ИЗЪ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ. править
I. править
Даже среди русской интеллигентной публики, не особенно сильной въ историческихъ свѣдѣніяхъ, трудно найти человѣка, не слыхавшаго выраженія сенъ-симонизмъ. Нѣкоторые, помимо слова, имѣютъ извѣстныя представленія и о самомъ фактѣ, т. е. объ идеяхъ, выражаемыхъ когда-то необыкновенно популярнымъ и отчасти грознымъ терминомъ.
Въ настоящее время всякая гроза исчезла по очень простой причинѣ: сенъ-симонизмъ — совершенно закончившееся историческое явленіе, дѣла если и не особенно давно минувшихъ дней и отнюдь не глубокой старины, во всякомъ случаѣ, ихъ жгучій жизненный интересъ — предметъ прошлаго и исторіи, а не переживаемой современности.
Но интересъ этотъ очень великъ и такимъ останется навсегда, съ какой угодно точки зрѣнія — психологической, культурной, пожалуй, даже художественной.
Ни одно умственное теченіе такъ полно и такъ оригинально не отразило многообразную смуту идей и чувствъ начала нашего столѣтія, какъ ученіе Сенъ-Симона. Никто съ такой чуткостью и, можно сказать, цѣломудренной непосредственностью не отозвался на изумительно рѣшительные и въ то же время часто непримиримые запросы послѣдневолюціонной эпохи, какъ этотъ самый странный и во многихъ отношеніяхъ самый курьезный изо всѣхъ «пророковъ».
Въ настоящее время мы можемъ слово «пророкъ» произносить иронически и ставить опредѣленіе «курьезный» вполнѣ основательно. Но не такъ было семьдесятъ лѣтъ тому назадъ и много позже.
Всѣ курьезы въ идеяхъ и въ дѣятельности Сенъ-Симона совершенно исчезали предъ истинно-учительскимъ обаяніемъ философа, и самыя странности получали въ высшей степени пространный и безусловно положительный смыслъ въ глазахъ учениковъ.
Очевидно, было нѣчто въ личности и въ міросозерцаніи Сенъ-Симона, что могло сторицею искупить не совсѣмъ строгую и нравственно-ясную біографію, не вполнѣ логическія и здравыя мысли.
Это нѣчто до сихъ поръ остается въ высшей степени любопытнымъ и поучительнымъ. Не даромъ, даже при сравнительномъ равнодушіи новѣйшихъ французовъ къ идейному прошлому, Сенъ-Симонъ повидимому, попалъ въ привилегированное положеніе. Въ теченіе двухъ послѣднихъ лѣтъ появилось нѣсколько спеціальныхъ работъ о Сенъ-Симонѣ и его школѣ.
Всѣ онѣ написаны съ большой тщательностью, и главное, съ полнымъ уваженіемъ и сочувствіемъ къ предмету.
Авторы, конечно, не сенъ-симонисты, и всѣ они далеки отъ мысли каждое изреченіе Сенъ-Симона считать откровеніемъ, но для нихъ ясна серьезная сторона и въ личности, и въ произведеніяхъ самого основателя шкоды.
Трудно, конечно, современному критику удержаться отъ улыбки и ироніи на пространствѣ всей жизни Сенъ-Симона, еще труднѣе сохранять солидный тонъ при изложеніи всѣхъ его идей. Но заслуга историковъ именно и заключается въ искреннемъ желанія отдѣлить плевелы отъ пшеницы, смѣшное отъ важнаго.
Какъ разъ относительно Сенъ-Симона это крайне трудная задача.
Онъ, дѣйствительно, оказался въ положенія легендарнаго мудреца, въ родѣ Пиѳагора, или какого-нибудь основателя религія.
Сенъ-симонисты превосходно изучены, извѣстна внѣшняя дѣятельность главнѣйшихъ представителей школы, точно опредѣленъ философскій капиталъ каждаго изъ нихъ. Но самъ Сенъ-Симонъ, глава «апостоловъ», до сихъ поръ остается лицомъ болѣе или менѣе загадочнымъ, и, что особенно характерно, собственно его идеи почти невозможно выдѣлить изъ общаго достоянія школы.
Это — результатъ многихъ причинъ.
Основная изъ нихъ — совершенно исключительная личная психологія Сенъ-Симона. Можно смѣло поручиться, художественная литература, будь это даже трагедія Шекспира, не создавала болѣе сложнаго характера. Онъ подчасъ прямо могъ бы показаться едва вѣроятнымъ, если бы наличность фактовъ не была засвидѣтельствована совершенно достовѣрными данными.
Въ настоящее время мы не намѣрены говорить собственно о школѣ Сенъ-Симона, хотя самая свѣжая научная литература и даетъ намъ для этого вполнѣ достаточно поводовъ.
Мы ограничимся личной характеристикой Сенъ-Симона.
Предъ нами, помимо двухъ послѣднихъ работъ французскихъ авторовъ, собственныя записки философа.
Онѣ очень кратки, но ровно на столько же краснорѣчивы и оригинальны. Цѣль наша — не изображеніе Сенъ-Симона, какъ основателя секты, а просто какъ человѣка, какъ извѣстнаго нравственнаго типа.
На границѣ двухъ столѣтій, въ самомъ очагѣ культурной борьбы критической, такъ называемой философской мысли восемнадцатаго вѣка, и положительными стремленіями позднѣйшихъ поколѣній, среди пламенныхъ исканій какого-нибудь прочнаго идеала, настоящей религіозно-нравственной основы человѣческой жизни, и «позитивистскихъ» притязаній, путемъ опытной науки рѣшать всѣ вопросы и удовлетворить всякую духовную жажду, сталъ питомецъ просвѣтителей и пророкъ новаго времени.
Въ одномъ лицѣ нашли удивительно яркое воплощеніе двѣ по существу непримиримыя эпохи, и уже это сліяніе должно было до послѣдней степени запутать и усложнить психологію Сенъ-Симона.
Въ результатѣ, предъ нами живое олицетвореніе одной изъ самыхъ напряженныхъ переходныхъ эпохъ европейской цивилизаціи. Представьте, вамъ предложили бы рѣшить задачу — энциклопедію Дидро и брошюры Вольтера примирить съ таинственнымъ экстазомъ и пророческими ясновидѣніями. Теоретически подобная задача кажется невыполнимой, но въ дѣйствительности она достигла своего разрѣшенія, лишній разъ доказавъ неизмѣримо ближе обширные творческіе таланты жизни сравнительно съ поэзіей,
II. править
Сенъ-Симонъ — потомокъ Карла Великаго… На сколько это справедливо, трудно опредѣлить, да и не стоило бы вообще заниматься геральдической миѳологіей, но фактъ самъ по себѣ имѣетъ большое значеніе. Въ подлинность его вѣрилъ философъ и эта вѣра играла роль въ его пророческомъ назначеніи.
Карлъ Великій — первостепенный воинъ и политикъ, та же фамилія -должна произвести и мудреца такихъ же способностей и съ такой же славой въ потомствѣ.
Въ эпоху Вольтера было бы зазорно стремиться къ міровому блеску путемъ крови и воинскихъ подвиговъ. Время указало другія средства — разумъ, мысль, науку. И потомокъ великаго императора долженъ проникнуться духомъ своего вѣка и стать первымъ среди философовъ и ученыхъ.
Это для Сенъ-Симона совершенно серьезный процессъ мысли, никѣмъ не внушенный, сопровождающій его, кажется, съ первой минуты сознанія.
«Я долженъ быть непремѣнно знаменитымъ и великимъ — это законъ природы и въ то же время мой нравственный долгъ, и отнюдь не вульгарное честолюбіе.»
Такъ разсуждаетъ будущій учитель, и впослѣдствіи, нисколько не смущаясь, будетъ разсказывать о своихъ свиданіяхъ и бесѣдахъ съ Карломъ Великимъ, — конечно, во снѣ, но это безразлично: для Сенъ-Симона неразрывная духовная связь съ предкомъ — вполнѣ реальный мотивъ умственной и практической дѣятельности въ теченіе всей жизни.
Естественно, облекшись въ такое величіе, нельзя смѣшиваться съ толпой. Герой волей-неволей долженъ быть существомъ исключительнымъ, оригинальнымъ во всѣхъ своихъ поступкахъ. Это принципъ noblesse oblige, доведенный до мучительной маніи — не быть какъ всѣ.
Для Сенъ-Симона цѣль не особенно достижимая.
Даже если онъ и не наслѣдникъ Карла Великаго, во всякомъ случаѣ, одинъ изъ первѣйшихъ дворянъ Франціи, не менѣе знатный по происхожденію, чѣмъ любой принцъ крови.
А это означаетъ какъ разъ обязательство ничѣмъ не отличаться, бѣжать всего эксцентричнаго и своеобразнаго, какъ общественнаго преступленія и бунта.
Карьера и личное поведеніе заранѣе опредѣлены для всякаго благороднаго подданнаго бурбонской монархіи.
Если онъ старшій сынъ, онъ служитъ королю, точнѣе, носитъ военный мундиръ и ведетъ себя паркетнымъ марсомъ; если онъ имѣлъ несчастіе родиться младшимъ — онъ такой же служитель церкви, т. е. носитъ сутану, изучаетъ emploi будуарнаго сплетника, повѣреннаго дамскихъ тайнъ и участника дамскихъ грѣховъ почти противъ всѣхъ заповѣдей.
Сенъ-Симону грозятъ подвиги военнаго жанра.
Онъ не прочь, но только не ради мундира, не ради даже храбрости и отличій, а непремѣнно идейной миссіи, во имя разума и свободы.
Сенъ-Симонъ еще юноша, почти мальчикъ, а слуга уже обязанъ будить его ежедневно величественной фразой: «Вставайте, графъ, помните, что вамъ предстоитъ совершить великія дѣла».
Это фактъ, и, дѣйствительно, довольно оригинальный. Надо было въ самомъ дѣлѣ проникнуться сознаніемъ, чтобы серьезно внушить слугѣ подобное привѣтствіе и относиться къ этимъ словамъ съ достодолжной важностью.
Какая собственно миссія предстояла графу, никто пока въ точности не зналъ, и онъ самъ не больше другихъ. Но все дѣло въ твердо принятомъ рѣшеніи, въ инстинктѣ величія, и юный графъ при первомъ же случаѣ докажетъ, что онъ отнюдь не шутитъ съ своими притязаніями на оригинальность и подвижничество.
Первая исторія разыгрывается по поводу перваго причастія: будущій основатель своей религіи отказывается выполнить обрядъ, подвергается со стороны отца заточенію, но настаиваетъ на своемъ.
Это въ нѣкоторомъ родѣ предзнаменованіе.
Юноша всѣми силами ищетъ достойнаго поприща для своихъ силъ и дѣлъ. Ни одно изъ обычныхъ, конечно, его не удовлетворяетъ, и онъ бросается въ Америку, только что возставшую за національную свободу и новый государственный строй.
Ему всего шестнадцать лѣтъ, но онъ будто пережилъ цѣлую жизнь.
Его, конечно, старались учить разнымъ общепринятымъ наукамъ и по обычнымъ методамъ, въ изобиліи снабжали учителями. Но юношу только раздражала эта родительская заботливость объ его умственномъ развитіи.
Впослѣдствіи онъ съ презрѣніемъ разсказываетъ, какъ его «заваливали учителями», не давая самому подумать надъ своими знаніями и мыслями.
И путешествіе въ Америку могло быть отчасти результатомъ недовольства слишкомъ школьнической жизнью въ родительскомъ домѣ.
Во всякомъ случаѣ, шестнадцатилѣтній подпоручикъ съ примѣрнымъ усердіемъ воспользовался своей ранней свободой, принималъ участіе въ осадахъ, въ сраженіяхъ, былъ жестоко раненъ, попалъ въ плѣнъ, вообще прошелъ, кажется, всѣ перипетіи войны.
Но этого оказалось мало.
Сенъ-Симонъ не обнаружилъ благородной склонности къ военному ремеслу и спѣшилъ воспользоваться пребываніемъ въ Америкѣ не ради геройской славы, а иныхъ, болѣе культурныхъ цѣлей.
Онъ внимательно присматривался къ новому народу, къ порядкамъ, не имѣвшимъ ничего общаго съ французскимъ строемъ, видѣлъ на каждомъ шагу полное пренебреженіе къ сословнымъ предразсудкамъ и былъ свидѣтелемъ необыкновенно быстрыхъ духовныхъ и матеріальныхъ успѣховъ молодой націи.
И самого наблюдателя не миновали нѣкоторыя терніи демократическаго равенства. Ему пришлось подвергнуться многочисленнымъ лишеніямъ военной службы въ чужой странѣ, видѣть бѣдствія низшаго класса, часто раздѣлять ихъ съ послѣдними бѣдняками. Встрѣча и бесѣда съ Франклиномъ произвела на Сенъ Симона глубокое впечатлѣніе, совершенно отличное отъ чувствъ французскаго двора.
Здѣсь американскаго республиканца и писателя созерцали, какъ диковинку, своего рода античнаго выходца съ того свѣта или курьезную варіацію на тему «естественнаго человѣка» Руссо. Сенъ-Симонъ увидѣлъ въ Франклинѣ олицетвореніе народнаго труда, свободнаго личнаго генія и неукротимой нравственной энергіи.
Можетъ быть, всѣ эти впечатлѣнія пробудили въ Сенъ-Симонѣ страсть къ всевозможнымъ грандіознымъ предпріятіямъ въ духѣ американской изобрѣтательности и азартнаго риска. Будто душа старинныхъ паладиновъ, искателей приключеній на поприщѣ рыцарскихъ подвиговъ, переродилась у послѣдняго потомка въ не менѣе стремительный духъ спекуляціи и промышленной предпріимчивости.
Съ этихъ поръ Сенъ-Симона начинаютъ, будто кошмаръ, преслѣдовать самыя неожиданныя и необыкновенныя идеи. Но замѣчательно, въ каждой изъ нихъ есть непремѣнно зерно фактической цѣлесообразности, и впослѣдствіи, даже въ недалекомъ будущемъ, многіе изъ фантастическихъ, повидимому, плановъ мечтателя попадутъ въ руки серьезныхъ практическихъ дѣятелей и получатъ осуществленіе.
Странствуя по Америкѣ, Сенъ-Симонъ напалъ за идею Панамскаго канала, и предложилъ проектъ мексиканскому правительству.
Замыселъ показался слишкомъ мечтательнымъ, проектъ былъ отвергнутъ, но идея, какъ мы знаемъ, не умерла.
Она у Сенъ-Симона только одно изъ звеньевъ длинной цѣпи всевозможныхъ плановъ облагодетельствовать человѣческій родъ. Графъ задумалъ во что бы то ни стало оправдать девизъ своей ранней молодости, и въ одно утро дѣйствительно проснуться виновникомъ великихъ дѣлъ.
Въ двадцать три года онъ весь поглощенъ реформаторскими комбинаціями, поглощенъ вполнѣ серьезно, не взирая ни на кікія современныя политическія условія, ни на какую среду своихъ будущихъ дѣйствій. Онъ вполнѣ сознательно ставитъ себя въ положеніе давно желаннаго спасителя человѣчества.
И это чувство растетъ какъ-то необычайно просто, безъ участія какой бы то ни было маніи величія, развивается вполнѣ естественно, не безъ громкихъ фразъ и не безъ театральныхъ выходокъ, но въ общемъ съ умилительной наивностью и непосредственностью.
«Если бы я могъ быть совершенно спокоенъ, — писалъ Сенъ-Симонъ отцу, — я бы уяснилъ свои идеи; онѣ еще очень запутанны, но я увѣренъ, когда онѣ созрѣютъ, я буду въ состояніи совершить работу, полезную для человѣчества: въ этомъ заключается главнѣйшая цѣль моей жизни».
Откуда истекало безпокойство для Сенъ-Симона — отвѣтъ самый прозаическій и, кажется, менѣе всего умѣстный при столь благородныхъ стремленіяхъ. Молодой графъ рѣшительно не умѣлъ жить, металъ деньги съ невѣроятной легкостью, не придавая имъ ни малѣйшаго значенія и не считая бережливость сколько-нибудь сноснымъ качествомъ благороднаго юноши.
Такъ будетъ продолжаться всю жизнь.
Спекулятивная лихорадка, вѣчная возня съ грандіозными финансовыми предпріятіями уживается рядомъ съ самымъ поэтическимъ бросаніемъ денегъ на удовольствія, на благотворительность, на фантастическія затѣи отнюдь не въ интересахъ мірового счастья.
Сенъ-Симонъ возвращается во Францію.
Всего пять лѣтъ отдѣляютъ философовъ нестарое общество отъ грознаго переворота. Первое дыханіе революціи носится въ воздухѣ, но только немногіе предчувствуютъ всю силу грядущихъ потрясеній.
Философы большею частью мечтаютъ о мирномъ идиллическомъ переходѣ отъ всѣхъ золъ и неправдъ прямо въ золотой вѣкъ, ихъ салонные ученики играютъ либеральными идеями, будто вновь изобрѣтенными средствами разгонятъ тоску и скуку. Сенъ-Симонъ всюду оказывается одинокимъ, и болѣе всего среди аристократическаго общества и своихъ товарищей по службѣ.
Для него лѣтніе маневры и зимнія ухаживанія за женщинами — обычное времяпрепровожденіе благороднаго французскаго офицера — своего рода удручающій недугъ. Столь же мало онъ приспособленъ и къ философскимъ разговорамъ.
Не смотря на прирожденную наклонность къ азартнымъ спекуляціямъ, въ области отвлеченной мысли, Сенъ-Симонъ совсѣмъ не сынъ своей восторженно-идеалистической эпохи. Здѣсь онъ положительно стремится быть научнымъ, теоріи замѣнить точно изслѣдованными выводами опытнаго званія, общественные идеалы построить на почвѣ строгихъ историческихъ данныхъ.
Его не прельститъ какой-угодно поэтическій образъ философскаго творчества, въ родѣ античнаго гражданина или естественнаго человѣка. Онъ знаетъ, даже безъ горькихъ опытовъ революціи, что прошлое трудно безслѣдно снести съ лица земли и создать на почвѣ вѣковыхъ порядковъ невиданную новую жизнь.
Графъ, при всей своей молодости и героической самоувѣренности, не вѣритъ чисто теоретическому воздѣйствію идеаловъ на дѣйствительность. У него въ натурѣ есть въ высшей степени прочное зерно консерватизма, не въ аристократическомъ смыслѣ, а въ философскомъ, точнѣе — въ смыслѣ политической мудрости.
Да, къ Сенъ-Симону примѣнимо и это опредѣленіе, если нашего реформатора сравнить съ большинствомъ его современниковъ, съ закваской маркиза Позы и съ «геніальностью» Карла Мора.
И замѣчательно, при самыхъ разсудительныхъ соображеніяхъ насчетъ историческаго хода человѣческихъ дѣлъ, графа не покидаетъ демонъ чудовищной предпріимчивости. Сенъ-Симонъ выходитъ въ отставку, погружается въ чтеніе научныхъ сочиненій, пускается въ путешествія по Голландіи, Германіи, попадаетъ, наконецъ, въ Испанію, въ промежуткахъ, не смотря на свой полковничій чинъ и высшія военныя отличія, посѣщаетъ аудиторіи учебныхъ заведеній.
Въ Испаніи Сенъ-Симонъ заинтересовывается вопросомъ объ экономическомъ подъемѣ страны и въ результатѣ предлагаетъ устроить каналъ отъ Мадрида до моря. Работать должны были солдаты. Проектъ произвелъ на испанское правительство впечатлѣніе галлюцинаціи и Сенъ-Симонъ принужденъ оставить страну не по своей волѣ.
Невольно припоминается карьера другого искателя головоломныхъ приключеній и сильныхъ ощущеній — Бомарше, также подвизавшагося въ Испаніи и горѣвшаго такой^же жгучей жаждой дѣлать дѣла и наживать деньги.
Разница только въ одномъ: Фигаро, какъ истинный представитель буржуазнаго, искони промышленнаго класса, дѣйствительно съумѣлъ нажить капиталъ и вовсе не тревожилъ себя заботами о судьбахъ человѣчества. Напротивъ. Есть полное основаніе думать, что либеральныя рѣчи Фигаро комедіи въ глазахъ автора не влекли ни къ какимъ практическимъ слѣдствіямъ.
Совершенно иначе чувствуетъ и дѣйствуетъ Сенъ-Симонъ.
Въ эпоху революціи онъ развиваетъ въ высшей степени странную дѣятельность, на первый взглядъ ничѣмъ не напоминающую его возвышенныхъ стремленій. Но въ дѣйствительности, и здѣсь Сенъ-Симонъ остается самимъ собой — положительнымъ политикомъ и соціальнымъ мечтателемъ.
III. править
Положительность, доходящая до финансовыхъ спекуляцій въ самый разгаръ общей идейной борьбы и за счетъ этой борьбы мечтательность, граничащая съ галлюцинаціями — таковъ СенъСимонъ наканунѣ рѣшительнаго приступа къ своей миссіи.
До сихъ поръ графа заѣдала безъисходная скука, если его не поглощалъ какой-нибудь потрясающій проектъ и предъ нимъ не развертывалась перспектива громкаго мірового дѣла… И вотъ разражается небывалая политическая буря, чего же естественнѣе именно Сенъ-Симону броситься въ бурный потокъ?
Оказывается, именно среди бури онъ и сохранитъ философское спокойствіе, отнюдь не по мотивамъ филистерскаго эгоизма и безучастья.
Графъ не можетъ пристать ни къ какой партіи. Къ аристократамъ и реакціонерамъ онъ чувствуетъ полное равнодушіе, потому что, по его глубокому убѣжденію, старый порядокъ долженъ погибнуть. Демократическая, т. е. чисто-революціонная партія внушаетъ ему отвращеніе, какъ партія разрушенія.
Сенъ-Симонъ не примкнулъ ни къ двору, такъ какъ не хотѣлъ народныхъ бѣдствій, ни къ народу, такъ какъ по природѣ не могъ допустить насильственныхъ мѣръ противъ кого бы то ни было и во имя какихъ бы то ни было принциповъ.
Если что безусловно не входитъ въ сложную нравственную натуру Сенъ-Симона, это — революціонная стихія. Онъ до конца остается непоколебимымъ сторонникомъ мирныхъ реформъ и ради нихъ готовъ воспользоваться какой угодно политической формой республикой, имперіей Бонапарта, монархіей Бурбоновъ.
Въ политическомъ отношеніи это — идеальный консерваторъ. На его взглядъ, съ одинаковымъ удобствомъ можно приспособить къ широкимъ общественнымъ преобразованіямъ и цезаря, и конституціоннаго монарха, и республиканскій парламентъ. Весь вопросъ, на какія стороны государственной и общественной жизни направить политику.
При самой либеральной формѣ, при республикѣ, народъ можетъ рѣшительно ничего не выиграть, если парламентскія партіи будутъ забавляться ораторскимъ спортомъ чисто партійнаго краснорѣчія, если политическая трибуна превратится въ сцену для политиканствующихъ позёровъ, срывающихъ дешевые лавры путемъ сверженій и созданій эфемерныхъ министерскихъ комбинацій.
Впослѣдствіи Сенъ-Симонъ жестоко обрушится на дѣйствительно основную язву французской внутренней политики, не устраненную окончательно и до нашихъ дней — на безплодные поединки и генеральныя сраженія политическихъ теоретиковъ и тонкихъ парламентскихъ тактиковъ, своего рода чистыхъ художниковъ либеральныхъ фразъ и оппозиціонныхъ кампаній.
Сенъ-Симонъ уже во время революціи видѣлъ первыя сѣмена этого недуга, и нѣтъ предѣловъ его негодованію на ораторовъ всѣхъ представительныхъ собраній, отъ національнаго до конвента.
Ни одно изъ нихъ не приняло въ разсчетъ единственной безусловно-необходимой основы національнаго прогресса — развитія народнаго труда, промышленности и сліянія ея съ положительной наукой, только организація промышленныхъ силъ страны и возможное совершенствованіе всей системы знанія, а не хартіи съ самыми хитроумными параграфами могутъ обезпечить культуру и благоденствіе страны.
И все равно, какъ Сенъ-Симонъ прямолинейнымъ теоріямъ просвѣтителей противопоставлялъ исторически-научное воззрѣніе на судьбы человѣчества, такъ фанатическому политиканству новоявленныхъ римскихъ гражданъ онъ противопоставилъ идею соціальныхъ и экономическихъ преобразованій.
Оставивъ въ сторонѣ революціонную политику, Сенъ-Симонъ вошелъ въ компанію съ нѣмецкимъ графомъ и принялся скупать національныя имущества.
Это не значило, будто Сенъ-Симонъ, вообще, былъ равнодушенъ къ движенію. Напротивъ, на сколько оно касалось именно соціальныхъ перемѣнъ, онъ принялъ въ революціи самое яркое участіе.
Ему не пришлось быть депутатомъ въ учредительномъ собраніи и, слѣдовательно, съ безпримѣрнымъ эффектомъ, въ ночь четвертаго августа, отречься отъ своихъ аристократическихъ привилегій. Но онъ былъ избранъ президентомъ избирательнаго собранія своей общины. Онъ принялъ избраніе и немедленно оговорился, что онъ не считаетъ эту честь своимъ сеньоріальнымъ правомъ.
«Нѣтъ больше сеньоровъ, господа», обратился онъ къ избирателямъ, «и я отказываюсь отъ своего графскаго титула и требую, чтобы этотъ отказъ былъ внесенъ въ протоколъ».
Годъ спустя онъ редактировалъ адресъ въ собраніе, требующій отмѣны «нечестивыхъ отличій рожденія».
Наконецъ, онъ выказалъ и практическое самоотверженіе — отказался отъ должности мэра и совѣтовалъ, вообще, на первое время новыхъ порядковъ, не избирать на какія бы то ни было общественныя мѣста дворянъ и священниковъ, чтобы они какъ-нибудь не попытались вернуться къ старымъ привилегіямъ.
А между тѣмъ, революція нанесла рѣшительный ударъ лично самому Сенъ-Симону, окончательно разорила его семью и превратила потомка Карла Великаго въ пролетарія, принужденнаго добывать трудовой хлѣбъ.
Сенъ-Симонъ ни на минуту не смутился.
Едва ли не единственный человѣкъ изъ всѣхъ болѣе или менѣе извѣстныхъ современныхъ событій не впалъ ни въ раздраженіе, ни въ восторгъ, ни въ декламацію. Онъ созерцаетъ революцію будто спектакль, внимательно наблюдаетъ и доходитъ до вполнѣ основательной идеи.
Разрушеніе велико, оно не оставитъ камня на камнѣ отъ стараго зданія, но оно совершится и непремѣнно потребуется созидательная работа. На расчищенной почвѣ обязательно должно вырости новое сооруженіе.
Кто явится строителемъ и изъ какого матеріала возникнетъ его работа?
Эти вопросы всецѣло поглощаютъ Сенъ-Симона. Точно отвѣтить на нихъ никто не въ состояніи. Но несомнѣнно одно: власть останется за матеріальной силой, за капиталомъ, какъ это и раньше было.
Слѣдовательно, надо запастись деньгами въ интересахъ будущаго, не личнаго, а общественнаго.
«Я, — пишетъ Сенъ Симонъ въ автобіографіи, — желалъ богатства только какъ средства организовать великое промышленное учрежденіе, основать научную школу прогресса, однимъ словомъ, способствовать развитію просвѣщенія и улучшенію судьбы человѣчества. Таковы были истинные предметы моего честолюбія».
Операціи пошли удачно. Множество конфискованныхъ имѣній продавалось за безцѣнокъ. Сенъ-Симонъ, дѣйствовавшій съ капиталомъ компаньона, преуспѣвалъ изумительно быстро, что, впрочемъ, по свойству самыхъ операцій, и не требовало особенныхъ практическихъ талантовъ.
Но терроръ не минуетъ и нашего героя. Сенъ-Симонъ попадаетъ въ тюрьму. Это его отнюдь не смущаетъ. Напротивъ. Вѣра въ миссію еще глубже внѣдряется въ его умъ, и именно въ тюрьмѣ, въ виду совершенно невѣдомаго исхода, онъ имѣетъ свиданіе съ Карломъ Великимъ.
Представьте настроеніе человѣка, одновременно мечтающаго о прогрессѣ положительныхъ наукъ и совершенно серьезно разсказывающаго о ночныхъ видѣніяхъ!
Сенъ-Симонъ не вѣритъ въ рѣшительныя революціонныя теоріи; онъ лучше всѣхъ своихъ современниковъ понимаетъ, что жизнь, какъ бы она ни была переполнена всевозможныхъ золъ, не передѣлывается въ мгновеніе ока, по одной блестящей эффектной рѣчи, или даже цѣлому ряду подобныхъ рѣчей. Но тотъ же Сенъ-Симонъ способенъ переживать какой-то длящійся мистическій экстазъ и безъ малѣйшаго смущенія передавать своимъ читателямъ извѣстія о своихъ сношеніяхъ съ другимъ міромъ.
Это сліяніе самой резонной, положительной мысли съ какими-то туманными предчувствіями, чуть не ясновидѣніями, у Сенъ-Симона обнаруживается особенно рѣзко.
Но не чужды были такихъ же настроеній и другіе, вполнѣ здоровые люди. Повидимому, сама эпоха таила мотивы всевозможныхъ противорѣчій.
Нельзя было послѣ Вольтера и Энциклопедіи вѣровать съ первобытной наивностью въ римское католичество и оставаться покорными овцами папскихъ пастырей, и въ то же время еще было труднѣе дышать въ атмосферѣ чистаго разсудка, строгихъ логическихъ холодныхъ силлогизмовъ, многое съ большимъ успѣхомъ развѣнчавшихъ изъ стараго достоянія, но, въ сущности, не удовлетворившихъ ни одному жизненному запросу человѣческой природы.
Жизненному, не въ смыслѣ политической свободы и личнаго достоинства, а высшихъ философскихъ стремленій искони тоскующаго духа. Поприще для всѣхъ по прежнему оставалось обширное и ничѣмъ не занятое.
Въ Запискахъ герцога Брольи разсказывается любопытнѣйшій эпизодъ, касающійся нашего вопроса.
Дѣло идетъ вовсе не о мечтателяхъ и пророкахъ; напротивъ, о людяхъ самыхъ прозаическихъ и относительно мечтаній вполнѣ уравновѣшенныхъ.
Однажды ночью съ дачи возвращалась компанія близкихъ между собою людей. Компанія состояла изъ самого разсказчика, герцога Брольи, сына г-жи Сталь и Бенжамэна Констана.
Ночь была темная, насыщенная электричествомъ, на далекомъ горизонтѣ поминутно сверкала молнія и гремѣлъ громъ. Путники молчали и въ окрестной темнотѣ гулко раздавался скрипъ экипажей.
Въ эти-то минуты Констанъ вдругъ завелъ самый странный и неожиданный разговоръ.
Онъ сталъ разсказывать, какъ онъ старался вступить въ сношенія съ міромъ таинственныхъ силъ, ища путей къ сердцу г-жи Рекамье.
Мотивъ вовсе не выспренняго характера, и Констанъ пытается сообщить своей повѣсти ироническій оттѣнокъ. Но попытка рѣшительно не удается.
Блѣдное лицо, злобно-горькая улыбка говорили о глубокихъ, безусловно реальныхъ страданіяхъ разсказчика. Тонъ постепенно становился мрачнымъ и настроеніе сообщалось и слушателямъ.
Никто не издалъ насмѣшливаго восклицанія, всѣ продолжали путь въ какой-то тяжелой безысходной думѣ не о г-жѣ Рекамье, а о поискахъ своего друга таинственнаго свѣта и внѣземного утѣшенія.
Впослѣдствіи герцогъ Брольи прочелъ одну изъ блестящихъ страницъ въ сочиненіи Констана о религіяхъ. Авторъ въ необычайно страстной, стремительной формѣ объяснялъ, какъ въ римскомъ интеллигентнѣйшемъ обществѣ, среди повальнаго скептицизма, зарождались суевѣрія и отчаянныя усилія найти предметъ вѣры…
Герцогу казалось, Констанъ въ этой картинѣ представлялъ личную исповѣдь, страдальческую повѣсть своего мятущагося духа.
Не своего только, а своей эпохи вообще, можетъ быть, всего нашего девятнадцатаго вѣка.
И мы не должны останавливаться въ недоумѣніи, какъ предъ чѣмъ-то исключительно-болѣзненнымъ — предъ видѣніями и впослѣдствіи пророческими рѣчами Сенъ-Симона. И то, и другое находило отголосокъ въ сердцахъ вполнѣ здоровыхъ и просвѣщенныхъ людей, превосходно знакомыхъ съ произведеніями Вольтера.
IV. править
Явленіе Карла Великаго и его ободряющая рѣчь въ послѣдній разъ подтвердили міровое призваніе нашего философа.
Гильотина его миновала и онъ по выходѣ изъ тюрьмы принялся готовиться къ практическому осуществленію миссіи.
Задача предстояла сложная и трудная, даже пути къ ней надлежало еще открыть.
Сенъ-Симонъ не испугался трудностей.
Чтобы разумно вмѣшаться въ жизнь человѣческаго общества, слѣдуетъ близко познакомиться съ этой жизнью во всѣхъ слояхъ и во всѣхъ формахъ. Надо лично извѣдать пороки и страсти, управляющія міромъ.
Это — одно.
Другое — какъ воспользоваться всѣми этими свѣдѣніями? Какъ открыть идеалъ будущаго и провести его въ практику?
Дуть — единственный — наука. Она должна стать на мѣсто ниспровергнутаго католичества и обанкротившейся философіи. Всѣ отдѣльныя отрасли знанія должны быть приведены въ стройную дѣльную систему, извлечь изъ нея ясно и точно доказанные принципы и на нихъ построить новое общество.
Идея не новая. Еще Кондорсе мечталъ о превращеніи политики въ точную науку, но Сенъ-Симонъ не мечтатель, а дѣятель. Онъ на себѣ самомъ хочетъ доказать осуществимость своего идеала.
Въ тридцать семь лѣтъ онъ превращается въ усерднѣйшаго ученика всевозможныхъ наукъ и оригинальнѣйшаго наблюдателя жизни.
Онъ посѣщаетъ лекціи въ политехнической школѣ для изученія неорганической природы, потомъ переходитъ въ медицинскую — для изученія организмовъ. А такъ какъ ученые должны впослѣдствіи стать во главѣ общества, то и они сами должны подлежать тщательному изслѣдованію.
Съ этой цѣлью Сенъ-Симонъ женится, заводитъ салонъ, устраиваетъ лукулловскія пиршества, приглашаетъ къ себѣ знаменитѣйшихъ представителей современнаго знанія, въ собственномъ роскошномъ отелѣ поселяетъ молодыхъ ученыхъ, поощряетъ совѣтами и деньгами научные труды, самъ даже навязываетъ денежную помощь — всегда съ истиннымъ джентльментствомъ прирожденнаго рыцаря.
Рядомъ идутъ опыты менѣе общепринятаго направленія. Сенъ-Симонъ будто задается мыслью выполнить изумительный совѣтъ Платона, какъ закалять юношей противъ пороковъ: ни болѣе, ни менѣе, какъ давая имъ полную свободу брать жизненныя наслажденія полной рукой.
Такъ Сенъ-Симонъ поступаетъ съ самимъ собой, опять съ завиднѣйшей самоувѣренностью и наивностью.
Философу не особенно къ лицу устраивать оргіи и хозяйками на нихъ показывать ученымъ гостямъ своихъ подругъ; мало свойственно также соціальному реформатору разыскивать знаменитыхъ поваровъ и метръ-д’отелей… Но у Сенъ-Симона все это — пути къ цѣли. Его салонъ и другія не столь удобно называемыя мѣста веселыхъ собраній — сцены человѣческой комедіи и драмы.
И онъ, дѣйствительно, присутствуетъ при этихъ зрѣлищахъ, не теряя разсудка и ни на минуту не упуская изъ виду своего плана.
Семейная жизнь продолжается не долго. Сенъ-Симонъ узнаетъ, что г-жа Сталь овдовѣла. Это — женщина-философъ, понимаетъ общія идеи, знаетъ, что такое прогрессъ. Хорошо бы вступить съ ней въ союзъ: человѣчество отъ этого, несомнѣнно, выиграло бы.
Долго не думая, Сенъ-Симонъ разводится съ своей женой и адресуется къ писательницѣ съ такимъ объясненіемъ:
«Сударыня! Вы самая необыкновенная женщина въ мірѣ. я — самый необыкновенный мужчина: у насъ, безъ сомнѣнія, должны родиться еще болѣе необыкновенныя дѣти».
Такъ гласитъ преданіе, можетъ быть, нарочно измышленное насмѣшниками. Но въ устахъ Сенъ-Симона допустима и такая рѣчь. Г-жа Сталь осталась къ ней совершенно равнодушной.
Это сравнительно ничтожное разочарованіе. Вскорѣ философа постигъ настоящій ударъ.
Нѣмецкій графъ не питалъ никакого сочувствія къ реформаторскимъ затѣямъ Сенъ-Симона и рѣшилъ порвать съ нимъ всѣ отношенія, боясь за участь своего состоянія.
Сенъ-Симонъ поступилъ, по обыкновенію, съ рыцарскимъ самоотверженіемъ: предложилъ компаньону произвести дѣлежъ какъ ему угодно. Тотъ и произвелъ такъ искусно, что Сенъ-Симонъ оказался съ весьма скромнымъ капиталомъ.
Это не измѣнило его образа жизни, и деньги скоро окончательно растаяли: Сенъ-Симонъ очутился въ рукахъ самой настоящей нищеты. Начались опыты, на этотъ разъ уже невольные и несравненно болѣе дѣйствительные, чѣмъ раньше, т. е. просто голодъ.
Одно время Сенъ-Симонъ служитъ переписчикомъ при благотворительномъ учрежденіи за тысячу франковъ въ годъ при ежедневной девятичасовой работѣ. Потомъ встрѣчается ему нѣкто Діаръ, когда-то обогатившійся на службѣ у него, беретъ бывшаго господина къ себѣ, и Сенъ-Симонъ въ теченіе четырехъ лѣтъ живетъ спокойно и дѣятельно работаетъ надъ своими идеями.
Діаръ умираетъ и голодовка снова начинается. Напрасно Сенъ-Симонъ обращается за помощью къ Гіюему компаньону, котораго, въ сущности, онъ же обогатилъ. Напрасно онъ взываетъ къ ихъ нравственному единенію, дѣлаетъ это совершенно искренно и простодушно: въ результатѣ подачка въ 500 франковъ…
Дальше слѣдуетъ обращеніе къ ученымъ. Имъ разсылается Мемуаръ о познаніи человѣка съ воззваніемъ: «будьте моимъ спасителемъ, я умираю съ голоду!»
Результаты на этотъ разъ неизвѣстны. Сенъ-Симонъ, очевидно, разсчитывалъ, что всѣ такъ же естественно могли раздавать деньги, какъ дѣлалъ онъ самъ во дни изобилія.
Бывали періоды совершеннаго бѣдствія. Въ одномъ изъ автобіографическихъ отрывковъ читаются слѣдующія истинно драматическія строки:
«Ужъ двѣ недѣли я ѣмъ только хлѣбъ и пью воду. Я работаю безъ огня и продалъ даже свое платье, чтобы заплатить за переписку моихъ рукописей. Страсть къ знанію и общественному благу, желаніе открыть средство прекратить мирнымъ путемъ ужасный кризисъ, въ которомъ находится европейское общество, заставили меня снизойти до такого состоянія, поэтому я, не краснѣя, могу признаться въ своей бѣдности и просить помощи, необходимой для продолженія работы».
Это извѣстіе относится къ 1812 году. Года два спустя дѣла философа, повидимому, поправились. У него секретаремъ является сначала Огюстэнъ Тьерри, потомъ Огюстъ Контъ и этому онъ платитъ по триста франковъ въ мѣсяцъ.
Но благоденствіе было непродолжительно. Оно зависѣло отъ успѣха одной брошюры Сенъ-Симона, его сотрудничества въ печати и временной должности при одной изъ парижскихъ библіотекъ.
Бѣдность вернулась, снова послѣдовали подачки, причемъ раньше облагодетельствованные люди поспѣшили доказать своему благодѣтелю исключительное безсердечіе. Наконецъ, отчаяніе охватило философа и онъ рѣшилъ покончить съ собой выстрѣломъ изъ пистолета.
Но и здѣсь не удалось довести дѣло до конца: Сенъ-Симонъ потерялъ глазъ, но остался живъ.
Послѣдніе два года прошли въ усиленной работѣ. Сенъ-Симонъ будто воспрянулъ духомъ послѣ кризиса и, не уставая, написалъ свои главнѣйшія сочиненія. Не менѣе важно было завербовать передъ смертью талантливыхъ и энергичныхъ учениковъ и имъ оставить свое идейное наслѣдство.
Сенъ-Симонъ нашелъ ихъ въ небольшомъ количествѣ, всего человѣкъ пять. Но всѣ они благоговѣли предъ учителемъ, несомнѣнно обладавшимъ способностью привлекать сердца, особенно молодежи.
Философъ скончался на рукахъ учениковъ, исполненный непоколебимой вѣры въ успѣхъ своихъ идей.
«Плодъ созрѣлъ, вамъ остается сорвать его… Помните, чтобы совершить великое дѣло, надо проникнуться воодушевленіемъ».
Эти слова были завѣщаніемъ Сенъ-Симона, для присутствовавшихъ — незабвенной святыней, лозунгомъ новаго евангелія.
V. править
Смутно и часто неразрѣшимо-странно это евангеліе въ томъ видѣ, въ какомъ оно вышло изъ рукъ «пророка».
Впослѣдствіи «апостолы» постарались все уяснить, дополнить и съ чисто французскимъ талантомъ привести въ стройную систему. Но это — ихъ дѣло.
Самъ учитель до конца дней не могъ разобраться въ идеяхъ и совершенно невѣроятныхъ фантасмагоріяхъ. Все шло рядомъ я въ результатѣ представило одну изъ самыхъ удивительныхъ путаницъ политическаго, нравственнаго, философскаго содержанія.
Требуется часто много доброй воли, чтобы дочитать до конца иной трактатъ Сенъ-Симона и за одну-двѣ блестящихъ мысли, внушенныхъ автору будто нѣкіимъ свѣтлымъ геніемъ, простить сильнѣйшій лиризмъ и хотя вполнѣ простодушные, но по формѣ крайне притязательные эффекты на мотивъ пророчества и учительства.
Напримѣръ, одно изъ раннихъ произведеній — Письма женевскаго обывателя. Начало — превосходно. Никто проницательнѣе не оцѣнилъ ученыхъ, состоящихъ на откупу у внѣшней матеріальной силы, не заклеймилъ такой безпощадной насмѣшкой академическій педантизмъ и цеховое рабство мысли.
Не менѣе цѣлесообразны насмѣшки надъ метафизиками и всякимъ другимъ тунеяднымъ направленіемъ формальной учености. Цѣнна также защита жизненнаго, практически-плодотворнаго знанія и объясненіе научнаго метода, какимъ впослѣдствіи воспользуется Тэнъ, по обыкновенію, изуродовавъ чужую идею и не указавъ на источникъ.
Все это читается съ большимъ интересомъ и пользой. Но дальше начинается истинное испытаніе здраваго смысла читателя, ни болѣе, ни менѣе, какъ откровеніе, длинный разговоръ о новомъ ньютоновскомъ культѣ, объ обществѣ вѣрующихъ подъ эгидой англійскаго математика и его закона тяготѣнія.
Въ основѣ опять почтенная мысль — знаніе, талантъ и личный трудъ должны лечь въ основу общественнаго порядка и человѣческаго счастья. Но вмѣсто логическаго раскрытія этой идеи, предъ нами пророческое ясновидѣніе и отрывочные лирическіе вскрики,
То же самое повторяется во всѣхъ позднѣйшихъ трактатахъ Сенъ-Симона.
Они изобилуютъ возвышенными стремленіями, обнаруживаютъ въ авторѣ дѣйствительно основательное познаніе современныхъ матеріальныхъ и духовныхъ нуждъ, часто поразительный критическій талантъ на почвѣ исторіи и политики, но все это будто проблески молніи, кругомъ бродятъ туманы романтическихъ мечтаній и мистическаго лиризма.
Что, напримѣръ, можетъ быть основательнѣе доказательства, что исторія не должна быть предметомъ кабинетныхъ упражненій, а настоящей учительницей жизни, что только въ ней политикъ и моралистъ могутъ черпать цѣлесообразныя указанія для своей общественной дѣятельности и для вѣрнаго представленія о задачахъ народнаго развитія?
Исторія не романъ и не сатира, а положительная наука. Такъ выражается Сенъ-Симонъ, несомнѣнно въ порывѣ увлеченія, но оно, разумѣется, несравненно выше и, пожалуй, даже научнѣе, чѣмъ темныя ремесленническія операціи ненавистныхъ автору «метафизиковъ» и «философовъ».
То же самое и основная политическая идея Сенъ Симона: развитіе мирнаго труда и мирныхъ сношеній между націями взамѣнъ борьбы классовъ и народовъ.
Сенъ-Симовъ сочиняетъ цѣлые гимны «промышленности» и «положительному знанію»: это — киты его идеальнаго государства, отъ ихъ совершеннаго единенія, по мнѣнію Сенъ-Симона, зависитъ весь прогрессъ цивилизаціи.
Впослѣдствіи эти идеи принесутъ свои плоды. Именно изъ школы Сенъ-Симона выйдутъ дѣятельнѣйшіе предприниматели въ самыхъ характерныхъ областяхъ промышленнаго девятнадцатаго вѣка: основатели банковъ, строители желѣзныхъ дорогъ и каналовъ, создатели грандіозныхъ коммерческихъ учрежденій, даже колонизаторы.
Не всѣ предпріятія окажутся удачными, но важно упорное преслѣдованіе идеи мирнаго международнаго труда въ противовѣсъ нескончаемымъ счетамъ дипломатовъ и воиновъ за человѣческую кровь. Здѣсь сенъ-симонизмъ явился самымъ послѣдовательнымъ выразителемъ мира и культуры.
Такому направленію въ международной политикѣ соотвѣтствовали идеалы учениковъ Сенъ-Симона и во внутренней. Отрицаніе войны стоитъ рядомъ съ отрицаніемъ революцій, вообще насильственныхъ переворотовъ. Идея органическаго національнаго развитія сама собой враждебна какимъ бы то ни было взрывамъ личныхъ или сословныхъ страстей. Эта идея выросла на почвѣ научнаго воззрѣнія на жизнь человѣческихъ обществъ, на завѣтномъ стремленіи Сенъ-Симона открыть столь же строгіе законы въ исторіи, какіе существуютъ въ другихъ наукахъ.
Вездѣ, конечно, иного лишняго энтузіазма и еще больше чистой мечтательности поэта и ясновидца. Но не мало также идей, воспринятыхъ позднѣйшими поколѣніями.
Если нашъ вѣкъ по преимуществу эпоха промышленнаго труда, техническихъ изобрѣтеній, усовершенствованныхъ международныхъ сношеній, и въ то же время вѣкъ строгой науки и знанія, какъ дѣйствительно практической силы, тогда Сенъ-Симонъ истинный сынъ своего времени.
Но нашъ странный мечтатель близокъ своему времени и своими странностями. Окиньте мысленнымъ взоромъ вѣковое движеніе новой философіи, остановитесь даже на самыхъ послѣднихъ плодахъ умственнаго и художественнаго генія нашего времени, вы невольно взглянете снисходительнѣе на самую прихотливую игру сенъ-симоновскаго воображенія. Имъ вѣдь только начинался нашъ пестрый вѣкъ, мы его доживаемъ, а у насъ на рукахъ сколько угодно и мистицизма, и символизма, и всякихъ другихъ рѣдкостей конца вѣка, и при этомъ, пожалуй, даже меньше вѣры въ науку и человѣческія нравственныя силы, чѣмъ было у романтическаго родоначальника позитивизма.