Комедія и Трагедія Греческая произошли отъ одного начала, а именно отъ хора Вакховыхъ празднествъ. Когда Аѳинянинъ Ѳесписъ учреждалъ въ хорахъ сихъ, важныхъ и благочестивыхъ, сперва одно, потомъ два, наконецъ три лица, которыя представляли дѣйствіе благородное, трогательное, возвышенное, удобное возбудить ужасъ и жалость: въ то время другіе поэты въ шумныхъ и веселыхъ своихъ хорахъ заставляли говорить забавниковъ, которые смѣшили народъ разными шутками. Скоро потомъ сіи послѣдніе содѣлались орудіями сатиры, употребляемой правительствомъ для охужденія пороковъ знатнѣйшихъ гражданъ, и для того чтобы остановить возвышеніе тѣхъ, кои могуществомъ своимъ начинали быть опасными. Комедія въ сіе первое время не была общею картиною нравовъ; тогда еще не показывали въ ней, подъ вымышленнымъ именемъ и подъ личиною сдѣланною безъ всякаго намѣренія, вообще скупаю, развратнаго, хитреца или честолюбца; нѣтъ, въ Комедіи выставляли тогда скупость именно такого-тю Аѳинянина, развращенные нравы другого, происки и честолюбивыя затѣи третьяго, и каждаго заставляли говорить и дѣйствовать подъ собственнымъ его именемъ и въ личинѣ совершенно сходной съ подлинникомъ.
Такова была древняя Комедія Евполиса, Кратина, Аристофана. Она извѣстна намъ не по темнымъ опредѣленіямъ, ниже по описаніямъ, на которыя полагаться не можно; послѣдній, знаменитѣйшій изъ упомянутыхъ стихотворцевъ, написалъ болѣе пятидесяти Комедій, изъ которыхъ одиннадцать до насъ достигли. Въ нихъ видимъ и добро и зло, какія произойти могли изъ сихъ странныхъ сочиненій; видимъ, что однѣ и тѣ же стрѣлы направляемы были и на порокъ и на добродѣтель, и на развращеннаго Клеона и на мудраго Сократа; неумѣренная насмѣшка послужила поводомъ въ гоненію на великаго мужа; началось шуткою, а кончилось ядомъ.
И тогда какъ правительство Аѳинское, бывъ отнято у народа, досталось въ удѣлѣ немногимъ гражданамъ, и тогда вольность театральная пользовалась бы прежними своими правами, еслибъ сочинители на однихъ только добродѣтельныхъ и мудрыхъ людей нападали: но они безпокоили знатныхъ гражданъ; и такъ неудивительно ли, что имъ подстригли крылья? Вышло запрещеніе выставлять на позорище живаго, какого бы то ни было гражданина, и называть его по имени. Отсюда начало такъ называемой средней Комедіи. Желаніе вредить ближнему не совсѣмъ лишилось своихъ способовъ: не стали упоминать ничьего имени на театрѣ; но умѣли показывать лица такъ ясно, что и осмѣиваемые граждане и прочіе зрители легко могли догадываться, а особливо хорѣ такъ мѣтко и такъ сильно поражалъ своими стрѣлами, что средняя Комедія весьма близко подходила къ старой. Правительство уничтожило хоръ, запретило дѣлать явныя намѣки, и Комедія, названная тогда новою, сдѣлалась тѣмъ, чѣмъ быть ей надлежало, то есть представленіемъ общественной жизни, картиною вообще пороковъ, слабостей и смѣшныхъ привычекъ, свойственныхъ людямъ различнаго состоянія. Менандръ былъ превосходнѣйшимъ изъ поэтовъ сего новаго періода. Онъ сочинилъ сто восемь Комедій; но всѣ онѣ содѣлались добычею времени, и мы знаемъ сего поэта-философа[1] только по Теренціевымъ переводамъ четырехъ его Комедій[2]; Терентія же, сего удивительнаго стихотворца, Юліи Цезарь, желая приписать ему отличную похвалу, называетъ полу-Менандромъ[3].
Латинскіе поэты только подражали Греческимъ въ Трагедіи, а еще болѣе въ Комедіи; часто даже переводили ихъ, и въ томъ поставляли свою свою славу. Ливій, Андроникъ, Енній, Невій, Акцій присвоили Риму зрѣлища Греческія; Цецилій особенно отличился изящностію таланта; Плавтъ всѣхъ ихъ превзошелъ своимъ дарованіемъ: отъ первыхъ мы имѣемъ неполные отрывки ихъ сочиненій, отъ послѣдняго девятьнадцать Комедій почти цѣлыхъ. Многія изъ нихъ заимствованы отъ Грековъ; нѣкоторыя, какъ сказываютъ, изобрѣтены самымъ Плавтомъ; но въ однѣхъ и другихъ мѣсто дѣйствія, имена, обычаи, приключенія, все Греческое. Точно таковы же и Теренціевы Комедіи, до нашего времени сохранившіяся: онѣ принадлежатъ Грекамъ и переведены съ Менандровыхъ и Аполлодоровыхъ. Слѣдственно Римъ не имѣлъ ни Трагедій, ни Комедій своихъ собственныхъ; по крайней мѣрѣ не имѣлъ онъ своихъ представленій, которымъ по всей справедливости принадлежали бы названія Комедіи или Трагедіи. Ни сатирическія представленія, принесенныя въ Римѣ Етрурійскими скоморохами за долго еще до появленія переводовъ съ Греческихъ театральныхъ сочиненіи, ни такъ называемыя Ателланскія[4], изъ страны Осковъ принесенныя позорища, смѣсь важнаго дѣйствія съ шушочнымъ, не были тѣмъ, что называется истинною Комедіею. Къ томужь для насъ ничего отъ нихъ не сохранилось; пускай себѣ господа ученые надосугѣ доискиваются, въ чемъ подлинно состояли тѣ зрѣлища. Что касается до Комедій, которыя назывались Togatae (потому что актеры выходили на сцену въ Римскихъ тогахъ и для противуположности другимъ комедіямъ же, которыя назывались Palliatae, для того что актеры имѣли на себѣ Греческія мантіи, Pallium), то и отъ нихъ ничего намъ не осталось, и мы точно незнаемъ, дѣйствительно ли содержали они въ себѣ нравы и обычаи Римскіе, иди и сіи сочиненія были Греческія же, съ тою только разницею, что въ нихъ дѣйствовали актеры одѣтые въ Римское платье.
Мимы и Пантомимы перешли въ Римѣ также изъ Греціи, и приняты съ неменьшимъ благоволеніемъ. Первые одолжены бытіемъ своимъ хору Трагедіи и Комедіи. Хоръ сперва дѣйствовалъ пѣніемъ, Пляскою и тѣлодвиженіями; потомъ, отдѣлившись отъ Комедіи и Трагедіи, составилъ особое зрѣлище мимическое. Должность Мимъ была представлять Драмы весьма неправильныя, иногда важныя, иногда комическія, сопровождаемыя пѣніемъ, пляскою и тѣлодвиженіями; шутки ихъ были самыя низкія; актеры являлись въ странномъ уборѣ и къ смѣшныхъ личинахъ. Перемѣны сего зрѣлища покажутъ намъ чудной примѣръ непостоянства въ искусствахъ и изобрѣтеніяхъ человѣческихъ.
Пантомимы произошли отъ Мимовъ. Они отдѣлились отъ сихъ послѣднихъ, точно какъ Мимы прежде отдѣлились отъ хора Трагедій и Комедій. Языкъ Пантомимы состоялъ единственно въ тѣлодвиженіи и пляскѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что удовольствіе глазъ не столь живо, какъ удовольствіе души и разума для всякаго, кто только способенъ чувствовать то и другое; однакожъ признаться надобно, что гораздо болѣе такихъ людей, кои сильнѣе плѣняются первыми, нежели послѣдними; ибо гдѣ ни появлялась Пантомима въ соперничествѣ съ Трагедіею и Комедіею, вездѣ и всегда осыпаема была рукоплесканіями толпы народной, вездѣ отвлекала зрителей отъ другихъ позорищъ.
Никто изъ актеровъ не возбуждалъ такого чрезвычайнаго восторга, какой производили въ Римѣ два славные Пантомима Пиладъ и Ваѳиллъ, при Августѣ. «Сей искусный политикѣ, такъ пишетъ ученый Квадріо[5], зрѣлищами и увеселеніями желая смягчить сердца гражданъ, воздыхающихъ о потерянной свободѣ, и чтобы въ то же время показать себя повелителемъ народолюбивымъ, доступнымъ, участвующимъ въ забавахъ общественныхъ, почелъ за долгъ всѣми возможными способами ободрять пантомиму. Онъ зналъ, сколь много любили Римляне сіе искусство.» Для того Августъ употребилъ Пилада, уроженца изъ Алексадріи, превосходнаго въ трагическихъ пантомимахъ, и Сициліянца Ваѳилла, любимца Меценатства, неподражаемаго въ комическихъ и шутовскихъ представленіяхъ. Каждой изъ нихъ завелъ свою школу; ученики ихъ скоро сдѣлались между собою соперниками. Пышность ихъ и господство надъ умами до того увеличились, что, по свидѣтельству Сенеки[6], домы ихъ во всякое время наполнены были рыцарями и даже сенаторами, приходившими къ нимъ на поклоненіе. Гордость ихъ наконецъ дошла до такой степени, какъ и обыкновенно съ людьми сего разбора случается, что самъ Августѣ принужденнымъ нашелся употребишь противу ихъ способы слишкомъ суровые; любезнаго своего Пилада онъ выслалъ изъ Рима и изъ Италіи, а Гиласа, ученика его и соперника приказалъ публично высѣчь лозами.
Тиверій испуганный шумомъ, какой пантомимы производили въ Римѣ, гдѣ составились-было уже разныя партіи въ народѣ, и гдѣ общественное спокойствіе находилось въ опасности, опредѣлилъ выгнать всѣхъ ихъ изъ Рима и изъ Италіи; народъ возсталъ противъ указа и вступился за любимое свое позорище; Императоръ принужденъ былъ остановиться и удовольствовать гнѣвъ свой повелѣніемъ сенаторамъ не входить въ домъ къ Пантомиму. Много разѣ Императоры изгоняли ихъ какъ по причинамъ политическимъ, такъ и по тому, что пантомимы развращали нравы соблазнительными дѣйствіями и тѣлодвиженіями. Не смотря на то однакожь, они опять появлялись въ Римѣ, и даже могли удержаться въ немъ послѣ нашествія варваровъ. Кассіодоръ увѣдомляетъ насъ, что они славились еще при Ѳеодорикѣ[7]; вѣроятно, что и въ Константинополѣ[8] продолжались они до того времени, пока всѣ искусства и самая Имперія восточная не пала подѣ мечемъ Оттомановъ.
Мимы не столько были счастливы своею судьбою; за то долѣе они существовали, или лучше сказать, бытіе ихъ непрерывно донынѣ продолжается. Шутки грубыя и отвратительныя, которыя они себѣ присвоили, скоро навлекли на нихъ презрѣніе. На игрищахъ своихъ они дрались и взаимно другѣ другу давали пощечины; не рѣдко даже позволяли бить себя тѣмъ, которые за деньги употребляли ихъ вмѣсто шутовъ при концѣ обѣда или въ праздничныхъ увеселеніяхъ. Нѣкоторые Мимы особенно щеголяли умѣньемъ своимъ представлять простячковъ и полуумныхъ. Они одѣвались въ странныя платья, изъ множества лоскутковъ сшитыя; намарывали себѣ лице сажею; выступали въ низкой обуви, иди и совсѣмъ босыми ногами; это служило признакомъ униженія въ такое время, когда трагическіе актеры обувались въ котурны, а комическіе въ сандаліи.
Впрочемъ не всѣ мимы были одинакаго разбора. Нѣкоторые долгое время удерживали прежній свои характеръ, благопристойный и важный; но при Императорахъ они мало по малу унизились и сравнились съ другими. Театральныя представленія ихъ сперва были сочиняемы вольными стихами, потомъ прозою, а наконецъ даже просто читаемыя безъ всякаго приготовленія. Начальникъ ихъ или Архимимъ выдумывалъ планъ, записывалъ его и назначалъ роли. Отъ произвола актеровъ зависѣло уже во время представленія мѣшать въ разговоръ разныя шутки, кривляться и коверкаться для забавы зрителей. Каждой актеръ говорилъ и дѣйствовалъ какъ ему приходило въ голову, не вытвердивши словъ напередъ, а только сображаясь съ планомъ, объявленнымъ отъ начальника.
Чѣмъ менѣе было достоинства въ такихъ представленіяхъ, тѣмъ легче было имъ удержаться при упадкѣ языка и всѣхъ родовъ Латинской словесности. Мимы, стараясь угождать народному вкусу, между тѣмъ какъ онѣ портился часѣ отъ часу болѣе, пережили Трагедію, Комедію и всѣ прочія искусства. Въ шестомъ столѣтіи, при Ѳеодорикѣ, они были въ Римѣ, равно какъ и пантомимы, и послѣ него еще тамъ оставались. Риккобони, въ Исторіи Театра Итальянскаго, полагаетъ, и кажется достовѣрно, что мимы существовали въ Италіи до временъ св. Ѳомы, то есть до тринадцатаго вѣка, и что сей церковный учитель говоритъ о нихъ, когда входитъ въ изслѣдованіе, можно ли безгрѣшно упражняться въ искусствѣ скоморошества (hiftrionatus ars). Думать надобно, что сіи скоморохи или Мимы были Христіане, какъ и всѣ жители Италіи; вѣроятно также, что представленія ихъ были уже гораздо очищены; ибо упомянутый учитель, не столько строгій, какъ многіе другіе, рѣшительно утверждаетъ, что въ скоморошескомъ искусствѣ можно упражняться безъ зазрѣнія совѣсти.
Квадрю, не упоминая о Риккобони, принимаетъ его мнѣніе и повторяетъ всѣ его доказательства, только гораздо подробнѣе[9]. Онъ, точно какъ и Риккобони, думаетъ, что въ теченіе столь многихъ вѣковъ и вопреки всѣмъ перемѣнамъ, мимы безпрерывно продолжались въ Италіи съ неписанными своими представленіями и со странными нарядами, въ числу которыхъ очевидно принадлежитъ уборъ арлекина; низкіе башмаки его суть остатокъ старинной обуви, а черпая личина заступила мѣсто сажи, которою мимы въ старину лицо себѣ намазывали. Другія мимическія лица, какъ то Скапинъ, Болонскій Докторъ, Венеціанскій Панталонъ введены въ разныя времена, когда составлялись различныя нарѣчія. Итальянскаго языка, въ раздѣленныхъ областяхъ употребляемыя, и когда въ каждомъ изъ сихъ малыхъ государствъ образовались отличные отъ другихъ нравы, обычаи и смѣшные предразсудки.
Мимы, нѣсколько времени удерживаемые въ границахъ благопристойности, впрочемъ не покидали смѣшнаго своего разговора, шутовскихъ кривленіи и тѣлодвиженій иногда отвратительныхъ. Когда вошло въ обычай представлять таинства и священныя исторіи, мимы показывали сіи зрѣлища по своему и даже въ церквахъ. Священники мѣшались въ ихъ общество, и съ ними вмѣстѣ представляли. Около половины пятьнадцатаго вѣка одинъ набожный Архіепископъ Флорентинскій[10] не могши терпѣть шутовскихъ словъ и тѣлодвиженій, употребляемыхъ на сихъ зрѣлищахъ, ниже личинъ, кои надѣваемы были актерами, не дозволилъ въ церквахъ давать такихъ представленій, а священникамъ совершенно запретилъ дѣйствовать на позорищѣ вмѣстѣ съ скоморохами, гдѣ бы то ни было[11].
Въ концѣ того же столѣтія и въ началѣ шестьнадцатаго, при возрожденіи правильной Комедіи въ Италіи, мимы продолжали забавлять своимъ искусствомъ, которое оставалось въ прежнемъ состояніи и спорило съ возникающимъ новымъ позорищемъ. Между тѣмъ какъ общество людей, хорошо воспитанныхъ и образованныхъ, доставляло удовольствіе немногимъ зрителямъ подражаніями комедіямъ древнимъ, забавные мимы восхищали толпу народную на площадяхъ и публичныхъ театрахъ. Сіе соперничество послужило имъ въ пользу. Они научились представлять искуснѣе и въ большей связи свои на-скоро выдумываемыя: шутки, и стали уже лучше выводить развязку. Начальникъ одной походной труппы, славный Фламиніо Скала, занялъ отъ правильной Комедіи все, что могло быть совмѣстно съ его представленіями. Онъ возстановилъ обыкновеніе письменно сочинять расположеніе драмы и каждой сцены, и первой напечаталъ свои театральныя сочиненія. Его изобрѣтенія весьма обильны и замысловаты. Имѣя при себѣ актеровъ ловкихъ, искусныхъ, превосходно умѣвшихъ играть по вдохновенію, онъ превзошелъ вообще всѣ труппы мимовъ и въ особенности всѣхъ мимическихъ актеровъ; но развратность нравовъ, бывшихъ тогда въ крайнемъ поврежденіи, увлекла и Фламиніо и актеровъ его за предѣлы умѣренности. Разговорѣ въ ихъ театральныхъ представленіяхъ, всегда живой и замысловатой, сталъ сборищемъ шутокъ самыхъ неблагопристойныхъ и мерзостей самыхъ отвратительныхъ. Правительство нашлось принужденнымъ остановишь ихъ. Знаменитый Архіепископъ Медіоланскій, Карлъ Борромей, издалъ противъ нихъ строгое опредѣленіе; но послѣ онѣ показалъ, что хотѣлъ только прекратишь излишества. Пастырь сей былъ человѣкъ просвѣщенный, и слѣдственно, исправляя злоупотребленія, не имѣлъ намѣренія уничтожить самаго искусства. Поступокъ его лучше всего опровергаетъ мнѣніе нескромныхъ святошъ, которые не полагаютъ различія между площаднымъ скоморошествомъ и достойнымъ умныхъ людей зрѣлищемъ.
Медіоланскій губернаторъ потребовалъ къ себѣ общество мимовъ, и въ первое же представленіе увидѣлъ, что они совсѣмъ не уважаютъ благопристойности; а увѣдомившись объ Архіепископскомъ запрещеніи, тотчасъ приказалъ имъ удалиться. Мимы обратились къ самому Архіепископу, который принялъ ихъ, выслушалъ благосклонно, и дозволилъ имъ снова открыть свои зрѣлища, но съ тѣмъ, чтобъ увѣдомляли его о каждомъ представленіи, и чтобы планы разсматриваемы были нарочно для того назначеннымъ ценсоромъ. Черезъ долгое время послѣ того находили въ Медіоланѣ планы такихъ представленій, за подписью самаго Карла Борромея;а въ Амвросіанской библіотекѣ и теперь показываютъ одну рукопись, которая служитъ свидѣтельствомъ, что сей ученый и набожный прелатъ самъ назначалъ людей, поимъ отъ правительства поручаема была должность разсматривать и одобрять комедіи.
И такъ въ теченіе всего шестьнадцатаго вѣка и въ началѣ семнадцатаго Театръ Италіянскій состоялъ изъ двухъ родовъ въ комическихъ позорищѣ, изъ которыхъ однѣ представляемы были скоморохами, другія учеными людьми и любителями правильнаго Театра.
Въ продолженіе семнадцатаго вѣка, когда искусства ослабѣвали въ Италіи, мимическая Комедія взяла преимущество; сочинители предпочли простой и удобной способѣ наскоро писать планы, и приставали къ обществамъ походныхъ скомороховъ, питавшихся легкими ихъ трудами. Скоро потомъ Испанскія драмы, Самсонъ, Петрово пиршество и другія тикъ называемыя Траги-Комедіи содѣлались добычею сихъ скомороховъ, которые представляли ихъ съ прибавленіемъ отъ себя разныхъ шутовскихъ нелѣпостей,
О сихъ-то уродливыхъ произведеніяхъ упоминали французскіе критики Обиньякъ, Сентъ-Евремонъ и другіе, называя ихъ Комедіею и Трагедіею Италіянскими! Посмотримъ теперь на ходъ правильной Комедіи въ шестнадцатомъ вѣкѣ.
Женгене П. Л. Об италиянской комедии в XVI веке и о Каландрии, соч. кардинала Биббиены: (С некоторыми предварительными замечаниями вообще о комедии) / Отрывок из Истории италиянской словесности (Histoire litteraire d’Italie), соч. г. Женгене; / С франц. Т. [М. Т. Каченовский] // Вестн. Европы. — 1810. — Ч. 49, N 1.
Кто захотѣлъ бы дойти до самаго начала новой Комедіи Итальянской, нѣкоторыми сочинителями понапрасну приписываемаго Прованскимъ Трубадурамъ; тотъ обременилъ бы себя изслѣдованіями безконечными и почти безполезными. Каковы были въ XII и XIII столѣтіяхъ сіи Комедіи Трубадуровъ? о томъ никто не знаетъ; ибо въ уцѣлѣвшемъ остаткѣ Трубадурскихъ стихотвореній невидно ничего похожаго. Возразятъ: ихъ называли не комедіями, но фарсами. Очень хорошо! такъ пусть скажутъ намъ, въ чемъ именно состояли фарсы, и какое было значеніе сего слова; но и ето равнымъ образомъ остается въ неизвѣстности. Дантъ прежде всѣхъ Италіянскихъ стихотворцевъ употребилъ слово комедія) которымъ назвалъ онъ старинную поему свою обѣ Адѣ, Чистилищѣ и Раѣ. Бокачіо также комедіею, назвалъ своего Адмета, подобіе романа, написаннаго прозою и стихами. Но въ какомъ бы смыслѣ ни принимали слово сіе Дантъ и Бокачіо, довольно что съ четырнадцатая то вѣка оно не было употребляемо въ семъ значеніи.
Въ пятьнадцатомъ столѣтіи ревностно упражняться начали въ Греческомъ языкѣ и вообще въ древней словесности: прилѣжно читали Латинскихъ Авторовъ; сочиненія Плавтовы и Теренціевы сдѣлались образцами подражанія. Въ Римѣ, во Флоренціи, въ Феррарѣ представляемы были комедіи ихъ на Латинскомѣ языкѣ и на Италіянскомъ. Скоро потомъ стали выдумывать и располагать въ видѣ разговора новыя завязки; представляли на сценѣ свои характеры и вновь изобрѣтенныя произшествія приправленныя солью древней Комедіи. Первый примѣрѣ подала Сіеннская Академія Роцціевъ. Сіеннскіе Академики употребляли въ сочиненіяхъ своихъ простонародной языкѣ, пословицы, соблазнительныя поговорки черни. Представленія ихъ сдѣлались извѣстными во всей Италіи. Левъ X, которой очень хорошо разумѣлъ Тосканское нарѣчіе, призвалъ въ Римъ Сіеннскихъ Академиковъ и такъ полюбилъ ихъ представленія, что ежегодно приглашалъ ихъ въ свою столицу.
Надобно вспомнить, что такое былъ дворъ Льва X, сей дворъ блестящій, сладострастный, совершенно чуждый Евангельскаго смиренія; надобно себѣ представить сего младаго первосвященника, преданнаго всякаго рода забавамъ, всѣмъ удовольствіямъ свѣтскимъ, единственно помышляющаго о празднествахъ, о пиршествахъ, о пышныхъ зрѣлищахъ; дань собираемую съ г. злой Европы расточающаго на утѣхи, но также щедраго для ученыхъ и для художниковъ, между томѣ какъ въ странахъ далекихъ ревностные сборщики его подучали: дань сію отъ легковѣрныхъ государей и народовъ, требуя во имя Бога для поддержанія святой церкви Его, для питанія бѣдныхъ, для разпространенія вѣры! Кардиналы, ревнуя Папѣ, жили пышно какъ Азіатскіе вельможи. Каждой изъ нихъ, подобно владѣтельному Князю, содержалъ при себѣ многолюдный дворѣ, и въ замкахъ преемниковъ Апосьольскихъ только и видны были лошади, колесницы, гончія собаки, богатыя ливреи, толпы служителей и множество придворныхъ.
Въ семъ священномъ соборѣ, походившемъ болѣе на дворъ свѣтскаго монарха, Кардиналѣ Биббіена отличался какъ пріятнымъ остроуміемъ, такъ и способностію къ дѣламъ государственнымъ. Его-то почитаютъ сочинителемъ первой Италіянской комедіи, написанной въ подражаніе древнимъ. Статься можетъ первыя двѣ комедіи Аріостовы[12] и Махіавелева Мандрагора написаны были однѣ въ Феррарѣ, а другая во Флоренціи, прежде нежели Каландрія сочинена въ Урбино или въ Римѣ; но какъ не видно въ томъ совершенной достоверности, то лучше слѣдовать вообще извѣстному преданію.
Бернардо Дивиціо получилъ жизнь 1470 года отъ людей низкаго званія въ Биббіенѣ, и присвоилъ себѣ имя отъ мѣста рожденія. Братѣ его Петръ Дивиціо, бывшій секретаремъ Ааврентія Пышнаго, познакомилъ его съ симъ знаменитымъ домомъ, и доставилъ ему должность при Іоаннѣ Медицисѣ, которой скоро потомъ сдѣлался Кардиналомъ, и которому Бернардо напослѣдокъ помогъ достать Папскую Тіару. Въ неблагопріятное для Медицисовъ время Бернардо показалъ имъ вѣрность свою и усердіе. Онѣ отправился въ заточеніе съ Кардиналомъ Іоанномъ, сотовариществовалъ ему во всѣхъ путешествіяхъ, и прибылъ съ нимъ въ Римѣ, когда Кардиналу дозволено было явишься тамъ по смерти Александра VI. Биббіена умѣлъ понравишься Юлію II. Бывъ употребленъ въ дѣда важныя и трудныя по волъ сего Папы и Кардинала Медициса, онъ исполнялъ препорученія свои весьма удачно.
Среди важныхъ сихъ упражненій, блестящее остроуміе, мягкой нравѣ и склонность къ забавамъ доставляли ему пріятныя удовольствія, и Биббіена, какъ говоритъ Тирабоши[13], умѣлъ сочетать работу съ любовью (seppe accoppiare alle fatiche gli amori). Доказательства тому найти можно во многихъ письмахъ Бемба[14]. Любопытно видѣть въ нихъ, какъ два будущіе Кардинала разсуждали о сердечныхъ дѣлахъ своихъ, совѣтовали другъ другу всячески хранить тайну, и боясь огласки называли своихъ и чужихъ любезныхъ вымышленными именами.
При избраніи Папы, когда умеръ Юлій II, Биббіенъ предсталъ случай показать все свое искусство, всѣ силы своего разума. Кардиналѣ Іоаннѣ имѣлъ на своей сторонѣ душевныя качества, могущество, и богатство своей фамиліи; неблагопріятствовалъ ему только возрастѣ, ибо ему было тридцать шесть лѣтъ отъ роду. Биббіена, ближайшій секретарь его, находясь, вмѣстѣ съ нимъ въ Конклавѣ, выдумалъ способъ уничтожить сіе препятство. Онѣ объявилъ за тайну каждому изъ собравшихся Кардиналовъ, что покровитель его одержанъ болѣзнію и что ему недолго жить на свѣтѣ[15]. Левѣ X, избранный по такой причинѣ, которая въ другой менѣе развращенной вѣкъ послужила бы къ удаленію его отъ Папскаго престола, не оставилъ въ забвеніи услугъ вѣрнаго своего наперсника. Сперва онъ сдѣлалъ его казначеемъ, потомъ возвелъ въ кардинальское достоинство (1513).
Возвышеніе Биббіены и милость, которою онъ пользовался при верховномъ Первосвященникѣ, дали ему возможность удовлетворять любимымъ своимъ склонностямъ. Онъ былъ ревностнѣйшимъ покровителемъ изящной словесности, въ которой самъ упражнялся безпрестанно, и художествъ, коихъ былъ страстнымъ почитателемъ. Биббіена удивлялся дарованіямъ великаго Рафаеля и былъ искреннимъ его другомъ; онъ выдалъ бы за него племянницу свою, еслибъ рановременная кончина сего перваго живописца не уничтожила его предпріятія. Новый Кардиналъ старался питать во Львѣ X склонность къ великолѣпію, къ празднествамъ и позорищамъ, до которыхъ самъ былъ охотникъ. Левъ любилъ шутки; особливо же находилъ удовольствіе забавляться на счетъ тѣхъ простяковъ, которые соединяли въ себѣ легковѣрность со тщеславіемъ; видѣли мы въ жизни его, какъ любилъ онъ шутить надъ какимъ-нибудь безсмысленнымъ музыкантомъ или надъ смѣшнымъ стихотворцомъ, притворяясь будто удивляется великимъ талантамъ и осыпая ихъ похвалами. Биббіена помогалъ Папѣ въ сихъ забавныхъ сценахъ чрезвычайнымъ своимъ дарованіемъ искусно насмѣхаться и удивительнымъ притворствомъ.
Еще болѣе тѣшилъ онъ Святаго Отца представленіемъ Каландріи. Сей родъ забавы достойнѣе людей умныхъ, нежели насмѣшки; но и онъ мало приличенъ особамъ такого званія и сана. За нѣсколько лѣтъ еще Каландрія представлена была съ великою пышностію при Дворѣ Герцога Урбинскаго. Догадаться можно, что въ Римѣ предъ лицемъ самаго Папы комедія сія играна была не съ меньшимъ великолѣпіемъ; ее представляли въ Ватиканскомъ дворцѣ по случаю празднества въ честь Изабеллы, Принцессы Мантуанской. Балтазаръ Перуцци, славный живописецъ и зодчій, дѣлалъ декорацію, и она, какъ говоритъ Вазарій, была величественнѣйшимъ и прекраснѣйшимъ его произведеніемъ[16].
Левѣ X не переставалъ однакожъ поручать Биббіенѣ и важнѣйшія дѣла. Во время войны съ Герцогомъ Урбинскимъ онъ пожаловалъ его Легатомъ и главнымъ воеводою Папскихъ ополченій. Кардиналъ окончилъ дѣло сіе по желанію Папы: по ничтожнымъ причинамъ, несчастный Герцогъ лишенъ своихъ владѣній, которыя однакожъ не присоединены къ Церковной области, но отданы Папскому племяннику Лаврентію Медицису. Потомъ Биббіена отправленъ былъ въ качествѣ Легата во Францію, чтобы склонить Короля на крестовой походъ противу Турковъ. Извѣстно, что походъ сей окончился сборомъ съ Христіянскихъ государей подати, которая была новымъ источникомъ для расточительства Папы.
Кардиналъ возвратился въ Италію въ концѣ 1519 года. Тутъ незапная смерть похитила его въ то самое время, когда онъ чаялъ приращенія богатства своего и новыхъ почестей. Нѣкоторые дѣеписатели полагаютъ, что Биббіена, ослѣпившись непомѣрнымъ честолюбіемъ, забылъ благодѣянія Льва X, что умышлялъ на жизнь его, и что Папа, узнавши о томѣ, приказалъ- тайно опоить его ядомъ. Павелъ Іовій говоритъ только, что Биббіена искалъ первосвященства въ такомъ случаѣ, когда бы Папа умеръ, что Францискѣ I обнадежилъ его своею помощію, и что Левъ освѣдомившись о томѣ очень разсердился, а Биббіена скоро послѣ того занемогши и неполучивъ отъ самыхъ надежныхъ лѣкарствѣ никакого облегченія, подумалъ, что умираетъ отъ яда. Другой писатель повѣствуетъ, что по вскрытіи трупа Биббіены, во внутренности его нашли признаки отравы. Какъ бы то ни было, намѣреніе Кардинала получить священную тіару кажется несомнительнымъ, и оно только одно неудалось сему счастливому человѣку. Очень жаль, что въ спискѣ Папъ нѣтъ имени сочинителя Каландріи!
Почти одна только сія комедія осталась изъ сочиненій Биббіены. Названіе свое имѣетъ она отъ Каландро, смѣшной особы въ комедіи. Предложимъ здѣсь въ немногихъ строкахъ ея содержаніе, завязку и нѣкоторыя забавныя сцены. Вѣкъ Льва X столько непоходитъ на нынѣшнее время, что едва рѣшаюсь я коснуться слегка до того, что самыми внятными словами говорено и даже въ дѣйствіи представляемо было предъ освященнымъ соборомъ, и отъ чего Папа и Кардиналы помирали со смѣху.
Лидіо и Сантилла, двойни братѣ и сестра, такое имѣли сходство между собою, что никакъ нельзя было отличить ихъ другѣ отъ друга. Они родились въ Мореи, въ городѣ Модонѣ, разграбленномъ Турками. Лидіо ушелъ съ однимъ слугою, пpиѣхалъ въ Италію, и сталъ учиться въ Болоніи; узнавши, что его сестра, которую почиталъ погибшею, находится въ живыхъ, онъ пустился въ Римѣ отыскивать Сантилллу. Тамъ влюбился въ Фульвію, жену слабоумнаго Каландро. Слуга нашего Лидіо явился къ простяку, вступилъ къ нему въ службу, познакомилъ любовника съ хозяйкою дома, нарядилъ господина своего въ женское платье и ввелъ его въ домѣ подѣ именемъ сестры его Сантиллы. Уже нѣсколько мѣсяцовъ дѣла идутъ по желанію любящихся и предъ глазами Каландро, которой не только ни о чемъ не догадался, но и самъ даже вдругъ вздумалъ влюбиться въ молодую Сантиллу, приходившую часто навѣщать его супругу, — то есть, влюбился въ Лидіо, котораго почиталъ пригожею дѣвушкою; короче, простодушной Каландро вздумалъ волочиться за любовиникомъ жены своей Фульвіи!
Между тѣмъ настоящая Сантилла, послѣ разрушенія отечественнаго ея города, кормилицею и однимъ вѣрнымъ служителемъ переодѣтая въ платье мущины, подѣ именемъ своего брата, котораго почитала убитымъ, пустилась странствовать. На морѣ взята была въ плѣнъ съ кормилицею и служителемъ. Перилло, богатый купецъ Флорентинскій, выкупивши ихъ изъ неволи, привезъ съ собою въ Римъ, и поселился близь дома нашего Каландро. Перилло будучи весьма доволенъ мнимымъ Лидіо, молодымъ своимъ прикащикомъ, хочетъ женить его на своей дочери. Настоящій Лидіо нѣсколько дней неходитъ къ Фульвіи, опасаясь чтобы наконецъ неоткрылись его шалости. Фульвія мучится отъ нетерпѣнія; любя страстно, они боится, чтобы нѣжной другъ ея не охладѣлъ, и непремѣнно желаетъ его видѣть. Одинъ колдунъ берется привести къ ней любовника и по обыкновенію въ женскомъ платьѣ; онѣ находитъ мнимаго Лидіо, или настоящую Сантиллу одѣтую въ мужское платье; она въ крайнемъ замѣшательствѣ, отъ того что Перилло непремѣнно хочетъ сдѣлать ее своимъ зятемъ. Колдунъ приглашаетъ ее въ Фульвіи, думая, что говоритъ съ настоящимъ Лидіо. Сантиллѣ вздумалось позабавиться симъ случаемъ, она надѣваетъ женское платье, которое достала ей кормилица, и рѣшилась идти къ Фульвіи подъ видомъ любовника, но въ одеждѣ своего пола. Между тѣмъ Фульвія, невидя Лидіо, теряетъ терпѣніе, наряжается мущиною и идетъ искать его.
Въ то же время Каландро, влюбленный до безумія въ Лидіо, почитаемаго имъ за Сантиллу, открывается Фессеніо, тому плутоватому слугѣ, которой живетъ у него изъ усердія къ настоящему своему господину, Фессеніо обѣщается помочь ему въ сей нуждѣ; но требуетъ для предосторожности, что бы онъ велѣлъ нести себя въ сундукѣ, крѣпко запертомъ. — А ежели сундукъ будетъ очень малъ? — Что нужды! васъ можно уложить въ немъ кусками. — Какъ кусками? — Точно кусками; тутъ нѣтъ ни малѣйшей трудности. Ето обыкновенной способъ путешествовать по морю. Не думаете ли, чтобы иначе можно было на кораблѣ удержаться? у каждаго пассажира отсѣкаютъ руки, ноги и всѣ члены; потомъ кладутъ ихъ въ ящики; а приплывши къ берегу, каждой опять беретъ свои члены и идетъ за своими дѣлами; вся хитрость состоитъ въ одномъ только словѣ. — Въ какомъ? — Въ словѣ: Амбракакуллакъ. Надобно только хорошо произнести его, и каждой членъ вдругъ очутится на своемъ мѣстѣ.
Урокъ о выговорѣ слова сего весьма забавенъ. Каландро нѣсколько разъ произноситъ не въ попадъ. Фессеніо заставляетъ его выговаривать по складамъ и при каждомъ слогѣ сильно дергаетъ его за руку. Наконецъ Каландро вскрикиваетъ. Все пропало! говоритъ Фессеніо: вы крикомъ своимъ уничтожили волшебную силу. — Каландра досадуетъ, что помѣшалъ вывихнуть себѣ руку. Что дѣлать? Какъ поправить ошибку? Фессеніо отвѣчаетъ съ простодушіемъ истинно комическимъ. Я найду, говоритъ онъ такой большой сундукъ, что вы въ немъ и такъ помѣститесь.
Въ другомъ явленіи Каландра находитъ новую трудность. Въ какомъ состояніи надобно лежать въ сундукѣ, во снѣли быть или бодрствовать? — Ни то ни другое: сидя на лошади не спятъ, по улицамъ ходятъ, за столомъ ѣдятъ, на лавкѣ сидятъ, на постели спятъ, а въ сундукѣ надобно быть мертвымъ. — Какъ мертвымъ? — Точно мертвымъ. — Къ чорту! куда это годится! — Случалось ли вамъ умереть когда-нибудь? — Кажется, нѣтъ. — Почемужъ вы знаете, что это никуда негодится, ежели вы ни однажды не умирали? — А тебѣ развѣ случалось? — Мнѣ! разъ тысячу въ жизни. — Чтожъ, вѣдь очень больно? — Умереть, заснуть, все равно. — Такъ надобно, чтобъ и я умеръ? — И вѣдомо, когда ляжете въ сундукѣ. — Да скажи мнѣ, какъ умираютъ? — Сущая бездѣлица! надобно закрыть глаза, сложить руки на-крестѣ, не шевелишься, не слышать и не видѣть того, что около васъ говорятъ и дѣлаютъ. — Понимаю; но послѣ ожить снова, думаю, трудно. — Вы угадали; ето самая величайшая и прекраснѣйшая тайна, о которой донынѣ еще никто не знаетъ. Однакожъ я вамъ ее объявлю, ежели только поклянетесь никому не сказывать. — Съ радостію клянусь тебѣ, что никто не узнаетъ. Ежели угодно, я и самъ себѣ не скажу ни слова. — О! себѣ самому дозволяется вамъ говоришь, сколько захотите; только на одно ухо, а не на оба. — Такъ скажи же поскорѣе. Вамъ извѣстно, дорогой мой господинѣ, что между живымъ и мертвымъ та только и развитьи, что одинъ можетъ двигаться, а другой нѣтъ. И такъ вотъ въ чемъ вся тайна: должно поднять лице къ верху и плюнуть на воздухъ; потомъ тряхнуться всѣмъ своимъ тѣломъ; далѣе, открыть глаза и шевелитъ членами; тогда смерть уйдетъ, ивы оживете. Повѣрьте мнѣ, что поступая такимъ образомъ, не должно бояться смерти.
Каландро увѣренъ, что нетрудно умирать и оживать, когда вздумается; но чтобы еще болѣе увѣриться онъ хочетъ испытать то и другое. Начинается забавная проба подъ руководствомъ плута Фессеніо. Напослѣдокъ приступаютъ къ дѣлу. Все готово: Лидіо предувѣдомленъ; пріискана молодая женщина, которая должна представлять мнимую Сантиллу, и которой заплачено за то, чтобы приласкала глупца Каландра и посмѣялась бы надъ нимъ хорошенько. Его заперли въ сундукъ, и отправили въ путь на спинѣ наемнаго носильщика. На заставѣ приставы таможенные спрашиваютъ, что въ сундукѣ находится? Опять забавная сцена между приставами, носильщикомъ, прелестницею и Фессеніо, которой всѣхъ дурачитъ, а послѣ, чтобы скорѣе кончить дѣло, признается, что въ сундукѣ лежитъ мертвецъ. Приставы открываютъ сундукъ и находятъ лежащаго въ немъ Каландро. Для чего же несете въ сундукѣ етаго человѣка? спрашиваетъ приставъ. — Для того что онѣ умеръ отъ мороваго повѣтрія. — Отъ повѣтрія? а я къ нему прикасался! — Темъ для тебя хуже. — Куда жъ вы несете его? — Несемъ бросить его въ рѣку и съ сундукомъ. — Какъ! восклицаетъ Каландра поднимаясь и вылѣзая изъ сундука: меня утопить! меня бросить въ рѣку! Нѣтъ, бездѣльники! я не умеръ! — При семъ воплѣ всѣ разбѣжались, и носильщикъ и приставы и нанятая прелестница. Каландра горячится, хочетъ бить слугу; но плутъ Фессеніо клянется, что безъ того конфисковали бы сундукѣ въ таможнѣ. — Какая это женщина, спрашиваетъ Каландро, которая побѣжала отсюда изо всей мочи? кто она? — Это смерть; она была заперта въ сундукѣ съ вами вмѣстѣ. — Со мною? — Точно съ вами. — Однакожъ я совсѣмъ не примѣтилъ ее. — Вѣрю; вѣдь и сонъ также невидимъ для васъ, когда спите; жажды вы невидите, когда пьете; алчбы, когда кушаете; если незахотите притворяться, то и теперь конечно признаетесь, что невидите жизни, хотя вы живы; а она точно съ вами. — Правда, я же вижу ея. — Ну точно такъ и смерти же льзя видѣть тому, кто умеръ.
Каландро всё понялъ; онъ безпокоится, какимъ образомъ дойти до Сантиллы, которая ждетъ его. — Это бездѣлица! отвѣчаетъ Фессеніо: назовитесь носильщикомъ, вы же одѣты неопрятно, — и послѣ смерти лице ваше такъ перемѣнилось, что васъ теперь и узнать не можно. А я выдамъ себя за столяра, и принесу къ Сантиллѣ сундукъ, будто бы мною сдѣланный. Она умна, догадается съ перваго слова, и дѣло кончится такъ, будто бы вы въ сундукѣ принесены были. Выдумка очень понравилась нашему волокитѣ, Фессеніо помогъ ему взять сундукъ, и оба пошли куда надобно. Опять забавное явленіе. Нѣжная Фульвія, одѣтая въ мужское платье, была у Лидіо въ то самое время, когда пришелъ мужъ ея къ сей мнимой Сантиллѣ. Она притворяется, будто нарядилась такъ для того, чтобъ поймать невѣрнаго своего Каландро, осыпаетъ его страшными укоризнами, отводитъ домой и запираетъ.
Подлинная Сантилла въ назначенной часъ является къ Фульвіи въ одеждѣ своего пола, въ какой и братъ ея посѣщалъ свою пріятельницу. Фульвія принимаетъ ее за Лидіо; но ошибка cкоро открывается. Новое замѣшательство. Вина падаетъ на чародѣя, отъ котораго Фульвія требуетъ, чтобы все приведено было въ надлежащей порядокъ. Сантилла опять надѣваетъ свое мужское платье, и ошибка слѣдуетъ за ошибкою; ибо думаютъ, что происходитъ перемѣна пола въ одной и той же особѣ. Колдунъ въ недоумѣніи; призываемый имъ демонѣ не помогаетъ. Наконецъ братъ и сестра встрѣчаются, и узнаютъ другъ друга. Сантилла склоняетъ брата своего жениьься на дочери Перилло; Фульвія, разными хитростями выпутавшись изъ бѣды, охотно на то соглашается, равно и на бракъ сына своего Фламиніо, за котораго Сантилла намѣрена выдти. Такимъ образомъ всѣ остаются довольны, кромѣ стараго Каландро, героя комедіи.
Таково содержаніе славной Каландріи, о которой столь часто упоминаютъ, когда идетъ рѣчь о возрожденіи комедіи въ Европѣ, но коей содержаніе, расположеніе и завязка до сихъ поръ никѣмъ небыли описаны. Каландрія, или Каландра, названная такъ отъ имени главнаго лица, напечатана скоро послѣ смерти сочинителя, и тогда же сдѣлалась извѣстною во всей Италіи. Слава ея была некратковременна; даже и теперь Флорентинцы, любители чистоты своего языка, почитаютъ ее на ряду съ лучшими сочиненіями стариннаго театра.
Каландрія походитъ, какъ можно было примѣтитъ, на Плавnовы комедіи. Менехмы послужили поводомъ къ сочиненію Калантіи и даже видно въ нѣкоторыхъ мѣстахъ довольно имъ близкое подражаніе. Двойни разнаго пола гораздо забавнѣе Плавтовыхъ Менехмовъ. Каландрія написана прозою: сочинитель въ прологѣ объявляетъ и причину тому, а именно что люди разговариваютъ прозою, а не стихами. Аристофанъ, Плавтъ и Теренцій могли бы то же сказать въ свое оправданіе; однакожъ они сочиняли стихами свои комедіи. Правда, отличнѣйшіе изъ новыхъ поетовъ часто писали комедіи прозою, за что и хулить ихъ не должно; однакожъ тѣ изъ нихъ поступили еще лучше, которые при хорошихъ способностяхъ и надосугѣ сочиняли комедіи въ стихахъ, каковы напримѣръ Тартюфъ, Мизантропъ, Ученыя женщины; также Игрокъ, Менехмы, Завѣщатель, или Лжецъ, Челобитчики, Метроманія и многія другія.
Разговорѣ въ Каландріи вообще живой и плавной; слогъ легкой, изобилующій тѣми Тосканскими выраженіями, которыя имѣютъ сходство съ Греческимъ аттицизмомъ и съ Римскою чистотою; но къ несчастій) онѣ испорченъ множествомъ словъ игривыхъ, обоюдныхъ, очень неблагопристойныхъ, неодобряемыхъ изящнымъ вкусомъ; ихъ извинить можно развѣ только примѣромъ Плавта, которому подражалъ нашъ сочинитель. Нравы въ сей комедіи и сами по себѣ дурны и обработаны безъ искусства. Почти непонятно, какъ могли просвѣщенные государи Италіи и благочестивый Первосвященникъ Рима безъ стыда смотрѣть на представленіе Каландріи; но должно вспомнить о чрезвычайной того вѣка развращенности, которая очень худо извѣстна людямъ, предпочитающимъ нравы тогдашніе нравамъ нынѣшняго времени,
[Женгене П. Л.] Об итальянской комедии в XVI веке, и о Каландрии, соч. кардинала Биббиены: (Окончание) / С франц. Т. [М. Т. Каченовский] // Вестн. Европы. — 1810. — Ч. 49, N 2. — С. 117-136.
- ↑ Онъ былъ ученикѣ Ѳеофраста.
- ↑ Онѣ называются: Евнухъ, Еавтонименосъ, Гецина и Аделфы.
- ↑ Tu quoque, tu in fummis, о dimidiate Menander, Poneris et cet.
- ↑ Отъ города Ателлы, который теперь есть нечто иное, какъ малая деревня, извѣстная подъ именемъ Сантъ-Арпино. Она лежитъ между Капуи и Неаполя, въ одной милѣ отъ Аверсы.
- ↑ Storia е raggione d’ogna poesia, Tom. V, p. 256.
- ↑ Natur. Quaest, L. 7, с. 34.
- ↑ Epift. Var. L. І, Ep. 20.
- ↑ Доказательства тому находятъ во многихъ эпиграммахъ Анѳологіи.
- ↑ Ub. supr. T. V. р. 206 et feq. ed. Milan, 1744.
- ↑ Антоній, котораго католики святымъ почитаютъ.
- ↑ Квадріо перевелъ (Т. V. р. 207) съ Латинскаго языка на Италіянскій подлинные слова Архіепископа Антонія, взятыя изъ его писаній (Somme Theolpgique part. 3, tit. 8, ch. 4): Perche le rappresentazionl, che si fann' oggi di cose spirituali, sono con molte buffonerie mescolate, con detti o fatti irrisorii, e con maschere, percio non si debbono esse far nelle chiese, ne da cherici in alcun modo.
- ↑ La Cassaria и Suppositi.
- ↑ Stor. della letter. Ital. T. VII. part. 3. pag. 143.
- ↑ Lettere del Bembo. Vol. 3. lib. 1. ann. 1505—1508.
- ↑ Павелъ Іовій описываетъ случай сей иначе; но, его словамъ, не было надобности въ помощи Биббіены. Fuere, qui exiftоmarent vel ob io seniores ad ferenda suffragia facilius acquod pridie disirupto eo abscesse, qui fedem occuparat, tanto setore ex prosluente sanie sotum, comitium implevisset, ut tanquam a mortifera tabe infectus, non diu supervicturos esse vel medicarum testimouio crederetur. Vita Leonis. lib. 3.
- ↑ Vits de' Pittori, lib. 3, Vita di Baltassare Peruzzi.