ПОСЛѢДНЯЯ ГЛАВА ЗАПИСОКЪ ДОКТОРА.
правитьОБОЛЬСТИТЕЛЬ.
правитьПрекрасныя и невинныя читательницы! многія изъ васъ прочтутъ этотъ разсказъ съ сердцемъ, трепещущимъ отъ негодованія. Не пугайтесь его печальныхъ, но вѣрныхъ, подробностей; смотрите на нихъ въ томъ же духѣ, въ какомъ задумываетесь порой надъ грустнымъ преданіемъ объ Еввѣ, вашей праматери, которая имѣла слабость преклонить ухо змѣю искусителю, была изгнана изъ свѣтлаго жилища, лишилась блаженства для себя и оставила бездну золъ въ наслѣдіе своимъ правнучкамъ, несчитая одного очень гадкаго украшенія головы для ихъ мужей.
Съ душевнымъ, горячимъ чувствомъ, съ полнымъ убѣжденіемъ въ чистотѣ своихъ намѣреній написалъ я эту исторію, послѣднюю изъ «Записокъ покойнаго доктора», вашего стараго знакомца, который прощается съ вами навсегда. Написалъ ее, какъ могъ, и предлагаю вамъ, читателямъ обоихъ половъ и всѣхъ сословій, особенно тѣмъ, кто живетъ въ кругу, откуда взяты его подробности.
Въ прекрасное іюньское утро 18— года, госпожа Сентъ-Эльнъ, одна изъ самыхъ юныхъ, пригожихъ, чадолюбивыхъ маменекъ, замѣтила маленькій жаръ у своего малютки сына, своего первенца, своего единственнаго дитяти. Кормилица донесла ей, что онъ блажилъ всю ночь: мать и отецъ были въ полной увѣренности, что врачебное пособіе необходимо. Полковникъ Сентъ-Эльнъ велѣлъ приготовить себѣ фаэтонъ къ десяти часамъ; жена едва дала ему проглотить чашку кофе и доѣсть яйцо, онъ вскочилъ въ экипажъ и помчался быстро, почти такъ быстро, какъ только могла желать госпожа Сентъ-Эльнъ, стоя на крыльцѣ и провожая его глазами. Дача ихъ была въ девяти миляхъ отъ Лондона, но въ началѣ двѣнадцатаго онъ уже пріѣхалъ ко мнѣ, и вошелъ въ мою комнату, когда я составлялъ роспись больнымъ, которые требовали въ тотъ день моего посѣщенія. Изъ его торопливыхъ показаній было ясно, что дитяти угрожаетъ крапивная лихорадка или корь, и онъ приставалъ ко мнѣ до такой степени, что, несмотря на нѣсколько нужныхъ утреннихъ визитовъ, я долженъ былъ велѣть заложить карету и ѣхать съ нимъ въ Densleigh Grange: его собственныя лошади остались отдыхать въ городѣ.
Вотъ какъ въ первый разъ попалъ я по долгу званія въ домъ къ полковнику Сентъ-Эльну, хотя до замужства хозяйки былъ съ ней довольно коротокъ. Съ тѣхъ поръ какъ она вышла замужъ, я не видалъ ея ни разу въ три года. При послѣдней встрѣчѣ, на свадьбѣ, она казалась мнѣ одною изъ самыхъ любезныхъ молодыхъ женщинъ, какія только есть на землѣ. Я зазналъ ее семнадцати лѣтъ и въ глубокомъ траурѣ: отецъ ея, Г. Эннесли, имѣвшій хорошее пасторское мѣсто въ одномъ изъ западныхъ графствъ Англіи, въ то время умеръ, отдавъ ее на попеченіе своему брату, графу Гедрингему, у котораго я тогда лечилъ. Ея мать умерла съ годъ по рожденіи этого перваго и единственнаго своего дитяти; отецъ не оставилъ по себѣ ничего, кромѣ дочери и долговъ. Первую, какъ сказано, поручилъ онъ брату, и тотъ довольно неохотно принялъ на себя новую обязанность. Онъ былъ холодный, гордый человѣкъ, жена его еще болѣе; притомъ и богатство ихъ заключалось только въ дѣтяхъ. У нихъ было три сына и пять дочерей, которыя тотчасъ угадали въ пригожей кузинѣ опасную соперницу, и, правду сказать, не ошиблись: черты ея были достойны роскошнаго сліянія пріятности, души и ума, которое въ нихъ блистало. Какая страсть горѣла въ ея темноголубыхъ очахъ! Станъ только-что развился во всей полнотѣ изящныхъ соразмѣрностей. Я увидѣлъ ее въ первый разъ въ будуарѣ графнии; она сидѣла подлѣ нея за столикомъ розоваго дерева, опустивъ одну руку, въ которой было перо; другая рука поддерживала ея голову, немного устраняя темные волосы отъ прекраснаго чела; она очевидно была въ задумчивости, и незапное появленіе мое въ дверь, которая стояла настежь, кажется, нарушило ея спокойствіе. «Не уходи, сказала ей графиня холодно, замѣтивъ, что она спѣшитъ запереть свой письменный столъ: это племянница моя, миссъ Эннесли, любезный докторъ.» Я зналъ графиню, нравъ ея и обстоятельства очень хорошо: эта безподобная дѣвушка и она съ пятью взрослыми дочерьми на шеѣ! Миссъ Эннесли слегка отдала мнѣ мое привѣтствіе, и сѣла опять писать, а я едва могъ удержаться, чтобъ не глядѣть на нее безпрестанно. Если она такъ мила теперь, думалъ я, несмотря на свою мрачную одежду, что же она будетъ въ блестящемъ нарядѣ, свойственномъ ея молодости! Да, графиня, трепещите за вашихъ дочерей, если она будетъ являться вмѣстѣ съ ними. «Видите, докторъ», продолжала графиня оффиціяльнымъ тономъ: «мы всѣ въ траурѣ по случаю смерти графова брата, Г.Эннесли.»
«Въ самомъ дѣлѣ!» перервалъ я, взглянувъ съ участіемъ на ея племянницу, а та закрыла глаза рукою, перо дрожало у ней какъ листъ. «Бѣдный мой деверь только и оставилъ по себѣ, что эту барышню, и теперь прибавила она вполголоса» она пріумножаетъ собой наше маленькое семейство." Мнѣ больно было видѣть, съ какой едва скрытою насмѣшкой произнесли здѣсь слово «маленькое». Миссъ Эннесли вѣрно также ее замѣтила: напрасно силилась она подавить свои чувства; она должна была встать и удалиться.
— Кузины въ залѣ, душа моя! Поиди къ нимъ, сказала графиня, стараясь говорить поласковѣе. — Бѣдняжка! продолжала она, едва миссъ Эннесли успѣла затворить двери и взбѣжать къ себѣ на верхъ, вѣроятно, чтобъ поплакать на просторѣ: отецъ ея умеръ не болѣе какъ недѣли съ двѣ и, разумѣется, она огорчена ужасно. Какъ онъ запуталъ свои дѣла, любезный докторъ: въ долгахъ по уши! Не можете вообразить, какъ непріятно это графу. У племянницы просто копѣйки нѣтъ: мы должны были сдѣлать ей даже трауръ. Я настояла, чтобъ графъ принялъ ее къ намъ въ семью. (Послѣднее совершенная ложь, какъ я узналъ послѣ; напротивъ, она хотѣла отправить ее въ монастырь; графъ, хотя и желалъ этого, но не сдѣлалъ изъ приличія.) Она будетъ подругой моимъ дочерямъ, хоть не теперь, отъ нея разитъ деревней, — а со временемъ, какъ вы думаете?
— Извините, графиня, она поразила меня только пріятностью и красотою, отвѣчалъ я довольно некстати.
— Да, недурна собой: ей только семнадцать, сказала протяжно графиня и тотчасъ перемѣнила разговоръ.
Могъ ли я не принять живѣйшаго участія въ бѣдной дѣвушкѣ, заброшенной въ первую пору печальнаго сиротства, на такую чуждую почву, въ такую несвойственную, вредную ей атмосферу, — въ семью, которая не любила ея и боялась? Что за жизнь ее ожидаетъ! Но и то приходило мнѣ въ голову, что если борьба будетъ тягостна, она не продолжится. Нельзя же графинѣ совершенно устранить племянницу отъ общества, а едва ее тамъ увидятъ, она должна восторжествовать. Такъ и случилось: не прошло полугода отъ пріѣзда ея къ дядѣ, она стала являться въ обществѣ вмѣстѣ съ его дочерьми. Ея разсудительные и сердобольные родственники разсчитывали, что чѣмъ скорѣе съ рукъ долой, тѣмъ лучше. Графъ и графиня начинали иногда опасаться, чтобъ одинъ изъ двоюродныхъ братьевъ ихъ племянницы, напримѣръ старшій, не почувствовалъ къ ней болѣе привязанности, чѣмъ слѣдовало по родству. Для этого совѣтовали ей заниматься какъ можно больше своимъ образованіемъ, и Эмма дѣлала такіе быстрые успѣхи, что, при ея врожденныхъ способностяхъ, она вскорѣ стала совершенно независимой отъ модныхъ наставниковъ ея кузинъ. Миссъ Эннесли имѣла много энтузіазма въ характерѣ; была великодушна, довѣрчива, живаго, сангвиническаго темперамента, и любила нравиться: кто изъ насъ этого не любитъ? Она чувствовала, что ея стихія — блестящее общество, гдѣ она безпрестанно являлась, хотя сначала и противъ воли. Она тамъ дышала свободно: какая разность съ леденящимъ, томительнымъ стѣсненіемъ, которое вѣчно окружало ее у дяди! Здѣсь она горько чувствовала себя лишнимъ бременемъ; и дядя и тетка дѣлали Богъ знаетъ что, лишь бы избавиться отъ этой ноши. Много скорбныхъ часовъ провела она въ одиночествѣ, думая объ этомъ, и не находила другаго средства, развѣ помочь своей бездушной роднѣ, и избавиться отъ мучительнаго ига, вышедши за перваго, кто сдѣлаетъ ей предложеніе. Заботы ея объ этомъ навлекли ей имя кокетки, а кокетство было такъ далеко отъ ея души, такъ несогласно съ чувствами бѣдной дѣвушки. Она видѣла, что дядя и тетка готовы ободрять искательство каждаго, кто вздумаетъ жениться на безприданной красотѣ и почти рѣшалась исполнить ихъ желаніе. Какая жизнь не лучше горькой ея зависимости? И эта высокая, благородная душа была отдана за жертву тѣми, для кого хранить ее и лелеять должно бы быть священною обязанностью, гордостью, наслажденіемъ! Какъ ни чиста, какъ ни возвышенна была Эмма, но при ея молодости и недостаткѣ опыта, съ ея пылкимъ нравомъ и огненнымъ сложеніемъ, всякая подверглась бы величайшей опасности въ круговоротѣ моднаго общества столицы. Бѣдная Эмма! Глазъ ревностной и неусыпной пріязни не слѣдовалъ за тобою по ослѣпительнымъ сценамъ разсѣянія. Но какъ ни старались графъ и графиня сбыть съ рукъ прекрасное бремя, усилія ихъ на къ чему не вели. Двѣ зимы прошло, и обожаемая всѣми, совершенно затмившая своихъ взбѣшенныхъ и завистливыхъ кузинъ, племянница ихъ не думала выходить замужъ, оттого ли, что пять ея соперницъ безпрестанно разсѣвали объ ней оскорбительныя выдумки, или отъ неутаимой холодности къ ней графа и графини, или наконецъ оттого, что у нея не было приданаго. Многіе ея почитатели, при всемъ желаніи оказывать ей рѣшительное вниманіе, опасались, что дѣвушка такой знатной фамиліи, съ такой красотой и совершенствами, предметъ для нихъ слишкомъ высокій; а другіе вздыхали и боялись, что она хоть и безприданница, однако жъ съумѣетъ и захочетъ проживать казну мужа. Побѣдамъ ея не было числа, и не разъ объявляли въ газетахъ, что «миссъ Эннесли, вѣроятно, приступитъ къ брачному алтарю съ лордомъ или сиромъ такимъ-то». По наружности, каждый изъ этихъ слуховъ былъ не безъ основанія. За Эммой ухаживали многіе, и большая часть довольствовалась тѣмъ, что молва сказывала имена ихъ съ именемъ такой славной красоты. Но лишь одинъ изъ всѣхъ этихъ баловней успѣлъ поселить въ ной родъ участія, — щеголеватый и всѣмъ извѣстный Эльверли; его привлекательная наружность и пріемы вскорѣ удалили всѣхъ, мѣтившихъ на цѣль, которую онъ избралъ. Эльверли былъ неодолимъ, когда захочетъ. Онъ умѣлъ внушить женщинѣ полную увѣренность, что страстно влюбленъ; онъ показывалъ столько огня, столько увлеченія, что мало, очень мало красавицъ могли устоять противъ его исканій, а изъ молодыхъ ни одна. Бѣдная Эмма вообразила, что этотъ завидный кладъ дался ей исключительно, что она приковала его къ своей колесницъ, что онъ тотъ витязь, которому суждено освободить ее изъ цѣпей. Надо было ей и тутъ обмануться. Предпочтенный всѣмъ Эльверли, незапно пропалъ изъ толпы ея обожателей, оттого что, ставъ въ кадрили съ одною изъ ея кузинъ, онъ узналъ по довѣренности, какъ мало выиграетъ съ этой стороны, если будетъ продолжать смой безкорыстныя искательства. Эмма чувствовала его измѣну глубже, чѣмъ всякую другую. Ея пылкая душа, ея неопытное сердце мѣшали ей видѣть, какъ недостоинъ былъ и минуты сожалѣнія человѣкъ, способный къ такимъ поступкамъ. И тяжко было испытаніе! Его пріятная осанка, красивыя, выразительныя черты, его увлекательные пріемы, все это трудно было вытѣснить изъ молодаго сердца; и хотя оскорбленная гордость ея была нѣсколько утѣшена, но грусть мало облегчилась тѣмъ, что Эльверли умѣлъ довести до ней стороной, какъ ужасны его страданія. Люди, говорилъ онъ, отъ которыхъ зависитъ вся его судьба, вынуждаютъ его забыть самыя сладкія надежды его сердца!
Такъ прошло двѣ зимы; ни Эмма, ни ея себялюбивые родственники не видѣли н какого способа къ освобожденію себя отъ взаимнаго присутствія и сообщества, и какъ обрадовалась бѣдная дѣвочка, получивъ приглашеніе провести осень у одной дальней сродницы леди Гедрингемъ, въ уединенномъ краѣ Англіи! Эта дама была вдова одного генерала; въ послѣднее пребываніе свое въ Лондонѣ она сблизилась съ миссъ Эннесли, принявъ участіе въ тягостномъ ея положеніи у графа въ домѣ. Вотъ почему она и звала ее къ себѣ, и была очень рада воспользоваться обществомъ молодой и блестящей гостьи въ теченіе скучныхъ осеннихъ и зимнихъ мѣсяцевъ.
Эмма, сверхъ красоты и талантовъ, обнаружила теплое, привязчивое сердце, и дружба возрастала между ними со дня на день. Эти полгода были для нея счастливѣйшимъ временемъ. Передъ возвратомъ въ городъ случилось то, чего она опасалась: очень выгодное предложеніе сдѣлано ей маіоромъ Сенть-Эльномъ, родственникомъ ея хозяйки, который стоялъ по близости съ полкомъ. Онъ былъ любезный благородный человѣкъ, лучшей фамиліи, достаточный и съ хорошими видами въ будущемъ. Лице его, хоть и не пригожее, было мужественно и выразительно; къ этому присоединялись высокій ростъ, повелительная осанка, искренность въ обращеніи и постоянное радушіе.
Его искательство было поддержано доброю хозяйкой, и, еще до отъѣзда въ Лондонъ, Эмма обѣщала ему свою руку. Чѣмъ болѣе она его узнавала и наблюдала его характеръ, тѣмъ довѣрчивѣе отдавала ему свою судьбу; она привязалась къ нему всѣмъ сердцемъ, видя, какъ горячо, какъ восторженно онъ ее любитъ. Черезъ годъ или около она вышла за него, девятнадцати лѣтъ, то есть, десяткомъ его моложе. Свадьба была у графа Гедрнигема; я тутъ присутствовалъ, и, сказать правду, никогда не видалъ такой милой новобрачной: сколько этому времени! а я какъ теперь вижу ее передъ собой. Когда дядя, — у котораго какъ занозу вынули изъ сердца, велъ ее къ дорожной каретѣ, я, одинъ изъ послѣднихъ, шепнулъ ей торопливое благословеніе. Милосердое небо! Кто изъ васъ могъ въ ту пору предвидѣть, что эта женщина будетъ предметомъ послѣдняго, ужаснаго, отрывка изъ моихъ Записокъ!
Спустя года три родился у ней маленькій больной, къ которому я теперь ѣхалъ. Въ этотъ значительный промежутокъ времени, я почти утратилъ ее въ виду. Маіоръ, впослѣдствіи полковникъ Сентъ-Эльнъ, путешествовалъ съ годъ по материку Европы поселился потомъ на прекрасной дачѣ, куда мы такъ спѣшили, и гдѣ родился его сынъ и наслѣдникъ. Здѣсь жили они въ пріятномъ уединеніи, только случайно и на короткое время посѣщая столицу, чему главною причиной было нежеланіе госпожи Сентъ-Эльнъ возобновить связи съ семействомъ графа. Изъ разговоровъ полковника въ каретѣ было ясно, что взаимная любовь супруговъ ни чуть не умалилась; Одно лишь нарушало ихъ спокойствіе, боязнь, что его скоро отправятъ по службѣ за границу. Съ милю не доѣзжая дачи, бесѣда наша прекратилась будто по условію, и мы безмолвно прилегли къ угламъ кареты: полковникъ, вѣроятно, занятъ былъ мыслію о сынѣ и о томъ, что ожидаетъ его по пріѣздѣ домой, а я задумался о прошедшемъ.
— Боже мой!…… вскричалъ вдругъ полковникъ, который уже нѣсколько разъ высовывался изъ окна: взгляните!…… Онъ замѣтилъ двухъ женщинъ у воротъ, выходившихъ на большую дорогу. Кучеръ! ради Бога, скорѣе!
— Не тревожьтесь, полковникъ, сказалъ я, узнавая по мѣрѣ приближенія одну изъ женщинъ: это точно госпожа Сентъ-Эльнъ, а это нянька, съ моимъ маленькихъ паціэнтомъ; да, именно! Ха, ха, ха, это очень похоже на крапивную лихорадку или на корь!
— Ваша правда, отвѣчала, полковникъ со вздохомъ, въ которомъ какъ-будто вылетѣли у него всѣ заботы: это жена моя и сынъ; но какъ имъ вздумалось…
Хотя въ первую минуту мнѣ было досадно, что я заѣхалъ такъ далеко понапрасну, однако жъ скоро я одумался и былъ даже радъ случаю увидѣть прекрасную миссъ Эннесли въ роли госпожи Сентъ-Эльнъ, въ роли матери.
— Прежде, чѣмъ я отъ васъ уѣду полковникъ, дайте отдохнуть моимъ клячамъ, а мнѣ закусить, сказалъ я смѣючись и посматривая на часы.
— Разумѣется, никакъ не иначе. Простите меня, докторъ, что я такъ поторопился. Вы сами отецъ. Право, жена всему виною, и пусть она отдѣлывается какъ хочетъ зато, что я привезъ васъ изъ Лондона совсѣмъ напрасно. Я и не думалъ, что ребенокъ нездоровъ. — Тутъ онъ говорилъ, кажется, не совсѣмъ правду.
— Увѣряю васъ, мнѣ пріятнѣе видѣть госпожу Сентъ-Эльнъ здоровой и веселою, чѣмъ въ отчаяніи отъ болѣзни ея сына; и такъ ни слова болѣе на этотъ счетъ.
Когда мы приблизились, госпожа Сентъ-Эльнъ поспѣшно отдала свой зонтикъ служанки, выхватила у ней изъ рукъ дитя и подошла къ намъ. На минуту я совсѣмъ забылъ, что меня привлекло: передо мной стояла прежняя Эмма, во еще во сто разъ милѣе. На ней былъ легкій, прозрачный чепецъ; шаль немного спустилась, когда она брала сына, и, небрежно обвивая станъ ея, выказывала полную его красу; юная мать гордилась ребенкомъ, котораго держала; выразительныя черты ея были исполнены одушевленія; она казалась мнѣ однимъ изъ тѣхъ воздушныхъ, дивныхъ созданій, какими кисть Лоренса дарила тогда свѣтъ.
— Ахъ, докторъ, заговорила она тѣмъ же роскошно-полнымъ голосомъ, котораго я не могъ забыть съ тѣхъ перъ, какъ услышалъ. Я такъ рада видѣть васъ, но право, тутъ она взглянула на полковника, Артуръ перепугалъ меня насчетъ сына, а я еще неопытная мать. Бояться такой бездѣлицы! Впрочемъ, я думаю, всѣ отцы такіе.
— Вотъ хорошо, Эмма, сказалъ полковникъ полусердито, полувесело, такъ что мнѣ стало на нихъ смѣшно: это все я! А кто прибѣжалъ ко мнѣ нынче утромъ, еще не надѣвши папиліотокъ?
— Перестань, Артуръ; мнѣ ужасъ совѣстно. Это была сущая бездѣлица, любезный докторъ: ребенокъ вѣрно отлежалъ лобъ и у него немножко покраснѣло, и черезъ полчаса по отъѣздѣ мужа все прошло, а кормилица сказала мнѣ уже послѣ; тутъ некого было послать въ догоню воротить…
И при этомъ она опустила глазки и перебирала траву концемъ зонтика, а я смѣялся отъ души, какъ жалобно она признавалась въ своей ошибкѣ. Начались опять извиненія.
— Полноте, сударыня! это случалось со мною сто разъ, и никогда я не жалѣлъ о томъ менѣе нынѣшняго. Я безподобно прокатился, и видѣлъ васъ такими здоровыми, такими счастливыми и, не повѣрите, какъ я за васъ радуюсь. Что за сравненіе настоящая ваша жизнь съ тѣмъ, что, помните, было у графа Гедрингема. Теперь, я чаю, ни минуты горя?
— Да, я счастлива вполнѣ. Я не знала, что такое счастіе до знакомства съ Сентъ-Эльномъ. Мы никогда еще не ссорились. Онъ обожаетъ…
Тутъ она смолкла, потупила голову, и глаза ея наполнились слезами.
— Настоящій воинъ! сказалъ, я, глядя на его высокій, прямой станъ.
— О, настоящій воинъ! Самое благородное сердце!
— Великодушенъ и вмѣстѣ такъ простъ, какъ этотъ младенецъ. Посмотрите, каковъ онъ дома; передъ полкомъ вы его не узнаете; тамъ онъ холоденъ, важенъ, взыскателенъ. И какъ онъ храбръ!…… Она обернулась ко мнѣ, лучезарная одушевленіемъ, но какъ бы опомнясь, перемѣнила разговоръ и начала смѣяться надъ собачкой, которая прыгала вокругъ нея съ голубой лентою на шеѣ.
— Взгляните! это умора, говорила она смѣючись и показывая на ленту. Знаете, докторъ, нынче первый день рожденья моего сына; нянькѣ пришло въ голову нарядить и собачку. «Прочь, Фенъ! кушъ! Пошелъ къ своему маленькому барину!» И Фенъ бросился отъ васъ со всѣхъ ногъ.
— Давно имѣли извѣстіе о Гедрингемахъ?
— Ахъ да, дня съ два, не болѣе. И что бы вы думали? Читали вы въ газетахъ это описаніе увоза со множествомъ звѣздочекъ и монограммъ?
— Какъ же, я очень помню. Кого жъ тутъ разумѣютъ?
— Мою прекрасную, гордую кузину, Анну Седли и младшаго изъ офицеровъ Артурова полка. Кто бы это подумалъ! Она была ко мнѣ всѣхъ благосклоннѣе, однако жъ мнѣ очень жаль. Отъ любовнаго побѣга нечего ждать, кромѣ несчастія, и право не знаю, чѣмъ они будутъ жить: вѣдь ни у одного ни гроша.
— Вы, я думаю, рѣдко видаетесь съ семействомъ дядюшки?
— Мы почти не встрѣчались съ тѣхъ поръ, какъ замужемъ, и право мы объ этомъ не жалѣемъ. Артуръ ихъ не жалуетъ, потому что я не вытерпѣла, разсказала ему, какъ они со мной обращались; впрочемъ мы никого не видимъ и не желаемъ видѣть: еще не надоѣли другъ другу и всегда находимъ довольно дѣла у себя дома. Только одно насъ безпокоитъ, чтобъ мужа не услали съ полкомъ въ чужіе краи. Мы трепещемъ при этой мысли, или по-крайней-мѣрѣ я; особенно если это случится до ноября мѣсяца, прибавила она, немного краснѣя.
Я понялъ ея легкій намекъ; она думала быть снова матерью.
— Что буду я здѣсь одна въ моемъ положеніи, когда мужъ уѣдетъ и можетъ быть не воротится? Ахъ, это часто наводитъ мнѣ грусть; но онъ идетъ.
Полковникъ выходилъ на нѣсколько минутъ распорядиться насчетъ обѣда. Я провелъ у нихъ одинъ изъ пріятнѣйшихъ часовъ, и, уѣзжая, думалъ про себя, гдѣ счастіе, если не въ этомъ домѣ?
Мѣсяцевъ черезъ шесть попалось мнѣ въ одной газетѣ слѣдующее объявленіе: «2-го сего мѣсяца супруга полковника Сентъ-Эльна разрѣшилась отъ брнмени сыномъ на дачѣ Densleigh Crange.» Я узналъ потомъ, что мать и ребенокъ въ добромъ здоровьѣ, хотя событіе, которое такъ тревожило госпожу Сентъ-Элыіъ, совершилось и чрезвычайно ее разстроило: мужъ ея отправился съ полкомъ за границу. Она уже почти успѣла склонить его къ оставленію службы, и потребно было все вліяніе его искреннѣйшихъ друзей и довольно рѣшительное настояніе высшаго начальства, чтобы удержать его отъ этого. Онъ назначенъ былъ въ Индію, и за шесть недѣль до родовъ жены отправился съ стѣсненнымъ сердцемъ, какъ бы предчувствуя, что разстается съ ней навсегда. Онъ не могъ оторваться отъ своей подруги и дважды возвращался къ ней, нечаянно простившись, какъ онъ думалъ, въ послѣдній разъ. Она настояла, чтобъ ѣхать съ нимъ въ Лондонъ и проводить его оттуда. Когда онъ отправился, она воротилась на дачу и нѣсколько времени совершенно предавалась своей скорби. Опасаясь худыхъ послѣдствій, сестра полковника, госпожа Огильви, пріѣхала и увезла ее съ собой въ городъ, въ надеждѣ, что такое перемѣщеніе и столичныя веселости пособятъ развлечь ея тоску и приготовятъ ее къ испытанію, которое ей вскорѣ предстояло. Не успѣла она пріѣхать въ Лондонъ, какъ уговорили госпожу Огильви ѣхать съ ней въ конно-гвардейскій штабъ и узнать, если можно, сколько времени продлится отсутствіе ея мужа и на какого рода службу онъ будетъ употребленъ. Ей чуть не сдѣлалось дурно, когда карета подъѣхала къ штабу. Съ трепетомъ отдала она лакею свою карточку, написавъ на ней, въ чемъ ей надобность, и велѣла ждать отвѣта. Начальникомъ конной гвардіи былъ тогда одинъ изъ принцевъ королевскаго дома. "Его Высочество сейчасъ къ вамъ вышлетъ, сударыня, " сказалъ лакей. Вдругъ подходитъ къ каретѣ офицеръ въ блестящемъ мундирѣ, адъютантъ главнокомандующаго, и госпожа Сентъ-Эльнъ съ новымъ волненіемъ узнаетъ въ немъ капитана Эльверли. Для нея это была неожиданная встрѣча; повидимому, и онъ немного смутился.
— Его Высочество, сказалъ онъ съ вѣжливымъ поклономъ, велѣлъ объявить вамъ, что къ сожалѣнію не можетъ васъ принять, будучи занятъ важнымъ дѣломъ. На вопросъ вашъ онъ поручилъ мнѣ отвѣчать, что полковникъ Сентъ-Эльнъ пробудетъ за границею не болѣе трехъ лѣтъ. Онъ еще говорилъ, какъ госпожа Сентъ-Эльнъ поклонилась ему въ совершенномъ разстройствѣ велѣла кучеру ѣхать домой и въ истощеніи припала къ углу кареты.
— Эмма, Эмма! что это значитъ? воскликнула госпожа Огильви съ неудовольствіемъ. Я никогда не видывала такой грубости. Да, тутъ она обернулась опять къ штабу, и есть чему подивиться. Право, онъ все еще стоитъ какъ вкопанный отъ твоего страннаго обхожденія!
— Что, что жъ мнѣ дѣлать, бормотала госпожа Сентъ-Эльмъ. Я думала мнѣ будетъ дурно. Онъ такъ живо напомнилъ мнѣ Артура, и замѣтили вы? продолжала она рыдая, ни слова о родѣ его службы. О, вѣрно, я его больше не увижу! Лучше бы мнѣ не ѣздить въ этотъ гадкій штабъ, я бы могла еще надѣяться!
Длинный переѣздъ веселыми частями города немного ее успокоилъ; но видно было по ея молчанію и разсѣянности, что она все занята тѣмъ, что видѣла, и слышала въ штабѣ.
Капитанъ Эльверли точно стоялъ какъ вкопанный, и простоялъ еще нѣсколько минутъ, когда карета скрылась уже изъ виду. Если бъ я видѣлъ его въ этотъ мигъ, и зналъ, какъ теперь знаю, онъ напомнилъ бы мнѣ змѣя, описаннаго поэтомъ: «И змѣй лежалъ въ ужасной красотѣ, вѣнцемъ изъ золота и другихъ каменьевъ, приготовленныхъ тирану на чело; и вдругъ онъ ринулся стрѣлою самолетной!»
Но онъ еще не ринулся, не совершилъ пагубнаго скачка, и очарованіе его мертваго взгляда не постигло еще жертву!
Полковникъ Сентъ-Эльнъ только-что прибылъ въ Индію, его тотчасъ послали въ дѣло, и скоро газеты огласили его имя вмѣстѣ съ извѣстіемъ объ одной важной битвѣ съ Маграттами. Мнѣ пришло въ голову немедленно ѣхать къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ, чтобъ первому показать ей газету. Я засталъ ее съ маленькимъ Артуромъ. Онъ разыгрывалъ солдата, съ перомъ въ шапочкѣ и шпагою на красной лентѣ: спереди висѣлъ у него барабанъ, и онъ храбро выступалъ подъ его воинственные звуки, а мать, не сводя глазъ съ ребенка, играла на фортепіано. Она меня увидѣла, изумилась, но тотчасъ подала мнѣ знакъ, чтобъ я не входилъ и подождалъ, что будетъ.
— А что дѣлаетъ папенька, Артуръ? сказала она, переставъ играть. Онъ остановился, бросилъ барабанныя палочки, съ трудомъ вынулъ шпагу изъ ноженъ и, пронзивъ воздухъ двумя или тремя ударами, опять вложилъ ее и съ важнымъ видомъ прошелъ мимо матери, а та вскочила съ мѣста, схватила малютку на руки и чуть не задушила его поцѣлуями.
Я прочелъ ей газетную статью. «Мой славный, мой чудесный Артуръ! говорила она про себя, заливаясь слезами. Я знала, что такъ будетъ. Неужели онъ думалъ объ насъ и въ сраженіи!» Она прижала къ груди ребенка, который стоялъ подлъ, положивъ руку къ ней на колѣни и съ любопытствомъ смотрѣлъ ей въ лице. Потомъ она засыпала меня вопросами, на которые я столько же могъ отвѣчать какъ и она: волненіе ея было невыразимо. Я стоялъ у отвореннаго окна и любовался прекрасной перспективой; вдругъ вижу, кавалерійскій офицеръ, въ вице-мундирѣ, галопируетъ съ конюхомъ прямо къ намъ.
— Кто бы это такой, сударыня? сказалъ я, указывая въ ту сторону, а она приподнялась съ дивана.
— Кто, докторъ? гдѣ? спросила она въ торопяхъ.
— Офицеръ, въ вице-мундирѣ, и прямо сюда; вѣрно къ вамъ съ оффиціальнымъ извѣстіемъ.
Тутъ верховые показались опять на видъ при внезапномъ перегибѣ дороги, и госпожа Сентъ-Эльнъ воскликнула съ легкимъ измѣненіемъ въ лицѣ и въ голосѣ, что впрочемъ легко было объяснить: «Ахъ, знаю, кто это! Капитанъ Эльверли, адъютантъ главнокомандующаго. Вѣрно, онъ пріѣхалъ сказать мнѣ то, о чемъ вы меня предупредили, а можетъ-быть и привезъ мнѣ письма.»
— Очень вѣроятно! Позвольте жъ мнѣ поздравить васъ отъ души съ пріятной новостью; только, Бога ради, берегитесь излишняго волненія, сказалъ я, и взялъ свою шляпу и трость.
— Что жъ вы такъ спѣшите, докторъ?
Я взялъ ее за руку. Рука была холодна и дрожала. Я наскоро повторилъ ей мой совѣтъ, потому что и безъ того замѣшкался. Когда я садился въ карету, капитанъ Эльверли, если это — имя того офицера, вошелъ въ комнату, которую конюхъ ему отворилъ. Ну, думалъ я дорогою, будь я полковникъ Сентъ-Эльнъ и за шесть или за семь тысячъ миль отсюда, по мнѣ хоть бы и не было этого tête-à-tête у жены съ прекраснымъ собою офицеромъ, даже по случаю моихъ геройскихъ подвиговъ. Слуга покорный! сроду не видалъ человѣка такой привлекательной наружности. Тутъ узналъ я въ первый разъ, что есть на свѣтѣ капитанъ Эльверли.
Вскорѣ потомъ смерть старшаго брата доставила полковнику Сентъ-Эльну нѣсколько тысячъ фунтовъ годоваго дохода и прекрасный домъ въ Лондонѣ. Срокъ найму дачи былъ ма исходѣ и, по распоряженію полковника, госпожа Сентъ-Эльнъ переѣхала въ городъ, гдѣ все уже было приготовлено, — мебель, прислуга, блестящій экипажъ и сверхъ того 5500 фунтовъ въ годъ на прожитокъ.
Однажды вечеромъ я возвращался домой съ званаго обѣда; съѣздъ у дома леди С*** остановилъ меня, и я вспомнилъ, что обѣщалъ туда завернуть, если будетъ можно. Выхожу изъ кареты и продираюсь сквозь толпу. Если что-нибудь нелѣпѣе этого? Я вообще не охотникъ до баловъ и до раутовъ, но такіе, я думаю, нестерпимы для всякаго, у кого мозгъ въ здоровомъ состояніи. Пять минуть не могъ я пробраться по лѣстницъ и сѣнямъ до дверей большой залы, гдѣ сжался весь злополучный свѣтъ и терпѣлъ всѣ муки чистилища. Сколько сотъ горничныхъ и каммердинеровъ обезумѣла бы съ отчаянья, увидѣвъ, что господамъ ихъ нѣтъ ни какой возможности блеснуть ихъ искусствомъ: сдавлены какъ въ тискахъ! Но это насажденіе и мода, такъ мнѣ ли порицать тѣхъ, кто находитъ удовольствіе въ тисканьѣ. Поглазѣвъ на блестящую пестроту, подивившись твердости страдальцевъ, которые безропотно переносили жаръ, духоту и давку, и не видя вблизи ни одного знакомаго лица, я отправился въ другую залу отыскивать леди С***, чтобъ показать ей, какъ умѣю держать слово. Тутъ было гораздо просторнѣй и танцовали въ самомъ дѣлѣ, а не для вида.
— Какъ хорошо, не правда ли? сказалъ мужчина, стоявшій передо мною, одной изъ двухъ дамъ, которыхъ держалъ подъ руку и которыя, кажется, критически смотрѣли на танцующихъ.
— Ну да, — отвѣчалъ ему протяжно-томный голосъ.
— Хорошо вальсируетъ, молвила другая дама: но мнѣ и смотрѣть не хочется.
— Смотрѣть не хочется? Шутите, перервалъ мужчина: отчего жъ вамъ не хочется? А по-мнѣ, пара такихъ вальсеровъ — сущее наслажденіе.
— Хорошо, что и говорить. Но я не вальсировала бы, если бъ вышла замужъ, сказалъ блестящій скелетъ съ правой стороны, потупившись съ видомъ казенной наивности.
То были двѣ дочери графа Гедрингема; мужчины я не знаю.
Право, это слишкомъ неприлично въ такихъ обстоятельствахъ, прибавила одна изъ дамъ, съ презрѣніемъ поглядывая на пару, которая прелестно облетала комнату и вдругъ остановилась прямо передо мной: дама чуть не задохлась отъ усталости. Читатель можетъ вообразить, что я почувствовалъ, узнавши въ вальсерахъ капитана Эльверли и госпожу Сентъ-Эльнъ. Боясь попасться ей на глаза, я ускользнулъ въ сторону, но еще слышалъ, какъ одна изъ прекрасныхъ пересудницъ заговорила съ ней какъ нельзя ласковѣй и осыпала ее комплиментами насчетъ прелести вальса. Я продолжалъ наблюдать за ней въ недальнемъ разстояніи. Она была чудесно одѣта, и нарядъ былъ отъ нея еще чудеснѣе. Въ этой залѣ не видалъ я другой красавицы, какъ она; товарищъ ея былъ въ полномъ мундирѣ: лучшая пара изо всѣхъ присутствовавшихъ! Черезъ нѣсколько минутъ бесѣды съ кузинами, которыя такъ нѣжно ее любили, она дозволила своему кавалеру опять ввести ее въ вальсъ. Я не утерпѣлъ, чтобъ не слѣдовать за ея движеніями съ чувствомъ негодованія и скорби, и рѣшился дать ей себя замѣтить. Для этого я выступалъ впередъ изъ круга зрителей. Вальсировали пять или шесть паръ, и та, которую я такъ пристально наблюдалъ, снова остановилась передо мною; кавалеръ счелъ нужнымъ извиниться, что едва меня не задѣлъ. Эмма это услышала и обернулась взглянуть, передъ кѣмъ онъ извиняется. Узнавъ меня, она вспыхнула. Товарищъ ея замѣтилъ это и посмотрѣлъ на меня съ изумленіемъ, но свысока, какъ будто для того, чтобъ я не смѣлъ заговорить съ нею. Но меня не могла остановить такая бездѣлица.
— Ваше здоровье, докторъ? произнесла запинаясь госпожа Сеить-Эльнъ и подала мнѣ дрожащую руку.
— Давно ли писалъ полковникъ? Спросилъ я тотчасъ, несмотря на оскорбительный видъ нетерпѣнія, принятый капитаномъ Эльверли.
— Какъ же, тому нѣсколько мѣсяцевъ нѣтъ, недѣль съ шесть. Онъ здоровъ, слава Богу.
Частію отъ усталости, частію отъ душевнаго разстройства, она очевидно была въ волненіи; но продолжала бы говорить со мною, если бъ капитанъ Эльверли не уговорилъ ее поискать мѣста и чѣмъ-нибудь освѣжиться. Я вскорѣ уѣхалъ, не доискиваясь болѣе леди С***, и мысли мои были такъ заняты этой случайной встрѣчею, что я прошелъ нѣсколько шаговъ по улицъ, и тогда только вспомнилъ, что у меня есть карета. Я не видалъ ничего неприличнаго, а между-тѣмъ мнѣ было такъ горько, какъ будто бы я что нибудь замѣтилъ. Боже милостивый! Такъ-то госпожа Сентъ-Эльнъ доказываетъ любовь свою къ великодушному, довѣрчивому мужу, къ тому, кто и въ отдаленіи заботится объ ея удобствахъ и удовольствіяхъ, кто можетъ быть въ то самое время находился въ пылу сраженія, или даже получилъ рану, которая сдѣлаетъ ее вдовою, а дѣтей повергнетъ въ сиротство? Какимъ проклятымъ чародѣйствомъ убита ея нѣжная чувствительность, ея разборчивое знаніе приличій? Я началъ подозрѣвать этого капитана Эльверли, и пріѣхалъ домой въ самыхъ грустныхъ мысляхъ: госпожа Сентъ-Эльнъ вдругъ сошла на нѣсколько ступеней въ моемъ уваженіи. Она казалась мнѣ не тою, кого я видѣлъ за годъ на дачѣ, не нѣжной матерью, не пламенной женой: что съ нею сталось?
Мнѣ сдавалось, что на другое утро она пришлетъ звать меня къ себѣ, и дѣйствительно получилъ отъ нея приглашеніе побывать, если можно, до часа. Я предчувствовалъ, что свиданіе наше теперь будетъ совсѣмъ не таково, какъ прежнія. Сколько я объ ней ни заботился, но все не хотѣлъ дойти до непріятности выслушивать ея объясненія и оговорки, которыя могло вызвать только собственное ея сознаніе и мой невольно-изумленный видъ наканунѣ вечеромъ. У меня было столько визитовъ, что я заѣхалъ къ ней около двухъ часовъ, не ранѣе. Она сидѣла въ залѣ съ своей золовкой, госпожею Огильви, весьма милою женщиной, лѣтъ десять или двѣнадцать старѣе ея. Своимъ появленіемъ я очевидно перервалъ непріятную бесѣду: Эмма была въ слезахъ, госпожа Огильви разстроена, и слѣдовательно всѣ мы были немного смущены.
— Докторъ, начала госпожа Сенть-Эльнъ послѣ обыкновенныхъ вѣжливостей: скажите, Бога ради, замѣтили вы что-нибудь предосудительное въ поступкахъ…
— Эмма! можно ли говорить такія глупости, перебила госпожа Огильви, вставая съ большимъ неудовольствіемъ. Мнѣ право на тебя досадно! и она вышла изъ комнаты, несмотря на просьбы госпожи Сентъ-Эльнъ, чтобъ она осталась. Я желалъ бы уйти за нею, или чтобъ она была свидѣтельницей моего короткаго посѣщенія, и тотчасъ, съ самымъ дѣловымъ видомъ, началъ свои медицинскіе распросы.
— Нѣтъ, любезный докторъ, продолжала госпожа Сентъ-Эльнъ, не отвѣчая на это: скажите мнѣ откровенно, что видѣли вы такого, особенно дурнаго въ моихъ поступкахъ вчера вечеровъ?
— Что видѣлъ я дурнаго? Вы изумляете меня, милая госпожа Сентъ-Эльнъ. Я пріѣхалъ къ леди С*** минуты за двѣ передъ тѣмъ, какъ мы встрѣтились, и почти тотчасъ послѣ отправился…
— Такъ что же значитъ вашъ взглядъ? Скажите, пожалуйста, что значитъ этотъ взглядъ? Я не могла его не замѣтить, и не могу его забыть…
— Вы, право, ошибаетесь насчетъ моихъ взглядовъ.
— Быть можетъ, вамъ не знаете, что я думаю… Да, понимаю: вамъ странно было видѣть, что замужнія женщины вальсируютъ? Скажите же; мнѣ, право, такъ горько.
— Хорошо, если вамъ такъ нужно мое мнѣніе, я скажу прямо…
— Ну, ну, что, докторъ! прервала она съ нетерпѣніемъ.
— Я хотѣлъ сказать, что не нахожу ничего особенно хорошаго въ томъ, если замужнія женщины, матери, вертятся въ вальсѣ.
— Отчего же, любезный докторъ? Не можете вообразить, какъ я уважаю ваши мнѣнія; но, Боже мой, скажите, что тутъ дурнаго?
— Я и не говорилъ этого, госпожа Сенть-Эльпъ!…
— Не говорили, но подумали: отчего вы не хотите сказать прямо? Нѣтъ, не было ли другой причины? Глаза ея наполнились слезами.
— Милая мистриссъ Сентъ-Эльнъ, какая же могла быть причина? Возразилъ я серіозно, чтобы кончить въ самомъ началѣ этотъ непріятный споръ: я отвѣчалъ на вашъ странный вопросъ, и теперь…
— Ахъ, докторъ, зачѣмъ отдѣлываться отъ меня такими средствами? Я читаю во взглядѣ не хуже всякаго другаго. Надо было ослѣпнуть, чтобъ невидать вашего. Знаете, мнѣ кажется, она подняла платокъ къ глазамъ, которые опять засверкали слезами, если въ бы только не скрывались, вамъ вѣрно не понравилось, что я вальсирую въ то время, какъ мужъ далеко и…. и въ опасности? примолвила она рыдая.
— Право, сударыня, вы непремѣнно хотите поставить меня въ такое непріятное положеніе, что я долженъ вамъ откланяться.
Въ это время я услышалъ топотъ лошади у подъѣзда. Госпожа Сентъ-Эльнъ тоже услышала, и бросившись къ колокольчику, позвонила съ очевиднымъ трепетомъ. «Дома нѣтъ, дома нѣтъ!» закричала она вошедшему слугѣ. Несмотря на усилія ея скрыть свое волненіе, она вся дрожала и поблѣднѣла въ лицѣ. Я рѣшился удостовѣриться въ справедливости моихъ незапныхъ подозрѣній и хотѣлъ подойти къ окну, гдѣ чаялъ увидѣть капитана Эльверли; она удержала меня, вѣроятно съ умысломъ, протянула руку и просила пощупать пульсъ. Я слышалъ, какъ между-тѣмъ затворялись сѣни, и конный посѣтитель удалился. Меня просили до часа, теперь былъ третій: не собиралась ли она ѣхать верхомъ съ капитаномъ Эльверси?
— Что вы думаете объ моемъ пульсѣ, докторъ? спросила госпожа Сентъ-Эльнъ, дыша свободнѣе, но все еще безпокойно.
— У васъ сильное раздраженіе и возбужденность нервъ.
— Вѣроятно, и что мудренаго! Люди такъ жестоки, такъ пересудливы. Опять слезы. Вотъ теперь еще сестра читала мнѣ наставленія, цѣлый часъ, убійственно! Она утверждаетъ…
— Успокойтесь, госпожа Сентъ-Эльнъ! Кчему это волненіе? Я не отецъ вашъ духовный, сказалъ я, стараясь принять веселый видъ. Она смолкла, и рыдала тягостно.
— По ея словамъ, я такъ вѣтрена, такъ вѣтрена, что обо мнѣ станутъ говорить.
Она была въ ужасномъ разстройствѣ. "Скажите вы, любезный докторъ, если точно меня любите, если вы точно старый, старый другъ мой, о, я васъ очень люблю! Скажите мнѣ, ради Бога, откровенно, слышали вы хотя что-нибудь?
— Никогда, увѣряю васъ, не слыхалъ ничего до вчерашняго бала, а тутъ случилось мнѣ подслушать двухъ дамъ, которыя, кажется, дивились вашему вальсу…
— Ахъ! перебила она съ живостью: знаю, кто. Кузины! Мои милыя, добрыя кузины! О, эхидны! Везде за мной съ своимъ шипѣніемъ! Но я этого не потерплю Нынче же ѣду и требую…
— Если вы это сдѣлаете и молвите хоть слово, о чемъ я вамъ неосторожно проговорился, мы больше незнакомы.
— Такъ что жъ мнѣ дѣлать? воскликнула она въ изступленіи. Все переносить1 Терпѣть, чтобъ меня позорили, какъ угодно!
— Избави Богъ, чтобъ васъ позорили.
— Ну такъ что жъ мнѣ дѣлать, докторъ?
— Не давать повода, отвѣчалъ я можетъ-быть суше, чѣмъ хотѣлъ.
— Не давать повода, въ самомъ дѣлѣ! повторила госпожа Сентъ-Эльнъ съ негодованіемъ, встала съ мѣста и начала быстро ходить по комнатѣ. А кто сказалъ, чтобъ я когда-нибудь давала поводъ? и она вперила въ меня свои ясные глаза съ какимъ-то задорнымъ выраженіемъ.
— Мистриссъ Сентъ-Эльнъ, все это въ васъ меня очень печалитъ и удивляетъ. Вы непремѣнно добиваетесь отъ меня отвѣта на очень странный вопросъ, и добившись оскорбляетесь, зачѣмъ я отвѣчалъ вамъ. Говорю вамъ, я ничего не знаю о вашемъ поведеніи, ни съ той ни съ другой стороны; но если вы меня принудили высказаться противъ воли, — мнѣ какая стать мѣшаться въ подобныя дѣла, — я могу повторить только прежній совѣтъ, — если злословіе и зависть грызутъ васъ, вамъ должно быть чрезвычайно осторожною, чтобы уличить ихъ во лжи.
— Любезный докторъ, сказала она самымъ пріятнымъ и печальнымъ голосомъ, садясь опять на мѣсто: я…… я буду осторожнѣе; я…… не буду вальсировать.
Слезы не дали ей выговорить болѣе. Я ласково взялъ ея руку.
— Очень радъ это слышать, сударыня. Знаю благородство вашихъ чувствъ, чистоту вашихъ правилъ, но вѣрьте мнѣ, ваша невинная, безподозрительная прямота часто можетъ подвергать васъ опасности. Зачѣмъ не могу я высказать вамъ моихъ чувствъ, сударыня? Это скорѣе чувства отца нежели друга или медика. Вы молоды и почему не повторить того, что вамъ извѣстно? — Вы очень хороши собою. Люди большаго свѣта, съ которыми вы безпрестанно водились въ послѣднее время, часто весьма порочны и весьма низки; они могутъ разставлять вамъ сѣти съ самымъ тонкимъ коварствомъ, такъ что вы по своей неопытности откроете ихъ уже тогда, когда будетъ поздно.
Она невольно сжала мнѣ руку, но не отвѣчала ни слова.
— Сказать ли вамъ, что мнѣ въ самомъ дѣлѣ пришло въ голову вчера на балѣ у леди С***?
Она не говорила; лице ея было погружено въ платокъ.
— Я думалъ, что быть-можетъ въ то самое время, какъ капитанъ Эльверли кружитъ васъ черезъ всю залу, вашъ храбрый мужъ бьется съ непріятелемъ и падаетъ замертво съ коня.
— Ахъ! и я то же вздумала, увидѣвъ васъ, вскрикнула госпожа Сентъ-Эльнъ, подымая ко мнѣ блѣдное лице.
Мнѣ стоило большаго труда предупредить сильную истерику. Послѣ долгой борьбы съ взволнованными чувствами, она произнесла такимъ голосомъ, что слезы навернулись у меня невольно: "Артуръ, Артуръ! если я когда-нибудь оскорбила тебя мыслію, словомъ или дѣломъ!……
— Не можетъ быть, не можетъ быть! сказалъ я съ чувствомъ полнаго удовольствія.
— Нѣтъ! подхватила она, глядя на меня прямо, и помертвѣвшія черты ея сіяли выраженіемъ благородной души. Нѣтъ! Я жена его, я мать его дѣтей! Я не измѣнила имъ, и никогда этого не сдѣлаю.
Я смотрѣлъ на нее съ изумленіемъ: дикая улыбка быстро исчезала съ ея прекраснаго лица, и она упала и обморокъ. Я позвалъ прислугу съ водою и спиртами.
— Вотъ ужъ нѣсколько недѣль барынѣ все не по себѣ, сказала мнѣ горничная: не хорошо ей безпрестанно выѣзжать на вечера; я ужъ сколько объ этомъ говорила.
— А часто она выѣзжаетъ вечеромъ?
— Три, четыре раза въ недѣлю и чаще-съ.
— Поздно возвращается домой?
— Никогда почти раньше трехъ или четырехъ часовъ утра, и такъ устанетъ, такъ истомится…
Тутъ госпожа Сентъ-Эльнъ стала приходить въ себя. Когда она совершенно опомнилась, ей, кажется, было очень непріятно видѣть себя окруженною прислугой. Она чувствовала ознобъ; я посовѣтовалъ ей извѣстныя средства, и вышелъ съ обѣщаніемъ навѣстить ее черезъ день или черезъ два.
Не хочется говорить подробно о капитанѣ Эльверли, а дѣлать нечего; необходимо: онъ одна изъ главныхъ фигуръ этой горестной картины, онъ — обольститель.
Капитанъ принадлежалъ къ знатной фамиліи; былъ воспитанъ самымъ лучшимъ образомъ, хорошъ собою, неодолимъ любезностью въ обращеніи и при всемъ томъ самый бездушный мерзавецъ, какого земля носила. Обольщеніе было у него системою. Онъ объявлялъ себя поклонникомъ прекраснаго пола, а между-тѣмъ не было женщины, на которую бы онъ не смотрѣлъ глазами сластолюбія и разврата. Его волокитство вошло въ пословицу; онъ все подчинялъ этой цѣли. Характеръ его былъ очень извѣстенъ, однако жъ онъ всюду пользовался уваженіемъ въ обществѣ; слылъ настоящимъ джентльменомъ! Кто могъ устоять противъ веселаго вкрадчиваго, ловкаго капитана Эльверли, и противъ лордства, которое его ожидало?
Зачѣмъ, спроситъ иной въ счастливомъ незнаніе свѣта, существуютъ и терпимы такія твари на высшихъ ступеняхъ человѣчества? Спросите лучше, зачѣмъ угодно было Всемогущему создать кобру или крокодила!
Капитанъ Эльверли возбудилъ сильное участіе въ сердцѣ Эммы, прежде чѣмъ она узнала полковника Сенѣ-Эльна. Провѣдавъ, что она безъ состоянія, онъ отклонился, подъ извѣстнымъ уже предлогомъ, отъ соискательства ея руки; но никогда не терялъ ея изъ виду. Онъ даже рѣшился, во что бы то ни стало, погубить госпожу Сентъ-Эльнъ, и принялся за дѣло съ терпѣніемъ или, какъ онъ самъ говорилъ, ученымъ образомъ. Правда или нѣтъ, я не знаю; но многіе полагали, что бѣдный Сентъ-Эльнъ спроваженъ за границу не безъ его участія, и только онъ отправился, лукавый врагъ началъ свои дѣйствія. Они однако жъ очень замедлились уединенной жизнію госпожи Сентъ-Эльнъ, которая совершенно посвятила себя на дачѣ пріятнымъ обязанностямъ матери. О, если бъ она никогда не выѣзжала оттуда и ни на мигъ не оставляла своихъ обязанностей! Я уже говорилъ о случайной встрѣчѣ въ конногвардейскомъ штабѣ. Какъ скоро принцъ поручилъ ему итти съ отвѣтомъ къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ, онъ сейчасъ опредѣлилъ въ мысляхъ родъ обхожденія, какое должно съ ней наблюдать, осторожное и вмѣстѣ завлекательное, растворенное участіемъ къ ея очевидному горю. Замѣтивъ ея волненіе, онъ ни взглядомъ, ни словомъ не хотѣлъ напоминать ей, что они когда-нибудь встрѣчались; онъ ограничился, съ совершеннымъ знаніемъ дѣла, только выполненіемъ того, что было ему поручено. Когда госпожа Сентъ-Эльнъ внезапно удалилась, его низкое сердце прыгало отъ радости. Опытный глазъ его тотчасъ успѣлъ высмотрѣть, что ея разстройство слѣдовало приписать не одному только поводу ея прибытія, но еще и другому чувству. Онъ точно, — по выраженію госпожи Огильви, стоялъ какъ вкопанный, но вовсе не отъ изумленія; онъ только соображалъ случившееся и черезъ нѣсколько минуть воротился въ комнату съ сознаніемъ, что началось уже исполненіе его адскихъ замысловъ.
Мѣсяцевъ шесть спустя, въ конногвардейскій штабъ былъ полученъ пакетъ изъ Индіи съ просьбою переслать по почтѣ къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ. Капитанъ взялъ это на себя, и въ тотъ же день отправился къ ней на дачу, отдалъ человѣку письмо, приказалъ кланяться и доложить, что капитанъ Эльверли былъ самъ нарочно. Онъ справедливо ожидалъ, что деликатность его будетъ оцѣнена по достоинству. Такъ оно и было. Если бъ госпожа Сентъ-Эльнъ тогда же вникнула въ свое сердце, чтобы открыть настоящее свойство чувствъ, возбужденныхъ въ ней мыслію, что капитанъ самъ привезъ ей письмо, котораго она такъ ожидала, однако жъ не хотѣлъ нарушить ея уединенія, если бъ она это сдѣлала, говорю я, она содрогнулась бы отъ ужаса и вѣрно бы остановилась. Но, на бѣду, она не имѣла ни привычки, ни способности къ самоизслѣдованію; въ нѣжномъ возрастѣ ей не дался въ удѣлъ благой надзоръ чадолюбивой и добродѣтельной матери! Она уже согрѣшила передъ Богомъ, а еще и не думала, что зло близко, что оно уже пришло; такъ оплошно берегла она доступъ къ своему сердцу! Однако жъ, прибѣгнувъ къ помощи Божіей, она могла бы еще видѣть опасность; но «лукавый, говоритъ одинъ старый учитель Церкви, тѣмъ отъ насъ ближе, чѣмъ далѣе онъ намъ кажется.» Тонкій ядъ хоть можетъ-быть въ безконечно маломъ количествѣ, уже проникъ въ душу Эммы, — ядъ медленный, но неизбѣжный въ своемъ дѣйствіи. Повторяю, какъ бы это ни казалось жестокимъ и несправедливымъ, съ первой встрѣчи госпожа Сентъ-Эльнъ уже стала участницей въ своемъ собственномъ погубленіи. Не то, чтобъ она погрѣшила въ чемъ-нибудь завѣдомо; жена и мать все еще въ ней преобладали: ея пылкія чувства не знали ппыхъ предметовъ, иныхъ цѣлей. Несчастная женщина! Отчего ты дрожала, когда капитанъ Эльверли привезъ тебѣ извѣстіе о подвигахъ мужа? Отчего сердце у тебя такъ билось? Не разсказалъ ли я тебѣ обо всемъ прежде его? Какія чувства волновали грудь твою, когда, прислонясь къ окну, ты взоромъ провожала уѣзжающаго капитана? Онъ былъ очень краснорѣчивъ въ похвалахъ твоему мужу; его вкрадчивый голосъ лился тебѣ прямо въ грудь; но какъ взглядъ твой не встрѣтился съ его пламеннымъ взглядомъ? Какъ не встревожила тебя разность между чувствами твоими къ нему и ко мнѣ или ко всякому другому? Дерзнула ли ты отдать себѣ отчетъ въ тѣхъ ощущеніяхъ, съ какими получила вѣсть о предстоящемъ тебѣ переѣздѣ въ Лондонъ? Не хотѣлось ли тебѣ рѣшиться на этотъ шагъ, чтобъ встрѣчаться съ Эльверли чаще прежняго? Сознаешься ли по совѣсти, зачѣмъ сблизилась ты съ его знатнымъ семействомъ? Если бъ внезапный переворотъ не сбилъ тебя съ пути, могла ли бъ ты допустятъ явную перемѣну въ его обращеніи съ тобою? Не замѣчала ли ты съ трепетнымъ удовольствіемъ того искусства, какимъ онъ умѣлъ прикрыть отъ другихъ лестную для тебя внимательность? Не ясно ли указывало все это на измѣненіе въ твоихъ чувствахъ? Вотъ ужасные вопросы! Нежеланіе твое отвѣчать на нихъ даетъ мѣру переворота, который въ тебѣ происходить!
Госпожа Сентъ-Эльнъ не прожила полугода въ Лондонъ, какъ капитанъ Эльверли уже чувствовалъ, что онъ торжествуетъ. Онъ очень хорошо зналъ, что важенъ только первый, самый первый шагъ; онъ успѣлъ внушить къ себѣ хотя слабое участіе и лелѣялъ, возращалъ его съ отмѣннымъ искусствомъ, съ самымъ неусыпнымъ стараніемъ. Онъ даже держалъ себя въ нѣкоторой дали. Онъ возбуждалъ ея чувствительность великодушными, краснорѣчивыми похвалами мужеству Сентъ-Эльна; средь одного изъ этихъ панегириковъ, онъ вдругъ смутился, вздохнулъ слегка, но изъ глубины души, и продолжалъ разговоръ съ неутаимымъ затрудненіемъ. Онъ старался, онъ дѣлалъ всевозможныя усилія, — по-крайней-мѣрѣ такъ онъ увѣрялъ, — чтобъ выхлопотать возвращеніе полковника въ Англію. Такимъ и тысячью другихъ способовъ онъ обезоружилъ наконецъ госпожу Сентъ-Эльнъ, усыпилъ ея подозрѣнія или лучше упредилъ ихъ въ самомъ началѣ. Совершенно свѣдущій въ физіологіи женской души, онъ направлялъ всѣ свои поступки по ея движеніямъ. Однажды, провожая Эмму изъ театра къ каретѣ, онъ поссорился съ однимъ мужчиной, который велъ даму и спѣшилъ выйти прежде ихъ. Торопливый шопотъ между спорщиками удостовѣрилъ госпожу Сентъ-Эльнъ, что это не пройдетъ даромъ. «Ради самаго Бога!» сказала она умоляющимъ голосомъ; онъ слегка понудилъ ее сѣсть въ экипажъ, и, далъ ей уѣхать, не молвивъ слова. Онъ достигъ своей цѣли. На другой день вечеромъ газеты объявили какъ слѣдуетъ о поединкѣ между маркизомъ такимъ-то и капитаномъ А. В. С. "Ссора вышла изъ-за оскорбленія, которое благородный маркизъ нанесъ будто-бы молодой, и прекрасной дамѣ, шедшей объ руку съ капитаномъ, " и прочая, и прочая. Странно подумать, оба поединщика остались невредимы! Капитанъ Эльверли пришелъ въ ложу къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ на другой день.
— Какъ могли вы?…… начала она весьма серіозно.
— Милая мистриссъ Сентъ-Эльнъ! возразилъ капитанъ съ такимъ взглядомъ, какими только онъ одинъ умѣлъ дарить своихъ любимицъ. Онъ зналъ, сколько выигралъ этимъ случаемъ, и быль въ восторгѣ.
Современемъ капитанъ Эльверли пріучилъ госпожу Сентъ-Эльнъ къ тому, что молва о ея любезности, ея маленькомъ кокетствѣ, повторялась въ связи съ его именемъ. Въ первый разъ она пошла съ нимъ вальсировать вслѣдствіе очень жаркаго спора съ госпожею Огильви, которая обвиняла ее въ лишней вѣтрености съ капитаномъ Эльверли. Госпожа Сентъ-Эльнъ осердилась, поѣхала на балъ, и насмѣхъ своей родственницѣ, тотчасъ согласилась на предложеніе капитана. Онъ видѣлъ всю выгодность своего положенія. Послѣ двухъ или трехъ круговъ, онъ отвелъ ее къ мѣсту «А» самымъ почтительнымъ видомъ и не оказывалъ ей ни какого особеннаго вниманія въ теченіе всего вечера. Онъ зналъ, что зоркая сестра ея наблюдаетъ за каждымъ его шагомъ, и недѣли двѣ не изъявлялъ госпожѣ Сентъ-Эльнъ ничего, кромѣ самыхъ обыкновенныхъ, случайныхъ, вѣжливостей. Она была такъ увѣрена въ себѣ самой, что ничего не опасалась. Правда, она иногда замѣчала въ своемъ сердцѣ такое сочувствіе къ капитану, которое было несовмѣстно съ ея долгомъ вразсужденіи мужа; но она утѣшала себя мыслію, что это одна кокетство, вещь такая обыкновенная! Дѣло въ томъ, что она уже не смѣла изслѣдовать чувствъ своихъ къ Эльверли; да и самолюбію ея горько было бъ разстаться съ такимъ блестящимъ поклонникомъ. «Я буду умѣть остановиться вовремя», говорила она самой себѣ, и шла все далѣе.
Согласно съ моимъ обѣщаніемъ, я заѣзжалъ къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ раза два, но все не заставалъ ея дома. Это могло быть справедливо или нѣтъ. Если она велѣла мнѣ отказывать, то должно быть вслѣдствіе той сцены, которую я уже описалъ. Однажды передъ обѣдомъ я ѣхалъ черезъ паркъ къ одному больному, и вдругъ настигаю откидную карету госпожи Сентъ-Эльнъ. Она ѣхала очень тихо и разговаривала съ верховымъ, въ которомъ я вскорѣ узналъ капитана. Она прислушивалась къ его словамъ, потупивъ глаза и немного краснѣя. Въ первый разъ, какъ я былъ у ней послѣ этого, она казалась очень покойна, но гораздо холоднѣе со мной, чѣмъ бывала. Ни она, ни я — разумѣется, не коснулись ни малѣйшимъ намекомъ послѣдняго нашего разговора. Въ отвѣть на мой распросы, она сказала, что чувствуетъ себя хорошо, только сонъ и аппетитъ ей немного измѣняютъ; а я напомнилъ ей, что это обычныя слѣдствія разсѣянной Лондонской жизни, — долгихъ вечеровъ, возбужденія и усталости.
— Мнѣ скучно одной въ этомъ большомъ домѣ, сказала она: я пригласила къ себѣ погостить миссъ Чорчиль, дальную родственницу полковника. Она милая, добрая дѣвушка, и мы, вѣрно, будемъ съ ней неразлучны.
Когда она это говорила, лице ея покрылось легкимъ румянцемъ, и онъ заставилъ меня подумать о томъ, что она произнесла. Приглашеніе миссъ Чорчиль ужъ не признакъ ли крайней опасности? Не почувствовала ли она нужды въ защитѣ, въ комъ-нибудь, кто былъ бы съ нею неразлучно, чье присутствіе могло бы воздерживать пылкость капитана Эльверли? Тщетное усиліе колеблющейся добродѣтели! Но это было усиліе, и я не могъ ему не порадоваться.
— Когда думаете переселиться на дачу? спросилъ я.
— На дачу? подхватила она быстро: любезный докторъ, за чѣмъ на дачу? Теперь еще не самый зной. Да я и не люблю за городомъ, и признаться никогда не любила.
— А я думалъ…
— Да, перебила она поспѣшно: знаю, что вы хотите сказать. Densleigh конечно пріятное мѣсто, но мы его лишились. Помолчавъ съ минуту, она прибавила: Впрочемъ къ концу іюля мы, я думаю, куда-нибудь переѣдемъ.
— Морской воздухъ сдѣлаетъ чудеса для вашихъ малютокъ и для васъ.
— Да, конечно, отвѣчала она съ равнодушіемъ: впрочемъ они теперь здоровы; я всегда отправляю ихъ въ паркѣ, а гдѣ воздухъ лучше тамошняго?
Тутъ доложили о пріѣздѣ нѣсколькихъ посѣтителей, и въ то же время человѣкъ положилъ на столъ шесть или семь записокъ и пригласительныхъ билетовъ.
Съ мѣсяцъ послѣ я получилъ отъ госпожи Сентъ-Эльнъ слѣдующую записку:
"Любезный докторъ! Не пожалуете ли нынче утромъ взглянуть на одного изъ дѣтей. Нянька говоритъ, что у него начало кори. Надѣюсь, что это не что-нибудь хуже, напримѣръ крапивная лихорадка или оспа. Но вы намъ тотчасъ скажете. Буду ожидать васъ до двухъ часовъ.
«P. S Не испытала сама ни одной изъ этихъ заразъ, и онѣ меня немного тревожатъ.»
Какая разница, подумалъ я между этой запиской и тѣмъ приглашеніемъ, какое получилъ я тогда съ дачи! Пріѣзжаю въ два часа, и меня просятъ прямо въ дѣтскую. Фаэтонъ госпожи Сентъ-Эльнъ стоялъ у подъѣзда, а она, совсѣмъ одѣтая, сидѣла ка краю постели, гдѣ лежалъ меньшой ея сынъ. Она безпрестанно подносила къ лицу платокъ, упитанный о-де-колономъ, какъ-бы опасаясь заразы. Впрочемъ она была чрезвычайно мила и не слишкомъ встревожена.
— Я ужъ начала безпокоиться, боялась, что не увижу васъ, докторъ, сказала она, вставая мнѣ навстрѣчу.
Я увѣрялъ, что меня нечаянно задержали.
— А что вы скажете о моемъ малюткѣ? Ему вчера понездоровилось; глаза были къ вечеру такъ томны.
— Я еще до обѣда докладывала вамъ, сударыня, сказала нянька, сердобольно посматривая на дитя: не послать ли за…
— Да, точно, ты, кажется, говорила, прервала госпожа Сентъ-Эльнъ съ маленькимъ неудовольствіемъ. Она вѣчно боится малѣйшей перемѣны въ лицѣ ребенка! Но есть что-нибудь въ самомъ дѣлѣ, докторъ?
Посмотрѣвъ немного, я сказалъ, что у дитяти, вѣроятно, будетъ корь.
— Неужели? Ахъ, голубчикъ! воскликнула госпожа Сентъ-Эльнъ съ выраженіемъ истинной любви. Однако жъ это не крапивная лихорадка? спросила она послѣ мгновеннаго молчанія, обертываясь ко мнѣ съ безпокойствомъ и повѣвая раздушеннымъ платкомъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ я, мнѣ кажется это корь; безъ всякаго сомнѣнія.
— Корь вѣдь не опасна?
— Ахъ, сударыня, молвила нянька со слезами на глазахъ: у сестры моей недавно умеръ отъ нея ребенокъ.
— Какія глупости! Зачѣмъ ты меня пугаешь? Вѣдь нѣтъ такой большой опасности, докторъ?
— Кажется, нѣтъ. Могу васъ увѣрить, что, судя по настоящему положенію, болѣзнь будетъ очень легкая.
— Пощупайте, сударыня, какъ горитъ у него ручка, сказала няня.
Госпожа Сентъ-Эльнъ не сняла перчатокъ, но замѣтила мнѣ, что у него въ самомъ дѣлѣ жаръ.
Давъ нѣсколько указаній на счетъ температуры въ комнатѣ и содержанія ребенка, я пошелъ въ залу писать рецептъ.
— Къ четыремъ часамъ буду дома, сказала госпожа Сентъ-Эльнъ нянѣ, выходя за мною: пожалуйста, смотри за нимъ, не отходи ни на минуту.
— Какъ я рада, что нѣтъ ни какой опасности, сказала она, садясь подлѣ меня, когда я сталъ прописывать лекарство.
Мнѣ не хотѣлось поблажать ея легкомыслію, не должно и слишкомъ обнадеживаться, сударыня. Корь бываетъ двухъ родовъ, одна легкая, другая весьма злокачественная, и я не берусь теперь рѣшить, которою боленъ вашъ малютка.
Она молчала нѣсколько минутъ.
— Кажется, я говорила вамъ въ моей запискѣ, что у меня еще не было кори? Неужели она въ самомъ дѣлѣ можетъ пристать отъ дитяти къ взрослому?
— Безъ сомнѣнія!
— Ахъ, Боже мой! Я велю окуривать весь домъ. Это будетъ ужасно, если она ко мнѣ пристанетъ. Мой бѣдный Артуръ! прибавила она торопливо.
— Авось все будетъ къ лучшему, сказалъ я, и, прспокойно сложивъ рецептъ, просилъ, чтобъ его тотчасъ послали въ аптеку. Вслѣдъ за тѣмъ, я вышелъ съ такимъ лицемъ, что если бъ она была внимательна попрежнему, вѣрно бы замѣтила на немъ облако укоризны. Неужели сердце матери успѣло такъ очерствѣть къ страданіямъ дитяти? Могъ-ли я сомнѣваться въ себялюбивости ея опасеній? Какая адская перемѣна произошла въ ея душѣ? Развѣ не могла она тотчасъ отослать экипажъ, скинуть наряды и остаться тамъ, гдѣ слѣдовало, у постели своего сына? Но нѣтъ. Только уѣхалъ, она въ фаэтонъ и къ парку.
По моему совѣту, старшаго мальчика, Артура, тотчасъ отправили къ госпожѣ Огильви, а я продолжалъ посѣщать маленькаго. Цѣлую недѣлю признаки были очень хороши, и я надѣялся скораго выздоровленія. При мнѣ, госпожа Сентъ-Эльнъ всегда разъ игрывала нѣжную мать, по-крайней-мѣрѣ я имѣлъ жестокость такъ думать. По двумъ, или тремъ мелочнымъ обстоятельствамъ, которыя мнѣ случилось замѣтить, я могъ догадываться, что она вовсе не оставляетъ свѣтскихъ удовольствій. При маленькомъ были безотлучно миссъ Чорчиль и его няня, а не мать.
Я думаю, дней десять, послѣ перваго визита, вдругъ прислали за мной около осьми часовъ вечера съ извѣстіемъ, что ребенку стало гораздо хуже, и миссъ Чорчиль не знаетъ, что начать. Я поѣхалъ туда какъ можно скорѣе и нашелъ, что опасенія ея основательны: у больнаго были всѣ признаки злокачественной кори.
— Тутъ еще нечего слишкомъ тревожиться, госпожа Сентъ-Эльнъ, сказалъ я, повернувшись отъ больнаго, и забылъ, что ея тутъ нѣтъ.
Ребенку было очень хорошо часовъ до шести вечера. Госпожа Сентъ-Эльнъ, распросивъ объ его здоровьѣ, отправилась на обѣдъ къ леди С*** и велѣла пріѣхать туда каретѣ часовъ въ девять, чтобы успѣть потомъ въ оперу. Миссъ Чорчиль и прислуга въ страхѣ и торопяхъ вспомнили только послать за мной. Узнавъ, что они ее не извѣстили, я рѣшился самъ ѣхать къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ, объявить ей скорѣе объ опасной болѣзни сына и при этомъ, если можно, вывести ее изъ заблужденія, напомнивъ ей священный долгъ, который она стала пренебрегать. Я думалъ, что видъ умирающаго ребенка воскресить въ ней подавленное чувство матери, а это, быть-можетъ, вызоветъ и померкшее воспоминаніе о мужѣ. Пріѣхавъ въ театръ, я зашелъ не на ту сторону, гдѣ была ея ложа, и заглянулъ въ двѣ или три пустыхъ, прежде нежели замѣтилъ ту, гдѣ она. Я однако жъ остановился посмотрѣть, что въ ней дѣлается: вижу, въ углу госпожа Сентъ-Эльнъ, лицемъ къ сценѣ, одѣтая съ обычнымъ вкусомъ и прекрасная собой. Въ лѣвой рукѣ ея тихо колеблется опахало, и по-временамъ она говоритъ съ кѣмъ-то позади. Мнѣ горько было смотрѣть на нее при мысли, какъ далеко ея мужъ и какъ опасно боленъ ея ребенокъ. Сердце у меня ныло, и я начиналъ раскаиваться, что взялся не за свое. Я напрасно высовывался сколько могъ, чтобы узнать, кто съ нею въ ложѣ; неизвѣстная особа тщательно скрывалась отъ взоровъ. Но въ то самое время, какъ я хотѣлъ оставить свой наблюдательный постъ, незапное движеніе обнаружило мнѣ перо офицерской шляпы, и я совершенно удостовѣрился, что тутъ не кто другой, какъ проклятый Эльверли. Исполненіе моего предпріятія казалось мнѣ теперь еще несноснѣе; но я поспѣшилъ на другую сторону театра и постучался у ложи госпожи Сенть-Эльнъ. Капитанъ Эльверли тотчасъ отворилъ ее.
— Мистриссъ Сентъ-Эльнъ здѣсь? спросилъ я тихо. Онъ холодно поклонился, и впустилъ меня. Госпожа Сентъ-Эльнъ вся вспыхнула; но, вставъ и подходя ко мнѣ, она начала блѣднѣть; трудно ей было не замѣтить, какъ я разстроенъ.
— Боже мой! зачѣмъ вы, докторъ? спросила она съ возрастающимъ безпокойствомъ.
— Позвольте узнать, сказалъ капитанъ Эльверли, вмѣшиваясь въ разговоръ съ видомъ надменнаго любопытства: развѣ случилось что-нибудь, оправдывающее испугъ…
— Не хочу пугать васъ, отвѣчалъ я ей, не обращая вниманія на ея спутника, — такъ онъ мнѣ былъ противенъ: но, кажется, лучше бы вамъ ѣхать домой; карета моя къ вашимъ услугамъ.
— Мой бѣдный малютка! вскликнула она потихоньку, и невольно опустилась на стулъ. Ради Бога, что съ нимъ сдѣлалось?
— Ему хуже, вдругъ стало хуже; но передъ отъѣздомъ моимъ болѣзнь, кажется, поукротилась.
Она смотрѣла на меня пристально, и побѣлѣла какъ ея бѣлое платье. Я боялся, что она вскрикнетъ и упадетъ; впрочемъ громкая, веселая музыка, вѣроятно, заглушила бы эту сцену. Съ помощію капитана Эльверли, я успѣлъ довести ее до моей кареты, и велѣлъ ѣхать какъ можно скорѣй. Госпожа Сентъ-Эльнъ рыдала истерически.
— Какъ могла я быть въ театрѣ, говорила она прерывисто, когда мой малютка при смерти!
— Полноте, зачѣмъ огорчать себя напрасными упреками? Вы думали, какъ и мы всѣ, что ему гораздо лучше.
— Но мнѣ не слѣдовало оставлять его ни на минуту!… Что если онъ умретъ!…
Такъ продолжала она, пока упала въ совершенномъ истомленіи къ спинкѣ кареты, и плакала горькими слезами. Когда мы въѣхали къ ней въ улицу, она сказала мнѣ съ очевиднымъ усиліемъ преодолѣть свой чувства: «Любезный докторъ, вижу, знаю, что должны вы подумать; но увѣряю васъ, я…… я…… капитанъ Эльверли только-что вошелъ ко мнѣ въ ложу, совсѣмъ неожиданно, и мнѣ было такъ досадно.»
Ксчастію, карета остановилась и избавила меня отъ непріятнаго отвѣта. Миссъ Чорчиль выбѣжала къ намъ на встрѣчу и взяла почти на руки госпожу Сентъ-Эльнъ.
— Эмма, Эмма! Право ему лучше, гораздо, несравненно лучше, говорила она, таща ее по лѣстницѣ.
— Аннушка, я умру, мнѣ очень дурно! Не перенесу этого! Ты мнѣ вѣкъ не простишь……
— Что, что? Какія глупости! какъ можно! утѣшала ее миссъ Чорчиль, а между тѣмъ мы пришли въ столовую, гдѣ она сѣла немного отдохнуть.
Я сбѣгалъ къ маленькому и, обнадеживъ ее насчетъ его здоровья, уѣхалъ съ отрадной мыслію, что сдѣлалъ хотя что-нибудь для освобожденія несчастной изъ сѣтей, которыми опуталъ ее самъ лукавый въ образѣ человѣка. И надежда повидимому не обманула меня: утро, полдень и вечеръ заставали госпожу Сентъ-Эльнъ у постели ея сына уже съ недѣлю и болѣе. Она сама давала ему всѣ лекарства; сама оказывала всѣ мелочныя услуги, которыхъ требовало его положеніе; заперлась это всѣхъ, кромѣ госпожи Огильви и безъ-сомнѣнія выжила изъ заботливой души своей всѣ помыслы о капитанѣ Эльверли.
На другое утро, послѣ того какъ я привезъ ее домой изъ оперы, садясь въ карету, я нашелъ между подушекъ какую-то бумажку. Полагая, что это что-нибудь мое, я взялъ ее, и, съ невыразимымъ ощущеніемъ, прочелъ слѣдующее, писанное карандашемъ.
«Мой ангелъ! Вы обрекаете меня обожать издали вашу одинокую красоту! Я казнюсь въ ложѣ старой С***; спасите меня, ради Бога! Прочитавши это, только кивните головою, я пойму, и, будьте увѣрены, не употреблю во зло вашей снисходительности.»
Въ бѣшенствѣ я разорвалъ записку на сто клочковъ, а образумясь жалѣлъ, что не послалъ ее въ конвертѣ къ госпожѣ Сентъ-Эльнъ съ моимъ нижайшимъ почтеніемъ: пусть бы она знала, до какой степени мнѣ извѣстны ея тайны. Теперь могло ли оставаться сомнѣніе о родѣ той внимательности, какую этотъ негодяй оказывалъ госпожѣ Сентъ-Эльнъ, а она допускала? Прочитавъ его посланіе, она должна была «потупиться и кивнуть», то есть, сама призвать къ себѣ искусителя. Тутъ я вспомнилъ, что при всемъ волненіи, она выдумала ложь, будто онъ неожиданно пришелъ къ ней и ей это было такъ досадно. Я долго колебался, сообщить ли имъ ей мое открытіе, или нѣтъ; наконецъ, по многимъ уважительнымъ причинамъ, предпочелъ оставить его безъ замѣчанія; но съ тѣхъ поръ я смотрѣлъ на нее совсѣмъ иначе. Присутствіе ея, казалось мнѣ, оскверняетъ комнату страждущаго младенца. Ея необыкновенная красота потеряла для меня всю привлекательность; я не находилъ ни какого удовольствія въ ея миломъ, привѣтливомъ обращеніи. Я не жалѣлъ о наступленіи дня, назначеннаго для отъѣзда ея съ обоими дѣтьми къ морскимъ ваннамъ: онъ избавлялъ меня отъ присутствія женщины, которой вѣроломные поступки ежедневно возбуждали во мнѣ негодованіе и скорбь. Я узналъ, что она воротилась немедленно по возстановленіи здоровья своихъ малютокъ; я говорю узналъ, потому что не имѣлъ объ этомъ прямаго извѣстія. При первой случайной встрѣчѣ на улицѣ, она мнѣ, точно, поклонилась, во совсѣмъ не съ тѣмъ видомъ, къ какому я отъ нея привыкъ. Я замѣтилъ, что она не такъ здорова: лице ея было пасмурно отъ заботы. Но она не увѣдомила меня о своемъ прибытіи, и я, разумѣется, не хотѣлъ навѣщать ее какъ-бы противъ ея воли. Не видя ни какой возможности заступить губителю путь къ его жертвѣ, я удалился отъ тягостнаго зрѣлища, и старался даже выгнать его изъ мыслей; но въобществѣ оскорбляли меня самые недобрые слухи насчетъ госпожи Сентъ-Эльнъ. Пересуды роились вкругъ ея имени и наконецъ втерлись даже въ газеты. Кто бы, напримѣръ, не узналъ ея въ слѣдующей статьѣ? «Странное поведеніе супруги одного очень храбраго Офицера начинаетъ привлекать вниманіе всего beau monde. Говорятъ, поступки ея такого рода, что вызвали ей замѣчаніе со стороны одной высокой особы», и такъ далѣе. А въ двухъ или трехъ менѣе скромныхъ газетахъ упоминали именно объ ней и о капитанѣ Эльверли въ самыхъ грубыхъ выраженіяхъ.
Ахъ, зачѣмъ я долженъ объ этомъ говорить! Госпожа Сентъ-Эльнъ сдѣлалась наконецъ такъ вѣтрена, слѣдствія ея зазорнаго поведенія такъ явно обнаружились, что и самыя невзыскательныя общества, гдѣ она бывала, почли необходимымъ исключить ее изъ среды себя. Явное нарушеніе приличій не могло остаться безнаказаннымъ.
Въ одно свѣтлое воскресное утро, въ маѣ 18 года, я возвращался отъ одного больнаго подлѣ Кенсингтонскихъ садовъ. Приказываю кучеру ѣхать тише, чтобъ насладиться свѣжимъ благоуханіемъ зелени и показать маленькому сыну, котораго я взялъ съ собой прокатиться, красоту Hyde-Park’а при сліяніи его съ Kensington’омъ. Можно было воображать себя миль на пятьдесятъ загородомъ. Солнце-такъ ясно горѣло въ синевѣ неба и золотило яркую зелень кустовъ и деревьевъ, а между-тѣмъ было еще такъ прохладно и свѣжо отъ утренней росы. Кромѣ одного верховаго, который прогалопировалъ мимо насъ за нѣсколько минутъ, и какой-то пожилой женщины, отдыхавшей на скамьѣ послѣ прогулки, мы не встрѣчали ни одного человѣка. Мой маленькій болтунъ пустился въ остроумныя замѣчанія насчетъ высоты и числа деревъ, вдругъ тяжкій стукъ по мостовой возвѣстилъ приближеніе скачущей кареты. Четверня мчалась во всю прыть. Боковыя сторы были спущены, по въ переднія окна я разглядѣлъ госпожу Сентъ-Эльнъ и капитана. Она была въ страшномъ волненіи, бѣлое платье ея въ безпорядкѣ, волосы растрепаны; она ломала руки и плакала горькими слезами. Эльверли былъ такъ озабоченъ стараніемъ ее успокоить, что совсѣмъ меня не видалъ. Съ трудомъ переводилъ я дыханіе: слишкомъ нечаянна была эта роковая встрѣча. Я какъ-будто видѣлъ сатану, убѣгающаго съ падшимъ ангеломъ.
Такъ вотъ! мнѣ суждено быть очевидцемъ ея бѣгства. Сдѣланъ и послѣдній шагъ, разлучившій несчастную на вѣки со всѣмъ, что есть добродѣтельнаго, драгоцѣннаго, достойнаго уваженія въ жизни; шагъ, погрузившій ее въ позоръ неизгладимый! А мужъ, а дѣти! Злодѣй, ты восторжествовалъ!
Вся веселость, произведенная тихою красотою утра, исчезла въ одинъ мигъ. Какъ будто черная туча заволокла все небо и наполнила мнѣ душу гнетущимъ мракомъ. «Папенька! говорилъ мой малютка, выводя меня изъ задумчивости: что съ нами сдѣлалось? Вамъ жаль этой тетеньки и офицера? Кто они, папенька? О чемъ она плачетъ? Вѣрно, нездорова?» Вопросы его привлекли наконецъ мое вниманіе; но я не въ силахъ былъ отвѣчать… онъ такъ живо напомнилъ мнѣ маленькаго Артура Сентъ-Эльна, почти его ровесника. Бѣдныя дѣти! Невинныя отрасли безсовѣстной матеря, что съ вами будетъ! Какія скорбныя воспоминанія будутъ отнынѣ связаны съ вашимъ именемъ!
Часовъ въ одиннадцать я ѣхалъ той улицей, гдѣ жила госпожа Сентъ-Эльнъ, и, приближаясь къ ея дому, замѣтилъ всѣ признаки чего-то необычайнаго. Я рѣшился зайти, чтобы по-крайней-мѣрѣ разсказать о томъ, что видѣлъ. Слуга, который вышелъ мнѣ отпереть, казался въ полномъ изумленіи. Меня однако жъ просили вверхъ, и въ залѣ я нашелъ миссъ Чорчиль, госпожу Огильви съ мужемъ, графа и графиню Гедрингемъ и многихъ другихъ родственниковъ полковника и госпожи Сентъ-Эльмъ. Всѣ были крайне встревожены. Госпожа Огильви. совершенно внѣ себя, ходила взадъ и впередъ, олицетворенное отчаяніе. Сперва я заговорилъ съ миссъ Чорчиль, которая была ко мнѣ всѣхъ ближе. Она было взяла меня за руку, но вскорѣ ее оставила: слезы мѣшали ей вымолвить слово. Леди Гедрингемъ разговаривала на софѣ съ другой дамою и по временамъ тоже утирала глаза, но все съ приличной важностью и спокойствіемъ.
— Графиня, сказалъ я, садясь противъ нея: я, кажется, угадываю, что случилось.
— Убѣжала, докторъ, рѣшительно убѣжала! Мы всѣ поражены какъ громомъ, отвѣчала она тихо: я не говорила ни одной изъ дочерей. Но сказать вамъ по правдѣ, я отнюдь не удивляюсь этому случаю…
— Помилуйте, графиня, что вы говорите!
— Отецъ ея, продолжала ледяная графиня, былъ человѣкъ очень мудреный, и не далъ ей настоящаго воспитанія. Я воспитывала моихъ самымъ строгимъ образомъ, совершенно подъ своимъ присмотромъ. Старалась исправить госпожу Сентъ-Эльнъ, когда она жила у насъ короткое время; но напрасно. Я вскорѣ увидѣла, что безполезны всѣ усилія, и мои дочери не могли занять отъ нея добра.
— Но я увѣренъ, графиня, что пока она была на вашемъ попеченіи, вы не замѣчали въ поступкахъ ея ничего дурнаго?
— О, да, не то, чтобы дурное; но у ней голова кружилась отъ пустяковъ, которые говорили ей мужчины, какъ и всякой другой дѣвушкѣ: она, вотъ видите, казалась имъ хорошенькой!
Графиня смолкла; я отвѣчалъ однимъ поклономъ.
— Для насъ-то какъ больно, докторъ, начала она опять: газеты уцѣпятся за этотъ случай, потому что она намъ родня: это такъ непріятно!
Тутъ вошелъ человѣкъ, шепнулъ что-то миссъ Чорчиль, и она тотчасъ вышла съ госпожею Огильви.
— Вѣрно, что-нибудь о дѣтяхъ, сказала графиня тѣмъ же безстрастнымъ, холоднымъ тономъ, какъ прежде. Какъ я объ нихъ жалѣю! Бѣдняжки, имъ будетъ всегдашній позоръ, и Богъ знаетъ, какъ имъ выйти въ люди. Я принимаю въ нихъ сердечное участіе. — Нѣжный вздохъ. Впрочемъ, полковнику вѣдь нетрудно будетъ получить разводную? Только это надѣлаетъ столько шуму!
Не знаю, долго ли бы графиня пѣла на этотъ ладъ, но мнѣ оно наскучило до смерти. Все это было, такъ сказать, ни къ селу, ни къ городу. Я всталъ и откланялся, говоря, что долженъ навѣстить миссъ Чорчиль и госпожу Огильви, которымъ, кажется, очень дурно.
— Вы не станете объ этомъ разсказывать безъ крайней необходимости, примолвила графиня съ большимъ достоинствомъ.
— Положитесь на мою осторожность, отвѣчалъ я небрежно, и вышелъ вонъ, утомленный и раздосадованный несноснымъ тономъ, въ какомъ судили объ этомъ бѣдственномъ случаѣ, и судили тѣ, кому слѣдовало бы скорбѣть о немъ отъ всего сердца.
— О, докторъ! сказала мнѣ госпожа Огильви, когда я вошелъ въ ту комнату, гдѣ она была съ миссъ Чорчиль: изо всѣхъ ужасовъ, какіе вы видѣла, что можетъ сравниться съ тѣмъ, что я вамъ открою? Не лучше ли бъ мнѣ было умереть вмѣстѣ съ братомъ и его женой, чѣмъ дожить до этого? Милый, добрый, великодушный братъ! Прочтите, прочтите это, если можете; мнѣ оно растерзало сердце.
Тутъ она подала мнѣ письмо и сказала, что госпожа Сентъ-Эльнъ получила его только вчера вечеромъ и, въ торопяхъ, оставила на полу въ уборной. Письмо было отъ полковника, и все сыро, быть-можетъ, омочено слезами тѣхъ, кто его читалъ. Вотъ оно.
"Милая Эмма! Всё-еще двѣ тысячи завистливыхъ миль между нами. Ахъ, если бъ у меня были крылья ангела, чтобъ долетѣть къ тебѣ въ одинъ мигъ! К несчастію, я желалъ этого напрасно тысячу разъ… съ-тѣхъ-поръ какъ разстался съ тобой, вотъ ужъ четыре года. Эмма, другъ мой! и неужто мы опять скоро свидимся? Неужто я опять обниму мою прекрасную Эмму, чтобъ съ ней больше никогда не разставаться? Нѣтъ, душа моя, всѣ богатства Индіи не соблазнятъ меня больше на такой шагъ!
"Я ворочусь немного прежде моего полка, и немножко инвалидомъ — слышишь? немножко, Эмма. Пожалуйста, не тревожься, моя радость; увѣряю тебя честью, что я совсѣмъ выздоровѣлъ. Дѣло въ томъ, что подъ А*** меня ранили изъ ружья въ лѣвую руку и я пролежалъ недѣль шесть. Зато лордъ писалъ ко мнѣ самымъ ласковымъ образомъ, чтобъ я возвратился на годъ въ Англію для поправленія здоровья. Я ѣхалъ сухимъ путемъ, и немного усталъ отъ дороги. Важныя дѣла удержать меня съ недѣлю въ Мальтѣ, но тамъ — съ первымъ кораблемъ отправляюсь въ Англію.
"Ну каково ты поживаешь, дружочекъ Эмма? Что дѣлаютъ Артуръ и Джоржъ? Отчего ты такъ мало объ нихъ пишешь, да и о себѣ-то? Ты вѣрно заразилась общимъ мнѣніемъ, что письма вскрываются не тѣми, къ кому они адресованы.
"Какъ я угадалъ черты и выраженіе моихъ малютокъ! Джоржа я еще не видалъ! Въ самомъ дѣлѣ онъ въ батюшку?
"Кстати, я везу тебѣ чудесныхъ брилліантовъ! Почти обнищалъ, чтобъ только достать ихъ для моей Эммы; зато какъ я буду радъ, когда увижу ихъ на тебѣ!
"Если не случится чего особеннаго, ты увидишь меня черезъ недѣлю послѣ этого письма, а можетъ и дня черезъ два, не болѣе; и мнѣ хотѣлось бы, Эмма, чтобъ ты все это время была одна: я долженъ завладѣть тобой совершенно, — по словамъ Писанія — Чуждый да не втѣснится въ нашу радость. Господь съ тобой, милая, безцѣнная Эмма! Разцѣлуй за меня малютокъ.
"Артуръ Сентъ-Эльнъ."
Я отдалъ письмо госпожѣ Огильви, и она взяла его, вздохнувъ изъ глубины души.
— Неужели, спросилъ я тихо, въ послѣднее время до васъ не доходили печальные слухи о поведеніи мистриссъ Сентъ-Эльмъ?
— Какъ же! Безстыдная женщина! Но эти полгода мы съ мужемъ провели заграницей, иначе онъ по-крайней-мѣрѣ удалилъ бы отъ нея дѣтей. Я часто говорила съ ней самымъ настоятельнымъ образомъ, но съ нѣкоторыхъ поръ она стала очень надменна, и отвѣчала съ необычайной жестокостью, даже…
— Ея сердце давно уже испортилось.
Она покачала головой и заплакала. Я упомянулъ о лоскуткѣ бумаги, который нашелъ въ каретѣ.
— О много, много кой-чего хуже узнали мы съ тѣхъ поръ, какъ воротились изъ-за границы. Ея непристойное поведеніе вынудило миссъ Чорчиль оставить этотъ домъ уже нѣсколько мѣсяцевъ. И какихъ сценъ она поневолѣ была свидѣтельницей! Неужели нѣтъ наказанія для этого низкаго, отвратительнаго Эльверли!
— Правда ли* что онъ даже имѣлъ подлость брать у мистриссъ Сентъ-Эльнъ значительныя суммы денегъ?
— И это я слышала: она расточала имѣніе моего бѣднаго брата и дѣтей своихъ, чтобъ снабжать его деньгами на игру… Но силъ нѣтъ говорить объ этомъ! Я право съ ума сойду!
Я удостовѣрился, что наканунѣ очень поздно или точнѣе уже въ тотъ день утромъ госпожа Сентъ-Эльнъ воротилась изъ воксала, по обыкновенію, съ капитаномъ Эльверли, и только она вошла въ комнату, ей подали письмо отъ мужа. Преступная душа ея содрогнулась при видѣ его почерка. Капитанъ Эльверли, вошедшій съ нею, распечаталъ и прочелъ письмо, и вѣрно бы увезъ его, если бъ она не настояла на томъ, чтобъ онъ его отдалъ. Она упала въ обморокъ прежде чѣмъ дочла до половины. О послѣдующемъ узналъ я только то, что капитанъ Эльверли уѣхалъ часа въ три и воротился черезъ часъ или немного болѣе, что около пяти часовъ пріѣхала дорожная карета четвернею; но волненіе и дурнота госпожи Сенть-Эльнъ были такъ сильны, что не прежде половины осьмаго капитанъ успѣлъ посадить ее въ карету, и то почти въ совершенномъ безпамятствѣ. Онъ говорилъ недовѣрчивой прислугѣ, что госпожа ихъ должна ѣхать полковнику на встрѣчу. Она не рѣшилась зайти въ комнату, гдѣ дѣти ея спали крѣпкимъ сномъ въ сладкомъ незнаніи тѣхъ ужасовъ, которые происходили подлѣ.
Въ понедѣльникъ миссъ Чорчиль перевезла маленькихъ Сентъ-Эльновъ къ госпожѣ Огильви, а генералъ остался въ домѣ ихъ матери, чтобы встрѣтить полковника и сообщить ему печальную вѣсть. Какъ ни желательно было упредить пріѣздъ его прямо домой, это было невозможно, потому что никто не зналъ, откуда онъ прибудетъ въ Лондонъ. Онъ не являлся до самаго четверга; но вечеромъ постшезъ четвернею быстро прогремѣлъ по улицѣ, и въ тотъ же мигъ рьяные кони остановились у подъѣзда запыхавшись и обданные паромъ. Вершники не успѣли слѣзть съ лошадей, слуга не отворилъ еще подъѣзда, генералъ Огильви не успѣлъ выбѣжать на крыльцо, а постшезъ уже отперся изнутри, и мужчина, въ пыльномъ дорожномъ платьѣ и съ лѣвой рукой въ перевязи, выскочилъ оттуда прямо къ двери. Его нетерпѣливая рука еще стучала молотомъ; дверь отворилась.
— Дома мистриссъ Сентъ-Эльнъ? началъ онъ быстро и весело. Слуга стоитъ блѣденъ какъ смерть, дрожитъ и не отвѣчаетъ.
— Что, что жъ такое? торопливо спрашивалъ полковникъ. — Ахъ, Огильви! произнесъ онъ, бросаясь къ генералу, который между-тѣмъ вышелъ.
— Любезный Сентъ-Эльнъ! молвилъ тотъ съ примѣтнымъ волненіемъ.
Глубокій вздохъ вырвался у полковника, когда ввели его въ столовую.
— Что все это значитъ? спросилъ онъ хриплымъ шепотомъ, когда генералъ Огильви затворилъ дверь.
Генералъ былъ какъ безъ языка при этомъ давно ожиданномъ, но теперь внезапномъ явленіи. Полковникъ поблѣднѣлъ какъ смерть отъ своего собственнаго вопроса, и правая рука его судорожно держала Огильвіеву.
— Сентъ-Эльнъ, будь мужественъ какъ солдатъ, сказалъ наконецъ Огильви опомнившись: Случайности войны…
— Умерла она? глухо простоналъ полковникъ, не трогаясь съ мѣста, не опуская руки своего товарища.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Огильви, и весь поблѣднѣлъ.
— Такъ что жъ?…… говори ради Бога!….. шепталъ полковникъ, глаза его блуждали и капли холоднаго пота выступили на челѣ.
Генералъ Сказалъ ему что-то въ полголоса, и при одномъ этомъ словѣ Сентъ-Эльнъ упалъ какъ мертвый. Генералъ бросился къ колокольчику; комната тотчасъ наполнилась людьми. Послали за ближайшимъ медикомъ и за мною. Я нашелъ полковника въ постели на рукахъ генерала Огильви. Хриплое дыханіе издали приготовляло меня къ чему-нибудь дурному, и дѣйствительно, у него былъ сильный апоплексическій ударъ. Кровопусканіе не помогало; я велѣлъ приложить большіе горчишники къ шеѣ и конечностямъ, и черезъ часъ долженъ былъ его оставить почти въ томъ же положеніи, какъ нашелъ. Я навѣстилъ его опять рано утромъ; онъ былъ въ крайней опасности: ночью дважды пускали ему кровь и все безъ ощутительной пользы. Я охотно согласился на предложеніе генерала посовѣтоваться съ докторомъ N.; и слѣдствіемъ консиліума было заключеніе, что если часа черезъ два больному не будетъ лучше, ударъ кончится смертью. И чего желать ему другаго? думалъ и про себя. Сколько безотраднаго горя миновало бы его сердце, не пробудившись никогда къ сознанію своихъ бѣдъ! Съ этихъ поръ чего ожидать ему отъ жизни? Какъ излечить, какъ даже утолить его жестокія раны? Какъ поправить, смягчить или скрыть то, что онъ потерпѣлъ? Самый видъ дѣтей его, какую скорбь втѣснить ему въ сердце! Я подумалъ обо всемъ этомъ и съ минуту не чувствовалъ ни какого желанія, чтобъ усилія наши спасти его увѣнчались успѣхомъ. Однако дня черезъ три мы стали надѣяться, что страдалецъ проживетъ столько, чтобъ узнать всю мѣру своего бѣдствія, осушить чашу скорби до послѣдней капли, до подонковъ. Я былъ при немъ, когда въ глазахъ его блеснулъ первый лучъ возвращенія къ памяти. Ужасная противоположность съ тѣмъ веселымъ счастливцемъ, какимъ я зналъ его передъ отъѣздомъ на войну! Его волосы были теперь съ просѣдью, почти желѣзнаго цвѣта, лице сильно посмуглѣло отъ солнца Индіи. Однако, несмотря на крайнее изнуреніе, несмотря на страшную худобу его, нельзя было не замѣтить его благороднаго вида, выраженія той смѣлой рѣшительности, которая всегда была въ немъ отличительной чертою. Но гдѣ обычный огонь этихъ глазъ, которые смотрятъ на меня теперь такъ сонно и безсознательно? Постигаетъ онъ причину своей болѣзни, или страшная истина льется медленно и горько въ его воскресающій умъ? Дай Богъ, чтобъ такъ было, иначе слѣдствія могутъ быть самыя пагубныя!
Недѣли двѣ лежалъ онъ въ какомъ-то усыпленіи, безмолвно и, кажется, не замѣчая, что вокругъ него происходитъ. Его безпрестанно навѣщали, и спросамъ о здоровьѣ не было конца. Самъ принцъ, главный его начальникъ присылалъ почти ежедневно узнавать, каковъ онъ. При первой возможности я намекнулъ ему, какъ для него полезна перемѣна мѣста, и совѣтовалъ проѣхаться въ Чельтенгемъ. Онъ только покачалъ головою и поднялъ руку, какъ бы прося не упоминать объ этомъ. Я, разумѣется, и не настаивалъ. На другой день генералъ Огильви сказалъ мнѣ, что полковникъ все время не говорилъ ни слова о томъ, что случилось, но въ это утро вдругъ спросилъ его слабымъ голосомъ, гдѣ сыновья, и когда ему объявили, онъ пожелалъ ихъ видѣть. Послѣ нѣкотораго сомнѣнія я дозволилъ привезть ихъ на нѣсколько минутъ; тѣмъ болѣе что по увѣренію генерала, можно было положиться на твердость его страждущаго родственника. Я самъ поѣхалъ за ними къ госпожѣ Огильви, и она тотчасъ согласилась мнѣ сопутствовать.
— Каковы они? спросилъ я ее.
— Слава Богу, отвѣчала она со вздохомъ: дѣтское горе не тяжко и не продолжительно. Артуръ былъ такъ веселъ на другое утро, какъ будто бъ ничего не случилось. Иногда только спрашиваетъ, гдѣ маменька, скоро ли мы къ ней поѣдемъ или когда она сама будетъ къ намъ? А если увидитъ, что я отвернусь я утираю слезы, думаетъ, я на него сержусь, цѣлуетъ меня, обнимаетъ и говоритъ, никогда не спрошу о маменькѣ! но скоро забываетъ обѣщанье. Вотъ они, и веселы какъ нельзя болѣе, продолжала она, входивъ комнату, дверями въ прекрасный садъ.
Мальчики рѣзвились на травѣ, бѣгали, падали другъ на друга. Старшій какъ похожъ на несчастную мать! Тѣ же ясные голубые глазки, тотъ же прекрасный подбородокъ и уста! Я боялся, чтобъ внезапное его появленіе не подѣйствовало слишкомъ сильно на больнаго. А меньшой, рѣзвый какъ вьюнокъ, смуглый какъ вишня, вообще больше походилъ на отца.
О, какъ можно было матери смотрѣть на ваши личики, слушать вашъ лепетъ, чувствовать эти крошечныя руки около своей шеи, и забыть, что она васъ родила! Что ваши маленькія уста тысячу разъ сосали пищу изъ ея груди! Забыть миріады сладкихъ восторговъ матери! Забыть благороднаго, довѣрчиваго мужа! Забыть все, кинуться въ бездну, и предпочесть всему сообщество подлеца!
— Ну, Артуръ и Джоржъ, сказала госпожа Огильви, когда мы подошли къ дѣтямъ: будьте умницы, подите, одѣньтесь, я возьму васъ съ собою.
— Кататься! въ каретѣ? Я люблю лошадокъ! отвѣчалъ Джоржъ съ душевнымъ удовольствіемъ.
— Да, дружокъ, мы поѣдемъ къ папенькѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ, не хочу! Я не люблю папу, возразилъ Артуръ: онъ отнялъ у насъ маменьку.
— Перестань, глупенькой, никогда онъ этого не дѣлалъ. Бѣдный папа очень боленъ, и хочетъ видѣть своихъ мальчужекъ.
— Я не знаю папеньки: онъ далеко, далеко! продолжалъ ребенокъ съ смущеніемъ. — А вы поѣдете съ нами? спросилъ онъ потомъ госпожу Огильви.
— Да, другъ мой.
— Вѣдь папа большой Офицеръ? Онъ убилъ много человѣкъ? спрашивалъ онъ отрывисто: вы думаете, ему хочется насъ видѣть?
— Конечно, и какъ онъ будетъ любить васъ! отвѣчала госпожа Огильви трепетнымъ голосомъ и повела малютокъ домой.
Они скоро одѣлись, и мы поѣхали. Я сталъ думать, хорошо ли допустить это свиданіе, когда у Артура изъ головы не выходитъ мать. Что, если онъ спроситъ отца, гдѣ она? Я тихо сообщилъ опасенія свои госпожѣ Огильви, и она то же думала. Она еще не видалась съ братомъ по возвращеніи его изъ Индіи и увѣряла, что не можетъ теперь вынести этой встрѣчи. Когда мы подъѣхали, Артуръ боязливо посмотрѣлъ на домъ и сперва не хотѣлъ-было выходить изъ кареты. Мы однако жъ уговорили его, и спровадили обоихъ дѣтей въ библіотеку, гдѣ госпожа Огильви взялась ихъ занимать, покамѣстъ я схожу къ полковнику и узнаю, каковъ онъ. Я нашелъ въ немъ очень мало перемѣны со вчерашняго; только въ глазахъ примѣтно было больше безпокойства. Вѣроятно, онъ догадывался, что дѣти тутъ. Генералъ Огильви, который рѣдко оставлялъ своего зятя, сидѣлъ на обычномъ своемъ мѣстѣ, подлѣ. Я сѣлъ паевое и щупалъ пульсъ; полковникъ сказалъ мнѣ тихо: «Ну что, пріѣхали?» Я отвѣчалъ, что дѣти внизу.
— Такъ велите привести ихъ, но не обоихъ вдругъ, сказалъ онъ, и легкій румянецъ блеснулъ на его лицѣ.
Генералъ Огильви тотчасъ вышелъ, взглянувъ на меня съ безпокойствомъ.
— Я вижу, оба вы за меня боитесь, шепталъ полковникъ; но я очень себя чувствую. Только не надо оставлять его здѣсь надолго; быть-можетъ, я не такъ крѣпокъ, какъ думаю.
Черезъ нѣсколько минутъ генералъ Огильви ввелъ маленькаго; видно было, что онъ идетъ противъ воли и съ какимъ-то страхомъ глядитъ на постель отца.
— Ты славный мальчикъ, Артуръ, сказалъ я ласково, протягивая къ нему руку и внутренно проклиная разительное сходство его съ госпожею Сентъ-Эльнъ. Поди, спроси папеньку о здоровьѣ!
Ребенокъ подошелъ и сталъ ко мнѣ между коленей. Никогда не забуду, какими глазами смотрѣли другъ на друга отецъ и сынъ при этомъ горестномъ свиданіи. Оба они молчали. Напрасно сталъ бы я описывать лице перваго; въ Артуровомъ ясно выражалась боязнь и изумленіе. «Поговори же съ папенькой, шепнулъ я ему, видя, что онъ хочетъ уйти: смотри, какъ онъ боленъ!» Онъ взглянулъ на меня, потомъ на полковника, и тихо произнесъ: «Папенька, я люблю васъ!» Бѣдный отецъ отвернулся и закрылъ глаза. Напрасно смыкалъ онъ дрожащія уста свои; природа одолѣла, и слезы градомъ пробивались сквозь рѣсницъ. Желалъ бы, чтобъ госпожа Сентъ-Эльнъ видѣла невыразимую скорбь лица его, когда онъ обернулся взгляыуть на милыя черты, такъ схожія съ ея чертами! Поглядѣвъ нѣсколько времени молча на дитя., онъ сказалъ тихо: «Артуръ, поцѣлуй меня!» Ребенокъ исполнилъ его волю.
— Любишь меня? спросилъ его отецъ.
— Да, папенька.
Полковникъ протянулъ руки, чтобъ обнять сына, но лѣвая рука тотчасъ упала опять въ совершенномъ безсиліи. Онъ покачалъ головою и вздохнулъ.
— Помнишь ты меня, Артуръ? спросилъ онъ. Ребенокъ взглянулъ на меня, и не отвѣчалъ. А любишь маленькаго братца, Джоржа?
— Очень, очень люблю. Я пойду за нимъ, папенька. Онъ тоже будетъ любить васъ. Онъ тамъ внизу.
Больной былъ разстроганъ до крайности; глаза его наполнились слезами, и онъ сказалъ: «Нѣтъ, больше не могу! отведите!»
Я поднялъ малютку еще разъ поцѣловать отца и свелъ его внизъ, мысленно благодаря отъ всей души, что онъ не мучилъ больнаго ни малѣйшимъ намекомъ о своей матери. По возвращеніи, я нашелъ полковника крайне изнуреннымъ и очевидно страждущимъ отъ сильныхъ чувствъ, которыя возбудило въ немъ присутствіе сына.
Онъ выздоравливалъ очень медленно весь слѣдующій мѣсяцъ. Печаль, которая грызла еще сердце, скоро обнаружилась въ постоянной мрачности его исхудавшаго лица; въ соединеніи съ опасной болѣзнью и сильными средствами, которыя были необходимы, она сдѣлала изъ него настоящій остовъ. Онъ смотрѣлъ молодцемъ, когда былъ здоровъ, а теперь, какъ будто воротился изъ Индіи ветхимъ старцемъ. Онъ сидѣлъ одинъ въ безмолвіи по нѣскольку часовъ, и даже обыкновенную пищу принималъ съ отвращеніемъ. Когда входили къ нему дѣти — а ихъ пускали всякой день онъ принималъ ихъ ласково, но обращеніе его было имъ не понраву Онъ не могъ встрѣчать и ободрять улыбкою маленькихъ вспышекъ ихъ веселости: улыбки у него не было! Только они разрѣзвятся, онъ встанетъ и прижметъ ихъ молча къ своему одинокому сердцу.
Однажды утромъ онъ вдругъ спросилъ генерала Огильви, можетъ ли тотъ помѣстить его у себя на нѣсколько мѣсяцевъ, и получивъ увѣреніе, съ какимъ радушіемъ онъ будетъ принятъ, полковникъ изъявилъ желаніе оставить свой домъ на другое же утро. Онъ тотчасъ велѣлъ продать его со всей мебелью, а платья и вещи госпожи Сентъ-Эльнъ истребить; онъ взялъ въ этомъ честное слово съ генерала Огильви. Какъ тѣнь медленно вышелъ онъ на крыльце, сѣлъ въ карету, опустилъ сторы и навсегда покинулъ свое жилище. Ѣдучи на другой день мимо, я уже видѣлъ ярлыкъ: сей домъ продается, и по-сю-пору не могу смотрѣть на подобныя надписи, чтобъ не вспомнить печальныхъ событій, о которыхъ здѣсь говорю!
Я не могъ ничего узнать о мѣстопребываніи госпожи Сентъ-Эльнъ. Вообще полагали, что она ушла съ капитаномъ за границу, и о-сю-пору еще тамъ. Въ каждой газетѣ ожидалъ я найти извѣстіе объ ея самоубійствѣ; но тщетны были мои ожиданія: ей суждена была ужаснѣйшая казнь — конецъ болѣе плачевный! Капитанъ воротился въ Лондонъ недѣль черезъ шесть послѣ побѣга, и, проѣзжая Сентъ-Джемскимъ паркомъ, повстрѣчалъ его королевское высочество, главнокомандующаго арміей. Принцъ подозвалъ его гнѣвно, сурово укорялъ въ жестокомъ и безчестномъ поступкѣ и запретилъ казаться къ себѣ на глаза. Этотъ случай былъ, разумѣется, подхваченъ газетами. Капитанъ Эльверли видѣль, что дѣло плохо, вышелъ въ отставку и удалился, какъ думали, въ чужіе краи. Главнокомандующій, герцогъ Іоркскій, съ самаго начала оказывалъ къ полковнику особенное расположеніе и при первой возможности прислалъ къ нему съ однимъ изъ его сослуживцевъ письмо, исполненное самыхъ лестныхъ выраженій, чтобы склонить его ко вступленію въ конную гвардію, какъ скоро позволитъ его здоровье.
— Донесите его высочеству, сказалъ полковникъ со вздохомъ, что я душевно благодаренъ ему за снисхожденіе и постараюсь лично изъявить мою признательность, лишь только смогу.
— Мнѣ не поручено объявлять вамъ этого оффиціально, сказалъ посланный: но я знаю, что вамъ дадутъ четвертый полкъ. Это говорилъ при мнѣ самъ герцогъ.
— Доложите принцу, возразилъ полковникъ, я не могу принять его: на первомъ кораблѣ отправляюсь въ Индію!
— Боже мой! Опять въ Индію! вскликнулъ лордъ Б*** съ величайшимъ удивленіемъ.
— Развѣ мнѣ можно оставаться въ Англіи? спросилъ полковникъ, вскочивъ съ мѣста и бросивъ такой взглядъ, который наложилъ молчаніе на лорда.
Нѣсколько минутъ продолжалась тишина.
— Я не могу донести этого его высочеству, сказалъ наконецъ лордъ.
— Такъ скажите ему мое послѣднее слово: сердце у меня растерзано, но воля цѣла. Если буду живъ, ѣду въ Индію, и такъ скоро, какъ только можно!
Лордъ Б*** видѣлъ его непреклонность, и больше не настаивалъ.
Прошли три мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ полковникъ возвратился въ Англію, и онъ ужъ сдѣлалъ окончательныя приготовленія къ новому отъѣзду. Если бъ не ежедневныя свиданія съ дѣтьми, бѣдными, невинными созданіями, которыхъ и онъ хотѣлъ покинуть, несчастный потерялъ бы, кажется, всякое сочувствіе съ родомъ человѣческимъ. Сердце влекло его къ малюткамъ, но онъ рѣшился непремѣнно ѣхать въ Индію и въ честной смерти воина найти конецъ своимъ мукамъ. Онъ устроилъ дѣла свои очевидно въ той мысли, чтобы оставить Англію навсегда. Дѣтей вручалъ онъ ревностному попеченію Огильви. Только передъ самымъ отъѣздомъ рѣшился онъ узнать отъ генерала подробности всего, что случилось. Безмолвно выслушалъ онъ имя Эльверли; спросилъ потомъ, гдѣ онъ, и больше никогда объ немъ не упоминалъ. Имя госпожи Сентъ-Эльнъ не сорвалось съ устъ его ни разу.
Напрасны были усилія герцога, остановить его; напрасны плачъ и объятія сестры; напрасны убѣжденія генерала; напрасны нѣжныя ласки сыновей. Мрачное лице его показывало лучше всего, какъ тщетны всѣ эти старанія. Наступило ужасное утро. Все было въ готовности. Какіе-то окончательные расчеты съ агентами арміи заставили полковника обождать нѣсколько минутъ, я въ это время попались ему газеты и въ никъ статья, которую онъ прочелъ не переводя духу и съ внезапнымъ пламенемъ въ лицѣ.
— Огильви! сказалъ онъ своему изумленному зятю, блѣднѣя какъ мертвецъ: я перемѣнилъ мысли, не ѣду въ Индію, а если и поѣду, такъ не нынче.
— Очень радъ, отвѣчалъ генералъ Огильви, смущенный нечаянностью и тѣмъ, какъ она была произнесена: но скажи, ради Бога, что случилось? Что привело тебя въ такое волненіе?
— Я не въ волненіи, отвѣчалъ полковникъ съ крутымъ усиліемъ успокоить свой голосъ. Прочти это, любезный Огильви! и онъ указалъ ему въ газетахъ слѣдующую статью:
«По случаю смерти лорда Секинггона, капитанъ Эльверли, служившій прежде въ конной гвардіи, наслѣдуетъ титулъ и огромное имѣніе покойнаго лорда, который отказалъ все своему преемнику. Онъ теперь въ чужихъ краяхъ, но его ежедневно ожидаютъ въ столицу.»
— Да, вскликнулъ генералъ, отдавая газету, теперь не трудно отгадать твое намѣренье.
— Намѣренье! подхватилъ полковникъ Сентъ-Эльнъ съ величайшей живостью: въ первый разъ по пріѣздѣ въ Англію я дышу свободно!
— Ты въ самомъ дѣлѣ хочешь вызвать его на дуэль?
— Вызвать? Хочу ли я его вызвать?…… Огильви, ты бѣсишь меня!…… Постой, какъ же мнѣ узнать, когда онъ пріѣдетъ въ Лондонъ?
— О, это не трудно, отвѣчалъ генералъ Огильви, убѣдившись, что напрасно было бы отговаривать полковника: я все это обдѣлаю……
— Любезный Огильви, любезный, добрый братъ, не думай, чтобъ я позволилъ тебѣ вмѣшаться въ это дѣло. Тутъ можетъ быть худо; я не захочу, чтобъ сестра и дѣти даже на минуту лишились твоего присутствія.
— Ты невыйдешь на дуэль безъ меня, перебилъ Огильви рѣшительно: ты упрямъ, и я тоже.
— Огильви, Огильви, это будетъ вовсе безполезно. Увѣряю тебя, что все ужъ рѣшено. Этсму не бывать, не бывать ни подъ какимъ видомъ. Пусть упаду я отъ перваго выстрѣла, если допущу тебя въ секунданты. Мнѣ и не прицѣлиться хорошенько при тебѣ. Нѣтъ; у меня ужъ есть человѣкъ. Дернли……
— Ненавижу этихъ записныхъ дуэлистовъ!
— Они-то мнѣ и на руку, отвѣчалъ полковникъ съ веселостью, пронзившею сердце.
— Подумалъ ли ты о дѣтяхъ? сказалъ Огильви.
— Слава Богу! сестра за тобой замужемъ, ты мнѣ зять: чего имъ лучше!
— У мерзавца нѣтъ такихъ связей: доля ваша не ровна.
— Пусть такъ, зато пуля моя повредитъ его лордскую корону. Онъ смолкъ, и дикая улыбка мелькнула у него въ лицѣ. «Бѣдняга!» продолжалъ онъ съ горечью: «право выдалъ что-нибудь за то, чтобъ видѣть, какъ маіоръ Дернли объявить ему мой вызовъ. Порядочное испытаніе для его храбрости!» прибавилъ онъ смѣючись, но какимъ смѣхомъ!
— Право, Сентъ-Эльнъ, это сдѣлало тебя сущимъ демономъ.
— Старый лордъ, говорилъ полковникъ про себя, но вслухъ, какъ бы не внемля замѣчанію своего товарища: старый лордъ лучше всего сдѣлалъ, что померъ именно въ день своей смерти; новому лорду всего лучше было сдѣлаться лордомъ именно тогда, когда онъ сдѣлался; и я…… ничего лучше не могъ придумать, какъ узнать объ этомъ именно тогда, когда узналъ….. А что жъ мы скажемъ сестрѣ, прибавилъ онъ по нѣкоторомъ молчаніи, чтобы избѣгнуть всѣхъ подозрѣній?
— Скажемъ, что корабль твой отправляется черезъ двѣ недѣли, или что-нибудь такое: очень мудрено ее обмануть!
— Гарди, сказалъ полковникъ, позвавъ своего конюха и всовывая ему въ руку двѣ гинеи: ступай прямо, въ Реджентскую улицу и не своди глазъ съ дому лорда Секингтона. Никому ни слова объ этомъ, но будь на сторожѣ день и ночь; какъ скоро подъѣдетъ дорожная карета, сейчасъ узнай, кто пріѣхалъ; и если это лордъ Секингтонъ, бѣги ко мнѣ опрометью и скажи прямо мнѣ. Слышишь, никому кромѣ меня лично. Ты совершишь такой подвигъ, какого не дѣлывалъ во всю жизнь.
Гарди былъ усердный и расторопный малой: не прошло часа, онъ уже стоилъ въ Реджентской улицѣ и стерегъ, какъ велѣлъ ему господинъ.
Слѣдующія подробности узналъ я послѣ, но могу помѣстить ихъ для сохраненія порядка въ разсказѣ и для лучшаго объясненія событій, которыя остается мнѣ описать.
Капитанъ Эльверли и мистриссъ Сентъ-Эльнъ точно отправились за границу. Припадки раскаянья, отъ которыхъ она страдала въ глубинѣ души, не могли усилить привязанности ея безчувственнаго спутника: онъ насытился красотой, которая такъ долго раздражала его желанія, и она исчезала для него съ каждымъ днемъ. Сперва онъ старался развлечь ее, но увидѣвъ неизлечимость ея душевныхъ страданій, онъ позволилъ себѣ жаловаться на истощеніе казны. Онъ, въ самомъ дѣлѣ, давно уже былъ въ затрудненіи и много долженъ, однако жъ придавалъ себѣ личину богатства и повидимому пользовался всѣми роскошными удобствами, которыя безденежная молодежь такъ таинственно умѣетъ себѣ промыслить. Но теперь вышли и тѣ деньги, которыя онъ получилъ отъ госпожи Сентъ-Эльнъ, и тѣ, которыми ссудилъ его одинъ повѣса для поддержанія интриги. Онъ увидѣлъ себя въ самыхъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Что такое щеголь безъ копѣйки въ Парижѣ? А капитана обременяло еще постоянное присутствіе женщины, которая выла съ утра до ночи и осыпала его упреками за то, что онъ одинъ причиною ея бѣдствій. Все это скоро ему надоѣло. Развѣ зачѣмъ покинулъ онъ удовольствія Лондона и утратилъ всѣ надежды по службѣ? Парижъ — мѣсто чудесное, и онъ наслаждался бы тамъ какъ нельзя лучше, если бъ не эта несчастная и несносная связь. Скоро опостылъ ему самый видъ его жалкой подруги. Онъ нешутя досадовалъ, что ее разъ привезли домой, не давъ утопиться въ Сенѣ, когда холодныя, колкія его насмѣшки довели до этого несчастную. Виднаго капитана было право жаль: его смѣлая затѣя кончилась такимъ печальнымъ образомъ! Вмѣсто блестящей красавицы, съ которою онъ думалъ провесть годъ, другой, весьма пріятно, у него висѣла на шеи полоумная, рвала на себѣ волосы, ломала руки и въ бѣшенствѣ величала его обольстителемъ. Напрасно онъ думалъ отъ нея отдѣлаться: она никакъ не хотѣла его оставить. Онъ было воротился въ Лондонъ, чтобъ запастись деньгами. Роковая встрѣча съ главнокомандующимъ опять отбросила его въ Парижъ. Никогда не бывалъ онъ въ такой крайности, и, послѣ множества горькихъ размышленій, рѣшился, если только выпутается изъ этой исторіи, никогда не затѣвать подобныхъ въ такомъ обширномъ размѣрѣ.
Но вдругъ нарочный изъ Лондона привозитъ ему вѣсть, которая оживотворила его радостью и въ минуту восторга онъ сообщилъ ее даже своей мрачной подругѣ. Смерть стараго дяди дѣлала его лордомъ Секингтономъ, владѣтелемъ замка и двухъ, трехъ великолѣпныхъ домовъ, съ двадцатью пятью тысячами фунтовъ стерлинговъ доходу и двумя стами тысячами капитальной суммы. Въ первомъ пылу великодушія онъ рѣшился опредѣлить госпожѣ Сентъ-Эльнъ по пяти сотъ фунтовъ ежегодно, и прибавить еще тысячу, если она дастъ слово не возвращаться въ Англію. Но она уже начала дурачиться и притворилась въ отчаяньи отъ его великодушныхъ предложеній!
Вслѣдъ за тѣмъ новый лордъ получилъ письмо отъ своего стряпчаго, который умолялъ его поспѣшить пріѣздомъ по дѣламъ, требующимъ его личнаго присутствія. Но тутъ же приложено было посланіе его задушевнаго друга капитана Лейстэра. Онъ распечаталъ и прочелъ слѣдующее:
Тьфу пропасть! Чудеса да и только. Разумѣется, я поздравляю тебя какъ и всѣ. Чуръ не забывать пріятелей. А главное, побудь не много за границей, пока угомонятся шумъ объ этой исторія. Бѣдняга Сентъ-Эльнъ, — чортъ его возьми, — къ Лондонѣ, но, говорятъ, тѣмъ же слѣдомъ ѣдетъ въ Индію, во-свояси. Не лучше ли обождать его отъѣзда? тогда намъ будетъ попросторнѣе.
Ф. Лейстеръ.
Прочитавъ это своевременное и дружеское письмо, лордъ Секингтонъ тотчасъ припомнилъ важныя дѣла, по которымъ ему нужно было съѣздить въ разные города Европы. Онъ увѣдомилъ объ этомъ и стряпчаго, къ крайней его досадѣ и изумленію, и уже приготовлялся ѣхать въ Брюссель, какъ получилъ другое письмо отъ того же неусыпнаго-пріятеля.
Не знаю, что за поворотъ случился въ вѣтрѣ, но увѣдомляю тебя, не тратя времени, что полковникъ Сентъ-Эльнъ, который совсѣмъ было собрался въ Индію, распрощался какъ слѣдуетъ, объявилъ, что намѣренъ искать славной смерти, и такъ далѣе, теперь вдругъ перемѣнилъ мысли и остался въ Лондонѣ! Всѣ изумлены этой перемѣной. Я знаю, что онъ нанялъ мѣсто на кораблѣ, которому слѣдовало отплыть дня черезъ два, и заплатилъ деньги даромъ. Это что-то очень не хорошо; пахнетъ непогодой! Не видалъ ли онъ въ газетахъ той оскорбительной статьи на твой счетъ, и не ожидаетъ ли тебя къ расправѣ? Если такъ, ты, братъ, не въ завидномъ положеніи, и право не знаю, что тебѣ присовѣтовать. Уклоняться долѣе врядъ ли будетъ хорошо. Спроси С*** и Д*** и въ особенности графа К***.
"Ф. Л."
Пока лордъ Секингтонъ читалъ это письмо, лице его побѣлѣло какъ бумага. Нѣсколько другихъ писемъ лежало передъ нимъ на столѣ, не распечатанныхъ, оставленныхъ безъ вниманія. Съ Лейстеровымъ въ рукѣ пробылъ онъ съ полчаса недвижимъ; потомъ хотѣлъ пойти къ себѣ въ комнату и всунуть пистолетъ въ ухо. То, что перенесъ онъ въ этотъ короткій промежутокъ, вѣроятно, перевѣшивало всѣ удовольствія цѣлой его жизни. Лордъ Секингтонъ былъ ужасный негодяй, но не трусъ; напротивъ онъ былъ такъ хладнокровенъ и храбръ, какъ дай Богъ всякому. Но войдите въ его положеніе.
Онъ едва достигъ тридцати лѣтъ, и вотъ уже перъ и носитъ древнее титло, и видитъ себя въ самомъ блестящемъ положеніи, какое дано въ удѣлъ человѣку; но среди великолѣпной перспективы, которая передъ нимъ открывается, взглядъ его упалъ и остановился за одномъ мрачномъ образъ. Полковникъ Сентъ-Эльнъ стоитъ отъ него въ десяти шагахъ и, протянувъ руку, съ пистолетомъ, мѣтить ему прямо въ голову. Ужасно!
Онъ бы и не заботился объ этомъ въ началъ своего поприща, даже за нисколько дней, когда онъ былъ весь въ долгахъ, выгнанъ изъ службы, раздосадованъ присутствіемъ и оглушенъ криками опостывшей ему женщины: но теперь погибель! Холодный потъ, выступалъ на его челѣ, и въ груди внялъ холодъ смерти. Что было дѣлать? Не было средства избѣжать дуэли; мужская душа не выносила мысли о такой трусости. Надлежало ѣхать въ Лондонъ, и безъ отсрочки, и почти въ полномъ убѣжденіи, что черезъ нисколько часовъ по пріѣздъ полковникъ Сентъ-Эльнъ отмститъ за всѣ обиды пулей въ голову тому, кто нанесъ ихъ. Эти страшныя мысли бродили у него въ головѣ, когда вдругъ предстало ему привидѣніе: госпожа Сентъ-Эльнъ случайно вошла въ его комнату, лишенная красоты, жалкая тѣнь прежней Эммы.
— Да, сударыня, сказалъ лордъ Секнигтонъ, свирѣпо и съ горечью, я иду въ Лондонъ быть цѣлью выстрѣловъ вашего проклятаго супруга. Онъ, вѣрно, убьетъ меня, если не я его прежде…
Конецъ этой злобной рѣчи былъ потерянъ для госпожи Сентъ-Эльнъ: она упала въ обморокъ. Онъ тотчасъ кликнулъ на помощь, а самъ ушелъ, торопливо подобравъ свои письма; но, по какому-то роковому случаю, онъ оставилъ именно то, которое его такъ страшно встревожило, — письмо Лейстера. Оно попалось горничной госпожи Сентъ-Эльнъ, и та сообщила его барынѣ, но тогда когда лорда ужъ не было въ Парижѣ. Онъ бросился къ себѣ въ спальню, и выпивъ большую рюмку коньяку, поѣхалъ совѣтоваться съ парою опытныхъ друзей, не льзя ли ему по законамъ поединка присвоить себѣ право перваго выстрѣла.
— По моему, сказалъ полковникъ Д***, сильный авторитетъ въ подобныхъ спорахъ: вы должны предоставить ему два выстрѣла, и даже третій, если два первые не подѣйствуютъ, а тамъ ужъ какъ хотите.
— Мм! произнесъ лордъ Секингтонъ, содрогаясь.
— Да, отвѣчалъ полковникъ прехладнокровно: можете говорить мм!, если вамъ угодно, но вы спрашивали моего мнѣнія и я сказалъ. Я знаю, что такъ бывало нѣсколько разъ, и безъ всякихъ возраженій.
— А хорошо стрѣляетъ вашъ противникъ? спросилъ Французскій графъ П***.
— Не хуже меня, по всей вѣроятности.
Графъ пожалъ плечами.
— А, это не хорошо! Знаете ли что? Выстрѣлите въ него первый случайно.
— Въ Англіи такъ не водится, графъ, перебилъ полковникъ довольно рѣзко.
Пылкій Французвъъ отвѣчалъ по своему, и, слово-за-слово, у нихъ дошло до маленькаго поединка въ своемъ родѣ, гдѣ лордъ Секингтонъ былъ поневолѣ секундантомъ своего соотчича. Воротясь къ себѣ, онъ нашелъ на столѣ карточки почти всѣхъ знатнѣйшихъ Англичанъ, бывшихъ тогда въ Парижѣ. Сердце у него сжалось при видѣ ихъ. Госпожа Сентъ-Эльнъ все-еще была въ безпамятствѣ, и онъ воспользовался удобнымъ случаемъ для приготовленій къ немедленному отъѣзду. Оставивъ ей довольно денегъ на первый случай, онъ рано утромъ отправился въ путь почти съ тѣми же мыслями и чувствами, съ какими человѣкъ идетъ на эшафотъ по прекрасной дорогѣ.
Можно сказать безъ преувеличенія, что онъ терпѣлъ муки осужденнаго, и когда постшезъ остановился у его дома, онъ вышелъ блѣдный какъ мертвецъ и едва могъ скрыть свой трепетъ отъ прислуги, которая выстроилась въ сѣняхъ для встрѣчи новаго барина. «Долго ли они будутъ моими!» думалъ лордъ.
Только угомонился шумъ его прибытія, и выгруженный постшезъ отъѣхалъ отъ крыльца, какой-то конюхъ, прежде бродившій по улицѣ, позвонилъ у воротъ и спросилъ, не лордъ ли это Секингтонъ изволилъ сейчасъ пріѣхать? «Разумѣется!» отвѣчалъ ему довольно сердито одинъ изъ суетливыхъ слугъ. Конюхъ безпечно прошелъ по улицѣ, но лишь успѣлъ повернуть за уголъ, бросился впередъ со всѣхъ нагъ и чуть ли не безъ отдыха бѣжалъ до крыльца генерала Огильви. Онъ умѣлъ сообщить извѣстіе барину, не возбудивъ подозрѣнія ни въ комъ изъ домашнихъ, и черезъ нѣсколько минутъ полковникъ вышелъ со двора.
Въ тотъ же вечеръ, часовъ около семи, какой-то господинъ постучался у дверей лорда Секингтона, и когда ему сказали, что лордъ очень занятъ, онъ просилъ проводить себя въ библіотеку, гдѣ будетъ ожидать его досуга, потому что дѣло его никакъ не терпитъ отлагательства. Слуга ввелъ его въ библіотеку, и отнесъ лорду Секингтону карточку маіора Дернли. Не долго онъ подождалъ; менѣе чѣмъ черезъ пять минутъ дверь отворилась, и лордъ Секингтонъ вошелъ въ дорожномъ сюртукѣ.
— Не вы ли маіоръ Дернли? спросилъ онъ учтиво, подходя къ гостю, который всталъ и поклонился.
Лордъ Секингтонъ, блѣдный и утомленный съ дороги, просилъ извиненія, что заставилъ себя ждать и что вышелъ въ такомъ нарядѣ, не успѣвъ еще переодѣться.
— Мнѣ стоитъ лишь произнесть имя полковника Сентъ-Эльна, сказалъ маіоръ Дернли въ полголоса, чтобы объяснить вамъ, милордъ, въ чемъ состоитъ мое тягостное дѣло.
— Да, я васъ понимаю, отвѣчалъ быстро лордъ Секингтонъ.
— Чѣмъ скорѣе все кончится, тѣмъ лучше, милордъ.
— Разумѣется, отвѣчалъ лордъ весьма покойно. Я увѣренъ, что другъ мой, капитанъ Лейстеръ уговорится съ вами за меня. Вѣроятно, онъ теперь въ новомъ клобѣ, и вы его непремѣнно тамъ найдете.
При этомъ онъ взглянулъ на часы.
— Не угодно ли вамъ будетъ, милордъ, дать мнѣ хотя строчку къ капитану Лейстеру?
— Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ лордъ Секингтонъ; сѣлъ, написалъ нѣсколько строкъ и отдалъ записку маіору.
Только дверь за нимъ затворилась, лордъ Секипгтонъ, оглядѣвъ уныло обширный и блестящій залъ, бросился на софу, въ такомъ расположеніи духа, которое напрасно хотѣлъ бы я описывать. Изъ этой страшной задумчивости вывелъ его около осьми часовъ капитанъ Лейстеръ. Онъ былъ въ полномъ нарядѣ, потому что маіоръ засталъ его готовящагося на обѣдъ къ герцогу Б***. Тамъ хотѣли озадачить Лейстера неожиданнымъ появленіемъ лорда Секингтона. Послѣ торопливаго свиданія съ маіоромъ, онъ прямо поѣхалъ къ своему пріятелю.
— Ну, что, Эльве ли…… да бишь, Секингтонъ…… не по моему ли вышло? сказалъ капитанъ, подбѣгая къ лорду.
— Да, отвѣчалъ тотъ со вздохомъ и дружески потрясъ его за руку. Могу ли я на тебя надѣяться?
— О, конечно. Я за тѣмъ сюда и пріѣхалъ.
— Останешься у меня обѣдать, Лейстеръ.
— У меня есть полчаса свободныхъ…… дуэлисты, какъ и любовники, должны ѣсть… но ни секунды болѣе, мой любезный: я далъ слово маіору Дернли съѣхаться съ нимъ въ клобѣ въ половинѣ девятаго.
Лордъ Секингтонъ позвонилъ и велѣлъ тотчасъ давать кушанье.
— Этотъ кровожадный демонъ, Сентъ-Эльнъ, сказалъ онъ, когда слуга приперъ дверь: должно быть стерегъ мое прибытіе. Маіоръ Дернли явился ко мнѣ менѣе чѣмъ черезъ часъ.
— Очень вѣроятно. Онъ нанялъ кого-нибудь подсматривать и извѣстить его о твоемъ пріѣздѣ. Ну, любезный, скрывать нечего, утромъ предстоитъ намъ порядочная работа.
— Утромъ? Я съ ума сойду, если придется ждать цѣлую ночь! Чортъ возьми, не лучше ли во сто разъ кончить дѣло нынче вечеромъ? Ты могъ бы обдѣлать это, Лейстеръ. Пожалуйста, похлопочи. Прождавъ до завтра, я потеряю всякую надежду.
— Ты, знаешь, этого нельзя, отвѣчалъ преспокойно капитанъ Лейстеръ: это не по правилу. Въ каждомъ дѣлѣ есть свой порядокъ, и дуэль безъ него ничто. Дернли насмѣялся бы надо мной, только предложи я это.
— Хорошо, я въ твоихъ рукахъ, отвѣчалъ лордъ Секингтонъ со вздохомъ: дѣлай, что хочешь.
— Сдѣлаю для тебя, что можно. Утромъ часовъ въ пять или въ шесть, — кажется довольно рано? Впрочемъ мы условимся объ этомъ рѣшительно сегодня жъ…
— Видалъ ли ты когда-нибудь такого несчастливца, какъ я, Лейстеръ? сказалъ вдругъ лордъ Секингтонъ прохаживаясь по комнатѣ. Быть убиту именно теперь.
— Да, и изъ-за чего? вотъ что всего хуже. А впрочемъ, что за бѣда? Интрига ведена была какъ нельзя лучше; не отъ тебя зависѣлъ счастливый конецъ. Не такъ ли обыкновенно говорится?
— Ухъ, тяжко разставаться со всѣмъ этимъ! воскликнулъ горестно лордъ Секингтонъ, показывая на прекрасную библіотеку. Адъ долженъ быть ничто передъ тѣмъ, что я вытерпѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ получилъ твое послѣднее письмо.
— Я предчувствовалъ это, когда писалъ его. Но — дѣло сдѣлано, и старайся о немъ не думать. Это хуже, нежели безполезно. Сдѣлай духовную, и наплюй на все и на всѣхъ на свѣтѣ. Вотъ какъ благоразумный и отважный человѣкъ долженъ встрѣчать смерть, и онъ ее одолѣетъ. Кстати, не сдѣлать-ли тебѣ и вправду завѣщанія? Вѣдь денегъ куча…
— Лейстеръ, полно терзать меня! Сдѣлаю, что нужно, будь покоенъ.
— Не сердись, любезнѣйшій. Каждый секундантъ, ожидающій жаркаго дѣла, обязанъ напомнить объ этомъ своему принципалу. Сентъ-Эльнъ, разумѣется, будетъ цѣлить въ тебя какъ чортъ; но тутъ нѣтъ еще ни чего вѣрнаго: иногда самые смертельные выстрѣлы даютъ промахъ.
— О проклятая! простоналъ лордъ Секингтонъ, сливая съ именемъ госпожи Сентъ-Эльнъ самый отвратительный эпитетъ, какой можно придать женщинѣ.
— Ну, ну, Секингтонъ, ты забылся. Это по-моему нехорошо, неблагодарно и чертовски невѣжливо, сказалъ капитанъ Лейстеръ нешутя.
— Если бъ ты только зналъ, что за жизнь была наша съ тѣхъ поръ, какъ мы уѣхали за границу! отвѣчалъ лордъ Секингтонъ съ особенной силою.
— Бѣднякъ, тебѣ не слѣдовало бъ поносить ее, продолжалъ капитанъ Лейстеръ, съ видомъ истиннаго неудовольствія. Вспомни, пожалуйста, не ты ли сдѣлалъ ее тѣмъ, что она есть? Не хорошо говорить такъ о женщинѣ, которая ни въ чемъ тебѣ не отказывала и лишилась всего изъ-за тебя.
— По-крайней-мѣрѣ можно сказать, что лучше бы мнѣ провалиться сквозь землю, а не видать ея.
— Вотъ это другое дѣло; но не должно говорить ничего непристойнаго о миленькой госпожѣ Сентъ-Эльмъ.
— Миленькая! Посмотрѣлъ бы ты на нее теперь! Хороша миленькая!
— Ты вѣрно далъ ей что-нибудь на содержаніе?
— Пятьсотъ фунтовъ въ годъ.
— Дьявольски таровато. Заговоритъ ли она со мной, если мы встрѣтимся въ Парижѣ?
Лордъ Секингтонъ не отвѣчалъ; сложивъ руки, онъ ходилъ взадъ и впередъ, тяжело вздыхая.
— Послушайся меня, Секингтонъ. Будь молодецъ и выкинь все это изъ головы. Добра оно тебѣ не сдѣлаетъ, а вреда бездну. Представь, что ты просто Карлъ Эльверли, отовсюду сторожимый кредиторами; прочь «милорда», не думай ни о доходахъ, ни о движимости! Все это будетъ для тебя тѣмъ слаще, если ты завтра увернешься. Зачѣмъ накликать судьбу? Надѣйся лучшаго. Право, ты такой славный малой, что нѣтъ ни какой стати угомонить тебя именно теперь: о нѣтъ, это невозможно!
Лордъ Секингтонъ схватилъ его за руки, и однимъ взглядомъ высказалъ невыразимое.
— Ты знаешь, Лейстеръ, я забочусь не о смерти, приди она, когда и какъ ей угодно. Кажется, я выше этого, хоть немного.
— Такъ не бось, душа! а? перебилъ Лейстеръ съ улыбкою.
— Гмъ!…… Однакожъ, кстати, что мнѣ дѣлать? Сколько давать выстрѣловъ?
— А! я объ этомъ тоже немножко думалъ, и полагаю, не меньше двухъ.
— Такъ мнѣ…
— Въ первый разъ стрѣлять, разумѣется, на воздухъ.
— По моему, это не совсѣмъ-то «разумѣется».
— О, вздоръ, это яснѣе солнца, — повѣрь мнѣ.
— Однако ужасно: онъ между-тѣмъ будетъ стараться меня убить. Это значитъ бросать послѣднюю надежду, значитъ просто итти на убой!
— Секингтонъ, поставь ты себя на мое мѣсто. Самъ знаешь, я говорю, что должно. Оно такъ слѣдуетъ, или я ни за что не отвѣчаю. Если первый выстрѣлъ обойдется благополучно, онъ, разумѣется, потребуетъ втораго, и тогда ты можешь…… хмъ!…… не скажу, что тебѣ дѣлать, но знаю, что я сдѣлалъ бы на твоемъ мѣстѣ. Также и въ третій разъ, если потребуется.
— Чортъ возьми, что жъ не докладываютъ о кушаньѣ? воскликнулъ лордъ Секингтомъ, сильно дергая звонокъ.
— Тсъ, полно горячиться. Уже минутъ пять, какъ доложено. Я съ тѣхъ поръ какъ на иглахъ: у меня только четверть часа свободныхъ.
Тутъ явился слуга, и лордъ Секингтонъ безмолвно послѣдовалъ за гостемъ въ столовую. Оба они бросили значительный взглядъ на великолѣпіе столоваго сервиза и всего, что окружало ихъ.
— Ты, я думаю, въ первый разъ здѣсь хозяйничаешь? сказалъ Лейстеръ, садясь за столъ.
— И, вѣроятно, въ послѣдній, думалъ про себя его товарищъ.
Секунданты условились съѣхаться въ назначенномъ мѣстѣ къ пяти часамъ утра. Обѣ стороны соблюли въ точности опредѣленный срокъ. И полковникъ Сентъ-Эльнъ и лордъ Секингтонъ были оба молодцы собою. Первый былъ въ голубомъ сюртукѣ и свѣтлыхъ шароварахъ, послѣдній весь въ черномъ съ головы до ногъ; на немъ не видно было ни клочка другаго цвѣта, ничего, что могло бы служить цѣлью для его противника. То была предосторожность его опытнаго секунданта, которою онъ тотчасъ воспользовался, тогда какъ полковникъ Сентъ-Эльнъ совершенно ее пренебрегъ. Пистолеты скоро были заряжены, маіоръ Дернли отмѣрялъ десять шаговъ; и вотъ лордъ Секингтонъ лицемъ къ лицу съ своимъ смертельнымъ врагомъ, съ тѣмъ, кого онъ оскорбилъ невознаградимо. Лордъ Секингтонъ ме могъ ни свести, ни возвратить страшнаго взгляда, какимъ смотрѣлъ на него Сентъ-Эльнъ! Имъ тотчасъ подали оружіе; секунданты удалились шаговъ на двѣнадцать.
— Господа, готовы?…… Пли!…… закричалъ маіоръ Дернли.
Оба пистолета выстрѣлили, но противники стояли невредимы. Лордъ Секингтонъ стрѣлялъ на воздухъ, а пуля Сентъ-Эльна свиснула подъ ухомъ его противника.
— Довольны? спросилъ капитанъ Лейстеръ.
— Ни мало, отвѣчалъ другой секундантъ.
Снова они зарядили, снова удалились, далъ свѣжіе пистолеты поединщикамъ; по данному слову опять выпалили оба пистолета, и опять безъ всякаго дѣйствія. Очевидно было, что на этотъ разъ лордъ Секингтонъ послѣдовалъ примѣру своего противника: пуля его прошла надъ самымъ плечомъ Сентъ-Эльна.
— Теперь, я думаю, вы довольны? спросилъ капитанъ Лейстеръ.
— Нисколько, отвѣчалъ маіоръ: я требую третьяго выстрѣла.
— Я право не могу допустить…
— Заряжайте еще! сказалъ лордъ Секингтонъ въ полголоса, и секунданты принялись за свое дѣло.
Противники стали въ третій разъ, ожидая знака, и когда раздалось слово пли! оба прицѣлились какъ можно вѣрнѣе, и выстрѣлили вмѣстѣ — черезъ секунду или двѣ. Лордъ Секингтонъ подался впередъ и въ тотъ же мигъ упалъ наземь. Сенть-Эльнъ, казалось, прострѣлилъ ему голову, а самъ стоялъ еще, судорожно сжимая пистолетъ и безмолвно озирая лежащаго противника.
— Бѣги, ради Бога, бѣги! вскликнулъ маіоръ Дернли полковнику, увидѣвъ, что лордъ Секингтонъ совсѣмъ безъ чувствъ.
— Убитъ онъ? тихо спросилъ полковникъ.
— Да, да, кажется….. Ахъ, Сентъ-Эльнь, и ты раненъ?
Маіоръ бросился поддержать его, и упалъ съ нимъ вмѣстѣ. Медикъ, который ихъ сопровождалъ, тотчасъ объявилъ, что у полковника апоплексія. Пуля лорда едва коснулась его груди, а Сентъ-Эльнова вошла ему подъ переносицей и раздробила почти всѣ носовыя кости. Секингтонъ не былъ убитъ, хотя и въ совершенномъ безпамятствѣ; но рана его была такова, что если бъ онъ ее и пережилъ, то остался бы страшно изувѣченнымъ до смерти. Его положили въ карету, сокрыли лице платкомъ и повезли домой какъ можно поспѣшнѣе. Сенть-Эльну надо было тутъ же пустить кровь, но какъ скоро это было кончено, его поторопились отправить къ генералу Огильви.
Не задолго до прибытія домой кареты лорда Секингтона, у крыльца его остановился постшезъ съ двумя женщинами. — Стучи, звони какъ можно громче, отопри дверцу, — поскорѣе! кричала одна изъ нихъ, не переводя духу, и только встревоженный швейцаръ отперъ крыльце, она бросилась къ нему и спросила задыхаясь: «Лордъ…… лордъ Секингтонъ у себя?»
— Дома-съ… Нѣтъ, нѣтъ-съ, отвѣчалъ швейцаръ въ изумленіи.
Въ это время вышелъ каммердинеръ, бывшій съ лордомъ во Франціи; пошепталъ что-то швейцару, и тотъ спросилъ уже не такъ почтительно: "Сударыня, развѣ лордъ ожидаетъ васъ къ себѣ?
— Нѣтъ, лордъ вѣрно не ожидаетъ, вмѣшался каммердинеръ: онъ думаетъ, что вы теперь въ Парижѣ.
— Прошу молчать и сейчасъ же проводить меня въ столовую, сказала дама такъ гнѣвно, какъ дозволяло ея сильное разстройство.
— Извините, сударыня, говорилъ швейцаръ, заступая ей дорогу къ дверямъ столовой. Я…… я не смѣю впустить васъ. Вы родня что ли его чести? Какая у васъ надобность?
— Пустите, или будете жалѣть! молвила мистриссъ Сентъ-Эльнъ, — это была она, — слегка отталкивая его въ сторону и входя въ двери: позовите мою дѣвку изъ постшеза! сказала она потомъ, опускаясь въ утомленіи на ближайшій стулъ.
Между-тѣмъ сбѣжались люди, потолковали между собой въ сѣняхъ, и каммердинеръ вошелъ въ столовую.
— Надѣемся, сударыня, вы не заставите насъ доказывать вамъ, что мы знаемъ свою должность. Мнѣ извѣстно-съ, кто вы такія, началъ онъ рѣшительно.
— Грубіянъ! вскликнула госпожа Сентъ-Эльнъ: если ты сейчасъ не выдешь…
— Мнѣ выйти? Да развѣ вы здѣсь барыня? Вы прежде выдете, увѣряемъ васъ, если ужъ на то пойдетъ.
Тутъ онъ широко распахнулъ двери.
— Вы думаете я буду слушать, когда вы мнѣ такъ говорите? Мы коротко знаемъ васъ, сударыня! Развѣ я былъ слѣпъ и глухъ въ Парижѣ?
Въ это время быстро приближалась карета, и шумъ въ сѣняхъ увлекъ туда каммердинера. «Гони прочь постшезъ!» кричало полдюжины голосовъ, и карета лорда Секингтона подъѣхала къ воротамъ. Госпожа Сентъ-Эльнъ, ожидая новаго оскорбленія, бросилась къ окну, и видитъ, лорда выносятъ изъ кареты съ окровавленнымъ платкомъ на головъ. Она ринулась въ столовой и съ пронзительнымъ крикомъ бѣжала внизъ, какъ вдругъ кто-то изъ людей подвернулся, нарочно или случайно, и сшибъ ее съ восклицаніемъ: «Посторонись ты, проклятая!» Она грянулась головою о ступеньку и лежала безъ чувствъ и призора, пока лорда взнесли на верхъ и заперли крыльце. Тутъ бы ей и лежать, если бъ не состраданіе прохожихъ, столпившихся около кареты. Они ее подняли и, узнавъ на дворѣ, что она не «здѣшняя», отнесли все еще лишенную чувствъ, въ ближайшій постоялый домъ. Слѣдомъ за ней ѣхала служанка въ постшезѣ. Она упросила хозяина принять къ себѣ госпожу Сентъ-Эльнъ и послать за лекаремъ.
Вотъ та прежде счастливая жена и мать, та прекрасная, невинная Эмма, которая бросила потомъ мужа и дѣтей и преклонила слухъ и сердце къ обольстителю! Теперь некому и пожалѣть объ ней! Выгнанная прислугой своего любезнаго, она лежала въ крайности среди низкихъ, недоброжелательныхъ наемниковъ, лишенная чести, красоты, сущій остовъ прежней Эммы, и еще мучимая бѣдствіемъ того, кто быть можетъ только сейчасъ обагрился кровью ея мужа!
Часовъ въ десять позвали меня къ полковнику. Ударъ былъ на этотъ разъ еще сильнѣе и тѣмъ менѣе надежды къ выздоровленію. Черезъ нѣсколько дней ѣхалъ я мимо генерала Огильви, и гробъ, который взносили на крыльце, только подтвердилъ мнѣ то, что я предвидѣлъ. Сентъ-Эльнъ завѣщалъ дѣтямъ все имѣніе подъ опекою зятя и сестры, уполномочивая ихъ дать въ случаѣ нужды приличное содержаніе его Эммѣ.
А лордъ Секингтонъ! Я много слышалъ объ немъ отъ тѣхъ, кто лечилъ его послѣ дуэли. Это было бы благодѣяніемъ, если бъ пуля Сентъ-Эльна прошла ему въ мозгъ и лишила его жизни на мѣстѣ. Нѣсколько мѣсяцевъ терпѣлъ онъ несносныя муки отъ своихъ ранъ, а когда по неосторожности одного изъ слугъ, попалось ему зеркало, онъ почти лишился ума, увидѣвъ весь ужасъ своего безобразія. Онъ скрежеталъ зубами, сыпалъ проклятія, словомъ, былъ въ такомъ страшномъ бѣшенствѣ, что опасаясь самоубійства, за нимъ имѣли строжайшій присмотръ. Однакожъ онъ постепенно успокоился; казалось, онъ по времени примирится съ своимъ несчастьемъ. Полковникъ умеръ, — это не малое утѣшеніе! У лорда Секингтона было еще множество отрадъ: онъ все-таки былъ перъ королевства, обладалъ чудеснымъ имѣніемъ. Друзья и знакомые такъ часто напоминали ему объ этомъ, что увидали наконецъ возможность отложить всѣ опасенія и освободить его отъ слишкомъ стѣснительнаго надзора. Такъ они и сдѣлали, и черезъ два дня стояло уже въ газетахъ, что такого-то дня и мѣсяца скончался лордъ Секингтонъ на тридцать второмъ году отроду. Если и было слѣдствіе по случаю его смерти, газеты не упомянули объ этомъ, и всякой полагалъ, что онъ умеръ отъ ранъ, полученныхъ ма поединкѣ съ Сенть-Эльномъ.
Перо мое движется медленно и неохотно при описаніи этихъ горестныхъ событій. Голова болитъ отъ одного воспоминанія! Но трудъ приближается къ концу.
Отъѣздъ семейства Огильви въ отдаленную часть Англіи и множество должностныхъ заботъ почти изгладили изъ моей памяти мрачные слѣды описанныхъ происшествій. Черезъ три года въ дневникъ моемъ находится слѣдующая статья:
"Ужасная сцена! Постараюсь описать ее, какъ она происходила. И дай мнѣ Богъ некогда не описывать подобной!
"Я заѣхалъ навѣстить одного больнаго къ господину Б***, содержателю частной больницы для сумасшедшихъ.
— Постойте, докторъ, сказалъ онъ мнѣ тихо, отворяя маленькую, кажется потаенную, дверь: не говорите и не пугайтесь. Это мои неизлечимыя. Станьте вотъ здѣсь. Видите ли?
Я увидѣлъ, хоть и не слишкомъ ясно, длинную, довольно узкую комнату, съ полудюжиной кроватей во обѣ стороны, гдѣ сидѣло столько же мальчиковъ отъ пятнадцати до восемнадцати лѣтъ, въ длинныхъ синихъ халатахъ и съ плотно остриженными головами. Они дико кричали на разные голоса и какъ-будто жарко разговаривали, но каждый пресмирно сидѣлъ на своей кровати. Я съ удивленіемъ намекнулъ объ этомъ господину Б***.
"Оно точно было бы странно, сказалъ онъ съ улыбкою, если бъ онѣ могли сидѣть иначе: всѣ онѣ прикованы къ стѣнѣ, а безъ-того давно бы перебили другъ друга.
— Вы говорите онѣ! спросилъ я съ изумленіемъ; что это значитъ?
— Какъ, что значитъ? Развѣ вы не видите, что это женщины?
— Женщины! Ахъ, Боже мой! вскликнулъ я, содрогаясь.
— Вамъ, можетъ-быть, непріятно видѣть ихъ въ такомъ положеніи? Мнѣ и самому такъ казалось, пока я не привыкъ. Но повѣрьте, здѣсь безъ нужды не употребляется насилія; напротивъ мы даемъ имъ столько воли, сколько можно допустить. Но что прикажете съ ними дѣлать? Дайте лишь на волосъ свободы, и многія изъ нихъ превратятся въ сущихъ вѣдьмъ. Я долженъ былъ нарочно устроить эту комнату совсѣмъ отдѣльно: шумъ отъ нихъ слишкомъ безпокоитъ другихъ.
"Въ самомъ дѣлѣ, визгъ, вопль, лай, мяуканье, пронзительные, дикіе голоса раздавались въ страшномъ смѣшеніи, вдругъ одна изъ нихъ затянула пѣсню. «Слышишь, слышишь!» закричали всѣ другія, и потомъ принялись подпѣвать кто во что гораздъ.
"Въ то самое время проглянуло солнце; веселый лучъ его озарилъ печальное зрѣлище. Боже мой! кровь стынетъ въ жилахъ! Въ пѣвицѣ я узналъ мистриссъ Сентъ-Эльнъ!