Ода въ честь Маудудъ-Зенгквія[1].
Очаровательныя окрестности Багдада, страна, исполненная прелестей, жилище учтивства и добродѣтелей любезныхъ — ахъ! какое мѣсто во вселенной сравнится съ вами! — Взоры тихо скользятъ по испещреннымъ лугамъ, какъ будто по богатому ковру разноцвѣтному. Одинъ вѣтерокъ вѣетъ въ сихъ мѣстахъ прекрасныхъ; онъ разливаетъ въ душѣ, кроткую веселость… Изъ влажной почвы полей возносится благовоніе, приятнѣйшее самой амбры. Чистѣйшій воздухъ, проникая тучную землю, производитъ плоды сладчайшіе тобы[2], и непримѣтно соединяясь съ водами орошающими оную, сообщаетъ послѣднимъ цѣлительность Кауцера[3].
На цвѣтущихъ берегахъ Тигра отроки, красотою превосходящіе съ бѣлолицыхъ Китайцовъ, группами составляютъ рѣзвыя игры; и на смѣющихся долинахъ хороводы юныхъ дѣвъ, прелестныхъ и милыхъ какъ знаменитыя красавицы Кашемира[4], повсюду представллются очарованному взору.
Тысячи блестящихъ лодокъ быстро разсѣкаютъ поверхность рѣки, и даютъ ей видъ новаго неба, сіяющаго безчисленными огнями.
Въ счастливое время года, когда лучезарное солнце блистаетъ во всемъ своемъ величіи, когда при восхожденіи зарницы зефиръ по цвѣтамъ развѣваетъ запахъ благовонный, — въ сіе время перловая роса падаетъ съ облаковъ въ нѣжную чашечку тюльпана, a зелень, кажется, скрываетъ въ себѣ неистощимый запахъ благоуханій. При захожденіи солнца небо, украшенное отливомъ пурпура отъ милліона розъ, являетъ взору цвѣтникъ прелестный; при восхожденіи же сего прекраснаго свѣтила земля, блистая емалью цвѣтовъ, кажется, похищаетъ у неба лучезарнѣйшія его звѣзды. Тамъ полузакрытая зеленью роза развертывается подобно алымъ щекамъ Китайскихъ красавицъ; здѣсь нарциссъ — какъ кристальная чаша, въ которой пѣнится вино — имѣющій цвѣтъ амбры, склоняясь нѣжно на свой стебель, наливаетъ приятнѣйшія благовонія; нѣсколько далѣе блистаетъ живыми цвѣтами тюльпанъ подобно златой кадильницѣ, въ которой сожигается мускусъ и драгоцѣнный алое; между тѣмъ соловей гибкимъ горлышкомъ, жаворонокъ воздушными пѣніями, показываютъ превосходство нѣжныхъ своихъ звуковъ передъ сладчайшею мелодіей.
Таковы прелести сей счастливой страны! Побужденный сладкою надеждою, я рѣшился отправиться въ оную, и при благопріятныхъ знаменіяхъ промѣнялъ труды путевые на спокойствіе, вкушаемое въ обществѣ друзей искреннихъ.
Насталъ часъ вечерней молитвы; солнце, скрываяся подъ горизонты уподоблялось золотому кораблю, лишенному снастей и теряющемуся въ обширности моря. Скоро огненная полоса препоясала неизмѣримый край свода небеснаго, подобно широкому золотому фризу, окружающему куполъ храма, воздвигнутаго изъ лазурита. Звѣзды, какъ свѣтоносныя пери, оплакивали подъ покровомъ печали отсутствіе солнца; дочери Нааха[5], обращаясь около полюса, оставляютъ слѣды своихъ стопъ на синевѣ небесной, Млечной путь представляется полосою нарцисовъ пересѣкающею поле, усѣянное голубыми фіалиями, и Плеяды, выходя изъ-за вершины горъ, отдѣляются какъ седмь жемчужинъ блистающихъ въ лазурной ткани.
Такимъ образомъ небо, каждую минуту открывая тысячи новыхъ явленій, представляетъ взорамъ какъ бы чудесные ковры знаменитаго Мани[6].
Сатурнъ въ знакъ Козерога блистали подобно отдаленному свѣтильнику, повѣшенному среди безмолвнаго портика; Юпитеръ въ знакѣ Рыбъ свѣтился какъ прекрасной глазъ, закрытый благовонною дымкою, Марсъ въ одной чашѣ Вѣсовъ сверкалъ подобно пурпуровому вину въ свѣтломъ сосудѣ; лучезарной Меркурій, прекрасная Венера, какъ любовникъ съ подругою, блистали соединенные въ знакѣ Стрѣльца.
Между тѣмъ какъ твердь небесная, подобно искусному чародѣю, производила чудеса столь удивительная, я приготовлялся къ отъѣзду.
Тогда моя возлюбленная, прекрасная какъ заря утренняя, внезапно явилась предо мною. Своими розовыми перстами она безжалостно терзала благородный гіацинтъ черныхъ своихъ волосъ, емаль ослѣпительныхъ ея зубовъ оставляла на розовыхъ ея тубахъ слѣдъ кровавый; изъ томныхъ глазъ ея катились слезы, и упадая на волнистыя кудри, блистали, подобно перламъ росы, трепещущихъ на полевомъ стеблѣ, и скоро подъ ударами безчеловѣчной руки нѣжная роза ея щекъ восприяла синеватый цвѣтъ блѣднаго лотуса.
«Вотъ, вѣроломный» сказала она мнѣ съ насмѣшкою, «вотъ та вѣчная любовь, тѣ клятвы, которыя истребить одна смерть долженствовала. Увы! могла-ли я думать! что ты, подобно врагу безжалостному, оставить меня столь постыдно!… Нѣтъ, заклинаю тебя, не удивляйся, неизсушай вѣтви моего счастія! нелишай меня сихъ сладостныхъ взоровъ; не ввергай меня въ отчаяніе! Какъ! не уже ли захочетъ промѣнять драгоцѣнные уборы гостепріимнаго шатра на бурное небо, и сіе роскошное ложе, сдѣланное изъ рѣдкихъ Греческихъ тканей, на землю твердую и песчаную? самъ ли Богъ сказалъ, что присутствіе друга есть изображеніе рая? A сіи слова: путешествіе есть образъ ада, не вышли ли изъ устъ самаго Могаммеда ? —
Куда хочешь идти ты, которой не зналъ другой ночи, кромѣ гебена черныхъ волосъ моихъ? чѣмъ можешь наслаждаться ты, которой незналъ другой зари, кромѣ сіянія очей моихъ? И въ той странѣ, въ которую себя изгоняешь, есть ли мудрецъ равный тебѣ въ познаніяхъ? естьли ученый, который дерзнулъ бы вступить съ тобою въ состязаніе? Тысячи Платоновъ могли бы научишься въ твоей школѣ. Ты одинъ благоразумнѣе тысячи Аристотелей. Твои глубокія астрономическія исчисленія по стыдили бы Птоломея, и самъ Абу-Машаръ[7] призналъ бы себя побѣжденнымъ, когда бы началъ оспориватъ твои достоинства. Такъ, во всемъ Иракѣ нѣтъ мудреца, которому прахъ, возметаемый твоими стопами, небылъ бы драгоцѣннымъ для очей лѣкарствомъ[8].»
Прелестный идолъ, — отвѣчалъ я, — прекрати свои жалобы, которыми ты меня обременяешь; успокойся, и ввѣрь себя судьбинѣ! Укрѣпись терпѣніемъ, и недерзай уклоняться отъ уставовъ Божіихъ! Увы! я не произвольно своимъ удаленіемъ предаю тебя мукамъ столь жестокимъ; мое сердце чуждо сего ужаснаго намѣренія: судьбы Вышняго изрекли свое повѣленіе. Кто можетъ уклониться отъ непреложныхъ уставовъ Неба? Пусть въ мирномъ убѣжищѣ приятныя занятія сокращаютъ для тебя время моего отсутствія; пусть счастливая планета руководствуетъ меня въ семъ трудномъ путешествіи! — При сихъ словахъ она меня оставила, удвоивши слезные токи.
Между тѣмъ серебряный свѣтъ уже разливался по лазуревому своду, и скоро лучезарное свѣтило дня явилось на востокѣ подъ розовымъ покровомъ. Подобно рабу, ожидающему знака къ отшествію, я взлетаю на молодаго коня, имѣющаго жилистыя ноги, грудь широкую, станъ лани, копыта тонкія и длинную шею. Гибкій какъ тигръ, смѣлый какъ орелъ, онъ нападая на неприятеля, въ пламенной своей ярости перегонялъ вѣтры. Убѣгаетъ ли отъ сильнаго врага — тогда хитрый полетъ ворона не равняется съ его быстротою. Когда же безъ принужденія несется по волѣ — то прекрасною своею походкою уподоблялся онъ горному фазану. Изъ Кабула услышалъ бы онъ звуки литавръ Греческихъ; на пространствъ отъ Индіи до Сузы ничто немогло укрыться отъ проницательныхъ его взоровъ.
На семъ благородномъ животномъ вступилъ я въ Багдадъ. Скоро вѣсть о моемъ прибытіи достигла до слуха Обладателя міра, и сей великій Государь повелѣлъ включить меня въ число приближенныхъ, къ своему престолу. Надѣясь, что пресвъѣтлѣйшій Повелитель отличитъ меня, осыплетъ чинами и богатствами, я сочинилъ въ честь его стихи, блистающіе чистотою и изящностію слога. Двухъ мѣсяцовъ довольно было для меня, чтобы окончить сіе знаменитое твореніе, которое — подобно произведеніямъ Аристотеля, сохранившимъ имя Александрово — могло передать его память вѣкамъ отдаленнѣйшимъ. Никогда изъ безбрежнаго океана моего воображенія не черпалъ я столь совершенныхъ перлъ, каковыми украсилъ сіе твореніе; и, увы! мнѣ отказали въ дарѣ стихотворца. Но я ли виноватъ въ томъ, что при Дворѣ никто не умѣлъ цѣнить такого сокровища!
Такъ, клянусь блескомъ и гармоніею стиховъ моихъ, клянусь всемогущимъ Богомъ, создавшимъ сводъ небесный, клянусь существомъ знанія, доставившимъ множеству смертныхъ безсмертіе, живымъ свѣтомъ разума — симъ отличительнымъ преимуществомъ генія, силою краснорѣчія удобнаго усмирять упоеннаго слона и льва раздраженнаго; клянусь силою Рустема, правосудіемъ Ануширвана, славою Хозроя и могуществомъ Нудера, Абубекромъ, Омаромъ, страшнымъ Отманомъ и мудрымъ Аліемъ, клянусь прахомъ ногъ великаго Котбъ-Едина[9], клянусь, что въ сей странѣ нѣтъ человѣка, которой могъ бы похитить y меня пальму краснорѣчія, и ежели кто будетъ сумнѣваться въ етомъ, то Богъ да разсудитъ насъ въ тотъ день, когда истина откроется во всемъ своемъ сіяніи!
Такъ я терпѣлъ несправедливость! Однажды поутру, когда вѣяніе зефира сладостно нѣжило чувства, когда рѣсницы еще не освободились отъ бремени сна, я увидѣлъ возлюбленную, гибкой станъ ея и бѣлыя груди.
«Какъ текутъ дни твои?» сказала она съ неизъяснимою прелестію. «Не раскаеваешься ли ты, что не послушался моихъ совѣтовъ? Увы! я заклинала тебя не оставлять меня, заклинала тебя не платить мрачною неблагодарностію за мою Любовь; теперь смотри, вѣроломной! какъ мщеніе падаетъ на преступника!» — Ахъ! возлюбленная, не обременяй меня сими жестокими упреками; въ первые дни моего прибытія счастіе осыпало меня своими дарами, но потомъ Монархъ, занятый великими предпріятіями завоеваній, не могъ удѣлитъ минуты своимъ обожателямъ. — «Не теряй надежды, ободрись, и новымъ усиліемъ своей Музы обрати къ себѣ вниманіе сего могущественнаго повелителя, котораго чело увѣнчано побѣдами.» — Дарованія мои слабы, — отвѣчалъ я, — для столь высокаго предмета, но ежели ты вдохновенна, ежели можешь достойно воспѣть великое имя Маудуда-БенъЗангви, то да возгремитъ оно теперь въ стихахъ твоихъ! — И вдругъ сія достойная соперница небесныхъ Гурій воспѣла моему удивленному слуху сіи краснорѣчивыя хваленія:
"O ты, котораго славныя дѣянія озаряютъ престолъ твой неизмѣняемымъ блескомъ, ты, котораго священные уставы повсюду водворяютъ правосудіе! Тысячи Хакановъ со всѣмъ своимъ могуществомъ, едва достойны охранять врата твоихъ чертоговъ. Простые виночерпцы, служащіе тебѣ при пиршествахъ, блаженнѣе Кесарей. Исполненный благородной неустрашимости, ты безтрепетно грядешь на копія, грозящія смертію, и увѣренный въ своей правотѣ спокойно взираешь на перемѣны счастія. Кто изъ неприятелей дерзнетъ противиться острію непобѣдимаго меча твоего? какая вѣроломная душа, избѣгнетъ булатнаго твоего копія, когда, въ минуты твоего гнѣва, и смѣлый левъ неможетъ снести блеска мстящаго меча, когда тигръ, проникнутый страхомъ, бѣжитъ при видѣ сверкающаго твоего кинжала!
"О ты, котораго благородная щедрость воздвигла изъ развалинъ храмъ благодѣянія, ты, котораго десница низпровергла ужасное обиталище сребролюбія, какъ смущенный духъ мои можетъ вознестись къ тебѣ? какимъ трепещущимъ голосомъ изъясню восторгъ, меня одушевляющій?
,,И вы, двоица юныхъ Князей, нѣжные потомки августѣйшей фамиліи, знаменитые питомцы, коихъ слава и честь старались образовать и наставить, кто изъ васъ вдохнетъ мнѣ пѣсни, васъ достоиныя?
«Сеифъ-Еддинъ всѣ свои дѣянія устремляетъ ко славѣ отечества, Аззедъ-Динъ уже прославился добродѣтелями; необыкновенными. Первой, кажется, даетъ примѣръ самому правосудію, щедрость послѣдняго ознаменовываетъ каждой день новыми благодѣяніями. Такъ, изъ всѣхъ владыкъ земли одинъ токмо Селджунъ достоинъ раздѣлить славу съ Аззедъ-Диномъ. Кто другой, кромѣ знаменитаго Синджара можетъ сравниться въ юнымъ Сеифъ-Еддиномъ? Да будутъ вѣчно окружены они славою, и родитель ихъ да найдетъ въ своихъ сынахъ твердыя подпоры своего престола!
„Удостой вниманія, о Великій Государь, сію слабую дань похвалъ моихъ, и прости, что я дерзнулъ напомнить тебѣ объ одномъ изъ рабовъ твоихъ, пресмыкающимся въ забвеніи!“ Посвящая тебѣ плоды своихъ дарованій, онъ ласкалъ себя надеждою, что заслужитъ участіе въ твоихъ милостяхъ; онъ чаялъ приобрѣтать ежедневно уваженіе при Дворѣ твоемъ: нынѣ по роковой судьбѣ находится онъ въ пренебреженіи, какъ послѣдній ремесленникъ. Ахъ ежели ты бросишь на него взоръ ласковой, позволишь ему облобызать порогъ твоего чертога; съ какою признательностію воспоетъ онъ дѣянія твои! Имя знаменитаго покровителя вѣчно будетъ гремѣть въ безсмертныхъ его пѣсняхъ!»
- ↑ Сочиненная знаменитымъ Анвери. Поетъ предпринималъ путешествіе въ Багдадъ для полученія милостей отъ Маудада; онъ и успѣлъ было въ своемъ намѣреніи; но хитрости придворныхъ все разрушили. Въ семъ кассидегѣ, или одѣ, воспѣвши красоты Багдада, Анвери предполагаетъ, что его возлюбленная не соглашается на его путешествіе. Не смотря на то, онъ отправляется, приѣзжаетъ ко Двору и обманывается въ своихъ надеждахъ. Въ ето время возлюбленная опять его находитъ, упрекаетъ, что онъ не послушался ея совѣтовъ и вмѣстѣ ободряетъ его, принуждая написать новые стихи къ Маудуду Анвери, извиняется, слабостію своихъ дарованій, и своей любезной препоручаетъ воспѣть подвиги Государя. Сіе сочиненіе есть образецъ подлаго ласкательства; но ето не можетъ помрачить стихотворныхъ красотъ, обильно вездѣ разсыпанныхъ; Маудудъ, былъ сынъ Атабека, прославившагося, въ крестовыхъ походахъ подъ именемъ Сангвика, и братъ Нурадина. Онъ умеръ въ 565 году отъ Егиры, a въ 1170 отъ Р. Х. и царствовалъ въ Муссулѣ. Незнаю почему Анвери переселяетъ его въ Багдадъ. Журд.
- ↑ Тоба, одно изъ деревъ, украшающихъ Рай.
- ↑ Такъ называется райская рѣка, текущая на восьмомъ небѣ. По мнѣнію нѣкоторыхъ вещественныхъ толкователей Алкорана, длина Кауцера простирается на мѣсяцъ пути; берега ея состоятъ изъ чистаго золота; камни уносимые ею суть перлы и рубины; песокъ ея имѣетъ запахъ мускуса, вода — бѣлизну и сладость молока, а пѣна — блистаніе звѣздъ. Напившійся одинъ разъ изъ сей рѣки навсегда утоляетъ свою жажду. Напротивъ того учители таинственные, ищущіе вездѣ однихъ аллегорій, утверждаютъ, что Кауцеръ служитъ символомъ сверхъ-естественныхъ познаній, исчезающихъ въ единствѣ Божіемъ. Журд.
- ↑ Западная провинція въ Индіи.
- ↑ Три звѣзды въ хвостѣ Медвѣдицы. Соч.
- ↑ Ето Манесъ, которому жители Востока приписываютъ чудесный даръ живописи. Жур.
- ↑ Астрономъ Арабскій, котораго мы знаемъ подъ испорченнымъ именемъ Албу-Мазара. Жур.
- ↑ Сіи похвалы, которыя Анвери самъ себѣ приписываетъ, нимало не должны удивлять насъ. Въ Персіи стихотворецъ можетъ до небесъ превозносить свои творенія. Впрочемъ и между нашими стихотворцами есть такіе, которые въ самохвальствѣ неуступаютъ Персидскимъ. Жур.
- ↑ Прозваніе Маудуда. Жур.