Общественные и политические взгляды Н. И. Тургенева в Александровскую эпоху (Шебунин)/ДО

Общественные и политические взгляды Н. И. Тургенева в Александровскую эпоху
авторъ Андрей Николаевич Шебунин

Опубл.: 1913. Источникъ: az.lib.ru • Журнал «Современникъ», кн. V—VI. 1913 г.

Общественные и политическіе взгляды Н. И. Тургенева въ Александровскую эпоху.

(По неизданнымъ матеріаламъ) ¹).

¹) Авторъ для своей статьи пользовался неизданными матеріалами Тургеневскаго архива, хранящагося въ Академіи Наукъ. Дневники Ник. Ив. появились въ свѣтъ только въ апрѣлѣ мѣсяцѣ 1913 года.

I.

Н. И. Тургеневъ въ послѣдніе годы обратилъ на себя серьезное вниманіе нашихъ изслѣдователей и историковъ. Немило статей и замѣтокъ посвящали анализу его дневниковъ, статей и знаменитой его работы «La Russie et les Russes». Громадный Тургеневскій архивъ, изданіе котораго только начато Академіей Наукъ, привлекаетъ вниманіе не одного изслѣдователя. Но до сихъ поръ нельзя считать выясненнымъ вопросъ, какое именно мѣсто занимаетъ Н. И. Тургеневъ въ исторіи нашей политической мысли, и какихъ именно теченій ея онъ оказался предшественникомъ и піонеромъ. Довольно распространенъ взглядъ на Н. И. Тургенева, какъ на «благороднаго борща противъ крѣпостного права», піонера освобожденія крестьянъ и т. д. Это, дѣйствительно, такъ. Но тутъ еще нѣтъ никакого объективнаго выясненія. Обычное содержаніе статей объ И. И. Тургеневѣ: изложеніе его взглядовъ, восхищеніе передъ его "благородствомъ, сожалѣніе объ его умѣренности въ вопросѣ о надѣленіи крестьянъ землей, объясненія этой умѣренности «духомъ времени», который будто бы не давалъ возможности предвидѣть всѣхъ ужасовъ обезземеленія, и въ заключеніе новые восхищенія и восторги.

Слова «Н. И. Тургеневъ — благородный борецъ противъ крѣпостного права» не даютъ яснаго представленія объ этомъ дѣятелѣ. Къ противникамъ крѣпостного права можно отнести и императора Александра І-го, и графовъ Канкрана и Киселева, и Н. Тургенева, и Пестеля, и Герцена; но неужели же одинъ фактъ отрицательнаго отношенія къ крѣпостному праву можетъ объединить всѣхъ этихъ людей въ одну группу «благородныхъ борцовъ»^[1], независимо отъ уясненія вопроса объ общихъ системахъ ихъ политическаго міросозерцанія и въ частности о мотивахъ, заставлявшихъ ихъ отрицательно относиться къ крѣпостничеству? Оправданіе умѣренности Тургенева въ вопросѣ о надѣленіи крестьянъ землей «духомъ времени» не служитъ объясненіемъ, такъ какъ и тогда Пестель выдвигалъ вопросъ о радикальномъ пересмотрѣ земельныхъ, отношеній, и тогда крестьяне Якушкина предпочли крѣпостное состояніе свободѣ умирать съ голоду, которую предложилъ имъ ихъ господинъ. Да и вообще взгляды Н. И. Тургенева, какъ и всякаго другого политическаго дѣятеля, врядъ ли нуждаются въ оправданіи или обвиненіи, а требуютъ лишь объясненія и объективной оцѣнки сообразно той или иной ихъ связи съ общественными отношеніями. Мы полагали, что только подобное выясненіе всей системы политическихъ взглядовъ Н. И. Тургенева, чуждое предвзятыхъ мнѣній, можетъ способствовать пониманію дѣйствительной роли и заслуги нашего публициста въ исторіи русской политической мысли вообще и въ исторіи крестьянскаго вопроса — въ частности.

Мы ограничиваемъ свою работу рамками Александровской эпохи, такъ какъ работы Н. И. Тургенева позднѣйшаго времени («La Russie et les Russes» и публицистика «'эпохи великихъ реформъ») неоднократно уже разбирались въ нашей исторической литературѣ, да и намъ пришлось бы неоднократно повторяться. Громадный же неизданный матеріалъ дневниковъ и писемъ Александровской эпохи дастъ намъ возможность прослѣдить постепенное формированіе политическаго міросозерцанія Н. И. Тургенева и поможетъ намъ опредѣлить направленіе его мысли въ эпоху ея наиболѣе интенсивной работы.

Николай Иванычъ — сынъ знаменитаго масона и директора московскаго университета Ивана Петровича Тургенева — провелъ свою юность въ Москвѣ, гдѣ окончилъ университетскій пансіонъ въ 1806 году и университетъ, и въ Гёттингенѣ, гдѣ слушалъ университетскія лекціи въ 1808—1811 г.

Обращаясь къ этому періоду, мы не много найдемъ матеріаловъ о политическихъ взглядахъ молодого Тургенева. Сюда относятся дневники и письма, опубликованные въ 1-мъ выпускѣ издаваемаго Академіей Наукъ «Архива братьевъ Тургеневыхъ». Повидимому, въ ранней юности Н. И. Тургеневъ не особенно интересовался политикой; но въ этотъ періодъ онъ учился и мыслилъ и такимъ образомъ проходилъ первыя начала политическаго воспитанія. Поэтому мы не имѣли права проходить мимо этого періода.

Всякій, знающій Н. И. Тургенева по его работамъ «Опытъ теоріи налоговъ» и «La Russie et les Russes», удивится, узнавъ, что будущій финансистъ и экономистъ немало занимался въ юности поэзіей и не былъ чуждъ моднаго тогда сентиментально-пессимистическаго настроенія. вотъ, напримѣръ, образецъ его поэтическихъ опытовъ:

«Доверши, Судьба, мученье

Надъ несчастной головой,

Ускори ты золъ стремленье,

Перестань играть ты мной!

Коль на то, Природа злая,

Ты меня произвела,

Чтобъ, въ несчастьяхъ утопая,

Проклиналъ всегда себя,

Коль на то ты сотворила,

Чтобъ влачить мнѣ жизнь стеня,

Горе скуку довершило,

Нѣтъ несчастнѣе меня» и т. д. ¹).

¹) Архивъ братьевъ Тургеневыхъ. Вып. І-й. Дневники и письма Н. И. Тургенева за 1806—1811 годы (I томъ), подъ ред. и съ примѣч. Е. И. Тарасова. Изд. Отд. Рус. яз. и слов. Имп. Акад. Наукъ. СПБ., 1911 г., стр. 8.

Мы напрасно бы думали, что молодой Тургеневъ лишь въ минуты поэтическаго вдохновенія пессимистически относился къ жизни. Дневникъ его доказываетъ, что и въ другіе моменты онъ смотрѣлъ мрачно на жизнь вообще и на свою судьбу въ частности; мы сейчасъ въ этомъ убѣдимся. Теперь же пока остановимся на его занятіяхъ этого времени.

Въ этотъ моментъ онъ въ гораздо большей степени интересуется философіей, чѣмъ другими науками. На страницахъ его дневника мы находимъ замѣтки о стоикахъ, скептикахъ и др. школахъ, но не замѣчаемъ стремленія выработать философское міросозерцаніе. Замѣтки о философскихъ школахъ лишь конспекты прилежнаго ученика, критической работы ума тутъ не замѣтно. Зато молодого Тургенева живо интересуетъ вопросъ о Богѣ и о загробной жизни. Минутами овладѣваетъ имъ сомнѣніе въ существованіи Бога. Такъ въ дневникѣ отъ 14 января 1807 года онъ сообщаетъ, что «мысли атеистическія» отравляли его молитву, «бесѣдованіе съ Творцомъ Природы. Я рыдалъ, просилъ Всемогущаго, чтобъ научилъ меня вѣрить. Я говорилъ въ величайшемъ волненіи духа: Тебѣ ли, о слабый смертный, испытывать неисповѣдимое?»^[2] И далѣе вопросъ о существованіи Бога волнуетъ и смущаетъ юношу. Съ радостью ухватившись за Вольтера, котораго, кстати сказать, тупые невѣжды того времени считали атеистомъ, молодой Тургеневъ выдвигаетъ одно за другимъ возраженія противъ атеизма, смущавшаго его душу. 20-го апрѣля того же года онъ записываетъ въ дневникѣ: «Во всемъ, что существуетъ, есть выборъ. Для чего есть извѣстное число родовъ, для чего не болѣе и не менѣе? Для чего, говорить справедливый Кларкъ, планеты обращаются такимъ, а не инымъ образомъ? Я признаюсь, что между прочими доказательствами слѣдующее меня болѣе поражаетъ: Есть выборъ; слѣдственное есть существо, управляющее по Своей волѣ? (Вольтеръ изъ Homelie sur, Pateisme). Вотъ доказательство наисильнѣйшее всѣмъ безбожникамъ, и Дидеротъ не могъ бы опровергнуть его»^[3]. Но чтеніе же Вольтера направляетъ религіозныя убѣжденія молодого Тургенева въ сторону деизма и заставляетъ его относиться безразлично къ офиціальнымъ церквамъ и отрицательно къ религіозному фанатизму. Онъ находить, что довольно того, что «всѣ вѣрятъ въ Единаго Бога», и объясняетъ возникновеніе религіознаго разномыслія тѣмъ, что «одни люди заставляли другихъ вѣрить еще ихъ выдумкамъ, которыя они почитали справедливыми, и думали, что всѣ, невѣрящіе тому, чему они сами вѣрятъ, — всѣ будутъ послѣ смерти осуждены; гнали ихъ» «Несчастные!» обращается Тургеневъ къ религіознымъ фанатикамъ: «вспомните, что вѣрите всѣ одному и тому же Богу, Творцу вашему и всей вселенной! Что же нужды, что одинъ поклоняется и благодаритъ его такъ, другой иначе? Наружность ничего не значитъ; лишь бы внутренность была чиста. Вы всѣ почитаете его Творцомъ своимъ и Природы, почитайте и щадите кровь вашихъ несчастныхъ собратій^[4]. Эти разсужденія довольно наивны, но какъ нельзя болѣе характерны для раціоналистическаго деизма. Единственное религіозное убѣжденіе юноши заключается, какъ видимъ, въ признаніи существованія Бога и, какъ увидимъ далѣе, загробной жизни. Всякое отрицаніе въ этой области, а равно и разработка вопросовъ культа и далѣе — отъ лукаваго, т. е. принадлежитъ къ числу человѣческихъ заблужденій. Въ другомъ мѣстѣ онъ разражается проклятіями по адресу монаховъ, называя ихъ „глупыми и злыми тунеядцами“ (хотя неожиданно заключаетъ: „Но въ Россіи монахи полезны, по причинѣ семинарій“^[5]. Изъ всѣхъ этихъ разсужденій было бы ошибочно, однако, заключать о какомъ-то особомъ религіозномъ свободомысліи Тургенева, такъ какъ въ эпоху, нами изучаемую, высшее общество въ Россіи, включая и наиболѣе консервативные его круги, было сплошь исполнено равнодушія къ господствующей церкви, и наиболѣе популярной религіи былъ деизмъ. Свои религіозные взгляды, такимъ образомъ, молодой Тургеневъ получилъ въ готовомъ видѣ изъ окружающей среды.

Мы упомянули выше, что другой стороной религіозныхъ убѣжденій Тургенева было признаніе имъ загробной жизни. Въ дневникѣ отъ 13 февраля 1807 года онъ говоритъ: „Брошенный неумолимымъ рокомъ въ безконечное пространство міра, человѣкъ вездѣ встрѣчаетъ скуку (въ самомъ обширномъ смыслѣ); для того развѣ не надобно жениться, чтобы не производить на свѣтъ себѣ подобныхъ несчастныхъ, бѣдныхъ смертныхъ. Скажи, философъ, гдѣ счастіе, гдѣ спокойствіе? Для того надобно думать, что будетъ другой свѣтъ, другая жизнь, для того, говорю, что этотъ свѣта, столь… но что скажу? нѣтъ словъ для выраженія всей скуки, всѣхъ ужасовъ, испытываемыхъ человѣками, несчастными произведеніями для сего міра“^[6]. Мы видимъ, что молодой Тургеневъ тяготится несовершенствомъ окружающей жизни и именно потому вѣритъ въ жизнь за гробомъ. Юноша вполнѣ зараженъ модной тогда сентиментально-романтической тоской по „небесной отчизнѣ“ и убѣжденіемъ въ современной безцѣльности человѣческаго существованія. Но мы бы ошиблись, если бы думали, что только слѣдованіе за модой опредѣляетъ это пессимистическое настроеніе молодого Тургенева. Нѣкоторыя мѣста изъ юношескихъ дневниковъ показываютъ, что Николай Ивановичъ прежде всего тяготился безцѣльностью личнаго своего существованія, а сопоставленіе этихъ мѣстъ съ аналогичными мѣстами изъ дневниковъ послѣдующихъ лѣтъ, когда отъ юношескаго сентиментализма не было и слѣда, показываетъ, что въ продолженіе многихъ и многихъ лѣта, основой личныхъ переживаній Тургенева была тоска по полной и дѣятельной жизни и неудовлетворенность сѣрымъ обыденнымъ существованіемъ. Въ дневникѣ 5 ноября 1806 года онъ спрашиваетъ: „Что дѣлать отъ скуки? Философствовать? наскучило. — Надѣяться? не на что. — Стрѣляться? — слишкомъ много, но самое вѣрное лекарство отъ скуки. Желать же нечего, да и нельзя. Скучно!“^[7].

Итакъ, въ общемъ и цѣломъ міросозерцаніе юнаго Тургенева складывалось подъ непосредственнымъ вліяніемъ окружающей среды. Деизмъ, вѣра въ загробную жизнь, мрачный взглядъ на „юдоль плача“ — были восприняты отъ окружающей среды. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, отсутствіе сколько-нибудь дѣятельнаго стремленія къ выработкѣ цѣльнаго философскаго міровоззрѣнія навсегда наложило печать на Тургенева: онъ всю жизнь остался чуждъ склонности къ такъ называемому „отвлеченному умозрѣнію“. Воспринялъ молодой Тургеневъ нѣкоторыя другія модныя тогда воззрѣнія. Таково ходячее мнѣніе о жизни, сотласной съ природой. Въ дневникѣ отъ 1 апр. 1807 г. читаемъ: „Мнѣ кажется, что люди до тѣхъ поръ но могутъ быть счастливы (я разумѣю вообще, а не въ особенности, т. е. родъ человѣческій), пока они не придутъ въ натуральное существованіе, т. е. ножа всѣ ихъ поступки, дѣла важныя и мелкія, однимъ словомъ, все не будетъ согласоваться съ Природой“^[8]. Не остался чуждъ молодой Тургеневъ и обычному въ то время въ средней дворянской средѣ отношенію къ французской революціи. Въ тотъ же день, къ которому относится только что приведенная цитата, онъ пишетъ въ дневникѣ: „Философъ, какъ мнѣ случалось замѣчать изъ книгъ, никогда не былъ вреденъ ни обществу, ни вообще роду человѣческому“, и тутъ же приписываетъ на поляхъ: „Я не разумѣю здѣсь философовъ Французской Революціи. Это особенный родъ философовъ“^[9]. Даже годы пребыванія въ Гёттингенскомъ университетѣ не измѣнили этого отношенія. 25 дек. 1808 года послѣ лекцій проф. Герена о французской революціи ему приходятъ въ голову слѣдующія мысли: „Какъ подумаешь о людяхъ, что за звѣри! Если-бъ было теперь на свѣтѣ какое-нибудь другое существо съ разсудкомъ, непричастное всѣмъ людскимъ порокамъ; и если бы разсказать ему различныя подобныя дѣла человѣковъ, — что бы оно подумало о существахъ, которыя имѣютъ такую душу, какъ люди?“^[10]. Итакъ, размышленія о великомъ движеніи XVIII вѣка лишь наводятъ Николая Ивановича на мысли о „звѣрствѣ“ человѣческаго рода, сущность же движенія остается совершенно отъ него скрытой.

Но дневники этихъ лѣтъ свидѣтельствуютъ намъ уже о сложившемся отрицательномъ отношеніи молодого Тургенева къ крѣпостному праву. Дневникъ 1808 года полонъ замѣтокъ и конспектовъ по исторіи. И вотъ, 8 мая, говоря о положеніи невольниковъ въ древней Греціи, онъ невольно сравниваетъ его съ положеніемъ русскихъ крѣпостныхъ крестьянъ. Такъ, говоря о томъ, что рабы, нашедшіе убѣжище въ храмѣ Тезея, могли мѣнять господъ, онъ въ скобкахъ замѣчаетъ: „У насъ и этого нѣтъ!“; далѣе, касаясь запрещенія бить чужихъ невольниковъ, восклицаетъ: „Также и этого у насъ нѣтъ!“. По позднѣйшему свидѣтельству самого Н. И. Тургенева, геттингенскіе годы только укрѣпили въ немъ сложившееся у него уже съ дѣтства отрицательное отношеніе къ крѣпостничеству. У насъ нѣтъ основаній отрицать правдоподобность этого сообщенія. Умный и чуткій юноша могъ уже въ домѣ своего отца, масона и друга Новикова, почерпнуть отрицательное отношеніе къ рабству: несомнѣнно, повліяло и чтеніе Радищева, слѣды котораго находимъ уже въ раннихъ дневникахъ. Но мы рѣшительно утверждаемъ, что ни въ дневникахъ, ни въ письмахъ этого періода нѣтъ и слѣдовъ того, чтобы эта идея уже тогда стала доминирующей въ его настроеніи и занимала бы все его воображеніе. Слѣдовъ не только увлеченія, но и сколько-нибудь замѣтнаго интереса къ конституціоннымъ вѣяніямъ первыхъ лѣтъ царствованія Александра І-го также рѣшительно никакихъ нѣтъ. Да оно и неудивительно: „вѣянія“ эти задѣвали лишь верхніе слои аристократіи и, такъ сказать, скользили по поверхности жизни. Среднее же дворянство, къ которому принадлежалъ и Н. И. Тургеневъ, было имъ совершенно чуждо.

Не касаясь здѣсь подробно вопроса о занятіяхъ молодого Тургенева въ Гёттингенскомъ университетѣ, отмѣтимъ лишь, что къ этимъ годамъ относятся занятія политическими и экономическими вопросами. Въ дневникахъ мы находимъ указаніе на увлеченіе Адамомъ Смятомъ и принятіе, такимъ образомъ, взглядовъ классической политической экономіи. Въ этомъ отношеніи — надо это здѣсь отмѣтить — Гёттингенъ оказался хорошей школой для молодого Тургенева^[11]. Экономическихъ взглядовъ его мы коснемся далѣе, теперь же отмѣтимъ лишь, что именно либеральная политическая экономія съ ея лозунгами «Laissez faire, laissez passer», углубила отрицательное отношеніе Николая Ивановича ко всякаго рода принужденію въ производительной дѣятельности и зародила въ немъ симпатію къ экономическимъ реформамъ.

Заканчивая обзоръ этого періода жизни Н. И. Тургенева, повторяемъ, что первые зачатки міровоззрѣнія были имъ всецѣло восприняты отъ окружающей среды. Таковы его деизмъ, взгляды на загробную жизнь, отношеніе къ французской революціи и отрицательное отношеніе къ рабству. (Это послѣднее уже, конечно, не было тогда сильно распространено и усвоено Н. И. Тургеневымъ отъ наиболѣе близкихъ ему людей). Жившая же въ немъ потребность осмысленной жизни и занятія экономическими вопросами предохранили его отъ тупого консерватизма и зародили въ немъ симпатію, хотя пока очень неясную, къ экономическимъ реформамъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ и характеръ ума молодого Тургенева окончательно формируется именно въ гёттингенскій періодъ: подъ вліяніемъ занятій политической экономіей онъ освобождается отъ моднаго сентиментализма, теряетъ интересъ къ религіознымъ размышленіямъ и сосредоточивается на земныхъ интересахъ, хотя и продолжаетъ тяготиться своимъ личнымъ существованіемъ.

II.

Окончивъ Гёттингенскій университетъ, Н. И. Тургеневъ появляется въ Россіи и назначается въ 1812 году членомъ ученаго бюро министерства финансовъ и комиссіи составленія законовъ. Его финансовыя и экономическія познанія уже тогда обращаютъ на себя вниманіе. Но въ концѣ 1813 года онъ получаетъ назначеніе русскимъ комиссаромъ въ центральный административный департаментъ, учрежденный союзными правительствами послѣ лейпцигской битвы, мѣстопребываніе котораго было въ главной квартирѣ. Предсѣдателемъ департамента былъ бывшій прусскій министръ и государственный дѣятель баронъ Штейнъ. Н.. И. Тургеневъ все время состоялъ при немъ и имѣлъ съ нимъ такимъ образомъ непосредственное общеніе.

Мы не имѣемъ возможности удѣлить здѣсь много мѣста изложенію государственныхъ идей Штейна, но въ виду необходимости прослѣдить вліяніе его на Н. И. Тургенева, скажемъ о немъ нѣсколько словъ.

Въ лицѣ Штейна мы видимъ государственнаго дѣятеля — попреимуществу практика. Принадлежа къ классу имперскихъ рыцарей, Штейнъ съ дѣтства унаслѣдовалъ отъ своей семьи религіозное чувство, уваженіе къ правамъ и привилегіямъ аристократіи и благоговѣніе передъ императорской властью. Изученіе англійскихъ порядковъ сдѣлало Штейна сторонникомъ идеи мѣстнаго самоуправленія, сначала въ формѣ нѣмецкихъ «историческихъ основъ»: имперскихъ рыцарей, городовъ и, въ особенности, русскихъ чиновъ; англійскій же парламентаризмъ остался имъ совершенно не замѣченъ. Какъ практикъ по-преимуществу, Штейнъ принялъ и ученіе Ад. Смита, лишь съ извѣстной оговоркой о необходимости считаться съ особенностями отдѣльныхъ странъ при проведеніи въ жизнь либеральной экономической политики, и, въ частности, — не одобрялъ полнаго уничтоженія цеховъ. Тяжелое положеніе Пруссіи, вызванное войнами, вынуждаетъ Штейна выступитъ на путь реформъ въ духѣ просвѣщеннаго абсолютизма. Теперь предпринимается реформа земскаго самоуправленія уже въ духѣ безсословности (допущеніе собственниковъ), а эдиктомъ 9 октября 1807 года устанавливается а) свободный переходъ земель и уничтоженіе различія между дворянскими и не дворянскими землями, б) уничтоженіе личной зависимости крестьянъ отъ помѣщиковъ. Тяжелое же положеніе Пруссіи въ 1808—1809 гг. дѣлало Штейна сторонникомъ идеи подоходнаго налога, уравненія въ правахъ и національнаго представительства. Объ аристократическихъ симпатіяхъ Штейна и своеобразномъ сочетаніи ихъ съ идеей безсословности Н. И. Тургеневъ впослѣдствіи писалъ: «Человѣкъ въ высшей степени образованный, въ совершенствѣ знакомый съ интересами -своей страны, г. Штейнъ могъ думать, что аристократическій принципъ съ успѣхомъ подошелъ бы къ учрежденіямъ нѣмецкаго народа. Онъ сохранилъ, безъ сомнѣнія, воспоминанія о древнихъ привилегіяхъ сословія, къ которому принадлежалъ; онъ вспоминалъ положеніе дворянъ въ имперіи тогда, когда они зависѣли лишь непосредственно отъ императора, онъ не пренебрегалъ, быть можетъ, древностью рода и владѣнія; онъ могъ гордиться подвигами предковъ, этихъ древнихъ рыцарей, которые представляются воображенію въ столь поэтическомъ видѣ». Но надо замѣтить, что никогда г. Штейнъ не былъ исключительнымъ поборникомъ аристократизма. Всѣ его идеи имѣли цѣлью общее благо всей страны, всего нѣмецкаго народа. Въ концѣ концовъ, всѣ совершенныя имъ реформы были реформы демократическія, т. е. благопріятствовали интересамъ огромнаго числа людей, и это лучшій отвѣтъ, на дѣлаемые ему упреки^[12].

Такъ вотъ съ какимъ человѣкомъ судьба столкнула Н. И. Тургенева, вотъ какого рода дѣятель оказалъ на него, по общепринятому воззрѣнію, вліяніе. По дневникамъ Николая Ивановича мы можемъ прослѣдить, что Штейнъ произвелъ на него большое впечатлѣніе; онъ тамъ и сямъ именуетъ его «очень умнымъ человѣкомъ» и считаетъ его однимъ изъ наиболѣе полезныхъ людей того времени. Это же мнѣніе онъ сохранялъ о Штейнѣ и впослѣдствіи. Уже 31 октября 1819 года онъ писалъ брату Сергѣю Ивановичу о Штейнѣ: «увидѣвъ его, скажи ему отъ меня сердечный поклонъ и то, что я чѣмъ болѣе живу, тѣмъ болѣе увеличивается къ нему моя любовь и почтеніе. Долго будешь жить, а другого Штейна не найдешь»^[13]. Такого же рода отзывы находятся и въ «La Russie et les Russes». Но чѣмъ же именно Штейнъ оказалъ вліяніе на Тургенева?

Прежде всего, мы думаемъ, что не Штейнъ способствовалъ оживленію политическихъ интересовъ Тургенева, а наступившая бурная эпоха войнъ. Война 1812 года, заставившая весь русскій народъ взяться за оружіе, имѣла сильное вліяніе на средніе слои дворянства. Тотъ фактъ, что правительство для борьбы съ внѣшнимъ врагомъ вынуждено было обратиться къ населенію, не могъ не произвести впечатлѣнія на современниковъ. Вотъ что, напримѣръ, впослѣдствіи писалъ къ императору Николаю Павловичу декабристъ Ал. Ал. Бестужевъ: «Наполеонъ вторгся въ Москву, и тогда-то народъ русскій впервые ощутилъ свою силу; тогда-то пробудилось во всѣхъ сердцахъ чувство независимости, сперва политической, а потомъ и народной. Вотъ начало свободомыслія въ Россіи. Правительство само произнесло слова: свобода, освобожденіе»^[14]. Войны 1813—15 г.г., поставившія Россію лицомъ къ лицу съ Европой, имѣли также большое вліяніе на умы русской молодежи. Пребываніе заграницей, обиліе впечатлѣній и серьезная работа по политической экономіи (онъ именно въ это время работалъ надъ своей книгой «Опытъ теоріи налоговъ») — вотъ что прежде всего углубило и расширило политическій горизонтъ Н. И. Тургенева. Но ошибочно было бы предполагать, что у него теперь образовались радикальныя убѣжденія. Обратившись къ дневникамъ, увидимъ прежде всего лишь ростъ интереса къ политикѣ и затѣмъ, подъ вліяніемъ политическихъ событій, размышленія надъ вопросомъ о реформахъ. Обилію впечатлѣній, конечно, способствовали и бесѣды съ Штейномъ (вопросъ объ его идейномъ вліяніи мы пока оставляемъ въ сторонѣ) и съ другими интересными людьми. Вотъ, напримѣръ, 21 дек. 1813 г. у Н. И. со Штейномъ происходитъ первый серьезный разговоръ. «Штейнъ весьма умный человѣкъ», — записываетъ Николай Ивановичъ: — «и я съ любопытствомъ слышалъ, какъ такой человѣкъ разсуждаетъ о Россіи, хотя онъ и самъ говоритъ, что, не зная языка, онъ не можетъ имѣть яснато понятія о Россіи. Онъ говоритъ, что надобно удержать или возстановить все національное — даже русскіе кафтаны и бороды; и что надобно отвращать вліяніе иностраннаго (иностранной литературы) и проч., что по-французски русскимъ совсѣмъ не надобно учиться, развѣ только по-англійски и по-нѣмецки по причинѣ торговыхъ сношеній съ Англіей и сосѣдства съ Германіей». Далѣе разговоръ коснулся сперанскаго. Штейнъ отмѣтилъ его финансовыя заслуги: умноженіе доходовъ государства и прекращеніе выпуска ассигнацій. «Я, отдавая справедливость Сперанскому относительно его доброй воли, утверждалъ, что Сперанскій невѣдѣніемъ своимъ финансовъ и охотою къ перемѣнамъ сдѣлалъ много вреда, и что удаленіе его полезно для Россіи. Онъ-утверждалъ сему противное, говоря, что теперь для теченія дѣлъ но внутренней части Сперанскій былъ бы полезенъ въ главной квартирѣ. Какъ трудно судить о Россіи, думалъ я, даже и умнымъ людямъ»^[15]. Изъ этого разговора видно, что въ началѣ пребыванія заграницей настроеніе Тургенева не было не только радикальнымъ, но даже и либеральнымъ. Н. И. раздѣлялъ общедворянское убѣжденіе о вредномъ направленіи дѣятельности Сперанскаго и ставилъ ему въ вину именно его «охоту къ перемѣнамъ». Но рядомъ съ этимъ Тургеневъ испытываетъ старую тоску по дѣятельной жизни, такъ какъ, очевидно, служба его не удовлетворяетъ, и продолжаетъ интересоваться вопросомъ о крѣпостномъ правѣ, благодаря чему его настроеніе также, какъ мы сказали выше, далеко отъ тупого консерватизма. 2 марта 1814 г. онъ обѣдаетъ у Штейна вмѣстѣ съ знаменитымъ сподвижникомъ первыхъ лѣтъ царствованія императора Александра, княземъ Адамомъ Чарторижскимъ. За столомъ происходитъ бесѣда о процессѣ ір. Орлова съ мужиками гр. Салтыкова, и, по впечатлѣнію Тургенева, собесѣдники сошлись на томъ, что врядъ ли "угнетеніе одного класса гражданъ другимъ можетъ когда-либо быть залогомъ благосостоянія великаго и нравственнаго добраго государства. 3 марта онъ встрѣчается у Штейна съ Лагарпомъ. Этотъ послѣдній заинтересовываетъ его, какъ воспитатель государя. 21-го апрѣля въ Парижѣ Тургеневъ обѣдаетъ у Лагарпа, и тотъ показываетъ ему письма къ нему императора Александра и заражаетъ это вѣрой въ реформаторскія намѣренія послѣдняго. Такимъ образомъ общеніе съ такими людьми, каковы были прусскій министръ, польскій аристократъ и швейцарскій «республиканецъ», воспитавшій русскаго самодержца, поддерживаетъ въ Тургеневѣ его стремленія къ реформамъ.

Невидимому, просвѣщенный абсолютизмъ вначалѣ наиболѣе симпатиченъ Н. И. Тургеневу. Въ дневникѣ отъ 7 янв. 1814 г. онъ заявляетъ, что государь долженъ управлять по извѣстной системѣ, что система его должна быть извѣстна народу, и тогда общественное мнѣніе можетъ оказать ему поддержку. «Бапр., пусть правительство серьезно примется за исправленіе нашихъ чиновниковъ, за отученіе ихъ отъ взятокъ. — Пусть оно примется за возвышеніе званія простого солдата и земледѣльца. Сначала мало. будетъ партизановъ, но послѣ нѣсколькихъ сильныхъ и, можетъ быть, крупныхъ поступковъ, доказывающихъ твердую волю правительства, общее мнѣніе обратится къ мнѣнію правительства, и сіе послѣднее найдетъ дѣятельнѣйшаго сотрудника въ томъ народѣ, котораго благо оно созидать желаетъ».

Но центромъ политическихъ вопросовъ момента былъ вопросъ о новомъ устройствѣ Франціи, и Тургеневъ тоже къ нему обращается. Онъ раздѣляетъ общее мнѣніе пострадавшихъ отъ континентальной блокады русскихъ помѣщиковъ о необходимости обузданія этой страны, раздѣляетъ ненависть къ Наполеону и вначалѣ ни на волосъ не подвигается! впередъ въ пониманіи французской революціи. Еще въ дневникѣ отъ 17 дек. 1913 г. онъ чертитъ планъ «обезопасенія Европы отъ Франціи». "Какое вліяніе имѣла Франція на судьбу Европы не только въ политическомъ, но и въ нравственномъ отношеніи! Итакъ, надобно, такъ сказать, обложить Францію, сколь возможно, болѣе непреодолимыми границами. Такая граница всего нужнѣе со стороны Германіи. Для этого на берегахъ Рейна должна быть создана германская держава 1-го класса подъ властью династіи, связанной родственными узами съ русскимъ царствующимъ домомъ. Такая же держава подъ управленіемъ императора австрійскаго должна быть создана въ, Италіи. Голландія тоже должна управляться родственной Россіи династіей. 5-го апрѣля въ Дилконѣ Тургеневъ записываетъ: «Vive le Roi!»

Этотъ крикъ раздался вчера, 4, апрѣля, первый разъ въ Дижонѣ, въ первый разъ послѣ 25 лѣтъ-. Я, иностранецъ, не могъ хладнокровно видѣть и слышатъ французовъ, ходящихъ съ радостными лицами по улицамъ и восклицающихъ: «Vive le Roi!», въ особенности нѣсколько даже тронулъ меня одинъ французъ, который, какъ ни(дно отъ радости, выпилъ лишній стаканъ за здоровье своего короля, пришелъ въ театръ съ пляскою, крича: «Vive le Roi! Vivent les alliés!» Итакъ, возвращеніе Бурбоновъ ничего другого не возбуждаетъ въ Тургеневѣ, кромѣ восторга передъ криками роялистовъ и умиленія передъ подвыпившими вѣрноподданными. Въ Парижѣ въ апрѣлѣ того же года парадъ русской гвардіи на мѣстѣ казни Людовика XVI вызываетъ у него слѣдующую тираду негодованія по адресу революціи и умилительный гимнъ союзникамъ: «За 25 лѣтъ народъ, пренебрегшій религію, святость нравовъ и законовъ, казнилъ тутъ невиннаго короля своего. Теперь сильнѣйшій Государь въ свѣтѣ, болѣе всѣхъ прочихъ почитающій религію, на той же самой площади, окруженный своимъ воинствомъ, благодаритъ Творца вселенной за ниспосланіе силы и крѣпости оружію его; и на мѣстѣ казни курится ѳиміамъ благодарности; и дымъ, возлетающій къ небесамъ, примиряя, наконецъ, небо съ землею, показуетъ знакъ совершеннаго избавленія и свободы свѣта. Религія и свобода восторжествовали». Итакъ, по адресу совершившаго революцію народа ничего, кромѣ словъ, о пренебреженіи религіею, нравами и законами; ни капли пониманія исторической сущности революціи; ни шага впередъ отъ. старыхъ разсужденій о «звѣрствѣ!» И въ томъ же году часто повторяющіеся моменты тоски при мысли о своей будущности и мечты о реформахъ въ Россіи. Еще 31 декабря 1813 года онъ жалуется на скуку вслѣдствіе того, что у Штейна для него мало работы, и съ тоской думаетъ «о будущей безцвѣтной жизни». 5-го же марта 1814 г. онъ приходить въ отчаяніе при мысли о Петербургѣ. онъ спрашиваетъ себя: что его тамъ ожидаетъ; и отвѣчаетъ: «холодная зима, болѣе еще холодные люди, прямыя улицы, рабство! Вотъ, гдѣ надоѣло жить мнѣ безъ радости, безъ Природы! Это не пустыя слова. Сердце обливается кровью, слезы навертываются на глазахъ при одной мысли о Петербургѣ…» Итакъ, теперь мы уже ясно видимъ, какъ мрачное настроеніе Тургенева, освободившись отъ сентиментализма, принимаетъ опредѣленную общественную окраску. Это — знакомая тоска «умной ненужности», которая впослѣдствіи такъ ярко была выражена Чаадаевымъ въ его 1-мъ «философическомъ письмѣ», и Герценомъ въ его дневникѣ. И рядомъ съ этимъ растетъ интересъ Н. И. къ внутреннимъ дѣламъ Россіи. Слава русскаго оружія обязываетъ, по его мнѣнію, правительство въ вступленію на путь реформъ. 25-го апрѣля, какъ разъ въ то самое время, когда онъ въ Парижѣ умилялся возвращенію Бурбоновъ и не находилъ ни одного слова оправданія для революціи, онъ подчеркиваетъ освободительную миссію русскаго самодержавія и ждетъ отъ него, разрѣшенія крестьянскаго вопроса. онъ предвидитъ испугъ дворянства передъ возможными безпорядками, но онъ въ нихъ не вѣритъ. «Послѣ того, что русскій народъ сдѣлалъ, что сдѣлалъ Государь, что случилось въ Европѣ, освобожденіе крестьянъ, мнѣ кажется весьма легкимъ^ и я поручился бы за успѣхъ даже скораго переворота. Духъ разума, которымъ русскій народъ стынетъ вмѣстѣ съ атмосферою, предупредитъ безпорядки. Вотъ вѣнецъ, которымъ русскій императоръ можетъ увѣнчать всѣ дѣла свои. Если онъ этого не сдѣлаетъ, то нельзя и надѣяться на такую перемѣну. Надо быть одушевленну тѣмъ духомъ, которымъ Привидѣніе одарило Александра».

Но обиліе впечатлѣній, условія возвращенія Бурбоновъ, которыхъ союзники должны были ограничить конституціонной хартіей, чтобы подсластить пилюлю, быстро двигали политическое развитіе Тургенева. Въ началѣ 1815 года, находясь въ Вѣнѣ, онъ склоненъ уже нѣсколько иначе объяснять самую побѣду надъ Франціей. 25-го февраля онъ пишетъ въ своемъ дневникѣ: «Цари восторжествовали надъ народомъ: но неблагодарность будетъ пятномъ ихъ, если они, вступая въ прежнія права свои, принесутъ съ собою и прежніе предразсудки, и прежнія несправедливости. Если народъ отдался на произволъ ихъ., то они не должны мстить такому добродушію утѣшеніемъ и хитростью…» Теперь уже Тургеневъ понимаетъ, что революціи родятся не отъ забвенія, «религіи и святости нравовъ», а отъ болѣе глубокихъ причинъ. Въ тотъ же день онъ пишетъ: «Боятся свободы книгопечатанія! Но сколько человѣкъ въ государствѣ читаютъ? Достаточно ли число ихъ для бунта? Нѣтъ. А народъ можетъ взбунтоваться не отъ брошюръ, а отъ долговременнаго угнетенія, которое онъ чувствуетъ сильнѣе, чѣмъ доводы писателей». Но онъ еще болѣе теперь превозносить русскаго царя, какъ иниціатора ограниченія власти Бурбоновъ, и думаетъ, что добрая воля монарха можетъ предупредить революцію. «Александръ утвердилъ эту свободу Франціи и сіе прежде, нежели онъ возвратилъ ей Бурбоновъ. Сіи вступили вслѣдствіе сего на французскую- землю, уже очищенные отъ всѣхъ желаній и порывовъ деспотизма, бывшаго, такъ сказать, наслѣдственнымъ достояніемъ ихъ праотцевъ. О, славная эпоха для Россіи и для русскаго царя»! Итакъ, добрая воля монарха можетъ предупредить революцію, которая родится отъ угнетенія и реакціонной политики. Въ маѣ Тургеневъ записываетъ: «Я замѣчаю, что глупыя постановленія дѣлаютъ людей глупыми. Несправедливыя и варварскія постановленія и обыкновенія бываютъ причиной бунтовъ. Тѣ лжецы или невѣжды, которые думаютъ, что, дѣлая народу добро, напр., дѣлая его свободнымъ, — можно подвинуть это къ возмущенію. Благодѣянія -со стороны правительствъ никогда не возмущаютъ народы противъ нихъ». Мы легко можемъ убѣдиться, что политическое міросозерцаніе Н. И. Тургенева насквозь раціоналистично. Реакціонную политику онъ склоненъ считать просто «глупой» и такой же «глупостью» считаетъ революцію, но полагаетъ, что вторая есть слѣдствіе первой, и что для того, чтобы избѣжать этой второй «глупости», надо не дѣлать первой, а вести себя «умно», т. е. либерально. Александръ I, воспитанникъ Лагарда, другъ Чарторижскаго, — центръ надеждъ Н. И. Тургенева. И, однако, несмотря на блестящія надежды, подаваемыя Александромъ., червь сомнѣнія гложетъ Тургенева, и 8-го апрѣля у него вырывается слѣдующее признаніе: «Печально думать объ отечествѣ! Ужасная мысль! — Что дѣлать? До чего доживемъ мы? Что мы увидимъ? Неизвѣстно! Но предчувствую мало хорошаго». Но, несмотря на это предчувствіе, все же ожиданіе безъ конца. Абсолютизмъ, вступающій на путь реформъ, — таково нынѣшнее политическое credo Тургенева. Мы видѣли, что, несмотря на болѣе глубокое, чѣмъ прежде, пониманіе революціи, она все же кажется Тургеневу «глупостью», хотя и вытекающей изъ «глупыхъ постановленій». революція продолжаетъ его путать, и когда онъ чувствуетъ непрочность Бурбоновъ на французскомъ тронѣ, онъ даетъ имъ совѣтъ «править роялистами и строгостью», такъ какъ «много безпокойныхъ умовъ, мало приверженцевъ къ Бурбонамъ». Г. Вишницеръ, приводя эти слова, находитъ ихъ «не лишенными интереса»^[16], повидимому, потому, что Н. И. «замѣчаетъ слабую привязанность къ Бурбонамъ». Но почему г. Вишницеръ, "столь аккуратно отмѣчающій все характерное для «истиннаго либерала», не увидѣлъ въ этомъ мѣстѣ не менѣе характерной боязни революціи, въ виду которой рекомендуется Бурбонамъ править «роялистами и строгостью», т. е. именно вести «глупую» политику? Не потому ли, что г. Вишницеръ зараженъ предвзятымъ отношеніемъ ко всему либеральному?

Итакъ, въ общемъ, несмотря на нѣкоторыя сомнѣнія, всѣ надежды на самодержавную власть. И далѣе почти всѣ страницы дневника 1815 и 1816 г.г.^[17] посвящаются Россіи и возможнымъ въ ней реформамъ. Въ дневникѣ 26 мая Тургеневъ говорить о своемъ намѣреніи написать что-нибудь о положеніи Россіи и средствахъ къ его улучшенію. Въ введеніи къ этой работѣ онъ хочетъ сказать объ обиліи у насъ предразсудковъ, которыми полны часто даже почтенные и хорошіе люди, благодаря чему у насъ весьма трудно исповѣдывать либеральныя идеи. Планъ работы слѣдующій: «1. Прежде можно говорить о теперешнемъ состояніи Россіи. 2. Готовъ ли народъ къ перемѣнамъ. Здѣсь надобно въ лоскъ убѣдить неимущихъ вѣры. Говорить о достоинствѣ человѣка. 3. О средствахъ улучшить состояніе гражданскаго образованія и народа. 4. О слѣдствіяхъ, отъ того произойти долженствующихъ». Вопросъ о реформахъ въ Россіи такъ интересуетъ Тургенева, что 19 октября, находясь въ Нанси, онъ уже записываетъ въ дневникѣ цѣлый планъ реформъ. «Начать должно введеніемъ законовъ, оставляя неопредѣленными состояніе крѣпостныхъ людей и предоставивъ правительству право опредѣлить отношенія крѣпостныхъ людей тогда, когда они будутъ вольными. Послѣ сего должно слѣдовать образованіе внутренняго и, въ особенности, земскаго управленія. Когда вслѣдствіе сего должности губернаторовъ и капитанъ-исправниковъ будутъ заняты порядочными людьми, тогда предоставить богатымъ дворянамъ пріобрѣтать права перовъ освобожденіемъ своихъ крестьянъ. Какую прекрасную славу русскіе вельможи симъ заслужить могутъ! Чрезъ то богатые люди соединяются съ правительствомъ для достиженія великой цѣли освобожденія. Все это надлежитъ дѣлать постепенно и такъ, чтобы предпріятіе не казалось неотмѣнно влекущимъ за собою другое. Въ особенности, не нужно терять ни мало силы державной власти прежде уничтоженія рабства. Перы не ограничатъ ея, но усилятъ». Первое, что бросается здѣсь въ глаза, это — страхъ Н. И. Тургенева передъ рѣзкой и внезапной реформой: все должно вводиться такъ, чтобы никто не замѣчалъ происходящихъ перемѣнъ. (Сравн. съ этимъ намѣреніе «негласнато комитета» 1801—1804 г.г. также вести дѣло въ темную). Николай Ивановичъ, какъ будто, забылъ, что онъ самъ только что увѣрялъ, что нововведенія никогда не бываютъ причиной бунтовъ. Постепенность реформъ такъ и бьетъ въ глаза. Освобожденіе крестьянъ, которое въ минуту увлеченія казалось Тургеневу чѣмъ-то весьма мягкимъ, теперь отодвигается вдаль. Первое мѣсто занимаетъ «образованіе внутренняго и въ особенности земскаго управленія»; совершенно неясно, въ чемъ заключается эта реформа. Ужъ не въ томѣ ли только, что «должности губернаторовъ и капитанъ-исправниковъ будутъ заняты порядочными людьми», т. е. въ вѣдомственной чисткѣ? Мысль о перахъ тоже совершенно не ясна. Первое предположеніе, приходящее въ голову, заключается въ томъ, что дворяне, освобождающіе своихъ крестьянъ, получатъ въ награду политическія права перовъ, т. е. ограничатъ самодержавную власть монарха. Но это предположеніе разбивается категорическимъ утвержденіемъ Тургенева, что самодержавіе должно остаться неограниченнымъ. Но тогда вопросъ: въ чемъ же права сословія перовъ, какъ такового? Оно призывается для содѣйствія дѣлу освобожденія крестьянъ; но какъ и въ какой мѣрѣ можетъ оно ему содѣйствовать? Въ этомъ планѣ ясно только слѣдующее: а) реформы должны производиться постепенно, б) дѣло освобожденія крестьянъ принадлежитъ правительству и дворянству въ лицѣ перовъ, в) самодержавіе остается неограниченнымъ, по крайней мѣрѣ, до уничтоженія крѣпостного права. Крестьянскій вопросъ все болѣе занимаетъ Тургенева. Въ дневникѣ отъ 30-го декабря онъ чертитъ фантастическій планъ учрежденія заемныхъ банковъ, ссужающихъ крестьянъ деньгами на выкупъ, а 31-го декабря ему приходитъ въ голову возможность другихъ средствъ. «Не помню, писалъ ли я уже въ сей книгѣ о негативныхъ средствахъ освобожденія крестьянъ. Онѣ часто представляются и легки въ исполненіи. Напримѣръ: отдѣленіе крестьянина отъ земли дѣлаетъ его свободнымъ. (Это средство еще самое строгое изъ прочихъ). Такимъ образомъ, помѣщики или совсѣмъ не будутъ брать крестьянъ къ себѣ во дворъ, или будутъ брать людей, которымъ будутъ за службу ихъ платить».

Медлительность правительства въ дѣлѣ реформы и первые шаги реакціи заставляютъ Тургенева размышлять теоретически надъ вопросомъ о преимуществѣ конституціоннаго строя передъ самодержавнымъ. Онъ сравниваетъ конституціоннаго государя съ Богомъ, управляющимъ посредствомъ божественныхъ законовъ, начертанныхъ въ сердцѣ каждаго, а самодержавнаго — съ пастухомъ, правящимъ посредствомъ собакъ. Для перехода къ конституціонному строю надо «чтобы правители убѣдились въ сей истинѣ и чтобы предпочли быть болѣе подобными Богу, нежели пастухамъ». «Но когда Государи будутъ одинаковаго мнѣнія съ народами? Я увѣренъ, что нашъ Государь одинъ изъ благороднѣйшихъ людей міра. Я увѣренъ, что онъ думаетъ такъ, какъ должны думать избранные народа, русскаго. Но почему онъ теперь такъ не поступаетъ, какъ требуетъ честь и счастье Россіи? Почему мы видимъ еще бичъ своевольства и жестокости, безпрестанно содержащій въ трепетѣ, униженіи и нищетѣ добрый и умный народъ?» Ошибся бы, однако, тотъ, кто подумалъ бы, что сомнѣнія эти заставили Н. И. Тургенева склониться въ сторону борьбы за измѣненіе политическаго строя. Онъ попрежнему все-таки возлагаетъ надежды на самодержавіе. Въ дневникѣ отъ 2-го іюня 1816 г. онъ чертить планъ реформъ на 25 лѣтъ. Періодъ этотъ долженъ быть раздѣленъ на 5 частей. Въ теченіе першаго пятилѣтія надлежитъ заняться: 1. Составленіемъ кодекса всѣхъ законовъ. 2. Образованіемъ внутренняго управленія. 3. Исправленіемъ системы финансовъ. Для осуществленія этого надо посылать молодыхъ людей заграницу учиться юриспруденціи. Законы, составленные этими молодыми людьми, войдутъ въ силу въ теченіе 2-го періода. 3-ій періодъ — образованіе перовъ, но — здѣсь опять подчеркивается — не для ограниченія самодержавія, а лишь для содѣйствія освобожденію крестьянъ. «Все въ Россіи должно быть сдѣлано правительствомъ, ничто — самимъ народомъ… Такимъ образомъ, черезъ пятнадцать лѣтъ мы имѣемъ законы, финансы, внутренній порядокъ и перовъ. Сіи должны вмѣстѣ съ правительствомъ провести главнѣйшее дѣло въ теченіе 4-го періода — полное уничтоженіе рабства. Въ теченія 5-го періода введется народопредставленіе. Самодержавная власть ограничится, но не такъ, какъ въ Англіи и во Франціи, и проч.: у насъ всегда должна быть сильнѣе. Могущество, сила и внѣшняя слава Россіи сего требуютъ. Боже! Когда я это на яву увижу!» Итакъ, прежде всего постепенность реформъ такъ велика., что по проекту все улучшеніе администраціи, финансовъ, положенія крестьянъ проводится чисто бюрократическимъ путемъ на протяженіи 20 лѣтъ! Основная идея Тургенева — освобожденіе крестьянъ — отодвигается лишь на третье пятилѣтіе. Самодержавная власть, которая только что приравнивалась власти пастуха, ограничивается лишь по истеченіи 25 лѣтъ, да и то весьма умѣренно. Конечно, по сравненію съ этимъ умѣреннымъ проектомъ даже планъ Сперанскаго представляется опасною «охотою къ перемѣнамъ». Г. Вишницеру непонятно, почему Тургеневъ «такъ отрицательно относится къ участію народа или общества въ дѣлѣ реформы, и почему онъ всю работу предоставляетъ правительству съ идеальными порами, которые отказались бы отъ владѣнія крѣпостными»^[18]. Непонятно это г. Вишницеру, вслѣдствіе его предвзятаго отношенія къ либерализму Туртенева, мѣшающаго ему понять вполнѣ естественную для умѣреннаго либерала боязнь народнаго движенія и возможности чрезмѣрныхъ народныхъ требованій.

Источникъ боязни преждевременнаго ограниченія самодержавной власти, думается намъ, объясняется замѣчаніями, сдѣланными Н. И. въ дневникѣ отъ 20 іюля на книгу Делольма «La constitution d’Angleterre». Здѣсь оказывается, что* отъ англійской конституціи выиграли не только высшіе, но и низшіе классы, и въ этомъ ея преимущество передъ другими конституціями. Отсюда слѣдуетъ, что Н. И. Тургеневъ боится преждевременнаго ограниченія самодержавія именно потому, что при крѣпостномъ правѣ отъ этого выиграетъ только дворянство. Но какъ же совмѣстить это съ предоставленіемъ права голоса при рѣшеніи судьбы крестьянъ лишь дворянству и правительству? Остается предположить, что Н. И. Тургеневъ считаетъ освобожденіе выгоднымъ для крестьянъ, независимо отъ тѣхъ условій, въ которыхъ оно произойдетъ. Но заслуживаетъ быть теперь же отмѣченнымъ, что Н. И. и теперь не присоединяется къ моднымъ тогда сторонникамъ аристократической конституціи, какъ былъ къ нимъ равнодушенъ въ ранней юности, и ставитъ на первый планъ реформу -административную и соціальную.

23-го іюня Тургеневъ сообщаетъ о впечатлѣнія, произведенномъ на него извѣстіемъ объ освобожденіи крестьянъ въ Эстляндской губерніи: «Боже мой! Какъ обрадовался я вчера, прочтя въ Гамбургскихъ газетахъ, что министръ внутреннихъ дѣлъ сообщилъ Сенату подтвержденіе или узаконеніе, что рабство въ Эстляндской губерніи уничтожается… Не знаю, что -во мнѣ происходило, во я всѣмъ хотѣлъ читать эту статью и всѣмъ говорить: вотъ онъ! Я всегда на него надѣялся:, какъ на Существо, опредѣленное сдѣлать счастье своего народа и славу своего отечества! Узнаете ли вы, избранные міра сего, добрыя, возвышенныя души, узнаете ли вы здѣсь Александра, коего дѣла всегда были ясны для чувствъ вашихъ и всегда въ восторгъ васъ приводили? Одно жаль, что естляндцы подали первый примѣръ, а не русскіе».

Наконецъ, 20 іюля Тургеневъ уже задумывается надъ вопросомъ объ освобожденіи- крестьянъ съ землею. Прежде всего надо начать съ казенныхъ крестьянъ, давая имъ землю, на которой они живутъ, во владѣніе. Дворянамъ надо давать вольныхъ крестьянъ вмѣсто крѣпостныхъ, чтобы отпускать Noтихъ послѣднихъ на волю. Долженъ быть опредѣленъ maximum участка крестьянина.

Теперь пора опредѣлить, какіе же политическіе взгляды сложились у Н. И. Тургенева въ результатѣ этого вторичнаго заграничнаго пребыванія, и какую роль въ ихъ опредѣленіи сыгралъ Штейнъ. Мы видѣли выше, что въ юности Николай Ивановичъ не очень интересовался политикой и имѣлъ по цѣлому ряду вопросовъ взгляды, — вполнѣ обычные въ тогдашней средней дворянской средѣ. Лишь по вопросу о крѣпостномъ правѣ у него уже съ юности сложился взглядъ, раздѣлявшійся лишь ничтожными единицами въ дворянскомъ обществѣ. Геттингенскія занятія только углубили это отношеніе. Войны 1812—15 г.г., встрѣчи со Штейномъ, Лагарпомъ и др. расширили и углубили интересъ къ политикѣ у Тургенева, но измѣненіе взглядовъ, завѣщанныхъ русской дворянской средой, шло медленно. Лишь постепенно онъ пришелъ къ выводу, что революціи бываютъ слѣдствіемъ угнетенія, не не только не сталъ симпатизировать имъ, а, наоборотъ, боялся ихъ попрежнему, какъ боялся и всякаго рѣшенія самимъ народомъ его участи. Симпатіи его привлекъ просвѣщенный абсолютизмъ, хотя въ конечномъ счетѣ отъ него требовалъ перехода къ конституціи. Мы думаемъ, что вопросъ объ освобожденіи крестьянъ Тургеневъ выдвигалъ все болѣе въ результатѣ самостоятельнаго изученія экономическихъ вопросовъ, что отрицательное отношеніе къ аристократической конституціи проистекаетъ отсюда же. Объ этомъ рѣчь подробнѣе будетъ далѣе; теперь же выскажемъ свое мнѣніе, что, настаивая на освобожденіи крестьянъ въ интересахъ экономическаго развитія страны, Тургеневъ всего болѣе желалъ совершенія этой реформы руками дворянства, всего болѣе боялся рѣшенія этого вопроса въ ущербъ интересамъ крупнаго дворянскаго землевладѣнія, и хотѣлъ согласить выгоды этого послѣдняго съ хозяйственнымъ прогрессомъ страны. Оттого то, желая перехода отъ крѣпостническаго къ крупнокапиталистическому хозяйству, онъ и боялся усиленія крѣпостническихъ элементовъ аристократической конституціей. Это лишь подтвердится далѣе анализомъ экономическихъ взглядовъ Тургенева. Однимъ словомъ, въ результатѣ этого пребыванія заграницей взгляды И. И. Тургенева приняли окраску умѣреннаго либерализма, враждебнаго не только крѣпостничеству и реакціи, но я демократическимъ теченіямъ. Сущность же и основу этого либерализма мы разберемъ подробнѣе далѣе.

Личное вліяніе Штейна сказалось въ этой надеждѣ на абсолютную власть и, пожалуй, еще въ той крайней «практичности», которая отнынѣ стала -свойственна всѣмъ политическимъ проектамъ Н. И. Тургенева. Читая записки и проекты Тургенева, мы всегда въ немъ чувствуемъ ученика, государственнаго человѣка, очень легко становящагося на министерскую точку зрѣнія.

III.

Въ октябрѣ 1816 г. Н. И. Тургеневъ вернулся въ Петербургъ, на этотъ разъ вполнѣ охотно, ожидая новой и интересной эры. 30-го октября Александръ Ивановичъ Тургеневъ писалъ брату Сергѣю Ивановичу объ его возвращеніи: «Онъ возвратился сюда въ цвѣтущемъ состояніи здоровья и съ либеральными идеями, которыя желалъ бы немедленно употребить въ пользу отечества; но надъ бѣднымъ отечествомъ столько уже было всякаго рода операцій, что новому оператору надобно быть еще осторожнѣе, ибо одно уже прикосновеніе къ больному мѣсту весьма чувствительно»^[19]. Впослѣдствіи Н. И. Тургеневъ такъ вспоминалъ о настроеніи умовъ въ эту эпоху: "Импульсъ, данный умамъ только что совершившимися событіями, или, вѣрнѣй, возбужденіемъ, порожденнымъ этими событіями, былъ очевиденъ. Это именно но возвращеніи русскихъ войскъ на родину либеральныя идеи, какъ говорили тогда, начали распространяться въ Россіи. Независимо отъ регулярныхъ войскъ, громадныя массы ополченцевъ также побывали заграницей: эти ополченцы всѣхъ ранговъ, переходя границу, возвращались домой, гдѣ они разсказывали все видѣнное ими въ Европѣ. Событія имъ самимъ говорили громче всякаго человѣческаго голоса. Вотъ гдѣ была настоящая пропаганда^[20].

Мы извиняемся передъ читателемъ за отступленіе отъ хронологическаго порядка нашего изложенія, и просимъ "то на минуту перенестись въ 1818-й годъ. Съ этому году относится появленіе книги Н. И. Тургенева «Опытъ теоріи налоговъ». Мы намѣрены остановиться на этой книгѣ именно сейчасъ, такъ какъ это будетъ удобнѣе для пониманія связи экономическихъ и политическихъ взглядовъ Николая Ивановича въ теченіе изучаемаго періода. Именно тогда для насъ будетъ яснѣе сущность либерализма нашего автора.

Въ первой главѣ книги, названной «Происхожденіе налоговъ», есть нѣсколько любопытныхъ страницъ, характеризующихъ историческіе взгляды автора. "Въ началѣ политическаго существованія народовъ среднихъ вѣковъ ничтожность ихъ финансовыхъ постановленій была неразлучна съ ничтожностью ихъ нравственной и гражданской образованности. Верховная власть, основанная по большей части не на положительныхъ законахъ, но на правѣ сильнаго, жестокое рабство, коимъ были угнетены бѣдные поселяне, буйная независимость сильныхъ вассаловъ довольно свидѣтельствуютъ недостатокъ въ хорошемъ внутреннемъ устройствѣ и управленіи. Потребности государственныя, или, лучше сказать, потребности самихъ Государей, были удовлетворяемы или изъ удѣльныхъ имѣній, принадлежавшихъ Государямъ, или посредствомъ единовременнаго сбора податей съ подданныхъ. Духъ феодальнаго правленія грозно владычествовалъ тогда въ Европѣ^[21]. Но феодальный строй соотвѣтствовалъ духу того времени. «На что суровость феодальнаго правленія не могла подѣйствовать, на то имѣли сильное вліяніе происхожденіе городовъ, сдѣлавшихся убѣжищемъ независимости, распространеніе торговли, заведеніе фабрикъ и мануфактуръ, произведенное тѣмъ усовершенствованіе земледѣлія и, наконецъ, образованіе средняго состоянія гражданъ, сдѣлавшагося весьма важнымъ въ составѣ государственномъ^[22]: постепенныя и мирныя происшествія имѣютъ дѣйствіе болѣе благодѣтельное, нежели сильные и мгновенные перевороты»^[23]. Это мѣсто не оставляетъ никакого сомнѣнія, что Н. И. Тургеневъ считаетъ самымъ крупнымъ явленіемъ въ новѣйшей исторіи развитіе капитализма и переходъ политическаго господства къ среднимъ классамъ. Успѣхи образованія повлекли за собою и усовершенствованіе системы налоговъ. О степени просвѣщенія народа можно судить по способу назначенія, распредѣленія и собиранія налоговъ, о степени благосостоянія — но количеству собираемыхъ налоговъ. «Многіе политики и статистики искали признаковъ благостоянія народнаго въ другихъ предметахъ. Но что лучше системы налоговъ можетъ означить истинное благосостояніе народа, благосостояніе, основанное на законахъ ненарушаемыхъ, на свободѣ гражданской? Въ тѣхъ государствахъ, гдѣ существуютъ и такіе законы, и такая свобода, налоги назначаются съ согласія представителей народа. Нельзя не согласиться, что тотъ, кто долженъ платить, лучше всѣхъ можетъ избрать образъ платежа, болѣе для него приличный, болѣе выгодный. Итакъ, если мы видимъ, что собираніе налоговъ въ одномъ государствѣ болѣе согласуется съ выгодами народа, нежели въ другомъ, то мы смѣло можемъ сказать, что въ семъ первомъ государствѣ народъ пользуется лучшими законами, большею свободою и, слѣдственно, большимъ благосостояніемъ, нежели въ послѣднемъ»^[24]. Итакъ, ясна прямая связь между развитіемъ капитализма, благосостояніемъ народа и существованіемъ народнаго представительства. Въ дневникѣ отъ 26-го февраля того же года Н. Тургеневъ прямо отмѣчаетъ связь науки политической -экономіи съ развитіемъ политической свободы. «Политическая экономія интересна и потому уже, что она родилась вмѣстѣ съ конституціонной свободой народовъ Европы, или, что она неразлучна -съ сей свободой, что свобода новѣйшихъ народовъ не такъ, какъ древнихъ, основывается на финансахъ, которые суть основаніе и орудіе ея». Здѣсь ясно устанавливается связь между развитіемъ политической свободы, т. е. политическимъ преобладаніемъ «средняго состоянія гражданъ», и успѣхами экономической и финансовой науки. Въ связи съ этимъ стоитъ и отношеніе Тургенева къ различнымъ экономическимъ теоріямъ. Меркантилисты не пользуются -его симпатіями. «Казалось бы, что, при введеніи налоговъ, цѣль правительства должна ограничиваться полученіемъ отъ того дохода. Между тѣмъ, собирая деньги, правительства. соединяютъ иногда съ симъ и цѣль направленія народной промышленности. Нигдѣ сія -цѣль такъ не замѣтна, нигдѣ она не является столь валенокъ для правительства, какъ при учрежденіи пошлинъ на границахъ. Системы пошлинъ во всѣхъ государствахъ основываются болѣе или менѣе на сложныхъ правилахъ системы меркантильной. Чего не ожидаютъ меркантилисты отъ сихъ пошлинъ? Посредствомъ пошлинъ на иностранные товары они хотятъ привести въ самое цвѣтущее состояніе собственныя фабрики и мануфактуры, возвышая цѣну привозимыхъ товаровъ и, такимъ образомъ, доставляя преимущество своимъ фабрикантамъ и мануфактуристамъ противъ иностранныхъ; и заставляя при томъ своихъ потребителей платить большія деньги за дурныя домашнія издѣлія; посредствомъ пошлинъ, какъ при ввозѣ, такъ и при вывозѣ, налагая на одни товары болѣе, на другіе менѣе и чрезъ то доставляя преимущество первымъ въ сравненіи съ послѣдними, они заставляютъ народъ обращаться къ такимъ издѣліямъ, которыхъ обрабатываніе, по словамъ министровъ, для него всего выгоднѣе. Тщетная заботливость. Гораздо лучше предоставить произволу частныхъ людей выборъ ихъ занятій и употребленіе ихъ капиталовъ, когда они чрезъ то никому, кромѣ себя, вредить не могутъ; ибо они всегда лучше министровъ разумѣютъ собственныя свои выгоды»^[25]. За системой физіократовъ Тургеневъ признаетъ большую заслугу, т. к. она проповѣдывала свободу промышленности и торговли. Но главныя его симпатіи на сторонѣ ученія Ад. Смита, который «самымъ блистательнымъ образомъ доказалъ ложность меркантильной системы». И именно въ связи съ этимъ Тургеневъ былъ убѣжденъ въ противорѣчіи крѣпостной системы интересамъ экономическаго развитія. Въ примѣчаніи къ стр. 34 онъ говоритъ: «Что касается до крѣпостного состоянія крестьянъ въ Россіи, то о семъ въ послѣднія.времена довольно много говорили и писали, къ сожалѣнію, безъ пользы, ибо противъ крѣпостного состоянія говорили и писали по большей Части такіе люди, въ особенности иностранцы, кои, находя съ справедливостью самую вещь нехорошею, не имѣли однако же надлежащихъ свѣдѣній ни о Россіи вообще, ни о состояніи русскихъ крестьянъ въ особенности; въ пользу же крѣпостного состоянія говорили такіе люди, которые воображаютъ, что крестьянинъ не можетъ приноситъ дохода помѣщику иначе, какъ составляя его собственность. Противники не понимали другъ друга. Первые въ невѣдѣніи своемъ сравнивали русскихъ крестьянъ съ американскими невольниками; другіе, напротивъ того, сравнивали господина въ управленіи крестьянъ его съ отцомъ семейства и власть перваго съ. властью сего послѣдняго.

l’ose dir.e pourtant, qu’ils n’ont pas mérité

Ni cet excès d’honneur., ni cette indignité.

Безпристрастные люди могли однако же чаще вразумлять и направлять сужденія первыхъ, нежели послѣднихъ. Если послѣднимъ говорено было о необходимости постепеннаго дарованія крестьянамъ нѣкоторыхъ личныхъ правъ, если говорено было о необходимости постепеннаго ограниченія власти помѣщиковъ, которая въ дѣйствіяхъ своихъ часто бываетъ противна религіи и человѣчеству, то они дѣлали восклицанія противъ царства разума во Франціи, какъ будто права собственности и личной свободы, на коихъ созидается благосостояніе государствъ, должно влещи за собою уничтоженіе религіи и законовъ! Пусть сіи люди заглянутъ въ исторію. Гдѣ найдутъ они, чтобы народъ, которому правительство даровало священныя права человѣчества и гражданства, возставалъ противъ виновниковъ своего благополучія?» Что-же мы (видимъ въ этомъ мѣстѣ? Мы видѣли, что Тургеневъ отмежевывается не только отъ крѣпостниковъ, но и отъ тѣхъ иностранцевъ, которые, по его мнѣнію, — судили слишкомъ рѣзко, что онъ увѣренъ въ соотвѣтствіи необходимости отмѣны крѣпостного права интересамъ самихъ помѣщиковъ. То же самое читаемъ въ дневникѣ отъ 28-го марта того же года. Какъ-бы испугавшись, что будущій читатель его дневниковъ заподозритъ его въ ненависти къ помѣщикамъ, Тургеневъ заявляетъ, что ему было бы непріятно, еслибы кто-нибудь подумалъ объ этомъ. «Улучшеніе состоянія крестьянъ не всегда зависитъ отъ власти помѣщика и часто зависитъ отъ причинъ постороннихъ. Я увѣренъ, что многіе изъ дворянъ отказались бы отъ незавиднаго права владѣть себѣ подобными, если бы они съ своей стороны были несомнѣнно увѣрены, что сія перемѣна не уменьшитъ ихъ благосостоянія. Распространенію здравыхъ идей о свободномъ состояніи крестьянъ, которое равно выгодно и для помѣщиковъ^[26], можетъ споспѣшествовать сей увѣренности». Намъ кажется, что приведенныя цитаты въ достаточной степени выясняютъ сущность и основу отрицательнаго отношенія Тургенева къ крѣпостному праву. Изученіе экономическихъ вопросовъ сдѣлало его сторонникомъ капиталистическаго хозяйства. Крѣпостное право справедливо представлялось ему вреднымъ для экономическаго развитія въ сторону капитализма. Онъ убѣждался, что интересы самихъ помѣщиковъ требуютъ отмѣны крѣпостной системы, такъ какъ опытъ училъ о несравненно большей доходности фермерскаго хозяйства передъ крѣпостническими. Это доказала именно та Англія, горячимъ поклонникомъ которой былъ Тургеневъ. Переходъ къ новымъ условіямъ сельской жизни, по млѣнію Тургенева, долженъ быть вполнѣ безболѣзненнымъ и даже незамѣтнымъ; онъ долженъ совершиться руками правительства и самихъ помѣщиковъ: иначе, чего, не дай Богъ, вопросъ будетъ рѣшенъ самими крестьянами въ ихъ пользу. Интересы помѣщиковъ Тургеневу были гораздо ближе крестьянскихъ, и самымъ главнымъ препятствіемъ для паденія рабства онъ считалъ «предразсудки», мѣшавшіе помѣщикамъ понять собственную выгоду, а «распространеніе здоровыхъ идей о свободномъ состояніи крестьянъ, которое равно выгодно и для помѣщиковъ» — считалъ необходимымъ средствомъ борьбы съ этими «предразсудками».

Но тяготѣя всей душой къ буржуазному строю, Тургеневъ желалъ и его политическихъ послѣдствій, т. е. того, чтобы «среднее состояніе гражданъ» стало «весьма важнымъ въ составѣ Государственномъ»^[27]. Именно потому онъ считалъ, что реформа сельскаго быта должна предшествовать переходу къ конституціонному строю, чтобы не усилить этимъ привилегій дворянъ-крѣпостниковъ. Не желая жертвовать классовыми привилегіями дворянства, Тургеневъ охотно ставилъ крестъ надъ его сословными преимуществами. Эволюція отъ сословно-крѣпостническаго общества къ безсословно-капиталистическому — таковъ идеалъ Тургенева.

На Н. И. Тургенева слѣдуетъ смотрѣть, такимъ образомъ, какъ на перваго провозвѣстника русскаго буржуазнаго либерализма. Не надо, однако, забывать, что либерализмъ его отдавалъ аграрными симпатіями, что огромную роль въ его чаяніяхъ играло сохраненіе крупнаго землевладѣнія въ старыхъ рукахъ, а «городъ» не игралъ почти никакой роли. Въ этой основѣ либерализма Тургенева мы легко убѣдимся, сравнивъ его взгляды со взглядами представителей другихъ современныхъ ему публицистовъ по вопросамъ экономической политики. Въ самомъ дѣлѣ вся экономическая политика, которой должно было придерживаться, по его мнѣнію, правительство, весьма просто имъ формулирована въ видѣ предписаній въ слѣдующихъ словахъ дневника отъ 24 ноября 1817 г.: "Тѣмъ, кои должны управлять промышленностію: Не мѣшайте никому искать своей прибыли такъ, какъ онъ хочетъ. 2. Надзирающимъ за порядкомъ торговли: пропускай все, не останавливай ничего. Однимъ словомъ: «Laissez faire, laissez passer». Раскроемъ теперь «Духъ Журналовъ, или собраніе всего, что есть лучшаго, во всѣхъ другихъ журналахъ не части исторіи, политики, государственнаго хозяйства, литературы, разныхъ искусствъ, сельскаго домоводства и проч.» — это періодическое изданіе, наиболѣе чутко отражавшее чаянія русскаго дворянства. Въ 1816 году въ виду пересмотра тарифа въ печати поднялись дебаты на тему: свобода торговли или протекціонизмъ? И «Духъ Журналовъ» явился ревностнымъ защитникомъ свободы торговли противъ H. С. Мордвинова, защищавшаго протекціонизмъ. На замѣчанія H. С. Мордвинова, что фабрики у насъ мало основываются, такъ какъ у насъ отдаютъ предпочтеніе иностраннымъ издѣліямъ, «Духъ Журналовъ» отвѣчалъ, что это неправда, что виной этому недостатокъ капиталовъ у помѣщиковъ и крестьянъ для заведенія фабрикъ. Протекціонизмъ «Духъ Журналовъ» считаетъ вреднымъ, такъ какъ при усиленномъ покровительствѣ національной промышленности онъ заставляетъ страдать земледѣліе и закрываетъ потребителю доступъ къ лучшимъ иностраннымъ издѣліямъ. По мнѣнію «Духа Журналовъ» Кольберъ «весьма заблуждалъ, отдавая мануфактурамъ и коммерціи предпочтеніе предъ земледѣліемъ»^[28]. Изданіе тарифа 1816 года «Духъ Журналовъ» торжествовалъ, какъ побѣду «праваго дѣла». И не надо забывать, что вмѣстѣ съ этимъ «Духъ Журналовъ» былъ опредѣленно крѣпостническимъ органномъ. Вотъ, напримѣръ, въ 1817 году въ немъ помѣщается статья «О переселеніяхъ (Выписка изъ частнаго письма, изъ Рейнскихъ областей)». Авторъ статьи ужасается голодной жизни свободныхъ крестьянъ Рейнскихъ областей и разсказываетъ, что, когда онъ, въ бесѣдахъ съ тамошними помѣщиками, арендаторами и крестьянами о русскихъ, «присовокупляя, что помѣщикъ защищаетъ ихъ отъ обидъ, помогаетъ имъ въ нуждахъ, печется о нихъ и объ ихъ семействахъ, наставляетъ ихъ, остерегаетъ, а ежели они развратны, то и наказаніемъ исправляетъ ихъ — тогда мнѣ отвѣчали: это дѣти, а помѣщикъ ихъ отецъ»^[29]. Неправда ли, трогательная идиллія? Итакъ сторонниками свободы торговли и промышленности были и крѣпостники. Кто же были ея противники? Тарифъ 1811 года, проникнутый духомъ протекціонизма., былъ изданъ въ эпоху ослабленія вліянія дворянства на дѣла и буржуазныхъ проектовъ Сперанскаго; однимъ изъ наиболѣе ревностныхъ защитниковъ протекціонизма былъ бывшій министръ коммерціи, самъ крупный фабрикантъ, графъ Н. П. Румянцевъ. Русская промышленность нуждалась еще въ покровительствѣ; сторонники свободы торговли и промышленности выходили изъ среды аграріевъ. Такъ не случайно это совпаденіе взглядовъ аболиціониста Тургенева и крѣпостниковъ изъ «Духа Журналовъ»: и онъ и они представляли лишь двѣ фракціи одного и того же класса^[30].

Чтобы покончить съ экономическими взглядами Н. И. Тургенева, остановимся еще на нѣкоторыхъ положеніяхъ «Опыта теоріи налоговъ». Н. Тургеневъ устанавливаетъ слѣдующія правила взиманія налоговъ: 1) Равное распредѣленіе налоговъ. «Исключенія въ пользу нѣкоторыхъ частныхъ лицъ всегда вредны для общества. Между тѣмъ мы видимъ, что не только нѣкоторые изъ гражданъ, но даже цѣлые классы народа бывали освобождаемы отъ налоговъ»^[31]. Напр., дворянство и духовенство во Франціи передъ революціей. 2) Опредѣленность налоговъ. Количество налога, время и способъ платежа должны быть строго опредѣлены. 3) собираніе налоговъ въ наиболѣе удобное время для платящаго. 4) Дешевое собираніе налоговъ. (Издержки по собиранію налоговъ должны быть возможно менѣе). 5) Общее правило при взиманіи налоговъ: налогъ долженъ быть взимаемъ всегда съ чистаго дохода. Касаясь налога съ чистаго дохода отъ земли, И. И. Тургеневъ находитъ здѣсь болѣе удобной подать «непремѣнную», т. е. опредѣленную разъ навсегда; выгоды ея заключаются: а) въ ея опредѣленности, б) въ томъ, что она можетъ быть взимаема въ удобнѣйшее время, в) въ томъ, что она требуетъ мало издержекъ; невыгода же только въ томъ, что съ теченіемъ времени она становится источникомъ неравенства, если одинъ увеличиваетъ свой доходъ, а другой остается при прежнемъ. Но невыгода возмѣщается выгодами, а также продажей земли. Выгода же перемѣщающейся подати только въ томъ, что она сообразуется съ измѣненіемъ дохода; невыгода же, состоящая въ томъ, что землевладѣлецъ, зная напередъ, что подать будетъ прогрессировать, вмѣстѣ съ ростомъ дохода, не заботится объ увеличеніи дохода. (Итакъ, все-таки «равное распредѣленіе» должно свестись къ нулю?) Обозрѣвъ налоги съ капиталовъ, Тургеневъ переходитъ къ налогу съ «работной платы» и рѣшительно высказывается противъ него. При обсужденіи налоговъ съ предметовъ потребленія, Тургеневъ высказывается противъ налоговъ съ предметовъ необходимости. Изъ слѣдующихъ словъ Тургенева можемъ заключить, какое значеніе онъ придавалъ успѣхамъ земледѣлія: «Состояніе дохода отъ земли легко знать можно. Если сей доходъ великъ, если помѣщикъ, и въ особенности земледѣльцы, на коихъ созидается благосостояніе народное, находятся въ хорошемъ положеніи, то можно заключить, что и Государство находится въ цвѣтущемъ или успѣвающемъ состояніи. Если доходъ отъ земли незначителенъ, если помѣщики живутъ не въ изобиліи, если земледѣльцы отказываются отъ пріятностей жизни, то Государство находится въ неперемѣняющемся состояніи. Если же помѣщики съ трудомъ могутъ содержать себя своими доходами, если земледѣльцы находятся въ нищетѣ, и не имѣютъ довольно способовъ работать столько, сколько они могли, то въ такомъ случаѣ государство, конечно, находится въ упадающемъ состояніи»^[32]. Въ послѣдней главѣ «О бумажныхъ деньгахъ, какъ о налогѣ» Тургеневъ обсуждаетъ вопросъ о средствахъ для «поправленія курса государственныхъ ассигнацій» и находитъ, что единственное средство состоитъ въ уменьшеніи ихъ количества. Для этого должны быть проданы за ассигнаціи государственныя имѣнія, а ассигнаціи, вырученныя за нихъ, должны быть уничтожаемы. "При продажѣ Государственныхъ имуществъ, вмѣстѣ съ крестьянами, въ тѣхъ земляхъ, гдѣ послѣдніе не пользуются еще совершенною свободою, Правительство можетъ закономъ опредѣлить права и обязанности, какъ сихъ крестьянъ, такъ и новыхъ ихъ помѣщиковъ. Симъ даетъ оно прекрасный и благодѣтельный примѣръ всѣмъ помѣщикамъ вообще, сотворивъ новый массъ гражданъ въ государствѣ, классъ, въ составъ коего современемъ вошли бы всѣ крестьяне, принадлежащіе помѣщикамъ, и который рано или поздно долженъ произойти, вслѣдствіе успѣховъ образованности и просвѣщенія^[33]. Мы ничего не можемъ сказать по поводу этого фантастическаго плана, особаго значенія которому, повидимому, не придавалъ и самъ Тургеневъ, такъ какъ онъ больше нигдѣ его не касался.

Мы кончаемъ обзоръ экономическихъ взглядовъ Тургенева, полагая, что онъ все же выяснилъ сущность либерализма нашего автора, и возвращаемся снова къ моменту его пріѣзда въ Петербургъ въ 1816 году.

IV.

Мрачное настроеніе овладѣло Тургеневымъ очень скоро по пріѣздѣ. Онъ былъ назначенъ помощникомъ статсъ-секретаря департамента Экономія Государственнаго Совѣта и такимъ образомъ сталъ близко къ правящимъ сферамъ. Здѣсь его сразу охватило впечатлѣніе мрака. Русская дѣйствительность слишкомъ мало располагала къ иллюзіямъ, и вѣра въ реформаторскую миссію самодержавія начинаетъ падать. 30-го ноября Николай Ивановичъ пишетъ Сергѣю Ивановичу: «все, что я здѣсь вижу, состояніе администраціи, патріотизма и патріотовъ и т. п. — все это весьма меня печалитъ и тѣмъ сильнѣе, что не вижу и не нахожу даже подобныхъ или одинаковыхъ мнѣній въ другихъ. Невѣжество и въ особенности эгоизмъ одержатъ всѣхъ. Всѣ хлопочутъ, всѣ стараются, всѣ ищутъ; но всѣ, каждый для себя въ особенности — никто для блага общаго. Надъ теоріею, надъ нравственностью, надъ закономъ, надъ точнымъ и справедливымъ порядrомъ вещей смѣются и имѣютъ уваженіе только къ волѣ, къ власти и къ тому, что дѣлается, несмотря на то, что дѣлается дурно». Такъ встрѣтила русская дѣйствительность либерала Тургенева.

Однако, въ 1817 году, начинаютъ ходить слухи о предстоящемъ освобожденіи крестьянъ. 10-го мая Николай Ивановичъ пишетъ къ С. И.: "Всѣ эти слухи основываются на постановленіяхъ о Лифляндскихъ крестьянахъ. О нашихъ русскихъ ничего здѣсь не слышно, и ничего, кажется, не дѣлается. Если бы было что-нибуць о семъ sur le tapis, и если бы я зналъ объ этомъ, то это усладило бы теперешнее мое существованіе скучное и ничтожное. Если бы что-нибудь было на то похоже, то это вселило бы въ меня надежду. Но нѣтъ ничего, а fiat justitia — справедливо… Но правительство все-же, хотя очень медленно, распространяло новое положеніе о крестьянахъ на всѣ губерніи Прибалтійскаго края, и это невольно способствовало слухамъ о предстоящемъ освобожденіи крестьянъ въ Россіи. 2-го сентября Н. И. пишетъ по этому поводу брату: «Дай, Богъ, чтобы это болѣе и болѣе распространялось. О рабствѣ мужиковъ нашихъ нельзя вспомнить безъ ужаса, а вмѣстѣ безъ удивленія, что въ Россіи оно существовать еще можетъ въ XIX вѣкѣ я послѣ того, что Россія сдѣлала». Вопросъ объ освобожденіи крестьянъ все болѣе интересуетъ Н. И., и онъ уже не относитъ его третье пятилѣтіе, а относится къ нему болѣе нетерпѣливо, хотя продолжаетъ настаивать на необходимости постепенныхъ мѣръ. Къ концу сентября слухи настолько уже распространились, что Тургеневъ въ дневникѣ отъ 24-го сентября уже сообщаетъ, что, по слухамъ, объ этомъ будетъ объявлено при будущихъ выборахъ предводителямъ. Но онъ боится, что это слишкомъ рѣшительное средство, такъ какъ неизвѣстно, что скажутъ предводители. «Лучше бы, — говорить онъ, — кажется, начать множествомъ мелкихъ средствъ и, наконецъ, уже употребить главное. Напр., запретить отдѣлять крестьянъ отъ земли, объявивъ, что такое отдѣленіе дѣлаетъ ихъ свободными. Запретить заводчикамъ, откупщикамъ и вообще разбогатѣвшимъ не-дворянамъ покупать деревни не иначе, какъ съ свободными крстья-нами, запретить имъ даже имѣть крѣпостныхъ. Потомъ постановить, чтобы и дворяне покупали имѣнія не иначе, какъ безъ крестьянъ, коихъ каждая продажа дѣлаетъ свободными». Но слухи скоро замолкли, и ни въ дневникахъ, ни въ письмахъ конца 1817 года не находимъ на нихъ указанія. И вмѣсто этого ужасные слухи о военныхъ поселеніяхъ, которые впервые заставляютъ Тургенева съ болью сознаться, что обожаемый имъ Александръ далеко не всегда хочетъ быть либеральнымъ. Въ дневникѣ отъ 4 ноября онъ записываетъ: «Права собственности, права человѣчества забыты, а видовъ политики не замѣтно. Мнѣ горько и то, что эти поселенія дѣлаютъ по волѣ Государя. Я замѣчаю, что, несмотря на многое, я имѣю къ нему какое-то особенное чувство приверженности». Это былъ первый серьезный ударъ нанесенный императоромъ Александромъ Тургеневу.

Въ связи съ этимъ Тургеневъ становится гораздо нетерпѣливѣе и въ своемъ отношеніи къ вопросу о конституціи. 20 октября онъ пишетъ въ своемъ дневникѣ: «Меня гнететъ, уничтожаетъ мысль, что я при жизни своей не увижу Россію свободной на правилахъ мудрой конструкціи». Теперь Николай Ивановичъ ищетъ почвы для проведенія въ жизнь своихъ взглядовъ. Онъ особенно сближается въ этотъ періодъ съ Н. И. Кривцовымъ и М. Ѳ. Орловымъ. Съ этимъ послѣднимъ онъ пытается создавать нѣчто въ родѣ органовъ общественнаго мнѣнія. Для этого они избираютъ литературное общество «Арзамасъ», включившее въ себя цвѣтъ тогдашней литературной интеллигенціи, сторонниковъ «новаго слога», карамзинистовъ, и стараются заинтересовать это общество политикой. Въ письмѣ Н. И. къ С. И. отъ 8 сентября содержится слѣдующее весьма любопытное сообщеніе: "Третьяго дня былъ у насъ еще Арзамасъ. Были предлагаемы программы, всѣ исключительно литературныя, и эта исключительность мнѣ совсѣмъ не нравится; я предложилъ слѣдующую: «полазать заслуги Англіи и Франціи передъ Европою». Тутъ будетъ говориться въ особенности о томъ, что Англія заставила любить свободу, а Франція ее ненавидѣть. Но надобно также упомянуть, что Франція своею революціею прочла такъ сказать для Европы полный курсъ управленія государственнаго и т. д. Я самъ взялъ обработать сію программу. Вижу, что это весьма трудно, и не надѣюсь за успѣхъ. Попробую. Орловъ предъ отъѣздомъ своимъ также предложилъ программу: «показать, что представительная система заключаетъ въ себѣ всѣ выгоды другихъ формъ правленія, существовавшихъ въ древнихъ и новыхъ временахъ, не имѣя ихъ недостатковъ и невыгодъ. За сію программу взялся также самъ Орловъ».

Слухи объ освобожденіи крестьянъ заставляютъ Тургенева поднять этотъ вопросъ на засѣданіи Арзамаса. Въ дневникѣ отъ 29 сентября (день рожденія Николая Ивановича — ему исполнилось 28 лѣтъ) читаемъ: «Третьяго дня былъ у насъ Арзамасъ. Нечаянно мы отклонились отъ литературы и начали говорить о политикѣ внутренней. Всѣ согласны въ необходимости уничтожить рабство, но средства предлагаемыя не всѣмъ нравятся». Н. И. тоже хотѣлъ-бы другихъ средствъ, ею, если нѣтъ выбора, готовъ примириться и съ этими. «Надобно всѣмъ благороднымъ людямъ споспѣшествовать правительству] въ семъ добромъ, дѣлѣ мыслію и словомъ и дѣломъ. Цѣль добрая; но надобно, чтобы средства были сколь можно безвредны. Споспѣшествованіе не для правительства, а для самой вещи. Я, который не люблю хвалить никого по-пустому, еще менѣе правительство, всегда буду хвалить за желаніе уничтожить рабство, если, впрочемъ, это желаніе будетъ имѣть исполненіе». Въ письмѣ отъ 15 ноября къ Сергѣю Ивановичу Н. И. снова касается своей работы для Арзамаса. «Я написалъ объ этой программѣ кое-что, но безъ системы, безъ порядка. Орлова программа также хороша. Но я думаю, что онъ такъ же неудачно можетъ ее обработать, какъ я свою. Другіе члены наши лучше насъ пишутъ, но не лучше думаютъ, т. е. думаютъ болѣе всего о литературѣ». Эти попытки внесенія политики въ засѣданія Арзамаса очень интересны: онѣ показываютъ, что Тургеневъ находилъ уже нужнымъ нѣкоторую организацію общественнаго мнѣнія. Въ письмѣ отъ 15 декабря къ Сергѣю Ивановичу Н. И. говоритъ, что Арзамасъ въ послѣднее время не собирается. Попытка такимъ образомъ не увѣнчалась успѣхомъ.

И новый 1818 годъ Тургеневъ въ совершенно безнадежномъ состояніи. 3-го января онъ записываетъ въ своемъ дневникѣ: «новый годъ встрѣтилъ я безъ всякаго впечатлѣнія. Напротивъ того, мнѣ что-то это число 1818 не нравится; и мнѣ кажется, что этотъ годъ, подобно 1817-му, проведу я самымъ пустымъ и ничтожнымъ образомъ», ѣдкая иронія и негодованіе по поводу политики правительства звучитъ въ письмѣ въ брату Сергѣю отъ 3-го февраля: «Кривцовъ разскажетъ тебѣ о нашихъ успѣхахъ въ образованности, въ просвѣщеніи и вообще въ европеизмѣ; разскажетъ о нашихъ невинныхъ мистикахъ, или попросту сказать, святошахъ, общество которыхъ недавно кто-то назвалъ русской Tugendbund! А ты ожидаешь успѣховъ ланкастеровой методѣ! Но, правда, есть способъ сдѣлать ихъ о ней заботливыми: представить, что она будетъ споспѣшествовать распространенію библіи. Полюбопытствуй и о новыхъ военныхъ поселеніяхъ, другой признакъ нашего цивизма и плодъ христолюбиваго девятнадцатаго вѣіка. Все это, въ особенноси послѣднее, даетъ тебѣ мѣру благополучія Россіи и счастья, ее постигшаго и впредь ожидающаго!» Служба въ Государственномъ Совѣтѣ оставляетъ только горькія впечатлѣнія въ душѣ Тургенева. 25 февраля онъ записываетъ одно изъ такихъ впечатлѣній: «Сего;дня по утру былъ я въ Совѣтѣ, разсуждалъ о дѣлѣ трафини Потоцкой. Министръ юстиціи князь Лобановъ дѣлалъ странныя, или лучше сказать, справедливыя, но нѣсколько колкія, хотя и смѣшнымъ тономъ, замѣчанія свѣтлѣйшему и подлѣйшему президенту. Этотъ, бывъ прежде противнаго съ обоими Лобановыми мнѣнія, сказалъ теперь, что подаетъ особое мнѣніе, желая согласить прежде свое мнѣніе съ мнѣніемъ министра такъ, — чтобы и овцы были цѣлы, и волки сыты. И это президентъ перваго мѣста въ Имперіи, но въ Имперіи самодержавной»! Чувство презрѣнія — вотъ что внушаетъ Тургеневу «высокое собраніе» Государственнаго Совѣта. Поэтому съ удивленіемъ записываетъ онъ въ дневникѣ 23-го сентября: «Сегодня въ Совѣтѣ я былъ пріятно пораженъ разсужденіями графа. Милорадовича о рабствѣ и о свободѣ. Онъ возставалъ противъ рабства, говоря съ Шишковымъ — этимъ идеаломъ откровенной глупости и откровенной подлости! Совѣтъ рѣдко меня такъ поражаетъ»!

Въ 1818 году снова поднялись слухи и шумъ. Совершенно неожиданно для всѣхъ раздались слѣдующія слова императора въ рѣчи передъ варшавскимъ сеймомъ: «'Образованіе, существовавшее въ вашемъ краю, дозволило мнѣ ввести немедленно то, которое я вамъ даровалъ, руководствуясь правилами законно-свободныхъ учрежденій, бывшихъ непрестанно предметомъ моихъ помышленій, и которыхъ спасительное вліяніе надѣюсь я при помощи Божіей распространить и на всѣ страны, Провидѣніемъ попеченію моему ввѣренныя». Въ этихъ словахъ всѣ увидѣли обѣщаніе конституціи для Россіи. 28-го марта Н. И. Тургеневъ записывалъ въ своемъ дневникѣ первое свое впечатлѣніе съ чтенія этой рѣчи: «Вчера получили здѣсь рѣчь Государя въ Варшавѣ при открытіи засѣданія представителей народныхъ. Въ ней много прекраснаго и такого, чего мы не ожидали, и что должно нравиться людямъ здравомыслящимъ. Нельзя не любить Государя, но нельзя и говорить, что его любишь, ибо не всѣ его за то же любятъ, за что я. Одно печально: чистѣйшая вода, проходя черезъ нечистые водопроводы, дѣлается невкусной. Что если свобода придетъ въ Россію черезъ Польшу?». Первое сомнѣніе, приходящее въ голову Тургеневу отъ варшавской рѣчи, это: какъ бы нечистый водопроводъ, т. е. Польша, не заразила чистую воду, т. е. русскую свободу. Мы не должны удивляться такому уподобленію: время послѣ 1812 года богато развитіемъ націонализма именно въ передовыхъ кругахъ.

Но нѣсколько дней спустя появились и другія сомнѣнія. Такъ въ письмѣ къ брату Сергѣю отъ 2-го апрѣля Николай Ивановичъ пишетъ: «У васъ вѣрно извѣстна уже рѣчь Государя, произнесенная въ собраніи представителей Царства Польскаго. Вотъ и офиціально говорится о представительствѣ! А у насъ чорта знаетъ, что каждый себѣ представляетъ! Англійскіе клубисты толкуютъ рѣчь по своему. „Добираются до насъ“ — говорятъ они, а я имъ отвѣчаю: „къ несчастью врядъ-ли доберутся“. Можно, по крайней мѣрѣ, надѣяться, что можно будетъ объ этомъ писать, если кто захочетъ, къ тому-же и хамство^[34] не будетъ такъ возставать на либеральныя идеи по расчетамъ не убѣжденія, а подлости. Однако и за то спасибо; въ ожиданіи дѣйствительной пищи мы хоть фразами питаемся. Я теперь желаю полякамъ всякаго благополучія въ ихъ теперешнихъ предѣлахъ, дабы Государь могъ съ успѣхомъ исполнить свое обѣщаніе относительно Россіи. Хотя, впрочемъ, и чувствительно видѣть поляковъ, получающихъ то, чего нѣтъ у русскихъ, но у насъ есть рабство, которое не должно и слѣдовъ оставить, прежде, нежели народъ россійскій получитъ свободу политическую: сперва всѣ должны быть равны въ правахъ человѣческихъ. Это равенство важнѣе и существеннѣе всякаго другого».

Итакъ, прежде всего Тургеневъ сомнѣвается въ исполненіи обѣщаннаго, а затѣмъ снова подчеркиваетъ необходимость предварительнаго освобожденія крестьянъ. Скоро, однако, пошли снова слухи и объ этомъ. Но Тургеневъ теперь уже скептически относится къ нимъ. Вота что онъ пишетъ по этому поводу въ письмѣ отъ 29 мая къ брату (Сергѣю: «Теперь опять возобновились здѣсь и въ Москвѣ слухи объ освобожденіи крестьянъ. Поговорятъ, да перестанутъ; а порядокъ или, лучше сказать, безпорядокъ вещей остается все въ томъ же положеніи. Ты теперь вѣрно уже прочелъ статью объ иностранныхъ крестьянахъ въ 17 No „Сына Отечества“. Ее писалъ одинъ мой пріятель^[35] и по моей просьбѣ; но не я самъ, какъ думаетъ здѣшняя и московская публика. Хамы меня бранятъ. Порядочные люди говорятъ спасибо; хотя первыхъ и болѣе. Авторъ не хочетъ быть извѣстнымъ. А я говорю, что хотя и не я писалъ статью, но раздѣляю мысли сочинителя. Однако же начальство запретило цензурѣ пропускать подобныя статьи какъ pour, такъ и contre. Охотники видѣть во всемъ успѣхи разума человѣческаго намѣчаютъ сіе и въ семъ запрещеніи, равно распространяющемся на pour и на contre. Но я этого ничего не замѣчаю. Впрочемъ, если бы правительство (не начальство) хотѣло что-нибудь дѣлать, то можно согласиться и не пиратъ». Такъ скептицизмъ по отношенію къ реформаторскимъ намѣреніямъ правительства рѣшительно торжествуетъ надъ вѣрой и ожиданіемъ. И однако, въ концѣ года, опять умиленіе передъ новыми заявленіями императора. Въ дневникѣ отъ 25 октября читаемъ: «читалъ я въ Гамбургскихъ газетахъ, что Государь нашъ сказалъ генералу Мезону: „наконецъ, всѣ народы должны освободиться отъ самовластія. Вы видите, что я дѣлаю въ Польшѣ и что хочу сдѣлать и въ другихъ моихъ владѣніяхъ“. Спасибо Государю, если справедливо, что онъ это сказалъ. Спасибо, спасибо, если точно имѣетъ сіи намѣренія». И всего только за 4 дня до этого — 21-го — крикъ отчаянія: «Я спрашиваю у потомства, если оно будетъ счастливѣе насъ, можно ли было хоть на минуту вздохнуть свободно при такихъ обстоятельствахъ»?

Лѣтомъ 1818 года Н. И. Тургеневъ отправляется въ Москву, а оттуда въ свое имѣніе Симбирской губерніи. По дорогѣ въ Москву онъ имѣлъ случай наблюдать военныя поселенія; онѣ внушаютъ ему мысль, что вся наша русская жизнь состоитъ въ однѣхъ формахъ, пустыхъ и безсодержательныхъ. 3 іюля, находясь въ Москвѣ, онъ записываетъ въ дневникѣ: «Далеко отъ меня осуждать того, кто отчасти предписалъ сіи формы. Нѣтъ! право, нѣтъ! ласковое его обращеніе съ женщинами въ поселенныхъ деревняхъ представляетъ мнѣ новое доказательство его добросердечія. Онъ думаетъ, что поселенія нужны, но видитъ также, что и крестьяне отъ того Терпятъ; онъ старается утѣшить ихъ ласкою, полагая, что благосостояніе сихъ несчастныхъ приноситъ въ жертву великаго цѣлаго. Такъ и здѣсь. Онъ велѣлъ открыть каналы; но не могъ знать того, что земля вынутая выбросится на дорогу и испортитъ ее еще болѣе. Нельзя довольно твердить людямъ, что laissez faire — laissez passer хорошо вездѣ, въ особенности, у насъ, гдѣ почти только то и хорошо, что дѣлается само собой. Пусть эгоисты и глупцы смѣются надъ тѣми, кто желаетъ и любить конституціи. Слово не вещь. Говоря: мы хотимъ конституціи, мы не говоримъ: мы хотимъ того, что въ Англіи, въ Америкѣ, но мы хотимъ порядка, справедливости, устройства, не разумѣемъ того, чтобы сіе устройство было доставлено тѣми же средствами, какъ въ Англіи и Америкѣ, но средствами, удобными и нужными для Россіи…» Такъ мысль о конституціи, какъ, результатъ разочарованія въ либеральной политикѣ самодержавія, все болѣе занимаетъ Тургенева.

Пріѣхавъ въ Симбирскую губернію, Тургеневъ приходитъ къ зіажлюченію о необходимости перевести своихъ крестьянъ на оброкъ, на что осенью получаетъ согласіе братьевъ.

V.

Петербургская жизнь снова обнаружила передъ Тургеневымъ господство реакціи во всей ея отвратительной наготѣ, а потребность дѣятельности для осуществленія своихъ идей попрежнему говорила въ немъ громко. 31-го декабря ему приходитъ въ голову мысль объ основаніи новаго общества. Онъ пишетъ въ дневникѣ: «Часто мы думаемъ: вотъ объ этомъ хорошо что-нибудь написать, объ этомъ хорошо что-нибудь сдѣлать и т. д., и мысль наша пропадаетъ съ желаніемъ. Часто мы почитаемъ полезнымъ, чтобы Россія узнала что-нибудь о такомъ-то краѣ, о такомъ-то народѣ, часто мы желаемъ, чтобы кто-нибудь занялся такимъ-то предметомъ. Но все сіе остается безъ дѣйствія, и потому единственно, что желаній мы можемъ имѣть много, между тѣмъ, какъ средства къ исполненію всегда недостаточны или ограничены. Для того, чтобы полезныя идеи не пропадали для Россіи, надобно, чтобы онѣ были излагаемы на бумагѣ и сообщаемы публикѣ; и для сего нужно, чтобы средства, исполненія соотвѣтствовали намѣреніямъ. Одинъ человѣкъ въ отдѣльности навсегда останется при однихъ желаніяхъ, потому что одинъ имѣетъ всегда весьма мало средствъ въ исполніенію, т. о. что одинъ можетъ имѣть много идей, но мало можетъ написать сообщить публикѣ. Иногда даже великое множество идей, представляющихся каждому размышляющему человѣку, препятствуетъ, изложенію хотя одной изъ нихъ, потому самому, что, затрудняясь въ выборѣ изъ множества, обыкновенно человѣкъ не выбираетъ ничего. Такимъ образомъ, все остается въ идеяхъ, ничто не переходитъ въ дѣйствительность. Одно только соединеніе людей въ одно цѣлое можетъ дать усиліямъ каждаго въ особенности силу и дѣйствіе; раздѣленіе работы учредитъ порядокъ въ занятіяхъ и будетъ залогомъ возможнаго успѣха». Организаціей такого общества, служащаго органомъ пропаганды либеральныхъ идей, Тургеневъ предлагаетъ заняться людямъ, «любящимъ свое отечество и желающимъ ему блага».

Мысль эта въ концѣ концовъ приняла опредѣленную форму намѣренія издавать журналъ. Въ январѣ 1819 года Тургеневъ уже принимаетъ мѣры къ осуществленію этого намѣренія: онъ организуетъ журнальное общество. 21-го января состоялось уже первое собраніе общества. Тургеневъ записываетъ въ дневникѣ въ тотъ-же день: «Сегодня мы собирались. Я пришелъ прежде всѣхъ. Мало-помалу собрались и другіе. Я усталъ, говоря сперва однимъ, потомъ другимъ о журналѣ. Результатъ всего тотъ, что по каждой части есть одинъ главный редакторъ, хотя три части и представляются только двумя: мною и Куницынымъ. Шуму было немного. Черезъ двѣ недѣли положено опять собраться, а между тѣмъ, работать, приготовлять статьи. Что-то изъ всего этого выйдетъ!» О программѣ этого журнала Николай Ивановичъ пишетъ брату Сергѣю 24 января: «Мнѣ пришла мысль издавать журналъ. Главная цѣль сего состоитъ въ томъ, чтобы распространить у насъ здравыя идеи политическія. Для сего составныя части журнала будутъ: Политика, Политическая Экономія, Финансы, Юриспруденція, Исторія, Философія. Сія послѣдняя статья будетъ состоять изъ разсужденій о воспитаніи и изъ литературы. Я сообщилъ мою идею Куницыну. Онъ ее принялъ. Сверхъ того, присоединились къ намъ нѣсколько молодыхъ людей, бывшихъ воспитанниковъ лицея, и нѣсколько офицеровъ. Изъ нихъ мало умѣющихъ писать хорошо. — Но всѣ вообще имѣютъ хорошія правила и охоту. Жуковскій участвуетъ по литературѣ. Я много надѣюсь на корреспондентовъ, въ особенности, на кн. вяземскаго… Всѣ статьи должны имѣть цѣлью свободомысліе»… Такимъ образомъ, журналъ долженъ былъ способствовать распространенію либеральныхъ идей. Однако, уже въ письмѣ къ С. И. отъ 23-го февраля Николай Ивановичъ жалуется, «что цензура теперь здѣсь слишкомъ строга., или, хуже сказать, правила ея совершенно неизвѣстны, потому что цензурному Уставу не слѣдуютъ, а болѣе руководствуются предписаніями министра». Въ письмѣ отъ 3-го марта Николай Ивановичъ сообщаетъ, что онъ взялъ темой себѣ «обозрѣніе теперешняго состоянія государствъ европейскихъ», но что служба его рѣшительно мѣшаетъ «такого рода спекулятивнымъ занятіямъ». И въ письмѣ отъ 23-го марта Тургеневъ не можетъ ничего сообщить утѣшительнаго о журналѣ. «Общество наше», — пишетъ онъ, — «которое, впрочемъ, еще не есть общество, собиралось раза два. Мы слушали три или четыре піесы. Одна изъ нихъ только хороша. Другія слишкомъ ученическія. Да иначе и быть не можетъ, потому что охотники-издатели всѣ молодые люди, по большей части офицеры, имѣютъ мало опытности въ литературѣ». Такъ постепенно дѣло съ изданіемъ журнала заглохло. Тургеневу-же мѣшало работать еще взятіе имъ въ маѣ 1819 года на себя новой должности — начальника 3-го отдѣленія канцеляріи министра финансовъ.

Мѣсто это предложилъ Тургеневу самъ министръ финансовъ графъ Гурьевъ, черезъ своего зятя, графа Нессельроде. Служба ота отнимала у него очень много времени. Гдѣ же тутъ было заниматься журналомъ! И, однако, политическая реакція и неисполненіе обѣщаній все болѣе способствуютъ росту радикальнаго настроенія Тургенева. Въ дневникѣ отъ 21 іюня онъ пишетъ: «Политическій горизонтъ въ Россіи болѣе и болѣе темнѣетъ, и, скучая, ходить во тьмѣ, я боюсь, чтобы къ этой тьмѣ не привыкнуть. Но надобно-ли этого бояться? Конечно! Лучше, видя несчастіе отечества, чувствовать это несчастіе, нежели оставаться хладнокровнымъ»… Въ тотъ-же день у него вырываются слѣдующія строки: «Неужели славный, умный, добрый народъ нашъ не возвысится до истиннаго своего достоинства? Всѣ люди, чувствующіе добро, любящіе честь отечества, должны сдѣлаться жертвою какого-то остервенѣнія, къ которому ведутъ тоска, негодованіе, неудачи въ добрыхъ предпріятіяхъ»… Все болѣе и болѣе Тургеневымъ овладѣваетъ мысль, что либеральная программа и политика несовмѣстимы съ самодержавнымъ образомъ правленія. 24-го мая онъ пишетъ Сергѣю Ивановичу: «Ты можешь узнать отъ Н. С., какіе гигантскіе планы приводятся у насъ въ исполненіе относительно управленія города. Ломаютъ, строють и т. д., а при всемъ томъ, мы хотимъ и погашенія долговъ, и улучшенія администраціи. Я думалъ, что министръ финансовъ, устроившій новую комиссію погашенія долговъ, дѣлающую займы и проч., забылъ простую истину, или думалъ, что эта истина не сбудется у насъ, а именно: „что въ самодержавномъ правленіи столь-же трудно имѣть систему кредитную, какъ развить виноградники и лимонные сады на берегахъ Невы“. Въ этомъ не люди виноваты, но самая вещь. Институціи — все, люди — ничего. Каковы институціи, таковъ и каждый гражданинъ. Береза никогда не принесетъ апельсиновъ. Это не многіе понимаютъ, потому что люди самолюбивы и думаютъ, что они могутъ дѣлать все, когда они, при лучшей волѣ, сами собою ничего дѣлать не могутъ. Поэтому, если хотятъ плода, должны насаждать; если хотятъ имѣть хорошее управленіе, кредитъ и проч., должны ввести конституцію. Люди могутъ только насаждать, но, не посѣявъ, не могутъ собирать. самодержавное правленіе такъ несогласно съ счастіемъ гражданскимъ, что самыя великія качества Государя самодержавнаго не дѣйствительны для пользы государства, между тѣмъ, какъ малѣйшія слабости, отъ которыхъ никто не свободенъ, причиняютъ невѣроятный вредъ». Такую окраску подъ вліяніемъ реакціи принимаетъ политическое настроеніе Тургенева. Вмѣсто прежней мысли, что самодержавіе можетъ дать хорошіе законы, реформировать внутреннее управленіе и освободить крестьянъ, теперь утвержденіе, что самодержавіе «не согласно съ счастіемъ гражданскимъ». Вмѣсто прежней надежды на добрую волю монарха, теперь утвержденіе, что «самыя великія качества Государя самодержавнаго не дѣйствительны для пользы Государства»…

Въ письмѣ къ Сергѣю Ивановичу отъ 26 іюня Николай Ивановичъ опять критикуетъ политику своего новаго начальника — министра, финансовъ. «Система кредита, нынѣ у насъ основанная, есть игрушка въ сравненіи съ тѣми важнѣйшими перемѣнами, которыя должны бы у насъ быть. (Министръ финансовъ имѣетъ въ своемъ вѣдомствѣ казенныхъ удѣльныхъ и арендныхъ крестьянъ. Лучше бы кредита основать ихъ благоденствіе. Арендные въ особенности несчастливы и хуже даже помѣщичьихъ. На горныхъ заводахъ продолжаютъ работать казенными работниками, т. е. рекрутами и солдатами. Надобно намъ прежде основать свой кредитъ въ отношеніи жъ человѣчеству. Впрочемъ, и уменьшеніе количества ассигнацій хорошо) и нужно. Но бѣда въ томъ, что расходы у насъ зависятъ не отъ закона, а отъ произвола. Слѣд., министръ финансовъ долженъ бы болѣе сообразоваться съ этимъ обстоятельствомъ. Онъ гаситъ или жжетъ ассигнаціи, а вмѣстѣ съ тѣмъ перестраиваютъ половину Петербурга и содержатъ 1 м войскъ. Что тутъ за система и въ особенности кредитная»! Отрицательное отношеніе къ политикѣ правительства вызываетъ временно у Тургенева даже озлобленіе по поводу все еще продолжающагося сверху произнесенія либеральныхъ фразъ, столь противорѣчившихъ истинному положенію дѣлъ. 7-го августа, вспомнивъ слова Екатерины II: «лучше простить 10 виновныхъ, нежели наказать одного невиннаго», онъ пишетъ: «въ то время, когда Императрица Екатерина II произнесла сія незабвенныя слова, владычество фразы не было еще распространено въ такой степени, какъ впослѣдствіи. Въ то время фразы укрывались въ скромныхъ рѣчахъ академическихъ, въ описаніи красотъ природы, въ одахъ на торжественные случаи и т. п. Французская революція, ниспровергнувшая нѣсколько престоловъ, на развалинахъ ихъ соорудила блестящій тронъ фразы, и даже тогда, когда счастіе основало для солдата-деспота новый тронъ во Франціи, фраза удержала свое могущество и вновь воцарилась вмѣстѣ съ грознымъ питомцемъ Беллоны. Нельзя не удивляться важности вліянія, которое имѣли фразы на важнѣйшія происшествія Европы въ послѣднія времена, особливо въ отношеніи къ французамъ… Фразы не спасли того, чему предопредѣлено было погибнуть. Тѣ, которымъ нравилось легкое искусство управлять умами посредствомъ фразы, хотѣли поддержать ея владычество, продолжали говорить попрежнему; но усилія ихъ быки тщетны, и, наконецъ, дошло до того, что нынѣ никто фразамъ не вѣритъ. Не надобно однако же думать, чтобы отъ сего охота говорить фразы уменьшилась. Опытъ намъ доказываетъ совершенно противное. Разница состоитъ въ томъ, что прежде фразы имѣли свое дѣйствіе: нынѣ онѣ только что скучны».

Такое опредѣленно-отрицательное отношеніе къ либеральнымъ фразамъ реакціоннаго правительства и не менѣе опредѣленное, какъ будто, разочарованіе въ самой возможности для самодержавія либеральной политики повлекли за собой вступленіе Н. Тургенева въ тайное общество «Союзъ Благоденствія».

Мы не будемъ касаться здѣсь обстоятельствъ этого вступленія и вообще роли Тургенева въ тайномъ обществѣ, а также и вопроса о цѣнности его воспоминаній, объ этомъ, столь роковомъ для него эпизодѣ его жизни. Мы коснемся лишь настроенія Тургенева въ этотъ моментъ. Впослѣдствіи въ своихъ воспоминаніяхъ Н. И. Тургеневъ говорилъ, что онъ поднималъ въ Союзѣ Благоденствія вопросъ объ освобожденіи крестьянъ. О своемъ же отношеніи къ политической свободѣ онъ говоритъ слѣдующее: «Что касается до дискуссій о политической свободѣ и о конституціяхъ, то я былъ слишкомъ поглощенъ вопросомъ о рабствѣ, чтобы много заниматься ими. Если мы могли сдѣлать упрекъ по этому поводу, то это могло бы коснуться лишь равнодушія къ этимъ дискуссіямъ. Я, конечно, имѣлъ опредѣленныя убѣжденія но главнымъ вопросамъ политической организаціи, о представительствѣ, о свободѣ печати, равенствѣ предъ закономъ, объ организаціи законодательной, исполнительной и судебной власти; я не отказался бы дѣйствовать, даже жертвовать собою, чтобы мы получили учрежденія, могущія гарантировать эти великіе интересы, какъ только было бы уничтожено рабство, но при существованіи рабства всѣ мои мысли единственно были сосредоточены надъ тѣмъ, что я считалъ наибольшимъ зломъ, (требовавшимъ наиболѣе быстрыхъ средствъ^[36]». Приведенныя нами выдержки изъ дневниковъ и писемъ свидѣтельствуютъ о чемъ угодно, но только не о равнодушіи къ политической свободѣ. Если Тургеневъ дѣйствительно напиралъ на вопросъ объ освобожденіи крестьянъ, то это потому, что многіе члены общества затушевывали этотъ вопросъ, но онъ совсѣмъ не отодвигалъ вопроса о конституціи, какъ дѣлалъ это въ 1816 году. Также и къ заговорамъ и бунтамъ Тургеневъ не относился, какъ къ "тупости въ эту эпоху, хотя нѣкоторая доля скептицизма и невѣрія въ ихъ результатъ въ немъ жила, но онъ какъ будто цѣнитъ ихъ независимо отъ результата. Въ письмѣ къ брату Сергѣю отъ 26 іюня мы находимъ безнадежный отзывъ о правительствѣ и нѣкоторую надежду на «силу обстоятельствъ». «… бѣдная масса русскаго народа терпитъ ужасныя бѣдствія. Разспроси только о военныхъ поселеніяхъ. А тотъ, которымъ восхищалась Европа, и который былъ для Россіи нѣкогда надеждою — какъ онъ измѣнился! — однимъ словомъ теперь нельзя ничего предвидѣть хорошаго для Россіи. Можетъ быть сила обстоятельствъ что-нибудь сдѣлаетъ. Но кто можетъ знать, что это что-нибудь будетъ и когда!» А въ дневникѣ отъ 2 октября: Тургеневъ какъ будто признаетъ, что, если онъ и его единомышленники ничего не добьются, то все же надо жертвовать, чѣмъ могутъ. «Мы должны дѣлать то, что можемъ. Если мы ничего дѣлать не можемъ, то мы можемъ дѣлать пожертвованія: этого никто намъ запретить не можетъ. Но дабы дѣлать дѣйствительныя пожертвованія, для сего надобно имѣть силу духа и энтузіазмъ къ добру. Мы теряемся въ мечтаніяхъ, въ фразахъ. Дѣйствуй, дѣйствуй по возможности и — тогда только получишь право говорить. Но есть ли въ насъ сила духа, есть ли энтузіазмъ? Словамъ вѣрить нельзя и не должно. Должно вѣрить дѣламъ. Если мы не насладимся плодами дѣйствій нашихъ, то мое утѣшеніе, о, сограждане, любящее отечество! омы утѣшимся нашими пожертвованіями, ею для сего нужно, чтобы они были, для насъ чувствительны». Ничто такимъ образомъ не показываетъ, чтобы въ этотъ моментъ Н. И. Тургеневъ такъ же третировалъ, какъ «ребячество», мечты своихъ тогдашнихъ товарищей, какъ онъ это дѣлалъ впослѣдствіи, когда вдали отъ родины къ нему вернулось «трезвое» настроеніе. Въ этотъ моментъ, наоборотъ, мысль о томъ или иномъ выступленіи ему, повидимому, совсѣмъ не была чужда. Онъ уже не думалъ, какъ прежде, что народъ долженъ молча ждать благодѣяній правительства, хотя надо помнить, что и теперь не было рѣчи о народномъ движеніи, а подготовлялось революціонное выступленіе того же дворянства въ формѣ военнаго заговора. Ставъ заговорщикомъ, Н. И. Тургеневъ не сталъ демократомъ. А симпатіи будущихъ декабристовъ — въ томъ числѣ и Н. Тургенева — къ военному заговору были подогрѣты военной революціей въ Испаніи.

5 января 1820 года Тургеневъ заноситъ въ свой дневникъ слѣдующія строки, вызванныя первыми извѣстіями о возстаніи:. «Въ Гишпаніи возстало нѣсколько полковъ. Опять ли все погибнетъ? И надолго ли?» 28 февраля онъ творитъ съ негодованіемъ, что убійство герцога Беррійскаго во Франціи отвлекаетъ вниманіе русской публики отъ испанскихъ событій. «Ужасное происшествіе парижское отвлекло вниманіе нашей публики отъ Гишпаніи. Вообще для этой истинной черни понятнѣе смертоубійство, нежели народъ, возставшій къ свободѣ. Какъ и глупа и смѣшна эта русская публика!» Намъ кажется, что эти слова о «народѣ, возставшемъ къ свободѣ», сказанныя съ несомнѣннымъ сочувствіемъ, ясно знаменуютъ перемѣну отношенія Н. И. Тургенева къ революціоннымъ выступленіямъ. Наконецъ, объявленіе конституціи кортесовъ вызываетъ еще болѣе сочувственныя строки въ дневникѣ отъ 24 марта: «вчера получили здѣсь извѣстіе, что король гишпанскій объявилъ конституцію кортесовъ. Слава тебѣ, славная армія гишпанская! Слава гишпанскому народу! во второй разъ Гишпанія доказываетъ, что значилъ духъ народный, что значитъ любовь къ отечеству. Бывшіе нынѣшніе инсургенты (какъ теперь назовутъ ихъ? Надобно спроситъ у Фуше), сколько можно судить по газетамъ, вели себя весьма благородно. Объявили народу, что они хотятъ конституціи, безъ которой Гипшанія не можетъ быть благополучна, объявили, что, можетъ быть, предпріятіе ихъ не удастся, (они погибнутъ всѣ жертвами за свою любовь къ отечеству; но что память объ ихъ предпріятіи, память о конституціи, о свободѣ будетъ жить, останется въ сердцѣ гипшанскаго народа». Врядъ ли можно сомнѣваться, что эти строки заключаютъ въ себѣ, помимо оцѣнки испанскаго возстанія, апологію уже назрѣвшаго военнаго заговора въ Россіи.

Но не слѣдуетъ думать, что Н. И. Тургеневъ уже совершенно отказался отъ мысли воздѣйствовать на абсолютную власть. Мы говорили уже, что, склоняясь къ мысли о возможности революціоннаго выступленія, онъ все же относится нѣсколько скептически къ вопросу о возможныхъ его результатахъ. Хотя онъ и считалъ цѣннымъ такое выступленіе независимо отъ его результатовъ, ею, какъ практикъ по, преимуществу, хотѣлъ достичь чего-нибудь осязательнаго. Имъ владѣло лишь минутное настроеніе, по существу же въ его натурѣ не было ничего того, что нужно для участія въ движеніи, могущее оказать лишь идейное вліяніе на послѣдующія поколѣнія и завѣдомо безнадежномъ въ смыслѣ непосредственныхъ результатовъ; онъ не былъ революціонеромъ по духу, и потому готовъ былъ при первомъ удобномъ случаѣ снова обратиться къ «либеральному» воспитаннику Лагарда. Такой случай представился. Въ концѣ 1819 года графъ Міилорадовичъ предложилъ И. И. Тургеневу составить записку по крестьянскому вопросу для представленія государю. Тургеневъ принялъ предложеніе, и результатомъ явилось «Нѣчто о крѣпостномъ состояніи въ Россіи», куда Николай Ивановичъ вложилъ всѣ свои старыя любимыя мысли по крестьянскому вопросу. Записка эта — квинтъ-эссенція его взглядовъ на этотъ вопросъ въ ту эпоху. И, конечно, когда онъ обращается къ царю, онъ говоритъ снова, какъ ученикъ Штейна долженъ былъ говорить русскому самодержцу.

Остановимся на этой запискѣ. Вотъ ея основныя мысли. Существуютъ двоякаго рода права: политическія и человѣческія.

Дворянство, купечество, мѣщанство и даже крестьяне свободные, т. е. казенные, пользуются въ Россіи правами человѣческими, первые два класса отчасти и политическими. «Надобно ли желать распространенія сихъ правъ политическихъ? Дабы но совѣсти разрѣшить вопросъ сей, надобно вспомнить, что Россія съ горестью взираетъ на нѣсколько милліоновъ сыновъ своихъ, которые не имѣютъ даже и правъ человѣческихъ. Всякое распространеніе политическихъ правъ дворянства было бы неминуемо сопряжено съ пагубою для крестьянъ, въ крѣпостномъ состояніи находящихся. Въ семъ то смыслѣ власть самодержавная есть якорь спасенія для отечества вашего. Отъ нея, и отъ нея одной мы можемъ надѣяться освобожденія вашихъ братій отъ рабства, столь же несправедливаго, сколь и безполезнаго. Грѣшно помышлять о политической свободѣ тамъ, гдѣ милліоны не знаютъ даже и свободы естественной»^[37]. Касаясь положенія крѣпостныхъ крестьянъ, Тургеневъ прежде всего говоритъ о крестьянахъ, приписанныхъ къ фабрикамъ и заводамъ. И здѣсь онъ, какъ сторонникъ идей либеральной политической экономіи, возстаетъ противъ принудительнаго труда. «Пренія, на ложныхъ умствованіяхъ основанныя, понятія о государственномъ хозяйствѣ, извиняютъ сей порядокъ вещей. Не только у насъ, но и во всей Европѣ правительства жертвовали прежде всѣмъ для учрежденія фабрики мануфактуръ. Разлившійся свѣтъ наукъ политическихъ убѣдилъ Европу, что богатства народныя рождаются не отъ фабрикъ, а отъ свободы промышленности и торговли. Россійское правительство лучше многихъ другихъ постигло сію великую истину и приводитъ ее въ дѣйство; но слѣды ложной системы остались, и крестьяне продолжаютъ принужденно, безъ добровольной платы, часто и совсѣмъ безъ платы, работать на фабрикахъ, которыя никому нигдѣ, кромѣ самихъ фабрикантовъ, никакой прибыли не приносятъ». Переходя къ вопросу о положеніи крестьянъ оброчныхъ и пахотныхъ, онъ указываетъ, что положеніе оброчныхъ лучше. Это доказывается хотя бы тѣмъ, что русское законодательство ими почти не занимается, тогда какъ Павелъ I обратилъ вниманіе на пахотныхъ, ограничивъ барщину тремя днями въ недѣлю. Въ вопросѣ о происхожденіи въ Россіи крѣпостного права Тургеневъ (какъ и Сперанскій) весьма справедливо разграничиваетъ прикрѣпленіе къ землѣ — съ одной стороны — и крѣпость помѣщику — съ другой. Онъ пишетъ: «никогда законъ не водворялъ рабства въ Россіи, что еще за 150 лѣтъ всѣ крестьяне были свободны; что сначала они для порядка, котораго тогдашнее правительство не могло утвердить иными, болѣе справедливыми средствами, что для сего порядка крестьяне были приписаны къ землѣ, но еще не отданы чрезъ то въ собственность помѣщикамъ, которымъ принадлежала одна только земля; что впослѣдствіи сіе приписаніе къ землѣ мало-по-малу и совсѣмъ не по законамъ, а по нраву сильнаго обратилось въ рабство. Если же сія часть исторіи нашего отечества обработана несовершенно и не въ настоящемъ видѣ, то сіе происходитъ только отъ того, что исторію пишутъ не крестьяне, а помѣщики». Послѣднее замѣчаніе очень мѣтко и справедливо. Положеніе крестьянъ пахотныхъ, по словамъ Тургенева, ужасно. Законъ Павла I о трехдневной барщинѣ не соблюдается. «На защиту предводителей дворянства крестьяне, особенно въ губерніяхъ, мало могутъ имѣть надежды. Предводитель избирается дворянами; дворянамъ не могутъ быть пріятны жалобы на одного или нѣсколькихъ членовъ ихъ сословія; ложный esprit de corps скорѣе побудитъ ихъ къ несправедливости, нежели къ обвиненію ихъ собрата». И это справедливо. Также тяжело и ужасно, по словамъ Тургенева, и положеніе дворовыхъ людей. Переходя къ необходимости для улучшенія положенія крестьянъ къ мѣрамъ, Тургеневъ прежде, всего останавливается на необходимости оградить крестьянъ отъ изнуренія работою. Для этого надо: 1) подтвердить законъ Павла I о трехдневной барщинѣ съ присовокупленіемъ, что крестьянинъ, работающій три дня въ недѣлю на помѣщика, болѣе никакими повинностями ему не обязанъ; 2) не допускать къ работѣ дѣтей отъ 10—12 лѣтъ; 3) обязать помѣщиковъ ежегодно представлять предводителю точныя свѣдѣнія о повинностяхъ ихъ крестьянъ; предводитель обязанъ разсматривать ихъ вмѣстѣ съ губернаторомъ, который представляетъ ихъ министру внутреннихъ дѣлъ, послѣ чего онѣ печатаются.

Затѣмъ Тургеневъ переходитъ къ вопросу о продажѣ крестьянъ безъ земли. "Весьма полезно было бы, — говоритъ онъ, — запретить совершенью всякую продажу людей, иначе, какъ цѣлыми селеніями. Вмѣстѣ съ симъ надлежало бы постановить, что и за казенныя взысканія люди продаваемы быть не могутъ; или, что еще лучше, такихъ людей, кои по казеннымъ взысканіямъ должны быть подвергаемы продажѣ съ публичнаго торга, отпускать на волю; каинѣ же зачитать за нихъ но взыскиваемой суммѣ положенныя рекрутскія деньги. Далѣе должно постановить, что человѣкъ, не имѣющій недвижимой собственности въ деревняхъ, не можетъ покупать; «законъ долженъ опредѣлить, что каждый человѣкъ, проданный или купленный или закабаленный несогласно съ симъ закономъ, чрезъ сіе самое дѣлается свободнымъ». Вмѣстѣ съ этимъ надо запретить вообще какое бы то ни было отдѣленіе крестьянъ отъ земли, напр., взятіе ихъ во дворъ, объявивъ, что такое отдѣленіе дѣлаетъ ихъ свободными. Касаясь затѣмъ вопроса о дурномъ обращеніи съ крестьянами, Тургеневъ предлагаетъ совершенно освободить отъ домашнихъ наказаній дворовыхъ, живущихъ въ городахъ, предоставивъ это дѣло полиціи. Для обезпеченія крестьянъ въ деревняхъ отъ произвола помѣщика долженъ быть порученъ надзоръ особому правительственному чиновнику, подъ именемъ комиссара министерства внутреннихъ дѣлъ, назначаемому самимъ министромъ. Жалобы крестьянъ поступаютъ на разсмотрѣніе къ комиссару, который докладываетъ ихъ особому комитету, состоящему, кромѣ него самого, изъ губернатора и губернскаго предводителя дворянства. Здѣсь комиссаръ представляетъ интересы крестьянъ, предводитель — дворянъ, а губернаторъ — безпристрастной власти. Если жалоба будетъ признана справедливой, предводитель принимаетъ мѣры къ защитѣ крестьянъ. Затѣмъ Тургеневъ считаетъ необходимымъ допустить обсужденіе вопроса о крѣпостномъ правѣ въ печати. «Вообще весьма нужно и полезно было бы допустить разсужденія въ журналахъ и въ книгахъ относительно крѣпостного состоянія и способовъ улучшенія онаго; съ тѣмъ, однако же, чтобы сіи разсужденія, согласно съ правилами цензурнаго устава, были излагаемы съ умѣренностью и приличіемъ»^[38]. Касаясь вопроса освобожденія крестьянъ вообще, Тургеневъ говоритъ: «Правительство могло бы издать полныя правша, по коимъ помѣщики могли бы обращать крестьянъ въ вольныхъ хлѣбопашцевъ. Сіи правила, ограждая выгоды крестьянъ, должны оградить и выгоды помѣщиковъ и предоставить, какъ крестьянамъ, такъ равно и помѣщику, законные способы и возможность искать и получать удовлетвореніе, скорое и полное, во взаимныхъ ихъ жалобахъ и неудовольствіяхъ».

«Въ семъ предлагаемомъ новомъ устройствѣ вольныхъ хлѣбопашцевъ правительство могло бы взять на себя большую часть обязанностей помѣщиковъ въ отношеніи къ крестьянамъ, какъ-то: управленія ими, разбора, взаимныхъ споровъ, дѣлъ и такъ далѣе. Помѣщикъ же, удержавъ за собою собственность земли^[39], заключалъ бы съ живущими на ней крестьянами добровольныя условія, которыя состояли бы подъ защитою и покровительствомъ правительства. Тогда нужно было бы опредѣлить точнѣе право перехода крестьянъ съ одного мѣста на другое, право, которымъ наши крестьяне, конечно, не воспользуются безъ крайней нужды, потому что привязанность къ мѣсту рожденія, свойственная вообще всѣмъ людямъ, свойственна и нашимъ крестьянамъ даже до суевѣрія». Подчеркивая снова важность обсужденія этого вопроса въ печати, Тургеневъ увѣряетъ, что «благонамѣренныя и пристойныя сужденія о предметахъ сего рода въ журналахъ и книгахъ могли бы принести великую пользу; вреда же никакого, какъ потому, что читатели состоятъ изъ людей, не принадлежащихъ къ крѣпостному состоянію, такъ особенно потому, что обнаруженія таковыхъ истинъ, и обнаруженіе скромное и безпристрастное, никогда никакого вреда причинить не можетъ: такъ какъ лучи солнца не вредятъ темнотѣ ночной, хотя, конечно, тьма исчезаетъ передъ свѣтомъ». Кончаетъ Тургеневъ увѣренностью, что рано или поздно рабство падетъ.

Такимъ образомъ, основныя положенія записки слѣдующія: 1) Расширеніе политическихъ правъ дворянъ было бы вредно для крестьянъ. Самодержавіе должно взять на себя иниціативу освобожденія крестьянъ. 2) Принудительный трудъ на фабрикахъ и заводахъ противорѣчитъ свободѣ промышленности и торговли. 3) Положеніе крестьянъ оброчныхъ лучше, чѣмъ пахотныхъ. 4) Интересы крестьянъ предводителемъ дворянства не защищаются. 5) По закону крестьяне крѣпки землѣ, а не лицу. Вслѣдствіе этого предлагается: 1) оградить крестьянъ отъ злоупотребленій по изнуренію ихъ работой подтвержденіемъ закона Павла I, ограниченіемъ дѣтскаго труда и оглашеніемъ ежегоднаго списка крестьянскихъ повинностей, 2) запретить какое бы то ни было отдѣленіе крестьянъ отъ земли, объявивъ, что такое отдѣленіе дѣлаетъ ихъ свободными, 3) ввѣрить охрану крестьянскихъ интересовъ правительственному чиновнику, 4) допустить возможность умѣреннаго обсужденія вопроса въ печати, 5) составить правила объ условіяхъ освобожденія отдѣльными помѣщиками своихъ крестьянъ, сохраняя ври этомъ землю за помѣщикомъ.

Не вдаваясь въ лишнія разсужденія по поводу записки, скажемъ, что предварительныя объясненія въ ней лишь подтверждаютъ высказанное нами раньше мнѣніе, что именно интересы экономическаго развитія побуждали Тургенева относиться отрицательно къ крѣпостному праву, и это же обстоятельство настраивало его враждебно къ мысли о сословной дворянской конституціи. Всѣ же предлагаемыя мѣры лишній разъ подчеркиваютъ боязнь радикальнаго разрѣшенія крестьянскаго вопроса: 1) предлагается рядъ постепенныхъ мѣръ, лишь подготовляющихъ освобожденіе, 2) нѣтъ освобожденія, какъ общегосударственной мѣры, а предлагается лишь переработка стараго закона о вольныхъ хлѣбопашцахъ, 3) освобожденіе, когда оно происходитъ, совершается рѣшительно безъ земли, 4) охрана крестьянскихъ интересовъ ввѣряется бюрократіи, 5) обсужденіе вопроса въ печати отнюдь не должно быть радикальнымъ, а должно руководствоваться цензурнымъ уставомъ и 6) умѣренное обсужденіе не вредитъ, такъ какъ крестьяне статей не читаютъ. Нужны ли еще комментаріи? Неужели еще не ясно, что защита крестьянскихъ интересовъ совершенно чужда Н. И. Тургеневу, и что мотивы, заставлявшіе его относиться отрицательно къ крѣпостничеству, совсѣмъ другіе?

Какъ же отнесся государь къ запискѣ Н. И. Тургенева? Прочитавъ ее, онъ поручилъ графу Милорадовичу передать его благоволеніе автору и сказалъ, что онъ выберетъ самое лучшее изъ поданныхъ ему записокъ по этому вопросу и что-нибудь сдѣлаетъ для крѣпостныхъ. Это, конечно, такъ и осталось обѣщаніемъ.

Однако, къ маю 1820 года относится еще одна попытка оказать вліяніе на императора въ этомъ направленіи. Группа весьма вліятельныхъ аристократовъ, къ которой принадлежали гр. М. С. Воронцовъ, кн. А. С. Меньшиковъ, гр. С. С. Потоцкій, кн. П. А. Вяземскій, и къ которой примкнули и братья Тургеневы, Александръ и Николай Ивановичи, рѣшили открыть подписку подъ прошеніемъ государю о разрѣшеніи имъ составить общество для содѣйствія освобожденію крестьянъ. Предварительно Воронцовъ предупредилъ государя, и запасся его сочувствіемъ. Записку было поручено составить Н. И. Тургеневу.

Когда, однако, Воронцовъ явился второй разъ къ государю, Александръ Павловичъ объявилъ ему, что подписка не нужна, общество излишне, каждый изъ нихъ можетъ дѣйствовать за себя я подавать соотвѣтствующіе проекты министру внутреннихъ дѣлъ^[40]. Тяжелое впечатлѣніе, произведенное этимъ на Тургенева, вылилось въ слѣдующихъ строкахъ въ дневникѣ отъ 1 іюня: «Безнадежность моя достигла высочайшей степени. Пусть сдѣлаютъ обстоятельства то, чего мы сдѣлать и даже начать не можемъ». Вслѣдъ за этимъ по всѣмъ петербургскимъ великосвѣтскимъ салонамъ стали выливать цѣлые ушаты грязи на участниковъ подписки- и въ особенности на братьевъ Тургеневыхъ. Въ дневникѣ отъ 7 іюня Тургеневъ ищетъ причинъ этого особеннаго озлобленія противъ нихъ предлогомъ выставлялась сравнительная незажиточность Тургеневыхъ, которымъ не было такимъ образомъ ущерба это освобожденія. Но Николай Ивановичъ думаетъ, что этой причины недостаточно, и ищетъ ее, -въ аристократическомъ образѣ мыслей нашихъ богатыхъ или знатныхъ людей, если, впрочемъ, эти архихамы имѣютъ что-нибудь общее съ аристократами. Наконецъ, слышавъ и то, и другое, и покуда увѣрился, что о насъ разумѣетъ эта публика, какъ о людяхъ опасныхъ, о якобинцахъ. И рядомъ съ этимъ до Тургенева доходитъ вѣсть о благопріятномъ отзывѣ о нихъ государя. Этотъ отзывъ Тургеневъ противопоставляетъ салонной болтовнѣ. «Человѣкъ, повелѣвающій 40 милліонами людей, милліономъ штыковъ, которому Европа мнѣніемъ вручила нѣкотораго рода диктаторство, говоритъ о людяхъ или о человѣкѣ, совершенно ему неизвѣстномъ, съ справедливостью, съ одобреніемъ. Не знаю, то ли онъ говорилъ, то ли онъ думалъ; но, отстраняя себя, этотъ поступокъ слишкомъ много дѣлаетъ ему чести, слишкомъ прекрасенъ, чтобы не желать достовѣрности онаго. А вы, хамы! для моего самолюбія не достаетъ только того, чтобы вы стали нѣсколько менѣе презрительны, дабы я мотъ гордиться вашимъ негодованіемъ, вашей ненавистью!» Скоро послѣ отношенія Тургенева съ его начальникомъ по службѣ, министромъ финансовъ, ухудшаются. За годъ передъ этимъ министръ поручилъ ему работу надъ проектомъ о гербовой бумагѣ; теперь Тургеневъ, еще не кончившій работы, — случайно узналъ, что проектъ, представленный другимъ, уже разсматривается министромъ. Это задѣло его самолюбіе, и онъ 30 іюля подалъ въ отставку. Министръ его не удерживалъ, и такимъ образомъ служебная дѣятельность Тургенева снова ограничилась Государственнымъ Совѣтомъ.

Въ Государственномъ Совѣтѣ въ 1820 году обсуждался вопросъ объ отмѣнѣ продажи людей безъ земли, послѣдняя правительственная попытка поднять крестьянскій вопросъ въ царствованіи Александра I. Объ обстоятельствахъ внесенія этого проекта Тургеневъ разсказываетъ еще въ дневникѣ отъ 28 февраля: «Не знаю, что выйдетъ изъ проекта о запрещеніи продажи людей безъ земли. Розенкамифъ представилъ князю Л. (Лопухину, предсѣдателю Государственнаго Совѣта. А. Ш.), а этотъ отправилъ въ Совѣтъ первый проектъ, ни на что не похожій. Вратъ остановилъ это въ совѣтѣ. Я написалъ другой, и Розенкампфъ, возвративъ первый, собирался представить новый проектъ, сходно съ моимъ изложенный. Вдругъ старый грѣшникъ Л. объявилъ Оленину ('государственному секретарю. А. Ш.), что Розенкампфъ безъ его вѣдома взялъ первый проектъ изъ Совѣта и возвратилъ это Оленину. Такъ какъ братъ не подписали! сего перваго проекта, то ничего не остается болѣе, какъ представить второй отъ его имени. Бездушная свѣтлость можетъ очень этимъ повредить доброму дѣлу. Между тѣмъ я различными способами стараюсь приготовить двухъ или трехъ членовъ въ пользу новаго проекта. Надѣюсь, но мало. Надежда, впрочемъ, не m Совѣть, а на Государя. Графъ Милорадовичъ думаетъ, что Государь согласится на уничтоженіе продажи. Voilа а quoi nous eu sommes!» Въ своихъ воспоминаніяхъ Тургеневъ сообщаетъ, что государь даже не зналъ, что въ Россіи еще существуетъ продажа людей безъ земли. И въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, Александръ I этотъ вопросъ обсуждалъ еще въ 1801 году въ «негласномъ комитетѣ». А теперь вдругъ опять этотъ вопросъ всплылъ наружу. Яркая картина безнадежнаго топтанья на одномъ мѣстѣ! Въ концѣ года вопросъ былъ поднятъ въ Департаментѣ Законовъ, который разрѣшилъ его въ отрицательномъ смыслѣ, высказавъ къ тому же курьезное мнѣніе, что выраженіе указа Петра I Сенату о продажѣ людей, какъ скотовъ, не правильно, ибо людей продаютъ не какъ скотовъ, а какъ людей. Далѣе, конечно, по трафарету слѣдовали ссылки на мятежный духъ времени. 2 декабря адмиралъ H.. С. Мордвиновъ представилъ въ Государственный Совѣтъ свое мнѣніе но вопросу, гдѣ, одобряя мнѣніе Департамента Законовъ, исходитъ отъ «философіи». Существуютъ права собственности и зависимости. Пра.во собственности — законъ Божій, зависимости — человѣческій. «Чтобы быть праведными, законъ человѣческій долженъ согласоваться съ закономъ Божіимъ». Отмѣна продажи людей безъ земли есть нарушеніе права собственности, слѣдовательно, закона Божія. Зависимость крестьянъ отъ помѣщиковъ въ Россіи должна быть въ высшей степени, чѣмъ въ Англіи, Швейцаріи и Италіи. 8 декабря мнѣніе Мордвинова было заслушано въ общемъ собраніи Государственнаго Совѣта, и въ тотъ же день Тургеневъ записалъ, что Мордвиновъ «гнусно умничаетъ» и прибавилъ къ этому: «Вотъ новое доказательство плодовъ, которые приносятъ установленія государственныя! Мордвиновъ во всякомъ другомъ государствѣ былъ бы порядочнымъ человѣкомъ. Здѣсь онъ помѣщикъ, защищаетъ, такъ называемыя, права помѣщичьи, и я не могъ смотрѣть на него безъ глубокаго презрѣнія».

Мы считаемъ необходимымъ сказать нѣсколько словъ здѣсь объ отношеніи Тургенева къ адмиралу Мордвинову, такъ какъ это лишній разъ поможетъ намъ уяснить себѣ политическіе взгляды Тургенева въ эту эпоху. Отношеніе это отнюдь не было отрицательнымъ: въ Государственномъ совѣтѣ Мордвиновъ "былъ наиболѣе независимымъ членомъ, онъ принадлежалъ къ тѣмъ немногимъ членамъ «высокаго собранія», съ которыми Тургеневъ любилъ встрѣчаться и говорить. Къ тому же по службѣ имъ приходилось имѣть дѣло, такъ -какъ Мордвиновъ былъ какъ разъ предсѣдателемъ Департамента экономіи. Но они глубоко расходились во взглядахъ на политическіе вопросы, и потому всегда спорили между собой. Мордвиновъ еще въ началѣ царствованія императора Александра I принадлежалъ къ той группѣ старыхъ екатерининскихъ сановниковъ, которые выдвигали вопросъ объ ограниченіи власти императора аристократическимъ сенатомъ. Въ 1802 году Мордвиновъ писалъ: «желательно, чтобы Сенатъ сдѣлался тѣломъ политическимъ. Права политическія должны быть основаны на знатномъ сословіи, весьма уважаемомъ, дабы, и самыя права воспріяли такое же уваженіе». сдѣлавшись въ 1810 году членомъ Государственнаго Совѣта, Мордвиновъ все время настаивалъ на его законодательныхъ правахъ и съ этой точки зрѣнія требовалъ отъ него независимости въ сужденіяхъ. Въ одномъ письмѣ къ Аракчееву онъ прямо писалъ: «Мы не наши, засѣдающіе въ Диванѣ, но члены законодательнаго сословія, и гдѣ частной волѣ нашей нѣтъ мѣста». Но, какъ мы видимъ, въ крестьянскомъ вопросѣ Мордвиновъ былъ настоящимъ крѣпостникомъ; хотя въ 1818 году и онъ представилъ императору проектъ освобожденія крестьянъ, но неимовѣрныя суммы, положенныя имъ на выкупъ крестьянами личной свободы, явно дѣлали этотъ проектъ неосуществимымъ, а вступительная часть не менѣе явно говорила о несочувствіи автора самому дѣлу освобожденія. Разумѣется, буржуазныя убѣжденія Тургенева, готоваго скорѣе помириться съ самодержавіемъ, чѣмъ съ основанной на крѣпостномъ правѣ сословной аристократической конституціей, не мирились съ этимъ, и между ними постоянно были споры. Объ этихъ спорахъ самъ Тургеневъ впослѣдствіи разсказывалъ въ «La Russie eit les Russes». Прежде всего, вотъ характеристика адмирала: "Уважаемый адмиралъ Мордвиновъ не стѣснялся говорить (конечно, не мнѣ — онъ покраснѣлъ бы, — а другимъ), что богатая и могущественная аристократія прежде всего необходима въ Россіи; что для того, чтобы создать ее, императору слѣдовало только раздѣлять между знатными семьями государства всѣ казенныя земли; чтобы палата перовъ или лордовъ, составленная изъ соединенія этихъ семействъ, была бы могущественной основой для организаціи страною и для созданія конституціи. Это аристократическое ослѣпленіе меня возмущало гораздо болѣе, чѣмъ всѣ крайнія и рѣзкія заявленія нѣкоторыхъ энтузіастовъ^[41]. А вотъ и о спорахъ: «Для меня главнымъ неисчерпаемымъ тезисомъ было всегда освобожденіе крестьянъ. Добрый адмиралъ не придавалъ достаточной важности громадному злу рабства. Онъ хотѣлъ политической свободы, особенно верхней палаты, организованной аристократіи; онъ возставалъ съ благороднымъ и горячимъ негодованіемъ противъ неограниченности императорской власти. Я же говорилъ, что въ ожиданіи освобожденія я готовъ былъ бы примириться съ этой властью, лишь бы она была употреблена на освобожденіе страны отъ ужасной эксплоатаціи человѣка человѣкомъ. „Нѣтъ“, — отвѣчалъ адмиралъ: — „надо начинать съ трона, а не съ крѣпостныхъ. Пословица говоритъ, что лѣстницу метутъ сверху“^[42]. На это я отвѣчалъ: „Великолѣпно! Метите, если можете! Вы этого не можете; тогда работайте для освобожденія¹, такъ какъ это въ вашей власти. Вы владѣете крѣпостными, старайтесь освободить ихъ. Развѣ хорошо ничего не дѣлать, если нельзя сдѣлать все?“ Но этотъ аргументъ не трогалъ адмирала»^[43]. Собесѣдники не были, конечно, вполнѣ искренни другъ съ другомъ. Выше мы видѣли, что Мордвиновъ, по словамъ Тургенева же, другимъ высказывалъ еще болѣе рѣзко аристократическіе взгляды. Что же карается до Тургенева, то мы видѣли выше, что, хотя онъ и не прочь былъ попрежнему обращаться къ самодержавной власти, однако, въ этотъ періодъ, въ общемъ, далеко не такъ примирительно къ ней относился. Но, конечно, могъ ли членъ тайнаго общества всѣмъ говорить открыто, что онъ думалъ? А затѣмъ, разумѣется, что противъ аристократовъ-крѣпостниковъ у Тургенева былъ всегда одинъ аргументъ: лучше самодержавіе, но освобожденіе крестьянъ. Какъ сторонникъ буржуазной конституціи, Тургеневъ считалъ, что таковая возможна лишь по уничтоженіи рабства, или, по крайней мѣрѣ, одновременно съ его уничтоженіемъ. Всѣ данныя говорятъ за то, что въ эти годы онъ склонялся именно къ этому послѣднему взгляду. Потому онъ и въ тайномъ обществѣ выдвигалъ крестьянскую реформу, когда замѣчалъ равнодушіе къ ней со стороны многихъ членовъ общества.

Въ дневникѣ своемъ Тургеневъ попрежнему продолжаетъ отзываться на всѣ болѣе или менѣе крупныя политическія событія. И попрежнему мы видимъ довольно отрицательное отношеніе ко всему политическому строю. Осенью 1820 года государь снова открылъ своей рѣчью варшавскій сеймъ, но въ рѣчи уже не было обѣщаній, а наоборотъ, звучали жалобы на распространеніе въ Европѣ революціоннаго духа. 14 сент. Тургеневъ записываетъ свое впечатлѣніе отъ рѣчи. Онъ въ ней ничего не замѣнилъ, кромѣ негодованія, на новѣйшія происшествія въ Европѣ". Онъ полагаеть, что «польскимъ депутатамъ интереснѣе было-бы слышать что-нибудь о своемъ». Приведемъ еще одну выдержку изъ дневника Н. И. Тургенева, характеризующую его тогдашнее политическое настроеніе. Бунтъ Семеновскаго полиса вызываетъ сочувствіе Тургенева. 18 октября онъ пишетъ: "Въ Совѣтѣ говорили о происшествіи Семеновскаго полка. Всѣ съ негодованіемъ, съ ужасомъ отзываются о Шварцѣ. Въ клобѣ только объ этомъ и говорили. Весь полкъ въ крѣпости. Офицеры также. Все это кончится бездѣйствіемъ многихъ солдатъ. солдаты показали необыкновенное благородство во время сего происшествія. Всѣ имъ удивляются, всѣ о нихъ сожалѣютъ. Члены клоба, часто столь пустые, въ семъ смыслѣ изъявляютъ свои мнѣнія. Я не могу безъ душевной горести думать о солдатахъ. По утру полкъ проходилъ по Фонтанкѣ. «Куда?» — спрашивали у солдатъ. «Въ крѣпость». «Зачѣмъ?» «подъ арестъ». «За что?» «За Шварца». — Тысячи людей, исполненныхъ благородства, гибнутъ за человѣка, котораго человѣчество отвергнетъ".

При изученіи періода 1821—1824 тг. необходимо разрѣшить вопросъ, принималъ-ли Н. И. Тургеневъ въ это время участіе въ тайномъ обществѣ. Но этотъ вопросъ, какъ и вообще все, касающееся его участія въ тайномъ обществѣ, выходить изъ рамокъ настоящей статьи.

Подведемъ итоги.

Заграничная жизнь и занятія экономическими вопросами склонили Н. И. Тургенева въ сторону буржуазнаго либерализма съ аграрнымъ оттѣнкомъ, при чемъ первоначально его симпатіи были на сторонѣ просвѣщеннаго абсолютизма, лишь впослѣдствіи мирно эволюціонирующаго въ конституціонную монархію. Но русская реакція сдѣлала это на время болѣе рѣшительнымъ сторонникомъ конституціи и заставила примкнуть къ людямъ, подготовлявшимъ военный заговоръ. Наиболѣе энергично боролся Н. И. Тургеневъ противъ крѣпостного права, но значеніе этой борьбы должно теперь выступить передъ нами въ новомъ свѣтѣ. Въ послѣдующіе годы Н. И. Тургеневъ призналъ необходимымъ мизерное надѣленіе крестьянъ землей, ее вернулся на старую позицію по отношенію къ абсолютизму. Соціальная-же основа его политическихъ симпатій всегда оставалась той-же. Мы полагаемъ, что дали посильный отвѣтъ на поставленный нами въ началѣ статьи вопросъ о значеніи И. И. Тургенева въ исторіи нашей политической мысли. Н. И. Тургеневъ — родоначальникъ русскаго буржуазно-помѣщичьяго либерализма.

А. Шебунинъ.

"Современникъ", кн. V—VI. 1913 г.

---

1. Объединяетъ же проф. Довнаръ-Запольскій Радищева въ одну группу съ гр. Н. И. Панинымъ, кн. М. М. Щербатовымъ и кн. Е. Р. Дашковой!
2. Ibid., стр. 17.
3. Ibid., стр. 59.
4. Ibid., стр. 65.
5. Ibid., стр. 56.
6. Ibid., стр. 32.
7. Ibid., стр. 10.
8. Ibid., стр. 50.
9. Ibid., стр. 51.
10. Ibid., стр. 207.
11. Этотъ вопросъ разработанъ г. Вишницеромъ въ статьѣ „Геттингенскій годъ. Н. И. Тургенева“. (Минувшіе годы» 1908 г., №№ 4—5).
12. «La Russie et les Russes» par N. Tourgeueff. T. I. Bruxelles, 1847, pp. 299—300.
13. Архивъ братьевъ Тургеневыхъ, храя. въ рукой, отд. Акад. Наукъ (неизд.), № 384.
14. Изъ писемъ и показаній декабристовъ. Критика совр. состоянія Россіи и планы будущаго устройства. Под. ред. А. К. Бороздина. СПБ. 1906. Стр. 35.
15. "Дневникъ 1813—1814 гг. (неизд.). Рукоп. отд. Акад. Наукъ, № 209. Архива братьевъ Тургеневыхъ.
16. См. статью г. Вишницера «Баронъ Штейнъ и Николай Ивановичъ Тургеневъ» въ «Минувшихъ годахъ» 1908 г. № 10, стр. 264.
17. № 210 — Арх. бр. Тургеневыхъ. Рукоп. отд. Акад. Наукъ.
18. См. цитир. статью Вишницера. «Минувшіе Годы». Окт. 1908 г. стр. 269.
19. «Архивъ бр. Тургеневыхъ» (неизд.) Письма А. и Н. И. Тургеневыхъ къ С. И. Тургеневу. Рукоп. Отд. Акад. Наукъ, № 383.
20. «La Russie et les Russes» t. I, p. 64.
21. «Опытъ теоріи налоговъ». Сочиненіе Николая Тургенева. СПБ, 1818 г., стр. 3.
22. Курсивъ мой.
23. Ibid, стр. 6.
24. Ibid., стр. 8—9.
25. Ibid., стр. 179 и далѣе.
26. Курсивъ мой.
27. Какъ будетъ видно далѣе, мечтамъ о просвѣщенномъ абсолютизмѣ въ это время уже былъ нанесенъ ударъ.
28. См. «Духъ Журналовъ» 1815 г., ч. 6-я, ст. «Заблужденія Колбера».
29. «Духъ Журналовъ», 1817 г., ч. 20.
30. Насъ не должно удивлять, что первое проявленіе буржуазнаго либерализма въ Россіи было на аграрной почвѣ. Эта именно эпоха характерна развитіемъ въ Россіи помѣщичьяго предпринимательства, въ связи съ кризисомъ крѣпостного хозяйства.
31. «Опытъ», стр. 25.
32. Ibid, стр. 284.
33. Ibid стр. 8—9.
34. Это выраженіе Н. И. систематически употребляетъ на адресу реакціонеровъ
35. Статья принадлежала перу проф. А. П. Купицына.
36. „La Russie et les Russes“ t. I, p. 38.
37. Цит. по Русскому Заграничному Сборнику, ч. V, тетр. II, 1862 г. стр. X—XI. Всѣ дальнѣйшія цитаты этой записки оттуда-же.
38. Курсивъ мой.
39. Курсивъ мой.
40. См. въ извѣстіяхъ отд. рус. яз. и слов. Имп. Академіи Наукъ т. XII кн. I Спб. 1908. Статья H. К. Кулымана. Изъ исторіи общественнаго движенія при Александрѣ I стр. 100—101. Статья съ исчерпывающей полнотой освѣщаетъ этотъ эпизодъ и особенно разрушаетъ легенду, пущенную въ оборотъ Герценомъ, объ участіи въ этомъ дѣлѣ В. Н. Каразина.
41. La Russie et les Russes t. I, p. 84.
42. La Russie et les Russes t. I, p.p. 92—93.
43. Выраженіе Сперанскаго въ письмѣ къ Столыпину.