Обрыв (Гончаров)/Часть III/Глава XVIII
XVIII
Марья Егоровна разрядилась в шелковое платье, в кружевную мантилью, надела желтые перчатки, взяла веер - и так кокетливо и хорошо оделась, что сама смотрела невестой.
Лишь только Татьяне Марковне доложили о приезде Викентьевой, старуха, принимавшая ее всегда запросто, радушно-дружески, тут вдруг, догадываясь, конечно, после признания
Марфеньки, зачем она приехала, приняла другой тон и манеры. Она велела просить ее подождать в гостиной, а сама бросилась одеваться, приказав Василисе посмотреть в щелочку и сказать ей, как одета гостья. И Татьяна Марковна надела шумящее шелковое с серебристым отливом платье, турецкую шаль, пробовала было надеть массивные брильянтовые серьги, но с досадой бросила их.
- Нейдут, уши заросли! - сказала она.
Велела одеваться Марфеньке, Верочке и приказала мимоходом Василисе достать парадное столовое белье, старинное серебро и хрусталь к завтраку и обеду. Повару, кроме множества блюд, велела еще варить шоколад, послала за конфетками, за шампанским.
Одевшись, сложив руки на руки, украшенные на этот раз старыми, дорогими перстнями, торжественной поступью вошла она в гостиную и, обрадовавшись, что увидела любимое лицо доброй гостьи, чуть не испортила своей важности, но тотчас оправилась и стала серьезна. Та тоже обрадовалась и проворно встала со стула и пошла ей навстречу. А мой-то сумасшедший, что затеял!.. - начала она и остановилась, поглядев на Бережкову, оробела и стояла в недоумении.
Обе они церемонно раскланялись, и Татьяна Марковна посадила гостью на диван и села подле нее.
- Какова нынче погода? - спросила Татьяна Марковна, поджимая губы, - на Волге нет ветру?
- Нет, тихо.
- Вы на пароме?
- Нет, в лодке с гребцами, а коляска на пароме.
- Да, кстати! Яков, Егорка, Петрушка, кто там? Что это вас не дозовешься? - сказала Бережкова, когда все трое вошли. - Велите отложить лошадей из коляски Марьи Егоровны, дать им овса и накормить кучера.
Все бросились исполнять приказание, хотя и без того коляска была уже отложена, пока Татьяна Марковна наряжалась, подвезена под сарай, а кучер балагурил в людской за бутылкой пива.
- Нет, нет, Татьяна Марковна, - говорила гостья, - я на полчаса. Ради бога, не удерживайте меня: я за делом...
- Кто ж вас пустит? - сказала Татьяна Марковна голосом. не требующим возражения. - Если б вы были здешняя, другое дело, а то из-за Волги! Что мы, первый год знакомы с вами?.. Или обидеть меня хотите?
- Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной - и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: "Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!" Хотела ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей что я всю дорогу дрожала от страху.
У Татьяны Марковны вся важность опять сбежала с лица.
- А ведь он чуть-чуть не правду сказал, - начала она, - ведь он у меня как свой! Наградил бог вас сынком...
- Помилуйте, он мне житья не дает: ни шагу без спора и без ссоры не ступит...
- Милые бранятся - только тешатся!
- Вот вы его избаловали, Татьяна Марковна, он и забрал себе в голову...
Марья Егоровна замялась и начала топать ботинком об пол, оглядывать и обдергивать на себе мантилью. Татьяна Марковна вдруг выпрямилась и опять напустила на себя важность.
- Что такое? - осведомилась она с притворным равнодушием.
- Жениться вздумал, чуть не убил меня до смерти вчера! Валяется по ковру, хватает за ноги... Я браниться, а он поцелуями зажимает рот, и смеется, и плачет.
- В чем же дело? - спросила Бережкова церемонно, едва выслушав эти подробности.
- Просит, молит поехать к вам, просить руки Марфы Васильевны... - конфузливо досказала Марья Егоровна.
Татьяна Марковна, с несвойственным ей жеманством, слегка поклонилась.
- Что я ему скажу теперь? - добавила Викентьева.
- Это такое важное дело, Марья Егоровна, - подумавши, с достоинством сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол, - что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и поговорить тоже с Марфенькой. Хотя девочки мои из повиновения моего не выходят, но все я принуждать их не могу...
- Марфа Васильевна согласна: она любит Николеньку Марья Егоровна чуть не погубила дело своего сына.
- А почем он это знает? - вдруг, вспыхнув, сказала Татьяна Марковна. - Кто ему сказал?
- Кажется, он объяснился с Марфой Васильевной... - пробормотала сконфуженная барыня.
- За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! - солгала бабушка для пущей важности. - А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его в дом! - опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
Та тоже вспыхнула.
- Если б я предвидела, - сказала она глубоко обиженным голосом, - что он впутает меня в неприятное дело, я бы отвечала вчера ему иначе. Но он так уверил меня, да и я сама до этой минуты была уверена - в вашем добром расположении к нему и ко мне! Извините, Татьяна Марковна, и поспешите освободить из заключения Марфу Васильевну... Виноват во всем мой: он и должен быть наказан... А теперь прощайте, и опять прошу извинить меня... Прикажите человеку подавать коляску!..
Она даже потянулась к звонку. Но Татьяна Марковна остановила ее за руку.
- Коляска ваша отложена, кучера, я думаю, мои люди напоили пьяным, и вы, милая Марья Егоровна, останетесь у меня и сегодня, и завтра, и целую неделю...
- Помилуйте, после того, что вы сказали, после гнева вашего на Марфу Васильевну и на моего Колю? Он действительно заслуживает наказания... Я понимаю...
У Татьяны Марковны пропала вся важность. Морщины разгладились, и радость засияла в глазах. Она сбросила на диван шаль и чепчик.
- Мочи нет - жарко! Извините, душечка, скиньте мантилью - вот так, и шляпку тоже. Видите, какая жара! Ну... мы их накажем вместе, Марья Егоровна: женим - у меня будет еще внук, а у вас дочь. Обнимите меня, душенька! Ведь я только старый обычай хотела поддержать. Да, видно, не везде пригожи они, эти старые обычаи! Вон я хотела остеречь их моралью - и даже нравоучительную книгу в подмогу взяла: целую неделю читали-читали, и только кончили, а они в ту же минуту почти все это проделали в саду, что в книге написано!.. Вот вам и мораль! Какое сватовство и церемония между нами! Обе мы знали, к чему дело идет, и если б не хотели этого - так не допустили бы их слушать соловья.
- Ах, как вы напугали меня, Татьяна Марковна, не грех ли вам? - сказала гостья, обнимая старушку.
- Не вас бы следовало, а его напугать! - заметила Татьяна Марковна, - вы уж не погневайтесь, а я пожурю Николая Андреича. Послушайте, помолчите - я его постращаю. Каков затейник!
- Как я вам буду благодарна! Ведь я бы не поехала ни за что к вам так скоро, если б он не напугал меня вчера тем, что уж говорил с Марфой Васильевной. Я знаю, как она вас любит и слушается, и притом она дитя. Сердце мое чуяло беду. "Что он ей такое наговорил?" - думала я всю ночь - и со страху не спала, не знала, как показаться к вам на глаза. От него не добьешься ничего. Скачет, прыгает, как ртуть, по комнате. Я, признаюсь, и согласилась больше для того, чтоб он отстал, не мучил меня; думаю, после дам ему нагоняй и назад возьму слово. Даже хотела подучить вас отказать, что будто не я, а вы... Не поверите, всю истрепал, измял! крику что у нас было, шуму - ах ты, господи, какое наказание с ним!
- И я не спала. Моя-то смиренница ночью приползла ко мне, вся дрожит, лепечет: "Что я наделала, бабушка, простите, простите, беда вышла!" Я испугалась, не знала, что и подумать... Насилу она могла пересказать: раз пять принималась, пока кончала.
- Что же у них было? что ей мой наговорил?
Татьяна Марковна с усмешкой махнула рукой.
- Уж и не знаю, кто из них лучше - он или она? Как голуби!
Татьяна Марковна пересказала сцену, переданную
Марфенькой с стенографической верностью. И обе засмеялись сквозь слезы.
- Давно я думаю, что они пара, Марья Егоровна, - говорила Бережкова, - боялась только, что молоды уж очень оба. А как погляжу на них, да подумаю, так вижу, что они никогда старше и не будут.
- С летами придет и ум, будут заботы - и созреют, - договорила Марьи Егоровна. - Оба они росли у нас на глазах: где им было занимать мудрости, ведь не жили совсем!
Викентьев пришел, но не в комнату, а в сад, и выжидал; не выглянет ли
из окна его мать. Сам он выглядывал из-за кустов. Но в доме - тишина.
Мать его и бабушка уж ускакали в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им жить; служить ли молодому человеку и зимой жить в городе, а летом в деревне - так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны - отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
- Испортить хотите их, - говорила она, - чтоб они нагляделись там "всякого нового распутства", нет, дайте мне прежде умереть. Я не пущу Марфеньку, пока она не приучится быть хозяйкой и матерью!
И рассуждая так, они дошли чуть не до третьего ребенка, когда вдруг Марья Егоровна увидела, что из-за куста то высунется, то спрячется чья-то голова. Она узнала сына и указала Татьяне Марковне.
Обе позвали его, и он решился войти, но прежде долго возился в передней, будто чистился, оправлялся.
- Милости просим, Николай Андреич! - ядовито поздоровалась с ним Татьяна Марковна, а мать смотрела на него иронически.
Он быстро взглядывал то на ту, то на другую и ерошил голову.
- Здравствуйте, Татьяна Марковна, - сунулся он поцеловать у ней руку, - я вам привез концерты в билет... - начал он скороговоркой.
- Что ты мелешь, опомнись... - остановила его мать.
- Ох, билеты в концерт, благотворительный. Я взял и вам, маменька, и Вере Васильевне, и Марфе Васильевне, и Борису Павлычу... Отличный концерт: первая певица из Москвы...
- Зачем нам в концерт? - сказала бабушка, глядя на него искоса, - у нас соловьи в роще хорошо поют. Вот ужо пойдем их слушать даром.
Марья Егоровна закусила от смеха губу. Викентьев сконфузился, потом засмеялся, потом вскочил.
- Я в канцелярию теперь пойду, - сказал он, но Татьяна Марковна удержала его.
- Сядьте, Николай Андреич, да послушайте, что я вам скажу - серьезно заговорила она.
Он видел, что собирается гроза, и начал метаться в беспокойстве, не зная, чем отвратить ее! Он поджимал под себя ноги и клал церемонно шляпу на колени или вдруг вскакивал, подходил к окну и высовывался из него почти до колен.
- Сиди же смирно, когда Татьяна Марковна с тобою говорить хочет, - сказала мать.
- Что ваша совесть говорит вам? - начала пилить Бережкова, - как вы оправдали мое доверие? А еще говорите, что любите меня и что я люблю вас как сына! А разве добрые дети так поступают? Я считала вас скромным, послушным, думала, что сбивать с толку бедную девочку не станете, пустяков ей не будете болтать...
Она остановилась. Он мрачно посмотрел на мать.
- Что! - сказала она, - поделом тебе!
- Татьяна Марковна, я не успел нынче позавтракать, нет ли чего? - вдруг попросил он, - я голоден...
- Видите, какой хитрый! - сказала Бережкова, обращаясь к его матери. - Он знает мою слабость, а мы думали, что он дитя! Не поддели, не удалось, хоть и проситесь в женихи!
Викентьев обернул шляпу вверх дном и забарабанил по ней пальцами.
- Не треплите шляпу; она не виновата, а лучше скажите, чего это вы вздумали, что за вас отдадут Марфеньку?
Вдруг у него краска сбежала с лица - он с горестным изумлением взглянул на Татьяну Марковну, потом на мать.
- Послушайте, не шутите со мной, - сказал он в тревоге, если это шутка, так она жестока. Шутите вы, Татьяна Марковна или нет?
- А вы как думаете?
- Думаю, что шутите: вы добрая, не то что.
Он поглядел на мать.
- Каков волчонок, Татьяна Марковна!
- Нет, не шутя скажу, что не хорошо сделал, батюшка, что заговорил с Марфенькой, а не со мной. Она дитя, как бывают дети, и без моего согласия ничего бы не сказала. Ну, а если б я не согласилась?
- Так вы согласились! - вдруг вспрыгнув, сказал он.
- Погоди, погоди - сядь, сядь! - обе закричали на него.
- С другой бы, может быть, так и надо сделать, а не с ней, - продолжала Татьяна Марковна. - Тебе, сударь, надо было тихонько сказать мне, а я бы сумела, лучше тебя, допытаться у нее, любит она или нет? А ты сам вздумал...
- Ей-богу, нечаянно... Татьяна Марковна.,.
- Да не божитесь, даже слушать тошно.
- Все проклятый соловей наделал...
- Вот теперь "проклятый", а вчера так не знал цены ему!
- Я и не думал, и в голову не приходило - ей-богу... Однако позвольте доложить, в свое оправдание, вот что, торопился высказать
Викентьев, ерошил голову и смело смотрел в глаза им обеим.
- Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный, благонравный мальчик, то есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и просил бы быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы у ней руку, и оба, не смея взглянуть друг на друга, играли бы комедию, любя с позволения старших... Разве это счастье?
- А по-твоему, лучше ночью в саду нашептывать девушке... - перебила мать.
- Лучше, maman, вспомни себя...
- Каков, ах ты! - обе закричали на него, - откуда это у него берется? Соловей, что ли, сказал тебе?
- Да, соловей, он пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы с Марфой Васильевной будем живы - мы забудем многое, все, но этого соловья, этого вечера, шепота в саду и ее слез никогда не забудем. Это-то счастье и есть, первый и лучший шаг его - и я благодарю бога за него и благодарю вас обеих, тебя, мать, и вас, бабушка, что вы обе благословили нас... Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не хотите сознаться: это нечестно...
У него даже навернулись слезы.
- Если б надо было опять начать, я опять вызвал бы Марфеньку в сад... - добавил он.
Татьяна Марковна в умилении обняла его.
- Бог тебя простит, добрый, милый внучек! Так, так: ты прав, с тобой, а не с другим, Марфенька только и могла слушать соловья...
Викентьев бросился на колени.
- Бабушка, бабушка! - говорил он.
- Вот уж и бабушка: не рано ли стал величать? Да и к лицу ли тебе жениться? погоди года два, три - созрей.
- Поумней! - подсказала мать, - перестань повесничать.
- Если б вы обе не согласились, - сказал он, - я бы...
- Что?
- Уехал бы сегодня же отсюда и в гусары пошел бы, и долгов наделал бы, совсем пропал бы!
- Еще грозит! - сказала Татьяна Марковна, - я вольничать вам не дам, сударь!
- Отдайте мне только Марфу Васильевну, и я буду тише воды, ниже травы, буду слушаться, даже ничего... не съем без вашего спроса...
- Полно, так ли?
- Так, так - ей богу...
- Еще отстаньте от божбы, а то...
Он бросился целовать руки Бережковой.
- А кушать все хочется? - спросила Татьяна Марковпа.
- Нет, уж мне теперь не до еды!
- Что ж, уж не отдать ли за него Марфеньку, Марья Егоровна?
- Не стоит, Татьяна Марковна, да и рано. Пусть бы года два...
Он налетел на мать и поцелуем залепил ей рот.
- Видите, какого сорванца вы пускаете в дом! - говорила мать, оттолкнув его прочь.
- Со мной не смеет, я его уйму - подойди-ка сюда...
Он подошел к Татьяне Марковне: она его перекрестила и поцеловала в лоб.
- Ух! - сказал он, садясь, - мучительницы вы обе: зачем так терзали - сил нет!
- Вперед будь умнее!
- Где же Марфа Васильевна?.. я побегу...
Погоди, имей терпение!.. они у меня не такие верченые! - сказала бабушка.
- Опять терпение!
- Теперь оно и начинается: полно скакать и бегать, ты не мальчик, да и она не дитя. Ведь сам говоришь, что соловей вам растолковал обоим, что вы "созрели" - ну, так и остепенись!
Он немного смутился от этого справедливого замечания и скромно остался в гостиной, пока пошли за Марфенькой.
- Ни за что не пойду! И сохрани господи! - отвечала она и Марине, и Василисе.
Наконец сама бабушка с Марьей Егоровной отыскали ее за занавесками постели в углу, под образами, и вывели ее оттуда, раскрасневшуюся, не одетую, старающуюся закрыть лицо руками.
Обе принялись целовать ее и успокаивать. Но она наотрез отказалась идти к обеду и к завтраку, пока все не перебывали у ней в комнате и не поздравили по очереди.
Точно так же она убегала и от каждого гостя, который приезжал поздравлять, когда весть пронеслась по городу.
Вера с покойной радостью услыхала, когда бабушка сказала ей об этом:
- Я давно ждала этого, - сказала она.
- Теперь, если б бог дал пристроить тебя... - начала было Татьяна Марковна со вздохом, но Вера остановила ее.
- Бабушка! - сказала она с торопливым трепетом, - ради бога, если любите меня, как я вас люблю... то обратите все попечения на Марфеньку. Обо мне не заботьтесь...
- Разве я тебя меньше люблю? Может быть, у меня сердце больше болит по тебе...
- Знаю, и это мучает меня... Бабушка! - почти с отчаянием молила Вера, - вы убьете меня, если у вас сердце будет болеть обо мне...
- Что ты говоришь, Верочка? Опомнись!..
- Это убьет меня, я говорю не шутя, бабушка.
- Да чем, чем, что у тебя на уме, что на сердце? - говорила тоже почти с отчаянием бабушка, - разве не станет разумения моего, или сердца у меня нет, что твое счастье или несчастье... чужое мне?..
- Бабушка! у меня другое счастье и другое несчастье, нежели у Марфеньки. Вы добры, вы умны, дайте мне свободу...
- Ты успокой меня: скажи только, что с тобою?..
- Ничего, бабушках нет, только не старайтесь пристраивать меня...
- Ты горда, Вера! - с горечью сказала старушка.
- Да, бабушка, - может быть: что же мне делать?
- Не бог вложил в тебя эту гордость!
Вера не отвечала, но страдала невыразимо оттого, что она не могла растолковать себя ей. Она металась в тоске.
- Открой мне душу, я пойму, может быть, сумею облегчить горе, если есть...
- Когда оно настанет - и я не справлюсь одна... тогда и приду к вам - и ни к кому больше, да к богу! Не мучьте меня теперь и не мучьтесь сами... Не ходите, не смотрите за мной...
- Не поздно ли будет тогда, когда горе придет?.. - прошептала бабушка. - Хорошо, - прибавила она вслух, - успокойся, дитя мое! я знаю, что ты не Марфенька, и тревожить тебя не стану.
Она поцеловала ее со вздохом и ушла скорыми шагами, понурив голову. Это было единственное темное облачко, помрачавшее ее радость, и она усердно молилась, чтобы оно пронеслось, не сгустившись в тучу.
Вера долго ходила взволнованная по саду и мало-помалу успокоилась. В беседке она увидела Марфеньку и Викентьева и быстро пошла к ним. Она еще не сказала ни слова Марфеньке после новости, которую узнала утром.
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки. Положив ее голову, как ребенка, на руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
- Ты должна быть счастлива! - сказала она с блеснувшими вдруг и спрятавшимися слезами.
- И будет! - подсказал Викентьев.
- Ты, Верочка, будешь еще счастливее меня! - отвечала Марфенька, краснея. - Посмотри, какая ты красавица, какая умная - мы с тобой - как будто не сестры! здесь нет тебе жениха. Правда, Николай Андреевич?
Вера молча пожала ей руку.
- Николай Андреевич, знаете ли, кто она? - спросила Вера, указывая на Марфеньку.
- Ангел! - отвечал он без запинки, как солдат на перекличке.
- Ангел! - с улыбкой передразнила она его.
- Вот она кто! - сказала Вера, указывая на кружившуюся около цветка бабочку, - троньте неосторожно, цвет крыльев пропадет, пожалуй и совсем крыло оборвете. Смотрите же! балуйте, любите, ласкайте ее, но боже сохрани - огорчить! Когда придет охота обрывать крылья, так идите ко мне: я вас тогда!.. - заключила она, ласково погрозив ему.