Объясненіе по поводу одной рецензіи
правитьИзвѣстный спеціалистъ по исторіи русскаго права г. Владимірскій-Будановъ удостоилъ нѣсколькими критическими замѣчаніями начало печатаемаго мною въ Русской Мысли сочиненія о боярской Думѣ[1]. Эти замѣчанія помѣщены критикомъ рядомъ съ его замѣтками на книгу г. Загоскина о томъ же предметѣ. Какъ автору, мнѣ было пріятно замѣтить, что первымъ главахъ моего опыта, на которыя я самъ смотрю какъ на вступительныя, въ рецензіи оказано даже нѣсколько больше вниманія, чѣмъ почтенному и вполнѣ законченному труду моего товарища по темѣ, если только о степени внимательности критика къ сочиненію можно судить по числу страницъ, отведенныхъ послѣднему въ рецензія.
Правда, страницы рецензіи, мнѣ посвященныя, отличаются довольно замѣтной возбужденностью тона. Я убѣжденъ, что это произошло, если не отъ непривычки писать иначе, то отъ ученой впечатлительности, возбужденной обиліемъ найденныхъ у меня погрѣшностей, а не отъ какой-либо другой причины.
По примѣру рецензента я мимоходомъ сдѣлаю замѣтку о той сторонѣ моего опыта, которая и меня «прямо не интересуетъ», именно о моемъ слогѣ. Онъ не нравится рецензенту «притязаніями на художественность», о которыхъ я впервые узналъ изъ рецензіи: составляя свое сочиненіе, я думалъ о художественности такъ же мало, какъ и мой критикъ, когда писалъ свою рецензію. Въ образецъ приписываемаго мнѣ притязанія приведена та фраза, гдѣ сказано, что «по нашимъ привычнымъ представленіямъ новая Россія вышла изъ преобразовательнаго горнила Петра, если не какъ богиня изъ морской пѣны, то какъ разслабленный изъ возмущенной воды іерусалимской Виѳезды» и пр. Критику не нравятся такіе образы; не нравятся они и мнѣ; но въ нихъ не виновато мое воображеніе: они мнѣ были прямо подсказаны сужденіями о Петрѣ, какія часто приходилось слышать, и въ распространенныхъ у насъ историческихъ представленіяхъ иногда встрѣчаются даже еще менѣе художественныя метафоры. Я виноватъ только въ излишней, можетъ быть, точности, съ какою хотѣлъ передать оспариваемыя мною самимъ сужденія, да еще развѣ въ столь же излишней попыткѣ немного пародировать тонъ и формы этихъ сужденій.
Впрочемъ наши ученые темпераменты и литературные вкусы едва-ли для кого-нибудь занимательны. Отъ ученой критики ждутъ, что она укажетъ въ сочиненіи ошибки, недостатки, и поможетъ ихъ исправленію.
Рецензентъ прежде всего касается моихъ пріемовъ изслѣдованія и останавливается на введеніи. Здѣсь я говорю о распространенномъ въ нашей читающей публикѣ мнѣніи, будто мы хорошо знакомы съ политической исторіей своего отечества. Не соглашаясь съ этимъ мнѣніемъ, я думаю, что оно составилось подъ вліяніемъ ряда сочиненій нѣсколькихъ знатоковъ исторіи русскаго права, прекрасно изобразившихъ строй и дѣйствіе нѣкоторыхъ нашихъ древнихъ учрежденій. Строй и дѣйствіе правительственнаго учрежденія я назвалъ, можетъ быть, не совсѣмъ удачно, его технической стороны, а взглядъ, усвоенныя публикой подъ вліяніемъ этихъ сочиненій, техническимъ взглядомъ на наши древнія учрежденія. Затѣмъ я отмѣтилъ нѣкоторыя, по моему мнѣнію, неправильныя идя неясныя сужденія, вытекшія изъ той мысли, будто вопросъ объ учрежденіяхъ, исторію которыхъ читатель изучилъ по упомянутымъ трудамъ, исчерпанъ, что кромѣ строя и дѣйствія древнихъ учрежденій въ нихъ уже нечего изучать болѣе. Я говорилъ только о впечатлѣніи, вынесенномъ многими изъ извѣстныхъ прекрасныхъ сочиненій, не касаясь того, насколько виноваты авторы послѣднихъ въ вынесенномъ изъ ихъ трудовъ взглядѣ и раздѣляли ли его сами. Всего менѣе думалъ я возставать противъ этихъ писателей, труды которыхъ привыкъ цѣнить высоко. Напротивъ, мнѣ хотѣлось напомнить историкамъ-неюристамъ, къ которымъ осмѣливаюсь причислять себя, что если юристы сдѣлали для насъ такъ много, такъ хорошо рѣшили своя задачи, то теперь очередь за нами, и мы должны сдѣлать свое дѣло, освѣтить стороны въ исторіи нашихъ учрежденій, оставшіяся на нашу долю, чтобы пополнять историческія познанія благосклонныхъ читателей. Вотъ что хотѣлъ я сказать въ началѣ введенія и, можетъ быть, сказалъ недостаточно выразительно. Если это такъ, то я очень жалѣю объ этомъ, потому что это дало рецензенту возможность или поводъ прочитать въ моихъ словахъ совсѣмъ не то, что я хотѣлъ сказать. Ему показалось, что я «недоволенъ успѣхами нашихъ историческихъ знаній», и онъ по пунктамъ перечисляетъ обвиненія, которыя будто бы взведены мною на "историко-механиковъ, или иначе, историко-юристовъ: « это именно тѣ распространенныя въ читающей публикѣ историческія сужденія, въ которыхъ я не думалъ винить историковъ-юристовъ, нигдѣ притомъ не называя послѣднихъ „историко-механиками“ — терминомъ, который придумалъ самъ рецензентъ въ интересѣ ироніи; я говорилъ объ историкахъ, изучившихъ „механизмъ правительственныхъ учрежденій“, а не объ „историко-механикахъ“. Исходя изъ этого недоразумѣнія, рецензентъ въ формѣ вопроса упрекаетъ меня въ томъ, будто мнѣ неизвѣстны сочиненія историковъ-юристовъ гг. Градовскаго и Дитянина, построенныя на той же мысли, какую развиваю я въ своемъ опытѣ. Я могъ бы увеличить перечень такихъ сочиненій и даже включить въ него нѣкоторые труды моего рецензента, прибавивъ, что мы, простые историки-неюристы, крайнѣ благодарны за такое направленіи всѣхъ этихъ трудовъ. Но вѣдь я говорилъ не объ этомъ, а то, о чемъ я говорилъ, не вызывало меня на перечисленіе изслѣдователей, прежде и успѣшнее меня разрѣшившихъ задачи, подобныя моей. Въ сожалѣнію, недоразумѣніе почтеннаго критика простирается не только на начало, но и на дальнѣйшія страницы моего введенія.
Попытаюсь объяснять это недоразумѣніе, которое могутъ раздѣлять и другіе мои читатели. Указанное невѣрное мнѣніе, встрѣчаемое въ публикѣ, произошло не отъ какой-либо ограниченности взгляда историковъ-юристовъ, а отъ понятнаго пробѣла, какой остается въ нашей исторической литературѣ, несмотря на ихъ превосходные труды. Въ исторіи учрежденій юриста естественно прежде всего привлекаютъ стороны наиболѣе для него важныя, именно ихъ устройство и дѣйствіе, или, по выраженію рецензента, ихъ „составъ и отправленія“, а въ этомъ онъ самъ видитъ „двѣ основныя задачи всякаго историко-юридическаго изслѣдованія“. За это нельзя порицать изслѣдователей и этимъ я объяснилъ въ концѣ введенія то, что изслѣдователи долго обходили тѣ изъ нашихъ древнихъ учрежденій, въ которыхъ „составъ и отправленія“ или трудно уловимы или де имѣютъ первостепеннаго историческаго значенія. Къ такимъ учрежденіямъ я отношу и боярскую Думу. Но въ исторіи учрежденій есть сторона, менѣе другихъ важная для юриста, которой однакожъ можетъ интересоваться исторіей, не дѣлая ея изученія своей монополіей и не умаляя значенія того, что цѣнитъ юристъ. Эту сторону я назвалъ „соціальнымъ составомъ управленія“, замѣтивъ, что изученіе механики или техники учрежденій не обнимаетъ всей ихъ исторіи. Чего же не достаетъ еще? Я сказалъ, что не достаетъ изученія ихъ соціальнаго состава, разумѣя подъ механизмомъ ихъ строй и отправленія. „Мы сказали бы, поправляетъ мой отвѣтъ рецензентъ, что недостаетъ еще описаній функцій ихъ (отправленій), гдѣ они и соприкасаются съ цѣлой жизнію общества“ (стр. 107). Вслѣдъ затѣмъ, сказавъ, что я отвѣчаю да этотъ вопросъ не такъ, критикъ приписываетъ мнѣ слова: „историки-технологи забываютъ о соціальномъ составѣ управленія“. Но у меня нигдѣ нѣтъ ни термина „историки-технологи“, ни всей этой фразы и я нигдѣ не говорилъ, что историки-юристы, которые здѣсь, очевидно, разумѣются подъ историками-технологами, „забываютъ“ о соціальномъ составѣ управленія. Какъ бы то ли было, критикъ называетъ мой отвѣтъ „большою странностью“ и „остается въ недоумѣніи: что же такое соціальный составъ управленія“? Я не пояснялъ этого выраженія, думая, что оно и достаточно понятно, и достаточно употребительно, по крайней мѣрѣ, не темнѣе и не страннѣе словъ „личный составъ управленія“. Теперь скажу, что я разумѣлъ подъ этимъ выраженіемъ. Кто напримѣръ опишетъ, изъ сколькихъ бояръ, окольничихъ и т. д. состояла боярская Дума Ивана Грознаго, тотъ изобразитъ личный или, точнѣе, чиновный составъ ея. Но при сходномъ такомъ составѣ могъ быть неодинаковъ ея составъ соціальный. Члены Думы того времени назначались изъ извѣстныхъ только слоевъ общества, которые можно обозначить съ нѣкоторой точностью. Но представимъ, что Дума стала составляться изъ людей, подучившихъ думные чины, не потому что эти люди принадлежали къ извѣстнымъ слоямъ общества, а по какимъ-либо другимъ причинамъ, къ какимъ бы классамъ ни принадлежали. Тогда въ Думѣ могло не оказаться ни одного члена изъ слоевъ, прежде ее наполнявшихъ; она могла состоять изъ столькихъ же бояръ, окольничихъ и т. д., какъ и прежде, но ея соціальный составъ вышелъ бы совсѣмъ иной, а съ нимъ измѣнились бы понятія, интересы, весь характеръ учрежденія. Рецензентъ припомнитъ, что нѣчто подобное дѣйствительно испытала нѣкогда наша Дума, сохранивъ прежній чиновный свой составъ. Этотъ соціальный составъ Думы, которую и критикъ считаетъ очень тѣсно связанной съ судьбою древнерусскихъ классовъ, я и назначилъ главнымъ предметомъ своего изученія и во введенія хотѣлъ оправдать такой выборъ, показать, почему считаю свою задачу нелишней. Именно появленіе книги профессора исторіи русскаго права г. Загоскина и заставило меня подумать, не поставить ли мнѣ въ своемъ опытѣ на второмъ планѣ изображеніе „техническаго“ устройства и правительственнаго дѣйствія Думы, съ чѣмъ можетъ лучше меня познакомить читателя ученый, болѣе компетентный въ такихъ вопросахъ. Въ, виду этого, я и закончилъ введеніе замѣчаніемъ, что избранная мною точка зрѣнія оправдаетъ нѣсколько пробѣлы, которые замѣтитъ читатель въ моемъ опытѣ. Поэтому мнѣ трудно объяснить себѣ происхожденіе ряда „порицаній“, не совсѣмъ обычныхъ по тону въ серьезной критикѣ, которыми почтенный ученый встрѣтилъ мой скромный опытъ. Такъ, онъ стороной намекаетъ, будто я, развивая свою мысль объ изученіи учрежденія въ связи съ исторіей общества, смѣшиваю „разные предметы“ и даже выдаю это смѣшеніе „за новое направленіе науки, за открытіе“. Я напротивъ боялся, что избранное мною „направленіе“ покажется слишкомъ узкимъ, а узость на правленія, какъ хорошо знаетъ мой рецензентъ, не только не открытіе, а очень старая старина. Точно также я не смѣшиваю такихъ различныхъ предметовъ, какъ исторія классовъ и исторія учрежденій, не сливаю одной съ другой, а напротивъ, можетъ быть, слишкомъ раздѣляю ихъ, пытаясь изобразить исторію соціальнаго состава Думы и отодвигая на задній планъ исторію ея правительственнаго строя и дѣйствія, которая смущаетъ меня массой чисто юридическихъ вопросовъ. Рецензентъ находитъ задачу и въ томъ, что я говорю объ изученіи исторіи учрежденій въ связи не только съ общественными классами, но и интересами. По его разгадкѣ, я „по видимому желалъ бы, чтобы историкъ представлялъ намъ, какія изъ учрежденій вызваны были самою жизнію (а не мертвою бумагой), въ какомъ отношеніи находилась ихъ дѣятельность къ жизни и обратно“ (стр. 108). Не знаю, какъ самъ рецензентъ понимаетъ свои слова и какія учрежденія вызываются „жертвою бумагой“; но смыслъ моихъ „интересовъ“ очень простъ. Классъ общества, въ рукахъ котораго находится управленіе и охъ котораго зависитъ соціальный составъ его, можетъ, пользуясь властью, преслѣдовать различныя цѣли: можетъ поддерживать преимущественно интересы землевладѣнія или преимущественно выгоды торговли, можетъ, владѣя землей, стремиться къ подчиненію земледѣльческаго населенія и т. п. Такія стремленія я и разумѣлъ подъ „интересами“, а не вопросъ о томъ, какія учрежденія вызываются жизнію и какія мертвою бумагой. Поэтому я не согласенъ на то, что мнѣ обязательно подсказываетъ рецензентъ вмѣсто моего загадочнаго выраженія, рекомендуя мнѣ „простую юридическую терминологію“, описаніе состава и отправленій учрежденія, что „спасло бы“ меня отъ напрасныхъ усилій выразить извѣстныя мысли. Моя мысль не нова, но и не совсѣмъ та, какую подсказываетъ мнѣ критикъ. Я именно имѣлъ въ виду не всю широкую задачу исторически изучить составъ и отправленія учрежденія, и только прослѣдить, какъ отражались въ исторіи Думы, перемѣны въ составѣ руководящаго класса древнерусскаго общества, смѣна господствовавшихъ въ немъ интересовъ и, а это и то, о чемъ говоритъ рецензентъ, кажется мнѣ, не одно и тоже. Но всего менѣе понятенъ мнѣ еще одинъ упрекъ. Первыя главы своего опыта я посвятилъ изученію древнѣйшей исторіи нашего города, чтобы уяснить себѣ любопытное и, какъ мнѣ казалось, недостаточно изслѣдованное явленіе нашей исторіи X в., присутствіе „старцевъ градскихъ“ въ княжеской Думѣ рядомъ съ боярами. Этого прямо требовала моя задача и на этомъ я остановился, можетъ быть, слишкомъ долго въ ущербъ симметріи цѣлаго опыта. Я вполнѣ согласенъ съ мыслью критики, что „для успѣховъ дѣла“ необходимо „полное сосредоточеніе вниманія на избранномъ предметѣ“. Какъ я исполнилъ эту часть своей задачи, судить не мнѣ; замѣчу только, что самъ критикъ нашелъ „нѣсколько очень здравыхъ догадокъ“ въ упомянутыхъ главахъ. Но не находитъ, чтобы „все это имѣло какое-либо отношеніе къ боярской Думѣ“, и имѣя въ виду эти главы, пишетъ, что въ нихъ „основная задача расплывается и теряется въ массѣ привходящихъ предметовъ“ (стр. 108 и примѣч. на 115). Скорѣе меня можно было бы упрекнуть не за потерю основной задачи, аза слишкомъ пространное и медленное ея разрѣшеніе въ первыхъ главахъ, за слишкомъ продолжительное сосредоточеніе вниманія на избранномъ предметѣ, что критикъ считаетъ элементарнымъ принципомъ методологіи»; но мнѣ кажется, выдерживая методъ съ излишкомъ, грѣшишь не противъ метода, а только противъ терпѣнія читателя.
Всѣ указанные упреки вышли изъ недоразумѣнія рецензента, а источникъ недоразумѣнія кроется въ предположенія, будто я «недоволенъ успѣхами нашихъ историческихъ знаній» и во введеніи обвиняю историковъ-юристовъ, такъ подвинувшихъ впередъ эти знанія. Почтенный спеціалистъ почувствовалъ себя задѣтымъ и счелъ нужнымъ вступиться за историковъ-юристовъ. Но такъ какъ я не думалъ нападать на нихъ, такъ какъ тѣ изъ нихъ, которыхъ я имѣлъ въ виду, едва-ли нуждаются въ чьей-нибудь защитѣ, а г. Владимірскаго-Буданова имѣлъ я въ виду всего менѣе, то думаю, что его оборонительные удары падаютъ въ пространство, гдѣ нѣтъ нападающаго, даже иногда направляются совсѣмъ въ сторону и защита изъ недоразумѣнія переходитъ въ неправду. Во введеніи я пытался отмѣтить главные моменты развитія мѣстнаго управленія въ Россіи до конца XVIII в. Назвавъ мое выраженіе о соціальномъ составѣ управленія «большою странностью», критикъ называетъ сейчасъ указанный очеркъ «удивительнымъ примѣромъ» и прибавляетъ, будто я построилъ его на слѣдующемъ принципѣ: чѣмъ болѣе усиливалось провинціальное самоуправленіе, тѣмъ болѣе усиливалась административная централизація. «Иной подумаетъ, что мы шутимъ», продолжаетъ рецензентъ и затѣмъ вырываетъ двѣ фразы, опуская связующія ихъ мысли, изъ того мѣста моего очерка, гдѣ я говорю о мѣстномъ управленіи въ удѣльное время (подъ которымъ разумѣю время съ XIII в. до княженія Ивана III). Если уже критику угодно было обратиться къ шутливой рѣчи, то я долженъ согласиться, что онъ дѣйствительно шутитъ. Во-первыхъ, я не строилъ своего очерка на странномъ принципѣ, мнѣ приписанномъ, а сказалъ, что только въ XVI в. земское самоуправленіе развивается, вытѣсняя намѣстниковъ и волостелей, но усиливается и централизація; ниже я повторилъ эту мысль, сказавъ, что потомъ послѣ удѣльнаго времени, т. е. въ XVI в., рядомъ развиваются и централизація и мѣстное самоуправленіе, и тутъ же прибавилъ для объясненія этой видимой странности, что самоуправленіе являлось тогда орудіемъ, проводникомъ той же централизаціи. Рѣчь идетъ не о какомъ-либо принципѣ, проводимомъ чрезъ всю исторію нашего мѣстнаго управленія, не о «зависимости успѣховъ централизаціи отъ успѣховъ самоуправленія», какъ угодно было подумать критику, а o фактѣ точно обозначеннаго и непродолжительнаго времени, объ отношеніи мѣстнаго земскаго управленія къ центральному въ XVI в. Но критикъ въ доказательство того, что найденный имъ у меня «принципъ» не есть его собственная шутка, приводитъ отрывочныя фразы изъ моихъ строкъ не o XVI в., а объ удѣльномъ времени, гдѣ нѣтъ ничего похожаго на его «принципъ», прибавляя, что «читатель видитъ тутъ только образецъ противорѣчія и принужденъ выбирать любое». Смѣю надѣяться, что положеніе сочинителя не столь печально, что не всякій читатель такъ читаетъ, какъ угодно моему критику, и вѣроятно всякій другой выберетъ изъ читаемыхъ строкъ не то, что ему «любо», а что дѣйствительно въ нихъ сказано. Начавъ разсматриваемое мѣсто рецензіи усвоеніемъ мнѣ не моей мысли, критикъ и оканчиваетъ его такой же напраслиной. По его мнѣнію, весь мой неясный очеркъ исторіи мѣстнаго управленія совершенно затемненъ «общею» фразой: «органами централизаціи являются люди, которые были представителями центральной власти». Но у меня эта непонятная въ одиночествѣ фраза вовсе не общая, относится не ко всей исторіи мѣстнаго управленія, а исключительно характеризуетъ удѣльное управленіе; притомъ я она приведена въ рецензіи не вполнѣ. Тамъ, откуда она вырвана, резюмируется мысль, что въ удѣльное время мѣстные управители, назначенные центральной властью, стояли однако въ такой слабой связи съ правительственнымъ центромъ, что ихъ отношеніе къ послѣднему трудно подвести подъ понятіе административной централизаціи; въ этой мысли и состоитъ весь «образецъ противорѣчія», на который критикъ указываетъ читателю. Въ главѣ объ удѣльной администраціи эта мысль у меня развивается; согласятся-ли съ этимъ развитіемъ критикъ — его дѣло. Но теперь онъ прибавляетъ въ заключеніе: «Иной подумаетъ, что г. Ключевскій отыскалъ какой-нибудь чиновничій сепаратизмъ въ XV в.». Эта моя находка была бы довольно забавна, если бы догадка о ней критика была справедлива и не вышла изъ его заботливости не о томъ, что говоритъ разбираемый ихъ авторъ, а о томъ, что кто-то «иной» подумаетъ.
Къ сожалѣнію, я не могу коснуться другихъ замѣчаній критика въ предѣлахъ отведеннаго моему объясненію мѣста въ журналѣ, хотя большая часть этихъ замѣчаній по характеру похожа на изложенныя: это или вопросы, рѣшаемые мною въ дальнѣйшихъ главахъ — какъ, объ этомъ пусть судитъ мой критикъ, — или возраженія, но довольно трудно уловимыя, спрятанныя подъ знаками вопроса или удивленія въ скобкахъ. Обвиненія рецензента, сколько о томъ могу судить, касаются преимущественно изложенія и композиціи моего опыта и сводятся къ двумъ главнымъ недостаткамъ его: это неясность изложенія нѣкоторыхъ мѣстъ и моя наклонность къ мелкимъ или «замысловатымъ» историческимъ поискамъ, которые авторъ надѣется совершенно упразднить своими «простыми соображеніями» (стр. 117). О второмъ недостаткѣ едва-ли можетъ быть рѣчь: онъ зависитъ отъ того, какъ кто смотритъ на дѣло, на обязанности изслѣдователя: иной любитъ «простыя соображенія», другой ими недовольствуются. Но я буду очень радъ, если мои «замысловатые поиски» упразднятся «простыми соображеніями» другихъ: чѣмъ проще, тѣмъ лучше. Что касается недостатка ясности по мѣстамъ, то я не стану спорить и противъ этого, а замѣчу только, что ясность становится понятіемъ очень условнымъ, когда изучающаго механизмъ древняго правительственнаго учрежденія называютъ «историко-механикомъ» и видятъ загадки въ выраженіяхъ «общественные интересы» и «соціальный составъ управленія». Вообще я очень благодаренъ критику за его трудъ и за то, что онъ удостоилъ мой опытъ рецензіей до его окончанія; это даетъ мнѣ возможность воспользоваться нѣкоторыми его замѣчаніями: я всегда охотно и съ признательностію выслушаю сужденія такого знатока, особенно если они будутъ высказаны безъ излишней ученой щекотливости. Нашъ ученый авторитетъ и довѣріе читателей къ нашимъ сужденіямъ нисколько не пострадаютъ, если мы будемъ относиться къ трудамъ другъ друга строго, внимательно и — не скажу, доброжелательно, — а по крайней мѣрѣ вѣжливо.
- ↑ Сборникъ госуд. знаній, т. VIII, отд. крит. и библіогр., стр. 104.