нѣжинскій.

— Мало; это что-то неуловимое, я даже не могу опредѣлить вамъ, въ чемъ именно оно проявляется; это можно только чувствовать…

— И васъ это огорчаетъ?

— Нѣтъ, потому что я понимаю, что иначе не можетъ и быть. Мы дѣйствительно не ровны — вы давно уже выучились ходить, а я дѣлаю первые нетвердые шаги, да еще вдобавокъ ощущаю при этомъ какую-то жалкую гордость!… я… да нѣтъ! лучше не трогать этой больной струны, у меня и безъ того сегодня нервы не въ порядкѣ.

— Хорошо, утѣшимся тѣмъ, что въ нашихъ отношеніяхъ самая большая доля равенства, какая только возможна при существующихъ условіяхъ. Можете вы утѣшиться этимъ?

— Даже должна нѣкоторымъ образомъ, но не скажу, чтобы я находила это особенно утѣшительнымъ.

— Что это съ вами сегодня, Наташа? откуда вдругъ такая строптивость и куда дѣлась ваша примѣрная сдержанность, ваше философское безстрастіе, которому я такъ часто завидую?

— О, не бойтесь! всѣ эти добродѣтели опять вернутся ко мнѣ, но сегодня я столько злилась, что нельзя же такъ сразу придти въ норму.

Нѣжинскій нанималъ у дупловскаго священника ветхій флигелекъ съ тяжелой старинной мебелью, словно нарочно собранной какимъ-нибудь любителемъ древностей. Неуклюжіе, жесткіе диваны и кресла съ прямыми деревянными спинками, массивные, пузатые комоды и конторки краснаго дерева съ мѣдными ручками и перламутровой инкрустаціей вокругъ замковъ, тяжелыя зеркала съ зеленоватыми невѣрными стеклами, портреты какихъ-то генераловъ въ голубыхъ съ золотомъ рамахъ — все это безобразно громоздило небольшія низкія комнаты и рѣшительно не ладилось съ самыми скромными требованіями комфорта.

Наташа и Нѣжинскій прошли въ рабочую комнату инженера, единственную имѣвшую сколько-нибудь жилой видъ.

На кожанномъ, сильно потертомъ диванѣ сладко спалъ Павелъ Ильичъ Зрѣловъ, растянувшись во весь ростъ и прикрывшись отъ мухъ газетнымъ листомъ.

— Вотъ человѣкъ! способенъ спать въ какое угодно время. Павелъ! смотри, кто пришелъ! Павелъ, слышишь что-ли? тормошилъ его Нѣжинскій.

— Оставьте, пусть его спитъ, что за охота мѣшать! останавливала Наташа. Но Павелъ Ильичъ уже вскочилъ и неистово теребилъ свои волосы, вѣроятно, въ надеждѣ разогнать послѣдніе слѣды сна.

— Распеките его хорошенько, Наташа; онъ, право, уподобится скоро Ивану Парамонычу, посовѣтовалъ Нѣжинскій, уходя распорядиться насчетъ чая.

— Слышали, что онъ сказалъ про васъ? спросила дѣвушка, открывая окно и платкомъ выгоняя мухъ.

— Какже-съ, слыхалъ, но это статья ни мало не интересная. Скажите лучше, какъ вы-то сюда попали? вѣроятно, ужь не онъ васъ вытащилъ.

— Вы угадали — не онъ.

— Гдѣ же вы встрѣтились съ своимъ сокровищемъ?

— Какая нескромность! вамъ что до этого?

— Занимаюсь, отъ бездѣлья, собираніемъ статистическихъ данныхъ.

— Неужели вы не можете найти себѣ для этого болѣе обширнаго поприща?

— Какъ оно ни мелко, а я и вамъ совѣтывалъ бы удѣлить ему частицу вашего драгоцѣннаго времени.

— Опять?!..

Темныя брови Наташи сдвинулись очень серьёзно.

— Можете негодовать сколько вамъ угодно, отвѣтилъ онъ съ сердцемъ: — а я опять-таки повторяю, что вамъ не мѣшаетъ, хотя по временамъ, спускаться съ тѣхъ эмпиреевъ, въ которыхъ вы парите, и удостоивать своимъ вниманіемъ то, что происходитъ вокругъ васъ.

— Можно подумать, что и въ самомъ дѣлѣ совершается нѣчто особенное! насмѣшливо усмѣхнулась дѣвушка.

— Вамъ смѣшно? Могу сообщить вамъ для поддержанія вашей веселости…

— Я васъ покорнѣйше прошу ничего не сообщать мнѣ! съ досадой перебила его Наташа. — Я не навожу справокъ и не желаю, чтобы мнѣ ихъ навязывали! Михаилъ Константинычъ! что же вы пропали съ чаемъ? обрадовалась она Нѣжинскому, появившемуся въ эту минуту съ самоваромъ.

Скоро всѣ трое сидѣли за чаемъ у ломбернаго стола и Наташа принялась описывать горестное приключеніе, постигшее въ это утро общую любимицу Варю.

Прошло много времени. Тихо спускалась поздняя лѣтняя ночь, въ открытое окно потянуло свѣжей влагой росы, а трое друзей все еще сидѣли за давно потухшимъ самоваромъ и вели оживленную бесѣду, заносившуюся Богъ вѣсть куда отъ первоначальнаго разсказа Наташи. Были тутъ и мечты о будущемъ, и все поминанія изъ заграничной жизни Нѣжинскаго, и меткія наблюденія Павла Ильича, исколесившаго безъ всякой видимой надобности всю Россію; были и отвлеченные споры, и разсужденія, и веселый смѣхъ, и минуты тяжелаго раздумья. Только между истинно близкими людьми, вполнѣ равными по своему нравственному росту, выдаются такіе часы задушевной бесѣды, приводящей въ движеніе всѣ умственныя силы человѣка, помогающей ему стряхнуть съ себя все навѣянное неуловимымъ ходомъ жизни, все, чѣмъ она, подобно мутнымъ струямъ рѣки, подтачиваетъ, стираетъ и засоряетъ его нравственную физіономію…

— Однако, сколько же часовъ? какъ темно! спохватилась, наконецъ, Наташа.

— Представьте себѣ — одинадцатый часъ! вотъ заболтались то!

— Да, не часто такъ хорошо говорится, какъ сегодня!

Наташа нехотя поднялась съ своего мѣста.

— Ну, прощайте! какъ ни лѣнь, а идти надо. Вы, милѣйшій пессимистъ, конечно, проводите меня? А вамъ, Михаилъ Константинычъ, я совѣтую положить на мѣсто вашу фуражку. По мните, что завтра рано васъ ждутъ на работахъ — постарайтесь возстановить свою репутацію. Сегодня вашъ любимецъ, Михей, объявилъ, что вы вовсе отъ рукъ отбились, не знаю ужь только отъ чьихъ.

— Чувствую, самъ чувствую, Наталья Ивановна! Вы не повѣрите, что за тоска печься тамъ на жарѣ и наблюдать, чтобы каждое бревно было пригнано по всѣмъ правиламъ искуства. Все, что было живого въ этихъ занятіяхъ, давно уже исчерпано… Особенно, если можно употребить то же время болѣе осмысленнымъ образомъ.

— Но вѣдь мосты надо же выстроить, вѣдь вы деньги за это получаете.

— Будутъ они выстроены, не безпокойтесь. Вы, Наташа, разсуждаете чисто по-женски; вы никакъ не хотите понять, что всегда одно совершается на счетъ другого и что иногда приходится мириться съ кое-какими упущеніями… Выборъ очень простъ — что важнѣе, на то и налегай, и тогда ужь нечего терзаться тѣмъ, что не можешь поспѣть во всѣ концы… А вы во всемъ стремитесь къ невыполнимому совершенству.

— Хорошо, пусть будетъ по вашему на этотъ разъ, улыбнулась Наташа: — теперь не время спорить. Прощайте.

Она остановилась у открытой двери и протянула, на прощанье, руку. Онъ взялъ и удержалъ ее въ своей.

— А знаете, вѣдь мы и въ самомъ дѣлѣ… все только споримъ! проговорилъ Нѣжинскій съ неожиданной нѣжной нотой въ голосѣ.

— Развѣ мы все споримъ? Я не замѣтила…

— Или ведемъ умные разговоры.

— Вы недовольны тѣмъ, что они умные?

— Именно. Слишкомъ много ума и… мало чувства, докончилъ онъ тихо.

Наташа не ждала такого перехода. Чѣмъ-то дорогимъ, давнишнимъ, первыми днями ихъ любви повѣяло на нее отъ этихъ словъ. Она подняла на него мягкій, ласковый взоръ и застѣнчиво улыбнулась на его упрекъ.

— Разъ какъ-то вы сказали, Михаилъ Константинычъ, что мою нѣжность надо вызывать… Я и теперь такая же, не умѣю иначе.

— Выходитъ, чего добраго, что я самъ виноватъ?

— Неужели же вы хотите свалить всю вину на меня одну? Мы мало видимся, почти не бываемъ одни…

— Ваша правда. А помните, какіе были чудные дни, какъ мы жили тогда!..

Эти чудные дни разомъ промелькнули въ памяти у нихъ обоихъ. Что же мѣшало имъ повториться? Они прочли этотъ вопросъ въ встрѣтившихся взорахъ. Нѣжинскій тихо привлекъ ее къ себѣ и поцѣловалъ съ такою страстью, какъ давно не цѣловалъ своей тихой, сдержанной невѣсты.

Павелъ Ильичъ давно ужь вышелъ на дворъ и ждалъ Наташу у стараго плетня. Предвидѣлъ ли онъ заранѣе нѣжный финалъ, завершившій этотъ богатый впечатлѣніями день, или до плетня долетѣло кое-что изъ разговора у дверей, но только когда Наташа подошла къ нему неслышными шагами и неожиданно, словно выросла изъ земли возлѣ него, Павелъ Ильичъ посмотрѣлъ на нее съ какой-то загадочной усмѣшкой и, не говоря ни слова, пошелъ рядомъ съ нею.

— У васъ еще не спятъ, огонь въ столовой, замѣтилъ Зрѣловъ, когда они подошли къ дому.

Всю дорогу Иванъ Ильичъ молчалъ и далъ своей спутницѣ полную возможность предаваться мечтамъ и воспоминаніямъ, вызваннымъ недавней сценой.

Наташа встревожилась.

— Странно, такъ поздно! Это, я вамъ скажу, не спроста…

— Полноте! Чему же случаться въ мірѣ Глафиры Петровны и Ивана Парамоныча!

— Варя могла заболѣть, она такъ вымокла утромъ… А я-то, безсовѣстная, ушла и пропала! Прощайте, Павелъ Ильичъ, спасибо, что не полѣнились.

Наташа торопливо пожала ему руку и почти добѣжала до крыльца.

Всѣ двери въ домѣ оказались запертыми, хотя обыкновенно балконную дверь оставляли открытою, если кого-нибудь не было дома. Почему-то эта мелочь еще больше напугала Наташу. Съ тревожно замиравшимъ сердцемъ постучалась она въ кухонную дверь, совершенно готовая услышать, что Варя заболѣла. Въ довершеніе всего, на порогѣ появилась сама Глафира Петровна со свѣчей въ рукѣ, въ томъ же капотѣ и лиловой косынкѣ. Она, очевидно, еще не ложилась.

— Варя больна?.. очень? сдѣлали вы что-нибудь?.. спрашивала Наташа, торопливо, на-ходу снимая съ головы платокъ.

— Что такое, кто боленъ? рехнулась ты, матушка, что ли? отвѣтила сердито Глафира Петровна, гремя дверью.

Наташа остановилась.

— Варя не больна? но почему же вы не спите до сихъ поръ? Я такъ испугалась…

— По вашей же милости не сплю, сударыня-полунощница! разразилась мать. — Ни стыда, ни совѣсти! До ночи пропадать изъ дому, съ мужчинами шляться, Богъ знаетъ гдѣ — дѣвушка невѣста! Ныньче все ни почемъ! Людей хошь бы постыдилась коли мать въ грошъ не ставишь… До чего ты дойдешь, чего мнѣ еще ждать отъ тебя?

— Стыдитесь! поблѣднѣла Наташа: — вы очень хорошо знаете, гдѣ и съ кѣмъ я была и чего вамъ ждать отъ меня! Вы довольно подсматривали и подслушивали у дверей!

— Такъ, такъ, милая! такъ всегда матери отвѣчаютъ, когда она дѣло говоритъ. Какъ смѣть намъ замѣчаніе дѣлать, когда мы умнѣе цѣлаго свѣта!

— Да, жить, какъ вы учите — я не хочу! вы можете подозрѣвать меня въ чемъ хотите! Можете!

— Ахъ, создатель мой! чего ты расходилась-то! Хвалить мнѣ тебя, что ли, за это? Кому и дѣло до твоего поведенія, коли не матери?.. Прислугу нарочно спать уложила, сама сижу, не сплю, чтобы хоть скрыть какъ-нибудь. Меня же на смѣхъ подымутъ — на чужой ротокъ не накинешь платокъ! Судьиха и такъ ужь съ намеками подъѣзжала намедни. Женихъ, женихъ — а все не мужъ, матушка, можешь ты это понимать, не маленькая!

— Перестаньте, васъ люди слышатъ, весь домъ переполошили! крикнула Наташа, замѣтивъ въ дверхъ заспанную фигуру кухарки.

Жгучія слезы обиды, противъ воли, выступали на рѣсницы. Не такъ была она настроена въ этотъ вечеръ, чтобы вынести хладнокровно прикосновеніе привычной грубости.

IX.

Нѣжинскій усердно принялся за, свои работы и все свободное время проводилъ съ Наташей. Проходя мимо охотничьяго домика, онъ только не надолго останавливался подъ окномъ поболтать съ Евой Аркадьевной, или же ограничивался однимъ поклономъ.

Ева скучала. Непрошенная, обидная досада, противъ воли, закрадывалась въ ея душу, избалованное самолюбіе возмущалось непривычнымъ невниманіемъ и, въ то же время, она негодовала на себя за эту неумѣстную досаду и скуку; незамѣтно для самой себя, она удалялась все больше и больше отъ гордаго равнодушія, котораго такъ жаждала, запутывалась все сильнѣе въ цѣлой сѣти новыхъ, противорѣчившихъ одно другому впечатлѣній. Она давно уже не была у Натальи Ивановны и теперь, при всемъ своемъ нерасположеніи къ подобному визиту, рѣшилась навѣстить ее, изъ боязни, чтобы ея поведеніе не показалось подозрительнымъ, не помогло бы Нѣжинскому догадаться о волновавшей ее тревогѣ, которую она такъ охотно скрыла бы даже отъ себя самой.

Дружеская компанія сидѣла, по обыкновенію, на балконѣ, который Глафира Петровна, по безмолвному соглашенію съ дочерью, уступила въ ея распоряженіе для пріема ея гостей.

Наташа просто и искренно попеняла, что Ева совсѣмъ забыла ее, а Нѣжинскій съ предательской серьёзностью освѣдомился, какъ подвигается ея работа.

— Можно узнать какая это работа? спросилъ Зрѣловъ, съ любопытствомъ поднявъ на Еву свои черные глаза, которые были ей такъ антипатичны.

— Ева Аркадьевна снимаетъ лѣсной видъ изъ окна охотничьяго домика, отвѣтилъ самымъ невиннымъ тономъ Нѣжинскій.

— А-а!.. протянулъ разочарованно Павелъ Ильичъ.

Что особеннаго было въ этихъ коротенькихъ фразахъ, которыми, повидимому, такъ просто обмѣнялись пріятели?

Досадный румянецъ вспыхнулъ на блѣдныхъ щекахъ Евы. Съ нѣкоторыхъ поръ, въ каждомъ замѣчаніи Нѣжинскаго ей слышалась затаенная насмѣшка. Развѣ способенъ былъ онъ понять тотъ міръ эстетическихъ наслажденій и изысканныхъ впечатлѣній, въ которомъ проходило все ея существованіе! Она не удостоила Нѣжинскаго отвѣтомъ и обратилась съ какимъ-то вопросомъ къ Натальѣ Ивановнѣ.

При всемъ стараніи Евы держать себя свободно и просто, какъ всегда, посѣщеніе ея похоже было, на этотъ разъ, на церемонный свѣтскій визитъ. Разговоръ не вязался, и всѣмъ стало легче, когда она начала прощаться.

— Въ воскресенье, если не будетъ дождя, мы собираемся, наконецъ, на Крутую Гору — вамъ это удобно? спросила ее на прощанье Наташа.

Въ эту минуту Ева охотно отказалось бы, еслибы раньше не заявляла нѣсколько разъ своего желанія участвовать въ предполагавшейся partie de plaisir. Крутая Гора была верстахъ въ пяти и славилась открывавшимся съ нея живописнымъ видомъ. Евѣ казалось почему-то невозможнымъ именно теперь перемѣнить свое прежнее рѣшеніе.

— Въ воскресенье?.. повторила она равнодушно. — Я думаю, что могу…

— Я рѣшительно и представить себѣ не могу, что бы могло задержать Еву Аркадіевну, вставилъ язвительно свое замѣчаніе Зрѣловъ, раздосадованный цѣлымъ часомъ томительной скуки.

— Это какъ нельзя болѣе просто: быть можетъ, именно въ этотъ день у меня не явится ни малѣйшаго желанія созерцать красивые виды и еще идти для этого такую даль… Впрочемъ, я во всякомъ случаѣ возьму съ собой экипажъ — намъ всѣмъ гораздо пріятнѣе будетъ вернуться домой въ коляскѣ.

Началось совѣщаніе относительно времени и сборнаго пункта. Зрѣловъ настаивалъ на шести часахъ утра, и только послѣ того, какъ Ева рѣшительно объявила, что въ такомъ случаѣ она не участвуетъ въ прогулкѣ, Павелъ Ильичъ весьма неохотно помирился на половинѣ восьмаго.

— Это все-таки очень рано, замѣтила Ева. — Впрочемъ, если я не пріѣду во-время, то вы, пожалуйста, не ждите меня: я могу собраться когда нибудь въ другой разъ.

До воскресенья оставалось три дня. Воротившись домой, Ева Аркадьевна твердо рѣшила опоздать къ назначенному часу и подъ этимъ благовиднымъ предлогомъ уклониться отъ прогулки. Самое лучшее — вовсе раззнакомиться съ этой неподходящей компаніей. Это, конечно, не трудно. Начало уже сдѣлано и остается только постепенно довести дѣло до конца, соблюдая при этомъ всѣ правила свѣтскаго такта и приличія, съ успѣхомъ замѣняющаго въ извѣстномъ мірѣ всякіе принципы и убѣжденія. Она снова замкнется въ своемъ заповѣдномъ мірѣ, который, если и не давалъ ей особеннаго счастія, то, по крайней мѣрѣ, чуждъ былъ этихъ обидныхъ уколовъ самолюбію, этихъ назойливыхъ, непрошенныхъ сомнѣній… Да, права миссъ Питчерсъ, нельзя безнаказанно нарушать заповѣдей той сферы, которая отведена намъ мудрымъ рѣшеніемъ промысла! Увлекшись легкомысленнымъ любопытствомъ, она отважно спустилась до людей толпы и поплатилась за это своею гордостью, уронила свое достоинство…

Рѣшившись положить конецъ этому знакомству, Ева Аркадьевна почувствовала себя спокойнѣе.

Слѣдующіе дни она просидѣла безвыходно дома, много играла, усердно читала и даже, къ совершенному восторгу миссъ Питчерсъ, вспомнила о приближающемся днѣ рожденія Бронацына и пожелала подарить ему какую-нибудь вещь собственноручной работы. Наблюдая съ этой минуты за миссъ Питчерсъ, можно было подумать, что въ домѣ подготовляется нѣчто важное и серьёзное. Она ходила изъ комнаты въ комнату, перебирала комоды, рылась въ модныхъ журналахъ и, наконецъ, послала въ городъ верхового, по секрету отъ Броницына. Въ невинной фантазіи Евы она, дѣйствительно, увидѣла нѣчто особенное: по ея мнѣнію, это было первымъ симптомомъ спасительнаго перелома въ настроеніи дѣвушки — перелома, котораго она ждала съ такой тревогой и вмѣстѣ съ непоколебимой вѣрой въ то, что онъ совершится рано или поздно. Миссъ Питчерсъ принадлежала къ числу тѣхъ, по преимуществу, женственныхъ натуръ, для которыхъ весь смыслъ вселенной заключенъ въ тѣсныхъ рамахъ семьи и которыя умѣютъ придавать совершенно особенный, имъ однимъ понятный смыслъ всѣмъ мелочнымъ подробностямъ домашней жизни, дѣлаютъ изъ нея нѣчто въ родѣ какого-то культа съ своими собственными поэтическими обрядами, святынями и заповѣдными традиціями. Недаромъ же миссъ Питчерсъ была кровная англичанка! Празднованіе дня рожденія старшаго члена семейства, конечно, принадлежало къ числу подобныхъ обрядовъ. Заучиваніе дѣтьми поздравительныхъ стихотвореній, поднесеніе презентовъ въ видѣ собственноручно вышитыхъ сонетокъ или туфлей, подготовленіе подъ строжайшимъ секретомъ различныхъ незамысловатыхъ сюрпризовъ — все это придавало въ ея глазахъ особенную прелесть нашему земному существованію. Но бѣдной англичанкѣ, брошенной судьбою въ осиротѣлую русскую семью, рѣшительно не на чѣмъ было отвести душу. Именины, рожденья и годовые праздники проходили сухо, мертво. Ева и Броницынъ дарили другъ другу и ей самой дорогія, прекрасныя вещи, купленныя наканунѣ въ магазинѣ и потому лишенныя въ ея глазахъ всякаго поэтическаго смысла. Несчастна та семья, гдѣ не было ни дѣтей, ни отца и матери, а только эта странная дѣвушка, съ своими странными капризами и непонятными порывами!

И вдругъ, эта самая Ева заявляетъ желаніе вышить шелками подушку въ кабинетъ своего опекуна! Для миссъ Питчерсъ это было теплымъ лучемъ, неожиданно освѣтившимъ безжизненный домъ. Уже черезъ нѣсколько часовъ, Евѣ пришлось раскаяться въ своей фантазіи, совершенно неожиданно получившей такую важность. Англичанка несметное число разъ выходила и снова входила въ ея комнату, то съ какимъ-нибудь узоромъ, то съ образчиками шелка, то съ вопросомъ: не лучше ли взять синяго бархата вмѣсто зеленаго?

Еслибы Броницынъ не сидѣлъ такъ упорно въ своемъ кабинетѣ, то ему, конечно, бросилась бы въ глаза вся эта возня и миссъ Питчерсъ пришлось бы пустить въ ходъ всю свою изобрѣтательность, чтобы удовлетворить его, не выдавая тайны готовящагося подарка. Но Сергѣй Степанычъ выходилъ изъ кабинета только къ обѣду и ужину — даже завтракъ съ нѣкоторыхъ поръ подавался ему отдѣльно. Повидимому, работа его должна бы подвигаться гигантскими шагами, и потому Ева очень удивилась, когда на ея просьбу прочесть ей то, что онъ написалъ со дня послѣдняго чтенія — Броницынъ отвѣтилъ, что пока ему еще нечего читать.

— Неужели? а я воображала, что вы написали, Богъ знаетъ, какъ много. Кажется, вы пишете день и ночь… Знаете? вы даже похудѣли.

Въ первый разъ, послѣ долгаго промежутка, она внимательно и заботливо заглянула ему въ лицо своими свѣтлыми глазами.

— Вамъ такъ кажется, мой другъ, принужденно улыбнулся Броницынъ. — Впрочемъ, послѣднее время я, дѣйствительно, работалъ прилежнѣе: пришлось очень многое перечитать, составить кое-какія выборки.

— Это все прекрасно, но когда же вы намѣрены отдыхать? вѣдь эдакъ, пожалуй, и все лѣто пройдетъ.

— Буду отдыхать зимою — не все ли равно.

— Нѣтъ, какъ угодно, а я вамъ стану мѣшать — иначе вы, Богъ знаетъ, до чего засидитесь. Даже игры моей не хотите ужь слушать.

— Мнѣ слышно изъ кабинета, я нарочно растворяю всѣ двери.

— Вы, должно быть, находите ее пріятнѣе изъ третьей комнаты. Я вижу, что мнѣ, наконецъ, приходится учить васъ благоразумію. Сегодня же повезу васъ и миссъ Питчерсъ кататься Вы согласны?

— Развѣ спрашиваютъ о согласіи, когда говорятъ прямо «повезу?»

— Тѣмъ лучше, я велю запречь лошадей.

Черезъ полчаса, коляска катилась но луговой дорогѣ и Ева заставляла Броницына любоваться густой сочной травой, тѣнистыми рощами, безоблачной синевой неба, пѣніемъ жаворонковъ и каждой мелочью, какая только попадалась имъ на глаза. Миссъ Питчерсъ умилялась въ душѣ, а Сергѣй Степанычъ любовался… Евой.

Прошла и суббота. Всего какихъ-нибудь три дня, а Евѣ успѣла уже надоѣсть эта мирная жизнь, лишенная всякихъ впечатлѣній. Но кто же мѣшаетъ ей завтра встать нѣсколькими часами раньше обыкновеннаго и явиться къ назначенному сроку въ Березовку? а тамъ прогулка за нѣсколько верстъ, импровизированный обѣдъ на открытомъ воздухѣ, на самой вершинѣ Крутой Горы, веселое молодое общество, цѣлый рядъ свѣжихъ впечатлѣній… Нѣтъ, она не пойдетъ — ни за что! Ева заснула съ искреннимъ желаніемъ встать на другое утро какъ можно позднѣе — и проснулась ровно въ шесть часовъ, точно кто-нибудь разбудилъ ее.

Она одѣвалась медленно, нехотя, безъ помощи горничной, ко торая, конечно, не воображала, чтобъ ея барышня могла быть уже на ногахъ въ этотъ часъ. Половина седьмого… безъ четверти… Ее ждутъ. Зрѣловъ навѣрно предсказываетъ, что она. опоздаетъ. Семь! Ну, вотъ и прекрасно — теперь еще немного, и они отправятся въ путь. Ева открыла окно, посмотрѣла въ садъ, положила на этажерку двѣ-три книги, лежавшія на столѣ, взглянула мимоходомъ въ зеркало, поправила прическу и вышла въ столовую съ ощущеніемъ какой-то особенной, давящей скуки.

Миссъ Питчерсъ только-что встала и пришла въ восторгъ отъ того, что Ева поднялась такъ рано. Полчаса тому назадъ, ея посланный вернулся изъ города съ канвой и шелками. Ева, конечно, сейчасъ же примется за работу; Сергѣй Степанычъ покажется развѣ на какіе-нибудь полчаса, и въ одно такое утро можно сдѣлать много.

Ева разсѣянно перебирала мотки шелка. Ждутъ ее, или уже ушли? Нѣжинскій, конечно, смѣется надъ ея избалованностью. Да, они навѣрное такъ объяснятъ себѣ ея отсутствіе; они, разумѣется, не поймутъ, что съ ея стороны это — нежеланіе быть въ ихъ обществѣ.

— Нѣтъ, my dear, какъ хотите, а этотъ лиловый колокольчикъ рѣшительно не на мѣстѣ! увлекалась, между тѣмъ, миссъ Питчерсъ. — И кто только составляетъ эти узоры — помѣстить лиловое рядомъ съ голубымъ!.. На вашемъ мѣстѣ, я сдѣлала бы его бѣлымъ. И этотъ листъ также черезчуръ свѣтелъ — я бы вышила его одной тѣнью темнѣе. Однако, это нужно рѣшить теперь же — хотите вы сдѣлать колокольчикъ бѣлымъ или оставите лиловый?

— Лиловый… очнулась Ева, не слыхавшая ни слова изъ всей тирады англичанки.

— Ну, да, конечно! мы съ вами всегда расходимся во вкусахъ. Чтобы видѣть его бѣлымъ, мнѣ нужно было только сказать, что я предпочитаю лиловый!

— Вы находите, что бѣлый лучше? спохватилась Ева: — но вѣдь мнѣ рѣшительно все равно, пусть будетъ бѣлый.

— Боже мой, какъ вы разсѣянны, Ева! и о чемъ вы только думаете! сколько уже времени я говорю съ вами, а вы даже не слышите.

— О, миссъ Питчерсъ, довольно и того, что я буду вышивать эту подушку; неужели вы требуете, чтобы я сосредоточила на ней всѣ свои помыслы? отвѣтила колко дѣвушка.

Миссъ Питчерсъ ограничилась выразительнымъ вздохомъ: въ виду важности событія, она предпочитала оставаться въ мирѣ съ Евой.

Дѣвушка взяла работу и ушла въ свою комнату. Скоро восемь… теперь они, конечно, далеко уже отъ дому. Ева прилежно подбирала по узору красивые, яркіе мотки, а въ воображеніи ея рисовалась неширокая деревенская дорога, то спускающаяся, то поднимающаяся въ гору, окаймленная съ одной стороны лѣсомъ, съ другой — полями и покосами. Подъ ея окнами раскинулся безукоризненно вычищенный и подстриженный садъ съ широкими аллеями, убитыми щебнемъ, съ красивыми чугунными скамейками, съ алебастровыми статуями нимфъ и купидоновъ, размѣщенными между причудливыми цвѣточными клумбами.

Каждый день, рано утромъ, этотъ садъ старательно подчищался и поливался, чтобы явиться въ полномъ блескѣ передъ равнодушными взорами своей молодой владѣтельницы. Напрасный трудъ! Никто не гулялъ по этимъ тѣнистымъ аллеямъ, никто не сидѣлъ на обдуманно размѣщенныхъ скамейкахъ, никто не замѣчалъ, съ какимъ искуствомъ были подобраны цвѣты на куртинахъ. Ева не обращала на него ни малѣйшаго вниманія — ей надоѣли всевозможные сады и парки, долго служившіе для нея единственными образчиками природы; миссъ Питчерсъ довольствовалась тѣмъ, что любовалась имъ изъ оконъ или съ балкона, и только Броницынъ иногда обходилъ его въ сумерки, ради моціона.

Въ боковой аллеѣ показалась какая-то женская фигура и быстро приближалась къ дому. Ева, наконецъ, замѣтила ее, и пунцовый мотокъ выскользнулъ изъ ея пальцевъ. Неужели это Наталья Ивановна?.. Сердце ея забилось такъ сильно, что она навѣрное пришла бы въ негодованіе на это обстоятельство, еслибы имѣла время слѣдить за собой въ эту минуту.

Дама прошла подъ ея окнами, поднялась на террасу и скрылась за стеклянную дверь. Въ сосѣдней комнатѣ послышались громкіе голоса, и, вслѣдъ за тѣмъ, Наташа, вся раскраснѣвшаяся отъ быстрой ходьбы, вошла въ ея комнату.

— Такъ вы вотъ какъ, Ева Аркадьевна! А мы васъ ждали, ждали и, наконецъ, рѣшили сдѣлать крюкъ и зайти за вами въ полной увѣренности, что вы проспали!

Понятное дѣло, что теперь Евѣ оставалось только поблагодарить за любезность и надѣть шляпу. Она мелькомъ пожала руку только-что вставшему Броницыну и выпорхнула изъ столовой, не дослушавъ изумленныхъ восклицаній миссъ Питчерсъ. Бѣдная англичанка едва могла придти въ себя отъ такой неожиданности. Все рухнуло разомъ: и перспектива цѣлаго дня, посвященнаго вышиванію знаменательной подушки, и затаенная надежда на вожделѣнный переломъ въ настроеніи Евы! Сколько разъ уже приходилось ей упрекать себя за свое легковѣріе, за свою готовность видѣть осуществленіе этой надежды въ каждомъ мимолетномъ капризѣ этого непостояннаго существа!

X.

Знакомы ли вы съ страннымъ ощущеніемъ человѣка, долго крѣпившагося въ борьбѣ съ соблазнительнымъ искушеніемъ и внезапно почувствовавшаго, что сама судьба противъ него, что она неудержимо толкаетъ его впередъ, на встрѣчу тому, чего онъ такъ жаждетъ и вмѣстѣ боится? Ему дышется необыкновенно легко, томительный гнетъ отвѣтственности не давитъ его больше — этотъ гнетъ ложится теперь всецѣло на какое-то отвлеченное третье лицо… «Судьба!.. Я сдѣлалъ все, что могъ… Не моя вина!» оправдывается онъ передъ невидимымъ судьей. Но увлеченіе еще не успѣло заглушить вполнѣ тревожнаго сознанія опасности — его тянетъ впередъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, толкаетъ назадъ… Но впередъ тянетъ всегда сильнѣе.

Еву охватила безотчетная, лихорадочная веселость. Благоразумная программа, обдуманная такъ старательно, исчезла безслѣдно, какъ утренній туманъ. Сколько тонкихъ соображеній потрачено даромъ! Повидимому, не случилось ничего особеннаго: она рѣшила не идти на эту прогулку и пошла — и только. Сама по себѣ, эта мелочь не имѣла, конечно, никакого значенія, но въ ходѣ нравственной борьбы, совершавшейся въ душѣ дѣвушки, она получила роковой смыслъ спасительнаго якоря, которымъ морякъ надѣется осилить увлекающее его теченіе. Якорь оборвался… Ей было жутко и вмѣстѣ неудержимо весело. Даже подтруниваніе Нѣжинскаго и колкости Павла Ильича не раздражали на этотъ разъ ея самолюбія; она отшучивалась съ игривымъ остроуміемъ и изящной кокетливостью, составляющими главную силу и прелесть свѣтской женщины. Не было и помину о той натянутой скукѣ, которой такъ боялся Зрѣловъ; разговоръ и смѣхъ не смолкали всю дорогу, и, мало по малу, самъ Павелъ Ильичъ началъ посматривать уже не такъ хмуро на граціозную «сильфиду», заразившую всѣхъ своей веселостью.

Быть можетъ, въ другое время, незатѣйливые виды Крутой Горы вызвали бы только снисходительную гримаску на губки Евы Аркадьевны, посѣтившей всѣ прославленные points Швейцаріи и Италіи; но теперь она привела ее въ восторгъ характеромъ могучей шири и простора, безъ которыхъ не обходится ни одинъ русскій ландшафтъ. Ей хотѣлось помчаться на своемъ Золотомъ по этой узкой, сѣрой лентѣ, то пропадающей за пригорками и живописными группами деревьевъ, то снова мелькающей въ морѣ зелени и теряющейся, наконецъ, тамъ далеко, у темной каёмки лѣса…

За невозможностью осуществить это желаніе, Ева принялась пабрасывать карандашемъ контуры этой могучей перспективы на листкѣ бумаги, вырванномъ изъ записной книжки Нѣжипскаго. Наташа и Зрѣловъ отправились за провизіей въ деревню, раскинувшуюся по близости Крутой Горы, а Михаилъ Константинычъ сидѣлъ около Евы и, молча, разсматривалъ ея тонкій, изящный профиль, отчетливо бѣлѣвшій на зеленомъ фонѣ. Е^по очень занималъ внезапный переходъ отъ недавней натянутой холодности къ этой странной, порывистой веселости…

Нетерпѣливымъ движеніемъ Ева схватила и изорвала въ мелкіе куски рисунокъ, только-что лежавшій спокойно подъ ея карандашемъ.

Нѣжинскій расхохотался.

— Вотъ, по истинѣ, дѣтскій порывъ! Прикажете вырвать вамъ новый листокъ?

— Не нужно. Вся прелесть этого вида — въ перспективѣ, а она мнѣ никогда не дается… Какъ здѣсь хорошо! Впрочемъ, вы, кажется, не находите этого? прибавила она, оглядываясь во всѣ стороны и мимоходомъ захватывая и его своимъ взглядомъ.

— Почему вамъ это кажется?

— Вы смотрите какъ-то., сонно!

— Я смотрю спокойно, какъ всегда, а вотъ вы что-то ликуете, точно школьникъ, вырвавшійся на свободу.

— Спокойно! повторила она насмѣшливо: — неужели же вы всегда одинаково невозмутимы и не способны увлекаться…

— Живописными видами, докончилъ онъ.

— Только дурные и бездушные люди равнодушны къ природѣ.

— И еще тѣ, у кого нѣтъ свободнаго времени для подобныхъ восторговъ. Любой житель вотъ этой самой деревушки, которую вы, безъ сомнѣнія, находите очень привлекательной отсюда, навѣрное, пожалѣетъ потратить полчаса на созерцаніе этого вида, удостоившагося остановить на себѣ даже ваши избалованные взоры.

— Это совсѣмъ другое дѣло — эти люди грубы, не развиты, у нихъ не можетъ быть потребности въ подобныхъ впечатлѣніяхъ; они…

— И прочая, прочая, и прочая. Я совершенно увѣренъ, Ева Аркадьевна, что вы твердо усвоили всѣ неизбѣжные эпитеты этихъ людей, ядовито перебилъ ее Нѣжинскій. — Но и у меня также нѣтъ этой потребности.

— Славная рекомендація, нечего сказать! презрительно пожала она плечами.

— Какъ на чей взглядъ; я, по крайней мѣрѣ, горжусь этимъ.

— Достаточно смѣло, чтобы не сказать больше!

— Сдѣлайте одолженіе не стѣсняйтесь. Я простираю свою дерзость еще дальше, Ева Аркадьевна, и нахожу, что любоваться тѣмъ, что красиво, до такой степени естественно, что видѣть въ этомъ какое-то привилегированное достоинство, по меньшей мѣрѣ, наивно.

— Любоваться безотчетно и понимать красоту — двѣ вещи разныя. Но вы поймали сами себя; выходитъ, что вы гордитесь отсутствіемъ того, что сами находите естественнымъ.

— Не отсутствіемъ, а сознательнымъ подчиненіемъ одного другому.

— Чему же другому?

— Вы этого все равно не поймете, Ева Аркадьевна, отвѣтилъ, онъ съ странной усмѣшкой. — Подчиненіемъ всему тому, что для васъ не существуетъ, что вы презрительно игнорируете въ своей погонѣ за утонченными впечатлѣніями.

— Вы дерзки, мсьё Нѣжинскій!

— Не понимаю, почему вамъ такъ кажется. Положимъ, что вы избрали для себя безпечное существованіе бабочки, но вѣдь не такъ же вы наивны, чтобы предполагать, что на свѣтѣ только и есть, что медъ да цвѣты… Или, быть можетъ, не вы сами избрали эту роль, а другіе постарались за васъ?

Ева снова повела плечами, молча отвернулась и, прищурившись, стала слѣдить глазами за фигурами Наташи и Зрѣлова, которые возвращались изъ деревни.

Черезъ полчаса яркій костеръ запылалъ на полянкѣ, и Наташа, съ помощью мужчинъ, весело принялась печь картофель и варить раковъ въ котелкѣ, укрѣпленномъ на трехъ кольяхъ. Ева сидѣла поодаль и задумчиво смотрѣла на огонь. Зачѣмъ она пришла сюда? Она снова чувствовала себя одинокой.

— Неужели я до такой степени разсердилъ васъ, Ева Аркадьевна, что это могло испортить ваше прекрасное расположеніе духа?

Нѣжнискій подошелъ къ ней съ искреннимъ желаніемъ загладить непріятное впечатлѣніе недавняго разговора. Ему жаль стало, что (онъ такъ непрошенно и грубо спугнулъ ея веселость. Ева вспыхнула.

— Разсердить?.. постаралась она изумиться какъ можно натуральнѣе: — о нѣтъ, я предоставляю вамъ полную свободу считать меня бабочкой, мотылькомъ и вообще всѣмъ, чѣмъ вамъ заблагоразсудится. Вы знаете, на весь свѣтъ не угодишь, я и не претендую на невозможное.

— Виноватъ, Ева Аркадьевна! Вотъ что значитъ быть профаномъ въ свѣтскихъ тонкостяхъ! я совсѣмъ не догадался, что подобное предположеніе есть новая непростительная дерзость съ моей стороны.

Ева отвѣтила только гримаской.

— Представьте, какая досада! заговорила она черезъ минуту: — я такъ и забыла распорядиться, чтобы за мной пріѣхала коляска. Хорошо если Сергій Степанычъ догадается — я страшно устала.

— А вотъ неугодно ли будетъ подкрѣпить силы, отозвался Зрѣловъ по другую сторону костра: — наша стряпня скоро готова, хотя, конечно, вамъ врядъ ли приходилось когда-нибудь довольствоваться подобнымъ обѣдомъ.

— Нѣжинскій, на какомъ это основаніи вы изволите бить баклуши? заговорила Наташа: — это разрѣшается только Евѣ Аркадьевнѣ, которой совершенно позволительно устать съ непривычки. Совѣтую вамъ набрать еще хворосту, весь сгорѣлъ.

Нѣжинскій покорно скрылся въ кустахъ; Наташа и Зрѣловъ суетились у огня.

— Зачѣмъ я пошла? думала съ досадой Ева.

Черезъ нѣсколько минутъ, инженеръ снова показался на опушкѣ съ охапкой сухихъ сучьевъ.

— Ева Аркадьевна, ваше желаніе исполнилось — коляска ѣдетъ! крикнулъ онъ издали.

— Ахъ, какъ я рада! Я просто думать не могла объ обратномъ пути пѣшкомъ!

Ева даже повеселѣла.

— Давайте, я стану подкладывать сучья въ огонь, надо же и мнѣ помочь чѣмъ-нибудь. Наталья Ивановна, вы должно быть жестоко устали?

— Нисколько, что же за удовольствіе придти и сидѣть на одномъ мѣстѣ!

— А знаете, въ коляскѣ кто-то сидитъ, чуть ли не самъ Сергій Степанычъ, замѣтилъ Нѣжинскій, бросая хворостъ на землю около Евы.

— Не можетъ быть! это, вѣроятно, человѣкъ, отвѣтила она, осторожно выбирая хворостинку поглаже.

Черезъ нѣсколько минутъ, уже явственно послышался стукъ подъѣзжавшей коляски. Въ ней дѣйствительно сидѣлъ Броницынъ. Это было до такой степени неожиданно, что въ первую минуту Ева даже испугалась: ей представилось, что дома случилось какое-нибудь несчастіе; но она не могла представить себѣ ничего, кромѣ внезапной болѣзни миссъ Питчерсъ, и въ такомъ случаѣ опекуну всего менѣе слѣдовало уѣзжать изъ дому.

Пока коляска подъѣзжала, Ева успѣла окончательно разсудить, что дома нечему случиться и что опекунъ рѣшился самъ пріѣхать за ней потому только, что находилъ неприличнымъ, чтобы она оставалась такъ долго одна въ подобномъ обществѣ. Конечно, этотъ контроль могъ только раздосадовать ее. Къ тому же, ей непріятно было внезапное появленіе Броницына между этими людьми; она, сама того не сознавая, была очень довольна тѣмъ, что ея новые знакомые избѣгаютъ бывать у нея въ домѣ.

Нельзя также сказать, чтобы пріѣздъ Броницына произвелъ пріятное впечатлѣніе и на остальную компанію. Наташа и Нѣжинскій обмѣнялись удивленными взглядами; Зрѣловъ явно начиналъ злиться.

Видно было, какъ Сергій Степанычъ вышелъ изъ коляски и сталъ подниматься на гору; сзади шелъ лакей и несъ какую-то корзину. Нестерпимо неловкое молчаніе царствовало у костра. Щеки Евы разгорались все сильнѣе, ни одна приличная случаю фраза не приходила ей на выручку. Она нервно ломала сучья, на этотъ разъ безъ всякаго уже разбора.

— Мое почтеніе веселой компаніи! проговорилъ самымъ любезнымъ тономъ Сергій Степанычъ, сдѣлавъ общій поклонъ и затѣмъ здороваясь съ каждымъ въ отдѣльности. — Я надѣюсь, господа, что вы извините мнѣ мое непрошенное появленіе. Вамъ, конечно, и въ голову не пришло пригласить меня, старика, а между тѣмъ у меня явилось такое сильное желаніе отдохнуть въ вашей молодой компаніи, что, какъ видите, я отважился явиться незванымъ гостемъ.

— Милости просимъ, Сергій Степанычъ, отвѣтилъ за всѣхъ Нѣжинскій: — чѣмъ компанія больше, тѣмъ веселѣе. Не угодно ли присѣсть? мы, какъ видите, заняты приготовленіемъ походнаго обѣда.

— Это, конечно, самое нужное послѣ подобной прогулки. Вы, Ева, упорхнули такъ поспѣшно, что не успѣли даже ни о чемъ позаботиться. Я захватилъ, что нашлось; позвольте передать это въ распоряженіе хозяйки.

Броницынъ глазами сдѣлалъ знакъ лакею, стоявшему поодаль съ корзиной, чтобы онъ передалъ ее Наташѣ.

Наташа сконфузилась, Зрѣловъ очень замѣтно поморщился.

— Вы совершенно напрасно безпокоились, отвѣтилъ опять Нѣжинскій: — вся прелесть подобныхъ прогулокъ въ томъ именно и заключается, чтобы, безъ лишнихъ заботъ, вполнѣ отдать себя на волю случайности — сидѣть на чемъ попало, ѣсть что найдется.

— Ну, а я того мнѣнія, что нѣкоторая предусмотрительность никогда не вредитъ, отвѣтилъ Сергій Степанычъ, съ чуть замѣтной улыбкой. — Въ нашихъ деревняхъ рискуешь не найти ничего, кромѣ кислаго хлѣба и горькаго масла. Впрочемъ, и я также могъ бы быть догадливѣе и захватить нѣсколько ковровъ, прибавилъ онъ, отыскивая глазами, не отыщется ли, на его счастье, хотя какой-нибудь камень по близости.

— Конечно, если вы находите, что эта трава — недостаточно мягкій коверъ.

— Въ мои годы, мсьё Нѣжинскій (всю дорогу Броницынъ напрасно усиливался припомнить, какъ зовутъ инженера), члены не такъ ужь гибки, да и привычка беретъ свое. Я, какъ вамъ извѣстно, человѣкъ кабинетный. Впрочемъ, горю этому легко помочь; я прикажу вынуть подушки изъ коляски — такъ всѣмъ намъ будетъ несравненно удобнѣе.

Лакей отправился за подушками. Въ ожиданіи ихъ, Броницынъ, стоя, закуривалъ сигару, поподчивавъ предварительно обоихъ мужчинъ.

Ева все время, не отрываясь, съ какимъ-то ожесточеніемъ бросала въ огонь хворостъ; раза два она наколола руки и не обратила на это никакого вниманія. Казалось, она была совершенно поглощена своимъ занятіемъ; но она видѣла все: и нахмуренное лицо Зрѣлова, и неловкое положеніе Наташи, незнавшей что дѣлать съ любезно навязанной корзиной, и неуловимую иронію въ замѣчаніяхъ Нѣжинскаго. Каждая новая фраза опекуна усиливала ея досаду. Ковры, подушки! Какъ все это умѣстно съ этими людьми, способными только поднять на смѣхъ! Сама того не замѣчая, Ева привыкла ужь держать себя съ ними нѣсколько иначе, чѣмъ въ своемъ обществѣ. Нѣсколько разъ она чувствовала на себѣ внимательный, почти печальный взглядъ Броницына.

Всѣ молчали. Становилось невыносимѣе съ каждой секундой.

— Желаете вы полюбоваться видомъ? обратилась Ева въ первый разъ къ своему опекуну. — Я покажу вамъ, откуда онъ всего эффектнѣе.

Она встала и слегка отряхнула свое платье.

— Да, я слышалъ объ этой горѣ еще тогда, когда пріѣзжалъ сюда къ вашему отцу, отвѣтилъ Броницынъ: — но самому мнѣ до сихъ поръ не случалось быть здѣсь.

Они скрылись за деревьями.

— Только этого недоставало! вскочилъ на ноги Зрѣловъ: — на кой чортъ еще его принесло сюда? Поучать насъ, какъ нужно устраивать пикники, что ли?

— Успокойся, дружище, отвѣтилъ, улыбаясь, Нѣжинскій: — собственно мы всѣ тутъ ровно ни причемъ. Его привелъ сюда, такъ сказать, священный долгъ — развѣ прилично оставлять молодыхъ людей и молодымъ барышень однихъ на цѣлый день?

— Провались они совсѣмъ! Не суйся не въ свое мѣсто, коли оно величію твоему неприлично! А все ты — нужно было заходить!

— Ну, Павелъ Ильичъ, будетъ тебѣ — все ровно, вѣдь дѣло прошлое, не своротишь. Теперь время ѣсть, а не препираться, успокоивалъ его Нѣжинскій.

— Да тутъ и аппетитъ всякій пройдетъ! А корзина эта что собой изображаетъ? — фанфаронство!

— Онъ, вѣроятно, предчувствовалъ, что мы накормимъ Еву Аркадьевну печенымъ картофелемъ.

Поднялся споръ изъ-за корзинки. Расходившійся Павелъ Ильичъ непремѣнно желалъ отослать ее съ лакеемъ обратно въ коляску; Нѣжинскому и Наташѣ насилу удалось удержать его отъ смѣшной выходки. На маленькомъ крестьянскомъ столѣ едва уставилось все, что «захватилъ съ собой» опекунъ Евы; было тутъ, конечно, и шампанское, эта неизбѣжная принадлежность каждаго приличнаго пикника. Хорошо еще, что предусмотрительная миссъ Питчерсъ догадалась положить необходимую посуду, иначе положеніе было бы, по истинѣ, комическое.

Между тѣмъ, Ева и Броницынъ стояли подъ тѣмъ самымъ деревомъ, гдѣ она недавно сидѣла съ Нѣжинскимъ. Опекунъ разсѣянно обвелъ глазами ландшафтъ и тревожно устремилъ ихъ на Еву.

— Что съ вами, мой другъ, вы разстроены чѣмъ-нибудь?

— Нисколько. Но, скажите, что за странная фантазія пришла вамъ въ голову?

— Странна не моя фантазія, Ева, а ваше поведеніе. Улетѣть такимъ образомъ, никого не предупредивъ, на цѣлый день, одной… Я, право, не узнаю васъ. Какъ хотите, а это неприлично даже и въ деревнѣ.

Давно уже не приходилось Евѣ выслушивать отъ своего опекуна ничего похожаго на выговоръ.

— Вы, конечно, имѣли предварительное совѣщаніе съ миссъ Питчерсъ, и она потребовала, чтобы вы вернули на путь истинный заблудшую овцу? спросила она насмѣшливо. — Мнѣ остается только поблагодарить васъ за жертву, принесенную ради моего спасенія. Сколько страницъ можно было бы написать за это время!

— Оставьте въ покоѣ миссъ Питчерсъ, Ева. Я желаю, наконецъ, видѣть своими глазами, что привлекаетъ васъ до такой степени.

— До какой? перебила она вызывающимъ тономъ.

— Вы всегда держали себя нѣсколько странно, но теперь я подчасъ окончательно не понимаю васъ.

— Опять-таки вашими устами говоритъ миссъ Питчерст!

— Я не шучу, Ева, и не повторяю чужихъ словъ; я высказываю вамъ, что думаю; это, наконецъ, моя обязанность, поймите хоть это! Я всегда избѣгалъ стѣснять васъ въ чемъ бы то ни было, вы должны бы помнить это.

Въ голосѣ Броницына послышалось съ трудомъ сдерживаемое волненіе.

— Я вижу, что вы не шутите, усмѣхнулась Ева: — иначе вы, конечно, не сдѣлали бы подобной неловкости. Вы желаете знать, что привлекаетъ меня въ обществѣ моихъ новыхъ знакомыхъ? Для этого, Сергій Степанычъ, совсѣмъ ненужно было принимать такихъ экстренныхъ мѣръ, я сама скажу вамъ что: отсутствіе той мертвой, давящей скуки, которая когда-нибудь сведетъ меня съ ума!

Броницынъ вздрогнулъ отъ тона, какимъ сказаны были послѣднія слова.

— И ихъ общество избавляетъ васъ отъ нея? спросилъ онъ съ усиліемъ.

— Иногда… отвѣтила Ева, подумавъ: — чаще всего оно сердитъ меня — это все-таки ощущеніе, за неимѣніемъ лучшаго… Пойдемте, однако, насъ зовутъ. Бога ради, дядя, не смотрите на меня такъ страшно! Я напугала васъ?.. Не вѣрьте мнѣ; я иногда, Богъ знаетъ, какой вздоръ говорю… Какая я скверная, злая эгоистка!..

Слѣды волненія не вполнѣ еще изгладились на лицѣ Броницына, когда они присоединились къ остальному обществу. Нѣжинскій пытливо посмотрѣлъ на него и на Еву, которая показалась ему особенно блѣдной и печальной. Что было между ними? Не ссора, потому что тогда не эта кроткая грусть свѣтилась бы въ лицѣ строптивой Евы. Намъ, впрочемъ, нѣтъ надобности нескромно выдавать соображенія Михаила Константиныча, которымъ до поры до времени гораздо приличнѣе оставаться при немъ. Черезъ нѣсколько минутъ, и его зоркіе глаза не могли уже ничего уловить на лицѣ Броницына, любезно бесѣдовавшаго съ Наташей. Сергій Степанычъ положилъ на тарелку нѣсколько раковъ, и Нѣжинскій невольно задалъ себѣ вопросъ: дѣйствительно ли онъ любитъ ихъ, или желаетъ этимъ выказать свое вниманіе его невѣстѣ, на которую смотритъ, какъ на хозяйку?

Броницынъ разсказывалъ что-то о Парижѣ, куда уѣзжала Наташа, и скоро Нѣжинскій также вмѣшался въ разговоръ. Послѣ Парижа разговоръ перешелъ на Швейцарію, Германію, Англію, Италію. Они говорили объ однѣхъ и тѣхъ же странахъ, объ однихъ и тѣхъ же городахъ и говорили совершенно разное. Одинъ стоялъ на точкѣ зрѣнія эстетической, другой — общественной. Броницынъ описывалъ знаменитые памятники архитектуры, скульптуры и живописи, распространялся о характерѣ того или другого живописнаго вида, получившаго всесвѣтную извѣстность, дѣлалъ эффектныя сопоставленія и проводилъ тонкія параллели, обличавшія въ немъ солиднаго знатока, переглядѣвшаго не одинъ разъ всѣ эти диковинки. Нѣжинскій не могъ припомнить, видѣлъ ли онъ сикстинскую мадонну; онъ не нашелъ времени осмотрѣть кёльнскій соборъ, не былъ на всемірной выставкѣ, ничего не зналъ о статуяхъ Торвальдсена. Онъ говорилъ о той разницѣ, которая чувствуется во всемъ складѣ жизни нашей и европейской, проводилъ параллель между интересами нашего общества и животрепещущими европейскими вопросами. Онъ разсказывалъ о своемъ знакомствѣ съ нѣкоторыми крупными личностями ученаго и политическаго міровъ — не изъ тѣхъ, правда, чья слава гремитъ на весь міръ, а изъ тѣхъ, чьи имена рѣдко произносятся… Броницынъ попалъ на своего конька и съ увлеченіемъ распространялся объ Англіи, восхвалялъ незыблемую прочность общества, степенно, логично, безъ роковыхъ потрясеній приближающагося ко всяческимъ совершенствамъ. Незыблемая прочность? совершенства? Нѣжинскій заговорилъ о феніяхъ, объ усмиреніи сипаевъ, о бурныхъ митингахъ фермеровъ, нарисовалъ полную трагизма и геройства картину стачки рабочихъ, отважно смотрящихъ въ лицо голоду. Сергѣй Степанычъ говорилъ плавно, изысканно, картинно. Нѣжинскій — безъ всякаго краснорѣчія, рѣзко, сжато, очевидно, высказывая лишь часть того, что бы могъ сказать, и ровно столько, чтобы вызвать возраженія. Ева слушала… съ какимъ чувствомъ она слушала? Съ любопытствомъ, съ интересомъ, съ досаднымъ удивленіемъ, что все, что говорилъ Нѣжинскій, выходило такъ существенно интересно и ново для нея… Все краснорѣчіе опекуна казалось ей въ эти минуты рядомъ безцвѣтныхъ, всѣмъ извѣстныхъ, всѣмъ надоѣвшихъ общихъ мѣстъ… Она воспользовалась первой удобной минутой и пожелала ѣхать домой.

XI.

Маленькая, легкая коляска, быстро неслась по той самой извилистой лентѣ, которая такъ нравилась Евѣ съ вершины Крутой Горы. Но теперь она забыла свое недавнее желаніе; она разсѣянно слѣдила глазами за мелькавшими по сторонамъ кустами, деревьями и полями, на которыхъ мѣстами лѣниво бродили коровы или шарахались въ сторону пугливыя овцы. Броницынъ тоже молчалъ, съ тою разницей, что его голубые, нѣсколько уже выцвѣтшіе глаза озабоченно разглядывали спину кучера, словно отыскивая какую-нибудь погрѣшность въ его новомъ, съ иголочки, армякѣ. Еслибы Сергій Степанычъ смотрѣлъ на свою спутницу, онъ, конечно, замѣтилъ бы въ ней затаенную тревогу и нетерпѣніе. Раза два она ужь совсѣмъ собралась заговорить, но всякій разъ съ досадой закусывала нижнюю губу и порывисто отворачивалась. Ева находила невыносимымъ это молчаніе, потому что она очень хорошо угадывала, о чемъ и даже что именно думаетъ въ это время ея опекунъ. Гереиня наша принадлежала къ числу людей, всегда предпочитающихъ идти на встрѣчу всякимъ непріятностямъ, и рѣшительно не обладала мудрой способностью дипломатически выжидать событія. Помолчи Броницынъ еще минутъ пять, и она навѣрное не выдержала бы, но Сергій Степанычъ, какъ мы уже сказали, не смотрѣлъ на свою спутницу и потому не могъ оцѣнить всей выгоды своего положенія.

— Скажите, пожалуйста, заговорилъ онъ: — этотъ черный — въ высшей степени непрезентабельная личность — товарищъ инженера, вѣроятно?

— Да, сынъ какого-то священника, кажется… Впрочемъ, я знаю его столько же, сколько и вы, отвѣтила Ева небрежно.

— А я полагалъ, что вы и его также находите интереснымъ и оригинальнымъ?

— Оригинальнымъ? — безъ сомнѣнія. Я никогда прежде не видала семинариста.

— Еще бы! сорвалось у Броницына, — Вы, конечно, и не подозрѣвали, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, что когда нибудь попадете въ подобное общество. Только у васъ, Ева, могутъ являться такія фантазіи!

— Я не вижу ничего неприличнаго въ обществѣ Натальи Ивановны и ея жениха, заявила Ева безапелляціоннымъ тономъ. — А этотъ семинаристъ… я его своимъ знакомымъ не считаю.

— Но онъ зато, навѣрное, считаетъ.

— Мнѣ до этого нѣтъ никакого дѣла!

— Не совсѣмъ. Вамъ приходится, какъ равному, пожимать руку человѣку, который… котораго я не взялъ бы къ себѣ въ конторщики.

— На такіе пустяки я не обращаю вниманія, отвѣтила Ева съ краской на щекахъ, противорѣчившей нѣсколько ея словамъ.

— Я это вижу, къ сожалѣнію. Наконецъ, сама Наталья Ивановна и ея женихъ… я не скажу, чтобы они держали себя прямо неприлично; но, я не понимаю, что можетъ быть общаго между вами и людьми ихъ образа мыслей?

— Кто вамъ говоритъ, что между нами есть что нибудь общее! Но, поймите, что этотъ образъ мыслей, непохожій на мой собственный, и есть именно то, что меня интересуетъ. Читаемъ же мы книги, съ авторами которыхъ вовсе не согласны.

— Книга не можетъ такъ шокировать, какъ живые люди.

— За то никогда не можетъ быть такъ интересна!

— Какъ этотъ Нѣжинскій? досказалъ онъ, не то шутя, не то вопросительно.

— Онъ уменъ.

— Не спорю. Но, мнѣ кажется, вы не вполнѣ понимаете, къ какому сорту людей принадлежитъ этотъ господинъ по своимъ убѣжденіямъ.

— Ну, вотъ видите! Неужели же послѣ этого не находить его интереснымъ!

— Есть вещи, на которыя непозволительно смотрѣть съ точки зрѣнія занимательности, возразилъ съ неожиданной горячностью Броницынъ. — Подобные люди несравненно вреднѣе самыхъ отъявленныхъ реакціонеровъ, они могутъ только погубить насъ, сдѣлать изъ насъ вторую Францію.

— «И помѣшать намъ слѣдовать по спасительнымъ стопамъ благочестивой Англіи»… досказала мысленно Ева. Въ другое время она, конечно, не задумалась бы произнести вслухъ колкую фразу, но на этотъ разъ предпочла не дразнить своего опекуна.

Какъ бы то ни было, разговоръ этотъ нѣсколько успокоилъ Броницына. Онъ убѣдилъ его, что это все тоже, давно знакомое ему любопытство, все та же жажда сильныхъ и свѣжихъ впечатлѣній. Не первый разъ уже приходилось ему задумываться надъ этимъ вопросомъ. Сергій Степанычъ ломалъ голову, стараясь изобрѣсти что-нибудь, что могло бы занять Еву, какъ заботливая мать старается занять у себя на глазахъ не въ мѣру рѣзваго ребенка, рискующаго каждую минуту очутиться въ рѣкѣ или сдѣлаться калѣкой. Да и давно ли эта бѣдовая, неугомонная Ева была прелестнымъ ребенкомъ, и онъ могъ спокойно любоваться ею, могъ баловать ее, и по цѣлымъ часамъ выслушивать ея дѣтскую болтовню? Теперь, послѣ нѣсколькихъ минутъ, проведенныхъ съ нею, нужны были цѣлые часы, чтобы слова привести себя въ нормальное состояніе, чтобы отогнать отъ себя сладкую, мучительную, безумную думу… Мы должны отдать справедливость Сергію Степанычу — онъ порицалъ себя за эту безразсудную страсть строже, чѣмъ сталъ бы порицать всякій посторонній судья; онъ почти стыдился ея передъ самимъ собой. Его постоянно мучила боязнь, что онъ недостаточно искусно скрываетъ свою слабость, что Ева можетъ догадаться. Ни одинъ шестнадцатилѣтній юноша, испытывающій благоговѣйный трепетъ передъ своимъ кумиромъ, не могъ такъ бояться открытія своей тайны, какъ боялся этого сорокапятилѣтній Броницынъ! Что, кромѣ смѣха и отвращенія, могла вызвать въ ней любовь человѣка, вдвое старше ея, человѣка, въ которомъ она всю свою жизнь привыкла видѣть — отца! Онъ содрогался при одной мысли о подобной катастрофѣ и зналъ только одно средство не измѣнить своей тайнѣ — избѣгать, по возможности, общества Евы.

Но въ это утро жалобы и опасенія миссъ Питчерсъ не пропали даромъ; смутная, ревнивая тревога до такой степени овладѣла Сергіемъ Степанычемъ, что онъ оставилъ въ сторонѣ всѣ благоразумныя соображенія и съ нетерпѣніемъ влюбленнаго юноши полетѣлъ на Крутую Гору, чтобы лично убѣдиться, что именно влекло его воспитанницу въ эту неподходящую для нея компанію. Миссъ Питчерсъ ждала возвращенія Евы съ твердымъ намѣреніемъ доказать ей неопровержимо, какъ дважды-два — четыре, все безпримѣрное неприличіе и легкомысліе ея поведенія; но всѣ приготовленія ея къ произнесенію этого спича пропали даромъ. Едва успѣла англичанка произнести начало краснорѣчиваго и трогательнаго вступленія, какъ Ева объявила, что уже слышала сегодня отъ опекуна все, что она имѣетъ сообщить ей, и что выслушивать въ одинъ день по двѣ проповѣди на одну и ту же тэму — вещь физически невозможная. Англійское восклицаніе миссъ Питчерсъ также пропало даромъ, такъ какъ легкомысленная дѣвушка была уже за дверью; нужно думать, что оно было изъ самыхъ трагическихъ въ лексиконѣ англичанки.

Миссъ Питчерсъ съ тяжелымъ вздохомъ опустилась въ свое кресло и принялась въ несчетный разъ рѣшать, очевидно, неразрѣшимый для нея вопросъ: какая непонятная сила удерживаетъ ее въ этомъ домѣ и заставляетъ выносить терпѣливо всѣ выходки легкомысленной Евы, вмѣсто того, чтобы наслаждаться полнѣйшимъ спокойствіемъ и почетомъ въ родномъ пасторатѣ, гдѣ цѣлая дюжина Кэтъ, Бетси, Люси, Мэгъ и проч., и проч. готовы были съ благоговѣніемъ ловить каждое слово, исходящее изъ педагогическихъ устъ ихъ тетушки?

XII.

Проѣзжая въ воскресенье, подъ вечеръ, по задней улицѣ Дупловъ, по той, что всего дальше отъ дома священника, легко

было подумать, что въ просторной избѣ, стоявшей нѣсколько на отмашь отъ другихъ, кто-нибудь умеръ или же справляется свадьба. У этой избы столпились всѣ почти обитатели Дупловъ; но это, очевидно, не свадьба, потому что не мечутся въ глаза яркіе цвѣта праздничныхъ рубахъ и сарафановъ, и также не похороны, потому что не слышно бабьяго воя. Въ кучкѣ молодежи раздается по временамъ молодецкая шутка, покрываемая звонкимъ дѣвичьимъ смѣхомъ. Замужнія бабы сидятъ въ сторонкѣ, на заваленкѣ и степенно бесѣдуютъ, качая ребятъ и отмахиваясь отъ комаровъ; тонъ бесѣды исключительно минорный. Мужики тѣснятся въ самой избѣ и въ сѣняхъ, и только отъ времени до времени выходятъ по одиночкѣ на крыльцо передохнуть свѣжимъ воздухомъ.

Въ избѣ было душно, темныя лица крестьянъ смотрѣли пасмурно и озабоченно. Разговоръ шелъ не шумный, съ длинными паузами и тяжолыми вздохами. Въ толпѣ, тѣснившейся въ сѣняхъ, задвигались, давая дорогу Нѣжинскому и Зрѣлову. Они перекрестились на икону, молча поклонились и сѣли на уступленныя имъ мѣста.

— Послушать пришли? обратился къ инженеру сидѣвшій рядомъ старикъ.

— Послушать, коли не помѣшаемъ.

— Чего мѣшать… да дѣло-то вишь такое, что разговаривать о немъ нечего. Зря собрались.

Дѣло было и въ самомъ дѣлѣ весьма обыкновенное: управляющій, завѣдывавшій имѣніемъ Евы, съ самой смерти Симборскаго, нѣкто Адамъ Эммануиловичъ Загжицкій, слывшій нѣкогда въ дамскомъ обществѣ за красиваго и интереснаго молодого человѣка, оказался не менѣе хорошимъ практикомъ, до тонкости постигшимъ всѣ многостороннія выгоды своего положенія. Дупловскіе хозяева, дѣйствительно, зря собрались — всѣ они давно поняли, что попали въ новую, пожалуй, еще болѣе сложную и безвыходную кабалу. Но и то сказать: Адамъ Эммануиловичъ становился все смѣлѣе и безцеремоннѣе съ каждымъ годомъ…

— Почему же зря? все сообща скорѣе что-нибудь придумаете; умъ хорошо, а два лучше, отвѣтилъ Нѣжинскій.

— Ничего не надумаешь, потому контрактъ.

— А вы зачѣмъ же подписывали его, коли вамъ не выгодно?

— Мы нёшто знали, какъ онъ его понимать будетъ… Да опять же не подписать никакъ невозможно, дѣло наше такое — безъ покоса да безъ выгона не проживешь — въ его рукахъ! а онъ, значитъ, другихъ условьевъ не желаетъ…

— Вы бы теперь обратились къ самому опекуну, къ Броницыну, благо онъ здѣсь. Онъ, должно быть, и не знаетъ всего, что дѣлаетъ его управляющій?

— Знало, гдѣ ему знать… Мы и сами надумались было, да поговорить-то съ нимъ никакъ невозможно — не допущаетъ!

— Кто не допускаетъ?

— Самый панъ-то этотъ. Вы, говоритъ, еще жаловаться на меня, такіе-сякіе — сунься только, попомните…

— А вы и испугались?

— Испужаешься. Самъ то прогонитъ и вся недолга, а послѣ съ «нимъ» и раздѣлывайся! Озлобится, вовсе со свѣту сживетъ.

— За этимъ, конечно, и ходить не стоитъ; надо, чтобы опекунъ путемъ разобралъ дѣло. Можетъ быть, онъ и вовсе отставитъ поляка, когда узнаетъ.

— Гдѣ тебѣ! Онъ, почитай, двадцать лѣтъ въ управителяхъ состоитъ. Опекунъ и дѣла-то, должно, вовсе не понимаетъ, въ чужихъ земляхъ больше все проживаетъ, такъ Адамъ-то Мануйлычъ ровно въ своемъ помѣстьѣ хозяйничаетъ.

— Разсчитаешь его, какъ же! Да чужой человѣкъ въ экомъ имѣньицѣ какъ въ лѣсу очутится. Землищи, угодьевъ всякихъ — страсть!

— Ну, не разсчитаетъ вовсе, такъ хоть контрактъ этотъ уничтожитъ, другое условіе составитъ, продолжалъ совѣтывать Нѣжинскій. — Панъ въ другой разъ поосторожнѣе будетъ; все же вамъ легче.

— Какъ не легче! Да нѣтъ — врядъ!

— Отчего же врядъ? Едва ли онъ захочетъ притѣснять васъ. Эдакому важному барину не пристало на гроши ваши зариться… (Опять же и либералъ! добавилъ онъ въ сторону Зрѣлова).

— Притѣснять-то онъ можетъ и не сталъ бы, это ты вѣрно сказалъ — на что ему? а только и разговаривать съ нами тоже не станетъ; прогонитъ и шабашъ!

— Вѣрно, дядя, вѣрно! подхватилъ Зрѣловъ: — прогонитъ и шабашъ!

— И ты туда же! остановилъ его съ досадой Нѣжинскій. — По твоему, по старому оставить, что ли? Можно, я думаю, и попробовать.

— Попробуй.

— И сдѣлаю, коли на то пошло!

Долго еще Нѣжинскій уговаривалъ дупловцевъ обратиться къ самому Броницыну, всячески доказывая, что хуже имъ отъ этого не будетъ. Большинство было увѣрено, что изъ этого ничего не выйдетъ, и всѣ безъ исключенія боялись мести поляка-управляющаго.

Толпа на улицѣ значительно порѣдѣла, когда пріятели наши вышли изъ избы дяди Ѳадея. Молодежь соскучилась стоять на мѣстѣ и пѣсни раздавались теперь со всѣхъ концовъ села. Бабы также разбрелись, кто загнать теленка, кто уложить спать ребятъ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ этого, Нѣжинскій встрѣтился съ Броницынымъ, возвращавшимся откуда-то въ парныхъ дрожкахъ. Сергій Степанычъ довольно холодно дотронулся до своей шляпы, въ отвѣтъ на поклонъ инженера.

— Извините, если обезпокою васъ, заговорилъ Нѣжинскій, ускоряя шагъ.

Броницынъ велѣлъ кучеру остановиться и молча повернулъ къ инженеру свое слегка изумленное лицо.

— Я къ вамъ съ просьбой, которая, надѣюсь, не можетъ затруднить васъ.

— Чѣмъ могу служить? освѣдомился опекунъ съ тѣмъ же оттѣнкомъ сдержаннаго изумленія.

«Что за дѣла могутъ быть между нами?» говорила въ эту минуту вся его сановитая фигура.

— Просьба эта касается не меня лично. Дупловскіе крестьяне имѣютъ до васъ какое-то дѣло и для нихъ чрезвычайно важно переговорить лично съ вами. Такъ какъ вашъ управляющій рѣшительно не допускаетъ ихъ до васъ, то я взялъ на себя смѣлость выхлопотать имъ эту аудіенцію.

— Я не вхожу въ эти дѣла, отвѣтилъ холодно Броницынъ. — Господинъ Загжицкій двадцать лѣтъ управляетъ этимъ имѣніемъ, и я не могу безъ особой причины вмѣшаться въ его распоряженія.

— Я полагаю, что дѣло, имѣющее насущную важность для столькихъ лицъ, есть причина болѣе, чѣмъ уважительная.

— Я поручу господину управляющему выслушать ихъ и сдѣлать все, что окажется возможнымъ.

— Странное дѣло, Сергій Степанычъ! Жаловаться г-ну Загжицкому на г-на Загжицкаго!

Нѣжинскій начиналъ терять хладнокровіе и въ голосѣ его невольно зазвучало раздраженіе.

— Мнѣ очень жаль, что я вынужденъ отказать, но за двадцать лѣтъ, вѣроятно, съ обѣихъ сторонъ накопилось не мало претензій и неудовольствій; согласитесь сами, не могу же я заниматься подобными разбирательствами, будучи при этомъ совершенно незнакомъ съ дѣломъ. Благодаря Бога, у насъ есть теперь скорый и весьма простои способъ для улаживанія неизбѣжныхъ несогласій и недоразумѣній. До сихъ поръ я былъ совершенно доволенъ г. Загжицкимъ, и увѣренъ, что онъ не станетъ притѣснять крестьянъ. Нельзя вѣрить всему, что они говорятъ. Во всякомъ случаѣ, я обращу его особенное вниманіе на это дѣло.

Броницынъ слегка поклонился съ величіемъ министра, прекращающаго аудіенцію. Нашъ инженеръ остался середи дороги, окутанный пылью, поднятою колесами удалявшейся пролетки.

XIII.

Ева сидѣла у охотничьяго домика на старомъ камнѣ, покрытомъ, какъ подушкою, мягкой шапкой красноватаго моха. Быстрая лѣсная рѣка однообразно журчала у самыхъ ея ногъ, задѣвая по временамъ кончики ея тонкихъ ботинокъ; на неглубокомъ днѣ можно было разглядѣть каждый мельчайшій камушекъ. Она давно уже не была здѣсь; съ самой прогулки на Крутую Гору она сидѣла дома и вышивала предназначавшуюся для Броницына подушку съ усердіемъ, начинавшимъ тревожить подозрительную англичанку. Эта странная дѣвушка знала однѣ крайности! Миссъ Питчерсъ осторожно уговаривала ее не напрягать черезчуръ зрѣнія, совѣтывала прогуляться для отдыха по саду или покататься верхомъ, но Ева каждый разъ обезоруживала ее замѣчаніемъ, что на нее не угодишь. Англичанка умолкала и въ глубинѣ души предчувствовала всю недолговѣчность этого порывистаго прилежанія. Она, конечно, не ошиблась.

Въ большомъ домѣ воцарилась послѣобѣденная тишина, еще болѣе ненарушимая, чѣмъ утромъ. Миссъ Питчерсъ отправилась въ свою комнату соснуть часокъ, по обыкновенію; Броницынъ ушелъ въ кабинетъ разобрать только-что привезенныя съ почты газеты. Ева машинально взялась за работу и разомъ почувствовала, что не можетъ больше; еслибы ей сулили Богъ вѣсть что, она и то не въ состояніи была бы докончить этотъ нѣжный лепестокъ незабудки, въ которомъ оставалось додѣлать всего нѣсколько крестиковъ. Она свернула канву, прошла въ залъ, постояла въ раздумьи передъ роялемъ, вышла на балконъ, по стояла опять нѣсколько секундъ у балюстрады и спустилась въ садъ. Садовникъ Ефимъ, конечно, былъ бы очень польщенъ, еслибы видѣлъ, съ какимъ вниманіемъ молодая хозяйка останавливалась передъ каждой куртиной, разглядывала каждую статую, словно они по какому-нибудь волшебству очутились теперь на своихъ мѣстахъ, а не красовались все лѣто подъ самыми окнами ея комнаты. Она даже нагнулась, сорвала пунцовую гвоздику, понюхала ее и тутъ же разсѣянно бросила на безукоризненно выскобленную дорожку. Часъ спустя, она сидѣла уже на старомъ, поросшемъ мхомъ камнѣ и задумчиво смотрѣла въ прозрачную, какъ хрусталь, воду. Ева думала о томъ, что въ Дуплахъ скучно, но и въ городѣ не веселѣе. Лѣто пройдетъ — куда ѣхать? Броницынъ зоветъ за границу; она не поѣдетъ никуда, кромѣ Парижа. Ей вспомнилось, какъ, живя въ Парижѣ, они познакомились съ однимъ журналистомъ, который произвелъ на нее тогда очень сильное впечатлѣніе. Должно быть, именно поэтому Броницынъ поторопился уѣхать въ Лондонъ и пробылъ во Франціи гораздо меньше времени, чѣмъ собирался. Французъ, да еще редакторъ радикальной газеты — это, конечно, не то, чего онъ желалъ для Евы. Теперь она, разумѣется, не позволила бы увезти себя такимъ образомъ, но тогда ей было всего семнадцать лѣтъ. Зачѣмъ они сдѣлали это! Она, вѣроятно, влюбилась бы въ этого журналиста, была бы счастлива, или даже несчастлива — все равно, она не знала бы этой томительной, нестерпимой скуки.. Потомъ ей вспомнилась печальная исторія ея матери. Въ эту минуту, Ева менѣе, чѣмъ когда-нибудь, расположена была осуждать несчастную женщину. Погибла — но зато жила, знала счастіе… Что же ей-то мѣшало жить? Ей двадцать два года; когда же придетъ, наконецъ, это счастіе?

Размышленія дѣвушки неожиданно прерваны были громкимъ лаемъ Милорда; эта большая коричневая собака, вывезенная изъ Лондона, была ея неотлучнымъ спутникомъ во всѣхъ прогулкахъ. Ева оглянулась и покраснѣла неожиданно для самой себя.

— Васъ давно не видно, Ева Аркадьевна, какъ-то особенно серьёзно поздоровался съ ней Нѣжинскій.

— Не видно — гдѣ?

— Да нигдѣ; ни у Натальи Ивановны, ни здѣсь, ни даже въ вашемъ собственномъ саду. Я проходилъ мимо раза два.

«Искалъ онъ меня?» мелькнуло у ней въ головѣ.

— Въ саду я почти никогда не гуляю — не люблю; Натальѣ Ивановнѣ боюсь помѣшать, она такъ занята, а сюда — далеко.

— Не дальше, чѣмъ было недѣли двѣ тому назадъ.

— Я кончила свой рисунокъ.

— Какимъ вы это тономъ говорите! Можно подумать, что это какое-нибудь серьёзное дѣло.

— Если не дѣло, то, во всякомъ случаѣ, занятіе.

— Прибавьте, безполезное.

— Для меня даже очень полезное, потому что…

— Потому что оно помогаетъ вамъ убивать время, подхватилъ Нѣжинскій.

— Именно.

— И удается вамъ это?

— Конечно, удается.

— Позвольте не повѣрить.

— Почему это?

— Потому что вы все-таки скучаете.

— Вы чрезвычайно проницательны.

— Не думаю, чтобы для этого нужна была особенная проницательность. Доказательство на лицо. Еслибы вы не скучали, я, конечно, не имѣлъ бы чести считать себя въ числѣ вашихъ знакомыхъ и бесѣдовать съ вами здѣсь въ настоящую минуту.

Ева подумала, что онъ правъ, и ничего не отвѣтила.

— Молчаніе — знакъ согласія, да и не можетъ оно быть иначе, продолжалъ спокойно инженеръ. — Мудрено представить себѣ что-нибудь скучнѣе вашей жизни.

— Вотъ какъ! съ невольной досадой вырвалось у Евы.

— Вы съ этимъ не согласны?

Ева молча смотрѣла въ воду. Она не находила нужнымъ отвѣчать ему, но слушать… пожалуй, что это было самымъ интереснымъ препровожденіемъ времени въ данную минуту.

— На вашемъ мѣстѣ, Ева Аркадьевна, я желалъ бы одного, къ сожалѣнію, невозможнаго… Угадайте чего?

— Не берусь, равнодушно качнула она головой,

— Лишиться какимъ-нибудь чудомъ всего этого богатства, проговорилъ Нѣжинскій тѣмъ же спокойнымъ тономъ мирной бесѣды.

— Вы, конечно, желаете быть оригинальнымъ? насмѣшливо обернулась она въ его сторону.

— Въ такомъ случаѣ, я придумалъ бы что-нибудь болѣе эффектное. Если вы подымаете пять минутъ надъ тѣмъ, что я сказалъ, вы согласитесь со мной. Это былъ бы цѣлый рядъ сильныхъ ощущеній, которыя вы такъ любите.

— Я не говорила вамъ, что люблю сильныя ощущенія.

— Я знаю это и безъ вашихъ словъ. Прежде всего вы почувствовали бы себя вполнѣ безпомощной, утратили бы разомъ всю свою увѣренность; потомъ вы начали бы придумывать какой нибудь выходъ, и нашли бы его… Вы бы жили, Ева Аркадьевна!

Ева почти съ испугомъ подняла на него глаза. Онъ точно подслушалъ ея мысли.

— А теперь вы спите однообразнымъ сномъ, медленно досказалъ онъ.

— Вы считаете жизнью только борьбу съ матеріальной нуждой?

— Всякую борьбу: съ нуждой, съ препятствіями, съ тѣмъ, что мы считаемъ зломъ, даже съ самимъ собой. Вы же пока боретесь только со скукой. Вамъ нечего сильно желать, потому что вы всегда можете исполнить каждую свою прихоть; вамъ нечего бояться, не къ чему стремиться, даже не начѣмъ ошибаться.

Ева принужденно засмѣялась.

— Какой ужасный приговоръ!

— Печальный, согласился онъ совершенно серьёзно. — Вы убиваете время, а такъ какъ всѣ многоразличные способы, изобрѣтенные для этого празднымъ человѣчествомъ, все-таки крайне ограничены, то, въ концѣ концовъ, вы неизбѣжно обречены на самую убійственную скуку.

Ей слѣдовало отвѣтить что-нибудь — она это чувствовала и все-таки молча слушала съ какимъ-то непонятнымъ наслажденіемъ эти чудовищныя слова…

— Единственный крупный вопросъ въ вашей жизни — это выборъ мужа, продолжалъ повѣствовать Нѣжинскій: — но для васъ и онъ не имѣетъ роковаго значенія. Кто видитъ въ жизни погоню за ощущеніями, тотъ не можетъ долго останавливаться на одномъ — извѣстное дѣло, что интересно только то, что ново. Мужа своего вы разлюбите, вѣроятно, очень скоро, дѣти ваши будутъ на рукахъ нянекъ и гувернантокъ, и вамъ останется…

— Молчите! вы съ ума сошли, я не хочу васъ слушать!

Вся кровь прихлынула къ лицу Евы. Что жь это, наконецъ, такое? Нѣсколько секундъ оба молчали. Ева собиралась съ мыслями, Нѣжинскій ждалъ.

— Съ каждымъ разомъ я убѣждаюсь въ одномъ, начала она наконецъ: — что разговаривать съ вами нѣтъ никакой возможности. Сказать, что вы дерзки — мало, я право не приберу выраженія… Не знаю, со всѣми ли вы говорите такимъ образомъ, но я не имѣю ни малѣйшаго желанія выслушивать все это — судьей своимъ я васъ не признаю.

— Еще бы! я не такъ наивенъ, чтобы воображать что-нибудь подобное.

— Но какая же цѣль . для чего вы говорите все это?

— Я высказываю свое мнѣніе.

— Но я вовсе не желаю знать его!

— Я нахожу полезнымъ, чтобы вы его знали.

— Ужь не желаете ли вы обратить меня на путь истинный?

— Я считаю всю вашу жизнь однимъ прискорбнымъ заблужденіемъ, а я борюсь со всѣми заблужденіями, въ какой бы формѣ они не встрѣчались мнѣ.

— Какое вамъ дѣло до моихъ заблужденій? надѣюсь, что они не могутъ касаться васъ.

— Меня лично — нѣтъ, но они касаются многихъ другихъ.

— Я никому не дѣлаю зла.

— Дѣлаете.

Ева вспыхнула.

— Зачѣмъ вы оскорбляетесь каждымъ моимъ словомъ? остановилъ ее Нѣжинскій: — только вчера выпущенной институткѣ позволительно спорить такимъ образомъ. Негодованіе не убѣдительно, Ева Аркадьевна, докажите мнѣ, что я не правъ. Съ какой стати явится у меня желаніе дѣлать вамъ безцѣльныя дерзости? Я не нахалъ и враждовать намъ съ вами не изъ чего. Я сказалъ, что вы дѣлаете людямъ зло и докажу это — тогда опровергайте меня, если можете.

Теперь она не могла уже ни уйти, ни заставить его молчать: она должна была выслушать до конца.

— Вы, Ева Аркадьевна — помѣщица. Немного лѣтъ тому назадъ, вамъ принадлежало нѣсколько сотъ человѣческихъ душъ, благоденствіе или бѣдствіе которыхъ зависѣло отъ васъ. Положимъ вы были малы тогда; но еслибы и до настоящаго времени положеніе вещей не измѣнилось, вы, разумѣется, были бы тоже, что и теперь. Вы, навѣрное, не знаете теперь, какъ не знали бы и тогда, сколько именно у васъ земли, кто и какъ ею распоряжается и какимъ количествомъ труда оплачивается тотъ образъ жизни, который вы ведете съ колыбели. Но вы жестоко ошибаетесь, воображая, что вы въ правѣ жить въ какой-то изолированной сферѣ возвышенныхъ чувствъ и изысканныхъ впечатлѣній. Чтобы имѣть это право, нужно быть вполнѣ свободнымъ, и потому вамъ прежде всего слѣдовало бы отречься отъ того, что связываетъ васъ съ презираемымъ вами будничнымъ міромъ. Вы не сознаете этой связи, вы не понимаете того, что каждое положеніе налагаетъ извѣстныя обязанности — вотъ въ чемъ ваша вина.

— Я попрошу васъ не уклоняться. Вы взялись доказать, что я причиняю кому-то какое-то зло.

— Я не уклоняюсь, но могу быть кратокъ, если вы этого желаете. Вы, или, что тоже самое, вашимъ именемъ притѣсняютъ крестьянъ.

— Во-дервыхъ, здѣсь ничего не дѣлается моимъ именемъ — имѣніемъ отца завѣдуетъ мой опекунъ; во-вторыхъ… они вѣдь свободны теперь, кто же можетъ ихъ притѣснять?

— Я не могу объяснить вамъ этого въ двухъ словахъ. Вы, какъ доказываетъ ваше замѣчаніе, не имѣете даже самыхъ отдаленныхъ понятій о взаимныхъ отношеніяхъ, правахъ и интересахъ этой среды — какое же право имѣете вы послѣ этого считаться ея членомъ? Вашъ опекунъ не лучше васъ, что ему, конечно, гораздо менѣе извинительно. Имѣніемъ вашимъ завѣдуетъ не онъ, а управляющій, и ни вамъ, ни опекуну вашему никогда и въ голову не приходитъ провѣрять его дѣйствія. Вы не знаете, честный онъ человѣкъ или мошенникъ, благородный или подлецъ — вы исправно получаете доходы и ничѣмъ больше не интересуетесь. Но имѣніе все-таки ваше, и во всѣхъ несправедливостяхъ, какія въ немъ совершаются, виноваты, въ концѣ концовъ, вы. Вамъ нравится оставаться всю жизнь наивнымъ ребенкомъ — это дѣло вкуса, но въ такомъ случаѣ вы не должны бы имѣть ничего общаго съ серьёзными вещами.

— Если онъ… этотъ управляющій поступаетъ несправедливо или незаконно, то почему же на него не жалуются?

— Кому?

Суду… Она не рѣшилась высказать этого вслухъ — почемъ она знала, можно ли подавать въ судъ подобныя жалобы?

— Будьте покойны, усмѣхнулся Нѣжинскій; — Адамъ Эммануиловичъ не такъ наивенъ, чтобы поступать противузаконно; онъ болѣе, чѣмъ кто-нибудь, придерживается легальной почвы и обезпечиваетъ каждый свой шагъ контрактами и условіями, подъ которыми подписываются безграматные мужики.

— Вы совершенно увѣрены въ томъ, что говорите? На чемъ вы основываете свои обвиненія?

— На цѣломъ рядѣ полновѣсныхъ фактовъ, Ева Аркадьевна. У меня не можетъ быть личныхъ счетовъ съ паномъ Загжицкимъ, предполагая даже, что я способенъ къ интригамъ. Провѣрьте мои слова — это все, чего я желаю. Обратиться съ этимъ дѣломъ дупловскіе крестьяне могли бы только къ вашему опекуну или къ вамъ самимъ.

— Почему же они этого не дѣлаютъ?

— Почему? усмѣхнулся инженеръ: — потому что вы для нихъ столько же доступны, какъ и китайскій императоръ. Развѣ пойдутъ люди на авось жаловаться на человѣка, который на каждомъ шагу имѣетъ возможность отомстить имъ? Да и къ чему еще повела бы подобная жалоба…

— А-а! Вы полагаете, что Сергій Степанычъ одобряетъ подобный образъ дѣйствія?

— Этого я не знаю. Знаю только, что онъ не считаетъ нужнымъ утруждать себя всѣмъ этимъ.

— Онъ ничего не подозрѣваетъ.

— Не совсѣмъ. Третьяго дня я говорилъ съ нимъ и просилъ "го переговоритъ лично съ крестьянами. Онъ отказался.

— Почему?

— Потому что онъ доволенъ паномъ Загжицкимъ и не расположенъ довѣрять мужицкимъ жалобамъ; да и находитъ, безъ сомнѣнія, гораздо покойнѣе для себя не вмѣшиваться въ подобныя дрязги.

Ева судорожно крутила конецъ широкой палевой ленты, украшавшей ея платье. Ея щеки горѣли, несмотря на прохладную тѣнь, и глаза тревожно искрились подъ опущенными рѣсницами. Разомъ исчезло безжизненное спокойствіе, такъ тяготившее ее всего часъ тому назадъ. Но развѣ такой тревоги, такихъ ощущеній она желала! Узнать неожиданно, что есть люди, имѣющіе право роптать и жаловаться на нее, считавшую себя, разумѣется, образцомъ доброты, справедливости и великодушія! Услышать впервые о какомъ-то священномъ долгѣ, о какихъ-то серьёзныхъ обязанностяхъ, нести отвѣтственность за чужую вину… И не найти ни одного возраженія, ни одного оправданія! О, еслибъ можно было не вѣрить тому, что онъ говоритъ!..

— Мсьё Нѣжинскій… Я должна поблагодарить васъ за то, что вы сказали мнѣ объ этомъ. Мой опекунъ, вѣроятно, не такъ понялъ васъ.

Нѣжинскій услышалъ только эти смиренныя слова, вмѣсто гнѣва и негодованія, съ какими она готовилась опровергнуть всѣ его обвиненія.

XIV.

На слѣдующее утро, флигель, гдѣ помѣщалась дупловская контора, представлялъ совершенно непривычное зрѣлище. За большимъ столомъ, заваленнымъ тяжелыми конторскими книгами и бумагами, возсѣдалъ самъ Сергій Степанычъ въ своемъ бархатномъ пиджакѣ и ослѣпительномъ бѣльѣ. На лицѣ его нельзя было прочесть ничего, кромѣ величественнаго, непроницаемаго безстрастія. У края стола помѣщался панъ Зигжицкій. Управляющій стоялъ около своего стула и, безъ всякой видимой надобности, поворачивалъ въ рукахъ большіе, старые счеты. Напротивъ, ближе къ двери — четверо крестьянъ, а на заднемъ планѣ, до половины прикрытая кресломъ Броницына, сидѣла Ева Аркадьевна. Легкій румянецъ игралъ на оживленномъ лицѣ дѣвушки, и свѣтлые глаза ея быстро перелетали отъ Броницына къ крестьянамъ и отъ нихъ къ управляющему.

Опекунъ громко прочелъ отъ слова до слова контрактъ, заключенный его управляющимъ съ дупловскимъ крестьянскимъ обществомъ. Строго, торжественно — словно это была какая нибудь важная судебная резолюція — спросилъ крестьянъ, ихъ ли эти подписи, признаютъ ли они этотъ документъ подлиннымъ, и пригласилъ ихъ изложить свои претензіи.

Быстрые маленькіе глазки пана Загжицкаго впились въ загорѣлыя лица его смиренныхъ противниковъ. Нѣсколько минутъ они только переминались съ ноги на ногу; послышался чей то сдержанный вздохъ, и, наконецъ, плечистый дядя Ѳадей неспѣшно выдвинулся впередъ.

Еву бросило въ жаръ отъ напряженія, съ какимъ она вслушивалась въ отрывистую, мало понятную ей рѣчь. Нѣкоторыхъ словъ она вовсе не понимала, жалоба казалась ей мелочной, пустяшной, но она разросгалась съ каждымъ словомъ. На подмогу дядѣ Ѳадею выступилъ невзрачный мужикъ, приземистый и кривой на одинъ глазъ, остальные двое только изрѣдка поддакивали имъ, да тяжело вздыхали.

Пока говорили крестьяне, Броницыну приходилось нѣсколько разъ останавливать пана Загжицкаго — онъ такъ и порывался вмѣшаться. Наконецъ, настала его очередь, и Евѣ невольно вспомнились слова Нѣжинскаго, что Адамъ Эммануиловичъ не такъ наивенъ, чтобы уклониться съ легальной почвы. Управляющій суетился около стола, показывалъ контракты за прошлые годы, рылся въ книгахъ, выискивая различныя записи, ссылался во всемъ на подписи и росписки, прочелъ даже рѣшеніе въ его пользу мирового судьи по жалобѣ, которую крестьяне подавали на него два года тому назадъ. Однакожъ, на противниковъ его вся эта легальность не производила ни малѣйшаго впечатлѣнія.

— Мы и не жалуемся, чтобъ оно супротивъ закона — а только не по божески! Мы не отпираемся: знамо дѣло, контрактъ… подписали… ваша значитъ воля. А какъ его не подпишешь, куда пойдешь? Просимъ, значитъ, ослобонить, коли милость ваша будетъ… А не будетъ милости, такъ и такъ… не въ первой!.. А мы не жалуемся, чтобъ оно супротивъ закона.

Лишнее было понимать самую суть дѣла: довольно было взглянуть на эти смиренныя, угрюмыя фигуры, слышать спокойный, покорный тонъ этихъ горькихъ жалобъ, высказываемыхъ безъ малѣйшаго драматическаго эффекта — и сопоставить все это съ суетливыми манерами управляющаго, съ его пылавшей, упитанной физіономіей и самоувѣренной усмѣшкой, непріятно кривившей яркія губы… Еслибъ Ева присутствовала на этомъ разбирательствѣ съ закрытыми ушами, она и тогда угадала бы, на чьей сторонѣ правда. Ее раздражало невозмутимое хладнокровіе Броницына; лица его ей не было видно, но этотъ безстрастный, ничего не выражающій голосъ! На его мѣстѣ, она разъ десять излила бы свое негодованіе, заставила бы молчать пана Загжицкаго…

Мало по малу, Адамъ Эммануиловичъ перешелъ отъ оборонительнаго положенія къ наступательному. Онъ жаловался на недобросовѣстность крестьянъ, на пьянство, на ихъ стремленіе уклоняться отъ принятыхъ на себя обязательствъ, на невозможность найти порядочныхъ работниковъ Панъ Загжицкій только-что успѣлъ войти въ надлежащій паѳосъ, какъ Броницынъ холодно остановилъ его замѣчаніемъ, что все это нисколько не относится къ настоящему дѣлу, и поднялся съ своего кресла.

— Вы можете теперь идти, обратился онъ къ просителямъ: — контрактъ этотъ будетъ уничтоженъ. Я составлю другое условіе и пришлю за вами, когда будетъ нужно.

Крестьяне стали кланяться и благодарить. Глаза пана Загжицкаго такъ и запрыгали.

— Какъ-же это такъ, Сергій Степанычъ? Да если они не хотятъ, я всегда могу найти другихъ на этихъ самыхъ условіяхъ. Какое-же тутъ притѣсненіе? Здѣсь и цѣнъ-то другихъ не существуетъ!.. Вы изволили видѣть…

— Мы съ вами поговоримъ объ этомъ послѣ, надменно остановилъ его Броницынъ.

Мужики отвѣсили еще по поклону въ сторону не смотрѣвшаго на нихъ Броницына и одинъ за другимъ скрылись въ дверяхъ; панъ Загжицкій, весь пунцовый отъ подавленнаго бѣшенства, отретировался къ окну. Опекунъ и Ева молча вышли изъ флигеля. Ева была точно въ туманѣ. «Имѣніе — ваше, и во всѣхъ несправедливостяхъ, которыя здѣсь совершаются, виноваты, въ концѣ концовъ, вы»… звучалъ въ ея ушахъ энергическій выводъ Нѣжинскаго. А что можетъ она сдѣлать? Контрактъ будетъ уничтоженъ, но кто помѣшаетъ Загжицкому опять перевернуть все по своему, когда ихъ не будетъ въ Дуплахъ? Смѣнить управляющаго? Но Сергій Степанычъ вовсе не расположенъ былъ придавать серьёзное значеніе жалобамъ крестьянъ и ссориться съ своимъ управляющимъ. Кромѣ того, ему непріятно было измѣнить свое рѣшеніе послѣ того, какъ онъ категорически отказалъ Нѣжинскому — это значило допустить инженера восторжествовать. Но что прикажете дѣлать съ Евой, которая, съ свойственнымъ ей легкомысліемъ, свела вопросъ на такую почву, что ни ему, ни ей не оставалось никакого отступленія! Не могъ же онъ, въ самомъ дѣлѣ, объявить ей, что ему невыгодно разслѣдовать это дѣло, что онъ, ради собственнаго комфорта, предпочитаетъ сознательна закрывать глаза на злоупотребленія Загжицкаго…

— Дядя, начала Ева прямо: — намѣрены вы удалить г. Загжицкаго?

— Дайте мнѣ опомниться, Ева! такія вещи не дѣлаются въ одну минуту. Вы, кажется, смотрите на всю эту исторію, какъ на развлеченіе… Быть можетъ, вы не прочь даже вступить лично въ управленіе имѣніемъ? Срокъ опеки конченъ, какъ вамъ извѣстно, и я былъ бы очень благодаренъ, еслибъ вы избавили меня отъ этой обузы.

— А-а!… вы вотъ какъ меня понимаете! вспыхнула Ева: — вы называете прихотью то, что мучитъ меня, какъ ничто никогда еще не мучило!… Вы удивляетесь, что меня могутъ интересовать серьёзныя вещи, послѣ того, какъ я прожила на свѣтѣ 22 года, столько-же думая о нихъ, какъ и пятилѣтній ребенокъ! Вамъ непріятно, что я научилась, наконецъ, краснѣть за свое легкомысліе…

— Ева!

— Да, да! вы въ насмѣшку предложили мнѣ вступить въ управленіе имѣніемъ! знайте-же, что я была бы вамъ Богъ знаетъ какъ благодарна, еслибъ вы научили меня понимать, что значитъ быть обладательницей клочка земли, чтобы чужимъ людямъ не приходилось учить меня моимъ обязанностямъ!…

Ева, вѣроятно, еще не скоро бы остановилась, еслибъ ей не сдавило спазмой горла. Она съ отчаяніемъ махнула рукой, вбѣжала на террасу, пронеслось вихремъ мимо оторопѣвшей миссъ Питчерсъ, добѣжала до своей комнаты и разразилась истерическими рыданіями.

Вся досада Броницына на неумѣстное, по его мнѣнію, вмѣшательство Евы исчезла безслѣдно при первомъ же звукѣ ея плача. Раздражавшія его цѣлый день заботы и непріятныя соображенія стушевались передъ сознаніемъ, что Ева страдаетъ, больна… Ничѣмъ другимъ, кромѣ болѣзни, онъ не могъ объяснить себѣ этой странной выходки.

Цѣлый день всѣ въ домѣ ходили на цыпочкахъ и кучерамъ приказано было держать въ упряжи тройку, на случай, еслибы пришлось ѣхать въ городъ за докторомъ; миссъ Питчерсъ разъ двадцать подкрадывалась къ дверямъ Евиной комнаты и прикладывала ухо къ замочной скважинѣ, а самъ Броницынъ сидѣлъ въ смежной съ нею столовой. Для вида онъ держалъ въ рукахъ газету, по мысли его были далеки отъ телеграммы о французскихъ дѣлахъ, которую онъ перечитывалъ нѣсколько разъ, тутъ же забывая ея содержаніе.

Наконецъ, въ комнатѣ Евы послышался легкій шорохъ. Миссъ Питчерсъ сорвалась съ своего мѣста, Броницынъ опустилъ газету. Ева тихо отворила дверь и остановилась на порогѣ. Ничто не дѣлаетъ человѣческаго лица такимъ кроткимъ, какъ слезы… Ея блѣдное личико было еще блѣднѣе обыкновеннаго, свѣтлые глаза, такъ недавно сверкавшіе на него гнѣвомъ и негодованіемъ, слегка затуманились и покраснѣли отъ слезъ.

Сергій Степанычъ не выдержалъ: онъ бросился къ Евѣ и схватилъ ея руки.

— Дитя мое! что такое съ вами? какъ вы напугали меня!…

— Пустяки, зачѣмъ вы сейчасъ пугаетесь… Я сама не знаю, мнѣ нездоровилось эти дни — теперь разрѣшилось слезами и легче стало… Только слабость… Право, мнѣ очень стыдно за такое ребячество!

Ева нѣжно поцѣловала миссъ Питчерсъ и сѣла на диванъ. Она дѣйствительно чувствовала ту пріятную истому, въ которую человѣкъ впадаетъ послѣ того, какъ потопитъ въ слезахъ долго скоплявшіяся мучительныя ощущенія. Она ни о чемъ не думала, ничего не желала и только наслаждалась кроткимъ миромъ, осѣнившимъ ея взволнованную душу…

---

Тревожный день кончился. Еву, на положеніи больной, уложили спать раньше обыкновеннаго, въ волю натревожившаяся миссъ Питчерсъ также отправилась на покой, и даже во флигелѣ Адама Эммануиловича Загжицкаго погасъ долго свѣтившійся огонекъ. Онъ, правда, врядъ-ли заснулъ въ эту первую ночь послѣ неожиданно налетѣвшаго погрома. Долго призывалъ онъ всевозможныя проклятія на голову Евы, такъ дерзко и неприлично вмѣшавшейся не въ свое дѣло. Адаму Эммануиловичу было, конечно, извѣстно, что наканунѣ она имѣла со своимъ опекуномъ продолжительный горячій разговоръ, и теперь не трудно уже было угадать, о чемъ велся этотъ споръ. Но онъ рѣшительно терялся въ догадкахъ, кто могъ настроить противъ него Еву; наконецъ, онъ порѣшилъ, что всего вѣроятнѣе сами крестьяне, съ отчаянія, обратились къ ней, какъ къ своему послѣднему прибѣжищу. Адамъ Эммануиловичъ, впрочемъ, только злился, но ни мало не унывалъ; онъ не могъ сразу оцѣнить по достоинству роковаго значенія разразившейся грозы и былъ совершенно увѣренъ, что дѣло ограничится непріятной для него отмѣной контракта.

Не одинъ панъ Загжицкій не спалъ эту ночь. Востокъ начиналъ уже свѣтлѣть, а въ кабинетѣ Броницына все еще горѣла лампа. Сергій Степанычъ то садился къ открытому окну, то принимался мѣрять комнату крупными шагами, замиравшими на мягкомъ коврѣ. На лбу опекуна обозначилась глубокая морщинка, указывавшая на напряженную работу мысли. Задача не легкая, но, кажется… кажется, онъ разрѣшилъ ее наконецъ! Если такъ, то онъ готовъ благословлять эту непріятную исторію, испортившую ему столько крови. Найти лекарство противъ непонятныхъ припадковъ тоски, мучившихъ такъ часто Еву — это было едва-ли не самое завѣтное желаніе Сергія Степаныча, если не считать того, въ которомъ онъ никогда не сознавался даже самому себѣ… Но вѣдь легко сказать — найти интересное занятіе для молодой дѣвушки! Все, что всего естественнѣе приходитъ въ голову, было давно уже испробовано и оказалось безсильнымъ.

Теперь, спасительная мысль внезапно осѣнила Броницына. За послѣднее время, въ легкомысленной дѣвушкѣ обнаружился такой неожиданный запасъ серьёзности и чувствительности, что мысль эта оказывалась какъ нельзя болѣе удачной. Почему бы ей не заняться благотворительностью? Это и серьёзно, и возвышенно, и современно. И какъ идетъ его прелестной Евѣ быть ангеломъ утѣшителемъ страждущихъ! Тамъ, гдѣ Сергій Степанычъ почерпалъ всѣ свои идеалы, онъ знавалъ восхитительныхъ молодыхъ лэди, аккуратно каждое воскресенье послѣ обѣдни навѣщавшихъ своихъ больныхъ. Конечно, у насъ не Англія, и Евѣ невозможно будетъ дѣлать самой эти трогательные визиты, по причинѣ той грязи и грубости, которыя она встрѣтитъ неизбѣжно въ жилищѣ русскаго мужика…

Къ тому времени, когда нарождающійся день началъ замѣтно осиливать свѣтъ лампы, Сергій Степанычъ окончательно увѣровалъ въ плодотворность своего неожиданнаго изобрѣтенія. Онъ зналъ, что ему не трудно будетъ увлечь Еву подобной идеей. Опекунъ задулъ лампу и легъ спать.

XV.

Между немногочисленными обитателями дупловскаго дома никогда еще не царствовало подобнаго единодушія. Броницынъ, Ева и миссъ Питчерсъ сошлись на одной почвѣ; Сергій Степанычъ, какъ и слѣдовало ожидать, относился къ дѣлу гораздо хладнокровнѣе, но за то дамы рѣшительно увлекались. Англичанкѣ живѣе вспоминался родной пасторатъ, гдѣ она съ старшей изъ пяти миссъ Питчерсъ носила по праздникамъ бараній бульонъ больной старухѣ Грэгъ и чередовалась съ средней сестрой уроками въ воскресной школѣ.

Въ изящную записную книжку, переплетенную въ голубой бархатъ, Ева красивымъ почеркомъ вписывала имена различныхъ Акулинъ, Аграфенъ и Матренъ, съ обозначеніемъ всѣхъ подробностей ихъ бѣдственныхъ положеній. Ея нѣжные нервы страдали, конечно, отъ непривычнаго зрѣлища нищеты и горя; первые дни она даже плакала, но при всемъ томъ, она чувствовала себя неизмѣримо счастливѣе, чѣмъ нѣсколько недѣль тому назадъ, Томительная пустота ея жизни разомъ наполнилась. И какъ это она не догадалась раньше! отчего она не понимала, что то, чего она смутно искала, было такъ близко, подъ руками!.. То есть, пожалуй, она и прежде знала, что пріятно помогать ближнимъ, какъ знала всякую прописную мораль, но теперь она чувствовала это всѣмъ своимъ существомъ. Съ страннымъ нетерпѣніемъ ждала она слѣдующаго дня, какъ будто ее ждало какое нибудь веселье, а не новый рядъ тяжелыхъ впечатлѣній.

Броницынъ торжествовалъ. Зловѣщее выраженіе тоски не появлялось больше на оживленномъ личикѣ Евы, она не пропадала по цѣлымъ часамъ изъ дома, не задавала ему несообразныхъ вопросовъ, миссъ Питчерсъ не терзала его своими ужасными пророчествами. Толстая рукопись Сергія Степаныча безмятежно покоилась въ ящикѣ его письменнаго стола — ему некогда было писать. Онъ сознавалъ, что нуженъ Евѣ. Она дѣлилась съ опекуномъ всѣми своими впечатлѣніями, совѣтывалась съ нимъ, строила планы; въ Петербургѣ она намѣревалась сдѣлаться членомъ благотворительнаго комитета и заставляла его восхищаться своими проэктами, отнюдь не грѣшившими практичностью… Это было не трудно — Сергій Степанычъ готовъ былъ искренно восхищаться чѣмъ угодно, потому что онъ все больше и больше восхищался самой Евой…

Что касается миссъ Питчерсъ, то въ глубинѣ души она больше всего радовалась тому, что Ева перестала ѣздить въ Березовку и забыла, повидимому, своихъ знакомыхъ. Но проницательная англичанка ошиблась на этотъ разъ: Ева ничего не забыла. Она часто припоминала свой послѣдній разговоръ съ Нѣжинскимъ, но теперь онъ утратилъ способность раздражать ея самолюбіе. Всѣ эти оскорбительныя обвиненія относились къ прошедшему — въ чемъ можетъ онъ упрекнуть ее теперь? Къ тому же, вѣдь онъ былъ правъ: она дѣйствительно вела пустую жизнь… Ева готова была даже поблагодарить его за то, что онъ открылъ ей глаза. Она почти съ удовольствіемъ припоминала всѣ его самыя рѣзкія выраженія, присоединяя къ нимъ свое собственное осужденіе, чтобы еще больше усилить контрастъ между прошедшимъ и настоящимъ… Но видѣть Нѣжинскаго она не хотѣла; если ей досадно было выслушивать его непрошенную критику, то неменѣе досадно было бы слышать теперь его похвалы. Ева была совершенно увѣрена, что, при первой встрѣчѣ, Нѣжинскій начнетъ хвалить ее за ея новую дѣятельность. Правда, любопытно было бы услышать любезности изъ устъ этого грубіяна, видѣть его раскаявающимся въ своей прежней дерзости… Но она спокойно откладывала это удовольствіе, какъ откладываемъ мы то, что не можетъ уйти отъ насъ.

Сергій Степанычъ изъ окна своего кабинета увидѣлъ на дворѣ Еву и миссъ Питчерсъ съ зонтиками въ рукахъ. Опекунъ торопливо отперъ окно.

— Mesdames, куда это вы собрались?

— Несемъ хину больному мальчику, отвѣтила Ева, издали показывая ему порошокъ.

— Что за охота самимъ — пошлите съ кѣмъ-нибудь.

— Нѣтъ, нѣтъ, они и дать не съумѣютъ; я сказала утромъ, что сама приду, мнѣ все равно надо походить — совсѣмъ не гуляю послѣднее время.

Сергій Степанычъ принялся доказывать, что не можетъ быть никакого удовольствія гулять по деревнѣ, но Ева, разумѣется, не послушалась и ушла, увлекая за собой миссъ Питчерсъ.

Ева нѣсколько разъ проѣзжала черезъ Дуплы верхомъ или въ экипажѣ, но въ первый разъ еще шла здѣсь пѣшкомъ и буквально въ первый разъ въ жизни вошла въ крестьянскую избу. Она стояла и какъ-то потерянно обводила глазами эту тѣсную, низкую комнату, съ чернымъ отъ дыма потолкомъ, крошечными тусклыми окнами и узкими лавками по стѣнамъ. Отъ большой натопленной печи несло жаромъ и сильно пахло дымомъ; у ней начинало стучать въ вискахъ, а тутъ же, на грудѣ какого то тряпья, лежалъ ребенокъ въ сильномъ пароксизмѣ лихорадки. Миссъ Питчерсъ дала ему порошокъ и разспрашивала о чемъ-то мать, плохо понимавшую ея ломанный выговоръ. Ева не слушала, она почти пугливо всматривалась въ каждую вещь, попадавшуюся ей на глаза.

Въ углу, подъ иконой, стояла дѣвушка, дочь вѣроятно. Она обошла кругомъ стола, потерла краемъ своего платья скамейку около окна и обернулась къ Евѣ.

— Сѣсть не угодно ли, отдохнуть? тутъ чисто.

— Нѣтъ, благодарю, я не устала…

Дѣвушка еще потерла скамейку и отошла на прежнее мѣсто.

Ева разсматривала ее. Неужели возможно быть свѣжей, здоровой, красивой, живя въ такой квартирѣ? И сколько же ихъ? — трое, вѣроятно; еще и мужчины есть… всѣ вмѣстѣ…

— Пойдемте, Ева, здѣсь нестерпимо жарко… позвала ее англичанка. — What is it, child?..

— Ничего… Жарко очень, пойдемте… Ева неловко поклонилась хозяевамъ и почти выбѣжала на улицу.

Дорогой миссъ Питчерсъ принялась очень оживленно вычислять всѣ преимущества англійскаго коттэджа передъ русской избой. На крылечкѣ одной избы сидѣла кучка бабъ съ ребятишками на рукахъ. Онѣ встали, когда Ева и англичанка поровнялись съ ними; нѣкоторыя изъ нихъ были уже у Евы. Пришлось остановиться, потому что съ ними заговорили, съ наивной безцеремонностью темнаго человѣка. Спросили, зачѣмъ на село зашли, и затѣмъ всѣ хоромъ принялись, съ неподдѣльнымъ чувствомъ, восхвалять доброту Евы и благодарить. Въ первый разъ дѣвушка почувствовала себя неловко и несовсѣмъ терпѣливо уклонилась отъ благодарности… Но едва успѣли дамы отойти на нѣсколько шаговъ, какъ сзади ихъ нагналъ Нѣжинскій. Откуда онъ взялся?

«Видѣлъ, должно быть, эту сцену…» успѣла подумать Ева.

XVI.

Сергій Степанычъ слишкомъ поторопился поздравить себя съ желанной побѣдой. Свѣтлый лучъ, озарившій-было большой скучный домъ, снова скрылся за еще болѣе мрачными тучами. Отъ недавняго радостнаго увлеченія Евы не осталось и слѣда. Она не летѣла болине по первому требованію въ пріемную, не брала въ руки голубой книжки, не видѣла себя въ своихъ мечтаніяхъ членомъ столичнаго филантропическаго комитета, не входила по нѣскольку разъ въ день въ кабинетъ опекуна. Она упорно молчала, и на ея блѣдномъ лицѣ свѣтилась уже не прежняя безотчетная тоска, а напряженное, тяжелое раздумье. Опять начались продолжительныя прогулки то пѣшкомъ, то верхомъ, причемъ она отказалась разъ на всегда брать съ собою грума.

Сергій Степанычъ не получалъ никакого отвѣта на свои распросы, кромѣ пустыхъ, глубоко обижавшихъ его отговорокъ. Миссъ Питчерсъ, по ея собственному выраженію, «не отваживалась и рта разинуть», и только донимала его многозначительными вздохами и взглядами, полными краснорѣчиваго укора. Въ чемъ? Какъ будто онъ имѣлъ какое нибудь вліяніе на эту загадочную, несчастную дѣвушку! а тутъ еще хлопоты съ перемѣной управляющаго, провѣрка отчетовъ, пріемъ и сдача тысячи предметовъ, о которыхъ онъ не имѣлъ, въ сущности, ни малѣйшаго понятія. Долженъ же былъ опекунъ, по крайней мѣрѣ, дѣлать видъ, что онъ все видитъ, понимаетъ, не могъ же онъ слѣпо полагаться на слова отставленнаго управляющаго! Быть можетъ, онъ счелъ бы за лучшее избавить себя отъ этой утомительной и безполезной комедіи, еслибы зналъ, какъ смѣялся надъ нимъ въ глубинѣ своей души панъ Загжицкій и какъ мало обманывалъ его глубокомысленный видъ, который опекунъ принималъ на себя въ эти дѣловыя минуты. До самаго дня роковаго погрома, Адамъ Эммануиловичъ считалъ Броницына удобнѣйшимъ изъ опекуновъ, но теперь онъ чувствовалъ къ нему рѣшительную злобу за эту неожиданную помѣху сколачиванію послѣднихъ тысченокъ, нехватавшихъ до того кругленькаго капитальца, на которомъ онъ мысленно порѣшилъ закончить свою многотрудную дѣятельность «въ пользу другихъ». Впрочемъ, Сергій Степанычъ такъ и остался при своемъ убѣженіи, что панъ Загжицкій былъ очень добросовѣстнымъ управляющимъ. Что касается Евы, то она не обращала никакого вниманія на всю эту возню, какъ будто не она первая подняла эту непріятную исторію и потребовала отставки Загжицкаго. Ей было не до того.

Броницыну пришлось съѣздить въ городъ для заключенія контракта съ новымъ управляющимъ; ненавистные для него хлопоты затянулись дольше, чѣмъ онъ разсчитывалъ, и только на пятый день къ вечеру онъ добрался до дому усталый и не въ духѣ. Большое безмолвное зданіе сумрачно выдѣлялась изъ сѣраго полусвѣта…

«Отчего этотъ домъ смотритъ такъ мрачно и уныло, точно не живетъ въ немъ молодое существо, полное жизни и прелести?» подумалось опекуну, когда онъ входилъ на крыльцо, гдѣ его встрѣтилъ только степенный лакей, почтительно доложившій, что въ домѣ все, слава Богу, благополучно.

Миссъ Питчерсъ встрѣтила его у самыхъ дверей прихожей и нѣсколько разъ повторила съ особеннымъ удареніемъ, что она «насилу дождалась его возвращенія», послѣ чего Сергій Степанычъ нарочно избѣгалъ встрѣчаться съ ней взглядами: если ему суждено услышать опять что-нибудь непріятное, то, по крайней мѣрѣ не въ первую же минуту. Ева вышла только въ столовую, гдѣ онъ сидѣлъ уже за чаемъ. Ему показалось, что она какъ-то особенно разсѣянна и что легкая (впрочемъ, очень красивая) тѣнь легла вокругъ ея глазъ. Она спросила, не слишкомъ ли онъ утомленъ хлопотами, освѣдомилась вскользь, покончено ли дѣло съ новымъ управляющимъ, не допила своей чашки чаю и опять ушла въ свою комнату. У ней болѣла голова, и она собиралась раньше лечь спать.

— Не то еще будетъ, если вы станете каждый день читать до трехъ часовъ, отозвалась съ замѣтнымъ раздраженіемъ миссъ Питчерсъ.

Ева ушла, ничего не отвѣтивъ. Сергій Степанычъ мелькомъ взглянулъ на англичанку и также ничего не спросилъ.

Бываютъ томительныя минуты, когда люди, согласно, будто сговорившись, разыгрываютъ комедію. Одинъ давно уже приготовился сообщить непріятную вѣсть, другой очень хорошо понялъ, что ему предстоитъ выслушать ее, и, между тѣмъ, оба оттягиваютъ эту минуту, хотя и ожиданіе равно мучительно для обоихъ. Сергій Степанычъ, какъ ни въ чемъ не бывало, разсказывалъ о своихъ похожденіяхъ въ городѣ, бранилъ все — и жару, и городскую пыль, и дурную дорогу, и присутственныя мѣста, и губернскія власти; миссъ Питчерсъ внимательно слушала, разспрашивала и соболѣзновала. Наконецъ, опекунъ попросилъ налить ему третій стаканъ и ушелъ съ нимъ въ свой кабинетъ. Онъ ждалъ не долго. Англичанка вошла какой-то особенно сдержанной походкой, затворила за собой дверь, снова отворила ее, таинственно оглядѣлась во всѣ стороны, затворила плотнѣе и подошла къ дивану, на которомъ опекунъ спокойно усѣлся съ сигарой и стаканомъ чая, какъ человѣкъ, приготовившійся насладиться безмятежнымъ отдыхомъ.

— Вы меня извините? проговорилъ онъ, принимая болѣе свободную позу: — всѣ кости болятъ отъ нашихъ россійскихъ дорогъ.

Въ эту минуту миссъ Питчерсъ, пожалуй, пропустила бы безъ вниманія и болѣе крупное нарушеніе этикета: такъ мрачно и озабоченно смотрѣло ея поблекшее лицо.

Сергій Степанычъ затянулся сигарой, отпилъ глотокъ чая и спросилъ, чѣмъ она такъ встревожена? Чѣмъ! какъ будто у нея можетъ быть другая забота, кромѣ этой безразсудной дѣвушки, которая, должно быть, поклялась свести ее съ ума. Минуту спустя, Броницынъ вздохнулъ свободнѣе, узнавъ, что то, что встревожило до такой степени англичанку, есть не болѣе, какъ книги. Какія? она этого не можетъ сказать, потому что, уходя изъ комнаты, Ева запираетъ ихъ въ свой письменный столъ, но она готова присягнуть, что это какія-нибудь ужасныя книги. Она принесла ихъ въ день его отъѣзда и съ тѣхъ поръ просиживаетъ надъ ними цѣлые дни и половину ночей; она ни разу не легла спать раньше трехъ часовъ — она знаетъ это навѣрное, потому что въ щель ея двери видѣнъ свѣтъ лампы; она сама измучилась, просыпаясь по нѣскольку разъ каждую ночь и видя всякій разъ на полу и на потолкѣ яркія обличительныя полоски. Ева, разумѣется; молчитъ, но развѣ слѣпой не замѣтилъ бы, что въ ней совершается что-то особенное. Она такъ непозволительно задумчива и разсѣянна, что очевидно всѣ ея мысли сосредоточены на чемъ-то одномъ.

— На чемъ же, я васъ спрашиваю?! о чемъ такъ волноваться дѣвушкѣ ея лѣтъ? закончила свое скорбное повѣствованіе миссъ Питчерсъ.

Броницынъ принялся успокоивать ее. Онъ, во всякомъ случаѣ, не раздѣляетъ ея страха передъ книгами. — Ева, конечно, взяла ихъ у Нѣжинскаго или у Наталіи Ивановны, но что же ужаснаго можетъ быть въ книгахъ? Быть можетъ, это какія-нибудь запрещенныя сочиненія и потому она находитъ нужнымъ держать ихъ подъ ключомъ. Миссъ Питчерсъ достаточно изучила Еву, чтобы не шокироваться подобными крайностями; она всегда читаетъ запоемъ, если ее что нибудь заинтересуетъ; вѣроятно, она нашла что-нибудь занимательное въ этихъ книгахъ.

Миссъ Питчерсъ снова пришлось подивиться безпечности и непроницательности мужчинъ. Какъ будто ее тревожитъ самый процессъ чтенія! — она навѣрное не обратила бы на это большого вниманія, еслибы Ева не имѣла при этомъ такого разстроеннаго вида. На это опекунъ ничего уже не могъ возразить, кромѣ того, что онъ посмотритъ и поговоритъ съ Евой.

XVII.

Ева сидѣла въ своей комнатѣ у открытаго окна, въ покойномъ низкомъ креслѣ, съ книгой на колѣняхъ. Нѣсколько дней уже проводила она такимъ образомъ. Ей казалось, что между настоящей минутой и тѣмъ временемъ, когда въ рукахъ ея не было этихъ книгъ, прошли не дни, не недѣля, а цѣлые мѣсяцы. Ей было несносно, ее раздражало все, что отрывало ее отъ этого чтенія, всякая необходимость выходить изъ своей комнаты, встрѣчаться и разговаривать съ своими домашними. О, еслибъ они поняли, что ей нужно время для того, чтобы прочесть — не только прочесть, но и продумать эти книги, найти возраженія на всѣ эти странныя, поразительныя мысли, отвергнуть ихъ сознательно и потомъ отбросить, чтобы никогда больше не брать ихъ въ руки, какъ не возьметъ она бреда какого-нибудь спирита.

За дверью раздались шаги, которыхъ, впрочемъ, Ева не слышала; она услыхала только стукъ въ дверь и голосъ Броницына, спрашивавшаго, можно ли войти. Дѣвушка торопливо спрятала книгу и отворила дверь.

— Что это вы, мой другъ, прячетесь здѣсь по цѣлымъ днямъ, запираетесь на ключъ?.. Можно подумать, что вы заняты чѣмъ-то очень таинственнымъ.

— Я терпѣть не могу, когда въ мою комнату входятъ безъ всякой надобности по нѣскольку разъ въ день единственно для того, чтобы посмотрѣть, что я дѣлаю.

— Это, безъ сомнѣнія, очень непріятно; надѣюсь, однако, что слова ваши не относятся ко мнѣ?

— Надѣюсь, улыбнулась Ева: — вы у меня черезчуръ рѣдкій гость.

— А развѣ вы меня когда-нибудь приглашали, особенно за послѣднее время?

— Я не подозрѣвала, что вы ждете приглашеній.

— Разумѣется, жду. Я и сегодня не зашелъ бы, еслибъ не чувствовалъ за собой священной обязанности успокоить миссъ Питчерсъ. Вы къ ней, дѣйствительно, безжалостны, Ева.

— Чѣмъ же, Бога ради? Я давно вижу, что она волнуется, потому что я сижу больше въ своей комнатѣ. Неужели даже и это — предосудительная свобода для благовоспитанной дѣвицы?

— Полноте, Ева, къ чему эти отговорки? возразилъ онъ мягко: — вы очень хорошо знаете, въ чемъ дѣло.

— Я знаю только, что ничего не можетъ быть несноснѣе деспотизма любви! вспыхнула дѣвушка.

— Какія безразсудныя слова, другъ мой!

— Вы такъ думаете потому только, что не испытали ничего подобнаго.

— Знаете… я рискую показаться сентиментальнымъ, но все таки скажу, что желалъ бы, чтобы меня… побольше любили…

— А! это, конечно, въ мой огородъ; это я мало люблю васъ?

— Вы не откровенны со мною, какъ бывало прежде.

— Не совѣтую вамъ жалѣть объ этомъ — вамъ же хуже будетъ, если я начну надоѣдать вамъ своими сумасбродными фантазіями.

— Почему же ваши фантазіи непремѣнно должны быть сумасбродны? Еще очень недавно вы стояли на вполнѣ реальной почвѣ. Это, право, ужасно, Ева, что все на свѣтѣ можетъ надоѣсть вамъ въ одну недѣлю.

— А! вы объ этомъ!.. какія вы всегда минуты неудачныя выбираете… Погодите немного, я еще вернусь на эту реальную почву, и тогда уже ничто и никто не собьетъ меня.

— Вы не можете сказать мнѣ, кто или что сбиваетъ васъ теперь?

Ева въ замѣшательствѣ смотрѣла на носокъ сѣренькой туфли, выглядывавшей изъ-подъ ея платья. Ей всегда трудно бывало устоять противъ этого мягкаго, вкрадчиваго тона опекуна, къ которому, впрочемъ, Сергій Степанычъ прибѣгалъ только въ крайнихъ случаяхъ.

— Надъ какими это книгами вы просиживаете дни и ночи, Ева?

— Вы ихъ, по всей вѣроятности, не читали.

— Покажите мнѣ ихъ.

Она нехотя встала, вынула ихъ изъ стола и, молча, подала ему. Ей было досадно, что она не съумѣла отказать ему.

Броницынъ съ удивленіемъ поднялъ на нее глаза.

— Я читалъ нѣкоторыя, не всѣ, впрочемъ… Но васъ-то что же волнуетъ до такой степени?

— Какъ! вы читали и не волновались?..

— Не помню, право, это было давно; быть можетъ, волновался, но навѣрное меньше, чѣмъ надъ многими другими. Вы знаете, я — врагъ утопій и держусь того мнѣнія, что сильные умы обязаны примѣнять свои силы производительнымъ образомъ, а не растрачивать ихъ на научную обработку ребяческихъ фантазій.

— Мы всегда называемъ утопіей то, съ чѣмъ несогласны.

Онъ опять съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.

— Да!.. ну, послѣ этого я совершенно согласенъ, что у васъ сумасбродныя фантазіи, И для чего только вы читаете этотъ сумбуръ? Далъ вамъ ихъ, вѣроятно, Нѣжинскій — ужь не принадлежитъ ли и самъ онъ къ той же партіи? Чего добраго! онъ вѣдь жилъ долго за границей.

— Я не знаю, но почему же бы ему и не принадлежать?

— Помилуйте, Ева — вы только разсудите: съ одной стороны, грандіозные планы пересозданія, а съ другой — скромная должность земскаго техника и починка дырявыхъ мостовъ! Неужели это не комично? Кажется, еслибъ я одержимъ былъ подобной маніей, я просто мѣста себѣ на землѣ не нашелъ бы! Найти выходъ изъ всѣхъ роковыхъ противорѣчій, отъ которыхъ столько вѣковъ страдаетъ человѣчество, и видѣть, что оно встрѣчаетъ это откровеніе смѣхомъ — тутъ, право, есть съ чего съума сойти, а не то что мосты чинить.

— Вѣроятно, однакожъ, эти люди увѣрены, что ихъ идеалы осуществятся… въ болѣе отдаленномъ будущемъ?

— Задаваться идеалами, осуществленіе которыхъ приходится откладывать на цѣлыя столѣтія, значитъ воображать себя опередившимъ на столѣтія своихъ современниковъ — воля ваша, а такая дерзость граничитъ съ безуміемъ.

— Они, должно быть, считаютъ десятками тамъ, гдѣ вы считаете сотнями?

— Въ этомъ они, разумѣется, вольны, но, какъ хотите, переносить спокойно такой чудовищный разладъ между своими убѣжденіями и дѣйствительностью (Броницынъ пожалъ плечами)…

Ева въ раздумья перелистывала книгу. Какъ могъ онъ, въ самомъ дѣлѣ, быть при этомъ спокойнымъ, веселымъ, какъ есть!

— Это, мой другъ, то, что называется «убѣжденія сами по себѣ, а жизнь тоже сама по себѣ»; такихъ людей не мало на бѣломъ свѣтѣ, продолжалъ Броницынъ.

Ева не возражала.

Нѣсколько секундъ Броницынъ пытливо смотрѣлъ въ ея задумчивое, какъ будто даже похудѣвшее лицо.

— Ева…

Она перевела на него взглядъ, изъ котораго не успѣло исчезнуть выраженіе тоскливаго недоумѣнія.

— Что вамъ-то до всего этого, дитя мое?

— Какъ вы странно разсуждаете! какъ будто это совершенно безразлично, кто правъ, наконецъ…

— Вы допускаете даже, что они могутъ быть правы?

— Повторяю вамъ, я не умѣю опровергнуть ихъ.

— Потому что они сильнѣе васъ въ діалектикѣ. Бороться надо равнымъ оружіемъ — прочтите критику какого-нибудь философа и вы увидите, какъ легко рушится все это фантастическое зданіе.

— Дайте мнѣ эти книги. Есть у васъ?

— Нѣтъ, къ сожалѣнію. Я выпишу, если это можетъ успокоить васъ.

Броницынъ долго еще успокоивалъ Еву, доказывая ей, что нельзя принимать такъ близко къ сердцу отвлеченные вопросы, точно и въ самомъ дѣлѣ они могутъ касаться ея личнаго счастія. Она не спорила, но слушала его съ неуловимымъ оттѣнкомъ сомнѣнія въ лицѣ. Опекунъ попросилъ ее съиграть ему что-нибудь и успокоить встревоженную англичанку — она исполнила все это безпрекословно, но и безучастно.

Снова не спалъ въ этотъ день Сергій Степанычъ до самой утренней зари.

XVIII.

— Да ступайте же вы къ ней, посмотрите что съ ней дѣлается!

Трагическое восклицаніе миссъ Питчерсъ относилось, конечно, къ опекуну.

— Что случилось? Ева… гдѣ она?

— Въ своей комнатѣ, разумѣется…

— Припадокъ?..

Броницынъ быстрымъ, озабоченнымъ шагомъ прошелъ къ Евѣ. Миссъ Питчерсъ не ошиблась: Ева (совсѣмъ одѣтая) торопливо примачивала водой глаза.

— Знаете что, Ева? Я завтра же увезу васъ отсюда, неожиданно рѣшилъ опекунъ.

— Я не поѣду.

— Даже если вамъ придется остаться здѣсь одной?

Нѣсколько секундъ Ева молчала, потомъ порывисто схватила его руку.

— Да, да, сдѣлайте это, увезите меня отсюда!.. вы понятія не имѣете, какъ это ужасно, я, должно быть, съума схожу…

— Успокойтесь, дитя, съума вы не сходите — вы просто начитались и наслушались всякаго вздора, который слишкомъ вреденъ для вашей впечатлительной головы. Къ счастію, ваши недуги не бываютъ продолжительны, мы уѣдемъ куда вы пожелаете — въ Швейцарію, въ Италію, въ Парижъ и даже разыщемъ тамъ вашего журналиста — понимаете? радостно шутилъ Броницынъ.

Ева улыбалась сквозь слезы.

— Нѣтъ, это вздоръ, уѣзжать никуда не надо, надо только… стряхнуть съ себя этотъ кошмаръ. Вы мнѣ поможете? вѣдь вы всегда являлись моимъ спасителемъ… Право, мнѣ вредно одиночество и вамъ придется пожертвовать собой, пока я… совсѣмъ выздоровлю.

— Но почему бы намъ и не прокатиться? я предпочелъ бы небольшое путешествіе.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу обращаться въ бѣгство… Не бойтесь — я говорю вамъ, что все пройдетъ, я чувствую. Вотъ какъ скоро вы утѣшили меня! а часъ тому назадъ, я совершенно искренно считала себя преступницей, сознающей свою вину и не умѣющей исправиться…

— Ну, это еще не страшно быть преступницей по кодексу г. Нѣжинскаго.

— Богъ съ ними… Но только, дядя, вы должны быть внимательнымъ и рѣшительнымъ врачемъ — острыя болѣзни, говорятъ, возвращаются, а я не хочу этого; еслибы вы знали, какъ я не хочу!

— Прежде всего, не слѣдуетъ бояться, а затѣмъ… что мнѣ дѣлать съ вами, если вы закусите удила и замкнетесь въ своей крѣпости?

— О, это очень просто — вотъ вамъ ключъ и не отдавайте мнѣ его, какъ бы я ни просила.

Она очень серьёзно вынула изъ двери и подала ему ключъ.

— Отлично — только смотрите же помните!

Ева нервно разсмѣялась.

— Право, все это похоже на сцену изъ какой-то пьесы…

Она прижала руки къ вискамъ и обвела комнату лихорадочнымъ взглядомъ.

— Вы, кажется, дрожите? испугался Броницынъ.

— Лихорадка, нервная должно быть… Боже мой, какая я сумасшедшая, до чего я себя довела!

Ева серьёзно вообразила, что она больна; она приняла успокоительныя капли, позволила уложить себя на диванъ и была очень довольна, что опекунъ и англичанка сидѣли цѣлый день въ ея комнатѣ; даже обѣдъ былъ поданъ туда же.

Въ тотъ же день, степенный лакей Броницина принесъ Нѣжинскому его книги, аккуратно перевязанныя голубой ленточкой. Михаилъ Константинычъ повертѣлъ каждую изъ нихъ въ рукахъ, словно надѣясь найти записку или какую-нибудь надпись, и потомъ бережно поставилъ ихъ на полку.

Зрѣловъ насмѣшливо слѣдилъ за нимъ глазами.

— Что, батенька — вспять?..

— Какъ видишь. Люди всегда надѣются съ непривычки, что отъ испугавшей ихъ мысли можно убѣжать, какъ отъ звѣря.

— Ба! да ты, повидимому, не усматриваешь въ семъ фактѣ никакого плачевнаго симптома?

— Напротивъ, даже весьма утѣшительный; присылка этихъ книгъ доказываетъ борьбу, а кто борется съ истиной, тотъ почти всегда признаетъ ее въ концѣ концовъ. Безнадеженъ только тотъ, кто относится къ ней безразлично.

— Весьма философское замѣчаніе. Ну, а если средневѣковая фводалка увѣруетъ въ истину въ семъ самоновѣйшемъ изданіи — что дальше?

— Весьма неудачный вопросъ, Павелъ Ильичъ; все, что будетъ дальше, извѣстно мнѣ столько же, сколько и тебѣ!

— Ты, слѣдовательно, намѣреваешься предоставить дальнѣйшее на волю судебъ?

— Не судебъ, а ея собственныхъ силъ.

Зрѣловъ выразительно свистнулъ.

— Бѣдная феодалка!

Нѣжинскій чуть-чуть нахмурился и взялъ со стола газету.

— Разговоръ, значитъ, конченъ?

— Если ты не намѣренъ продолжать его въ другомъ тонѣ.

— Странная, право, нетерпимость! да я споконъ вѣка ни о чемъ не говорилъ глубокомысленнымъ тономъ, мѣняться мнѣ, что ли, прикажешь, ради сего деликатнаго сюжета?

— Это твое дѣло, но и я, надѣюсь, въ правѣ не раздѣлять твоего вкуса.

— Полно, дружище, не виляй! Не въ тонѣ тутъ суть, а въ самомъ сюжетѣ.

Нѣжинскій только усмѣхнулся надъ своей газетой.

Павелъ Ильичъ лѣниво потянулся за брошенной книгой, прочелъ полстранички и стремительно вскочилъ съ кушетки.

— Ты идешь, что ли, со мной?

— Куда?

— Куда! передразнилъ онъ раздражительно: — туда, куда я хожу обыкновенно въ это время.

— Нѣтъ, я не могу сегодня, жду одного человѣка. А ты вотъ записку передай Натальѣ Ивановнѣ.

Нѣжинскій написалъ карандашемъ нѣсколько строкъ.

— Ну, а если я прочту дорогой?

— Надѣюсь, что нѣтъ, а, впрочемъ, на дуэль не вызову.

Зрѣловъ сунулъ записку въ карманъ и молча вышелъ.

— Коли успѣю, зайду попозже, крикнулъ ему въ слѣдъ Нѣжинскій.

Михаилъ Константинычъ отложилъ газету и задумался. Судя по выраженію его лица, мысли были не непріятныя. Онъ походилъ по комнатѣ, постоялъ передъ окномъ, потомъ снялъ съ полки одну изъ книгъ, возвращенныхъ Евой, перелистовалъ ее, еще подумалъ и сталъ отыскивать свою фуражку.

А ревнивый другъ Наташи раздумывалъ, между тѣмъ, дорогой о томъ, дѣйствительно ли Нѣжинскій ожидаетъ въ этотъ вечеръ нужнаго человѣка?

Наташу Зрѣловъ засталъ въ саду. Она сидѣла, обнявъ за плечи Варю, которая читала громко изъ книги, развернутой на колѣняхъ сестры. И ученица и учительница такъ углубились въ свое занятіе, что нѣсколько времени не замѣчали появленія Зрѣлова.

— Что за умилительная картина!

— Ай!.. какъ вы меня испугали… вскрикнула дѣвочка.

— А тебя кто училъ пугаться?

— Да-а!.. вы такъ закричали! ты вѣдь тоже испугалась, Наташа, да?

— Да, улыбнулась та.

Варя съ торжествомъ обернулась къ Зрѣлову.

— Ага?!

— А ты и вѣришь? она шутитъ. Ну, развѣ она можетъ чего-нибудь испугаться?

— Вѣдь ты можешь, Наташа? скажи, можешь?

— Могу, конечно, милая. Ну, и чего вы ее вѣчно дразните, Зрѣловъ?

— А чего вы вѣчно нѣжничаете съ ней? должно быть, для того, чтобъ легче было привыкать жить безъ васъ.

— Полно вамъ… Возьми свою книгу, Варя, довольно на сегодня.

— А ты еще не скоро уѣдешь, Наташа? сколько дней?

— Много.

— Сколько? Сто?

— Сто, засмѣялась Наташа.

Дѣвочка взяла свою книгу и въ припрыжку побѣжала относить ее домой. Зрѣловъ сѣлъ около Наташи.

— Вы что же меня ни о чемъ не спрашиваете?

— И такъ вижу, что вы одни… Ну, а вы-то съ чего показываетесь такъ рѣдко?

— Развѣ рѣдко?.. А вамъ вотъ записочка, получайте.

«Милый другъ! Врядъ-ли мы увидимся сегодня. Воспользуйтесь моимъ отсутствіемъ и побесѣдуйте съ Павломъ — по цѣлымъ днямъ пропадаетъ. Обратите вниманіе, на что онъ сталъ похожъ. Вашъ М. Н.».

Наташа прочла разъ, другой и пытливо посмотрѣла на Зрѣлова.

— Что вы такъ смотрите? ужь не думаете ли вы, что я прочелъ ее дорогой?

— Напротивъ, я хочу, чтобы вы прочли ее теперь.

— Это еще зачѣмъ? удивился Зрѣловъ, однако, взялъ записку и пробѣжалъ ее глазами.

— Чортъ возьми, да что онъ, наконецъ, воображаетъ себѣ!

— Не злитесь, остановила его Наташа: — для меня въ этомъ нѣтъ ничего новаго, я давно знаю.

— Вы, кажется, полагаете, что я скрывать желаю? Меня бѣситъ эта страсть вмѣшиваться не въ свое дѣло! Мало ему изящныхъ дѣвъ просвѣщать, такъ нѣтъ — еще пріятеля спасать лѣзетъ! У нѣмцевъ, что ли, набрался этой сентиментальности…

— Полноте, Павелъ Ильичъ, вы сердитесь и вздоръ говорите. Ну, какая же тутъ сентиментальность?! Я давно собиралась, да такъ, не выходило какъ-то…

— Ну, вотъ онъ и помогъ вамъ!

— И прекрасно. Не можете же вы требовать, чтобы человѣкъ оставался равнодушенъ, когда на его глазахъ гибнутъ хорошіе, близкіе ему люди…

— Хотя бы вы, право, для разнообразія, новое выраженіе придумали, а то кто бы ни заговорилъ, только одно и знаютъ — гибнетъ! погибаетъ!

— И еще какъ жалко, недостойно!.. Впрочемъ, не бойтесь, я общихъ мѣстъ повторять не стану; я хочу только, чтобы вы выяснили мнѣ, зачѣмъ и почему это такъ… Вѣдь я могу же желать этого на правахъ вашего друга?

— Сомнѣваюсь только, чтобы я могъ удовлетворить васъ. Вѣрнѣе всего, что es ist wie es ist, weil es so ist — единственная фраза, которую я запомнилъ на нѣмецкомъ діалектѣ, ради ея неизмѣримо глубокой философіи.

— Давали вы когда нибудь зарокъ… не пить?

— Какже-съ! всѣ мы, человѣки, продѣлываемъ во всемъ однои тоже.

— И долго не нарушали его?

— Съ годъ, должно быть.

— Вотъ видите! можете, значитъ.

— Еще бы не могъ! Эта точка пока еще впереди.

— Фи, Павелъ Ильичъ, это просто цинизмъ какой-то..

— Ничуть не цинизмъ, а сознаніе того, что неизбѣжно, не болѣе.

— И васъ это не пугаетъ?

— Нисколько. Не все ли равно какъ кончить? развѣ вотъ съ эстетической точки зрѣнія, зрѣлище не совсѣмъ красивое… Поймите, Наталья Ивановна, что перестать нѣтъ причины, а вѣдь на свѣтѣ все должно имѣть свою причину. Женой и дѣтьми, которыя страдали бы отъ этого, благодаря Бога, не обзаводился, дѣла стоющаго взять негдѣ, добиваться вещественныхъ благъ міра сего я неспособенъ, равно какъ и считать самосовершенствованіе высшей цѣлью бытія… Изъ-за чего-же, спрашивается, стану я лишать себя того, въ чемъ можно все-таки почерпнуть силу и бодрость въ минуту унынія?

— А обязанностей вы за собою никакихъ не признаете? Чему вы послужили на своемъ вѣку? Чѣмъ вы всю жизнь занимаетесь? по свѣту безцѣльно шатаетесь, да очерки какіе-то мертворожденные пишете! Въ минуту унынія! по моему, у васъ всѣ минуты должны быть равны и вамъ одна дорога — съ моста да въ воду! Въ этомъ хоть сила была бы…

— И это всего легче сдѣлать подъ пьяную руку.

Наташа встала и въ волненіи заходила по дорожкѣ.

— А сознательно духу не хватитъ?.. остановилась она передъ нимъ, со скрещенными на груди руками и съ негодованіемъ смотря ему прямо въ глаза.

— Моментъ надлежащій еще не насталъ, Наталья Ивановна, все еще ждешь чего-то… Жизнь, нѣтъ, нѣтъ, да и подаритъ что-нибудь свѣтлое, и жаль станетъ… Вотъ хоть бы встрѣча съ вами. Случись она нѣсколькими годами раньше, вы бы мнѣ, пожалуй, и вѣру мою возвратили — а теперь поздно ужь… Самъ не знаю, какъ, гдѣ и когда я потерялъ ее, только ужь и вы этого не можете…

Павелъ Ильичъ проговорилъ все это просто и серьёзно и его голосъ звучалъ какимъ-то новымъ, непривычно грустнымъ выраженіемъ. Со всей его маленькой, тщедушной фигуры словно слетѣлъ шутовской отпечатокъ, съ которымъ онъ тикъ сжился.

Наташа смущенно смотрѣла въ землю. Весь этотъ споръ началъ казаться ей только смѣшной и заносчивой выходкой съ ея стороны.

— Ну, что-же вы притихли, грозная обличительница? Впрочемъ, вы вѣдь ужь утопили меня, дальше, значитъ, и быть не чему.

Наташа даже покраснѣла, такъ неловко она себя чувствовала.

— Скажите, отчего это всегда такъ дико выходитъ?… Дѣлаешь изъ такого хорошаго, искреннаго побужденія, а выйдетъ или смѣшно или неловко…

— Ну, вотъ ужь и неловко! къ чему такая излишняя щепетильность? Вы, какъ и всякій другой, сочли своимъ долгомъ попытаться образумить безумца и потерпѣли фіаско, какъ терпятъ его всѣ и каждый въ семъ неблагодарномъ дѣлѣ. Вамъ оно даже очень простительно по молодости лѣтъ.

— Наташа, Михаилъ Константинычъ идетъ! я сверху увидала, Наташа! раздался неожиданно звонкій голосокъ Вари.

Наташа съ облегченіемъ перевела духъ.

— А теперь кто оретъ, Варя? крикнулъ Зрѣловъ и побѣжалъ догонять дѣвочку.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Броницыну дѣйствительно пришлось «пожертвовать собой», какъ выразилась Ева въ день памятной сцены. Она по цѣлымъ днямъ не отпускала его отъ себя ни на шагъ; даже катанье верхомъ превратилось изъ прежней бѣшеной скачки въ солидныя и вполнѣ приличныя прогулки въ обществѣ опекуна. Завѣтная подушка также вышивалась на глазахъ, къ немалому огорченію миссъ Питчерсъ, которая, впрочемъ, воздерживалась отъ всякихъ замѣчаній. На этотъ разъ, наученная горькимъ опытомъ англичанка не была ужь такъ легковѣрна, чтобы возлагать серьёзныя надежды на новую перемѣну; она подозрительно слѣдила за своей питомицей. Но дни проходили за днями, а ея затаенныя опасенія не оправдывались. Ева была весела, разговорчива — слишкомъ разговорчива, по мнѣнію англичанки. Прислушиваясь къ ея спорамъ съ опекуномъ, она, правда, не все понимала въ нихъ, но находила, что въ молодой дѣвушкѣ не должно быть такой горячности и запальчивости. Сергій Степанычъ удивлялся подчасъ замѣчаніямъ и вопросамъ Евы — такъ бывали они неожиданны, такъ мало вязались съ предшествовавшимъ разговоромъ или чтеніемъ — но за то очевидна была ихъ связь съ тѣмъ, отъ чего она отреклась, повидимому, такъ искренно. Это тревожило его. Никогда Броницынъ не бывалъ такъ краснорѣчивъ и убѣдителенъ, какъ въ этихъ спорахъ. Удовлетворяли ли ее его отвѣты? Ему казалось, что удовлетворяли и что чѣмъ удачнѣе онъ разбивалъ ее, тѣмъ она бывала довольнѣе.

Трудное время настало для Сергія Степаныча. Ева безсознательно разбила строгую программу, которую онъ составилъ, съ твердымъ намѣреніемъ не разрѣшать себѣ ни одного отступленія безъ крайней необходимости. Теперь эта необходимость настала и поставила его на путь какъ разъ противоположный… Цѣлые мѣсяцы систематическаго удаленія и отчужденія пропали даромъ. Броницынъ не спрашивалъ себя, куда можетъ привести его новый опасный путь, онъ жилъ настоящимъ, жилъ усиленной, кипучей жизнью, какою не живалъ никогда прежде, даже въ дни золотой юности. Могъ ли онъ думать о себѣ, когда она съ дѣтской довѣрчивостью ввѣрила ему свое спокойствіе и ждала отъ него спасенія? Онъ читалъ это въ почти пугливомъ взглядѣ, какимъ она провожала его, когда онъ уходилъ, въ радостной улыбкѣ, которою она встрѣчала его… «Я ей нуженъ!» было каждый день его первой и послѣдней мыслью, его оправданіемъ передъ голосомъ собственнаго благоразумія.

Сергію Степанычу не приходилось выяснять себѣ, въ чемъ именно заключалась опасность. Его самого никакія идеи въ мірѣ, какъ бы ни были онѣ смѣлы и оригинальны, не могли поразить до такой степени, а потому онъ не придавалъ никакого особеннаго значенія странному направленію, какое приняли мысли Евы въ послѣднее время. Въ его глазахъ, это было не болѣе, какъ новое, неожиданное видоизмѣненіе стараго недуга. Наслѣдственный несчастный темпераментъ, какъ бываетъ наслѣдственная чахотка или наслѣдственное умопомѣшательство. Минутами онъ почти ненавидѣлъ погибшую женщину, которая не дала своей дочери ничего, кромѣ этого роковаго наслѣдія.

А Ева?

Мы должны сознаться, что наша героиня обратилась въ постыдное бѣгство. Она ужаснулась того, что было въ найденномъ ею новомъ серьёзного и строгого. Она умѣла принимать жертвы, но не приносить ихъ. Всю жизнь она была для самой себя и для окружающихъ центромъ вселенной и все на свѣтѣ интересовало ее лишь въ такой мѣрѣ, въ какой оно могло печалить и радовать ея особу. И вдругъ… она оказывалась ничтожнымъ атомомъ, теряющимся въ цѣлой массѣ другихъ, такихъ же ничтожныхъ, праздныхъ и безполезныхъ. Другое выдвигалось на первый планъ. То, что она считала достоинствомъ и величіемъ, превращалось въ мишурный блескъ, въ безсмысленные, пагубные предразсудки; то, что всѣ признавали счастіемъ, осмѣивалось, какъ жалкое самообольщеніе слѣпцовъ. Ева возмущалась, негодовала. Сотни разъ въ день она называла все это безумными бреднями, и все-таки эти бредни неудержимо овладѣвали ея воображеніемъ и отравляли ей жизнь. Для насъ съ вами, читатель, конечно, совершенно ясно, что главная власть этого новаго заключалась въ томъ, что оно связывалось неразрывно съ личностью человѣка, котораго она начинала любить. Но Ева еще не сознавала этого; она искренно думала, что ненавидитъ Нѣжинскаго за непривычную тревогу и муку, которую онъ внесъ въ ея жизнь. Теперь она томилась по томъ спокойствіи, которое проклинала еще такъ недавно. Она отчаялась въ себѣ и ждала спасенія только отъ другихъ. До сихъ поръ, она жила весельемъ и забавой, и вотъ нашлись люди, которые отравили это веселье. Въ ея ушахъ звучали безпощадные сарказмы Нѣжинскаго, мерещился его насмѣшливый взглядъ. Да, въ первый разъ у ней явились враги и эти враги были отвлеченныя, полу сознанныя мысли и идеи!

Понятно, что Ева была всецѣло занята собой и менѣе чѣмъ когда-нибудь способна думать о другихъ. У ней не было даже самого отдаленнаго подозрѣнія, во что обходилась Броницыну оказываемая ей услуга. Онъ также не могъ еще сказать, велика ли эта услуга, но не было сомнѣнія, что себя онъ окончательно губилъ. Страсть, какъ сказочный богатырь, ростетъ не по днямъ, а по часамъ. День за днемъ онъ неотлучно находился въ ея обществѣ, подъ непрерывнымъ впечатлѣніемъ очарованія. Даже некрасивые люди преображаются въ минуты душевной борьбы и напряженія нравственныхъ силъ. Свѣтлые, дѣтски прозрачные глаза Евы потемнѣли и засвѣтились затаеннымъ волненіемъ, нервный румянецъ то вспыхивалъ, то погасалъ на ея щекахъ, гибкій голосъ отражалъ всѣ оттѣнки переживаемыхъ тревогъ. Сергій Степанычъ чувствовалъ, что теряетъ голову.

Но если Ева не могла и не умѣла наблюдать, то былъ еще третій безмолвный свидѣтель, съ головой, не отуманенной никакими личными треволніями. Единственнымъ привычнымъ дѣломъ миссъ Питчерсъ было зорко и подозрительно слѣдить за окружающими людьми. Она была глубоко обрадована, когда на ея главахъ совершилось желанное сближеніе Евы съ ея опекуномъ; но прошло нѣсколько времени и она стала замѣчать какую-то неуловимую перемѣну въ Сергіѣ Степанычѣ, всегда бывшемъ въ ея глазахъ образцомъ джентльмэна, умѣющаго владѣть собой и стоящаго выше всякихъ вульгарныхъ тревогъ и волненій. Идеалъ миссъ Питчерсъ всегда былъ въ этомъ родѣ; душевныя бури и муки она разрѣшала только женщинамъ, мужчина же, по ея мнѣнію, долженъ быть незыблемъ, непроницаемъ и неуязвимъ. Миссъ Питчерсъ недоумѣвала, сомнѣвалась, успокоивалась и снова волисва ась, пока, наконецъ, у ней не вырвалось невольно навернувшееся восклицаніе: «Праведный Боже! онъ какъ будто помолодѣлъ на десять лѣтъ!» Она даже всплеснула руками и съ неподдѣльнымъ ужасомъ уставилась на дверь, въ которую вышли Ева и Броницынъ.

Въ устахъ миссъ Питчерсъ это было очень вѣское осужденіе. Вся ея жизнь потрачена была на борьбу съ горячими порывами и пылкими мечтами молодости въ тѣхъ юныхъ лэди, чей внутренній міръ поступалъ въ ея вѣденіе; всѣ ея добросовѣстныя усилія клонились къ тому, чтобы замѣнить предосудительную живость манеръ приличной степенностью, юношеское легкомысліе спасительнымъ благоразуміемъ и мудрой предусмотрительностью. Она была бы очень довольна, еслибы всѣ семнадцатилѣтнія дѣвушки сохранили отъ своего возраста только цвѣтущій румянецъ щекъ, а ихъ бѣдныя легкомысленныя головки разомъ прониклись бы ея собственной житейской мудростью. Она искренно вѣрила, что жизнь этихъ бѣдныхъ созданій сдѣлалась бы гораздо привлекательнѣе отъ такого превращенія. Впрочемъ, развѣ не такъ же думаютъ почти всѣ воспитательницы и маменьки, желающія счастія своимъ дѣтямъ?

Миссъ Питчерсъ бросилась къ окну и не отходила отъ него все время, пока Ева и ея кавалеръ усаживались на лошадей и съ мѣста галопомъ умчались по широкой липовой аллеѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что даже движенія его стали живѣе и свободнѣе. Послѣ этого, миссъ Питчерсъ оставалось только подвергнуть свое наблюденіе дальнѣйшей провѣркѣ. Ея изумленіе росло съ каждымъ днемъ и доросло, наконецъ, до ужасной догадки. Броницынъ почувствовалъ на себѣ взоръ, полный такого ужаса, что онъ невольно смутился и отвелъ глаза. Англичанка вышла изъ комнаты, едва держась на ногахъ отъ волненія. Броницынъ тревожно проводилъ ее глазами.

— Что съ ней? разсѣянно оглянулась Ева.

Онъ молча пожалъ плечами.

— Которое число сегодня, дядя?

— Восьмнадцатое іюля.

Она вспомнила почему-то, что до отъѣзда за-границу Натальи Ивановны остается всего два мѣсяца.

— Надѣюсь, Ева, что черезъ мѣсяцъ мы уже будемъ далеко отсюда? проговорилъ опекунъ.

— Развѣ вамъ не нравится наша здѣшняя жизнь? Я хочу сказать — въ послѣднее время…

— Я думаю, что она будетъ еще лучше во всякомъ другомъ мѣстѣ.

— Чего добраго, этотъ старый домъ внушаетъ вамъ суевѣрный страхъ? А я такъ начинаю любить его; мнѣ бы очень хотѣлось присутствовать при той трагедіи, которая разыгралась здѣсь когда-то…

— Да, во всякомъ случаѣ лучше быть зрителемъ трагедіи, нежели дѣйствующимъ лицомъ въ ней, какимъ-то страннымъ тономъ проговорилъ Броницынъ.

— Ну, это смотря по трагедіи. Тѣ, въ которыхъ замѣшана любовь, должны быть очень интересны. Я бы желала, чтобы у меня былъ мужъ, которому бы я измѣнила, или хотя бы предметъ страсти, съ которымъ меня разлучила злая судьба.

— Мнѣ пріятнѣе было бы не слышать отъ васъ подобныхъ вещей, проговорилъ опекунъ тономъ оскорбленнаго достоинства.

— Я не желаю выдавать себя за образецъ всѣхъ возможныхъ добродѣтелей, отвѣтила строптиво Ева.

— Да, но, быть можетъ вы скажете, чѣмъ можно заслужить вату любовь?

— О, этого я сама не знаю! разсмѣялась Ева.

— Въ такомъ случаѣ попробуемъ составить вашъ идеалъ. Начнемъ съ лѣтъ. Онъ, разумѣется, долженъ быть молодъ?

— Не слишкомъ, но, конечно, не старикъ.

— Я васъ попрошу перевести это на цифры.

Странное удовольствіе доставляла Броницыну эта болтовня. Теперь онъ съ какимъ-то ребяческимъ страхомъ ждалъ ея отвѣта на свой вопросъ.

— Не моложе двадцати шести и не старше сорока, отвѣтила безпечно Ева.

— Хорошо. Долженъ онъ быть красивъ собой?

— Только не то, что обыкновенно называется красавцемъ! Его наружность должна быть симпатична мнѣ — вотъ и все.

— Желаете вы, чтобы онъ былъ богатъ?

— Это совершенно безразлично, у меня довольно и своего.

— Титулъ вы также считаете лишнимъ?

— Отъ очень громкаго я не прочь.

— Кажется, мы покончили съ внѣшностью; теперь самое трудное: какихъ добродѣтелей вы ищете?

— Я не требую, чтобы онъ былъ добродѣтельнѣе меня самой — условіе, какъ видите, не тяжелое. Но онъ долженъ быть очень, очень ученъ и, разумѣется, безукоризненно благороденъ и очень уменъ. А потомъ — ему ни подъ какимъ видомъ не слѣдуетъ быть кроткимъ.

— Въ такомъ (случаѣ, кто же будетъ уступать? засмѣялся Броницынъ.

— А это ужь (какъ случится; но мужъ, который сталъ бы

подчиняться всѣмъ моимъ прихотямъ, навѣрное опротивѣлъ бы мнѣ черезъ полгода.

— А я до настоящей минуты считалъ васъ властолюбивой. Ну, что же еще? Желаете вы, чтобы онъ былъ веселаго характера или серьёзнаго?

— Скорѣе серьёзнаго, я не люблю весельчаковъ. Но я забыла главное: онъ долженъ любить меня до безумія.

— И тѣмъ не менѣе не уступать вамъ?

— Тутъ нѣтъ никакого противорѣчія; можно любить и мучить.

— Да, вы бы, напримѣръ, могли! невольно вырвалось у него.

— Можетъ быть, засмѣялась Ева. — Однако, мы столько говорили сегодня о любви, что у меня явилось желаніе съиграть вамъ Poème d’amour — знаете, Гензельта? Постараюсь, nd крайней мѣрѣ, вообразить себя влюбленной.

Poème d’amour давно кончилась. Броницынъ не интересовался названіемъ пьесъ, которыя Ева играла одну за другой, увлекаясь все больше и больше. Онъ сидѣлъ въ углу дивана и не отрывалъ глазъ отъ стройной фигуры, бѣлѣвшей въ концѣ залы. Откуда бралось столько силы въ этихъ тонкихъ, блѣдныхъ пальчикахъ? какъ могли эти дѣтскія руки вызывать такіе могучіе звуки?

Онъ думалъ, что готовъ бы былъ продать свою душу за любовь этой дѣвушки; что съ радостью готовъ бы позволить ей терзать и мучить себя безконечными капризами и причудами. Онъ, серьёзный, сорока-пяти-лѣтній человѣкъ! «Мужъ, который сталъ бы подчиняться всѣмъ моимъ прихотямъ, навѣрное опротивѣлъ бы мнѣ черезъ полгода», сказала Ева. Но развѣ; дѣвушка знаетъ, чего потребуетъ женщина? Онъ зналъ ее лучше ея самой; онъ зналъ, что любовь къ человѣку болѣе сильному, чѣмъ она сама, будетъ ея погибелью, что она можетъ жить только въ атмосферѣ обожанія, что ей нуженъ мужъ, у котораго не было бы въ жизни ничего выше заботы о ея счастьи. И онъ былъ бы такимъ мужемъ. Да, теперь Сергій Степанычъ уже безтрепетно произносилъ это слово, а какъ недалеко было то время, когда онъ считалъ эту мысль безумнымъ, горячечнымъ бредомъ!

— Чудный рояль! произнесла Ева, взявъ послѣдній замирающій аккордъ.

— Скажите лучше, чудная игра.

— Нѣтъ, я не довольна. Мнѣ все-таки неудалось вообразить себя влюбленной, отвѣтила дѣвушка съ непритворнымъ сожалѣніемъ.

II.

Миссъ Питчерсъ не легко было переварить свое открытіе: такъ привыкла она смотрѣть на Броницына, какъ на отца Евы. По ея мнѣнію, духовная связь, установившаяся между ними, связывала ихъ ближе всякаго кровнаго родства. Авторитетъ Сергія Степаныча разомъ поколебался. Влюбиться въ дѣвушку, которую онъ воспитывалъ какъ родную дочь! Промѣнять возвышенную роль защитника и покровителя на жалкую, смѣшную участь безнадежнаго вздыхателя. И можно ли было ожидать подобнаго сумасбродства отъ степеннаго, сдержаннаго опекуна. Эта бѣдная сиротка теряла свою послѣднюю опору; по крайней мѣрѣ, англичанка была твердо убѣждена, что Броницынъ лишилъ себя права быть покровителемъ Евы и искренними слезами оплакивала горькую участь несчастной дѣвушки. Она рѣшительно не могла представить себѣ, что будетъ дальше, по для нея было совершенно очевидно, что жизнь маленькой семьи не можетъ уже идти такъ, какъ шла до сихъ поръ. Со дня на день, она ждала чего-то такого, что должно было перевернуть все вверхъ дномъ. Но дни уходили, и все обстояло благополучно. Броницынъ былъ, въ ея присутствіи, еще осторожнѣе и сдержаннѣе, чѣмъ прежде, но что же могъ онъ сдѣлать съ своей наружностью, которая помолодѣла на десять лѣтъ? Онъ не могъ управлять своими глазами, лихорадочно блестѣвшими послѣ мучительной безсонной ночи, не могъ заставить свой голосъ звучать всегда ровно и покойно, не могъ удерживать на своемъ лицѣ безстрастное, апатичное выраженіе, когда его терзали тысячи жгучихъ думъ.

Убѣдившись, наконецъ, что дальнѣйшее сомнѣніе было бы съ ея стороны непростительнымъ малодушіемъ, миссъ Питчерсъ сочла своей священной обязанностью отдалить Еву отъ опекуна и помѣшать имъ проводить цѣлые дни съ глазу на глазъ. Пріемы добродушной англичанки были въ этомъ случаѣ очень наивны; она, безъ всякой надобности, чуть не каждые полчаса входила въ комнату, гдѣ они сидѣли, единственно для того, чтобы окинуть ихъ тревожнымъ, испытующимъ взоромъ; она неловко вмѣшивалась въ разговоръ, когда онъ почему-нибудь не нравился ей, и каждый день неизмѣнно заговаривала объ отъѣздѣ изъ Дупловъ. Ева не обращала никакого вниманія на эти манёвры, потому! что присутствіе англичанки нисколько не стѣсняло ее, но Броницынъ разгадалъ очень скоро эту нехитрую политику. Его невыразимо бѣсилъ непрошенный контроль, тѣмъ болѣе, что приходилось дѣлать видъ, что онъ ничего не замѣчаетъ. Его самолюбіе страдало отъ того, что онъ, какъ школьникъ, попалъ подъ надзоръ старой гувернантки и долженъ былъ покорно читать свое осужденіе въ ея краснорѣчивыхъ взглядахъ. Но что значили эти булавочные уколы въ сравненіи съ сердечными муками, какія онъ выносилъ!

И такъ, всѣ обитатели дупловскаго дома волновались и у каждаго изъ нихъ былъ свой собственный, отдѣльный міръ тревогъ и волненій.

Отеческая роль удавалась Броницыну все хуже и хуже съ каждымъ днемъ. Его истерзанные нервы не повиновались ему больше и, какъ ни была Ева поглощена своими собственными ощущеніями, но и ее поразила, наконецъ, странная перемѣна. Она устремила на опекуна испуганный взглядъ, но готовый вопросъ невольно замеръ на ея губахъ. Она инстинктивно поняла, что лучше не предлагать вопросовъ. Онъ замѣтилъ ея смущеніе.

— Что такое съ вами?..

— Ничего, я только подумала, какіе всѣ люди эгоисты… то есть, какая я сама эгоистка, поправилась она и смѣшалась еще больше.

— Почему это пришло вамъ въ голову?

— Вы, навѣрное, больны, а я до сихъ поръ не обратила на это вниманія, проговорила она, призвавъ на помощь всю свою храбрость, чтобы выговорить это естественно и свободно.

Прошла минута тяжелаго молчанія.

— Да, должно быть, я дѣйствительно боленъ, съ видимымъ усиліемъ отвѣтилъ, наконецъ, опекунъ.

— Надо послать за докторомъ, заторопилась Ева.

— Нѣтъ, нѣтъ, не торопитесь, успѣется и завтра, если не будетъ легче. Я пойду прилягу, можетъ быть, удастся заснуть… Пожалуйста, не тревожьтесь заранѣе.

Онъ медленно вышелъ, не бросивъ на нее взгляда.

Догадка, мелькнувшая въ умѣ Евы, была такъ ужасна, что болѣзнь Броницына почти обрадовала ее.

— Что я за съумасшедшая, какъ могла я подумать! успокоивала она себя. — Вѣдь это… я, право, не знаю ужь, что бы тогда было со мной… Онъ боленъ простудился, должно быть вчера; сыро было… Нѣтъ, я все-таки пошлю за докторомъ, нечего его слушать.

Ева распорядилась, чтобы въ городъ сейчасъ-же послали тройку, приказала прислугѣ наблюдать строжайшую тишину и черезъ дверь кабинета освѣдомлялась у Броницына, не нужно ли ему чего-нибудь. Она суетилась, ходила изъ комнаты въ комнату, совѣтывалась съ миссъ Питчерсъ, приготовила собственноручно горчичникъ. Она настойчиво, не переставая, думала о его болѣзни, стараясь убѣдить себя, что вѣритъ ей, что, кромѣ этой болѣзни, ничего и нѣтъ. Но, рядомъ съ этими мыслями, въ ея умѣ, противъ воли, слагался длинный рядъ воспоминаній и сближеній.

— Боже мой, какъ я могу предполагать это? терзалась Ева. — Развѣ я стою? развѣ мало тревогъ и огорченій я ему причиняла. Что я такое предъ нимъ? сумасбродная, взбалмошная дѣвчонка. Недоставало только, чтобы я была такъ самонадѣянна, чтобъ вообразить, что онъ умираетъ отъ любви ко мнѣ!

Она не могла отогнать этой ужасной мысли и между тѣмъ ей казалось, что она оскорбляетъ его этимъ. Никогда еще Ева не переживала такой мучительной ночи.

Утромъ пріѣхалъ докторъ. Она вышла къ нему съ такимъ разстроеннымъ лицомъ, что онъ, еще не взглянувъ на больного, принялся успокоивать ее. Когда дверь кабинета затворилась за нимъ, она прислонилась лбомъ къ оконному стеклу и смотрѣла на дворъ, буквально ничего не видя. Миссъ Питчерсъ хлопотала въ столовой, гдѣ накрывали завтракъ.

— Сударыня, могу васъ увѣрить, что вы совершенно напрасно разстроиваете себя, весело заговорилъ докторъ, выйдя изъ кабинета. — У Сергія Степаныча небольшое нервное страданіе, которымъ онъ напрасно неглижировалъ, но я ручаюсь вамъ, что мы очень скоро поставимъ его на ноги.

Ева стояла передъ докторомъ, блѣдная, какъ мраморъ, точно онъ произносилъ смертный приговоръ, а не этотъ утѣшительный отзывъ. Какая тяжесть свалилась бы съ ея души, еслибъ она услышала, что у ея опекуна сильнѣйшая простуда, все на свѣтѣ, только не это «небольшое нервное страданіе»!

— Вы, я вижу, не вѣрите мнѣ? Даю вамъ честное слово, что тутъ нѣтъ и тѣни опасности. Я совѣтую Сергію Степанычу принять теплую ванну и пришлю изъ города капли. Въ такихъ случаяхъ спокойствіе лучшее лекарство.

— Благодарю васъ, я вполнѣ вѣрю, выговорила, наконецъ, Ева. — Я вчера очень испугалась и дурно провела ночь…

Она слегка поклонилась и вышла.

Докторъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ и съ многозначительной усмѣшкой поправилъ свои золотыя очки. По выраженію его маленькихъ, живыхъ глазъ, видно было, что онъ кое-что сообразилъ. Онъ ловко повернулся на каблукахъ и прошелъ въ столовую, гдѣ миссъ Питчерсъ усердно принялась исполнять роль любезной хозяйки.

---

Сергій Степанычъ лежалъ на оттоманкѣ. Темныя занавѣси были спущены и большой, полутемный кабинетъ дѣйствительно походилъ на комнату больного. На столѣ стоялъ графинъ воды съ краснымъ виномъ, замѣнявшій собою лекарственныя стклянки. Конечно, опекунъ былъ столько же боленъ физически, какъ и самъ веселый докторъ, но онъ радъ былъ этому отдыху.

— Дядя, могу я войти къ вамъ? послышался за дверью голосъ Евы.

Все утро она просидѣла въ своей комнатѣ, стараясь овладѣть своимъ волненіемъ, но должна же она была, наконецъ, навѣстить его.

Броницынъ давно и мучительно ждалъ ея прихода. Прошли уже цѣлые сутки. Вѣрила ли она его болѣзни или совершилось, наконецъ, то, чего онъ такъ боялся? онъ жадно впился глазами въ ея лицо, стараясь прочесть на немъ отвѣтъ.

— Я много разъ подходила къ вашей двери, но все не рѣшалась войти; докторъ требуетъ полнаго спокойствія. Ну, что, мой другъ, вамъ не очень худо? Я очень испугалась вчера, я боялась, что это простуда. Я вамъ не помѣшала?

Ева говорила особенно громко и развязно. Она пожала ему руку, мелькомъ взглянула на него и сѣла въ кресло, придвинутое утромъ для доктора.

«Какъ она блѣдна!» подумалъ Броницынъ.

— Вѣдь я просилъ васъ не тревожиться, отвѣтилъ онъ: — не зачѣмъ было и за докторомъ посылать, прошло бы само собой.

— Неужели вамъ было бы пріятнѣе, еслибъ я мучилась неизвѣстностью? Теперь я знаю, по крайней мѣрѣ, что нѣтъ никакой опасности.

— Женщины всегда умѣютъ сдѣлать изъ мухи слона, постарался улыбнуться Броницынъ.

Ева сидѣла съ опущенными глазами, напрягая всѣ силы, чтобы найти какую-нибудь тэму для разговора. Но вѣдь человѣкъ никогда не бываетъ менѣе изобрѣтателенъ, какъ въ тѣхъ случаяхъ, когда ему необходимо избѣгать томительнаго молчанія. Броницынъ молча смотрѣлъ на нее.

Его всегда пугала даже мысль одна, что когда-нибудь Ева узнаетъ его тайну, а теперь онъ испытывалъ какое-то странное наслажденіе отъ сознанія, что она знаетъ. Онъ видѣлъ, что ей неловко, жутко, понималъ, что она страдаетъ. А развѣ онъ мало выстрадалъ? Неужели за всѣ свои муки онъ не заслужилъ даже простого состраданія! Огорченіе, жалость — вотъ все, что онъ получитъ отъ нея. Онъ почти наслаждался ея смущеніемъ.

Ева чувствовала на себѣ его взглядъ и не выдержала; вспыхнула, поднялась съ своего мѣстами ему показалось, что на ея рѣсницахъ блеснули слезы. Впрочемъ, въ кабинетѣ было темно. Ева пошла было къ двери, но остановилась, сдѣлала надъ собой послѣднее усиліе и взяла со стола газету.

— Я буду читать вамъ; можетъ быть, вы заснете.

— Если вамъ не скучно, я буду очень благодаренъ.

Ева стала читать. Миссъ Питчерсъ осторожно вошла въ кабинетъ, окинула ихъ пытливымъ взоромъ, и, повидимому, осталась довольна. Ева читала не отрываясь, пока совершенно стемнѣло. Броницынъ ничего не сказалъ, когда она остановилась; она тихо поднялась съ своего мѣста и прислушалась; онъ, казалось, спалъ и она неслышно выскользнула изъ комнаты.

Но онъ не спалъ. Что будетъ завтра, черезъ два, три дня? его фантастическая болѣзнь должна же когда-нибудь кончиться. Онъ не могъ думать объ этомъ. Одно рисовалось ему ясно и неотразимо: разлука! Разлука съ Евой, которая впродолженіи двадцати лѣтъ была его жизнью…

III.

Дупловскій садъ оканчивался большимъ прудомъ, окруженнымъ, какъ кольцомъ, тѣнистой аллеей изъ старыхъ липъ и вязовъ. Между толстыми вѣковыми стволами сверкала зеркальная поверхность воды, къ которой спускались широкія дерновыя ступени. Небольшая, красиво раскрашенная лодка покачивалась на цѣпи.

На дерновыхъ ступеняхъ сидѣла Ева, прислонясь головой къ стволу старой липы. Съ визита доктора прошла почти недѣля и она оставила свои слѣды на нервномъ лицѣ дѣвушки; въ немъ виднѣлась тяжелая дума и мучительная забота. Внутренняя борьба, волновавшая ее столько времени, затихла; всѣ личныя волненія и тревоги замолкли передъ новымъ, неожиданнымъ ударомъ. Сознаніе роковой, непоправимой вины легло страшнымъ гнетомъ на ея впечатлительную душу. Развѣ можно было причинить большее зло тому, кто посвятилъ ей всею свою жизнь? развѣ она думала о комъ-нибудь, кромѣ самой себя, развѣ она замѣчала, понимала что-нибудь иное? Онъ старался удаляться отъ нея — теперь она поняла это — быть можетъ, ему удалось бы задушить въ себѣ это чувство, но кто же, какъ не она, помѣшалъ этому? кому нужна была эта пагубная близость? Она всегда и во всемъ руководствовалась только своимъ чудовищнымъ эгоизмомъ. Каждая пятнадцатилѣтняя дѣвочка была бы внимательнѣе и догадливѣе ея. Что теперь будетъ? Одну минуту она подумала даже, что самое лучшее, что она можетъ сдѣлать — это броситься въ эту безмятежную воду, золотившуюся въ лучахъ вечерняго солнца. Развѣ въ ея жизни было что-нибудь, о чемъ бы стоило пожалѣть?

Ева была такъ погружена въ свое отчаяніе, что не слыхала шаговъ Броницына, медленно подходившаго по аллеѣ.

Она вскочила, какъ ужаленная, когда онъ остановился около нея. Въ первый разъ они сошлись не въ полутемной комнатѣ, а при полномъ дневномъ свѣтѣ и молча всматривались другъ въ друга, какъ бы измѣряя все, что пережили.

Ева первая опустила глаза.

— Скажите, Ева, что я теперь долженъ сдѣлать? спросилъ онъ тихо.

— Сказать вамъ?!. Я думала, вы скажете, что мнѣ дѣлать, чтобы…

— …Облегчить мое положеніе? досказалъ онъ съ грустной ироніей.

Ева молча смотрѣла на воду. Броницынъ сдѣлалъ шагъ впередъ и ласково взялъ ея руки.

— Полноте! къ чему это отчаяніе… Вы напрасно думаете, что сдѣлали мнѣ какое-то страшное зло. Если надо было бѣжать, то не вамъ, а мнѣ, и не дожидаясь, чтобы вы стали думать за меня… Вѣрьте мнѣ, въ этомъ нѣтъ и не можетъ быть никакого зла! Любить васъ для меня значитъ жить… Во всей моей жизни не было ничего свѣтлаго, кромѣ васъ и любви къ вамъ; отречься отъ нея я не могъ, не могу и теперь и никогда не буду въ силахъ.

Ева не дрожала больше. Она слушала его съ какимъ-то сладкимъ испугомъ. Въ первый разъ въ ея ушахъ звучалъ голосъ глубокой страсти, непохожей на картинныя изліянія ея свѣтскихъ поклонниковъ.

— Я не смогъ любить васъ такъ, какъ хотѣлъ… какъ дочь, какъ сестру, какъ друга… Видно, я недостаточно старъ для этого… Но я не съумѣлъ скрыть это отъ васъ, я нарушилъ ваше спокойствіе и въ этомъ моя вина, только въ этомъ!

— Не оскорбляйте же меня такъ безжалостно, не говорите о моемъ спокойствіи! прервала его Ева. — Я всегда была эгоисткой, но неужели же вы думаете, что и теперь я способна заботиться о себѣ?

— Я вижу и цѣню ваше участіе.

— Участіе!.. повторила она съ отчаяніемъ: — нѣтъ, вы никогда не поймете того, что я выношу…

— Нѣтъ, дитя, никто не знаетъ васъ лучше меня, никто никогда не пойметъ такъ, какъ я понимаю, что нужно для вашего спокойствія и счастія. Это безумный бредъ, но я выскажу его вамъ сегодня. Все равно, что бы ни было завтра, я никогда больше не буду говорить съ вами о своей любви. Вы мнѣ позволите это. Одинъ часъ въ цѣлую жизнь я имѣю право говорить съ вами, какъ ровный, какъ мужчина съ любимой женщиной, забывъ, что я долженъ быть вашимъ отцомъ, только отцомъ!

Онъ остановился и провелъ рукой по своему влажному лбу. Ева прислонилась къ дереву, такъ сильно дрожали у нея ноги; голова слегка кружилась и всю ее охватывало новое, невѣдомое наслажденіе. Какъ бы искренно ни огорчала насъ любовь человѣка, которому мы не можемъ отвѣчать тѣмъ же, все-таки она даетъ намъ довольно счастія, все-таки сердце наше забьется сильнѣе подъ увлекательнымъ обаяніемъ страсти.

— Не думайте, Ева, чтобы я желалъ намѣренно отдалять ту минуту, когда мнѣ придется уступить мѣсто вашему мужу. Не думайте, чтобы ревность могла хотя на мигъ заглушить горячее желаніе вамъ самаго полнаго счастія. И все-таки я сознаюсь, что это будетъ для меня горькій день! горькій потому, что кто бы ни былъ вашъ избранникъ, онъ не можетъ любить васъ такъ, какъ я требовалъ бы, чтобъ онъ любилъ. Онъ не будетъ для васъ такимъ мужемъ, какимъ былъ бы я, еслибы вы не видѣли во мнѣ только стараго опекуна. Да, противъ меня вся моя жизнь, посвященная вамъ. Женщины всегда готовы полюбить перваго, кто съумѣетъ занять ихъ воображеніе, но другъ цѣлой жизни для нихъ всегда только старый другъ, нужный лишь до той минуты, когда онѣ забудутъ его для другого… Ева, вы плачете? Это не упрекъ — вы не такъ поняли меня — это простое сознаніе горечи и, пожалуй, даже комичности моего положенія. Я не мщу и не прошу у васъ ничего, но желать… каждый человѣкъ имѣетъ право желать! Дорогая! простите меня, что же съ вами?

Ева горько рыдала, прислонясь головой къ стволу липы. Опекунъ старался успокоить ее, какъ могъ, хотя и у него самого дрожали руки и мелькали въ глазахъ искры.

— Ничего, ничего… Оставьте! Помогите мнѣ дойти до дому… я не могу, мнѣ подумать надо…

Подумать? Сердце Броницына замерло и потомъ забилось сильно до боли. «Подумать! подумать!» твердилъ онъ, какъ потерянный, боясь вникать въ смыслъ этого слова. Онъ почти донесъ Еву до дверей ея комнаты и молча поцѣловалъ ея руки.

— Да что-же, наконецъ, происходитъ между ними? отчаянно произнесла миссъ Питчерсъ, стоявшая у окна своей комнаты и видѣвшая, какъ опекунъ велъ Еву черезъ садъ.

Какъ потерянная переходила она отъ дверей Евы къ кабинету Броницына. Обѣ были заперты на ключъ. За одной царствовала зловѣщая тишина, за другой раздавались тревожные шаги. Подобное положеніе едва выносимо, когда оно длится нѣсколько часовъ, но что сказать о цѣлыхъ суткахъ? Миссъ Питчерсъ сама не понимала, какъ она пережила эти сутки. О ея существованіи забыли; этимъ безсердечнымъ людямъ не было никакого дѣла до ея смертельной тревоги. На всѣ ея отчаянныя мольбы сказать хотя нѣсколько словъ въ объясненіе, ей отвѣчали, черезъ запертую дверь, не менѣе отчаянной просьбой оставить въ покоѣ и имѣть немного терпѣнія.

Наконецъ, въ дверяхъ Евы громко щелкнулъ ключъ. Миссъ Питчерсъ замерла на своемъ мѣстѣ и вся превратилась въ слухъ. Надѣюсь, теперь это базсердечное существо вспомнитъ о ея мученіяхъ? Ничуть не бывало, шаги удалялись. Англичанка бросилась къ окну: Ева сошла съ балкона и медленно пошла по саду. Прошло четверть часа. Миссъ Питчерсъ окаменѣла на своемъ наблюдательномъ посту. Послышались новые шаги. Сергій Степанычъ также спустился съ балкона и пошелъ вслѣдъ за Евой.

— Ну, по крайней мѣрѣ, какой-нибудь конецъ! вздохнула измученная женщина.

Миссъ Питчерсъ не обращала никакого вниманія на прелестный закатъ, живописно позолотившій темныя верхушки стараго сада; она ни разу не взглянула на восхитительное небо, горѣвшее всѣми непередаваемыми оттѣнками, отъ ярко-огненнаго до темнофіолетоваго, хотя обыкновенно каждая поразительная картина природы неизмѣнно наводила ее на благоговѣйныя размышленія о величіи творца и о жалкомъ ничтожествѣ людей. Всѣ мысли благочестивой дочери пастора, на этотъ разъ, были прикованы къ грѣховнымъ страстямъ земли.

Разноцвѣтные лучи погасли одни за другими на стемнѣвшемъ небѣ; кое-гдѣ неясно замерцали звѣзды, пестрый цвѣтникъ слился въ одно бѣловатое пятно. Слабые глаза миссъ Питчерсъ съ трудомъ различали знаки циферблата. Бѣлыя статуи, неясно выдѣлявшіяся въ потемнѣвшихъ аллеяхъ, казались движущимися человѣческими фигурами.

Наконецъ, гдѣ-то неожиданно близко раздались шаги и голоса. Миссъ Питчерсъ откинулась на спинку кресла. Она не пошла встрѣчать ихъ.

— Какъ здѣсь темно! долетѣлъ до нея возгласъ Евы. Потомъ торопливые шаги быстро приблизились, дверь шумно распахнулась и свѣтлая фигура дѣвушки въ одинъ мигъ очутилась на колѣняхъ у ея кресла.

— Милая! родная! добрая! Бога ради простите, что мы васъ такъ замучили! заговорила Ева, осыпая ее горячими поцѣлуями. Голова миссъ Питчерсъ окончательно пошла кругомъ отъ этого неожиданнаго восторженнаго тона. Броницынъ, молча улыбаясь, стоялъ около Евы.

— Пожалуйста, наложите на насъ какое-нибудь достойное наказаніе, иначе меня все будетъ преслѣдовать воспоминаніе о томъ, что вы вынесли изъ-за насъ!

— Ева, да вы сначала скажите главное, а то миссъ Питчерсъ навѣрное ничего не понимаетъ изъ всего, что вокругъ нея происходитъ!

— Я выхожу замужъ за Сергія Степаныча, сказала Ева и встала, съ колѣнъ.

IV.

Перестройка земскихъ мостовъ быстро подвигалась впередъ, благодаря тому, что инженеръ посѣщалъ свои работы съ примѣрной аккуратностью. Онѣ производились теперь уже верстъ за пятнадцать отъ Дупловъ; постоянные разъѣзды отнимали, конечно, много времени, и Нѣжинскій видѣлся съ своей невѣстой только урывками. Случалось даже, что онъ дня по два вовсе не возвращался домой и ночевалъ на работахъ. Къ тому же и сама Наташа усиленно готовилась къ приближавшемуся экзамену.

Веселое настроеніе, одушевлявшее все лѣто дружескій кружокъ, какъ-то незамѣтно исчезло. Нѣжинскій былъ положительно не веселъ. Конечно, онъ и не могъ радоваться въ виду приближавшейся разлуки съ своей невѣстой, но все же полтора мѣсяца не два дня, и не лучше ли было пользоваться послѣднимъ временемъ, чѣмъ предаваться за ранѣе грусти. Такъ, по крайней мѣрѣ, думала Наташа. Раза два она пыталась разспрашивать его, но, видя, что ему нечего сказать ей, не заводила больше подобныхъ разговоровъ. Въ ихъ отношеніяхъ всегда оставалась доля сдержанности и, несмотря на искреннюю взаимную привязанность, сближеніе не шло дальше извѣстной разъ опредѣлившейся границы. Наташа была изъ тѣхъ замкнутыхъ, сдержанныхъ натуръ, которыя ни передъ кѣмъ не раскрываются впо. нѣ. Она не любила дѣлиться ни своими радостями, ни печалями, не мечтала вслухъ; ея стремленія и планы незамѣтно зарождались и созрѣвали внутри ея самой, и только, принявъ какое-нибудь безповоротное рѣшеніе, она сообщала о немъ близкимъ людямъ. Глафира Петровна считала свою дочь упрямой и безсердечной, и самъ Нѣжинскій желалъ иногда, чтобы его невѣста была не такъ ровна и безстрастна. Такова участь подобныхъ натуръ. Ихъ стойкость зовутъ упрямствомъ и подъ ихъ кажущеюся холодностью рѣдко кто угадаетъ глубокую нѣжность, гораздо болѣе надежную, чѣмъ страстные порывы пылкихъ натуръ. Въ этой нѣжности есть что-то стыдливое; онѣ не любятъ расточать ее безъ нужды и только въ критическія минуты выказываютъ весь запасъ душевной деликатности и самоотверженности. Но людей всегда и во всемъ плѣняетъ блескъ, а въ подобныхъ характерахъ нѣтъ его. У такихъ женщинъ всегда очень много друзей и при томъ такихъ, которымъ онѣ сами гораздо нужнѣе, чѣмъ тѣ имъ. Но ихъ рѣдко любятъ.

Любовь Нѣжинскаго къ Наташѣ постепенно принимала мирный оттѣнокъ дружбы. Наташа скоро подмѣтила его взглядъ на женщинъ, въ которомъ было больше симпатіи и снисходительной нѣжности, нежели уваженія и довѣрія, и постаралась заставить его относиться къ ней иначе. Ревниво до мелочности дѣвушка отстаивала свое нравственное равенство, и, нечувствительно для себя самой, отнимала этимъ много поэзіи и прелести у своихъ отношеній къ любимому человѣку.

Послѣднее время и Павелъ Ильичъ держалъ себя какъ-то неровно. Онъ то просиживалъ у Павленковыхъ цѣлые дни, къ довольно откровенному неудовольствію Глафиры Петровны, презрительно величавшей его голышемъ и безпутнымъ шатуномъ, то вовсе не показывался дня по два и по три. Онъ былъ теперь именно въ такомъ настроеніи, когда ему приходилось искать «силы и бодрости» на днѣ горькой чаши. Наташа видѣла это, но не заводила больше никакихъ спасительныхъ разговоровъ; она до сихъ поръ не могла вспомнить безъ досады разговора въ саду, и искренно жалѣла, что измѣнила тогда своему правилу не заглядывать незванно въ чужую душу.

Неожиданное исчезновеніе Евы давно уже было взвѣшено и обсужено со всѣхъ сторонъ. Оно удивило и — что грѣха таить — подѣйствовало успокоительно на Наташу. Отъ ея женскаго взгляда не ускользнуло, конечно, что Симборская начинала все сильнѣе и сильнѣе интересоваться Нѣжинскимъ; нравственная же ломка, которой инженеръ придавалъ такое серьёзное значеніе, всегда казалась ей ненадежной въ дѣвушкѣ, прожившей 22 года въ разслабляющей обстановкѣ роскоши. Она искренно думала, что благоразумное рѣшеніе Евы во время избавитъ ее отъ многихъ безплодныхъ волненій.

Зрѣловъ торжествовалъ и не упускалъ ни одного случая, чтобы кольнуть Нѣжинскаго его неудачей. Самъ Михаилъ Константинычъ соглашался съ своими друзьями, что потратилъ даромъ время. Думалъ ли онъ тоже самое въ глубинѣ души? этого, конечно, никто изъ нихъ не зналъ, но подозрительный Павелъ Ильичъ минутами сильно сомнѣвался въ этомъ. Его смущала невозмутимая кротость, съ какою инженеръ переносилъ всѣ его колкости.

Извѣстіе о помолвкѣ Евы съ Броницынымъ поразило даже Зрѣлова, и онъ воздержался на этотъ разъ отъ всякихъ саркастическихъ замѣчаній; по его мнѣнію, самый фактъ былъ достаточно краснорѣчивъ. У Наташи невольно вырвалось, что она была лучшаго мнѣнія объ Евѣ.

— Это съ ея стороны просто безразсудство! проговорилъ Нѣжинскій.

Недѣли черезъ двѣ послѣ этого, возвращаясь верхомъ съ работъ, инженеръ встрѣтилъ Симборскую, катавшуюся съ женихомъ въ кабріолетѣ. Они оба раскланялись съ нимъ очень любезно. Михаилъ Константинычъ пожалѣлъ, что не успѣлъ разсмотрѣть хорошенько невѣсту. Онъ потянулъ поводъ и оглянулся: Ева правила; по вѣтру развѣвались мягкія пряди темныхъ волосъ, сиреневыя ленты и бѣлое кружево ея шляпы. При малѣйшей неровности дороги, Сергій Степанычъ бережно придерживалъ ее за талію.

— Чѣмъ не парочка! усмѣхнулся инженеръ и пустилъ рысью лошадь.

— А знаете, мой другъ, говорилъ между тѣмъ Броницынъ: — ваши знакомые, навѣрное, очень поражены тѣмъ, что вы такъ рѣзко порвали съ ними. Оно и въ самомъ дѣлѣ имѣетъ нѣсколько странный видъ.

— Ну, и пусть думаютъ — не все ли намъ равно? отвѣтила Ева, ловко огибая лежавшій на дорогѣ камень.

— Я не согласенъ съ вами, Ева. Слѣдуетъ держать себя съ тактомъ со всѣми безъ различія. Непріятно, если кто бы то ни было имѣетъ хотя малѣйшій поводъ перетолковывать вкривь и вкось ваши поступки. Не слѣдовало сходиться необдуманно съ кѣмъ попало, но такъ какъ прошлое непоправимо, то нужно постараться выйти съ достоинствомъ изъ непріятнаго положенія У васъ нѣтъ никакого основанія поступать съ ними невѣжливо. Вы не видались съ мѣсяцъ, и при настоящихъ обстоятельствахъ на это никто не въ правѣ претендовать. Но теперь было бы очень кстати пригласить ихъ и сдѣлать обѣдъ или что-нибудь въ этомъ родѣ. Что вы думаете объ этомъ?

Ева думала, что онъ не могъ выдумать ничего непріятнѣе этого.

— Если вы находите, что такъ слѣдуетъ, то я, пожалуй, согласна, отвѣтила она: — но… во всякомъ случаѣ это очень скучно!

— Что же дѣлать, приходится расплачиваться скукой за вашу необдуманность. Вы-то, собственно, не въ правѣ даже и роптать, но я страдаю тутъ совершенно незаслуженно, съ этимъ вы должны согласиться.

Разговоръ перешелъ на нѣжную тэму и не возвращался больше къ случайнымъ знакомымъ Евы.

Въ первую минуту желаніе Броницына непріятно подѣйствовало на Еву; но это впечатлѣніе скоро разсѣялось. Она нашла, что Сергій Степанычъ совершенно правъ. Разумѣется, ей слѣдовало держать себя съ этими людьми точно такъ же, какъ и со всѣми другими; безъ всякаго сомнѣнія, ея поведеніе нашли страннымъ и слѣдовало изгладить это впечатлѣніе, для спасенія ея собственнаго самолюбія. Тѣмъ болѣе, что это было совсѣмъ не трудно. Стоило только, какъ ни въ чемъ не бывало, сдѣлать визитъ Натальѣ Ивановнѣ, объявить о своей помолвкѣ, разсыпаться въ извиненіяхъ, что болѣзнь Броницына и сердечныя дѣла заставили ее забыть добрыхъ знакомыхъ, и, въ заключеніе, пригласить Наташу и ея жениха на обѣдъ, даваемый въ честь счастливаго событія. Все это было, безъ сомнѣнія, очень просто и удобоисполнимо. Ей нечего бояться теперь, когда она восторжествовала надъ всѣмъ, и когда для нея началась новая жизнь. Она покончила съ прежними волненіями. Только гдѣ-то, на днѣ души, осталось непріятное, безпокойное ощущеніе; она предчувствовала, что оно поднимется съ новой силой при встрѣчѣ съ Нѣжинскимъ, но за то и онъ долженъ будетъ понять, что то было не болѣе какъ капризъ, случайная прихоть, что онъ больше ужь не можетъ смутить ее..

— А какъ онъ старался объ этомъ! вспомнила она съ самодовольной улыбкой.

Ева была счастлива. Она отдыхала душой отъ всѣхъ пережитыхъ тревогъ. Но во время визита къ Павленковымъ она была какъ на иголкахъ, видя, что Наташа, какъ на зло, особенно серьёзна и неразговорчива. Наталья Ивановна и сама не понимала, почему именно она не могла встрѣтить Еву такъ же радушно, какъ всегда; она испытывала совершенно невольное разочарованіе при мысли, что пр ерванное знакомство снова возобновилось.

— Только мѣшать будетъ заниматься; и безъ того немного времени осталось, подумала она, какъ бы извиняясь передъ самой собою.

На другой день, зашли Нѣжинскій и Зрѣловъ и она сообщила имъ про неожиданный визитъ.

— Но?!. и вы не шутите? почти вскрикнулъ Павелъ Ильичъ.

— Чего ты такъ испугался, Павелъ? улыбнулся инженеръ.

Нельзя сказать, чтобъ на него самого извѣстіе эти не произвело никакого впечатлѣнія, но оно какъ-то вовсе не удивило его; точно давно, самъ того не сознавая, онъ поджидалъ чего-нибудь подобнаго.

— Оно и въ самомъ дѣлѣ смѣшно, что мы такъ положительно рѣшили, что Ева желаетъ раззнакомиться… Просто ей не до того было, это очень понятно, проговорила спокойно Наташа.

— Ну, да еще бы! Она вдругъ влюбилась въ своего опекуна до такой степени, что забыла для него весь міръ! язвительно засмѣялся Павелъ Ильичъ.

— Очень можетъ быть.

— Поздравляю васъ съ такой проницательностью!

— Это вы, Павелъ Ильичъ, претендуете на неумѣстную проницательность. Что намъ за дѣло, по любви ли выходитъ Ева замужъ или по какимъ-нибудь другимъ соображеніямъ?

— Мнѣ давно извѣстно, Наталья Ивановна, что вы представляете изъ себя самый совершенный образецъ скромности и безпристрастія.

— Ну, съ какой стати ей-то ты колкости говоришь? вмѣшался Нѣжинскій: — съ твоей стороны было бы гораздо откровеннѣе обрушиться прямо на меня. Нельзя же было Наташѣ предупредить Еву Аркадьевну, что она своимъ появленіемъ снова обрекаетъ тебя на всѣ муки ревности! Тѣмъ болѣе, что твоя ревность, Павелъ Ильичъ, не имѣетъ ровно никакихъ законныхъ правъ на существованіе…

Теперь настала очередь Зрѣлова глотать горькія пилюли; но Павелъ Ильичъ былъ не изъ такого десятка: онъ вспыхнулъ какъ порохъ, и навѣрное разразился бы чѣмъ-нибудь, равно непріятнымъ для всѣхъ, еслибъ его не остановилъ во-время выразительный взглядъ Наташи.

— Совѣтую вамъ, Павелъ Ильичъ, выпить стаканъ холодной воды — съ нѣкоторыхъ поръ вы находитесь въ особенно возбужденномъ состояніи.

Она проговорила это холодно, не спуская съ него настойчиваго взгляда. Павелъ Ильичъ съ видимымъ усиліемъ овладѣлъ собой.

— Прошу прощенья, если вы также нашли въ моихъ словахъ какія-то неумѣстныя колкости.

Она поблагодарила его ласковой, хорошо понятной ему улыбкой и непріятная сцена кончилась благополучно.

— Какъ вы нашли Еву Аркадьевну? спросилъ Нѣжинскій Наташу.

— Очень веселой и счастливой.

— Странныя существа эти женщины! продолжалъ онъ въ раздумьи: — неужели такая впечатлительная, чуткая дѣвушка могла полюбить этого рутиннаго, самодовольнаго англомана? Или я ровно ничего не смыслю въ психологіи, или она должна задохнуться отъ скуки въ его обществѣ.

Михаилъ Константинычъ внимательно смотрѣлъ на Наташу, ожидая ея отвѣта. Ему хотѣлось знать мнѣніе женщины.

— Какъ вамъ сказать? До вчерашняго дня я думала точно такъ же, но теперь я совсѣмъ сбилась съ толку… У нея въ самомъ дѣлѣ ликующій видъ.

— Жаль! отозвался Нѣжинскій съ серьёзнымъ сожалѣніемъ.

— Ахъ да! что же это я забыла — мы съ вами приглашены на обѣдъ въ воскресенье.

— Да? Это очень любопытно!

— Къ сожалѣнію, Павелъ Ильичъ, обратилась къ Зрѣлову Наташа: — вы приглашенія не удостоились. Вѣроятно, Ева забыла о вашемъ существованіи.

— Это досадно, чортъ возьми! Я, навѣрное, оказался бы наблюдательнѣе васъ всѣхъ. Ну, да и то сказать, я ничѣмъ ровно не заслужилъ подобнаго вниманія со стороны m-lle Симборской.

---

Насталъ день обѣда. Глафира Петровна самолично поднялась въ мезонинъ, чтобы наблюдать за туалетомъ дочери. У нея съ Наташей вышло не мало препирательствъ по поводу кисейнаго платья, которое Глафира Петровна принялась сооружать, съ по мощью вдовой дьяконицы, исполнявшей въ околодкѣ обязанности портнихи. Конечно, кисейное платье, перешитое изъ стараго, было черезъ чуръ скромнымъ нарядомъ для такого торжественнаго случая, но все же оно было наряднѣе всѣхъ незатѣйливыхъ платьевъ Наташи. Глафира Петровна едва не поссорилась съ своей помощницей при рѣшеніи вопроса, какая отдѣлка моднѣе, рюши или буфы. Наташа протестовала сколько могла, но, наконецъ, покорилась, убѣдившись, что на этотъ разъ мать не уступитъ.

Процедура одѣванія длилась добрыхъ два часа. Глафира Петровна непремѣнно требовала, чтобы Натапіа причесала волосы понаряднѣе, и только, убѣдившись въ ея неподдѣльномъ неумѣніи уложить ихъ иначе, чѣмъ она дѣлала обыкновенно, и не придумавъ сама никакой другой прически, удовольствовалась тѣмъ, что пришпилила какой-то наскоро сооруженный бантикъ. Платье, поглотившее столько труда и времени, также оказалось не совсѣмъ удачнымъ и Наташѣ пришлось выстаивать неподвижно, пока швея и сама Глофира Петровна ползали около нея на колѣняхъ, отпарывая, снова пришивая и подкалывая отдѣлку, не ложившуюся симетрично. У нея, наконецъ, заломили ноги и разболѣлась голова отъ этой суетни и неумолкавшихъ споровъ и причитаній.

Наконецъ, Наташа, измученная и раздосадованная, усѣлась на старомодныя дрожки вмѣстѣ съ Нѣжинскимъ, также давно потерявшимъ всякое терпѣніе. Глафира Петровна стояла на крыльцѣ и кричала что было мочи, чтобы дѣвушка сидѣла осторожно и не измяла платья.

Въ Дуплахъ, конечно, не подозрѣвали, черезъ какую несносную суматоху должна была пройти Наташа и удивлялись, что гости такъ долго не ѣдутъ. Ева была съ утра въ особенно возбужденномъ состояніи; она безъ всякой надобности переходила изъ одной комнаты въ другую, изъ дома въ садъ и обратно. Броницынъ былъ очень доволенъ, что его дипломатическій манёвръ приводился въ исполненіе и что его невѣста въ этотъ день особенно оживлена и авантажна.

Наружность Евы всегда выигрывала отъ малѣйшаго волненія; ея черезъ-чуръ блѣдное лицо оживлялось едва уловимымъ румянцемъ и въ глазахъ появлялся оригинальный металлическій блескъ. Вся въ бѣломъ, съ живыми розами въ волосахъ, она смотрѣла сіяющей невѣстой.

Наконецъ, показались дрожки. Ева въ эту минуту подбирала букетъ изъ только что срѣзанныхъ цвѣтовъ, сложенныхъ пестрой грудой на большомъ подносѣ. Она, разумѣется, ожидала услышать шумъ приближающагося экипажа, но все-таки ея руки слегка дрогнули и сердце забилось сильнѣе. Броницынъ вышелъ въ залу встрѣчать гостей; Ева осталась на террасѣ съ своей работой. Она снова почувствовала себя свободнѣе, когда прошли первыя минуты привѣтствій и поздравленій и все маленькое общество усѣлось на террассѣ въ ожиданіи обѣда.

Сергій Степанычъ и Ева, безъ сомнѣнія, въ совершенствѣ обладали умѣніемъ поддерживать разговоръ и не допускать въ немъ неловкихъ паузъ, кто бы ни были ихъ гости. Но они нашли плохую помощь въ своихъ гостяхъ. Наташа пріѣхала усталая, не въ духѣ и чѣмъ дальше, тѣмъ неудержимѣе этотъ торжественный визитъ раздражалъ ее, какъ безцѣльная, утомительная комедія. Это было тѣмъ неудобнѣе, что общество состояло всего изъ пяти человѣкъ, и на нее была обращена, главнымъ образомъ, вся любезность хозяевъ.

Ева знала, что за ней наблюдаютъ. Правда, взглядъ Нѣжинскаго не выражалъ ничего, кромѣ спокойнаго вниманія, но онъ все также волновалъ ее. По какому праву онъ слѣдитъ за ней съ этимъ настойчивымъ, холоднымъ любопытствомъ?

Въ пятомъ часу, сѣдой дворецкій доложилъ, что кушать подано и Броницынъ подъ руку съ Наташей открылъ шествіе въ столовую. Нѣжинскій, къ величайшему негодованію миссъ Питчерсъ, не догадался предложить руку Евѣ, и пошелъ съ нею рядомъ. Этотъ невѣжа явился на званный обѣдъ не во фракѣ и не съумѣлъ даже вести къ столу хозяйку дома! миссъ Цитчерсъ, идя за ними, мысленно сравнивала благовоспитанныхъ молодыхъ джентльмэнтовъ съ неотесанной русской молодежью. Сама она свято придерживалась родныхъ обычаевъ и каждый день непремѣнно переодѣвалась къ обѣду.

Обѣдъ вышелъ длинный, роскошный и церемонный, какимъ ему и слѣдовало быть при такихъ торжественныхъ обстоятельствахъ. Обѣденный столъ, убранный цвѣтами, сверкалъ фамильнымъ серебромъ, хрусталемъ и фарфоромъ, хотя пять приборовъ смотрѣли какъ-то уныло на этомъ нарядномъ столѣ, въ большой, парадной столовой. Гости, наконецъ, потеряли счетъ кушаньямъ, появлявшимся одно за другимъ на грѣтыхъ серебрянныхъ блюдахъ; лакеи въ бѣлыхъ перчаткахъ то и дѣло возвѣщали новыя названія винъ, которыхъ некому было пить, и совершали съ ними безполезный обходъ вокругъ стола. И хозяева и гости ѣли мало. Разговоръ, прилично случаю, коснулся кулинарнаго искуства; Броницынъ исчислялъ сравнительныя достоинства и недостатки различныхъ національныхъ кухонь, отдавая преимущество англійскому столу. Гостямъ было нѣсколько трудно поддерживать разговоръ, такъ какъ половина всѣхъ этихъ гастрономическихъ тонкостей едва-ли была знакома имъ даже и по названію. Когда пришла очередь шампанскаго, Броницынъ провозгласилъ тостъ за присутствующихъ нарѣченныхъ, соединивъ такимъ образомъ, въ одномъ тостѣ и гостей и хозяевъ. Нѣжинскій молча подошелъ съ бокаломъ къ Евѣ. Она не утерпѣла и подняла глаза. Показалось-ли ей, или дѣйствительно онъ смотрѣлъ на нее съ какимъ-то страннымъ участіемъ, почти съ состраданіемъ?..

Кончилось, наконецъ, утомительное сидѣніе за столомъ и общество снова перешло на террасу, куда подали дессертъ и кофе. Потомъ обошли садъ, осматривали оранжерею, катались на лодкѣ; въ заключеніе, Ева сѣла за рояль, по настоятельной просьбѣ жениха. Въ первый разъ въ жизни, Сергій Степанычъ остался недоволенъ игрой своей Евы; это была какая-то блестящая, очень трудная пьеса, но не та игра, которая столько разъ уносила его въ новый міръ ощущеній и порывовъ. Гости слушали музыку съ видимымъ равнодушіемъ и стали прощаться, какъ только пьеса кончилась.

Броницынъ проводилъ гостей и вернулся къ Евѣ, которая все еще сидѣла передъ роялемъ.

— Знаете, мой другъ, я еще никогда не слыхалъ, чтобы вы играли такъ холодно, какъ сегодня?

— Зачѣмъ вы настаивали? вы знаете, что я не могу играть по заказу, да еще при чужихъ…

— Простите меня, но я ужь просто не зналъ подъ конецъ, чѣмъ занять ихъ. Согласитесь, что я правъ и что изученіе медицины можетъ только сдѣлать женщину скучной и ненаходчивой въ обществѣ. Ваша Наталья Ивановна не умѣетъ даже одѣться со вкусомъ.

Ева молчала, перелистывая только что съигранную пьесу.

— Что это, вы, кажется, сердитесь?

— Я устала… такая тоска!.. вѣдь я говорила вамъ! отвѣтила дѣвушка съ внезапной досадой.

V.

Сергій Степанычъ давно собирался спросить Еву, когда она думаетъ назначить день ихъ свадьбы, но все медлилъ по какой-то странной робости. Ему неловко было, какъ какому-нибудь юношѣ, выказывать свое нетерпѣніе; миссъ Питчерсъ вывела его изъ этого затрудненія. Теперь и она могла, наконецъ, вернуться на родину, вполнѣ успокоенная за Еву. Конечно, ничего на свѣтѣ не ожидала она менѣе, чѣмъ подобнаго исхода, но за то и никакой другой исходъ не могъ бы успокоить и обрадовать ее въ такой степени. Миссъ Питчерсъ всегда вѣрила въ доброе сердце своей питомицы и никогда не сомнѣвалась, что, сдѣлавшись разъ женою и матерью, Ева забудетъ всѣ свои причуды и странности; вся трудность, по ея мнѣнію, заключалась только въ томъ, чтобы довести ее благополучно до этой вожделѣнной пристани. Но сдать Еву съ рукъ на руки все тому же вѣрному опекуну, положившему всю свою душу въ заботы объ этомъ ребенкѣ — это былъ, безъ сомнѣнія, предѣлъ всего, о чемъ только могла мечтать англичанка.

Очень понятно, что теперь миссъ Питчерсъ прежде всего желала знать, когда именно ей можно будетъ вернуться домой. За послѣднее время, она, сама того не сознавая, сильно утомилась трудной борьбой съ непонятной для нея натурой Евы. Но, конечно, еслибы не эта счастливая развязка, позволявшая ей съ спокойной совѣстью удалиться на отдыхъ, то добросовѣстная англичанка никогда не позволила бы себѣ измѣнить тому, въ чемъ она столько лѣтъ видѣла свой священный долгъ.

И такъ, Сергій Степанычъ долженъ былъ пересилить свою нерѣшительность, чтобы удовлетворить законное желаніе миссъ Питчерсъ. Онъ выбралъ для этого самую подходящую минуту, когда Ева была, повидимому, въ совершенно спокойномъ и особенно нѣжномъ настроеніи. Вопросъ былъ какъ нельзя болѣе естественъ и неизбѣженъ, но странное впечатлѣніе произвелъ онъ на Еву. Точно онъ коснулся чего-то такого, о чемъ ей было вспоминать и больно, и неловко.

— Какъ вы торопитесь! проговорила она только.

— Развѣ вы почему-нибудь желаете медлить?

— Нѣтъ, конечно, но… намъ такъ хорошо теперь!

— Тогда будетъ еще лучше…

— А если нѣтъ? Тогда наступятъ будни, обыденная колея на цѣлую жизнь… Успѣемъ еще!

— Къ чему такая экзальтація, Ева! нѣжно упрекнулъ опекунъ. — Это ложная и опасная дорога… Да, наконецъ, развѣ истинное чувство можетъ когда-нибудь стать обыденной прозой? О чемъ вы задумались, Ева? вы не слушаете меня?

— Нѣтъ, я слышу… Хорошо, назначимъ день, если вы хотите.

Она подняла на него глаза и улыбнулась такъ застѣнчивонѣжно, что начинавшее уже овладѣвать имъ тяжелое впечатлѣніе исчезло безслѣдно.

— И такъ… когда-же?

— Зимой, я думаю…

Броницынъ помолчалъ.

— Видите ли, мой другъ, не считайте меня нетерпѣливымъ, вѣрьте я не сталъ бы торопить васъ, еслибы это касалось насъ однихъ… Но вѣдь отъ этого зависитъ отъѣздъ миссъ Питчерсъ. У меня просто духу не хватитъ удерживать ее дольше.

— Я не подумала объ этомъ, созналась Ева, — Въ такомъ случаѣ — осенью…

— Ей предстоитъ неблизкій путь — надо, чтобы она могла выѣхать, пока дороги не испортились…

— Боже мой, когда же въ такомъ случаѣ? испуганно мелькнуло въ умѣ дѣвушки.

Броницынъ предложилъ переговорить предварительно съ миссъ Питчерсъ, и переговоры эти окончательно выяснили дѣло. Миссъ Питчерсъ разсчитывала встрѣтить въ родной семьѣ рождество и понятно, что она желала бы совершить этотъ длинный переѣздъ до зимнихъ морозовъ.

— Въ такомъ случаѣ, вамъ нужно выѣхать не позже начала октября, чтобы выбраться отсюда до распутицы, отважился, наконецъ, выговорить Сергій Степанычъ.

Ева молчала. Она никогда не думала о томъ, что это можетъ кончиться такъ скоро, но ей нечего было возразить.

— Я тоже д-умаю, что вамъ лучше обвѣнчаться пока стоитъ хорошая погода, обрадовалась миссъ Питчерсъ. — Тогда и я могла бы еще попользоваться осенью: она такъ хороша у насъ въ Англіи.

Броницынъ вопросительно посмотрѣлъ на Еву.

— Въ октябрѣ, такъ въ октябрѣ! Я бы предпочла подождать до зимы, но это было бы и въ самомъ дѣлѣ непростительнымъ эгоизмомъ…

Англичанка обняла Еву и прослезилась при мысли о близкой разлукѣ; опекунъ еще разъ горячо поцѣловалъ ея руки и она ушла къ себѣ, чтобы наединѣ собраться съ мыслями.

Впрочемъ, теперь тревоги Евы длились обыкновенно не долго; волненіе овладѣвало ею только въ минуту перваго, непосредственнаго впечатлѣнія и ей всегда удавалось побѣдить его силою различныхъ неотразимыхъ доводовъ. И въ самомъ дѣлѣ, съ какой стати, ей откладывать день свадьбы и испытывать теперь эту странную, щемящую боль, точно это былъ день похоронъ чего-то безконечно дорогого, а не начало новой, счастливой жизни. Она, правда, не могла заставить себя радоваться тому, что этотъ счастливый день сталъ такъ неожиданно близокъ, но постепенно примирилась и успокоилась. Да, ей даже хотѣлось поскорѣе наложить на себя прочную, надежную узду…

Ева не могла, конечно, обманываться на счетъ тѣхъ чувствъ, которыя питала къ своему жениху; въ ея спокойной привязанности къ вѣрному другу всей ея жизни не было ничего такого, что, даже при самомъ сильномъ желаніи, можно было бы принять за искру страсти. Но до которыхъ же поръ ждать этой любви?

— Все равно, думала она: — еслибы я и полюбила когда-нибудь, то, навѣрное, человѣка, котораго я не должна любить… А изъ тѣхъ, кто могъ бы быть моимъ мужемъ, никто не будетъ лучше и милѣе мнѣ, чѣмъ онъ.

Ни малѣйшей тѣни не оставалось на лицѣ Евы, когда она вышла къ вечернему чаю. У Броницына окончательно отлегло отъ сердца. Оставалось только обсудить кое-какія подробности, но, къ удивленію опекуна, Ева ни подъ какимъ видомъ не соглашалась вѣнчаться въ Дуплахъ. Это было опять безотчетное ощущеніе, но неужели же она не въ правѣ избавить себя отъ этой непріятности? Сергій Степанычъ, конечно, и не подумалъ бы настаивать, еслибы это неожиданное желаніе не шло какъ разъ въ разрѣзъ съ его собственными соображеніями. Броницынъ отнюдь не былъ равнодушенъ къ мнѣнію свѣта и притомъ хорошо зналъ его. Онъ понималъ, что женитьба пожилого опекуна на молодой и богатой дѣвушкѣ, ввѣренной его попеченіямъ, представляетъ обширное и какъ нельзя болѣе удобное поле для догадокъ и толковъ. Поэтому, онъ предпочелъ бы обвѣнчаться въ деревнѣ и потомъ уѣхать съ женою прямо за-границу. Но Ева рѣшила иначе и онъ вынужденъ былъ уступить. Во всякомъ случаѣ, ему необходимо было съѣздить предварительно въ Петербургъ, чтобы сдѣлать нужныя приготовленія и уладить дѣла по опекѣ. Сергій Степанычъ предпочелъ сдѣлать эту неизбѣжную поѣздку какъ можно скорѣе, чтобы потомъ спокойно насладиться послѣднимъ временемъ, которое имъ предстоитъ прожить въ деревнѣ. Дня черезъ два, онъ собрался уже въ дорогу.

Ева понимала, что поѣздка необходима и была вполнѣ увѣрена, что ея женихъ не пробудетъ въ отсутствіи ни одного лишняго часа, но, тѣмъ не менѣе, въ послѣднюю минуту на нее напала непонятная тоска и какой-то безотчетный страхъ. Страхъ чего? она, конечно, и сама не знала, но ни одна страстно влюбленная невѣста не могла бы съ большей тревогой умолять своего милаго беречь себя и не пренебрегать ни одной самой пустой предосторожностью.

VI.

Первые три дня послѣ отъѣзда опекуна, Ева никуда не выходила изъ дому; раза два она опять принималась плакать и буквально не знала, какъ убить время; всѣ обычныя занятія были ей противны. Въ этомъ несносномъ состояніи была, однакоже, и утѣшительная сторона: оно доказывало, какъ велика ея привязанность къ жениху. Ева не упустила этого изъ виду и радовалась отъ души.

На четвертый день должно было получиться письмо, такъ какъ Броницынъ обѣщалъ написать съ дороги. Съ утра Ева отправила верхового на почтовую станцію и весь день прошелъ въ томительномъ ожиданіи; послѣ обѣда, она, наконецъ, не выдержала и велѣла осѣдлать Золотого, чтобы ѣхать на встрѣчу посланному. Миссъ Питчерсъ также уговаривала ее прокатиться.

Ѣзда верхомъ всегда имѣла свойство разгонять печальныя мысли Евы и успокоивать ея разстроенные нервы. Мало по малу, ей показалась смѣшна ея собственная тревога и неумѣніе перенести разсудительно двухнедѣльную разлуку. Она раздумывала, гдѣ ей съ мужемъ лучше будетъ провести зиму, и куда переѣхать на лѣто; рѣшила завести въ Парижѣ обширное знакомство, а въ Италіи брать опять уроки живописи. Она не одинъ разъ была уже во всѣхъ этихъ мѣстахъ, по ей казалось, что тогда она не могла ничѣмъ пользоваться и что теперь только она съумѣетъ насладиться всѣмъ, какъ должно. Словомъ, Ева Аркадьевна мечтала… откуда же было взяться другимъ мечтамъ! Она была увѣрена, что устроитъ свою жизнь какъ нельзя болѣе пріятно и разнообразно, и что на свѣтѣ не будетъ человѣка счастливѣе ея мужа.

А Дуплы? вернется ли она сюда когда-нибудь? Почему же и нѣтъ? — въ одно прекрасное лѣто она проведетъ здѣсь съ мужемъ нѣсколько недѣль. Ева стала всматриваться въ окружающую мѣстность; она никогда еще не заѣзжала такъ далеко въ эту сторону. Съ обѣихъ сторонъ дороги тянулся лѣсъ и въ немъ кое-гдѣ мелькали уже желтые листья. Осень близко… Какъ давно она не каталась одна на своемъ Золотомъ! Это было… ей ясно вспомнилось, что въ послѣдній разъ это было, когда она шагомъ возвращалась изъ Березовки, и Нѣжинскій шелъ рядомъ съ ея лошадью. Она вспомнила также о чемъ они говорили, вспомнила, какъ онъ вдругъ заговорилъ съ непривычнымъ увлеченіемъ. Онъ показался ей тогда очень привлекательнымъ, но вѣдь это былъ порывъ, мимолетный и, конечно, случайный въ этомъ холодномъ человѣкѣ. Онъ говорилъ о какихъ-то идеалахъ. А вѣдь она такъ и не узнала, какіе это идеалы! Она и не захотѣла знать, что ей до этого? Ева разсердилась и начала думать о другомъ.

Время летитъ какъ-то особенно незамѣтно, когда вы ѣдите верхомъ и вполнѣ отдаетесь при этомъ теченію своихъ мыслей. Фантазія Евы неуловимо перелетала отъ мечтаній о будущемъ къ воспоминаніямъ о прошломъ, а тамъ опять принималась строить воздушные замки, неотличавшіеся впрочемъ особенною новизною красокъ. А Золотой, между тѣмъ, все несъ да несъ ее впередъ, то тише, то быстрѣе. По временамъ, Ева останавливала его, прислушивалась, удивлялась, что верхового нѣтъ такъ долго и ѣхала дальше. Лѣсъ кончился и вдоль дороги потянулась однообразная лента полей. Наконецъ, съ пригорка показалась вдали деревня; Ева не знала, что это за мѣсто и поѣхала скорѣе. Золотой начиналъ фыркать и нетерпѣливо помахивалъ головой — онъ видимо усталъ. Освѣщеніе замѣтно принимало вечерній характеръ. Куда же она заѣхала? Съ Евой не было часовъ. Она постояла нѣсколько секундъ въ раздумьи и рѣшилась добраться скорѣе до деревни, чтобы узнать далеко ли до дому; но дорога шла извиваясь и деревня оказалась дальше, чѣмъ казалась издали. Ева уже ни о чемъ не мечтала, а тревожно высчитывала, сколько верстъ она могла сдѣлать за это время и когда она доберется до дому. Она теперь только замѣтила, что и сама страшно устала. Передъ самой деревней дорогу пересѣкалъ оврагъ; Ева еще издали видѣла, что на мосту двигаются какіе-то люди. Это оказались плотники.

— Вотъ славно! какъ же я переберусь на ту сторону?

— А ужь этого мы, барыня, не знаемъ — люди по низу ѣздятъ, отозвался одинъ изъ плотниковъ.

— По оврагу? ужаснулась дѣвушка.

— Имѣю честь кланяться, Ева Аркадьевна! раздался въ эту минуту около нея голосъ Нѣжинскаго.

Въ другое время, неожиданное появленіе инженера произвело бы на Еву болѣе сильное впечатлѣніе, но теперь она была черезъ-чуръ утомлена и озабочена.

— Какимъ образомъ вы здѣсь, мсьё Нѣжинскій?

— Я на своихъ работахъ; а вотъ скажите лучше, какъ вы заѣхали такъ далеко?

— Право, и сама не знаю. Поѣхала кататься и совершенно незамѣтно забралась сюда. Я совсѣмъ не знаю этой дороги — далеко до насъ?

— Отъ вашего дома сюда верстъ пятнадцать, коли не больше.

— Боже мой! Что же мнѣ теперь дѣлать!

— Прежде всего, я полагаю, отдохнуть — вы навѣрное жестоко устали, а вашъ бѣдный Золотой весь въ мылѣ. Вы его погубите, если теперь же поѣдете обратно.

Ева нерѣшительно оглянулась.

— Глѣ же отдохнуть?

— Деревня близко, а его надо хорошенько выводить.

— Но вѣдь мостъ сломанъ, какъ же я попаду въ деревню?

Золотого ни за что не заставишь теперь спуститься въ оврагъ…

— Рискните попробовать.

Нѣжинскій взялъ Золотого за поводъ и осторожно подвелъ его къ оврагу, но разгоряченное животное пугливо шарахнулось въ сторону.

— Нѣтъ, это слишкомъ рискованно. Ева Аркадьевна, вамъ придется сойти, я проведу васъ въ деревню пѣшкомъ — тутъ всего минутъ десять ходьбы; а вотъ эти молодцы переправятъ Золотого. Не бойтесь, спускъ не особенно крутъ.

Евѣ оставалось только покориться. Сойдя съ лошади, она окончательно почувствовала, что не въ состояніи была бы сдѣлать обратнаго пути безъ предварительнаго отдыха. Она давно не ѣздила — у нея кружилась голова и дрожали ноги, и она съ трудомъ перебралась черезъ оврагъ, опираясь на руку Нѣжинскаго. Двое рабочихъ старались свести Золотого, но онъ весь дрожалъ и упрямо бросался въ сторону. Ева испуганно оглядывалась.

— Вы лучше не смотрите, Ева Аркадьевна, успокоивалъ ее Нѣжинскій: — я устрою васъ и вернусь къ нимъ на помощь. У вашего любимца, повидимому, такіе же деликатные нервы, какъ и у васъ самихъ.

— Слава Богу, дошли! невольно вздохнула Ева, когда они вошли въ деревню.

— Я думаю вамъ лучше будетъ отдохнуть вотъ здѣсь въ огородѣ, на сѣнѣ; въ избѣ душно, да и узкія скамейки плохая мебель для васъ.

— Да, здѣсь, конечно, лучше, согласилась она и съ наслажденіемъ опустилась на сѣно.

Нѣжинскій досталъ у хозяйки свѣжаго молока и ломоть чернаго хлѣба, и поставилъ все это около Евы.

— Совѣтую вамъ выпить молока, это отлично освѣжитъ васъ. Ну, а теперь я иду выручать Золотого.

Онъ ушелъ. Ева отпила нѣсколько глотковъ молока и въ совершенномъ изнеможеніи прилегла на сѣнѣ. Не странно ли, что она очутилась подъ покровительствомъ этого человѣка и вынуждена была принимать его услуги? Въ другое время самолюбіе ея возмутилось бы такой случайностью, но теперь, безпомощная и усталая, она была счастлива, что встрѣтила неожиданную помощь, что было кому думать и дѣйствовать за нее. Къ тому же, онъ обращался съ нею такъ заботливо и почтительно, что ей рѣшительно не къ чему было придраться.

Глаза Евы смыкались отъ усталости, сильный запахъ свѣжаго сѣна туманилъ ей голову. Она крѣпилась изо всѣхъ силъ, но потребность отдыха овладѣвала ею все неодолимѣе съ каждой минутой; мысль работала все лѣнивѣе и сбивчивѣе, пока, наконецъ, сладкое, полусознательное забытье перешло въ глубокій сонъ.

Между тѣмъ, черезъ-чуръ усердныя старанія рабочихъ заставить Золотого повиноваться въ конецъ испортили дѣло. Онъ разгорячался все больше и, дрожа всѣмъ тѣломъ, съ налитыми кровью глазами, бѣшено метался въ ихъ рукахъ. Нѣжинскій боялся, чтобы они не испортили въ конецъ горячую лошадь и самъ сталъ осторожно водить Золотого взадъ и впередъ, подальше отъ напугавшаго его оврага, а одного изъ плотниковъ послалъ въ деревню за своимъ кучеромъ. Когда тотъ явился, онъ поручилъ ему бережно отвести Золотого въ Дуплы.

— Да коли я не обгоню тебя дорогой, такъ скажи тамъ, чтобъ не безпокоились; Ева Аркадьевна очень устала, я самъ довезу ее до дому. Смотри же, Ѳедоръ, не сплошай; конь вѣдь тысячный, не испортить бы его какъ-нибудь.

Михаилъ Константинычъ сидѣлъ поотдаль и смотрѣлъ на спящую Еву; ему жаль было будить ее и онъ рѣшился дать ей отдохнуть еще полчаса. Не думалъ онъ, нѣсколько часовъ тому назадъ, что судьба такъ скоро дастъ ему возможность еще разъ попытать силу смѣлаго и правдиваго слова надъ молодой, чуткой душой. Нѣжинскій давно выяснилъ себѣ смыслъ неожиданной помолвки Евы. Онъ упустилъ, правда, изъ виду порывъ состраданія — этотъ чисто женскій мотивъ былъ ему понятенъ, пожалуй, менѣе, чѣмъ всякому другому; онъ былъ убѣжденъ, что это внезапное рѣшеніе есть не болѣе, какъ послѣднее отчаянное усиліе спастись отъ испугавшаго ее внутренняго разлада. Былъ ли онъ вправѣ допустить это, не сдѣлавъ ни одной попытки разсѣять опасную иллюзію? Не былъ ли онъ, въ концѣ концовъ, главной, быть можетъ, единственной причиной этого разлада? Эти трудные вопросы не въ первый разъ уже вставали въ умѣ Нѣжинскаго; съ той самой минуты, какъ онъ узналъ объ этой свадьбѣ, его преслѣдовало сознаніе падающей на него нравственной отвѣтственности за поступки этой чужой ему дѣвушки, которую онъ зналъ едва нѣсколько мѣсяцевъ… Онъ не ожидалъ такой упорной борьбы и всего менѣе ожидалъ этого послѣдняго отважнаго шага. Ему казалось, что нуженъ только рѣшительный толчокъ, чтобы направить въ опредѣленную сторону смутное броженіе, наполнявшее душу Евы. Она обладала независимостью, богатствомъ, красотой — всѣмъ, что составляетъ идеалъ поверхностныхъ натуръ; въ ея жизни близка уже была та пора, когда обстановка неминуемо довершаетъ свое дѣло, когда первые возвышенные порывы, инстинктивно живущіе въ каждой юной душѣ, въ конецъ замрутъ, не найдя себѣ пищи, когда мелочное тщеславіе и эгоизмъ пустятъ глубокіе корни, когда извѣстныя привычки станутъ настолько сильнѣе всего остального, что человѣкъ легко уже идетъ на сдѣлку съ судьбою и уступаетъ ей и послѣднюю крохотную долю идеала. Та пора, когда благоразумная свѣтская дѣвушка, переживая свое совершеннолѣтіе, съ легкимъ вздохомъ сожалѣнія прощается съ идеаломъ страстной любви, единственнымъ, когда-либо жившимъ въ ея душѣ, и начинаетъ хладнокровно взвѣшивать шансы той или другой выгодной партіи.

Солнце сѣло и Нѣжинскій не могъ дольше оставить Еву спать; онъ осторожно назвалъ ее по имени. Ева нѣсколько секундъ не могла придти въ себя и оглядывалась съ недоумѣніемъ.

— Ахъ, Боже мой, очнулась она, наконецъ: — зачѣмъ вы дали мнѣ заснуть! солнце сѣло, когда же я доберусь теперь домой!

— Вы спали не больше часа — все равно нельзя уже было поспѣть за свѣтло, такъ какая же крайность выбиваться изъ силъ.

— Вы не знаете, какія ужасныя муки выноситъ теперь бѣдная миссъ Питчерсъ! Она, конечно, убѣждена, что я сломала себѣ голову. Это и въ самомъ дѣлѣ непростительное безразсудство съ моей стороны!

— Я удивляюсь, что Сергій Степанычъ отпустилъ васъ одну.

— Сергій Степанычъ уѣхалъ надняхъ въ Петербургъ. Вы не замѣтили, мсьё Нѣжинскій, не проѣзжалъ здѣсь верховой? я послала утромъ на почту.

— Такъ вотъ почему вы незамѣтно проскакали пятнадцать верстъ! Напрасный трудъ, Ева Аркадьвна, вашъ верховой, навѣрное, давно уже вернулся по другой дорогѣ.

— Будьте такъ любезны, велите подвести Золотого; я не могу больше терять ни минуты.

— Надѣюсь, вы извините мою смѣлость, Ева Аркадьевна; я отправилъ вашу лошадь съ моимъ кучеромъ; ѣхать назадъ верхомъ для васъ было бы черезчуръ утомительно и небезопасно — Золотой слишкомъ разгоряченъ. Я довезу васъ въ своей бричкѣ.

Ева стояла у забора, готовясь отворить калитку. Она вспыхнула при этомъ неожиданномъ извѣстіи и нѣсколько секундъ не отвѣчала. Къ сожалѣнію, ей ничего болѣе не оставалось, какъ принять.

— Въ такомъ случаѣ, поѣдемте скорѣе, проговорила она холодно: — но я предпочла бы, мсьё Нѣжинскій, чтобы ваша любезность не простиралась такъ далеко: я гораздо скорѣе доѣхала бы верхомъ.

Врядъ ли когда-нибудь Евѣ доводилось ѣхать въ менѣе удобномъ экипажѣ, чѣмъ маленькая рессорная бричка инженера. Сидѣть двоимъ было неособенно просторно и ей безпрестанно казалось, что она вывалится; она незамѣтно придерживалась за край подушки, такъ какъ спинки не было. Нѣжинскій правилъ, и ему, повидимому, и въ голову не приходило, что его дамѣ неудобно сидѣть.

— Когда ваша свадьба, Ева Аркадьевна?

Ева предчувствовала, что онъ заговоритъ объ этомъ.

— Въ октябрѣ, отвѣтила она нехотя.

— Здѣсь?

— Въ Петербургѣ.

— А потомъ?

— Вы желаете знать, гдѣ мы будемъ жить послѣ свадьбы? переспросила она холодно, желая дать понять всю неумѣстность подобнаго любопытства.

— Совершенно вѣрно.

— За-границей, отвѣтила она коротко.

— Вамъ предстоитъ не слишкомъ рѣзкая перемѣна: тѣ же мѣста, тотъ же образъ жизни и, главное, тѣ же лица. Постороннему зрителю можетъ даже показаться, что для того, чтобы жить¹/совершенно такъ же, какъ вы жили до сихъ поръ, нѣтъ никакой надобности выходить замужъ. Но, конечно, посторонній зритель непосвященъ въ тайны вашего сердца.

— Постороннему зрителю всего умѣстнѣе не заниматься тѣмъ, что до него^не касается.

— Судить обо всемъ, что происходитъ на нашихъ глазахъ — есть неотъемлемое право каждаго, Ева Аркадьевна.

— Но также и оставлять эти сужденія при себѣ есть обязанность каждаго!

— Позвольте докончить вашу фразу: есть обязанность каждаго благовоспитаннаго человѣка. Совершенно согласенъ. Но я, Ева Аркадьевна, не особенно гонюсь за репутаціей благовоспитаннаго человѣка и соображаю свои поступки съ нѣсколько иными требованіями.

— Я въ этомъ давно убѣдилась, проговорила она презрительно.

— Тѣмъ лучше; вы не будете удивляться моимъ словамъ.

— О, навѣрное! никакая выходка съ вашей стороны не удивитъ меня.

— Однако, какъ я скоро и безвозвратно погибъ въ вашихъ глазахъ! усмѣхнулся Нѣжинскій: — впрочемъ, врядъ ли есть истина старѣе той, что людей сердитъ правда.

Никогда еще Ева не была въ болѣе затруднительномъ положеніи; она не имѣла никакой возможности помѣшать ему высказать все, что ему вздумается сказать; она была плѣнницей въ его маленькой тележкѣ, и, въ крайнемъ случаѣ, ей оставалось развѣ только смѣшное, ребяческое средство: зажать себѣ уши.

— А вы все еще не отказались отъ неблагодарной роли глашатая истины передъ тѣми, кто не желаетъ васъ слушать? спросила она насмѣшливо.

— Напротивъ, это самый вѣрный признакъ, что именно мнѣ-то и нужна она. Въ комъ истина ничего не затрогиваеть, тѣ слушаютъ ее равнодушно, а не бѣгутъ отъ нея.

— Незавидная участь пророка, которому приходится силою заставлять слушать свои проповѣди!

— Проповѣди — вещь скучная, Ева Аркадьевна, и я увѣренъ, что вы ни одной изъ нихъ не въ состояніи были бы дослушать до конца; но простой обмѣнъ мыслей можетъ иногда заинтересовать.

— Обмѣнъ мыслей предполагаетъ обоюдное желаніе, а вы позволяете себѣ обходиться и безъ него.

— Только въ тѣхъ случаяхъ, когда я нахожу это полезнымъ. Вольно же вамъ поддерживать во мнѣ увѣренность, что мои слова не пройдутъ безслѣдно. Васъ такъ пугаетъ одно мое намѣреніе коснуться извѣстнаго предмета, вы такъ стараетесь помѣшать, что мнѣ нужно быть окончательнымъ дуракомъ, чтобы не понять, что вы защищаете въ этомъ случаѣ свое спокойствіе. Еслибы вы были менѣе самолюбивы, вы бы спросили меня, кто далъ мнѣ право возмущать его? Но это ошибка, Ева Аркадьевна, не я разрушилъ ваше спокойствіе; я только понялъ раньше васъ самихъ значеніе этого безпричиннаго недовольства своей судьбой. Неужели я сдѣлался вашимъ врагомъ потому только, что помогъ вамъ сдѣлать первый шагъ? Вы испугались и ищете убѣжища въ этомъ безразудномъ замужествѣ, вы надѣетесь, что всѣ ваши силы будутъ поглощены этимъ тяжелымъ долгомъ, потому что чѣмъ же другимъ можетъ быть для васъ этотъ бракъ съ человѣкомъ, который какимъ-то чудомъ превращается изъ вашего отца въ мужа?

— Вы пользуетесь тѣмъ, что я женщина и не могу заставить васъ молчать! перебила Ева внѣ себя.

— Если слушать меня для васъ такая пытка, то ина не будетъ продолжительна; вы скоро будете дома и никогда больше не услышите отъ меня ни слова. Но теперь, Ева Аркадьевна, покоритесь силѣ: вѣдь это участь слабыхъ женщинъ, а вы ни на одну секунду не можете забыть, что вы женщина, дѣвушка, огражденная мистическимъ правомъ на всеобщее рыцарское поклоненіе. Вы даже видите кровное оскорбленіе въ томъ, что съ вами говорятъ, какъ съ равнымъ, а не какъ съ высшимъ существомъ, что осмѣливаются заподозрить, что и надъ вами, какъ надъ каждымъ мыслящимъ существомъ, можетъ имѣть какую-нибудь власть сила логики и убѣжденія. Вы считаете меня дерзкимъ? Я уважаю васъ больше, чѣмъ вы сами себя; я вижу въ васъ человѣка настолько равнаго мнѣ, что онъ не нуждается ни въ какихъ особенныхъ правахъ — въ правахъ слабости!

Нѣжинскій перевёлъ дыханіе, онъ и самъ былъ сильно взволнованъ. Ева молчала, и онъ снова заговорилъ.

— Я не знаю, конечно, какимъ благовиднымъ мотивомъ вы маскируете въ собственныхъ глазахъ ваше рѣшеніе; но все равно, что бы это ни было, вы не можете придумать ничего лучше. И не такія женщины, какъ вы, Ева Аркадьевна, рвутъ, какъ паутину, «священныя узы долга…» Я удивляюсь, что вы такъ мало знаете себя! Вы, по всей вѣроятности, не выдержали бы и при обыкновенныхъ условіяхъ, а теперь… подумайте сами, что вы дѣлаете? вы надѣетесь убѣжать отъ самой себя, хотите заглушить жажду лучшей жизни тѣмъ, что сдѣлаете свое существованіе еще несноснѣе, чѣмъ теперь. Еслибы я заботился только о торжествѣ того, что считаю истиной, то я могъ бы, пожалуй, радоваться вашему заблужденію; но я не такъ золъ, какъ вы думаете; мнѣ тяжело думать о тѣхъ напрасныхъ страданіяхъ, которыя вы готовите себѣ и другому…

Голосъ Нѣжинскаго звучалъ непривычно мягко на послѣднихъ словахъ; въ немъ давно пропала послѣдняя тѣнь ироніи. Онъ оглянулся и серьёзно, почти печально посмотрѣлъ ей въ лицо. На дворѣ стемнѣло. Лицо Евы казалось смертельно блѣднымъ. Она не шевельнулась и не сказала ни слова.

Нѣжинскій быстро погналъ лошадь и во всю остальную дорогу не прерывалъ молчанія. Только, въѣхавъ уже въ аллею, ведущую къ дому, онъ еще разъ обернулся къ ней.

— Я сказалъ, что вы больше не услышите отъ меня ни сло за объ этомъ. Я знаю, что вы находите мое поведеніе чудовищно дерзкимъ, но когда-нибудь вы, можетъ быть, поймете, что я не могъ поступать иначе. Я не воображаю, что могу имѣть на васъ какое-нибудь вліяніе, но въ минуту увлеченія иногда много значитъ услышать во-время трезвое слово. Прощайте, не сердитесь, если можете.

Ева бросилась на крыльцо, не отвѣтивъ даже на поклонъ Нѣжинскаго.

VII.

Главной заботой Наташи, по мѣрѣ того, какъ приближался день ея отъѣзда, была участь маленькой Вари. Она не могла придумать ничего утѣшительнаго и рѣшилась еще разъ переговорить съ матерью. Глафира Петровна была, повидимому, въ добромъ настроеніи, и съ утра не случилось ничего такого, что могло бы раздражить ее, а такіе мирные дни выдавались не часто въ домѣ Павленковыхъ. Для большей благовидности, Наташа явилась къ матери за совѣтомъ по поводу дорожнаго платья. Глафира Петровна благосклонно высказала свое мнѣніе, не преминувъ. впрочемъ, прибавить, что «какъ ей будетъ угодно, она ей совѣтывать не рѣшается», хотя и безъ злобы, а такъ ужь по привычкѣ говорить дочери шпильками кстати и некстати.

— Мамаша, я хотѣла поговорить съ вами о Варѣ, приступила Наташа не совсѣмъ увѣреннымъ тономъ.

— Развѣ случилось что? встрепенулась Глафира Петровна.

— Ничего не случилось, но какъ же вы думаете быть съ ея ученіемъ, когда я уѣду?

Глафира Петровна подозрительно глянула на дочь. Наташа присѣла на стулъ и, очевидно, не намѣревалась уходить послѣ перваго отпора.

— Какъ Богъ дастъ! сухо отрѣзала мать.

— Однако, вѣдь ей десятый годъ, теперь ужь не время выжидать; вы сами знаете, какая здѣсь глушь…

— Ну, матушка, яйца курицу не учатъ, вотъ я тебѣ что скажу, не выдержала Глафира Петровна. — Сдѣлаю что могу, гувернантокъ нанимать мнѣ не на что, сама знаешь.

— Я думала, вы отправите ее къ тётѣ Анѣ; она бы вамъ ничего не стоила.

— Знала я, матушка, къ чему ты рѣчь ведешь, незачѣмъ было издалека начинать, прямо бы и говорила! Только лучше ты словъ попусту не трать, въ Москву я ее не пущу. Хоть я и бѣдная женщина, а не польщусь на даровщину, сама дамъ воспитаніе по своимъ средствамъ. Учена ужь, будетъ съ меня.

— Боже мой, да что за воспитаніе можно дать въ Березовкѣ!

— Какое есть. Живутъ люди не хуже насъ. Вонъ, говорятъ, дьякона дочка дѣтей будетъ брать учить — къ ней и буду посылать.

— Чэму же она научитъ? Читать и писать безграматно!

— Ее всѣ, матушка, безграматные, кто въ Москвѣ не былъ.

— Но вѣдь это безбожно, мамаша! вспыхнула дѣвушка. — Вѣдь, можетъ быть, ей доведется хлѣбъ зарабатывать — что же ей тогда останется, въ экономки идти?

— Богъ не безъ милости, не однимъ ученымъ на свѣтѣ жить, пошлетъ и на ея долю… Мнѣ, на старости лѣтъ, тоже нужно утѣшеніе откуда нибудь видѣть… Кажется, и тебя никто еще кускомъ не попрекалъ, никто изъ дома родительскаго не гонитъ хлѣбъ зарабатывать.

— Мамаша… я васъ прошу! Повѣрьте мнѣ хоть разъ въ жизни! Не тѣ теперь времена, чтобы такъ жить… Вамъ же больно будетъ, если она когда-нибудь попрекать васъ станетъ, что вы ей жизнь испортили! мучительно выговорила Наташа, чувствуя въ тоже время, что слова ея напрасны.

Глафира Петровна накинулась на неосторожное слово. Какъ?! дочь можетъ попрекать мать, что та, по своей совѣсти и разумѣнію, распорядилась ея судьбой! На Наташу полился цѣлый потокъ упрековъ и примѣровъ, какъ въ прежнія времена дѣти почитали своихъ родителей. Наконецъ, она махнула рукой и ушла, не дослушавъ.

Конечно, Наташа и не возлагала серьёзныхъ надеждъ на бе сѣду съ Глафирой Петровной, но все-таки являлась мысль, что авось-либо мать сдастся на какіе-нибудь чисто практическіе доводы. Теперь она потеряла и послѣднюю надежду; оставалось только обставить Варю, но возможности, лучше въ родительскомъ домѣ. Наташа рѣшилась попросить Нѣжинскаго удѣлить для занятій съ дѣвочкой нѣсколько часовъ въ недѣлю, и, не долго думая, пошла въ Дуплы, чтобы переговорить съ нимъ. Михаила Константиныча но было дома. Зрѣловъ сидѣлъ одинъ, насупившись надъ какой-то книгой. Онъ даже не обрадовался приходу Наташи и, поздоровавшись, опять взялся за книгу.

— Какая досада, право! скоро онъ будетъ?

— Не знаю.

— Но вѣдь онъ не всегда же остается на работахъ до конца?

— Какъ случится.

— Хотѣлъ онъ, по крайней мѣрѣ, вернуться сегодня или, пожалуй, и ночевать тамъ останется?

— И этого не знаю.

— Ну, вы, я вижу, такъ злы сегодня, что васъ лучше оставить въ покоѣ. Подожду, не подойдетъ ли онъ.

Наташа сѣла къ окну и отъ нечего дѣлать стала набивать лежавшую на столѣ, недоконченную сотню папиросъ. Минутъ десять оба молча занимались каждый своимъ дѣломъ. Какое-то безотчетно-непріятное ощущеніе поднималось въ душѣ дѣвушки — не любила она видѣть такимъ Павла Ильича. Она была почти приготовлена услышать что нибудь непріятное.

Дѣйствительно, Зрѣловъ не выдержалъ дольше четверти часа; онъ съ досадой захлопнулъ книгу.

— Была у васъ эти дни Симборская?

«Такъ и есть!..» мелькнуло въ ея умѣ.

— Я не видѣла ее съ обѣда, отвѣтила она.

— И не знаете также, что Броницынъ больше недѣли уже какъ уѣхалъ въ Петербургъ?

— Не знала; я вамъ говорю, что не видала Евы.

— Вамъ могъ сказать Михаилъ Константинычъ, онъ каждый день видится съ нею въ охотничьемъ домикѣ; Ева Аркадьевна, вѣроятно, опять занимается сниманіемъ лѣсныхъ видовъ…

— Онъ мнѣ не говорилъ этого, отвѣтила Наташа равнодушно.

— Вспомните мои слова, Наталья Ивановна; Ева Аркадьевна не выйдетъ замужъ за своего опекуна. Павелъ Ильичъ выговорилъ это съ разстановкой, пристально глядя въ лицо своей собесѣдницѣ.

— Я была бы очень рада за нее; врядъ ли она можетъ быть счастлива съ этимъ скучнѣйшимъ англоманомъ.

— Вы были бы очень рады? повторилъ язвительно Зрѣловъ.-Но какъ вы думаете, почему эта свадьба не состоится?

— Это ужь ваше пророчество, а не мое, Павелъ Ильичъ; я объ этомъ совсѣмъ не думаю.

— Хорошо, я скажу вамъ почему: Михаилъ Константинычъ не допуститъ до этого. По всей вѣроятности, дѣло опекуна и теперь уже проиграно.

— Если онъ можетъ это сдѣлать, то Ева будетъ обязана ему своимъ счастіемъ.

— Навѣрное, Наталья Ивановна, и навѣрное также, что счастіе это не остановится на этомъ.

Наташа, не торопясь, вложила въ папиросу клочекъ ваты и положила ее на столъ.

— Вы еще не потеряли надежду заставить меня ревновать его къ Евѣ? спросила она невозмутимо.

— Я знаю одно, что никогда никто не уступалъ такъ великодушно, какъ вы!

Въ первый разъ онъ увидѣлъ, какъ лицо Наташи вспыхнуло, и потомъ поблѣднѣло отъ внутренняго волненія.

— Я вижу, мнѣ остается только договориться съ вами до конца, чтобы хотя на будущее время избавить себя отъ подобныхъ сценъ. Сдѣлайте одолженіе, говорите, я буду васъ слушать.

Она откинулась на спинку кресла и ждала, чтобы онъ началъ.

— Я говорилъ довольно, Наталья Ивановна; теперь мнѣ приходится спрашивать, и вамъ это, вѣроятно, не понравится.

— Не стѣсняйтесь, я вамъ позволяю, отвѣтила она нетерпѣливо.

— Тѣмъ лучше. Вы знаете, что Симборская влюблена въ него? приступилъ рѣшительно Павелъ Ильичъ.

Наташа помолчала.

— Я въ этомъ вовсе не увѣрена.

— Прекрасно, но какъ вы полагаете, должна она полюбить его въ концѣ концовъ?

— Я думаю, что это возможно, если она не уѣдетъ отсюда скоро.

— Она не уѣдетъ, Наталья Ивановна, она не выйдетъ замужъ за своего опекуна, и она уже давно любитъ… проговорилъ съ силой Зрѣловъ.

— Чтс-жь дальше? спросила Наташа послѣ небольшой паузы.

Павелъ Ильичъ вскочилъ съ своего стула и безпокойно зашагалъ по комнатѣ. Его раздражало это напускное хладнокровіе.

— Если ужь говорить, Наталья Ивановна, остановился онъ передъ ней: — то говорить откровенно; я давно знаю, что вы превосходно владѣете собой.

— Вы хотите, чтобы я приходила въ отчаяніе? но вѣдь если Ева и любитъ его, то я не могу помѣшать этому: это ея дѣло, а не мое.

— Хорошо, вамъ, конечно, нѣтъ надобности заботиться о m-elle Симборской, но, какъ вы полагаете, вашъ Михаилъ Константинычъ святой, или застрахованъ отъ увлеченія? Она не стоитъ вашего мизинца — онъ это, конечно, знаетъ — но вѣдь любовь всегда только вопросъ счастія, а ему любовь этой пылкой Евы сулитъ больше, чѣмъ вы со своей не въ мѣру сдержанной привязанностью… Онъ, конечно, ошибется, и поплатится жестоко, но теперь онъ не устоитъ, и въ этомъ виноваты вы сами!

Павелъ Ильичъ глубоко перевелъ духъ. Наконецъ-то онъ высказалъ все! Какъ бы ни приняла она его слова, онъ свалилъ, съ души тяжолое бремя.

Наташа была очень блѣдна. Прошло нѣсколько минутъ прежде, чѣмъ она отвѣтила.

— Я повѣрю этому, когда онъ самъ скажетъ мнѣ.

— Конечно, скажетъ, когда сознаетъ вполнѣ; но вы должны понять опасность раньше его; вы могли, и, вѣроятно, даже теперь еще можете спасти его!

— Избавьте, Павелъ Ильичъ! Сценъ ревности онъ отъ меня не увидитъ.

— Кто вамъ говоритъ о сценахъ? Боже мой, не учить же мнѣ васъ въ самомъ дѣлѣ! Ну, пожертвуйте чѣмъ нибудь, не уѣзжайте теперь, не тяните дѣла до безконечности — все на свѣтѣ выдыхается, Наталья Ивановна! Что нибудь одно; если вы дорожите этой любовью, то постарайтесь удержать его себѣ, а если можете быть счастливой и безъ нея, то порвите теперь же и уѣзжайте свободнымъ человѣкомъ.

Это было ужь слишкомъ ясно.

— Что это, ей кажется дурно? испугался Павелъ Ильичъ: такъ смертельно блѣдна была Наташа.

Но она не упала въ обморокъ, а только дошла до стола, на которомъ стоялъ графинъ и выпила нѣсколько глотковъ воды, а потомъ вернулась опять на свое мѣсто у окна. Она, очевидно, не собиралась отвѣчать на послѣднія слова Павла Ильича, и какъ это ему ни было прискорбно, но и онъ не рѣшался заговорить. Такъ прошло съ полчаса. Наташа сидѣла неподвижно и смотрѣла въ окно; она была такъ погружена въ свои мысли, что не сообразила заранѣе, что ей всего лучше было бы уйти до прихода Нѣжинскаго. Она подумала объ этомъ только въ ту минуту, когда на дворѣ залаяла собака и Нѣжинскій прошелъ мимо окна.

Павелъ Ильичъ украдкой кинулъ на дѣвушку любопытный взглядъ. Она только повернула кресло спинкой къ окну и усѣлась поудобнѣе. Все, что произошло потомъ, не представляло особеннаго интереса для наблюдателя. Нѣжинскій былъ, повидимому, озабоченъ чѣмъ-то, и не особенно оживился, заставь неожиданно свою невѣсту. Наташа держала себя такъ же, какъ и всегда, развѣ только говорила нѣсколько меньше. Они переговорили о занятіяхъ съ Варей короче и равнодушнѣе, чѣмъ можно бы ожидать, и Наташа отправилась домой одна въ тележкѣ Нѣжинскаго; она просила его не провожать ее.

Не то, чтобы Наталья Ивановна совсѣмъ не придала никакого значенія мудрымъ предостереженіямъ своего друга; собственное тревожное чувство подсказывало ей, что въ его словахъ есть доля правды. Но она не принимала никакихъ рѣшительныхъ мѣръ. Нечего ужь и говорить о совѣтѣ Зрѣлова отложить поѣздку за-границу и поспѣшить свадьбой — объ этомъ она даже и не подумала. Еслибъ самъ Нѣжинскій потребовалъ этой жертвы, можетъ быть, она и уступила бы теперь подъ вліяніемъ ревнивой тревоги, но она была не изъ тѣхъ женщинъ, которыя въ подобныхъ случаяхъ сами дѣлаютъ рѣшительный шагъ, а Михайлъ Константинычъ ничего не требовалъ и ни на что не жаловался. Наташа никогда не была кокеткой; она не пускала въ ходъ тѣхъ безчисленныхъ невинныхъ способовъ, которыми женщины умѣютъ привязать къ себѣ любимаго человѣка; она не старалась нравиться, не выказывала безъ нужды своихъ чувствъ. Онъ зналъ ихъ и долженъ былъ вѣрить и довольствоваться этимъ сознаніемъ. Послѣ цѣлаго года спокойныхъ, сдержанныхъ отношеній, такъ невозможно, казалось, дать полную волю нѣжности, что при одной мысли объ этомъ она вся вспыхивала, даже когда была одна въ своей комнатѣ.

Дни уходили одинъ за другимъ, а Наташа не сдѣлала Нѣжинскому ни одного щекотливаго вопроса, ни одного даже шутливаго укрека. Она не пыталась удерживать его, когда онъ уходилъ, никогда не пѣняла на то, что онъ удѣляетъ ей мало времени. Цѣнилъ ли Михаилъ Константинычъ эту нетребовательность? Всего вѣроятнѣе, что онъ вовсе не замѣчалъ ея. Ни къ чему человѣкъ не привыкаетъ такъ скоро, какъ къ снисходительности своихъ ближнихъ.

Между тѣмъ, въ Дуплахъ ожидали возвращенія опекуна. Письма отъ Броницына получались часто. Ева отвѣчала аккуратно, но каждый разъ женихъ ея жаловался на то, что ея письма слишкомъ коротки. Его собственныя были очень длинны, подчасъ даже слишкомъ длинны, по мнѣнію невѣсты. Она изуы лялась умѣнію наполнить нѣсколько страницъ варіяціями на одну фразу, состоящую всего изъ трехъ короткихъ словъ.

Миссъ Питчерсъ никакъ не ожидала, чтобы Ева стала такъ сильно скучать по своемъ женихѣ и совѣтовала ей больше гулять и кататься, чтобы время не тянулось такъ убійственно однообразно. Ева и сама увѣряла, что это ея единственное спасеніе. Прогулки ея всегда были направлены въ одну и ту же сторону: въ дубовую рощу, гдѣ или уже ждалъ ее Нѣжинскій, или при ходилъ черезъ нѣсколько времени, и цѣлые часы пролетали въ горячихъ спорахъ. Что подумала бы миссъ Питчерсъ, еслибъ увидала, что тутъ главную роль играютъ тѣ самыя книги, которыя когда-то навели на нее панику! Но миссъ Питчерсъ, конечно, и во снѣ не снилось ничего подобнаго. Къ тому же она мысленно начала уже свое переселеніе въ родную Англію и по мѣрѣ того, какъ приближалось это блаженное событіе, становилась все нетерпѣливѣе. Особенно послѣ того, какъ изъ пастората получилось длиннѣйшее письмо съ коротенькими приписочками отъ всѣхъ девяти племянницъ и племянниковъ, которое заставило ее проплакать цѣлый день, не осушая глазъ.

Не одинъ разъ, ложась спать, Ева рѣшала, что не пойдетъ больше въ дубовую рощу; она удовлетворила свое любопытство и больше ей нечего тамъ дѣлать. Но на другой день, по мѣрѣ того, какъ приближался обычный часъ прогулки, она вновь шла съ мыслью, что это будетъ ужь въ послѣдній разъ. Разговоры ихъ никогда не переходили на личную почву. Нѣжинскій твердо держался своего слова и не заговаривалъ о предстоящемъ замужествѣ Евы, и вообще не говорилъ о ней самой. Странно, но иногда ей почти хотѣлось, чтобы онъ заговорилъ. Мало по малу, Ева научилась оставаться на отвлеченной почвѣ, не примѣшивая всюду своего самолюбія, и это было цѣлымъ переворотомъ. Она нашла совершенно новую для себя прелесть въ этомъ живомъ обмѣнѣ мыслей; она чувствовала, какъ ея кругозоръ расширяется, интересъ ростетъ и мысль сама собою затрогиваетъ такіе вопросы, которые еще недавно вовсе не существовали для нея. Не легко было справиться со всей этой массой новаго и неожиданнаго; поэтому, разставшись съ своимъ собесѣдникомъ, она мысленно продолжала прерванный разговоръ или просиживала цѣлые часы надъ книгой. Она чувствовала, что ее подхватило и понесло точно могучимъ теченіемъ, что сегодня она уже не та, что была вчера и опять не та будетъ завтра.

Въ одно прекрасное утро, пришло, наконецъ, письмо, въ которомъ Броницынъ назначалъ день своего выѣзда; дѣла задержали его дольше, чѣмъ онъ разсчитывалъ, но въ то время, какъ Ева читала его письмо, онъ былъ уже въ дорогѣ. Прежде всего, Ева подумала, что тогда нельзя уже будетъ проводить столько времени въ дубовой рощѣ. Эта мысль явилась совершенно безсознательно и въ ту же минуту она вознегодовала на себя и принялась усердно радоваться возвращенію жениха. Она стремительно бросилась изъ своей комнаты сообщить радостное извѣстіе миссъ Питчерсъ, начала высчитывать вмѣстѣ съ нею, въ какой часъ послѣ-завтра можно ждать опекуна. На другое утро, Ева проснулась съ мыслью, что это послѣдній день… она, конечно, не сказала «моей свободы», а «несносной разлуки», и стала одѣваться съ особенной поспѣшностью. За завтракомъ миссъ Питчерсъ сказала ей тоже самое радостнымъ тономъ. Рѣшено было на слѣдующее утро выѣхать на встрѣчу опекуну, а чтобы сократить этотъ послѣдній день ожиданія, Ева ушла гулять раньше обыкновеннаго. Она шла очень быстро, точно ей дорога была каждая минута; она боялась, что Нѣжинскій не придетъ; Почему она боялась этого и зачѣмъ ей непремѣнно хотѣлось увидѣться съ нимъ, она не отдавала себѣ отчета, но шла все скорѣе и скорѣе. Она не нашла своего собесѣдника на обычномъ мѣстѣ и присѣла ждать на камень у воды. Ждать пришлось долго. Нѣжинскій не разсчитывалъ встрѣтить Еву, полагая, что, вѣроятно, вернулся Броницынъ и только попозже завернулъ на всякій случай къ охотничьему домику. Ева собиралась уже уходить, раздосадованная на него и еще болѣе на себя. На этотъ разъ, ихъ. всегдашняя бесѣда объ отвлеченныхъ предметахъ рѣшительно не вязалась. Михаилъ Константинычъ не сдѣлалъ также никакого замѣчанія, узнавъ, что опекуна ждутъ на другой день и именно потому, что онъ промолчалъ, Ева чувствовала какую-то неловкость. И чего ради она бѣжала и ждала такъ долго! Ей становилось и неловко, и жаль чего-то…

Ева медленно подходила къ дому въ неспокойномъ, непріятномъ настроеніи. Въ открытомъ окнѣ столовой ей бросилась въ глаза фигура мужчины; она стала тревожно всматриваться — это былъ Броницынъ. Онъ увидѣлъ ее и бросился на встрѣчу. Ева была слишкомъ неприготовлена встрѣтиться съ нимъ въ эту минуту, она какъ-то потерялась и остановилась, вмѣсто того, чтобы пойти скорѣе.

— Что это, вы какъ будто не рады, Ева!.. спросилъ Сергій Степанычъ, когда нѣсколько улеглось его собственное волненіе.

— Не рада?.. Какъ вамъ не грѣшно!.. очнулась, наконецъ, Ева. — Но это такой сюрпризъ, я никакъ не ожидала, чтобы вы могли пріѣхать сегодня… Я собиралась завтра ѣхать встрѣчать васъ. И надо же мнѣ было пойти гулять! когда вы пріѣхали? Что же это мы стоимъ, однако? пойдемте!

Весело прошелъ этотъ вечеръ въ дупловскомъ домѣ. Надъ чайнымъ столомъ ярко горѣла висячая лампа, въ глубинѣ комнаты весело пылалъ каминъ, и въ открытыя окна и двери глядѣла тихая, темная августовская ночь.

Броницынъ сидѣлъ около Евы и, не выпуская ея руки изъ своей, разсказывалъ свои похожденія и разныя животрепещущія столичныя новости. Иногда онъ тихо сжималъ ея руку и бросалъ на нее сіяющій, любящій взглядъ, отъ котораго сердце сладко замирало въ ея груди. Она вспыхивала и отвѣчала ему смущенной улыбкой.

Миссъ Питчерсъ такъ сіяла, какъ будто она сама была невѣста.

— Какъ я счастлива! какъ я рада, что онъ вернулся! твердила Ева, стоя поздно вечеромъ передъ открытымъ окномъ своей комнаты и глядя въ чудное звѣздное небо. Но на самомъ дѣлѣ ей очень хотѣлось заплакать.

VIII.

Спустя съ недѣлю послѣ пріѣзда Броницына, Нѣжинскій, возвращаясь съ работъ, встрѣчилъ Еву и ея жениха. Они ѣхали верхомъ. Опекунъ, съ своей статной, горделивой осанкой, былъ очень эффектенъ на лошади. НѢжинскому теперь только бросилось въ глаза, какая выгодная перемѣна произошла во всей его наружности.

Ева молча поклонилась, но Сергій Степанычъ придержалъ лошадь и заговорилъ съ инженеромъ. Ему доставляло особенное удовольствіе быть любезнымъ съ этимъ человѣкомъ, къ которому одно время онъ чувствовалъ ревнивую непріязнь. Точно ему хотѣлось щегольнуть передъ нимъ своимъ счастіемъ, или показать, что онъ больше не страшенъ ему. Онъ любезно попенялъ Нѣжинскому, что тотъ вовсе забылъ ихъ.

— Дѣла много, Сергій Степанычъ. Я нѣсколько запустилъ работы съ начала лѣта и теперь приходится торопиться, пока погода хороша.

— Причина, конечно, уважительная, но вѣдь вы заняты, вѣроятно, только днемъ. Теперь довольно уже длинные вечера и въ деревнѣ особенно пріятно отдохнуть за мирной бесѣдой послѣ дневныхъ заботъ…

Нѣжинскій съ любопытствомъ посмотрѣлъ на него — какія бы, кажется, заботы могли тяготить Сергія Степаныча? Ему живо вспомнилось ихъ столкновеніе въ началѣ лѣта. Опекунъ понялъ его мысль.

— Я немного занимаюсь хозяйствомъ, такъ какъ мой новый управляющій не совсѣмъ еще освоился съ своимъ дѣломъ. Что прикажете дѣлать! Нельзя же хозяину откровенно показывать, что онъ ничего не понимаетъ въ своемъ собственномъ дѣлѣ!

Броницынъ пояснилъ это снисходительнымъ тономъ начальника, которому пришла фантазія сознаться въ своей маленькой слабости передъ подчиненнымъ. Онъ совершенно забылъ въ эту минуту, что его хозяйственныя занятія давно уже ограничивались получасовой бесѣдой съ управляющимъ по вечерамъ.

— Гм… это, я полагаю, довольно трудно скрыть отъ спеціалиста?

— Напротивъ, очень легко. Достаточно имѣть самое общее понятіе. До свиданія, однако, надѣюсь, вы навѣстите насъ на досугѣ. Кстати, я могу сообщить вамъ нѣсколько интересныхъ новостей изъ тѣхъ, которыхъ вы не встрѣтите въ газетахъ.

— Благодарю васъ, я непремѣнно соберусь на дняхъ, отвѣтилъ Нѣжинскій и взглянулъ на Еву. Она все время, молча, слушала, взглядывая иногда на опекуна. При послѣднихъ словахъ Нѣжинскаго, она отвернулась.

Михаилъ Константинычъ остался очень доволенъ неожиданнымъ приглашеніемъ, и только недоумѣвалъ, чему приписать такую любезность Броницына. Черезъ нѣсколько же дней послѣ этой встрѣчи, онъ пораньше вернулся съ работъ, пріодѣлся и отправился пѣшкомъ въ усадьбу. Нѣжинскій былъ не особенно силенъ въ знаніи того, что принято и что не принято, а потому не счелъ нужнымъ звонить у параднаго подъѣзда. Онъ прошелъ черезъ садъ и какъ изъ земли выросъ передъ Евой. Она сидѣла одна на балконѣ и вся вспыхнула отъ неожиданности.

— Какъ вы попали сюда?

— Я, кажется, въ вашемъ присутствіи удостоился приглашенія Сергія Степаныча.

— Я совсѣмъ не то хочу сказать… но это все равно. Садитесь. Вы только испугали меня, явились такъ неожиданно…

— Я впередъ буду звонить у парадной двери — вы это хотѣли сказать?

— Именно, засмѣялась она: — такимъ образомъ могутъ являться только очень близкіе знакомые.

— Откуда же мнѣ знать всѣ ваши тонкости! Впередъ запомню! также засмѣялся Нѣжинскій и обоимъ почему-то стало очень весело.

Броницынъ принялъ Нѣжинскаго очень радушно; онъ не прочь былъ за дорогой сигарой и рюмкой тонкаго вина побесѣдовать въ либеральномъ духѣ съ человѣкомъ, съ которымъ можно было не стѣсняться. Къ тому же, ему показалось въ послѣдніе дни, что Ева какъ будто начинаетъ тяготиться однообразіемъ деревенской жизни. Сергій Степанычъ совершенно завладѣлъ гостемъ; онъ былъ въ духѣ и, сообщилъ Нѣжинскому нѣсколько новостей изъ закулисной политики, которыя, впрочемъ, къ удивленію опекуна, не произвели на гостя ожидаемаго впечатлѣнія. Затѣмъ, онъ перешелъ къ «нашей внутренней политикѣ» и заговорилъ тѣмъ желчно ироническимъ тономъ, который упрочилъ за нимъ въ салонахъ репутацію смѣлаго фрондера. Инженеръ оказался именно такимъ собесѣдникомъ, какихъ особенно жаловалъ Сергій Степанычъ. Онъ не произносилъ самъ длинныхъ тирадъ, не перебивалъ его, что давало Броницыну возможность блеснуть ораторскимъ талантомъ и излагать свои мысли длинными, законченными періодами, которые хоть сейчасъ произноси съ любой трибуны. Сергій Степанычъ говорилъ, и самъ отъ души любовался, какъ это у него выходитъ логично, плавно и красиво. Онъ воодушевился, конечно, не какъ увлекающійся мальчишка, который накидывается на васъ съ остервененіемъ, не даетъ вамъ рта разинуть, кричитъ до хрипоты и пересыпаетъ свою рѣчь ничего не доказывающими восклицаніями; онъ дѣлалъ красивые и умѣстные жесты, вставалъ съ кресла, ходилъ по комнатѣ и потомъ останавливался передъ слушателями съ какимъ-нибудь неотразимымъ заключительнымъ аргументомъ. Конечно, значило что-нибудь и то, что его слушала Ева. А она слушала очень внимательно, хотя сама ни разу не вмѣшалась въ разговоръ. Впрочемъ, плавныя, безъ запинки лившіяся импровизаціи опекуна, она выслушивала равнодушно, подъ часъ даже съ оттѣнкомъ легкаго нетерпѣнія въ лицѣ, какъ слушаемъ мы то, что уже слышали много разъ; но она замѣтно оживлялась, когда инженеръ произносилъ безъ всякаго одушевленія свои недлинныя, сжатыя возраженія. Сергій Степанычъ безъ малѣйшаго затрудненія устранялъ ихъ съ своей дороги и продолжалъ прерванный монологъ, а Нѣжинскій съ любопытствомъ переводилъ глаза на лицо Евы и всякій разъ ловилъ въ немъ тѣнь смущенія и досады. Одинъ разъ она даже не выдержала и какимъ-то нервнымъ голосомъ замѣтила опекуну, что онъ уклоняется отъ категорическаго отвѣта.

Проводивъ гостя и нѣсколько разъ повторивъ ему приглашеніе заходить почаще, Сергій Степанычъ объявилъ совершенно искренно, что не ожидалъ встрѣтить въ немъ такого пріятнаго собесѣдника.

— Мы, должно быть, наскучили вамъ своей философіей? спросилъ онъ нѣжно Еву.

Онъ былъ очень доволенъ собой и, быть можетъ, ждалъ и отъ нея заслуженнаго одобренія.

Ева слегка зѣвнула и лѣниво поднялась съ своего мѣста.

— Нисколько… Только поздно ужь, я спать хочу.

Но Броницынъ совсѣмъ не хотѣлъ спать, и, войдя въ свой кабинетъ, даже подумалъ:

— Что ни говори, а женщины никогда ни будутъ интересоваться всѣмъ этимъ…

---

Зрѣловъ еще не спалъ, когда Нѣжинскій вернулся домой. Павелъ Ильичъ давно уже пришелъ отъ Натальи Ивановны, у которой йровелъ вечеръ, но его мучила безсонница. Онъ изъ подлобья подозрительно посмотрѣлъ на пріятеля.

— Я думалъ, ты ночевать остался въ Михайловкѣ.

— Нѣтъ, я былъ у Броницына. Заговорилъ совсѣмъ краснорѣчивый англоманъ, а завтра вставать въ 6 часовъ… Прощай, братъ!

Нѣжинскій зажегъ свѣчу и ушелъ спать.

На другое утро Павелъ Ильичъ всталъ мрачнѣе грозовой тучи. Нѣжинскій проспалъ и торопливо допивалъ свой чай, когда онъ угрюмо присѣлъ къ столу.

— Что это ты, Павелъ, желтый, какъ лимонъ? Нездоровъ?

Зрѣловъ, не отвѣчая, принялся за чай.

— Тебѣ бы слѣдовало обратить серьёзное вниманіе на свое здоровье, чтобы не доканать себя въ конецъ, проговорилъ съ искреннимъ сожалѣніемъ Михаилъ Константинычъ.

— Оставь, пожалуста, заботы о моемъ здоровьѣ, у тебя ихъ и такъ въ волю… раздражительно огрызнулся Зрѣловъ.

Нѣжинскій пожалъ плечами и допилъ свой стаканъ.

— Прощай, брюзга! проговорилъ онъ на прощанье съ той добродушной ироніей, съ какой мы переносимъ причуды милаго намъ чудака.

Павелъ Ильичъ также вышелъ изъ дому и, постоявъ въ раздумьѣ у воротъ, отправился въ Березовку.

Стояли первые ясные дни сентября. Въ солнечный осенній день чувствуешь себя особенно бодро и свѣжо. Удушливый жаръ не гнететъ васъ нѣгой и лѣнью, свѣжій и вмѣстѣ теплый воздухъ точно вливаетъ въ грудь новую энергію и свѣжія силы для счастья и для горя… Чувствуется, думается и сознается какъ-то особенно живо и отчетливо. Въ такіе дни всего легче, что нибудь задумать, на что нибудь рѣшиться.

Павелъ Ильичъ шагалъ мимо желтыхъ, сжатыхъ полей, мимо красиво пестрѣвшихъ деревьевъ и, слегка щурясь отъ солнечнаго блеска, задумчиво всматривался въ даль, которая никогда не бываетъ такъ ясна и прозрачна. Въ воздухѣ плавно носились радужныя нити паутины, громко гудѣли осы, трещали кузнечики и рѣзко заливалась какая-то голосистая птица, Но мысли Павла Ильича были невеселыя, горькія мысли. Частью о себѣ, частью о другомъ молодомъ существѣ, которое онъ такъ искренно и неумѣло старался оградить отъ горечи разочарованія.

Подходя къ усадьбѣ Ивана Парамоныча, Зрѣловъ услыхалъ въ рощѣ голоса, прислушался, узналъ звонкій голосокъ Вари и пошелъ на него. Онъ скоро нашелъ ее и Наташу съ корзинками въ рукахъ: онѣ собирали грибы.

Никогда еще Наташа не была такъ рада его приходу, какъ въ это утро. Она крѣпко пожала ему обѣ руки и первыя минуты все посматривала въ ту сторону, откуда онъ пришелъ.

Павелъ Ильичъ замѣтилъ и понялъ смыслъ этихъ быстрыхъ, словно случайныхъ взглядовъ.

— Что за погода! даже я соблазнилась, и вотъ, какъ видите, теряю драгоцѣнное время. Васъ это не удивляетъ?

— Напротивъ, очень радуетъ.

Наташа опустилась на мягкій мохъ и не оглядывалась больше. Она насилу упросила Варю поискать грибовъ бозъ нея, пока она отдохнетъ съ Зрѣловымъ.

— Знаете, я даже рѣшила совсѣмъ больше не заниматься здѣсь. Впереди столько зубритни, что нужно дать себѣ маленькій отдыхъ и насладиться этой чудной погодой. Да и разсчетъ ужь небольшой.

— Немного больше недѣли.

— Девять дней, считая сегодняшній — видите, я высчитываю дни, какъ институтка! засмѣялась дѣвушка: — какъ это вамъ вздумалось придти въ такое время? Я хотѣла было пойти къ вамъ, да побоялась, что никого не застану. Должно быть, сердце сердцу вѣсть подаетъ…

— Должно быть. Только оно приличнѣе бы Михаилу Константинычу, а онъ преспокойно уѣхалъ на свои работы.

— На то и служба — вѣдь это вы праздношатающійся и по тому полный господинъ своему времени.

Зрѣловъ ничего не сказалъ, только посмотрѣлъ на Наташу. Она ірилегла на травѣ, подперевъ голову рукой и наслаждаясь отдыхомъ.

— Вы сегодня не въ духѣ, Павелъ Ильичъ, и какой-то зеленый, проговорила она, съ участіемъ вглядываясь ему въ лицо снизу въ верхъ.

— Правда ваша, я оттого и пришелъ въ неурочный часъ, что сегодня особенно золъ и боленъ…

— Больны вы давно, только вотъ лечиться не хотите.

— Постойте, скоро и лечиться начну.

— Серьёзно?

— Серьёзно. Провожу васъ и распрощусь съ сими злачными мѣстами.

— И куда?

— Какъ Богъ на душу положитъ.

— Опять скитаться куда глаза глядятъ? и это вы называете леченіемъ?

— Это мое незамѣнимое лекарство; только вы его понять не можете. Вотъ я ныньче цѣлое лѣто отдыхаю — что-жь, хорошъ я сталъ по вашему? А около васъ отдыхать хорошо и вамъ за все большое спасибо!

— Ну, ужь не знаю за что, печально усмѣхнулась Наташа: — и злились то вы больше все изъ за меня же… Въ какую сторону вы двинетесь? неужели даже и этого не знаете?

— Хочу на сѣверъ, въ Сибирь проберусь, коли удастся.

— Дождитесь хоть весны, вамъ климата не вынести.

— Умирать все равно гдѣ, Наталья Ивановна: мнѣ же все равно на большой дорогѣ доведется. Да и лучше! Я никогда небываю такъ здоровъ тѣломъ и духомъ, какъ выспавшись мертвымъ сномъ въ придорожной грязной харчевнѣ или въ какой нибудь еле-еле ползущей баркѣ; значитъ, и умирать будетъ легче. Я боленъ, когда остаюсь съ самимъ собой, т. е. на вашемъ пресловутомъ отдыхѣ и разомъ выздоравливаю, какъ только моя безпокойная персона сольется съ окружающимъ міромъ и я отдаюсь созерцанію, какъ художникъ отдается своему искуству. Я, Наталья Ивановна, ни на что не годенъ, никогда ничего не умѣлъ и не умѣю, кромѣ одного: смотрѣть и видѣть. Не думайте, что это такъ ужь просто; нужно умѣть забывать свою драгоцѣнную особу и отложить въ сторону столь любезные сердцу нашему рефлексы. И чего чего только не увидишь на святой Руси, Наталья Ивановна!

Маленькіе глазки Зрѣлова засвѣтились и на его худомъ, больномъ лицѣ появилось то особенное выраженіе, съ какимъ мы говоримъ о чемъ нибудь особенно миломъ нашему сердцу.

— Цыганъ! ласково протянула Наташа, все время не спускавшая съ него своихъ спокойныхъ, внимательныхъ глазъ. — Знаете, я понимаю это. Если ничто не привязываетъ, ни дѣло, ни люди…

— Перекати-поле, снова заговорилъ Зрѣловъ, глядя куда-то вдаль: — сегодня тутъ, завтра Богъ знаетъ гдѣ, ни за что не цѣпляясь, нигдѣ не пуская корней! И сколько насмотришься всякаго горькаго, какъ полынь, до обидности реальнаго горя, что, право, языкъ не повернется жаловаться на собственное «экзистансъ манкё!» выговорилъ онъ по русски, скорчилъ неожиданно сентиментальную гримасу, вскочилъ на ноги и взъерошилъ свою, всегда достаточно косматую прическу.

— По моему, серьёзно возразила Наташа: — эти, такъ называемыя, existances manquées куда хуже всякаго реальнаго горя — отъ того хоть лекарство есть, а это…

— Casus incurabilis — да-съ! И вѣдь болѣзнь-то постыдная, признаться зазорно… По-просту, это называется «съ жиру бѣсится».

— Съ жиру! грустно усмѣхнулась Цитата, глядя на худую болѣзненную фигуру Зрѣлова. Онъ прошелся нѣсколько разъ взадъ и впередъ, посвисталъ что-то очень нескладно и снова сѣлъ около нея съ веселымъ уже лицомъ, т. е. съ такимъ, какое бываетъ, когда человѣкъ мысленно скажетъ себѣ: баста! теперь будемъ веселиться!

— Ну, это мы однако, барышня, канитель завели. Скажите лучше, какъ вы располагаете насладиться сими девятью днями, включая сегодняшній?

— Какъ случится, плановъ особенныхъ не строила.

— Прикажете, по крайней мѣрѣ, сообщить объ этомъ кому слѣдуетъ?

— Сообщите, улыбнулась дѣвушка.

— Эхъ вы… кротость голубиная! Знаете, Наталья Ивановна, лучше бы ужь вы за меня замужъ выходили.

— Славно! да вѣдь вы перекати-поле, корней не пускаете — вы и отъ меня отцѣпились бы черезъ полгода!

— Какъ знать! а, впрочемъ, должно быть, что отцѣпился бы! Только никогда бы я не былъ такой, съ позволенья сказать, неблагодарной скотиной…

— Павелъ Ильичъ!.. произнесла просительно Наташа.

— Ничего, я вѣдь добродушно, Наталья Ивановна. Я только хочу сказать вамъ…

— Я не желаю ничего знать, не сердите меня хоть сегодня!

— И радъ бы, да ей-Богу же не могу! Не бойтесь, оно не длинно — всего только то, что вчера мы просидѣли до второго часа въ феодальномъ замкѣ.

Больно кольнуло это Наташу. Ей вспомнились тоскливыя минуты, которыя сама она пережила, прождавъ напрасно два дня. Она подняла, наконецъ, голову и улыбнулась, но улыбка не вышла, а что-то болѣзненное и безпомощное отразилось на ея лицѣ. Зрѣловъ неожиданно схватилъ ея руку и припалъ къ ней лицомъ.

— Павелъ Ильичъ. Что вы?

— Чортъ знаетъ!.. Такъ и хочется прощенья просить, а вѣдь не за что же въ сущности! Чѣмъ я виноватъ, что въ сей назидательной исторіи мнѣ выпала роль зловѣщаго вѣстника… А вы все-таки простите, да?

Наташа молча сжала его руку.

Вечеромъ, пришелъ Нѣжинскій. Здороваясь съ Наташей, онъ спросилъ, сердится ли она, что онъ не былъ у нея два дня. Она покраснѣла и отвѣтила только неловкой улыбкой. Михаилъ Константинычъ быстро взглянулъ на Зрѣлова, и сталъ разсказывать, какъ онъ провелъ эти дни.

— Я воспользовался этимъ приглашеніемъ, потому что мнѣ все-таки не хочется потерять изъ виду Еву Аркадьевну, пояснилъ онъ просто. — Мнѣ кажется, она еще можетъ одуматься, если помочь этому сколько нибудь.

Павелъ Ильичъ ушелъ рано, желая оставить ихъ однихъ. Наташа пыталась удержать его — ей почти тяжело было остаться наединѣ съ Нѣжинскимъ — но Зрѣловъ не остался.

А Михаилъ Константинычъ не ощущалъ ни малѣйшаго смущенія. Самъ онъ никогда не сравнивалъ того интереса, который возбуждала въ немъ Ева, съ чувствомъ своимъ къ Наташѣ, и подозрѣнія Зрѣлова смѣшили или сердили его. Трудно уловить въ собственной душѣ то, что совершается въ ней очень медленно и постепенно. Онъ попрежнему испытывалъ въ обществѣ Наташи искреннее удовольствіе и съ непритворнымъ огорченіемъ думалъ о предстоящей разлукѣ. И теперь онъ высказалъ свою грусть тѣмъ задушевнымъ, нѣжно дружескимъ тономъ, который она сама придала ихъ отношеніямъ. Онъ не выказывалъ жгучей тоски, не желалъ, чтобы она измѣнила свое рѣшеніе, не жаловался, не высказывалъ никакихъ ревнивыхъ опасеній. Это была, казалось, именно та непоколебимая вѣра въ нее и въ самого себя, которая всегда была ея идеаломъ. И при всемъ томъ, сердце Наташи болѣзненно ныло, словно оно просило чего-то менѣе возвышеннаго и безупречнаго. Были минуты, когда она готова была забыть всѣ свои теоріи идеальныхъ отношеній и просить у него прямого отвѣта на прямой вопросъ, но всякій разъ ее удерживало чувство стыда. Могла ли она послѣ всего, о чемъ мечтала, снизойти до такой малодушной слабости, какъ ревнивыя подозрѣнія, упреки и разъясненія? Она должна была ждать его перваго слова, чего бы ей это ни стоило.

Наталья Ивановна не поддалась собственной слабости, но затаенная сердечная тревога сообщила новый, менѣе безстрастный оттѣнокъ ея обращенію съ женихомъ, и въ этихъ послѣднихъ дняхъ было что-то, непомнившее имъ первые дни ихъ любви. Нѣжинскій проводилъ у Павленковыхъ все свободное время и даже на работы Наташа часто ѣздила вмѣстѣ съ нимъ.

Зрѣловъ показывался не часто — онъ не хотѣлъ мѣшать имъ, а когда приходилъ, то смотрѣлъ на Наташу такъ пытливо и вопросительно, что она краснѣла и смущалась, сама не зная чего. Павелъ Ильичъ все ждалъ чего-то, но прошелъ и послѣдній день.

— Такъ вы все-таки уѣзжаете? грустно проговорилъ онъ, прощаясь съ нею поздно вечеромъ.

— Странный вы человѣкъ! Развѣ вы думали, что я растаю въ послѣднюю минуту?

— Вижу, вижу, что вы не изъ того металла. Только въ такомъ случаѣ лучше бы ужь вовсе не оглядываться назадъ.

Наташа только повела плечомъ: къ нимъ подходилъ Нѣжинскій.

Непривычный видъ представлялъ на другое утро домикъ Ивана Парамоновича. Не велики были сборы Наташи и все было давно ужь готово, но въ домѣ стояла та особенная суета, безъ которой не обходятся ни одни проводы. Глафира Петровна, съ красными отъ слезъ глазами, хлопотала съ завтракомъ и заставляла всѣхъ ѣсть, хотя былъ всего седьмой часъ. Иванъ Парамонычъ сидѣлъ вмѣстѣ со всѣми, что случалось только въ экстренныхъ случаяхъ, и даже выказалъ нѣкоторое оживленіе, давая дочери дорожные совѣты, хотя самъ онъ выѣзжалъ изъ Березовки еще въ то благословенное время, когда путешествовать приходилось на долгихъ. Варя притихла и жалась къ сестрѣ, съ любопытствомъ заглядывая всѣмъ въ лицо: дѣти не умѣютъ грустить заранѣе и Варя еще ни разу не плакала. Наташа въ темномъ дорожномъ платьѣ, съ сумкой черезъ плечо, была блѣдна и не весела. Нѣжинскій и Зрѣловъ ѣхали провожать ее до станціи.

На дворѣ раздался дребезжащій звукъ подъѣхавшаго къ крыльцу стараго дорожнаго экипажа; молодой парень на козлахъ неловко правилъ четверней; сборная упряжь не приходилась но лошадямъ и двое мужичковъ, провозившихся надъ нею цѣлое утро, снова принялись тутъ же передъ крыльцомъ укорачивать гужи и выравнивать постромки, ругая кого-то и покрикивая на лошадей. Всѣ обитатели усадьбы и еще какіе-то, неизвѣстно откуда взявшіеся посторонніе зрители толпилась на дворѣ, обмѣниваясь замѣчаніями и давая совѣты. Въ домѣ суета усилилась. Глафира Петровна увязывала въ корзинку дорожную провизію, Наташа искала чего то, торопливо переходя изъ комнаты въ комнату, Варя ходила за ней слѣдомъ и начинала тихо плакать.

Потомъ, всѣ разсѣлись вдоль стѣнъ въ залѣ, посидѣли минуты двѣ и Иванъ Парамоновичъ поднялся первый, въ качествѣ главы семейства, послѣ того, какъ супруга выразительно кивнула ему головой.

— Ну, дочка, дай Богъ… того… счастливаго пути! началъ онъ и спутался отъ непривычки къ сколько-нибудь выдающимся ролямъ.

Началось прощаніе, послышался громкій плачь Вари, всхлипыванія и торопливыя наставленія Глафиры Петровны; Нѣжинскій и Зрѣловъ стали выносить вещи. Скверныя это минуты! Глафира Петровна не могла ужиться съ своей дочерью; ихъ совмѣстная жизнь всегда была рядомъ нелѣпыхъ стычекъ, безплодныхъ споровъ и мучительныхъ сценъ — и все-таки обѣ онѣ искренно плакали, прощаясь. Даже Иванъ Парамонычъ прослезился, а Варя какъ кинулась на шею сестрѣ, такъ и замерла на ней.

— Наташа! подошелъ къ ней Нѣжинскій: — идемте, другъ мой, все равно вѣдь…

Она стояла на крыльцѣ на колѣняхъ передъ Варей, цѣловала ее и, плача сама, утѣшала какъ могла. Дѣвочка вскрикнула и судорожно ухватилась за ея шею — ее насилу оторвали, и старуха нянька увела ее въ горницы. Наташа еще разъ обняла всѣхъ и сѣла въ экипажъ. Лошади дернули, изъ дома раздавались отчаянные крики Вари; Глафира Петровна и Иванъ Парамонычъ стояли на крыльцѣ и кричали что-то, чего нельзя было разслышать за стукомъ колесъ.

IX.

Сергій Степанычъ ходилъ взадъ и впередъ по кабинету. Онъ былъ разстроенъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, старался не придавать серьёзнаго значенія тому, что его огорчало. Ева только что высказала ему свое рѣшительное желаніе отложить свадьбу до зимы. По первоначальному разсчету, имъ слѣдовало выѣхать въ Петербургъ никакъ не, позже, какъ черезъ недѣлю, и въ это утро миссъ Питчерсъ завела уже рѣчь о дорожныхъ сборахъ. Ева промолчала, но послѣ обѣда увела его въ садъ и стала просить отложить свадьбу. Сергій Степанычъ смутился — онъ не ожидалъ этого; онъ не совсѣмъ пенялъ сбивчивыя объясненія Евы, но она просила такъ вкрадчиво нѣжно, смотрѣла на него съ такой кроткой мольбой, что онъ уступилъ почти безъ возраженія. Потомъ, онъ, по просьбѣ ея, переговорилъ съ миссъ Питчерсъ. Питчерсъ сидѣла въ своей комнатѣ и плакала, Ева все еще оставалась въ саду, хотя солнце сѣло и начинало темнѣть, а Сергій Степанычъ ходилъ по кабинету взволнованный и старался убѣдить себя, что это не болѣе, какъ прихоть.

— Извините за такую странную просьбу, но не заходите къ намъ сегодня. Мы всѣ немножко разстроены и вамъ будетъ скучно.

Это говорила Ева Нѣжинскому; онъ собирался провести у нихъ вечеръ и, проходя мимо, увидалъ ее въ саду. Ева перебирала пальцами чугунные прутья садовой рѣшотки, и старалась сказать это какъ можно непринужденнѣе. Нѣжинскій стоялъ близко по другую сторону рѣшотки и посмотрѣлъ на нее такъ пытливо, что она покраснѣла и отодвинулась.

— Въ вашей просьбѣ, Ева Аркадьевна, нѣтъ ничего страннаго, посторонній человѣкъ часто является не кстати. Я очень, благодаренъ вамъ, что вы избавили меня отъ непріятнаго положенія.

Нѣжинскій не спросилъ Еву, чѣмъ она разстроена; онъ поговорилъ еще нѣсколько минутъ о постороннихъ вещахъ, мростился и пошелъ обратно въ деревню, а ее охватило непріятное чувство обманутаго ожиданія. Она была увѣрена, что онъ спроситъ, и, сама того не сознавая, торопилась сообщить ему важную новость, чтобы "осмотрѣть, какъ онъ приметъ это.

Съ этого дня, въ маленькой семьѣ водворилось то натянутое, тяжелое настроеніе, когда люди въ глубинѣ души недовольны другъ другомъ. Никто изъ изъ не заговаривалъ о щекотливомъ вопросѣ, но въ тонѣ Броницына сквозилъ грустный упрекъ, но миссъ Питчерсъ имѣла видъ жертвы, а Ева сознавала, что она во всемъ виновата и не имѣла силъ уступить. То она терзалась мыслью, что мучитъ ихъ богъ знаетъ зачѣмъ, то брала ее досада, что они придаютъ важность мелочамъ. Что значатъ эти нѣсколько мѣсяцевъ для миссъ Питчерсъ, которая терпѣливо ждала цѣлые годы, или для Броницына, у котораго цѣлая жизнь впереди! Послѣ отъѣзда Наташи, Нѣжинскій часто проводилъ вечера въ «феодальномъ замкѣ», какъ, величалъ Зрѣловъ домъ Евы. Это было весьма понятное желаніе развлечься, и время проходило пріятно. Сергій Степанычъ былъ оживленъ и разговорчивъ; онъ былъ доволенъ, что могъ развивать передъ кѣмъ-нибудь со всевозможной полнотой и точностью свои воззрѣнія, которыя могли бы повліять благодѣтельно на судьбы Россіи. Ева много играла и Михаилъ Константинычъ теперь только оцѣнилъ ея игру. Но когда Нѣжинскій пришелъ черезъ нѣ сколько дней послѣ того, какъ Ева просила его отложить свой визитъ до другого раза — онъ сразу понялъ, что разстройство, о которомъ она говорила, еще продолжается. Броницынъ былъ не въ духѣ и не такъ любезенъ, какъ всегда; миссъ Питчерсъ вовсе не показывалась и Ева видимо чувствовала себя не совсѣмъ ловко. Нѣжинскій ушелъ раньше обыкновеннаго и рѣшилъ прекратить на время свои посѣщенія.

Прошло больше недѣли и Нѣжинскій не видалъ Евы, пока не встрѣтилъ ее случайно верхомъ. На этотъ разъ она ѣхала одна, и, увидѣвъ его, остановила лошадь.

— Вы насъ забыли, Михаилъ Константинычъ…

— Мнѣ показалось въ послѣдній разъ, что я лишній, Ева Аркадьевна.

Щеки Евы слабо вспыхнули.

— Это излишняя деликатность — у насъ остается еще очень, много времени, чтобы… созерцать другъ друга.

Онъ посмотрѣлъ на нее внимательно. Она вспыхнула еще больше, съ внезапной рѣшимостью откинула голову и опустила на него странно блеснувшіе глаза.

— Ну, да… вы необыкновенно деликатны на этотъ разъ, и почему то не рѣшаетесь спросить, въ чемъ дѣло, хотя прежде вамъ случалось задавать гораздо болѣе щекотливые вопросы…

Она выговорила это быстро, будто боясь передумать, и Богъ вѣсть зачѣмъ тащила съ руки длинную перчатку.

— Если вы хотите сказать, то для чего вамъ ждать вопроса? Вы знаете, что меня интересуетъ все, что касается васъ.

— Я этого совсѣмъ не знаю, опять заторопилась Ева: — но я хотѣла только сказать, что вашъ приходъ будетъ очень кстати, потому что у насъ страшная тоска, всѣ не въ духѣ. Свадьба отложена до зимы, и мы всѣ немножко сердимся другъ на друга.

Ева засмѣялась и нерѣшительно взглянула на Нѣжинскаго. Онъ чуть-чуть улыбался.

— Вотъ какъ! И вы остаетесь здѣсь?

— Да, пока.

Нетолько щеки Евы пылали, но и маленькія прозрачныя уши, выглядывавшія изъ темныхъ прядей волосъ. Она была совершенно поглощена стараніемъ заставить Золотого стоять смирно на мѣстѣ, но чуть ли не сама мѣшала этому больше всего.

— Когда же мнѣ придти? спросилъ Нѣжинскій, помолчавъ.

— Когда хотите, а теперь прощайте; жарко стоять на солнцѣ.. Она нерѣшительно скользнула по немъ взглядомъ и умчалась.

---

Неужели это былъ только сонъ и онъ уже проходитъ?! спрашивалъ себя Броницынъ, наблюдая за своей невѣстой и не понимая ея. Ихъ отношенія нечувствительно, но неудержимо принимали опять тотъ же характеръ, какой они имѣли, когда онъ былъ только ея опекуномъ. Они уже не проводили неразлучно цѣлые дни. Ева часто одна гуляла или каталась; она не говорила, что желаетъ быть одна, но и не звала его, если онъ самъ не предлагалъ. Первые разы онъ оставался намѣренно, изъ мелочного желанія выказать чѣмъ-нибудь свое неудовольствіе, а потомъ оно какъ будто вошло въ порядокъ вещей. Она часто сидѣла одна въ своей комнатѣ и читала книги, взятыя у Нѣжинскаго; онъ видѣлъ эти книги, ничто не мѣшало ему читать вмѣстѣ съ нею, но Ева не просила его объ этомъ, не заговаривала съ нимъ объ нихъ. Она давала тонъ ихъ отношеніямъ.

Сергій Степанычъ никогда не могъ забыть, что онъ вдвое старше ея, что много лѣтъ она видѣла въ немъ только отца. Онъ не могъ держать себя съ нею такъ рѣшительно, какъ всякій другой на его мѣстѣ.

— Я говорю вамъ, вы должны настоять, чтобы свадьба была теперь, вы пожалѣете, если не сдѣлаете этого! зловѣще пророчествовала миссъ Питчерсъ.

Скверно сознавать себя причиной всеобщаго разстройства и огорченія, и Ева бѣжала отъ этого тяжелаго впечатлѣнія, бѣжала въ общество Нѣжинскаго. Видѣть его становилось для нея потребностью. Она точно перерождалась подъ его вліяніемъ; мысль работала живѣе, въ душѣ поднимались порывы, сознаніе собственныхъ молодыхъ силъ и жажда жизни, полной серьёзнаго смысла и кипучаго счастія, и Боже мой, какой тусклой и мертвящей представлялась ей теперь перспектива супружескаго счастія съ ея бывшимъ опекуномъ! Еслибы ей предстояло вступить въ монастырь, она, вѣроятно, думала бы объ этомъ съ такимъ же чувствомъ. Она съ ужасомъ оглядывалась назадъ и спрашивала себя, какъ ей выйти изъ этого положенія? Общество Броницына она находила нестерпимо скучнымъ. Она знала напередъ все, что онъ можетъ сказать, а сознаніе дарованнаго счастія перестало радовать ее; теперь она сама жаждала этого счастія и знала, гдѣ искать его. И она шла ему на встрѣчу, со всѣмъ восторгомъ первой страсти.

Осень стояла ясная; сухая и дубовая роща попрежнему осталась самымъ привлекательнымъ уголкомъ. Дубы желтѣютъ поздно; ихъ темная, кое-гдѣ едва тронутая золотомъ зелень эффектно перемѣшивалась съ сверкающими оранжевыми листьями клена и осины, и отчетливо вырисовывалась на ярко-синемъ, осеннемъ небѣ. Въ чистомъ воздухѣ явственно разносился малѣйшій шорохъ и яснѣе слышался звонкій шумъ лѣсной рѣчки.

Ева сидѣла на ступенькахъ низкаго крылечка и, не глядя на Нѣжинскаго, слушала его чтеніе. Впрочемъ, слушала она разсѣянно и когда онъ остановился и взглянулъ на нее, она вздрогнула и спросила:

— Развѣ ужь кончено?

Нѣжинскій улыбнулся и закрылъ книгу.

— Будетъ сегодня, вы что-то не расположены слушать.

— Правда ваша… Я сейчасъ думала, какое бы счастіе перенестись далеко отъ всего этого, чтобы все было другое, и жизнь, и обстановка, и люди… Тогда и самой легко стать другою!

— Какою же?

— Сильной, всецѣло проникнутой одной идеей…

— Нѣтъ, Ева Аркадьевна, вдругъ такою стать нельзя и надо не перенестись какимъ-нибудь чудомъ, а уйти самой; а вы не можете сдѣлать даже перваго шага.

У Евы болѣзненно сдвинулись брови.

— Смѣшно вспомнить, продолжалъ Нѣжинскій, оживляясь: — вы собираетесь изо-дня въ день уже двѣ недѣли! вчера вы говорили, что кончите сегодня, сегодня, вѣроятно, думаете, что завтра — и это не малодушіе?

— Я знаю все, что вы можете сказать; вы просто не хотите понять этого чувства…

— Напротивъ, это чувство какъ нельзя болѣе понятно; но вы обязаны сдѣлать это; вы виноваты, вы поступили опрометчиво тамъ, гдѣ не имѣли права поступать такимъ образомъ и теперь, вмѣсто того, чтобы поправить свою ошибку, вы заставляете его самого доходить путемъ мучительныхъ догадокъ.

— Это легче, чѣмъ потерять все разомъ, произнесла она тихо.

— Неправда, такъ тяжелѣе и ему, и вамъ самимъ.

— Оставьте, Михаилъ Константинычъ! Я и безъ того мучусь этимъ день и ночь. Мнѣ нужно отдохнуть, собраться съ силами, а вы…

— Нельзя отдыхать прежде, чѣмъ не сдѣлаешь того, что долженъ сдѣлать, перебилъ онъ рѣзко.

— Какой вы безпощадный! всегда, во всемъ…

Голосъ Евы дрогнулъ, она посмотрѣла на него съ упрекомъ.

— Какъ хотите, я не судья вашъ… Но, въ такомъ случаѣ, не спрашивайте моего мнѣнія.

Она хотѣла что-то отвѣтить, но удержалась. Оба молчали. Наконецъ, она медленно поднялась и взяла лежавшую на травѣ шаль.

— Прощайте! Я вижу, что ничего не дождусь отъ васъ, пока все не будетъ кончено!

Нѣжинскій захлопнулъ книгу и поднялъ голову.

— Говорить приходится о васъ, Ева Аркадьевна, а вы остановились на перекресткѣ и не можете двинуться ни вправо, ни влѣво… Что же тутъ сказать? Почемъ я знаю, можетъ быть, у васъ и вовсе духу не хватитъ въ концѣ концовъ.

Ева вспыхнула.

— Да? вы полагаете, что это можетъ быть? спросила она вызывающимъ тономъ.

— Я не знаю.

Она нервно разсмѣялась и раскрыла свой зонтикъ.

— Я вижу одно, продолжалъ онъ настойчиво: — что вы не умѣете заставить себя. Пока, вы умѣете дѣлать только то, что вамъ пріятно.

Ева слушала, глядя въ сторону, и принужденно засмѣялась на послѣднія слова.

— Это страшный приговоръ въ вашихъ устахъ!

— Я сказалъ «пока».

Она горько усмѣхнулась и тихо пошла.

Вечеромъ, Ева только на одну минуту вышла въ столовую. Она жаловалась на головную боль и, попросивъ у миссъ Питчерсъ чашку крѣпкаго чаю, ушла съ нею въ свою комнату.

Броницынъ встревожился и сталъ предлагать всевозможныя средства, но она не совсѣмъ терпѣливо попросила оставить ее въ покоѣ и простилась съ нимъ у дверей своей комнаты, хотя онъ шелъ за нею именно съ цѣлью посидѣть у нея. Онъ долго смотрѣлъ на недружелюбно затворившуюся передъ нимъ дверь и нехотя вернулся въ столовую. Онъ зналъ, что его встрѣтитъ тамъ пытливой взглядъ англичанки, отъ котораго еще тяжелѣе станетъ у него на сердцѣ. Онъ, конечно, не ошибся. Послѣ томительнаго молчанія, миссъ Питчерсъ отложила въ сторону свой бутербродъ и спросила, намѣренъ ли онъ послѣдовать когда-нибудь ея совѣту. Достаточно безразсудно было съ его стороны уступить Евѣ одинъ разъ, но неужели же и теперь, въ виду ея новыхъ сумосбродствъ, онъ не воспользуется своимъ правомъ? Броницынъ успокоилъ ее: онъ рѣшилъ завтра же переговорить съ Евой.

Вслѣдствіе этого, Сергій Степанычъ дурно провелъ ночь и на другое утро былъ такъ взволнованъ, какъ оно было бы извинительно развѣ только двадцатилѣтнему юношѣ.

Газета дрогнула въ рукѣ Броницына, когда Ева вошла въ комнату. Онъ рѣшился, но, взглянувъ на Еву, понялъ, что и она также рѣшилась.

Завтракъ кончился особенно скоро — всѣ ѣли мало и избѣгали встрѣчаться взглядами. Погода перемѣнилась, собирался дождь и холодный вѣтеръ раскачивалъ деревья, немилосердно обрывая ихъ желтый уборъ.

Ева взглянула на опекуна и вышла на балконъ. Онъ пошелъ вслѣдъ за нею.

— Холодно! замѣтилъ онъ нерѣшительно.

— Ничего. Принесите, пожалуйста, мою шаль и пройдемтесь по саду, пока нѣтъ дождя.

Броницынъ молча повиновался, но насилу нашелъ ея шаль: онъ едва въ состояніи былъ различать предметы.

Ева ждала его на томъ же мѣстѣ, гдѣ онъ ее оставилъ; она накинула платокъ на плечи и быстро спустилась съ балкона. Молча, торопливо прошла она черезъ весь садъ, какъ будто должна была непремѣнно дойти до опредѣленнаго мѣста, и остановилась только въ круглой аллеѣ — въ той самой, гдѣ два съ половиной мѣсяца тому назадъ, опекунъ въ первый разъ заговорилъ съ нею о своей любви. Въ тѣнистой аллеѣ было теперь свѣтло и какъ то просторно; вѣтеръ съ шумомъ гналъ по песку груды желтыхъ листьевъ. Прудъ, гладкій и прозрачный въ тотъ лѣтній вечеръ, казался свинцовымъ отъ низко нависшихъ тучъ.

Ева опустилась на скамейку; у нея подкашивались ноги и нѣсколько секундъ она не въ состояніи была овладѣть голосомъ; потомъ она начала свою исповѣдь. Она безжалостно бичевала себя, упрекала въ эгоизмѣ, въ легкомысліи и самонадѣянности. Она умоляла его не прощать ей ея вины, не тратить на нее нетолько любви, но даже простой дружеской привязанности.

Броницынъ не ждалъ ничего утѣшительнаго, и все-таки, когда она произнесла роковыя слова: «я не могу любить васъ, я не въ силахъ быть вашей женой» — у него точно оборвалось что-то въ груди и облетѣвшая аллея закружилась и поплыла передъ его глазами. Ева схватила его за плечи, чтобы не дать ему упасть, и съ ужасомъ смотрѣла въ его исказившееся лицо.

Это продолжалось всего нѣсколько секундъ. Сергій Степанычъ пришелъ въ себя, осторожно отстранилъ ея руки и попросилъ ее продолжать. Но Ева только зарыдала въ отвѣтъ, и прошло много времени прежде, чѣмъ она успокоилась.

Пока она предавалась своему отчаянію, опекунъ успѣлъ окончательно овладѣть собой. Все же онъ былъ не юноша, и въ эту минуту, ему нужно было поддержать передъ нею свое достоинство. Онъ заговорилъ первый:

— Полноте, Ева! мы оба виноваты, только вамъ ошибаться простительно, а я долженъ былъ понимать за себя и за васъ. Не мнѣ упрекать васъ за то, что вы хотѣли дать мнѣ счастіе. Моя пѣсня спѣта и объ этомъ нечего больше говорить; но вы, Ева? Что вы думаете дѣлать теперь?

— Какъ это похоже на васъ! Даже теперь, въ эту минуту, вы думаете прежде всего обо мнѣ!

— Мнѣ никогда не слѣдовало думать о себѣ; тогда ни вы, ни я не переживали бы этихъ горькихъ минутъ.

— О, Боже мой! неужели же все можно простить?! Неужели нѣтъ такихъ страданій, которыя оставляютъ послѣ себя только ненависть!

— Ненависть? повторилъ онъ съ улыбкой сожалѣнія: — мнѣ ненавидѣть васъ? Какой вы безразсудный ребенокъ, Ева!

Она быстро схватила его руку и поднесла ее къ своимъ губамъ.

Сергій Степанычъ въ волненіи поднялся съ своего мѣста.

Крупныя, холодныя капли давно летѣли имъ въ лицо вмѣстѣ съ рѣзкимъ вѣтромъ; теперь онѣ зачастили такъ, что ихъ нельзя уже было не замѣтить. Броницынъ увелъ Еву домой такъ же бережно и заботливо, какъ будто ничто никогда не сближало и и не разъединяло ихъ.

Миссъ Питчерсъ, съ нетерпѣніемъ ожидавшая ихъ возвращенія, инстинктивно поднялась съ своего мѣста, когда опекунъ вошелъ въ комнату. Онъ остановился у двери и, не оборачиваясь, сказалъ только:

— Все кончено, и пойдетъ по старому. Прошу васъ миссъ, Питчерсъ, не упоминать объ этомъ больше.

Въ первомъ порывѣ горя, англичанка рѣшила, что не въ состояніи больше выносить этого и все-таки уѣдетъ, такъ какъ ничѣмъ нельзя помочь такимъ безразсуднымъ людямъ. Но въ тотъ же вечеръ она съ тяжелымъ вздохомъ принялась за новое длиннѣйшее посланіе въ пасторатъ, которое должно было по возможности смягчить для его обитателей новое неожиданное разочарованіе.

На другое утро, Ева вошла въ комнату англичанки съ заплаканными глазами и съ твердой рѣшимостью выслушать безъ единаго возраженія всѣ ея упреки, наставленія и пророчества. Дѣвушка стояла съ покорно-опущенной головой и ждала. Но миссъ Питчерсъ молчала и, подперевъ щеку рукою, смотрѣла на нее съ невыразимымъ сокрушеніемъ.

— Вы всѣхъ насъ дѣлаете несчастными, дитя, но мы помирились бы съ этимъ, еслибъ не видѣли, что и себѣ вы не приносите ничего, кромѣ новаго горя…

— О, Боже, зачѣмъ вы только жалѣете меня, зачѣмъ никто не бранитъ, не упрекаетъ и не клянетъ меня! Мнѣ было бы легче…

Ева опустилась на колѣни, и, покрывая поцѣлуями худенькія руки своей гувернантки, заплакала тихо, кротко, какъ дитя.

— У насъ въ домѣ точно умеръ кто-то близкій и дорогой всѣмъ намъ, сказала Ева черезъ нѣсколько дней Нѣжинскому, и это было очень мѣткое опредѣленіе.

X.

Шелъ дождь и въ рощѣ казалось еще темнѣе, чѣмъ было на самомъ дѣлѣ. Старые дубы мрачно кивали своими вершинами и глухо шумѣли вкругъ маленькаго домика, косой дождь залеталъ въ открытое окно, у котораго стояла Ева, тревожно посматривая на сплошную дождевую сѣтку. Нѣжинскій старался разжечь въ каминѣ сырые сучья.

— Бросьте, Михаилъ Константинычъ, я не могу больше ждать, я пойду.

— Я не пущу васъ, Ева Аркадьевна; это безразсудство идти по такой сырости.

— Не ночевать же мнѣ здѣсь! скоро совсѣмъ стемнѣетъ.

— Я пойду одинъ, и пришлю вамъ галоши и зонтикъ, чтобы пройти лѣсомъ, а тамъ будетъ ждать экипажъ.

-Это слишкомъ долго, я не останусь здѣсь одна. Она рѣшительно закрыла окно и закуталась въ шаль. — Пойдемте же скорѣе…

Ева храбро пошла по мокрой травѣ, кутаясь въ легкую шаль и прикрывая голову маленькимъ, плохо защищавшимъ зонтикомъ.

Это былъ очень плачевный и прозаическій финалъ для длиннаго и совсѣмъ не прозаическаго разговора, который заставилъ ихъ позабыть о всѣхъ стихіяхъ, пока, наконецъ, струи ливня забарабанили въ окна.

Въ домѣ поднялся переполохъ. Миссъ Питчерсъ согрѣвала на спирту красное вино, горничная оттирала спиртомъ холодныя ноги Евы, а Броницынъ ходилъ взадъ и впередъ передъ ея дверью, ожидая, когда ему можно будетъ войти. Наконецъ, все угомонилось. Ева, укутанная и пристыженная, сидѣла на диванѣ, глотая горячее вино; миссъ Питчерсъ съ подавленнымъ вздохомъ вышла изъ комнаты, и вмѣсто нея вошелъ опекунъ. Теперь это былъ опять только опекунъ; изъ его наружности исчезъ неуловимый отпечатокъ, дѣлавшій его моложе на десять лѣтъ; онъ ходилъ опять такъ же плавно и сановито, такъ же высоко носилъ свою голову, только на лбу и вокругъ рта прибавилось нѣсколько лишнихъ морщинъ, да въ глубинѣ глазъ свѣтилась затаенная горечь. Оглядываясь назадъ, онъ спрашивалъ себя, неужели онъ былъ этимъ безумцемъ возмечтавшимъ повернуть свою жизнь назадъ, вмѣсто того, чтобы съ достоинствомъ идти на встрѣчу скучной старости холостяка? И зачѣмъ судьбѣ понадобилось подшутить надъ нимъ такъ зло и обидно!

Сергій Степанычъ сѣлъ въ кресло около Евы, заботливо посмотрѣлъ на нее и спросилъ, очень ли она озябла. Она отвѣтила, что это пустяки, и что теперь ей даже жарко.

— Я хочу переговорить съ вами, Ева. Дорога портится, и съ каждымъ днемъ труднѣе будетъ выбраться отсюда.

— Вы полагаете, что пора уѣзжать? спросила Ева, глядя въ свой стаканъ.

— Безъ сомнѣнія, но я еще не знаю, куда именно вы хотите ѣхать.

Она улыбнулась и поставила стаканъ на столь.

— Говоря правду, я больше всего хочу остаться здѣсь.

Онъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— До которыхъ же поръ?

— Я не знаю… Во всякомъ случаѣ, на зиму.

— Ева! помилосердуйте! что мы будемъ дѣлать въ деревнѣ зимою!

— Я говорю только о себѣ, дядя. Я не вижу, почему бы вамъ нужно было сторожить меня? Слава-богу, здѣсь не городъ, и вы преспокойно могли бы ѣхать куда хотите, и миссъ Питчерсъ также могла бы поѣхать погостить къ своимъ роднымъ. Мнѣ кажется, не будетъ ничего неприличнаго, если я проживу зиму въ деревнѣ подъ покровительствомъ старой Домны или другой какой-нибудь почтенной особы.

Ева проговорила все это, не глядя на него. Ея лицо медленно разгоралось отъ выпитаго вина и отъ внутренняго волненія.

Сергій Степанычъ молча барабанилъ пальцами по ручкѣ кресла и смотрѣлъ на нее съ грустнымъ удивленіемъ.

— Хорошо, положимъ, что мы не будемъ нагонять на васъ тоску своимъ присутствіемъ; но что же вы-то станете дѣлать здѣсь?

— Мнѣ совершенно нечего дѣлать и тамъ, куда я уѣду.

— Нечего дѣлать! Я просто не понимаю васъ, Ева. Надѣюсь, что вы вездѣ можете провести время пріятнѣе, чѣмъ здѣсь.

— Вы очень хорошо знаете, что мнѣ это надоѣло до тошноты.

— Вамъ все надоѣло въ двадцать-два года, пожалъ плечами опекунъ: — я, право, не знаю…

— Мнѣ надоѣло не все, не дала кончить Ева: — а роль свѣтской барышни, не знающей, какъ убить свое время.

— Въ кого же превратитесь вы здѣсь?

— Хотя бы въ хозяйку Дупловъ, несущую нравственную отвѣтственность за все, что здѣсь дѣлается. Стыдъ сказать! здѣсь нѣтъ ни школы, ни больницы, въ этомъ громадномъ имѣніи!

Ева нетерпѣливо сбросила съ плечь теплую шаль и откинула волосы отъ пылающаго лица.

Опекунъ слегка покраснѣлъ, хотя она сказала это вовсе не съ тѣмъ, чтобы кольнуть его.

— Да это, положимъ, вѣрно… Дуплы были слишкомъ заброшены послѣднее время. Но я все-таки не вижу, зачѣмъ вамъ жить здѣсь для этого. Нанять учителя, пригласить доктора — и ваша школа и больница готовы.

— Да, это дѣйствительно, очень просто, нервно засмѣялась Ева: — только я не вижу, при чемъ я-то тутъ буду. Учить будутъ другіе, лечить и подавно; я только дамъ деньги, да и то не свои.

— Не свои?!.

— Разумѣется! что же я сдѣлала, чтобы считать ихъ своими? Я даже не знаю, какимъ путемъ попали онѣ въ мои руки…

Сергій Степанычъ съ негодованіемъ поднялся съ своего кресла.

— Если вы, Ева, не знаете исторіи своей родной семьи, то я могу помочь вамъ. Вашъ отецъ не какая-нибудь темная личность, богъ вѣсть, какими путями нажившая свое состояніе!

— О, это я знаю! Я знаю, что мои предки изъ поколѣнія въ поколѣніе ровно ничего не дѣлали… Воля ваша, а я не могу гордиться подобными заслугами!

Ева съ силой отпихнула ногою столъ и вышла на середину комнаты. Она быстро дышала, и ея молодое лицо горѣло одушевленіемъ первой борьбы; она скрестила руки и съ вызывающимъ выраженіемъ устремила на опекуна свои блестящіе глаза.

Броницынъ смотрѣлъ на нее, какъ смотрѣлъ бы на призракъ, принявшій образъ живого человѣка.

— У васъ, Ева, должно быть горячка начинается, васъ надо уложить въ постель, выговорилъ онъ наконецъ.

— Вы напрасно пріискиваете отговорки, дядя; чѣмъ скорѣе мы поймемъ другъ друга, тѣмъ лучше.

— Я отказываюсь понять васъ сегодня!

— Я не думаю, чтобы въ моихъ словахъ не было ни смысла, ни логики.

— Я узнаю, чьи это слова; но неужели же двѣ, три книжки и вліяніе какого-то недоучившагося мальчишки могли до такой степени отуманить вамъ голову?!..

Въ эту минуту Броницынъ совершенно забылъ, что Нѣжинскому почти тридцать лѣтъ, и что онъ кончилъ нѣсколько факультетовъ. Съ нѣкоторыхъ поръ, выраженіе «недоучившійся мальчишка» совершенно непроизвольно срывается съ устъ извѣстныхъ людей, когда они говорятъ о болѣе молодыхъ противникахъ.

— Я не знаю, кого вы называете недоучившимся мальчишкой, отвѣтила Ева: — но прошу васъ принимать то, что я говорю, за мои собственныя убѣжденія, а не за ребяческое повтореніе чужихъ словъ.

— Послѣ всего этого, Ева, мнѣ остается только спросить васъ, что вы намѣреваетесь дѣлать?

Ева была очень раздражена. Въ первую минуту, она готова была отвѣтить, что она совершеннолѣтняя и, что онъ не отвѣчаетъ болѣе за ея поступки. Но она удержалась во-время.

— Я не знаю, что будетъ дальше; но жить такъ, какъ я жила до-сихъ-поръ, я не буду, не могу…

Такъ завершился этотъ день.

Поздно ночью горѣлъ огонь въ кабинетѣ опекуна. Сергій Степанычъ сидѣлъ неподвижно передъ столомъ, тяжело опустивъ голову на руки. Туманъ, наполнявшій его голову, когда онъ вышелъ отъ Евы, постепенно разсѣялся. Для него становилось все яснѣе, что онъ нетолько лишился ея любви, но и терялъ ее самое. Она полюбила этого Нѣжинскаго… Вся его желчь поднималась при мысли, какъ любезно и радушно онъ принималъ этого человѣка. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы подозрѣвать ее, но даже еслибъ онъ и могъ предвидѣть что нибудь, какъ могъ онъ помѣшать? Ева всегда держала себя самостоятельной женщиной и Броницынъ помнилъ, что онъ все-таки не отецъ ей. Да и что могъ бы онъ сдѣлать теперь, когда передъ лицомъ закона онъ сталъ такимъ же постороннимъ для нея человѣкомъ, какъ и всякій другой. А авторитетъ нравственный? Но не самъ ли онъ пошатнулъ его, превратившись изъ стараго друга и покровителя въ отвергнутаго любовника, въ жалкаго отставного жениха? Разумѣется, Сергій Степанычъ ни одной минуты не принималъ этой непонятной перемѣны за серьёзный переворотъ въ убѣжденіяхъ Евы. Возможно ли серьёзно задумываться надъ убѣжденіями молодой дѣвушки! Ему было бы даже смѣшно услышать отъ нея это слово. Онъ и не думалъ о тѣхъ «нелѣпостяхъ», о которыхъ Ева говорила съ такимъ увлеченіемъ; онъ думалъ только о томъ, что она любила Нѣжинскаго и что, какъ всякая женщина, она пойдетъ туда, куда ее поведутъ. Онъ не сомнѣвался, что когда нибудь она пойметъ свое безуміе, но когда и какимъ путемъ дойдетъ она до этого сознанія? И что привлекательнаго нашла въ Нѣжинскомъ Ева, во всемъ искавшая чего-то особеннаго? Чѣмъ могъ очаровать ее этотъ…

Тутъ Сергій Степанычъ невольно останавливался; онъ всякій разъ затруднялся въ выборѣ подходящаго эпитета. Ему очень хотѣлось назвать Нѣжинскаго бродягой, нищимъ, дерзкимъ не доучившимся мальчишкой, но это была бы очевидная нелѣпость; у него, правда, нѣтъ состоянія, но онъ ученый техникъ, получившій несомнѣнно высшее образованіе, и въ его простыхъ, спокойныхъ манерахъ не было ничего заносчиваго и мальчишескаго. Броницыну приходилось сознаться, что онъ не имѣетъ вполнѣ яснаго представленія объ этой загадочной личности. Но онъ чувствовалъ инстинктивное недовѣріе; ему часто становилось не по себѣ отъ пристальнаго, тяжелаго взгляда спокойныхъ глазъ инженера, и мысленно онъ называлъ его революціонеромъ. Конечно, прежде ему не было никакого дѣла до всего этого; онъ видѣлъ въ Нѣжинскомъ только неглупаго, образованнаго собесѣдника, передъ которымъ можно было не стѣсняясь щегольнуть своимъ profession de foi просвѣщеннаго европейца. Но теперь онъ мучительно вдумывался въ каждое слово, какое могъ припомнить и съ ужасомъ размышлялъ о тѣхъ книгахъ, которыя онъ видѣлъ у Евы.

XI.

Нѣжинскій сидѣлъ у окна и въ раздумьи повертывалъ въ рукахъ листокъ почтовой бумаги, исписанный твердымъ почеркомъ Наташи. Это былъ отвѣтъ на его письмо, отправленное недѣли три тому назадъ, и которое положило конецъ всѣмъ недоразумѣніямъ.

Михаилъ Константинычъ не былъ малодушнымъ человѣкомъ, но онъ до тѣхъ-поръ не сознавался самому себѣ въ этомъ непрошенномъ свойствѣ, пока оно не подкопалось подъ его спокойствіе, и не внесло непривычнаго разлада въ его внутренній міръ, въ которомъ, казалось, разъ на всегда установился несокрушимый порядокъ. Страсть всего чаще подкрадывается незамѣтно; это осторожная кошка, неслышно ступающая бархатными лапками, въ которыхъ припрятаны острые когти, и мы замѣтимъ ихъ только тогда, когда ей въ первый разъ вздумывается дать почувствовать себя. Друзья Нѣжинскаго шутя называли его педагогомъ и онъ могъ прикрываться, въ собственныхъ глазахъ, невинной симпатіей руководителя до-тѣхъ-поръ, пока встрѣчи съ Евой только возбуждали въ немъ интересъ, только доставляли удовольствіе. Но чувство ростетъ быстро, и пора его младенчества тѣмъ короче, чѣмъ вообще сознательнѣе живетъ человѣкъ. Первая тѣнь тревоги и страданія разрушила иллюзію.

Прежде всего, Михаилъ Константинычъ написалъ къ Наташѣ. Онъ не грызъ пера, не рвалъ бумаги, не передѣлывалъ по нѣскольку разъ каждой фразы.

Онъ просто и искренно сказалъ ей, въ чемъ дѣло и высказалъ свое непритворное сожалѣніе, что это такъ случилось. Онъ не просилъ ее простить его, потому что не чувствовалъ за сабою никакой вины. Онъ сказалъ, что только теперь, за часъ до того, какъ сѣлъ писать, онъ понялъ вполнѣ какой переворотъ совершился въ его сердцѣ. И онъ зналъ, что она повѣритъ ему.

Отвѣтъ Наташи былъ не длиненъ.

«Спѣшу отвѣтить — писала она — чтобы вы не могли сомнѣваться въ томъ, что я получила ваше письмо. Оно не было для меня неожиданностью, но я не считала себя въ правѣ прежде времени вызывать васъ на какія бы то ни было объясненія. Я никогда не сомнѣвалась въ томъ, что вы не оставите меня въ неизвѣстности ни одного лишняго дня. Не къ чему распространяться o' томъ, что не въ нашей власти, и чего нельзя измѣнить. Благодарю васъ за вашу готовность скрыть это, пока возможно, отъ моихъ родныхъ, чтобы Варя могла пользоваться, попрежнему, вашими заботами. Мы разстаемся, Михаилъ Константинычъ, какъ друзья, знающіе цѣну другъ другу, и я вѣрю, что когда нибудь мы встрѣтимся безъ всякой горечи въ сердцѣ. Я очень занята и почти не имѣю свободнаго времени для созерцанія собственныхъ ощущеній.»

Наталья Павленко.

Конечно, Нѣжинскій не ждалъ упрековъ или изліянія, но отъ письма Наташи вѣяло такой неподдѣльной бодростью, такимъ спокойствіемъ даже въ эту горькую минуту, что онъ невольно задумался, была ли ея привязанность къ нему настоящей любовью, и способна ли вообще на горячее чувство эта сдержанная, разсудительная дѣвушка. Самъ онъ позналъ теперь всѣ муки и терзанія, которыя когда-то вызывали скептическую усмѣшку на его уста. Свѣтлое и мирное счастіе, наполнявшее его душу въ первое время любви къ бывшей невѣстѣ, не имѣло ничего общаго съ его теперешнимъ тревожнымъ состояніемъ. Онъ называлъ любовь къ Евѣ безуміемъ, онъ возмущался и клялся, что не допуститъ себя надѣлать непоправимыхъ глупостей, но, на зло всему, непреодолимая сила влекла его къ этому изнѣженному, слабому, страстному и очаровательному существу.

Зрѣловъ все еще жилъ въ Дуплахъ. Онъ нѣсколько разъ назначалъ день своего отъѣзда, но всякій разъ оставался подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Конечно, однакожь, не потому, чтобы пребываніе у Нѣжинскаго казалось ему особенно пріятнымъ. Пріятели рѣдко бывали вмѣстѣ и отношенія ихъ стали еще болѣе натянутыми послѣ отъѣзда Натальи Ивановны. Для Павла Ильича потеря общества Наташи оказалась тяжелѣе, чѣмъ онъ ожидалъ; онъ прибѣгалъ къ своему единственному утѣшителю чаще, чѣмъ позволяло его надорванное здоровье, и былъ поэтому и боленъ и раздражителенъ.

Вернувшись домой и заставъ Нѣжинскаго съ письмомъ въ рукахъ, Зрѣловъ нахмурился; онъ разомъ замѣтилъ и письмо и конвертъ съ заграничнымъ штемпелемъ, а его раздражало каждое новое письмо Наташи. Онъ молча положилъ на столъ шляпу, т. е. хотѣлъ положить, но вышло, что онъ швырнулъ ее съ такой силой, что она отлетѣла на полъ, опрокинувъ по дорогѣ стаканъ.

Нѣжинскій молча оглянулся на него, потомъ не торопясь вложилъ письмо въ конвертъ и опустилъ его въ карманъ.

— Отъ Натальи Ивановны? спросилъ отрывисто Зрѣловъ.

— Да, отвѣтилъ Нѣжинскій.

Павелъ Ильичъ неожиданно остановился передъ нимъ и швырнулъ на полъ только что закуренную папиросу.

— Нѣтъ, чортъ возьми, надо, наконецъ, кончить эту канитель! Пора мнѣ выбираться отсюда, пока еще не издохъ. Скажи, пожалуйста, намѣренъ ты когда-нибудь написать дѣло Натальѣ Ивановнѣ, или предпочитаешь, чтобы я сдѣлалъ это за тебя? Я ей не женихъ, не братъ и не сватъ, но, чортъ возьми, какъ другъ, я сдѣлаю это, я не потерплю, чтобы ее дурачили еще дольше.

Инженеръ слегка покраснѣлъ; ему была очень непріятна предстоявшая сцена, хотя онъ давно ожидалъ ея.

— Если подъ канителью ты понимаешь мои отношенія къ Натальѣ Ивановнѣ, то я могу успокоить тебя: я получилъ отъ нея сегодня послѣднее письмо.

Повидимому, онъ проговорилъ это совершенно спокойно, но, въ сущности, было нѣчто очень обидное для его самолюбія въ необходимости отвѣчать на этотъ допросъ.

Павелъ Ильичъ такъ и привскочилъ отъ удивленія.

— Ты значитъ писалъ уже ей? Чортъ возьми, зачѣмъ же ты не сказалъ мнѣ этого раньше? Здѣсь давнымъ бы давно и духу моего не было.

Нѣжинскій пожалъ плечами.

— Я увѣренъ, Павелъ, что никому другому не придетъ въ голову съ такой наивностью вмѣшиваться въ чужія дѣла. Извини, пожалуйста, что я не счелъ нужнымъ докладывать тебѣ о своихъ поступкахъ!

Несмотря на ироническій тонъ инженера, Зрѣловъ взглянулъ на него съ самой добродушной улыбкой и снова заходилъ по комнатѣ. Его раздраженіе улеглось.

— Я очень хорошо знаю, что тебя злитъ мое непрошенное вмѣшательство, но это потому, что ты не хочешь вникнуть въ мое положеніе. Я не виноватъ и вовсе не радъ, что попалъ въ эту кашу, но, разъ попавъ, могъ только встать на сторону пострадавшую… Эхъ, голубчикъ, мнѣніемъ моимъ ты очевидно не

интересуешься, но такъ какъ завтра я исчезаю, и неизвѣстно, увидимся ли мы когда нибудь еще въ сей юдоли скорби и плача, то я все-таки скажу тебѣ на прощанье, что ты добровольно потерялъ такую женщину, какой не встрѣтишь во второй разъ.

— Ты совершенно напрасно берешь на себя роль адвоката Натальи Ивановны, я знаю и цѣню ее не меньше тебя, отвѣтилъ холодно Нѣжинскій. Онъ никакъ не могъ попасть въ искренній тонъ, къ которому такъ просто перешелъ его товарищъ.

— Экъ утѣшилъ, подумаешь! Конечно, цѣнишь — не слѣпой же ты въ самомъ дѣлѣ! а все-таки выходитъ, что вы молъ для насъ черезъ чуръ добродѣтельны, намъ подай хоть и поплоше, да попикантнѣе… И вѣдь странная дѣвушка! толковалъ ей, кажется, русскимъ языкомъ, и сама, должно быть, пенимаетъ отлично, но никакъ не можетъ быть хоть чуточку похуже! Не въ коня кормъ, не доросла еще наша братія до пониманія красоты безъ прикрасъ!

Павелъ Ильичъ взъерошилъ волосы и остановился у другого окна. Не желчнымъ раздраженіемъ, а глубокимъ и печальнымъ волненіемъ свѣтились теперь его впавшіе глаза. Слова эти болѣзненно отозвались въ его собесѣдникѣ.

— Да, именно — «поплоше да попикантнѣе», озлобленно повторилъ про себя Нѣжинскій.

— Наталья Ивановна такъ заслуживаетъ любви, что навѣрное найдетъ ее, проговорилъ онъ и голосъ его дрогнулъ отъ невольнаго смущенія. — Она приняла нашъ разрывъ, повгдимому, довольно легко, помолчавъ прибавилъ онъ, надѣясь утѣшить Зрѣлова.

Тотъ быстро повернулся къ нему всѣмъ корпусомъ.

— Съ чѣмъ тебя и поздравляю! Я, впрочемъ, и не забочусь, что она чахотку схватитъ — такія отъ любви не умираютъ — и старой дѣвой она, конечно, не останется. Но только подобныя женщины всегда могутъ надѣяться, что ихъ женихи, мужья или любовники, при первомъ удобномъ случаѣ, промѣняютъ ихъ даже и не на Еву Аркадьевну, а на послѣднюю дрянь, которая съумѣетъ вскружить имъ голову, потому что, въ концѣ концовъ, каждый изъ насъ все-таки скотина! закончилъ онъ неожиданно.

— Не знаю ужь, изъ чего ты выводишь такое курьёзное правило. Вѣдь вотъ ты, напримѣръ, не промѣнялъ бы.

— Я! я! накинулся на него Зрѣловъ: — ну, что ей изъ того, что я понимаю ее? что ей въ изломанномъ, исковерканномъ бродягѣ, тянущемъ канитель просто изъ какой-то глупой апатіи? Не безпокойся, любезный, и ты проклянешь еще когда-нибудь свою глупость и ты, быть можетъ, плакать будешь горькими, безсильными слезами, да ей-то отъ этого не легче!

Нѣжинскій давно съ изумленіемъ слѣдилъ за возраставшимъ волненіемъ Зрѣлова. Онъ быстро поднялся и подошелъ къ нему.

— Павелъ, да ты ужь самъ не влюбленъ ли въ Наталью Ивановну?

Зрѣловъ откинулся назадъ и залился звонкимъ, натянутымъ смѣхомъ.

— Охъ, не смѣши! я влюбленъ?! я?? Да, я полюбилъ бы ее лѣтъ пять, шесть тому назадъ, а теперь, да еще и безнадежно — не къ лицу, голубчикъ! Съ перешибленными крыльями и съ выдохшимся чувствомъ грѣшно и подходить къ такому чистому, ничѣмъ непомятому существу, послѣ того, какъ все лучшее растрачено чортъ знаетъ какъ и на кого. Одно, что жизнь могла бы еще дать мнѣ — это теплый уголъ въ чужой семьѣ, куда можно бы иногда завернуть на отдыхъ. И семья обѣщала выйти рѣдкая, здоровая…

Онъ замолкъ и, понуря голову, медленно зашагалъ взадъ и впередъ.

— Того, что не отъ насъ зависитъ, не передѣлаешь, Павелъ… А мой домъ, гдѣ бы я ни былъ, всегда будетъ твоимъ домомъ.

— Врядъ ли только я буду желаннымъ гостемъ для Евы Аркадьевны, горько усмѣхнулся Зрѣловъ

Вся кровь кинулась въ голову Нѣжинскому.

— Ты слишкомъ торопишься съ своими заключеніями, выговорилъ онъ.

Зрѣловъ остановился посреди комнаты и съ удивленіемъ поднялъ голову.

— Каковы бы ни были мои чувства и чего бы мнѣ это ни стоило, я не сдѣлаю шага, который свяжетъ меня, рѣшительно произнесъ Нѣжинскій сквозь стиснутые зубы.

— Развѣ обращеніе Евы Аркадьевны не оправдало твоихъ надеждъ? спросилъ съ ироніей Павелъ Ильичъ.

Глаза Нѣжинскаго блеснули.

— Дай Богъ, чтобы всѣ были такъ честны и искренны въ своихъ увлеченіяхъ, какъ Ева Аркадьевна. Только въ 22 года можно отрѣчься отъ своего прошлаго, отъ своихъ убѣжденій… но не отъ своей натуры. Идти со мной ей не подъ силу, и ни ради себя, ни ради ея самой, я не вправѣ звать ее.

Зрѣловъ присѣлъ на ручку кресла и внимательно смотрѣлъ на Нѣжинскаго, пока тотъ говорилъ.

— Удивляюсь, какой ты плохой психологъ, покачалъ онъ головой. — Если ты намѣревался только разыграть душеспасительную роль друга-руководителя, то ты давно пропустилъ тотъ моментъ, когда тебѣ можно еще было ретироваться. А, впрочемъ, врядъ ли существовалъ подобный моментъ — она должна была полюбить тебя съ первой минуты. Не подъ силу, говоришь ты? Ты полагаешь, что ей легче будетъ начинать свою жизнь съизнова, если ты подорвешь ея силы неудовлетворенной любовью? Помни, что это не Наталья Ивановна!

Нѣжинскій сидѣлъ блѣдный, съ сдвинутыми бровями и стиснувъ зубы.

— Справится какъ нибудь. Хуже было бы, еслибы она обречена была метаться всю жизнь отъ одного заблужденія къ другому. Я не будилъ ее, я только помогъ. Думать о ней одной я не могу.

— Ты предпочитаешь думать о себѣ?

— Не о себѣ, а о жизни, которой я посвятилъ себя. Не всякое счастье я могу позволить себѣ.

Павелъ Ильичъ соскочилъ съ ручки кресла и положилъ обѣ руки на плечи Нѣжинскаго.

— Послушай, Михаилъ Константинычъ! ты знаешь, что я не особенно симпатизирую Евѣ Аркадьевнѣ, я полагаю, что она… Впрочемъ, я можетъ быть мало знаю ее; но, однимъ словомъ, я никакъ ужь не пристрастенъ къ ней. И при всемъ томъ, я говорю тебѣ: не дѣлай этого! Теперь тебѣ остается только идти отважно до конца, что бы изъ этого ни вышло. Прежде всего, ты обязанъ поступить честно, а чтобы не пострадала твоя цѣль — это зависитъ отъ одного тебя. Бросить ее теперь ты не имѣешь права, да и твои собственныя силы врядъ ли выиграютъ отъ такой ломки. Какъ ни мудри, а все остаешься живой плотью и кровью и пробавляться вѣчно однѣми высокими идеями никому не подъ силу.

— Оставь, Павелъ; право, тяжело говорить объ этомъ, выговорилъ съ усиліемъ Нѣжинскій. — Надѣюсь, что ни я, ни Ева Аркадьевна не сломимся отъ этого, а поступаетъ каждый по своей совѣсти.

— Бѣдная феодалка! мысленно пожалѣлъ Павелъ Ильичъ.

Пріятели разошлись рано, но Зрѣловъ долго лежалъ, закинувъ обѣ руки за голову и раздумывая о себѣ, о Нѣжинскомъ, объ Евѣ, но всего больше о Натальѣ Ивановнѣ. Живо, точно онъ видѣлъ собственными глазами, представлялась ему крошечная мансарда и надъ столомъ, заваленномъ книгами, серьёзное лицо дѣвушки съ спокойнымъ, внимательнымъ взглядомъ и съ едва уловпмой грустной складкой около губъ. Послѣднее время эти губы рѣдко улыбались своей симпатичной улыбкой и самая складка образовалась на его глазахъ. Онъ не могъ представить себѣ отчаянія на этомъ лицѣ. Даже въ первую горькую минуту она вѣрно только сильно поблѣднѣла и поспѣшно, какъ бы стыдясь самой себя, вытирала невольныя слезы. (Можетъ быть, она и вовсе не плакала и на другой же день пошла на свои лекціи. Но рана будетъ заживать долго, медленно.

— Знаю я этихъ тихихъ, не умѣющихъ плакать женщинъ, думалъ Павелъ Ильичъ, щурясь въ темнотѣ, точно самому ему было больно.

Его тощій чемоданъ стоялъ уже совсѣмъ увязанный въ углу.

XI.

Ева нѣсколько дней уже не видала Нѣжинскаго. Погода стояла хорошая, но онъ не приходилъ ни въ охотничій домикъ, ни на работы. Ева тосковала. Домашняя обстановка становилась для нея съ каждымъ днемъ невыносимѣе. Она встрѣчалась съ опекуномъ только за столомъ, но и въ немногихъ фразахъ, которыми они обмѣнивались, прорывался враждебный тонъ; самыя простыя вещи служили поводомъ для колкихъ замѣчаній и ѣдкихъ намековъ, отъ которыхъ Ева вспыхивала какъ порохъ. Кто бы повѣрилъ, что, нѣсколько недѣль тому назадъ, она была невѣстой человѣка, которому не спускала теперь ни одного словаі И самъ Сергій Степанычъ бывалъ запальчивъ не менѣе ея. Онъ былъ въ томъ состояніи, когда человѣкъ, доведенный до отчаянія, способенъ на самыя безразсудныя вещи. Онъ не зналъ еще на что рѣшиться, но былъ постоянно на сторожѣ, готовый помѣшать чему-то, спасти отъ чего-то эту дѣвушку, въ которой онъ едва узнавалъ свою прежнюю Еву. Онъ смотрѣлъ на нее, какъ на ослѣпленную, безсознательно стремящуюся на встрѣчу своей погибели. Онъ видѣлъ какъ ей подводили осѣдланнаго Золотого и она уѣзжала, видѣлъ, какъ она уходила пѣшкомъ — куда? Онъ не зналъ, но былъ увѣренъ, что она видится съ Нѣжинскимъ. Оскорбленная гордость и ревность душили его; минутами онъ готовъ бы былъ употребить силу, еслибы это было возможно, но не могъ же онъ держать подъ замкомъ совершеннолѣтнюю женщину въ ея собственномъ домѣ!

Не заставъ Нѣжинскаго пятый день къ ряду, Ева вернулась домой, разстроенная и встревоженная. Отворивъ дверь своей комнаты, она остановилась на порогѣ въ нѣмомъ удивленіи: передъ топившимся каминомъ сидѣлъ опекунъ. Онъ прочелъ на ея лицѣ досаду: ей было не до него.

Броницынъ всталъ.

— Мы дожили до того, что мое появленіе въ вашей комнатѣ, Ева, возмущаетъ васъ, какъ возмутило бы появленіе чужого. Я это знаю, но позволилъ себѣ такую вольность потому, что вижу васъ только въ присутствіи миссъ Питчерсъ.

— Вы имѣете что-нибудь сказать мнѣ? спросила Ева, входя въ комнату и останавливаясь передъ зеркаломъ.

Она сняла шляпу, перчатки, небрежно провела рукою по волосамъ и сѣла къ огню. Она терпѣливо ждала и была какъ нельзя больше равнодушна къ тому, что онъ могъ сказать ей.

— Прежде всего, началъ опекунъ: — я потребую отъ васъ немного терпѣнія и прошу не оскорбляться каждымъ моимъ словомъ. Вспомните хоть на минуту, что я не вовсе чужой вамъ, что я, наконецъ, не имѣю права относиться равнодушно къ вашимъ поступкамъ. Я не думаю, чтобы моя… ошибка была такъ велика, чтобы вы не могли уже видѣть во мнѣ человѣка, которому вашъ отецъ поручилъ васъ трехлѣтнимъ ребенкомъ…

Ева слегка вспыхнула отъ этого намека на ихъ недавнія отношенія.

— Мнѣ очень прискорбно, дядя, если вы думаете, что я забыла все, чѣмъ я обязана вамъ.

— Прекрасно. Итакъ, я долженъ обратить ваше вниманіе на то, что ваше теперешнее поведеніе показалось бы вамъ самимъ немыслимымъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Отвѣтьте мнѣ: вѣдь вы видитесь съ Нѣжинскимъ на вашихъ ежедневныхъ прогулкахъ?

Ева гордо закинула голову и взглянула ему прямо въ глаза.

— Да, я встрѣчаю его иногда, даже часто. Вы это называете моимъ немыслимымъ поведеніемъ?

— Случайныя встрѣчи и постоянныя свиданія не одно и тоже, вы это сами понимаете. Развѣ у васъ нѣтъ дома, гдѣ бы онъ могъ искать вашего общества? Почему онъ пересталъ бывать у насъ? Вы, такая гордая, снисходите до подобной близости съ человѣкомъ, о которомъ знаете только, что онъ занимателенъ. Можете ли вы поручиться, что онъ не придаетъ этому никакого оскорбительнаго для васъ смысла? знаете ли вы, чѣмъ вы играете?

Ревнивый страхъ за любимую женщину окончательно отуманилъ голову Сергію Степанычу; онъ едва сознавалъ, что говоритъ.

Глаза Евы сверкали въ красныхъ лучахъ камина. Она бросилась къ двери.

— Сергій Степанычъ, я ухожу, я не хочу краснѣть за васъ! вскричала она внѣ себя.

Онъ схватилъ ее за руку.

— Постойте, Ева! простите меня, я не долженъ былъ говорить вамъ подобныхъ вещей! Но чѣмъ же мнѣ образумить васъ, какъ мнѣ удержать васъ!

Ей стало жаль его: такое отчаяніе послышалось въ его голосѣ. Она гордо высвободила свою руку.

— Я не хочу знать противъ чего вы стараетесь предостеречь меня очень жаль, если вы считаете меня способною на что-то недостойное меня — но защищать человѣка, котораго вы черните, Богъ знаетъ за что, я не стану. Мнѣ не пятнадцать лѣтъ, и я считаю себя въ полномъ правѣ ходить, куда мнѣ вздумается и видѣться съ кѣмъ хочу, не подвергаясь оскорбительнымъ допросамъ. Ваше торжествеіное предисловіе было совершенно излишне; вы должны были знать, что этого не снесетъ ни одна женщина, уважающая себя, чѣмъ бы ни была она обязана человѣку.

Ева вышла изъ комнаты, не удостоивъ его ни однимъ взглядомъ.

На другой день, опекунъ уѣхалъ въ городъ. Ева рада была, что избавилась отъ встрѣчи съ нимъ послѣ вчерашней сцены. Съ мучительнымъ замираніемъ сердца подъѣзжала она къ работамъ Нѣжинскаго; и на этотъ разъ она еще издали увидала его.

— Вы были больны? Какъ вы похудѣли!

Онъ хмуро вскинулъ на нее глаза.

— Я не былъ боленъ, а дѣло было.

Въ его лицѣ и въ голосѣ было что-то такое, отчего разомъ пропало ея радостное оживленіе.

— Что у васъ дѣлается? спросилъ Нѣжинскій.

— У насъ? тоска такая, что рада бы убѣжать на край свѣта… Инженеръ иронически усмѣхнулся.

— Какъ вы часто повторяете эту фразу, Ева Аркадьевна!.. а казалось бы, вамъ-то ужь не отъ чего бѣжать, никто на свѣтѣ не свободнѣе васъ. Я положительно не постигаю, объ чемъ вы томитесь.

— О, я знаю, что вы этого не понимаете! вспыхнула Ева. — Вы забываете, что я имѣю дѣло не съ врагами, противъ которыхъ могла бы опираться на свои законныя права, а съ близкими людьми, которымъ я многимъ обязана. Я не могу ни съ того ни съ сего отстранить опекуна, который до сихъ поръ распоряжался всѣмъ.

— Мнѣ нравится это ни съ того ни съ сего! Желчно разсмѣялся Нѣжинскій: — вы, можетъ быть, ждете, что онъ самъ подастъ вамъ благовидный предлогъ?

— Я надѣюсь, что онъ все-таки уѣдетъ на время, проговорила Ева, не совсѣмъ, впрочемъ, увѣренно. Выносить долго подобныя отношенія ни у кого силъ не хватитъ.

— Не надѣйтесь, Ева Аркадьевна! чего не снесетъ человѣкъ, полагающій, что женщина, въ которую онъ влюбленъ, сходитъ съ ума! Согласитесь, можетъ ли онъ бросить васъ въ такомъ отчаянномъ положеніи.

— Я не понимаю, какъ у васъ хватаетъ духу смѣяться! Вы ошибаетесь, полагая, что вы не больны — у васъ, должно быть, печень не въ порядкѣ.

Нѣжинскій серьёзно посмотрѣлъ ей въ лицо.

— Можетъ быть, я золъ; но вы, Ева Аркадьевна, вы безхарактерны при всемъ вашемъ задорѣ! У васъ просто духу не хватаетъ на рѣшительный шагъ. Вы хотите, чтобы цѣлый переворотъ въ вашей жизни сошелъ такъ гладко и прилично, какъ будто это обыкновенный споръ изъ какихъ-нибудь пустяковъ. Вы собираетесь свернуть съ той дороги, по которой васъ желаютъ вести, и при этомъ боитесь кого-то огорчить. Разсудительные люди говорятъ, что, снявши голову, по волосамъ не плачутъ.

— Создавать правила всегда легче, чѣмъ примѣнять ихъ на дѣлѣ, мсьё Нѣжинскій.

— Ну, да вѣдь въ томъ и дѣло, что вы хотите, чтобы все было легко!

Ева надмѣнно выпрямилась въ сѣдлѣ.

— Предоставляю вамъ изливать свое озлобленіе на кого нибудь другого, съ меня довольно.

Золотой шарахнулся въ сторону отъ неожиданнаго рѣзкаго удара хлыста, и копытами бросилъ въ Нѣжинскаго нѣсколько комковъ засохшей грязи.

— Постойте одну минуту! крикнулъ онъ ей въ слѣдъ. Что то похоже на жалость шевельнулось у него въ сердцѣ. Ева удержала Золотого и съ удивленіемъ посмотрѣла на него.

— Вы правы, Ева Аркадьевна, я несносенъ сегодня. Забылъ даже сказать — я получилъ надняхъ одну очень интересную книгу, мы ее прочитаемъ вмѣстѣ, если хотите, завтра. Впрочемъ, лучше въ воскресенье утромъ, часовъ въ одинадцать…

XII.

Первымъ побужденіемъ Евы, когда она проснулась въ воскресенье утромъ, было броситься къ окну: она такъ боялась, что бы не пошелъ дождь! Но яркій солнечный лучъ ударилъ ей прямо въ лицо, когда она отдернула тяжелый занавѣсъ. Она прикрыла глаза рукой и радостно улыбнулась. Давно уже не было у нея такъ свѣтло на душѣ; она одѣвалась напѣвая и весело посматривая въ окно на яркосинее, безоблачное небо. Нѣжинскій звалъ ее прочесть какую-то книгу и Ева не подозрѣвала никакой задней мысли въ этомъ приглашеніи; но это будетъ въ первый разъ, что они сойдутся въ заранѣе условленный часъ. До сихъ поръ ихъ встрѣчи были, повидимому, случайны, хотя оба они хорошо знали, гдѣ и когда могутъ найти другъ друга. Какая мелочь ускользнетъ отъ чуткаго вниманія влюбленной женщины! Эта просьба придти, неожиданно вырвавшаяся у него послѣ странной ссоры, наполняла душу Евы радостнымъ волненіемъ. Ея радость не слагалась ни въ какія опредѣленныя мысли и надежды — Ева не мечтала, не забѣгала впередъ, но ея глаза сіяли счастіемъ и измѣнчивое лицо никакъ не могло удержать серьёзнаго выраженія. Ева пѣла и не думала о томъ, какъ странно звучитъ веселый голосъ въ этомъ печальномъ домѣ, полномъ горя и разлада. Она воткнула послѣднюю шпильку и вдругъ, ни съ того ни съ сего, снова распустила волосы и переложила ихъ по другому, оглянула себя въ зеркалѣ, повернулась въ профиль, подумала, что она сегодня интересна и покраснѣла, вспомнивъ, какъ Броницынъ напиралъ на слово «свиданіе».

Миссъ Питчерсъ обрадовалась, услышавъ изъ столовой пѣніе Евы, и ласково посмотрѣла на свою любимицу, когда она вышла къ чаю, свѣжая и веселая.

— Что за прелестная погода! проговорила Ева восторженно, и съ особенной нѣжностью обняла англичанку. — Я сейчасъ иду гулять, а потомъ, миссъ Питчерсъ, вы должны поѣхать со мною кататься — у васъ даже видъ нездоровый отъ того, что вы совсѣмъ не пользуетесь воздухомъ.

Бѣдная гувернантка подумала про себя, что у нея вовсе не отъ этого нездоровый видъ.

— Хорошо, мы поѣдемъ всѣ вмѣстѣ… отвѣтила она и нерѣшительно взглянула на опекуна.

Ева тоже посмотрѣла на него, ожидая, что онъ скажетъ на это. Ей опять показалось, что онъ съ какимъ-то смущеніемъ избѣгаетъ ея взгляда.

Сергій Степанычъ, повидимому, не разслышалъ и оставилъ фразу англичанки безъ отвѣта.

— Тѣмъ лучше! подумала Ева.

Перекинувъ на руку шаль и прикрывъ волосы голубымъ шелковымъ платочкомъ, Ева шла по сухой, побурѣвшей травѣ. Она не взяла зонтика и осеннее солнце свѣтило ей прямо въ лицо, обдавая ее мягкой, ласкающей теплотой. Въ первый разъ она шла въ дубовую рощу, зная навѣрное, что увидитъ Нѣжинскаго, и наслаждалась этой увѣренностью, нарочно замедляя шагъ. Что почувствовалъ бы Броницынъ, еслибы онъ увидалъ теперь это слегка зарумянившееся нѣжное лицо, съ полуооткрытыми губами, съ которыхъ не хотѣла сойти счастливая улыбка, со взоромъ, полнымъ восторженной нѣжности.

— Какъ я… люблю! Боже, какое это счастіе! твердила мысленно Ева. — А что, еслибы я не пришла, что бы онъ подумалъ?.. Она секунду остановилась, потомъ весело тряхнула головой и пошла дальше.

На крылечкѣ охотничьяго домика кто-то сидѣлъ; сердце дѣвушки забилось быстрѣе и жгучая волна прихлынула къ щекамъ. Но это былъ не Нѣжинскій, а старикъ сторожъ, выбравшійся изъ своей каморки погрѣться на солнцѣ.

Ева однимъ взглядомъ окинула всю площадку. Ей стало досадно, что она пришла первая.

Старикъ Савельичъ, кряхтя, поднялся со ступеньки и, защитивъ глаза рукою, всматривался въ нее своими мутными глазами.

— Здравствуй, дѣдушка, ты, кажется, не узналъ меня? издали ласково крикнула ему Ева.

— Здравствуйте, сударыня, какъ это можно, чтобы васъ да не признать, а только вотъ глаза мои старые не разглядѣли сразу.

— Садись, садись, дѣдушка, зачѣмъ ты всталъ; и я посижу съ тобой, вотъ день-то какой сегодня, точно лѣто.

Ева сѣла рядомъ съ старикомъ. За лѣто старикъ Савельичъ настолько освоился къ молоденькой владѣтельницей Дупловъ, что теперь, безъ всякаго смущенія, сидѣлъ съ нею рядомъ.

— Благодать Господня… заговорилъ онъ съ умиленіемъ. — А вы, сударыня, любите это мѣстечко. Точно матушка ваша покойница: та, бывало, и съ гостями своими сюда жаловала.

Ева слегка покраснѣла; она знала, какую роль игралъ охотничій домикъ въ романической исторіи ея матери.

— Много вы на нее похожи, сударыня, продолжалъ между тѣмъ Савельичъ, въ раздумьи глядя на нее слезившимися на солнцѣ глазами: — и лицомъ въ нее и ласковыя такія же… только вотъ жили тогда господа не въ примѣръ веселѣе, а вамъ, надо быть, скучно у насъ въ деревнѣ, никого тутъ изъ сосѣдей молоденькихъ нѣтъ. Павленкова, Ивана Парамоныча дочка — и та, сказываютъ, уѣхала; барышня она хорошая, ничего, что попроще васъ будетъ.

— Нѣтъ, Савельичъ, мнѣ не скучно, я люблю Дуплы, отвѣтила Ева.

Слова старика напомнили ей о Натальѣ Ивановнѣ.

— Влюблена въ чужого жениха! подумала она съ невольной горечью.

Впрочемъ, къ стыду нашей героини, мы должны сознаться, что эта мысль не часто смущала ее — очень ужь дивими казались ей и эта свадьба, отсроченная на неопредѣленное время, и невѣста, добровольно уѣхавшая за тридевять земель.

Ева взглянула на часы — было около двѣнадцати. Неаккуратность Нѣжинскаго начинала сердить ее. Она все, разсѣяннѣе вслушивалась въ мѣрную рѣчь Савельича, разсказывавшаго ей про славное прошедшее древняго рода Симборскихъ, про красавицу прабабушку и про неистовства одного изъ ея предковъ, до полусмерти засѣкавшаго на конюшнѣ провинившихся крестьянъ. Въ другое время, Ева слушала бы его разсказы съ живымъ интересомъ, но теперь она чутко прислушивалась къ малѣйшему шороху и безпокойно оглядывалась, ловя на лету отдѣльныя фразы. Время шло, а Нѣжинскій все не приходилъ. Ее начиналъ, наконецъ, раздражать самый звукъ безстрастнаго старческаго голоса; радостное настроеніе смѣнилось чувствомъ оскорбленной гордости и тревоги. Наконецъ, и Савельичъ отправился къ себѣ. Ева осталась одна и съ волненіемъ вскочила съ своего мѣста; она не въ состояніи была дольше сидѣть неподвижно, и то ходила тревожно взадъ и впередъ по маленькой площадкѣ, то останавливалась на берегу рѣки и тоскливо прислушивалась къ монотонному журчанію воды. Что могло задержать его въ праздникъ? Ей больно было вспомнить, съ какимъ восторгомъ она шла сюда.

Нѣжинскій не пришелъ. Осеннее солнце свѣтило такъ же ярко, какъ и утромъ, пестрыя деревья такъ же нарядно рисовались на синемъ небѣ, теплый вѣтеръ такъ же ласково игралъ концами толковаго платка на головѣ Евы, когда она медленно возвращалась домой. Одна она уже была не та, и шла не поднимая глазъ.

Подъ первымъ впечатлѣніемъ задѣтаго самолюбія, Ева рѣшила никуда не ходить нѣсколько дней, чтобы показать Нѣжинскому, что ей все-равно; но на дѣлѣ ея тревога росла съ каждымъ часомъ. Очевидно, онъ не могъ поступить такимъ образомъ безъ причины, и она представляла себѣ одно: что Нѣжинскій заболѣлъ. Она вспоминала его осунувшееся лицо и странную нервность обращенія. Уколотое самолюбіе замолкало передъ мучительнымъ страхомъ за любимаго человѣка. На другой же день, Ева опять пришла въ дубовую рощу, но Нѣжинскій не приходилъ; на слѣдующій день, она поѣхала верхомъ на работы, несмотря на собиравшійся дождь. Нѣжинскій не былъ на работахъ съ субботы.

Заболѣлъ! это было теперь единственной мыслью Евы и заставляло ее страдать новой, никогда прежде не испытанной мукой. Что если онъ заболѣетъ серьёзно, если онъ умретъ? Передъ этой возможностью она впервые сознала, какъ дорогъ ей этотъ человѣкъ, про котораго она не знала даже, любитъ ли онъ ее… Просиживая длинный осенній вечеръ передъ затопленнымъ каминомъ, она сознательнѣе, чѣмъ когда-нибудь, оглянулась на свое прошлое. Оно было въ эту минуту до такой степени чуждо и ненавистно ей, что мысль продолжать и впередъ ту же жизнь не могла придти ей въ голову…

На другое утро, Ева встала рано и прямо надѣла амазонку; она рѣшилась, во что бы то ни стало, узнать, что съ Нѣжинскимъ.

Богъ знаетъ, что подумали обитатели Дупловъ, увидѣвъ въ это осеннее утро, какъ Ева мчалась на своемъ кровномъ скакунѣ по ихъ жалкимъ улицамъ. Вѣтеръ крутилъ ея амазонку, путалъ волосы и рвалъ съ головы изящную шляпку — но ей было все равно; ея блѣдное лицо выражало только сосредоточенную рѣшимость и глаза не отрывались отъ виднѣвшейся издали красной крыши священническаго дома. На дворѣ ее встрѣтили собаки неистовымъ лаемъ, затѣмъ изъ дома священника вышла какая-то женщина, на ходу торопливо кутая голову въ темный платокъ. Она почтительно поклонилась Евѣ и съ явнымъ изумленіемъ спросила, что ей угодно.

— Мнѣ нужно видѣть г. Нѣжинскаго, вызовите его, пожалуйста, ко мнѣ на одну минуту…

— Нашего жильца вамъ угодно? Ихъ дома нѣтъ-съ, они три дня уже какъ въ городъ уѣхали.

Это извѣстіе было до того неожиданно, что нѣсколько секундъ Ева потерянно смотрѣла на маленькій флигель, въ которомъ незамѣтно было никакихъ признаковъ жизни. Она старалась сообразить, что могъ значить этотъ внезапный отъѣздъ.

— Да вы бы къ намъ пожаловали обогрѣться; матушка кстати кофе варятъ… Не побрезгайте, сдѣлайте одолженіе!

Это приглашеніе заставило Еву очнуться.

— Нѣтъ, благодарю васъ — я ѣхала мимо и хотѣла только передать нѣсколько словъ г. Нѣжинскому… Вы не знаете, на долго ли онъ уѣхалъ?

— Не знаю съ, да вотъ отецъ Матвей можетъ быть знаютъ — право вы бы зашли, а не то я ихъ вызову, пожалуй.

Ева отказалась и поспѣшила скрыться отъ любопытныхъ взглядовъ женщины въ темномъ платкѣ. Въ окнахъ отца Матвея виднѣлись недоумѣвающія лица.

---

Ева сидѣла въ удобномъ низкомъ креслѣ и смотрѣла на огонь. Она была слишкомъ поглощена своими тревожными ощущеніями, чтобы заниматься чѣмъ бы то ни было, и это тяжелое состояніе длилось уже давно. Мечты ея сосредоточивались, главнымъ образомъ, на томъ, что стала бы она дѣлать, еслибы ее оставили одну. Это было необходимо, чтобы доказать Нѣжинскому, что она можетъ пойти дальше словъ и желаній. Она не могла дышать свободно, сознавая, что подъ одной кровлей съ нею томятся близкіе ей люди, которымъ она ничѣмъ не можетъ помочь, хотя и заставляетъ ихъ страдать. Она вѣрила, что сдѣлается другимъ человѣкомъ, когда каждое ея движеніе не будетъ сопровождаться упреками, мрачными пророчествами и осужденіями. Въ сущности, ей больше всего хотѣлось бы уйти куда-нибудь подальше, чтобы все вокругъ нея было новое, чтобы сама она изъ богатой наслѣдницы превратилась въ бѣдную дѣвушку безъ крова и пристанища. Какъ проста была бы тогда ея задача! Одинъ разъ она рѣшилась высказать подобное желаніе Нѣжинскому, но онъ наговорилъ ей много горькаго. Онъ сказалъ, что она не имѣетъ права желать этого, что ея положеніе налагаетъ на нее обязанности, которыя она должна выполнить, если не хочетъ бѣжать малодушно отъ своего долга. Онъ смѣялся, что она считаетъ бременемъ то, что въ дѣйствительности одно даетъ силу. Она согласилась съ нимъ: новая жизнь могла начаться и въ старой обстановкѣ, но нужно, чтобы никакія безплодныя мученія не парализовали ея силъ.

Ева думала также и о Натальѣ Ивановнѣ, и въ сотый разъ повторяла себѣ, что Наташа не любитъ Нѣжинскаго. Она не знала, что между ними все уже кончено, но, во всякомъ случаѣ, то обстоятельство, что онъ нарѣченный женихъ другой дѣвушки, не представлялось ей непреодолимымъ препятствіемъ къ ея собственному счастію. Наташа сама виновата, что теряла его, а онъ, по ея убѣжденію, не могъ быть счастливъ съ нею. Но лю битъ ли онъ ее, Еву? Иногда ей казалось, что любитъ. Но онъ никогда не скажетъ ей этого, и тогда… что же тогда?

Ева была такъ погружена въ свои думы, что не замѣтила, какъ дверь отворилась и въ комнату осторожно вошла ея горничная. Она очнулась только, когда та назвала ее по имени. Горничная доложила, что какая-то дѣвушка непремѣнно желаетъ ўе видѣть.

Черезъ минуту въ комнату дѣйствительно вошла внучка старика Савельича.

— Что, Таня, дѣдъ прислалъ?

Дѣвушка пугливо оглянулась на дверь и, не говоря ни слова, протянула ей клочекъ бумаги.

Въ одинъ мигъ вся кровь ударила въ голову Евы; она вскочила, дрожащей рукой схватила записку и въ первую минуту никакъ не могла прочесть ее: буквы прыгали передъ ея глазами.

«Ева Аркадьевна! Не придете ли вы въ охотничій домикъ? могу ждать васъ до вечера. Нужно. Простите, что безпокою въ такую погоду».

М. Н.

Ева прочла нѣсколько разъ и понемногу пришла въ себя. Она посмотрѣла на часы, сообразила, что не успѣетъ вернуться къ обѣду и наоборотѣ записки написала карандашемъ:

«Приду послѣ обѣда».

Дѣвочка ушла. Ева въ волненіи ходила по комнатѣ. Что могло случиться? ея сердце сжималось отъ тяжелаго предчувствія какой-то бѣды, но ни одна догадка не приходила на умъ. Первая записка, которую она получила отъ любимаго человѣка, принесла ей только мучительную тревогу. Никогда еще время не тянулось для нея такъ томительно медленно…

Между тѣмъ, Нѣжинскій ждалъ Еву въ охотничьемъ домикѣ. Яркій огонь весело трещалъ въ каминѣ, озаряя своимъ мягкимъ, красноватымъ свѣтомъ уютную комнатку съ низкимъ потолкомъ и съ широкими оттоманками вдоль стѣнъ; длинныя, невѣрныя тѣни трепетали на потолкѣ и на пестромъ, выцвѣтшемъ коврѣ.

Наконецъ, на крылечкѣ послышались торопливые шаги и быстро вошла Ева. Нѣжинскій бросился къ ней, помогъ снять пальто, усадилъ и придвинулъ кресло ближе къ камину.

— Озябли? простите, что потревожилъ въ такую погоду, еще разъ извинился Нѣжинскій.

Ева слабо улыбнулась, подняла на него глаза и вдругъ сильно покраснѣла.

Она близко наклонилась къ огню. Въ ея темныхъ полосахъ мѣстами сверкали еще мелкія брызги дождя, а мягкій, красноватый свѣтъ падалъ на блѣдное, смущенное лицо.

Нѣжинскій съ озабоченнымъ видомъ развѣшивалъ передъ огнемъ мокрое пальто и шаль. Нѣсколько минутъ въ комнатѣ слышался только трескъ пылавшихъ щепокъ.

Наконецъ, онъ рѣшительно сѣлъ противъ нея и мелькомъ скользнулъ по ней взглядомъ.

— Вотъ въ чемъ дѣло, Ева Аркадьевна. Я желалъ повидаться съ вами, потому что завтра утромъ уѣзжаю изъ Дупловъ совсѣмъ.

Ева откинулась назадъ, какъ будто ее оглушило неожиданнымъ ударомъ. На одинъ мигъ ея потемнѣвшіе глаза не видали даже яркаго огня, обдававшаго ее жаромъ.

— Совсѣмъ? машинально повторила она упавшимъ голосомъ.

Нѣжинскій схватилъ горсть щепокъ и съ силою бросилъ ихъ въ огонь.

— Это совершенная неожиданность для меня самого: я уѣзжаю не по своей волѣ.

Она смотрѣла на него, ничего не понимая и чувствуя только, какъ всю ее охватываетъ дрожь.

Нѣжинскій порывисто поднялся и заходилъ по комнатѣ.

— Видите, это скверная исторія, но я долженъ разсказать ее вамъ, Ева Аркадьевна, чтобы вы не смотрѣли ошибочно на мое внезапное исчезновеніе. Въ прошедшую субботу, я получилъ изъ управы приглашеніе немедленно пріѣхать въ М*** и въ воскресенье отправился. Оказалось, что управа предлагаетъ мнѣ сдать должность другому лицу на томъ основаніи, что оно, занимая еще какое-то тамъ мѣсто, можетъ довольствоваться меньшимъ содержаніемъ, а на ней лежитъ прямая обязанность заботиться о сбереженіи земскихъ суммъ. Контракта заключено не было по моему же собственному настоянію, и, слѣдовательно, я не имѣю никакого права протестовать. Понятно, что все это не болѣе, какъ благовидный предлогъ и сдѣлано такъ грубо и неловко, что развѣ малолѣтній не понялъ бы этой прозрачной интриги.

— Я тоже не понимаю, что можетъ имѣть противъ васъ М***ое земство?

Нѣжинскій усмѣхнулся и, остановившись передъ Евой, пристально посмотрѣлъ ей въ лицо.

— Еслибы собственно М***ое земство, или точнѣе управа, имѣла что-нибудь противъ меня, то она, навѣрное, поступила бы съ большимъ тактомъ. Она дождалась бы, по крайней мѣрѣ, окончанія работъ, а не торопилась бы, точно земству грозитъ немедленное раззореніе. Слишкомъ очевидно, что она тутъ не болѣе, какъ подставное лицо, за которымъ скрывается другое, настолько заинтересованное, что ему дорога каждая минута. И лицо очень вліятельное, если оно могло такъ легко заставить этихъ почтенныхъ людей разыграть неблаговидную роль.

Ева смотрѣла на него, широко раскрывъ глаза; она все еще не догадывалась, въ чемъ дѣло.

Нѣжинскій опять усмѣхнулся.

— Видно надо помочь вамъ, Ева Аркадьевна… Скажите, вѣдь Сергій Степанычъ ѣздилъ на прошедшей недѣлѣ въ городъ?

Ева поблѣднѣла, потомъ вспыхнула, какъ зарево, и вскочила съ своего мѣста.

— Михаилъ Константинычъ! крикнула она внѣ себя.

Она сжала руками лихорадочно стучавшіе виски; жгучее чувство стыда охватило ее съ такой силой, что нѣсколько минутъ она не въ состояніи были взглянуть на Нѣжинскаго. Онъ отошелъ къ окну и сталъ къ ней спиною. Наконецъ, Ева перешла черезъ комнату и остановилась около него.

— Михаилъ Константинычъ, вы совершенно увѣрены въ этомъ? спросила она съ какой-то сдержанной рѣшимостью въ голосѣ.

— Подобныя вещи не произносятся наобумъ. Вы напрасно принимаете это такъ близко къ сердцу, прибавилъ онъ, взглянувъ ей въ лицо: — я отъ всей души извиняю вашего опекуна. Я понимаю его положеніе, а въ порывѣ отчаянія, человѣкъ непохожъ на самого себя.

— Никогда! перебила Ева съ негодующимъ жестомъ: — никогда порядочный человѣкъ не можетъ рѣшиться на что-нибудь подобное. И Броницынъ, такъ гордящійся своимъ именемъ и своимъ рыцарскимъ благородствомъ…

Нѣжинскій обернулся и особенно мягко посмотрѣлъ въ ея взволнованное лицо.

— Успокойтесь сначала, Ева Аркадьевна, сказалъ онъ: — вы измѣните себѣ, если допустите себя забыть, что этотъ человѣкъ глубоко несчастливъ.

— Но я не могу, наконецъ, думать все только о чужихъ страданіяхъ…

Голосъ Евы вдругъ оборвался и выраженіе негодованія смѣнилось невыносимой болью. Въ порывѣ гнѣва она почти забыла, что грозитъ ей самой.

— Но зачѣмъ-же вы такъ торопитесь, Михаилъ Константинычъ? кто можетъ заставить васъ уступить безпрекословно и завтра-же бѣжать отсюда?

— Заставить меня, конечно, никто не можетъ — но, во-первыхъ, я долженъ представить отчетъ, а обязанности свои я уже передалъ этому Зиничу, и надняхъ пріѣду только сдать ему работы…

Ева настойчиво смотрѣла на него.

— Ну, а во-вторыхъ? спросила она, когда Нѣжинскій остановился.

— А во-вторыхъ, Ева Аркадьевна, слѣдуетъ показать Сергію Степанычу, что онъ оказываетъ мнѣ слишкомъ много чести, предполагая, что я играю главную роль въ постигшемъ его бѣдствіи. Онъ долженъ понять, что вы дѣйствуете сознательно, а не подъ чужимъ вліяніемъ.

Но у нея вовсе не было желанія доказывать это такимъ мучительнымъ для себя способомъ.

— Развѣ вы не согласны со мной? спросилъ Нѣжинскій.

Ева не отвѣтила. Не могла-же она сказать ему, что готова лучше оставить въ заблужденіи Броницына, нежели отнять у себя нѣсколько послѣднихъ счастливыхъ дней.

Нѣжинскій поторопился прервать молчаніе.

— Я, вѣроятно, довольно долго еще проживу въ городѣ; еслибы я понадобился вамъ на что-нибудь, когда дѣла ваши примутъ болѣе рѣшительный оборотъ, то напишите мнѣ по этому адресу. Я всегда готовъ служить вамъ чѣмъ могу…

Онъ вырвалъ листокъ изъ своей записной книжки и написалъ на немъ адресъ. Ева машинально взяла его у него изъ рукъ. Свѣтъ камина слабо доходилъ до окна и, смѣшиваясь съ тусклымъ свѣтомъ сумерекъ, освѣщалъ высокую фигуру Евы, прислонившуюся къ стѣнѣ. Въ ея блѣдномъ лицѣ не было и слѣда недавняго одушевленія. Эта разлука была такъ неожиданна, такъ некстати прерывала ихъ невыяснившіяся отношенія.. Говорить имъ было какъ-то совсѣмъ не о чемъ.

— Я провожу васъ, Ева Аркадьевна, темно совсѣмъ, сказалъ, наконецъ, Нѣжинскій.

— Да, отвѣтила Ева и отдѣлилась отъ стѣны.

Нѣжинскій помогъ ей одѣться; на одинъ мигъ его глаза съ неудержимой тоской и нѣжностью остановились на лицѣ дѣвушки. Оно чуть бѣлѣло во мракѣ, но смотрѣло не на него, а куда-то въ глубь комнаты.

Нѣжинскій понесъ ключъ Савельичу. Когда онъ вернулся, Ева уже сошла съ крылечка и они торопливо пошли по едва сѣрѣвшей лѣсной дорожкѣ, по которой такъ часто и съ такими разнородными ощущеніями подходили къ маленькому домику. Деревья глухо шумѣли и мрачно кивали голыми верхушками, точно провожали ихъ; дождь монотонно барабанилъ по зонтику, которымъ Нѣжинскій заботливо прикрывалъ Еву. Въ лѣсу было еще сносно, но едва они вышли въ открытое поле, какъ вѣтеръ мигомъ сорвалъ шляпу съ головы инженера, закачалъ зонтикъ въ его сильной рукѣ и, словно радуясь ихъ горю, назойливо свистѣлъ имъ въ самыя уши.

Наконецъ, они кое-какъ добрались до крыльца. Ева высвободила свою руку и взяла отъ Нѣжинскаго зонтикъ.

— Прощайте, Михаилъ Константинычъ! произнесла она и болѣзненно улыбнулась.

Онъ неожиданно, быстро поднесъ къ губамъ протянутую ему холодную, блѣдную ручку, потомъ молча приподнялъ шляпу!и отошелъ отъ крыльца.

XIV.

Спустя нѣсколько минутъ, Броницынъ вздрогнулъ отъ неожиданнаго стука въ его дверь.

— Войдите! крикнулъ отъ и невольно поднялся съ дивана, когда Ева стремительно вошла въ кабинетъ въ пальто и въ темной шали, намокшей отъ дождя. Темныя пряди влажныхъ волосъ перепутались отъ вѣтра на ея лбу, тонкія ноздри вздрагивали, и стальные глаза смотрѣли на него почти съ ненавистью.

Опекунъ выпрямился и твердо выдержалъ этотъ вызывающій взглядъ; только слабый рубянецъ вспыхнулъ на минуту на его увядшемъ лицѣ.

— Вы, можетъ быть, догадываетесь, о чемъ я хочу говорить съ вами?

Густая краска залила все лицо Евы; она съ досадой оттолкнула шаль, скатившуюся ей подъ ноги. Всей ея сдержанности хватило только на первую фразу.

— Вы надѣялись, конечно, что я ничего не узнаю? Вы полагали, что ваша интрига останется тайной, что никогда я не узнаю, на что способенъ человѣкъ, передъ которымъ я когда-то преклонялась, какъ передъ рыцаремъ чести и благородства?

— Ева, прошу васъ говорить другимъ тономъ! вы слишкомъ надѣетесь на свою силу, съ негодованіемъ остановилъ ее Броницынъ.

— Я ни на что не надѣюсь и не имѣю въ этомъ никакой надобности, мнѣ все равно, какъ вы примете мои слова! Вы убѣждены, что женщины въ состояніи только повторять ваши слова и что стоитъ разлучить меня съ Нѣжинскимъ, чтобы я стала смѣяться надъ нимъ! Вы забываете, что теперь мнѣ не семнадцать лѣтъ! Вы напрасно унизили себя. Я люблю этого человѣка и ни чьи интриги не заставятъ меня отречься отъ него. Но, еслибы онъ сегодня умеръ, то и тогда я дошла бы по той же дорогѣ, на которую онъ первый указалъ мнѣ.

Онъ зналъ, что она любитъ Нѣжинскаго, и все-таки слова эти подняли-всю его ревность.

— Что вы его любите, Ева, это я хорошо вижу; но любитъ ли онъ васъ?

— Вы не имѣете права спрашивать меня объ этомъ, гордо выпрямилась дѣвушка. — Я одна знаю, какихъ мученій стоили мнѣ всѣ тѣ огорченія, которыя я вамъ причиняла, но теперь, послѣ того, какъ вы подкопались подъ человѣка, съ которымъ не въ состояніи бороться открыто — теперь я знаю настоящую цѣну того, что меня обезоруживало!

— Вамъ легко негодовать, потому что вы не понимаете, какая адская мука видѣть, что существо, которое вамъ дороже всего въ мірѣ, съ дѣтской довѣрчивостью стремится на встрѣчу своей погибели и съ ненавистью отталкиваетъ всякую помощь… Мнѣ не двадцать лѣтъ; я вижу, куда васъ ведутъ и что ждетъ васъ, даже если онъ и любитъ васъ!

— Но по какому же праву вы считаете своей обязанностью спасать меня, и до которыхъ поръ будете считать себя моимъ опекуномъ? Что мнѣ до вашего желанія спасти меня, если вы видите гибель тамъ, гдѣ я вижу свое счастіе!

Въ голосѣ Евы слышались теперь слезы и горечь. Броницынъ не поднималъ на нее глазъ; ея гнѣвъ ему легче было выносить, чѣмъ ея горе.

— Вы эгоистъ! продолжала Ева, и ея отуманенные глаза снова блеснули: — вы эгоистъ даже въ любви! Вамъ пріятно, говорите вы, видѣть меня счастливою; но вы не умѣете желать мнѣ того счастія, какое мнѣ нужно, потому что оно не нравится вамъ!

Лицо опекуна болѣзненно исказилось. Онъ поднялъ голову, чтобы отвѣтить, но Ева уже выходила изъ кабинета. Онъ бросился къ оставленной настежъ двери и съ порога смотрѣлъ, какъ она быстро шла по длинному залу. Плечи ея вздрагивали и до него долетѣло заглушенное рыданіе.

На другое утро, миссъ Питчерсъ вошла въ комнату Евы. Она также не похожа была на себя, и въ первый разъ въ жизни Ева увидала ее въ небрежномъ утреннемъ костюмѣ и съ непричесанной головой; обыкновенно, она выходила изъ своей комнаты уже совершенно одѣтая, какъ бы рано ни приходилось встать.

— Неужели правда все, что Сергій Степанычъ наговорилъ мнѣ?

Ева медленно повернула къ ней свое утомленное лицо.

— Что онъ сказалъ вамъ? спросила она нехотя. Новая мучительная сцена была ей не подъ силу въ эту минуту.

— Боже мой, на что вы похожи, Ева! всплеснула руками англичанка. — Онъ сказалъ, что я должна сейчасъ же собираться и ѣхать вмѣстѣ съ нимъ… Скажите одно слово и я останусь! какъ могу я бросить васъ въ такомъ состояніи?

Ева не ждала такого быстраго рѣшенія; она вздохнула съ облегченіемъ и со слезами на глазахъ бросилась на шею старой гувернантки.

— Миссъ Питчерсъ, дорогая, не сердитесь на меня, Бога ради! Уѣзжайте съ нимъ; мнѣ невыносимо, что вы сидите тутъ изъ-за меня, вмѣсто того, чтобы быть въ родной семьѣ. Дайте мнѣ немножко пожить одной; вѣдь здѣсь деревня, и я буду съ моей старой няней…

Миссъ Питчерсъ, разумѣется, тоже расплакалась. Неожиданно явившаяся возможность сейчасъ же уѣхать изъ ненавистныхъ ей Дупловъ была слишкомъ соблазнительна даже для ея великодушнаго сердца.

— Онъ сказалъ мнѣ, Ева, что вы выходите замужъ за этого инженера?

Слезы Евы высохли въ одинъ мигъ, и жгучій румянецъ залилъ ея лицо. Такъ больно и вмѣстѣ сладко было слышать отъ другого то, о чемъ сама она не рѣшалась даже думать. Брони цыпъ дѣйствительно сказалъ это миссъ Питчерсъ, потому что это было единственное средство убѣдить ее, что она болѣе не нужна Евѣ. Англичанка приняла смущеніе Евы за утвердительный отвѣтъ и съ грустной нѣжностью провела рукою по ея распущеннымъ волосамъ.

— Я не ожидала этого, дитя мое, но если Богу такъ угодно то мы не должны приходить въ отчаяніе. Конечно, онъ вамѣне пара, но и у насъ случается, что дочери богатыхъ аристократическихъ фамилій выходятъ замужъ по любви за бѣдныхъ людей, и бываютъ очень счастливы, хотя ихъ знатные родственники и отрекаются отъ нихъ. Если вы такъ любите его, Ева, то я рада за васъ, и да пошлетъ вамъ Богъ то счастіе, о которомъ я всякій день прошу его.

Ева со слезами снова кинулась ей на шею. Въ первый разъ она видѣла теплое сочувствіе, вмѣсто негодованія и грозныхъ пророчествъ. Но миссъ Питчерсъ никакъ не могла понять, почему она и опекунъ не могутъ лучше дождаться этого счастливаго событія, и почему Еву можетъ тяготить присутствіе близкихъ людей. Евѣ пришлось объяснять, что она не можетъ теперь же выйти за Нѣжинскаго, что онъ уѣхалъ, и что ей тяжело оттягивать еще долѣе свиданіе гувернантки съ ея родными. Ей стоило страшныхъ усилій называть себя невѣстой Нѣжинскаго, но это было единственное средство успокоить англичанку и дать ей уѣхать съ спокойной совѣстью.

— Но вѣдь это уже совсѣмъ рѣшено между вами, Ева? неожиданно спросила она, желая разсѣять послѣднюю смутную тревогу.

Ева сдѣлала надъ собой послѣднее отчаянное усиліе и твердо сказала, что между ними все уже рѣшено. Миссъ Питчерсъ еще разъ горячо обняла ее и пошла укладывать свои вещи.

На слѣдующее утро, дорожная карета стояла у подъѣзда большого дупловскаго дома; несмотря на дурную погоду, парадныя двери были отворены настежъ и прислуга выносила чемоданы и саквояжи всевозможныхъ фасоновъ, прочной заграничной работы. Камердинеръ Броницына стоялъ на крыльцѣ и распоряжался упаковкой.

Несмотря на ранній часъ, господа также уже встали. Въ кабинетѣ Сергія Степаныча на столѣ, съ котораго были сняты всѣ письменныя принадлежности, разложены были конторскія книги и управляющій стоялъ въ почтительномъ отдаленіи, заложивъ руки за спину. Преемникъ пана Загжицкаго былъ высокій, сутуловатый человѣкъ съ серьёзнымъ лицомъ, испорченнымъ оспой, и съ маленькими черными глазами, которые большею частью были устремлены на кончики сапоговъ. Опекунъ озабоченно перелистывалъ шнуровыя книги и дѣлалъ какія-то отмѣтки на листѣ бумаги. Наконецъ, онъ кончилъ — пробѣжалъ глазами листокъ, бережно сложилъ его и дотронулся до пуговки электрическаго звонка.

— Доложите Евѣ Аркадьевнѣ, что я прошу ее придти сюда, приказалъ онъ лакею.

Управляющій изподлобья посмотрѣлъ на Броницына, когда тотъ всталъ и медленно заходилъ по комнатѣ, ожидая исполненія своего приказанія.

Прошло съ четверть часа; Ева вошла и остановилась на порогѣ, вопросительно окинувъ взглядомъ комнату. Опекунъ подошелъ къ столу.

— Семенъ Акимычъ! потрудитесь принять отъ меня въ присутствіи Евы Аркадьевны эти книги и документы по имѣнію, говорилъ онъ оффиціальнымъ тономъ, оглянувшись на управляющаго.

Тотъ молча придвинулся къ столу. Ева почувствовала невольную неловкость при этомъ оффиціальномъ отреченіи опекуна отъ его давнишнихъ правъ.

Нѣсколько времени въ комнатѣ раздавался только громкій голосъ Броницына, прочитывавшаго дѣловымъ тономъ всевозможные списки, описи и заголовки различныхъ книгъ, контрактовъ и условій. Семенъ Акимычъ, молча, принималъ ихъ изъ рукъ опекуна и складывалъ въ кучу на другомъ столѣ.

Когда скучная церемонія кончилась и опекунъ и Ева остались одни, Броницынъ передалъ ей остальные документы, касавшіеся состоянія ея отца, ея личныя бумаги и наличныя деньги. Все это осталось въ томъ же ящикѣ массивной орѣховой конторки, гдѣ лежало и до сихъ поръ, и только тонкую золотую цѣпочку съ маленькимъ ключикомъ отъ хитро запиравшагося замка, Ева надѣла себѣ на шею. Единственная наслѣдница Аркадія Львовича Симборскаго фактически вступила теперь во владѣніе своимъ достояніемъ; но во все время этой сцены она была очень недовольна собой. Она испытывала непреодолимое смущеніе, точно совершала какой-то неделикатный поступокъ относительно бывшаго опекуна.

— Хороша самостоятельная женщина, которая стыдится взять то, что ей принадлежитъ! думала она съ досадой, которая еще больше мѣшала ей казаться спокойною.

Броницынъ, казалось, не замѣчалъ этого и серьёзнымъ, озабоченнымъ тономъ давалъ ей различные дѣловые совѣты, которые она въ эту минуту врядъ ли въ состояніи была выслушать съ должнымъ вниманіемъ.

— Я не успѣлъ узнать достаточно Семена Акимыча, говорилъ опекунъ: — но, во всякомъ случаѣ, это не такой человѣкъ, на котораго можно было бы слѣпо положиться, а вы не скоро еще будете въ состояніи контролировать его. Я попытаюсь пріискать за-границей подходящую личность, но боюсь, что именно люди, вполнѣ надежные, всего менѣе расположены переселяться въ Россію. Кажется, все теперь. Еслибы понадобились какія-нибудь разъясненія съ моей стороны, то вы, конечно, напишете мнѣ; свой адресъ я буду присылать, если только буду знать всегда, гдѣ найти васъ.

Сергій Степанычъ ни однимъ словомъ не упомянулъ, надолго ли онъ уѣзжаетъ, но, по его тону, Ева поняла, что, по крайней мѣрѣ, теперь онъ не располагаетъ вернуться къ ней. Она слушала его молча, и только отъ времени до времени выражала свою признательность. Выходя изъ кабинета, онъ заперъ дверь и отдалъ ей ключъ; его вещи были уже вынесена. Подушка, вышитая Евой ко дню его рожденья, также исчезла съ своего мѣста на оттоманкѣ.

Когда карета, увозившая Броницына и миссъ Питчерсъ, скрылась изъ виду, Ева, не оглядываясь на анфиладу опустѣвшихъ комнатъ, почти бѣгомъ добѣжала къ себѣ и бросилась на постель. Теперь она разомъ очутилась въ полнѣйшемъ одиночествѣ и первыя минуты желанной свободы принесли только томительное и боязливое ощущеніе отчужденія.

XV.

На дворѣ стоялъ уже ноябрь мѣсяцъ, но о зимѣ не было и помину. Куда ни взгляни, всюду грязь и до костей пронизывающая, холодная сырость. Въ одинъ изъ такихъ скверныхъ дней, Нѣжинскій подъѣзжалъ къ Дупламъ въ почтовой тележкѣ. Выбившаяся изъ силъ тощая тройка плелась шагомъ, погружаясь по самыя колѣни въ глубокія колеи; высокая тележка перекашивалась то на одинъ бокъ, то на другой, и цѣлыя лепешки грязи летѣли отъ колесъ на спины сѣдоковъ. Дуплы давно уже были видны, но доѣхать до нихъ оказывалось такъ же трудно, какъ до сказочнаго царства, которое все отодвигалось, по мѣрѣ того, какъ измученный путникъ приближался къ нему. Нѣжинскій продрогъ и усталъ. Наконецъ, онъ не выдержалъ и, не доѣзжая съ полверсты до села, слѣзъ и пошелъ пѣшкомъ, выбирая почву потверже по самому краю канавы. Добравшись до середины деревни, онъ завернулъ въ знакомую избу и его разомъ охватило удушливымъ жаромъ отъ натопленной печи. Хозяйка Орина, не старая еще, проворная баба, приняла его очень радушно и, поставивъ передъ нимъ чашку горячихъ постныхъ щей, сама принялась просушивать у печки и отчищать его платье. Два мальчугана съ круглыми, какъ блинъ, лицами и съ бѣлыми, какъ снѣгъ, волосами, усѣлись около него, какъ старые знакомые, и съ любопытствомъ смотрѣли прямо въ ротъ. Нѣжинскій ѣлъ и разспрашивалъ хозяйку, какъ дѣла и что на селѣ новаго. Оказалось, что новаго на селѣ ничего нѣтъ, а вотъ въ барской усадьбѣ чудныя дѣла дѣлаются: молодая барышня опекуна и гувернантку изъ дома выгнала и всѣмъ стала сама распоряжаться. Барскій домъ стоитъ запертой, а она живетъ въ маленькомъ флигелькѣ, гдѣ и всего-то навсе три комнатки. У управляющаго — и у того квартира гораздо лучше. Прислуги половину распустила, да и съ управляющимъ не ладитъ.

Нѣжинскій ѣлъ щи, слушалъ и улыбался. Главное ему было уже извѣстно; нѣсколько дней тому назадъ, онъ получилъ отъ Евы коротенькую записочку, въ которой она просила его пріѣхать. Обогрѣвшись и пообчистившись, Нѣжинскій собрался въ усадьбу.

Онъ не удивился при видѣ запертыхъ ставней и заколоченныхъ балконовъ барскаго дома; оглянувши строенія, расположенныя на дворѣ, онъ пошелъ на удачу къ флигельку, гдѣ на окнахъ бѣлѣли занавѣски. Это, дѣйствительно, и была новая квартира Евы. Раздѣвшись въ крошечныхъ сѣнцахъ и отворивъ ближайшую дверь, онъ увидѣлъ ее; она писала что-то у письменнаго столика — оглянулась и слабо вскрикнула. Она не бросилась къ нему навстрѣчу, а такъ и осталась повернувшись въ полуоборотъ, съ розовымъ румянцемъ на смущенномъ и счастливомъ лицѣ.

Нѣжинскій оглядывалъ ее съ какимъ-то радостнымъ любопытствомъ; ему показалось, что она непремѣнно должна была пере мѣниться за это время.

— Похудѣла и похорошѣла, рѣшилъ онъ мысленно и сѣлъ на ближайшій стулъ, не дождавшись приглашенія. Сердце громко стучало у него въ груди; молодое, свѣтлое счастіе могучимъ порывомъ охватило эту разсудительную душу при видѣ безмолвной радости, которой она не могла скрыть. Какъ добросовѣстно убѣждалъ онъ себя всю дорогу, что это должно быть чисто дѣловое свиданіе, а теперь, въ первую же минуту, онъ почувствовалъ, что оно не можетъ быть такимъ. Въ подобныя минуты человѣкъ непремѣнно долженъ что-нибудь дѣлать, что-нибудь говорить, чтобы не потеряться окончательно въ вихрѣ собственныхъ ощущеній. Ева разспрашивала Нѣжинскаго, какъ живется ему въ городѣ, есть ли у него тамъ знакомые, подвинулись ли впередъ его поиски за новымъ мѣстомъ, разсказывала о себѣ, и говорила все это спѣша, несвязно, едва вслушиваясь въ его отвѣты. Нако нецъ, она спохватилась, что ему нужно обогрѣться съ дороги; онъ попросилъ чаю и она вышла изъ комнаты.

Оставшись одинъ, Нѣжинскій сталъ осматриваться. Невзрачная, низкая комната, та самая, въ которой лѣтомъ опекунъ производилъ свое памятное разбирательство, превратилась въ прелестный, уютный уголокъ. Некрашенный полъ исчезъ подъ ковромъ, дешевенькіе обои скрылись за изящной мебелью, цвѣтами и драпировками, перенесенными изъ большого дома. Только рояль отнялъ слишкомъ много мѣста.

Ева застала Нѣжинскаго за этими наблюденіями.

— Не правда ли, у меня славно здѣсь? спросила она, весело окинувъ глазами комнату.

Она совладала, наконецъ, съ своимъ смущеніемъ и только внутренно радостно волновалась. Онъ былъ ея гостемъ и ничье зоркое и ревнивое вниманіе не мѣшало ей наслаждаться этимъ счастіемъ…

— Да, хорошо. Только зачѣмъ же собственно вы перебрались сюда? спросилъ, въ свою очередь, Нѣжинскій.

— О, я знаю, что вы будете смѣяться — вѣдь, по вашему, непростительное малодушіе бѣжать отъ того, что гнететъ…

— Гнететъ?.. Вы это говорите объ обстановкѣ, о неодушевленныхъ предметахъ?

— Вы этого не поймете. Вы себѣ представить не можете, какъ невыносимо оставаться одной въ двадцати комнатахъ, гдѣ каждый уголокъ, каждая вещь напоминаетъ вамъ что-нибудь! Я только тогда почувствовала себя окончательно на свободѣ, когда догадалась перебраться сюда.

— Я, дѣйствительно, не постигаю, чтобы было не все равно гдѣ жить, но, по своему, вы вѣроятно правы.

— О, какъ мы снисходительны сегодня! весело разсмѣялась Ева.

Въ эту минуту вошла Домна съ подносомъ и чайнымъ приборомъ.

---

Нѣжинскій прожилъ въ Дуплахъ три дня. Онъ составилъ планъ и смету больницы, помогъ Евѣ составить списокъ всего, что нужно было выслать изъ города, вычислилъ всѣ затраты и взялся пріискать доктора и учителя. Школу рѣшено было помѣстить въ томъ домѣ, гдѣ жилъ управляющій, чтобы не строить новаго дома, а Семену Акимычу отвели нѣсколько лишнихъ комнатъ въ большомъ домѣ.

Всѣ эти «затѣи» несказанно раздражали управляющаго. Столкновенія его съ Евой начались сейчасъ же послѣ отъѣзда опекуна. Какъ только стало извѣстно, что молодая помѣщица приняла дѣла въ свое вѣденіе, Еву стали осаждать жалобами и просьбами. Ева ничего не понимала, но соглашалась на все съ перваго слова. Семенъ Акимычъ выходилъ изъ себя; онъ начиналъ отъ души ненавидѣть «взбалмошную дѣвчонку» и, не имѣя возможности сопротивляться открыто, втайнѣ переиначивалъ, насколько могъ, ея приказанія. Но никогда Ева не говорила съ нимъ такимъ нетерпѣливымъ тономъ, какъ подъ вліяніемъ одушевленія, охватившаго ее съ пріѣздомъ Нѣжинскаго, такъ что Семенъ Акимычъ возненавидѣлъ и его, рѣшивъ, что «этотъ пройдоха подбирается къ ея денежкамъ».

Но, конечно, не однѣ дѣловыя заботы и соображенія наполняли дни. Время летѣло въ какомъ-то сладкомъ чаду. По вечерамъ, Ева играла на фортепьяно, и непокорное сердце молодого инженера разгоралось подъ эти чарующіе страстные звуки. Матовый свѣтъ стѣнной лампы надъ роялемъ мягко освѣщалъ сверху ея фигуру, мечтательно свѣтившіеся глаза то опускались на клавиши, то тихо поднимались и встрѣчались съ его взглядомъ.

Проходилъ послѣдній день. Съ каждымъ улетавшимъ часомъ пропадала веселость и оживленіе Евы, она становилась все блѣднѣе и молчаливѣе. Нѣжинскій взглядывалъ на нее и на себя и мысленно клялся, что не пріѣдетъ никогда больше.

— Ева Аркадьевна! прикажите, пожалуйста, запречь лошадь, мнѣ пора! проговорилъ онъ неожиданно, хотя вечеръ только еще начинался.

Ева вздрогнула.

— Такъ рано?

— Я хочу раньше выѣхать завтра…

Она промедлила съ минуту, потомъ молча вышла распорядиться.

Нѣжинскій въ раздумьѣ оглядывалъ изящную комнату, въ которой такъ быстро промчались лучшія минуты его жизни.

— Побаловались, и будетъ… не про насъ эта поэзія! Три дня какихъ-нибудь, а и то не вышелъ бы отсюда! Поживи такъ не дни, а мѣсяцы, чего добраго и вовсе растаешь… «Сильфида!» вспомнилось ему прозвище Зрѣлова, когда воздушная фигура Евы появилась въ дверяхъ.

Она подошла и прамо, настойчиво посмотрѣла ему въ лицо.

— Когда вы пріѣдете опять?

— Не знаю, можетъ быть, соберусь…

— Можетъ быть?.. а можетъ быть и такъ уѣдете?

Теперь смущеніе было уже на лицѣ Нѣжинскаго. Потемнѣвшій взоръ Евы свѣтился горечью, слабая краска разлилась по лицу.

Онъ упрямо смотрѣлъ въ сторону и молчалъ. Ева нервно засмѣялась.

— Ну, чтс-жъ… прощайте! Merci за помощь и за совѣты; я постараюсь ихъ помнить…

— Совѣты, Ева Аркадьевна, одно, а душевное спокойствіе — другое… Каждый въ правѣ оберегать его.

— О, только не вамъ бояться за свое душевное спокойствіе! вы слишкомъ надежно вооружены!

Она машинально провела рукой по лбу и смотрѣла передъ собою блуждающимъ взоромъ, ничего не видя. Проститься съ нимъ навсегда теперь же, сію минуту… Нѣтъ, это не могло быть такъ! У Нѣжинскаго тоже шумѣло въ головѣ. Ея слова, полныя муки и горькой ироніи, подняли въ немъ такую бурю жалости, нѣжности и страстной жажды любви, что онъ боялся заговорить, чувствуя, что голосъ измѣнитъ ему.

Въ дверяхъ появилась горничная.

— Лошадь готова.

Ева безсознательно сдѣлала два шага и почувствовала, что сильныя руки не даютъ ей упасть. Она едва узнала его взволнованный, прерывающійся голосъ.

— Нѣтъ, видно поздно ужь разставаться такимъ образомъ. Даю вамъ слово, что я пріѣду, но теперь… дайте мнѣ уйти…

Онъ бережно посадилъ ее на стулъ, крѣпко сжалъ ея руки и бросился къ двери.

XVI.

Семенъ Акимычъ перебрался въ свое новое помѣщеніе въ большомъ домѣ. Конечно, оно было какъ нельзя болѣе удобно и даже роскошно и могло бы удовлетворить и гораздо болѣе изысканную требовательность, но управляющій предпочелъ принять тонъ жертвы и жаловался на всевозможныя неудобства. Въ его прежнемъ домѣ сдѣланы были необходимыя передѣлки, и онъ преобразился въ просторную и удобную сельскую школу; тамъ жилъ и учитель. Юный педагогъ, съ самаго своего появленія, сдѣлался для Семена Акимыча источникомъ огорченія и досады, какъ и все, что ни дѣлалось въ Дуплахъ послѣ отъѣзда опекуна. Ева оказывала учителю постоянное вниманіе, приглашала его къ себѣ обѣдать, подавала руку, здороваясь и прощаясь… не могъ же Семенъ Акимычъ простить ему этого!

Впрочемъ, со школой онъ еще мирился съ грѣхомъ пополамъ — это «дурачество» стоило, по крайней мѣрѣ, не Богъ вѣсть какихъ денегъ; зато больница ежедневно поднимала всю его жолчь. Ему было жаль каждой сосны, которая срубалась для постройки, какъ будто весь этотъ лѣсъ принадлежалъ лично ему; онъ со злостью высчитывалъ, чего будетъ все это стоить, и сколько «сдеретъ» одинъ докторъ, который пріѣхалъ было на нѣсколько дней и опять уѣхалъ до того времени, когда все будетъ готово. Никогда еще Семенъ Акимычъ не критиковалъ съ большимъ озлобленіемъ русскіе законы, допускающіе, чтобы великолѣпныя имѣнія, стоющія сотни тысячъ, попадали въ «бабьи руки». Онъ съ жаромъ увѣрялъ, что еслибы не контрактъ, то завтра же отказался бы отъ своего мѣста.

Черезъ нѣсколько времени послѣ отъѣзда Нѣжинскаго, Ева получила отъ него письмо, которое принесло ей вмѣстѣ и счастье, и горе. Михаилъ Константинычъ не пытался болѣе скрывать, что онъ любитъ ее, но послѣ этого признанія, вырваннаго необходимостью и въ которомъ не было ни одного слова лишняго, все письмо было наполнено доказательствами, что идти дальше этого они не должны, что та дорога, которую онъ избралъ для себя, не можетъ быть ея дорогой. Онъ ни въ чемъ не обвинялъ ее и отдавалъ полную справедливость ея искренности и энергіи, онъ только доказывалъ, что женщина, избалованная судьбой, изнѣженная свѣтской жизнью и роскошью, не жена человѣку, который посвятилъ себя труду. «Я васъ люблю, Ева Аркадьевна, но свой трудъ я люблю еще больше, а вамъ, какъ бы искренно вы ни желали этого, никогда не выучиться ставить себя и то, что вамъ дорого, на второй нланъ. Еслибы я былъ воплощеннымъ идеаломъ, а не обыкновеннымъ смертнымъ, я не допустилъ бы себя полюбить васъ, но мои неумолимые принципы, какъ вы ихъ называете, только въ вашей фантазіи спасаютъ меня отъ всѣхъ человѣческихъ слабостей и страданій. Всякое страданіе, Ева Аркадьевна, можно перетерпѣть, и мы съ вами, конечно, переживемъ свое настоящее горе…» Разумѣется, это было не единственное письмо; между ними завязалась ожесточенная борьба на бумагѣ. Съ увлеченіемъ отчаянія, съ полной искренностью и вѣрой въ свои силы, Ева соглашалась заранѣе на всѣ жертвы, которыхъ онъ потребуетъ отъ нея. Ей предстояло или все потерять или все выиграть. Выгода была не на ея сторонѣ. Ему легче было бороться на бумагѣ и, читая эту безстрастную философскую оцѣнку своихъ нравственныхъ и физическихъ силъ, привычекъ и вкусовъ, она не могла знать, сколько было въ этихъ письмахъ недосказаннаго, какъ все чаще и назойливѣе вставалъ передъ нимъ вопросъ: а если она сильнѣе, чѣмъ ты думаешь? если ей, какъ женщинѣ, нужно только то именно, въ чемъ ты отказываешь ей, чтобы вполнѣ овладѣть своими силами? Ева не знала этого, и теряла надежду побѣдить въ этой странной борьбѣ. Она призывала на помощь всю свою гордость, свое оскорбленное самолюбіе, которое, казалось, должно бы заглушить эту несчастную, отвергаемую любовь; но жажда счастія пересиливала все. Она только еще сильнѣе любила Нѣжинскаго отъ того, что не могла подчинить его себѣ. Думала ли Ева когда-нибудь, что человѣкъ, котораго она осчастливитъ своей любовью, приметъ ее не съ восторгомъ и благоговѣніемъ? Въ томъ мірѣ, въ которомъ она жила до сихъ поръ, женскую любовь вымаливали, какъ милость, хоть и бросали ее потомъ, какъ игрушку. Теперь только она узнала, что любовь можно взвѣшивать и оцѣнивать, какъ серьёзный житейскій вопросъ, что отъ нея можно отказываться, нанося раны даже собственному сердцу.

Переписка прекратилась; они сказали другъ другу все, что могли сказать. Нѣжинскій далъ слово пріѣхать еще разъ и Ева ждала этого съ послѣднимъ напряженіемъ силъ. Она не спрашивала себя, что будетъ потомъ. Старая Домна убивалась, глядя, какъ ея барышня таетъ точно свѣча, какъ она цѣлыми часами сидитъ неподвижно у окна, съ убитымъ тоскою лицомъ. Да и картина, разстилавшаяся передъ этимъ окномъ, способна была нагнать тоску на самаго веселаго человѣка. Съ утра и до утра сѣялъ мелкій, назойливый дождикъ, небо было затянуто сплошной, безпросвѣтной пеленой облаковъ, вѣтеръ жалобно вылъ въ трубахъ и, куда ни взглянешь, вездѣ, сквозь бѣловатую сѣтку дождя, видны сѣрые, мутные и грязные цвѣта. Сѣро небо, сѣры голыя деревья и пустыя поля, сѣры даже лица людей, тоскливо выглядывающихъ изъ за тусклыхъ, слѣпыхъ оконъ сѣрыхъ, убогихъ избенокъ. Маленькія окна флигелька словно плачутъ холодными слезами и, сквозь сплошныя струи дождя, мутный, печальный свѣтъ падаетъ на блѣдное лицо дѣвушки, потерявшейся въ безотрадныхъ думахъ.

Старыя кости Домны ломили отъ непогоды и она перекрестилась отъ радости, когда, послѣ нѣсколькихъ дружныхъ морозовъ, все покрылось пушистой и блестящей пеленой перваго снѣга. Она надѣялась, что и у тоскующей барышни легче станетъ на сердцѣ, но Ева только жаловалась, что у нея глаза болятъ, когда она смотритъ на снѣгъ.

Съ самаго открытія школы, Ева аккуратно занималась съ младшими учениками и эти правильныя, обязательныя занятія были истиннымъ благодѣяніемъ въ ея мучительномъ положеніи, но, въ сущности, ей было не до нихъ. Она была разсѣянна и раздражительна, не умѣла пріохотить своихъ пугливыхъ питомцевъ; они дичились и не любили ее. Дѣло подвигалось плохо. Это огорчало Еву и задѣвало ея самолюбіе, тѣмъ болѣе, что въ сосѣдней комнатѣ тѣже крестьянскія дѣти дѣлали быстрые успѣхи и сразу привязались къ своему учителю. Сама Ева никакъ не могла сойтись съ этимъ застѣнчивымъ и неловкимъ юношей, хотя Нѣжинскій рекомендовалъ его съ самой лучшей стороны. Она не находила о чемъ говорить съ нимъ и скучала, а онъ конфузился и терялся въ ея обществѣ. Первая плодотворная дѣятельность, на которой Ева должна была попробовать свои силы, явилась слишкомъ некстати, въ такое время, когда ничто на свѣтѣ не могло заинтересовать и увлечь ее.

Въ одинъ ясный, морозный день Ева, усталая, возвращалась съ урока. Она шла медленной, апатичной походкой, какъ человѣкъ, которому все равно, быть ли дома, или на улицѣ, или тамъ, откуда онъ только что вышелъ. Она не подозрѣвала, что у ея окна сидитъ въ эту минуту Нѣжинскій и тревожно слѣдитъ за каждымъ ея шагомъ. Ей нужно было перейти весь дворъ, и онъ могъ хорошо убѣдиться, какіе замѣтные слѣды оставили на ея лицѣ пережитыя волненія. Въ яркомъ освѣщеніи солнечнаго зимняго дня это лицо казалось прозрачнымъ и желтоватымъ на блестящемъ фонѣ снѣга; темныя тѣни вокругъ глазъ придавали имъ болѣзненный блескъ.

Ева увидала въ сѣняхъ шубу Нѣжинскаго и на минуту прислонилась къ стѣнѣ… Прощаться пріѣхалъ! Странная это была встрѣча для людей, которые сошлись въ первый разъ послѣ того, какъ признались, что любятъ другъ друга. Они думали о томъ, что видятся въ послѣдній разъ и ни одинъ лучъ счастія не освѣтилъ ихъ пасмурныхъ лицъ. Нѣжинскій, попрежнему, остался у окна, а Ева сѣла на табуретъ передъ роялемъ; она даже не подала ему руки.

Они обмѣлялись двумя, тремя вопросами, машинально пришедшими на умъ, и которые не могли интересовать ихъ въ эту роковую минуту; потомъ настала длинная, мучительная пауза.

— Ева Аркадьевна, заговорилъ, наконецъ, Нѣжинскій: — исполните мою просьбу… первую! прибавилъ онъ съ быстро-мелькнувшей печальной усмѣшкой.

Она молча подняла на него глаза.

— Уѣзжайте въ Петербургъ или за-границу.

— Зачѣмъ?

— Вы сами не разъ говорили, что обстановка сильно вліяетъ на васъ… Общество свѣжихъ людей всегда дѣйствуетъ благодѣтельно, а вы такъ впечатлительны…

Нѣжинскій’произносилъ слова все медленнѣе и медленнѣе; Ева смотрѣла на него съ такой невыразимо горькой ироніей, что онъ невольно замолчалъ, не докончивъ фразы.

— Что же вы остановились? договаривайте! Я такъ впечатлительна, что черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, или, пожалуй, даже и недѣль, эти Дуплы и все, что связано съ ними, вылетитъ у меня изъ головы… Вѣдь вы это хотѣли сказать?

— Я этого не могъ и не имѣлъ права сказать. Не вылетитъ изъ головы, а уляжется и заслонится свѣжими впечатлѣніями. Живой человѣкъ не можетъ не идти впередъ.

— Какъ вы заботитесь о моемъ спокойствіи! Еще бы! вы проведете дурную ночь, если узнаете, что я дошла до отчаянія… Но я избавлю васъ отъ лишняго труда: вы можете не утѣшать меня.

— Я вижу, что всѣ усилія выяснить мои побужденія привели только къ тому, что вы не вѣрите въ искренность моего чувства… А между тѣмъ, вы могли бы, вы просто должны понять меня!

— О, я ни одной минуты не сомнѣваюсь въ вашей искренности… Вы, безъ сомнѣнія, любите меня… ровно на столько, чтобы добровольно сегодня же проститься со мной!

— Дешево ли это дается, извѣстно мнѣ одному, Ева Аркадьевна. Женщины всегда считаютъ, что ихъ мало любятъ, если человѣкъ не теряетъ окончательно головы. Такой любви я дѣйствительно не могу дать никому.

Ева покачнулась на своемъ табуретѣ и пересѣла въ ближайшее кресло. Ее била лихорадка, въ ушахъ звенѣло…

Нѣжинскій всталъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и опять опустился на прежнее мѣсто.

— Неужели мнѣ нужно еще разъ повторять все то, о чемъ мы столько говорили? Я не аскетъ, я не считаю наслажденія грѣхомъ и не вижу никакого геройства въ отреченіи отъ счастія, на которое каждый имѣетъ право; но мнѣ нужно спокойное, разумное счастіе, а не сильныя ощущенія, отнимающія силы и время… Да я вовсе и не себя имѣю главнымъ образомъ въ виду, я знаю, что мнѣ ничто не помѣшаетъ и никто меня не удержитъ…

— Да, я знаю, перебила Ева съ горечью: — это боязнь за меня, сомнѣніе въ моихъ силахъ. Вы правы — не вѣрьте мнѣ! Я свѣтская женщина, избалованная и испорченная до мозга костей. Вы, великодушные люди, болящіе душой за всѣхъ, можете только отворачиваться отъ такихъ безнадежно отверженныхъ созданій. Я свѣтская женщина и не могу быть ни честна, ни искренна, ни сильна — вамъ пришлось бы, пожалуй, краснѣть за свою жену… Прощайте! я не въ правѣ ничего требовать отъ васъ, вы открыли мнѣ глаза, вы помогли мнѣ выбраться на дорогу, теперь пора предоставить меня собственнымъ силамъ… вы лучше меня знаете, въ чемъ мое счастіе, вамъ хорошо извѣстно, что всѣ раны заживаютъ, всѣ страданія выкосятся…

— Ева… но это ужасно, что вы говорите! едва могъ выговорить Нѣжинскій.

— Ужасно?..

Она вскинула голову и быстро подошла къ нему.

— Да, ужасно! не слушайте меня, я сама не вѣрю ни одному слову, я безсовѣстно мучу васъ! Я знаю, вы меня не презираете и не считаете пустой фразеркой… и вы меня любите! я это знала давно, гораздо раньше вашего письма… А я?.. я съума сойду! О, милый! какой вы слѣпой, несчастный человѣкъ! что вы отталкиваете, отъ чего вы бѣжите! Такая любовь и такое счастье могутъ сдѣлать героя изъ самаго жалкаго созданья, а неужели во мнѣ нѣтъ ни энергіи, ни страсти, ни благородства? Вы обманываете себя, вамъ не легко будетъ забыть меня! Я не Наталья Ивановна, я не откажусь такъ легко отъ того, что мое! Вы меня любите, вы мой… я не пущу васъ!

Онъ чувствовалъ на своемъ лицѣ ея горячее дыханіе. Она закинула обѣ (руки ему на плечи и смотрѣла на него сіяющими глазами, полными безумной страсти, мольбы и отааянія.

Блѣдный, какъ полотно, Нѣжинскій не смотрѣлъ на нее. Онъ тихо снялъ ея руки и отступилъ шагъ назадъ.

— Ева… я васъ умоляю!

— Останьтесь! протянула она рыдающимъ, страстнымъ напѣвомъ.

Онъ взглянулъ на нее, сдѣлалъ движеніе, потомъ круто повернулся и отошелъ на нѣсколько шаговъ.

— Я не сдѣлаю этого, еслибы мое собственное сердце разорвалось на части.

Глаза Евы сверкнули, какъ сталь.

— Такъ уходите! сейчасъ, сію минуту…

Онъ вышелъ.

Она бросилась къ двери, хотѣла что-то крикнуть, но только прислонилась къ косяку. Нужно было сдѣлать что-то скорѣе, пока не поздно. Она не могла вспомнить что. Огненные круги, прыгали у ней передъ глазами.

Толчекъ съ силой рванутой двери чуть не сшибъ ее съ ногъ. Нѣжинскій обхватилъ ее и внесъ въ комнату, страстно прильнувъ къ ней губами.

— Нѣтъ, не могу!.. Я все равно вернусь… пусть не будетъ лишней горечи..

---

На этомъ, покамѣстъ, кончается повѣсть моихъ героевъ. Выдержала ли Ева, что сталось съ Нѣжинскимъ — я постараюсь разсказать впослѣдствіи.

Конецъ.

О. Шапиръ.

"Отечественныя Записки", №№ 3—4, 1879