Обитель (Гнедич)/ДО
| Обитель |
| Дата созданія: Августъ 1886 года. Источникъ: Гнѣдичъ П. П. Семнадцать разсказовъ. — СПб.: Типографія Н. А. Лебедева, 1888. — С. 209. |
— Вы извольте пожаловать въ обитель, потому воро́та послѣ заката у насъ запираютъ.
Я глянулъ на говорившаго. Сѣденькая бородка распласталась вѣеромъ поверхъ старой рясы, не то что порыжѣвшей, а какъ-то позеленѣвшей. Прищуренные глазки смотрятъ вяло, хотя конецъ носа задоренъ и тянется вверхъ. Черный клобукъ съѣхалъ нѣсколько назадъ. Пухлыя ручки съ невычищенными ногтями покоются на брюшкѣ, раздутомъ скорѣе отъ постной трапезы, чѣмъ отъ невоздержанія.
— Иначе чрезъ ограду лѣзть придется, — продолжалъ онъ, — платье у васъ городское — изъянъ причинить себѣ можете. Въ оградѣ есть кладбищенскій садикъ, тамъ посидите, коли желательно, на могилкахъ.
— Красивое у васъ мѣсто, батюшка: любуюсь.
Онъ тускло повелъ глазами вокругъ.
— Многіе одобряютъ. Губернаторша Сенегалова у насъ были, такъ онѣ въ бинокль долго на воду смотрѣли. Ночью на ту сторону ѣздили и костеръ раскладывали. Потомъ отца игумена очень благодарили. «Благодарю васъ, — говорятъ, — за пріятный ландшафтъ». Мы-то поприглядѣлись, насъ это не тѣшитъ… Ну, а какъ вамъ насчетъ снѣди? — внезапно прибавилъ онъ.
— Плохо. Ѣсть совсѣмъ нельзя. Хорошо, что съ собою прихватилъ, а то у васъ здѣсь отощаешь.
— А вы какой супъ хлебать изволили?
— Три супа подали; попробовалъ всѣ, но ѣсть не рискнулъ. Привычка къ нимъ нужна, батюшка.
— Повара́ плохи, — съ соболѣзнованіемъ проговорилъ онъ, похлопывая себя по желудку. — Особливо вамъ, не провинціаламъ, а пріѣзжимъ изъ Санктъ-Петербурга, гдѣ столько соблазновъ и развлеченій по кулинарной части, какъ напримѣръ рестораціи или благородные и дворянскіе клубы… Опять-же въ иныхъ монастыряхъ у монаховъ имѣются закуски, хотя-бы и холодныя: держатъ подъ поломъ, или въ выдвижныхъ подоконникахъ. У насъ ничего такого нѣтъ. Ежели попадетъ кому коробка сардинокъ или килекъ, то развѣ жертвованная доброхотными дателями. У насъ тихо, — затишье полное. Обуреваемся скорбями, и только.
— Скорбями?
— Да. Скорбей у инока много. Вамъ, свѣтскому человѣку, и не представить сколько.
— Какія-же это скорби?
— Разныя. Вотъ, напримѣръ, сапоги.
— Ну? Что-же это за скорбь?
— Вы вотъ въ Санктъ-Петербургѣ, коли у васъ сапогъ износится, идете въ гостиный дворъ въ лавочку, и кончено дѣло. А у насъ! Сапожниковъ въ округѣ нѣтъ. Ждешь, ждешь, покуда придетъ въ обитель. Въ, прошломъ годѣ жилъ здѣсь два мѣсяца отставной унтеръ-офицеръ Никита Завёрткинъ. Прекраснѣйшимъ образомъ точалъ, и товаръ ставилъ соотвѣтствующій. Пришелъ къ Петрову дню. Я говорю: «Обувь нужна». А игуменъ говоритъ: «Есть тебя постарше, обождешь». Сточалъ онъ игумену, сточалъ казначею. Я опять: «Въ подмёткахъ, говорю, — просвѣты». — «Положить ему заклёпки временно!» Къ Ильину дню еще три пары сшилъ послушникамъ, что при казначеѣ, а я все въ заклёпкахъ. Ахъ, Мать Честная! Спасъ прошелъ, другой Спасъ — всѣмъ нашили. Обрадовался я, прихожу къ Завёрткину: «Теперь, говорю, — моя чреда». «Да у меня, — говоритъ, — ужь товара нѣтъ, и разсчетъ я получилъ, и ухожу завтра!» Ну, какъ-же не скорбь! только къ Покрову и соорудилъ обувь…
Онъ сердито запустилъ пальцы въ бороду и сталъ почесывать ее съ такимъ чувствомъ, словно гребень уже нѣсколько недѣль не прогуливался по ней.
— А монастырь, батюшка, у васъ старый?
— Монастырь старый. Такой старый, что никто о немъ ничего не помнитъ — забыли. Тутъ одинъ ученый, года два назадъ. пріѣзжалъ. Не молодой ужь, въ очкахъ. «Я, — говоритъ, — по порученію высшаго начальства, хочу исторію вашего монастыря писать». Ему библіотекарь говоритъ: «Помилуйте, у насъ никакой исторіи нѣтъ, и не было никогда». «Гдѣ, — говоритъ, — у васъ документы?». И пошелъ рыться. Всѣхъ мышей изъ библіотеки разогналъ. Сердится: «Отчего вы, — говоритъ, — кошекъ не держите: всѣ документы мышами поѣдены». А зачѣмъ намъ кошки, когда эти мыши только въ библіотекѣ и жили, а въ кельяхъ ихъ и не было! Однако, настоятель нашъ сейчасъ-же распорядился и послалъ за котятами въ деревню. Теперь у насъ, изволите видѣть, ихъ стадо цѣлое, такъ какъ, по приказанію настоятеля, котятъ не топятъ, хотя женскій полъ слѣдовало-бы удалять.
— Такъ исторію обители и не написали?
— Нѣтъ, написали.
— Какъ-же безъ документовъ?
— Да такъ, больше по догадкамъ. Обитель основана неизвѣстно когда и неизвѣстно кѣмъ, но надо полагать въ глубокую древность. Документы. относящіеся къ старинѣ, неизвѣстно кѣмъ уничтожены, а древнія постройки неизвѣстно кѣмъ перестроены.
— Что-же, и напечатали эту исторію?
— Напечатали съ рисунками. Очень сердился ученый касательно перестроекъ. У насъ, изволите видѣть, былъ цѣлый рядъ строителей, замѣнявшихъ игуменовъ. И всѣ они заботились о благолѣпіи. Увидятъ старый иконостасъ, да и подговорятъ благодѣтеля жертву устроить: золотомъ его залѣпить. Иной купецъ обрадуется — все золотомъ залѣпитъ. Потомъ старыя стѣны замажутъ и новою живописью покроютъ. Ужь этотъ ученый ковырялъ-ковырялъ тутъ стѣны-то. «Вы, — говоритъ, — разбойники: современною мазнею древнюю иконопись закрыли»; а почемъ мы знаемъ, древняя иконопись хороша-ли: вся почернѣла, только глаза́ маленичко и видны. Алтарь осматривалъ: «Эти, — говоритъ, — стѣны шестнадцатаго или пятнадцатаго вѣка. А что у васъ въ подвалахъ?» А тамъ настойку изъ разныхъ травъ производятъ съ лѣкарственными цѣлями. Лазарета у насъ нѣтъ, а простуды на водѣ бываютъ особливо осенью. Отецъ библіотекарь сконфузился: «Тамъ безъинтересно, милостивый государь, лучше сходимте на колокольню, гдѣ громомъ монаха одинъ разъ убило: только-что началъ звонить къ вечерни, разъ ударилъ, вдругъ молнія блеснула, громъ — и на повалъ: только веревка почернѣла». А тотъ разсердился: «Я хочу, — говоритъ, — не наверхъ, а внизъ». Пошли. Отецъ библіотекарь хотѣлъ туловищемъ прикрыть бутыли, а тотъ замѣтилъ, кричитъ: «Это должно быть нынѣшняго столѣтія, надо изслѣдовать». И потомъ каждый вечеръ такъ въ подвалѣ и сидѣлъ.
— А у васъ строго насчетъ наливокъ?
Онъ поглядѣлъ на меня испытующе.
— Какъ вамъ сказать… Вѣдь цѣлебно дѣйствуютъ. Ежели умѣренно, да съ молитвою… Кто-же говоритъ, если неумѣренно, то это не резонъ. Въ прежнее время, при настоятелѣ Антоніи, точно, бывалъ грѣхъ. Вонъ изволите видѣть деревеньку по ту сторону озера. Туда иные переплывали вечеромъ на гулянку, но гуляли тихо и мирно. Однако, одинъ, нѣкій Григорій, потонулъ. Вздумалъ на двѣ версты разстоянія вплавь — у челнока весла оказались убранными, ну и пошелъ ко дну: разгоряченъ былъ, а вода холодная. Это чуть-ли не единственный случай смерти. А вообще-то у насъ въ обители и не умираютъ.
— А какъ-же?
— Переводятъ въ другіе монастыри, либо уходятъ въ лѣчебницу въ городъ. Строитель Антоній собирался было школу и больницу устроить — у него была страсть къ строительству, да не вышло какъ-то, не разрѣшили.
— Отчего?
— Не разрѣшили-то? Да въ сомнѣніе впали. У насъ монастырь въ ту пору былъ, что твои арестантскія роты: ссылали за провинности не токмо монашествуйщихъ, но и бѣлое духовенство. Такихъ дьяконовъ и поповъ наслали на исправленіе, что не знали куда дѣваться; соблазнъ великъ. Тутъ надо было-бы глазъ да глазъ, да воля желѣзная, а Антоній былъ строительствомъ обуреваемъ и на все сквозь пальцы смотрѣлъ, — ну ему и говорятъ: «Хорошему ты дѣтей обучишь, какая тамъ школа; знай свои постройки, и кончено дѣло».
— И много онъ настроилъ?
— Страсть. Все старое переломалъ. Этотъ самый ученый слышать о немъ не могъ. «Я бы, — говоритъ, — его въ Березовъ на покаяніе; онъ хуже Батыя: тотъ съ завоевательными цѣлями дѣйствовалъ, а этотъ съ безразсудными». Антоній, точно, больше наломалъ, чѣмъ настроилъ; все къ архіерею писалъ, благословенія просилъ на строеніе. Тотъ ему и пишетъ: «Сколько я тебѣ въ годъ передаю благословеній, а у тебя въ монастырѣ все больше мусора, чемъ построекъ». У насъ о́кна въ соборѣ были узенькія, малыя, какъ на всѣхъ староновгородскихъ постройкахъ, а онъ широченныя пробилъ — тройка проѣдетъ! Затѣялъ баню строить, чтобы тридцать человѣкъ сразу могли мыться, и все хотѣлъ липовый поло́къ сдѣлать, да нигдѣ въ окружности хорошей липы не нашелъ, такъ баню и не достроилъ — перевели его. А новый игуменъ — Гермогенъ, тотъ не восхотѣлъ ничего оканчивать, превратилъ баню въ амбаръ, а монастырскія деньги пустилъ въ обороты. Казну нашу онъ очень преумножилъ, такъ какъ всѣхъ ссужалъ, ежели кто былъ человѣкъ вѣрный. Ну, а потомъ его за это самое перевели. На полтора года прибылъ къ намъ изъ-подъ Суздаля Тихонъ; этотъ только на одно пѣніе обращалъ вниманіе, и очень запустилъ гостинницу; столько развелось клоповъ, что коли кто изъ помѣщиковъ побогаче ѣдетъ, тамъ наканунѣ стѣны дѣвка ошпаритъ и далматскимъ порошкомъ сплошь усыплетъ — тогда только и можно спать. И такъ удивительно: какъ Тихонъ ушелъ отъ насъ, такъ и клопы ушли.
— Ну, а нынѣшній игуменъ?
— Нынѣшній въ монастырѣ не живетъ: онъ обитаетъ въ двухъ верстахъ отсюда, на скотномъ дворѣ.
— Какъ такъ?
— Не могу вамъ доподлинно сказать, почему онъ не восхотѣлъ здѣсь жить. Тамъ оно, точно, помѣщеніе богатое, привольное. Вотъ извольте посмотрѣть влѣво отсюда пригорокъ: тамъ скотный дворъ и есть. Большою любовью игуменъ къ сельскому хозяйству надѣленъ. Такихъ коровъ завелъ, что ахнешь только. Идетъ — гора горою. Опять-же куры. Мохнатыя такія: словно въ штанахъ по двору ходятъ. Потомъ голуби — на подборъ. Ихъ гонять онъ очень любитъ. Скворцы у него чудесные. Огородъ какой, садъ, кабы вы посмотрѣли! Каждой ягоды пудовъ по сту.
— Продаете?
— Нѣтъ. Все ему варенья варятъ. Ужь не знаю, что онъ съ ними дѣлаетъ: съѣсть нѣтъ никакой возможности. Вотъ еще на-дняхъ изъ Санктъ-Петербурга отъ торговой фирмы Штоль и Шмидтъ прислали пудъ глицерина.
— Это зачѣмъ-же?
— А онъ на глицеринѣ варенье варитъ: сиропъ гуще и не засахаривается. Очень возможно, что тутъ, какъ говорятъ, кроется и коммерческое предпріятіе, но я склоняюсь къ другому объясненію: безконечное радушіе и гостепріимство. У него ни одинъ посѣтитель безъ баночки не уйдетъ: хоть фунтовую, да вручитъ каждому. Благочинному, архіерею — всѣмъ онъ разсылаетъ, даже въ столицу отправляетъ. Тамъ есть отъ нашего монастыря часовня, такъ при ней въ подвалѣ очень много вареній сложено для благодѣтелей, которые вклады дѣлаютъ.
— Ну, а вообще дѣла какъ идутъ при этомъ игуменѣ?
— Ничего, жаловаться грѣхъ. Свободно стало. Онъ только однажды въ день сюда со скотнаго пріѣзжаетъ…
— Батюшка, запираю! — раздался сзади голосъ. Это отставной, усатый солдатъ, съ огромнымъ ключемъ въ рукахъ, затворялъ визжавшія на ржавыхъ петляхъ ворота.
Мы встали со скамеечки. Вода померкла, дальній берегъ затянулся дымкою. Замо́къ щелкнулъ два раза. Старикъ запряталъ куда-то ключъ и перекрестился на всѣ стороны.
Какъ небо глубоко и сине! Какая благоуханная, раздражающая прохлада, какъ широко она разлилась въ ночномъ воздухѣ! И звѣзды зажглись надъ головою: вотъ одна, другая, третья…