Обзор событий русской истории... (Соловьев)/ДО

Обзор событий русской истории...
авторъ Сергей Михайлович Соловьев

Опубл.: 1849. Источникъ: az.lib.ru • Глава VIII. Междуцарствие.

ОБЗОРЪ СОБЫТІЙ РУССКОЙ ИСТОРІИ
ОТЪ КОНЧИНЫ ЦАРЯ ѲЕОДОРА ІОАННОВИЧА ДО ВСТУПЛЕНІЯ НА ПРЕСТОЛЪ ДОМА РОМАНОВЫХЪ.

ГЛАВА VIII (*).
МЕЖДУЦАРСТВІЕ.

(*) См. Современникъ 1848 года I, II, III и IV, отд. II) и 1849 года (№№ I, II, III).

Думали, что скоро объявится преемнику, Шуйскому, ибо знали, что въ челѣ замысловъ противъ него стоялъ князь Василій Васильичъ Голицынъ, что главными дѣйствователями были его клевреты. Въ-самомъ-дѣлѣ, если нужно было дать Шуйскому въ преемники также кого-нибудь изъ бояръ, то это мѣсто безспорно принадлежало Голицыну, потому-что, послѣ Шуйскаго, онъ былъ послѣдній изъ старинныхъ московскихъ бояръ, бояръ съ преданіемъ, съ извѣстнымъ стремленіемъ: при новой династіи мы уже не увидимъ подобныхъ бояръ. Притомъ Голицынъ славился умомъ, способностями, зналъ старину, наконецъ имѣлъ сильную партію, самъ патріархъ стоялъ за него. Казалось, было много условій для успѣха, — и, однакожь, успѣха не было. Примѣръ Шуйскаго открылъ глаза. Шуйскій имѣлъ тѣже права на престолъ, что и Голицинъ, еще гораздо больше, — и, однако, былъ сверженъ: избрать Голицына значило повторить тоже самое явленіе. Послышался голосъ, дотолѣ неслыханный, голосъ перваго боярина въ думѣ — князя Мстиславскаго: Мстиславскій объявилъ, что самъ онъ не хочетъ быть царемъ, но не хочетъ также видѣть царемъ и кого-нибудь изъ своихъ собратій, что должно избрать государя изъ царскаго племени. Это объявленіе Мстиславскаго приходилось какъ нельзя лучше по мысли и по сердцу народу; дѣло Голицына было проиграно; боярина больше не хотѣли; но гдѣ было взять царскаго племени? Правда, одинъ королевичъ былъ уже указанъ давно боярами; но народу страшно было подумать о нерусскомъ царѣ: свергнули Годунова, какъ скоро заслышали о сынѣ Грознаго, а теперь, обманутые и растерзанные должны были для спасенія своего принять иноземца! Никто не смѣлъ вымолвить о Владиславѣ; въ нерѣшительности присягнули временному боярскому правительству; въ присягѣ было сказано^[1], что «всѣ люди били челомъ князю Мстиславскому съ товарищи, чтобъ пожаловали приняли Московское государство, докуды намъ дастъ Богъ государя; клялись слушать бояръ и судъ ихъ любить — что они кому за службу или вину приговорятъ; за Московское государство и за нихъ стоять, и съ измѣнниками биться до смерти, вора, кто называется царевичемъ Димитріемъ, не хотѣть, и другъ на друга зла не мыслить и не дѣлать, а выбрать государя на Московское государство боярамъ и всякимъ людямъ всею землею. А боярамъ всѣхъ праведнымъ судомъ, судить, и государя выбирать съ нами, со всякими людьми, всею землею, сослався съ городами; а бывшему государю Василью Ивановичу на государевѣ дворѣ не быть, и впередъ на государствѣ не сидѣть; а князю Дмитрею, да князю Ивану Шуйскимъ съ боярами въ приговорѣ не сидѣть».

Въ этой присягѣ замѣчательно, во-первыхъ, отреченіе отъ вора, кто называется Димитріемъ: знакъ, что царство Самозванцевъ кончилось для Москвы и государства, ибо Москва узнала, чье это порожденіе; во-вторыхъ, требованіе, чтобъ выборъ былъ всею землею: примѣръ Шуйскаго показалъ гибельность противнаго…

Жолкѣвскому хотѣлось достать Шуйскихъ въ свои руки, чтобы послѣ ихъ именемъ мутить государство и стращать бояръ, если они вздумаютъ противиться Владиславу; съ этою цѣлію гетманъ прислалъ грамоту князю Мстиславскому, въ которой писалъ^[2]: «Дошли до насъ слухи, что князь Василій Шуйскій сложилъ съ себя правленіе, постригся, и братья его находятся подъ крѣпкою стражею: мы отъ этого въ досадѣ и кручинѣ великой, и опасаемся, чтобъ съ ними не случилось чего худого. Сами вы вѣдаете, и намъ всѣмъ въ Польшѣ и Литвѣ извѣстно, что князья Шуйскіе въ Русскомъ государствѣ издавна бояре большіе, и природнымъ своимъ господарямъ вѣрою и правдою служили и головъ своихъ за Нихъ не щадили. Князь Петръ Ивановичъ Шуйскій славно защищалъ Псковъ, и князь Михаилъ Васильевичъ Шуйскій-Скопинъ сильно стоялъ за государство. А всѣ великія государства стоятъ своими великими боярами. Находящихся въ рукахъ вашихъ князей Шуйскихъ, братьевъ вашихъ, какъ людей достойныхъ, вы должны охранять, не Дѣлая никакого покушенія на ихъ жизнь и здоровье, и не попуская причинять имъ никакого насильства, раззоренія и притѣсненія: ибо и ихъ наияснѣйшій господарь король его милость съ сыномъ своимъ, королевичемъ его милостію, равно какъ и всѣхъ васъ великихъ бояръ, когда вы будете служить господарямъ вѣрою и правдою, готовь содержать во всякой чести и довѣріи и жаловать господарскимъ жалованьемъ». Эта грамота была отправлена 22 іюля, а 20 Жолкѣвскій уже выступилъ изъ Можайска, держа путь черезъ Звѣнигородъ къ Москвѣ, посылая въ столицу грамоты, въ которыхъ извѣщалъ, что приближается съ цѣлію защитить москвитянъ отъ Самозванца. Гетманъ былъ уже въ 8 миляхъ отъ Москвы, когда принесли ему отвѣть отъ бояръ, гдѣ отписали, что не нуждаются въ помощи, и требовали, чтобъ польское войско не приближалось къ столицѣ^[3]. Въ-самомъ-дѣлѣ, хотя многіе въ Москвѣ были убѣждены въ необходимости признать царемъ Владислава, хотя это ясно было выражено Мстиславскимъ, однако дѣло было такъ страшно, что ждали крайней необходимости для его оправданія въ чужихъ и собственныхъ глазахъ. Такъ въ разосланныхъ по городамъ грамотахъ отъ 20 іюля ни слова не говорится о Владиславѣ^[4]; напротивъ, Москва извѣщаетъ, что «видя усобицу между православными христіанами, польскіе и литовскіе люди пришли въ землю Московскаго государства и многую кровь пролили, церкви и монастыри раззорили, святынѣ поругались, и хотятъ православную вѣру въ латынство превратить; что польскій король стоитъ подъ Смоленскомъ, а гетманъ Жолкѣвскій въ Можайскѣ, а воръ въ Коломенскомъ; и литовскіе люди, по ссылкѣ съ Жолкѣвскимъ, хотятъ государствомъ Московскимъ завладѣть, православную вѣру раззорить, а свою латинскую учинить. И мы; продолжаютъ москвитяне, поговоря межъ себя, и услыша украинскихъ городовъ отъ всякихъ людей, что государя царя Василья Ивановича на Московскомъ государствѣ не стало, и кровь христіанская междусобная льется многое время, и всталъ отецъ на сына, и сынъ на отца, другъ на друга, и видя всякіе люди Московскому государству такое конечное раззоренье, били челомъ ему государю всею землею, всякіе люди, чтобъ государь государство оставилъ для междоусобныя брани и для того, которые отъ него государя боясь опалы, или которые его государя не любя, и къ нему государю и ко всему Московскому государству не обращаются, и тѣбь всѣ были въ соединеньи и стоялибъ за православную христіанскую вѣру всѣ за одно. И государь государство оставилъ, и съѣхалъ на свой старый дворъ, и нынѣ въ чернецахъ. И мы цѣловали крестъ на томъ, что намъ всѣмъ противъ воровъ стояти всѣмъ государствомъ за одно и вора на государство не хотѣть; и вамъ бы всѣмъ, всякимъ людемъ, стоять съ нами вмѣстѣ заодно и быть въ соединеньи, чтобъ наша православная христіанская вѣра не раззорилась, и матери бы наши и жены и дѣти въ латинской вѣрѣ не были».

Изъ этихъ словъ видно, что Москва вовсе не думала приготовлять области къ избранію Владислава, повторяя, что гетманъ Жолкѣвскій хочетъ истребить православную вѣру, и умоляя соединиться дружно для отпора, чтобы матери, жены и дѣти въ латинской вѣрѣ не были. Ясно было, повторяю, что въ Москвѣ хотя многіе и видѣли необходимость признать Владислава, но боялись явно высказаться на этотъ счетъ и ждали побужденія отъ обстоятельствъ, какъ оправданія. Дожидались не долго. 24 числа гетманъ сталъ лагеремъ въ 7 верстахъ отъ Мисквы, на лугахъ Хорошовскихъ; съ другой стороны, самозванецъ хотѣлъ занять мѣсто Шуйскаго, думая, что народъ, изъ усердія къ православію, предпочтетъ его Владиславу. Но въ Москвѣ знали хорошо тушинскаго сосѣда: позорное названіе вора, вора по преимуществу, вполнѣ выражало его характеръ, и если кто-нибудь изъ черни московской хотѣлъ Самозванца, то лучшіе люди были всѣ противъ него, и когда онъ подступилъ къ городу, то встрѣтилъ сильный отпоръ. Видя это, и зная, что москвитяне, въ случаѣ крайности, могутъ признать Владислава и получить помощь отъ Жолкѣвскаго, Самозванецъ хотѣлъ отстранить послѣдняго отъ вмѣшательства въ дѣло: съ этою цѣлію онъ даль Сапѣгѣ запись, въ которой обѣщалъ, тотчасъ по вступленіи на престолъ, дать королю польскому 300,000 золотыхъ, а въ казну республики, въ продолженіи 10 лѣтъ, выплачивать ежегодно по 300,000 злотыхъ; сверхъ того королевичу также ежегодно, въ теченіи означеннаго времени, по 100,000 злотыхъ. Даже обѣщался завоевать для Польши всю Ливонію и для войны шведской выставлять по 15,000 войска. Касательно земли сѣверской дано уклончивое обѣщаніе, что онъ не-прочь вести объ этомъ переговоры, и если дѣйствительно будетъ что-либо кому слѣдовать, то почему же и не отдать должнаго; однако лучше каждому остаться при своемъ^[5]. Съ этою записью изъ стана Сапѣги отправились послы въ станъ Сигизмунда уговаривать послѣдняго въ пользу Самозванца. Прибывъ сперва въ полки Жолкѣвскаго, они объявили гетману о цѣли своего посольства, и о томъ, что Лжедимитрій хочетъ послать и къ нему съ подарками; но гетманъ, давъ посламъ свободный путь къ королю, самъ уклонился отъ всякихъ сношеній съ воромъ^[6]. Чего опасался послѣдній, то и случилось: временное московское правительство вошло въ сношенія съ Жолкѣвскимъ. Еще во время сраженія съ Самозванцемъ, Мстиславскій, чтобъ завязать сношенія, послалъ спросить гетмана: врагомъ или другомъ является онъ подъ стѣнами Москвы? Жолкѣвскій отвѣчалъ, что готовъ помогать имъ, если они признаютъ Владислава. Вслѣдъ за тѣмъ Мстиславскій прислалъ письмо къ гетману; но тотъ не далъ письменнаго отвѣта, выразившись, что письменныя сношенія только затянутъ дѣло, которому не будетъ конца. Жолкѣвскій не безъ причины такъ торопился: я уже сказалъ, какъ тяжело было для народа избраніе Владислава, вынуждаемое и оправдываемое только необходимостію; между чернью слышались голоса въ пользу Лжедимитрія; духовенство, во имя православія, сильно стояло противъ иновѣрнаго королевича; но бояре и лучшіе люди были противъ Самозванца, слѣдовательно были за Владислава, ибо о выборѣ царя изъ русскихъ думать было нельзя. Лучшіе люди знали, какой порядокъ вещей настанетъ съ воцареніемъ Лжедимитрія, и потому говорили: «лучше служить королевичу, чѣмъ быть побитыми отъ своихъ холопей, и въ вѣчной работѣ у нихъ мучиться». Патріархъ настаивалъ на избраніе царя изъ русскихъ и убѣждалъ народъ примѣрами изъ исторіи….

Гермогенъ, настаивая на избраніе царя изъ русскихъ, указывалъ на князя Василья Васильича Голицына; но уже прежде объяснены были причины, почему не хотѣли боярина; потомъ, видя нерасположеніе къ Голицыну, патріархъ указалъ на человѣка, способнаго удовлетворить потребности — на юнаго Михаила Ѳеодоровича Романова, сына ростовскаго митрополита Филарета. Съ одной стороны, Михаилъ имѣлъ большія права на престолъ, какъ ближайшій родственникъ царя Ѳеодора; съ другой — постриженіе отца, безвѣстная жизнь въ удаленіи отъ двора отрывала его совершенно отъ смутнаго времени: Михаилъ былъ русскій, въ родствѣ съ царскимъ корнемъ Рюрика, и вмѣстѣ совершенно чистъ отъ всего того, чѣмъ запятнали себя русскіе люди въ это страшное время — Не избрали брата Филаретова, Ивана Никитича, мужа совершеннолѣтняго, и слѣдовательно болѣе способнаго управлять государствомъ, чѣмъ шестнадцатилѣтній юноша, но избрали послѣдняго…

Совѣтъ патріарха на этотъ разъ не могъ быть приведенъ однакожь въ исполненіе: съ одной стороны грозилъ Самозванецъ, съ другой Жолкѣвскій; необходимость требовала признать или Самозванца, или Владислава. Однако, указаніе Гермогена не могло остаться безъ слѣдствій, и сильно должно было содѣйствовать избранію Михаила въ то время, когда Москва освободилась и отъ Самозванца и отъ поляковъ…

Эти волненія въ Москвѣ, шаткость умовъ заставляли, повторяю, Гетмана торопиться переговорами; временное московское правительство также не имѣло причинъ медлить; начались съѣзды, но дѣла и тутъ затянулись: сильнымъ препятствіемъ къ соглашенію было иновѣріе Владислава. Бояре знали, что народъ ни за что не согласится имѣть царемъ явнаго латынца; съ своей стороны гетманъ боялся уступить требованіямъ московскаго правительства, ибо не получалъ отъ короля никакой инструкціи. Личные переговоры Мстиславскаго съ Жолкѣвскимъ, имѣвшіе мѣсто 2 августа, противъ Дѣвичьяго монастыря, были прерваны извѣстіемъ, что Самозванецъ приступаетъ къ столицѣ: на этотъ разъ воръ былъ отбитъ съ помощію Ивана Михайлыча Салтыкова (сына знаменитаго Мих. Глѣбовича), который, съ соизволенія гетмана, приспѣлъ на-помощь къ городу съ русскими людьми, находившимися при королевскомъ войскѣ. Торжество Самозванца было равно гибельно и для бояръ московскихъ и для Жолкѣвскаго; надобно было скорѣе согласиться, тѣмъ болѣе, что поляки, не получая жалованья, грозили возвратиться къ границамъ. Несмотря на то однако, гетманъ объявилъ, что онъ принимаетъ только тѣ условія, которыя были утверждены королемъ, и на которыхъ цаловалъ крестъ Салтыковъ съ товарищами подъ Смоленскомъ; прибавки же, сдѣланныя временнымъ московскимъ правительствомъ, и между прочимъ, что Владиславъ перемѣнитъ вѣру въ Можайскѣ, должны быть переданы на рѣшеніе короля. Бояре согласились; съ своей стороны гетманъ согласился также на нѣкоторыя измѣненія и прибавки къ салтыковскому договору. Такъ мы видѣли, что русскіе тушинцы признали необходимость выѣзда въ западныя государства для науки; но въ Москвѣ этого желанія по оказалось, и въ московскомъ договорѣ, составленномъ при участіи духовенства, означенное условіе выпущено. Мы видѣли также, что при составленіи статей салтыковскаго договора имѣли сильное вліяніе дьяки и вообще люди неродовитые, которыхъ смутное время выдвинуло впередъ, и которые, разумѣется, не могли сочувствовать мѣстничеству; но статьи московскаго договора составляли люди родовитые, старые бояре, и потому они внесли условіе: «Московскихъ княжескихъ и боярскихъ родовъ приѣзжими иноземцы въ отечествѣ и въ чести не тѣснити и не понижати». Прибавлено, чтобъ не мстить за убійство поляковъ при Лжедимитріи; Сапѣгу отвести отъ вора; помогать Москвѣ противъ послѣдняго, и, по освобожденіи столицы отъ него, Жолкѣвскій долженъ былъ отступить съ польскими войсками въ Можайскъ и тамъ, ожидать конца переговоровъ съ Сигизмундомъ; Марину отослать въ Польшу и запретить ей предъявлять свои притязанія на московскій престолъ; города Московскаго государства, занятые поляками и воромъ, очистить, какъ было до смутнаго времени; что же касается до вознагражденія короля и польскихъ ратныхъ людей за военные убытки, то объ этомъ должны говорить съ Сигизмундомъ великіе послы московскіе; наконецъ гетманъ обязывается писать къ королю, бить ему челомъ, чтобы снялъ осаду Смоленска^[7]. Условіе объ очисткѣ городовъ очень важно, ибо ставило Сигизмунда въ затруднительное положеніе касательно отвѣтственности передъ республикою въ цѣли похода; но временное московское правительство также должно было отвѣчать за каждую пядь русской земли, уступленную Польшѣ; бояре требовали, отказать имъ было слишкомъ неловко: это значило показать корыстные виды короля, тогда-какъ онъ до сихъ поръ выставлялся благонамѣреннымъ и безкорыстнымъ избавителемъ и умирителемъ Московскаго государства; Жолкѣвскій болѣе другихъ могъ чувствовать эту неловкость и согласился тѣмъ болѣе, что войско рѣшительно отказывалось продолжать службу, если не получитъ въ срокъ жалованья.

27 августа происходила торжественная присяга московскихъ жителей королевичу Владиславу; гетманъ, съ своей стороны, именемъ Владислава, присягнулъ въ соблюденіи договора; эти присяги происходили на половинѣ дороги отъ польскаго стана до города: здѣсь присягнули 10,000 человѣкъ^[8]. На другой день присяга происходила въ Успенскомъ соборѣ, въ присутствіи патріарха; сюда явились и русскіе тушинцы — Михаилъ Салтыковъ, князь Мосальскій съ товарищами; они подошли подъ благословеніе къ патріарху; тотъ встрѣтилъ ихъ грознымъ словомъ: «Будетъ вы пришли правдою, а не лестію, и въ вашемъ умыслѣ не будетъ нарушенія православной вѣрѣ, то буди на васъ благословеніе отъ всего вселенскаго собора и отъ меня грѣшнаго; если же вы пришли съ лестію, съ злымъ умысломъ противъ вѣры, то будьте прокляты». Салтыковъ зналъ, какая опасность грозитъ вѣрѣ предковъ отъ ихъ умысла; мы видѣли, какъ онъ со слезами просилъ короля не трогать православія; теперь также слезы выступили на глазахъ его, когда онъ услыхала, отъ патріарха грозное если; онъ сталъ увѣрять Гермогена, что будетъ у нихъ прямой, истинный государь, и тогда патріархъ благословилъ его. Но когда подошелъ ко кресту Михайло Молчановъ, то Гермогенъ не вытерпѣлъ и закричалъ на него: «Окаянный еретикъ! тебѣ не должно быть въ церкви», и велѣлъ его выгнать вонъ^[9].

Разосланы были грамоты по городамъ съ приказомъ присягать Владиславу; въ этихъ грамотахъ временное правительство писало, что такъ-какъ выборные изъ городовъ для избранія царя еще не бывали въ Москвѣ, то послѣдняя цаловала крестъ королевичу Владиславу на томъ, что ему государю быть въ нашей православной христіянской вѣрѣ греческаго закона^[10]. Многіе города повиновались приказу и присягнули королевичу; гетманъ и бояре угощали, дарили другъ друга; но дѣло было далеко отъ скораго и мирнаго окончанія: царство боярина кончилось, царство Самозванца приходило къ концу, нужно было порѣшить и съ царемъ иноземнымъ, и тогда только Московское государство могло успокоиться.

Черезъ два дня послѣ торжественной присяги съ обѣихъ сторонъ, къ гетману явился изъ-подъ Смоленска извѣстный Ѳедоръ Андроновъ съ письмомъ отъ короля, гдѣ тотъ требовалъ, чтобъ Московское государство было упрочено за нимъ самимъ, а не за сыномъ его; вслѣдъ за Андроновымъ прибылъ также извѣстный намъ Гонсѣвскій съ подробнѣйшею инструкціею для гетмана; но не только Жолкѣвскій, но даже и самъ Гонсѣвскій почелъ невозможнымъ нарушить договоръ и исполнить желаніе короля, котораго одно имя, по собственному сознанію поляковъ, было ненавистно московскому народу^[11]. Оба вождя рѣшились исполнять въ точности договоръ; начались условія относительно Сапѣги и Самозванца. Гетманъ послалъ къ первому съ увѣщаніемъ не препятствовать дѣламъ короля и республики и уговорить Самозванца къ изъявленію покорности Сигизмунду, въ какомъ случаѣ Жолкѣвскій обѣщалъ выпросить ему у правительства Самборъ или Гродно въ кормленіе; въ случаѣ же несогласія Самозванца, Сапѣга долженъ былъ выдать его гетману или, по-крайней-мѣрѣ, отступить отъ него. Жолкѣвскому очень хотѣлось получить и Лжедимитрія въ свои руки, какъ онъ уже получилъ троихъ Шуйскихъ — бывшаго царя съ братьями. Самъ Сапѣга готовъ былъ выполнить требованія гетмана; но буйные товарищи его никакъ не согласились и остались вѣрны вору. Жолкѣвскій увидалъ тогда необходимость употребить сильнѣйшія мѣры; онъ двинулся ночью изъ своего стана и на разсвѣтѣ стоялъ уже передъ лагеремъ Сапѣги въ боевомъ порядкѣ; князь Мстиславскій вывелъ къ нему также на-помощь пятнадцатитысячный отрядъ московскаго войска, оставивъ, по распоряженію гетмана, сильный отрядъ въ столицѣ для сдержанія приверженцевъ Лжедимитрія. Мстиславскій, при встрѣчѣ съ гетманомъ, поступилъ подъ его начальство…. Войско Сапѣги испугалось, увидя передъ собою соединенные полки Жолкѣвскаго и Мстиславскаго; русскіе, замѣтивъ эту робость, хотѣли тотчасъ же ударить на поляковъ; но гетманъ не хотѣлъ проливать крови своихъ и дождался мирной покорности, которая и не замедлила: Сапѣга явился на личное свиданіе къ гетману и обѣщался или уговорить Самозванца къ покорности королю, или отступить отъ него^[12]. Лжедимитрій, или, лучше сказать, жена его, находившіяся тогда въ Угрѣшскомъ монастырѣ, не хотѣли слышать объ условіяхъ; имъ придавало надежды несогласіе нѣкоторыхъ городовъ на избраніе Владислава: Суздаль, Владиміръ, Юрьевъ, Галичъ и Ростовъ тайно пересылались съ Самозванцемъ, изъявляя готовность передаться ему. Такъ въ это время одинъ интересъ, сильнѣйшій, смѣнялъ для народа другой, менѣе сильный. Мы видѣли, какъ эти самые города встали противъ Лжедимитрія, ибо въ его сподвижникахъ признали воровъ, отверженниковъ общества, нарушителей наряда; но теперь вѣра предковъ пересилила всѣ другіе интересы, и они предпочитаютъ Самозванца ляху Владиславу.

Узнавъ объ упрямствѣ Лжедимитрія, гетманъ объявилъ боярамъ свое намѣреніе — пройдя ночью черезъ Москву, подступить къ монастырю и захватить тамъ въ-расплохъ Самозванца. Бояре согласились, позволили польскому войску, въ ночное время, пройти черезъ городъ, почти пустой, потому-что бояре еще прежде гетмана вывели тридцать тысячь поиска въ поле. Впрочемъ поляки не сдѣлали на этотъ разъ никакого вреда и прошли поспѣшно черезъ городъ, не сходя съ коней. Польское и московское войска соединились у Коломенской заставы и пошли къ Угрѣшскому монастырю; но одинъ перелетъ московскій успѣлъ увѣдомить Лжедимитрія о грозящей ему опасности, и тотъ поспѣшно оставилъ монастырь и уѣхалъ въ Калугу, вмѣстѣ съ женою и Заруцкимъ, который опять ратовалъ подъ его знаменами, разсорившись съ Жолкѣвскимъ зато, что гетманъ не хотѣлъ дать ему главнаго начальства надъ русскимъ войскомъ, передавшимся на имя королевича. Не надѣясь нагнать Самозванца, гетманъ возвратился въ лагерь, а бояре въ городъ. На другой день русскіе приверженцы Лжедимитрія, остававшіеся въ его войскѣ, пріѣхали къ гетману, объявляя желаніе присягнуть Владиславу; но требовали, чтобъ имъ оставили тѣ званія, которыя получили они отъ, Самозвацца. Я уже упоминалъ о роли, которую играетъ воръ тушинскій въ нашей исторіи; упоминалъ, что люди, которымъ при прежнемъ порядкѣ вещей нельзя было возвыситься до извѣстныхъ степеней, возвысились до нихъ посредствомъ Самозванца; теперь, оставя послѣдняго, они хотятъ удержать его пожалованія; но могли ли позволить это бояре московскіе? Разумѣется, нѣтъ, ибо такое втѣсненіе новопожалованныхъ сановниковъ запутало бы служебный распорядокъ. Жолкѣвскій не понималъ московскихъ отношеній и просилъ бояръ исполнить требованія тушинцевъ, представляя, что этимъ исполненіемъ можно привлечь на сторону Владислава и остальныхъ, приверженцевъ Самозванца; но бояре, уступая во всемъ гетману, не уступили ему только въ этомъ; вотъ какъ они повѣстили городамъ о послѣднихъ событіяхъ^[13]: «Литовскіе люди — Янъ Сапѣга съ товарищи, и рускіе люди — бояре князь Мих. Туренинъ да князь Ѳедоръ Долгорукій, и воровскіе совѣтники, князь Ал. Сицкій, Олександръ Нагой, Григорій Сунбуловъ, Ѳед. Плещеевъ, князь Ѳед. Засѣкипъ, да дьяки Петръ Третьяковъ, и всякіе служилые и не служилые люди, вину свою государю королевичу принесли.» Здѣсь любопытно отдѣленіе двухъ бояръ — Туренина и Долгорукова — отъ остальныхъ сановниковъ тушинскихъ, которые называются воровскими совѣтниками, какъ-будто бы двое означенныхъ бояръ не были также воровскими совѣтниками. Что предвидѣлъ гетманъ, то и случилось: нѣкоторые изъ тушинцевъ недовольные московскимъ пріемомъ, опять отъѣхали къ Самозванцу^[14].

Отогнавъ Лжедимитрія, гетманъ началъ настаивать на скорѣйшее отправленіе пословъ къ Сигизмунду, что давало ему случай удалить изъ Московскаго государства подозрительныхъ людей, на которыхъ указано было народу, какъ на преемниковъ Шуйскаго. Съ этою цѣлію Жолкѣвскій началъ уговаривать Голицына принять на себя посольство, представляя ему, что такое великое дѣло должно быть совершено такимъ знаменитымъ мужемъ, какимъ былъ онъ, Голицынъ; притомъ увѣрялъ его, что чрезъ предлагаемое посольство онъ будетъ имѣть первое мѣсто и ближайшій доступъ къ милости короля и королевича. Голицынъ принялъ предложеніе: и, въ-самомѣдѣлѣ, первый изъ бояръ по уму, онъ имѣлъ право сказать: если я останусь, то кто пойдетъ; если я пойду, то кто останется? Жолкѣвскій отъ удаленія Голицына получалъ двойную выгоду: во-первыхъ, онъ удалялъ изъ Москвы отдавалъ въ руки королевскія искателя престола; во-вторыхъ, удалялъ изъ Москвы самаго умнаго, самаго дѣятельнаго боярина; съ остальными же легко было управиться Михаилъ Ѳ;еодоровичъ Романовъ былъ еще очень молодъ, не имѣлъ никакого служебнаго значенія, никакой должности, и потому его нельзя было включить въ посольство. Тогда гетманъ постарался, чтобъ посломъ отъ духовенства назначили отца Михайлова, митрополита Филарета; для этого Жолкѣвскій представлялъ, что на такое важное дѣло нужно послать человѣка, не-только по званію, но и по происхожденію знаменитаго, а послѣднему условію вполнѣ удовлетворялъ только одинъ Филаретъ^[15]. Гетманъ достигъ своей цѣли: Голицынъ и Филаретъ отправлялись во главѣ посольства; между остальными членами его были: окольничій князь Мезецкій, думный дворянинъ Сукинъ, думный дьякъ Томила Луговской, и дьякъ Сыдавный Васильевъ; изъ духовныхъ — спасскій архимандритъ Евфимій и троицкій келарь, извѣстный Авраамій Палицынъ, и др.; къ нимъ присоединены были выборные изъ сословій; число лицъ посольства простиралось до 1,146 человѣкъ^[16]. Посламъ данъ былъ наказъ изъ слѣдующихъ статей^[17]: 1) требовать, чтобъ Владиславъ принялъ греческую вѣру въ Смоленскѣ отъ митрополита Филарета и смоленскаго архіепископа Сергія, и чтобъ пришелъ въ Москву православнымъ; 2) чтобъ Владиславъ, будучи на престолѣ, не сносился съ напою о дѣлахъ вѣры, а только о дѣлахъ государственныхъ; 3) если кто-нибудь изъ людей Московскаго государства похочетъ своимъ малоуміемъ отступить отъ греческой вѣры, таковыхъ казнить смертію, а имущество ихъ отбирать въ казну. Слѣдовательно, здѣсь сдѣлано исключеніе изъ того пункта договора, по которому имущество у преступниковъ не отбиралось, но шло къ наслѣдникамъ. 4) Чтобъ королевичъ взялъ съ собою изъ Польши и Литвы немногихъ необходимыхъ людей; 5) прежняго титула московскихъ государей не умалять; 6) жениться Владиславу въ Московскомъ государствѣ, на невѣстѣ греческаго закона; 7) города и мѣста, занятые поляками и приверженцами Лжедимитрія, очистить къ Московскому государству, какъ было до смуты, и какъ условлено съ гетманомъ; 8) полякамъ и литовцамъ, которые пріѣдутъ съ Владиславомъ, давать помѣстья внутри государства, а не въ порубежныхъ городахъ. Цѣль условія ясна: поляки, владѣя порубежными мѣстами, легко могли присоединить ихъ къ Польшѣ. 9) Всѣхъ плѣнниковъ, взятыхъ въ Московскомъ государствѣ во время смутъ, возвратить безъ выкупа; 10) король долженъ отступить отъ Смоленска, и на посадѣ и въ уѣздѣ никакого насилія не дѣлать; 11) на будущій сеймъ должны прибыть московскіе послы, въ присутствіи которыхъ вся рѣчь посполитая должна подкрѣпить великое утвержденіе между двумя государствами.

На случай неодолимаго сопротивленія съ польской стороны, посламъ дозволено было умѣрить свои требованія; касательно перваго пункта: если королевичъ на исполненіе его не согласится и отложитъ перемѣну вѣры до прибытія своего въ Москву, гдѣ приметъ рѣшеніе, которое постановитъ духовный чинъ обоихъ исповѣданій, то послы должны отвѣчать, что у нихъ на такой случай нѣтъ наказу, просить позволенія переписаться съ патріархомъ, боярами и всею землею, а королевича просить итти немедленно въ Москву; тутъ же включено, чтобъ послы не спорили о вѣрѣ съ панами или учителями латинскими. Касательно четвертой статьи послы должны были настоять, чтобъ Владиславъ не приводилъ съ собою болѣе пяти сотъ человѣкъ поляковъ. Касательно титула послы могли согласиться, что Владиславъ сдѣлаетъ о немъ окончательное рѣшеніе въ Москвѣ съ приговору патріарха, бояръ и всѣхъ думныхъ людей. На-счетъ женитьбы послы могли измѣнить статью такъ: Владиславъ не можетъ жениться безъ совѣта патріарха, всего духовенства, бояръ и думныхъ людей. Послы не должны были соглашаться на вознагражденіе короля за подъемъ и на уплату жалованья польскому войску, бывшему при ворѣ съ Сапѣгою; не должны были соглашаться на построеніе костела въ Москвѣ, на оставленіе польскихъ чиновниковъ въ порубежныхъ русскихъ городахъ до совершеннаго успокоенія государства; должны были уклониться отъ переговоровъ касательно порубежныхъ спорныхъ дѣлъ: «чтобъ за тѣмъ большому дѣлу мешкоты не было.» Въ случаѣ же упорнаго настаиванія съ польской стороны на-счетъ означенныхъ послѣднихъ пунктовъ, послы должны были отвѣчать, что они не имѣютъ на то наказа, и потому рѣшеніе этихъ дѣлъ должно отнести къ послѣдующимъ переговорамъ между Сигизмундомъ и его сыномъ, когда уже Владиславъ будетъ государемъ московскимъ. Въ Москвѣ надѣялись, что какъ-скоро Владиславъ станетъ царемъ, то будетъ по необходимости блюсти интересы своего государства: вотъ почему послы должны были прежде всего настаивать на скорѣйшій отъѣздъ Владислава въ Москву.

Патріархъ отправилъ съ послами отъ себя письмо къ Сигизмунду, въ которомъ умолялъ короля отпустить сына въ греческую вѣру: «Любви ради Божіей смилуйся, великій государь, не презри нашего прошенія, да не и вы сами Богу погрубите, и насъ богомольцевъ и толикихъ неисчетныхъ народовъ оскорбите.» Что же дѣлалъ Сигизмундъ въ то время, когда Московское государство присягало сыну его? Сигизмундъ, поставленный въ необходимость возвратиться въ Польшу или съ цѣлымъ Московскимъ государствомъ, или по-крайней-мѣрѣ съ частію его, продолжалъ осаду Смоленска. Съ другой стороны, Янъ Потоцкій, главный начальникъ надъ осаждающими войсками, завидуя успѣху Жолкѣвскаго въ Москвѣ, хотѣлъ непремѣнно взять Смоленскъ, его желаніе соотвѣтствовало и желанію войска, раздраженнаго долгою осадою. Несмотря однако на ревность и мужество осаждающихъ, ихъ приступы были постоянно отбиваемы осажденными, хотя между послѣдними свирѣпствовала заразительная болѣзнь. Когда получили извѣстіе о договорѣ между Жолкѣвскимъ и московскимъ правительствомъ, то вступили въ переговоры; но какъ-скоро король объявилъ Шеину, что Смоленскъ, древнее достояніе Польши, долженъ сдаться не королевичу, а самому королю, то воевода никакъ не согласился отдѣлиться отъ Москвы безъ согласія всей земли. Окончаніе переговоровъ было отложено до пріѣзда великихъ московскихъ пословъ. И въ этомъ случаѣ городъ раздѣлился, если вѣрить перебѣжчикамъ: дворяне, которыхъ было около двухъ сотъ человѣкъ, стрѣльцы, числомъ около двѣнадцати тысячь, даже духовенство и воевода желали сдать крѣпость на имя короля, полагая, что имъ все равно жить, подъ властію ли Сигизмунда, или его сына, коль скоро вѣра и права будутъ сохранены; но торговые и посадскіе люди никакъ не хотѣли отложиться отъ Москвы и настаивали, чтобъ дожидаться пословъ^[18].

Между тѣмъ на сѣверо-западѣ шведы также не хотѣли выйти изъ Россіи безъ добычи: они взяли Ладогу, но не имѣли никакого успѣха подъ Ивангородомъ, жители котораго, несмотря на крайность, оставались вѣрны Самозванцу; Горнъ разбилъ Лисовскаго подъ Ямами; Лисовскій вмѣстѣ съ Просовецкимъ отступили ко Пскову, но разсорились, потому-что Лисовскій хотѣлъ служить Владиславу, а Просовецкій Самозванцу: вслѣдствіе этого Лисовскій пошелъ въ Острова, а Просовецкій съ своими донцами остановился въ двадцати верстахъ отъ Пскова. Самозванецъ укрѣпился въ Калугѣ, надѣясь, что связь между Москвою и Польшею не будетъ продолжительна. Жолкѣвскому, послѣ многихъ переговоровъ, удалось отдѣлаться отъ сапѣгиной шайки; взявши деньги, выданныя имъ изъ царской казны, эти бродяги, прогулявшіе все награбленное вовремя воины, выступили въ сѣверскую землю для отнятія ея у Самозванца. Важнѣе были дѣла въ Москвѣ. Гетманъ ясно видѣлъ, что русскіе вслѣдствіе только крайней необходимости пожертвовали своимъ народнымъ чувствомъ и призвали на престолъ иноземца, самая великость этой жертвы дѣлала уже ихъ раздражительными, требовательными; уступивъ слишкомъ много, они тѣмъ крѣпче держались за остальное; принесши жертву, горькую для народнаго чувства, они тѣмъ болѣе стали держаться за православіе, какъ основу своей народности; вопросъ религіозный сталъ теперь главнымъ, господствующимъ: все остальное подчинилось ему. Одно слово патріарха — и вся Русь могла встать какъ одинъ человѣкъ, и еслибъ пришлось выбирать между Владиславомъ-католикомъ и Самозванцемъ, то соборъ не могъ быть въ пользу перваго. Жолкѣвскій видѣлъ это, и зная, что вѣсти Изъ-подъ Смоленска касательно обращенія Владислава въ православіе не могли быть благопріятны, трепеталъ за свое дѣло, за себя, за свой малочисленный отрядъ, стоящій надъ подкопомъ, готовымъ каждую минуту взорваться. Вотъ почему онъ старался достать въ свои руки Москву, ввести въ нее свои войска, чтобъ задушить возстаніе при первомъ его обнаруженіи. Ревностныхъ себѣ помощниковъ нашелъ онъ въ боярахъ московскихъ, которые видѣли, что «многіе начали вору калужскому прямить и ссылаться съ нимъ»^[19], и потому единственнымъ средствомъ избавленія отъ него считали введеніе въ городъ поляковъ, и сами предложили о томъ гетману. Легко понять, какъ обрадовался Жолкѣвскій такому предложенію: онъ тотчасъ же послалъ росписать квартиры въ городѣ; но городъ сторожилъ всякое движеніе; ударили въ набатъ, сзывая гражданъ и объявляя имъ, что поляки входятъ въ городъ. Бояре испугались возстанія, и упросили гетмана обождать еще три дня^[20]. Видя такое сопротивленіе въ народѣ, Жолкѣвскій не хотѣлъ уже болѣе помѣщаться внутри города, но предлагалъ боярамъ, чтобъ они отвели ему Дѣвичій монастырь, и близьлежащія слободы. Бояре согласились; но патріархъ воспротивился, возражая, что неприлично оставить монахинь въ монастырѣ вмѣстѣ съ поляками, неприлично и выслать ихъ для поляковъ. Мнѣніе патріарха нашло отголосокъ сильный; около Гермогена начали собираться дворяне, торговые и посадскіе люди, стрѣльцы; присяга Владиславу терзала ихъ души; они искали предлога нарушить ее. Патріархъ дважды посылалъ за боярами, зовя ихъ къ себѣ: они отговаривались, что заняты государственнымъ дѣломъ. Тогда Гермогенъ послалъ имъ повѣстить, что если они не хотятъ итти къ нему, то онъ пойдетъ къ нимъ, и не одинъ, а со всѣмъ народомъ. Бояре испугались, пошли къ патріарху и толковали съ нимъ часа два, опровергая возраженія его противъ неблагонамеренныхъ замысловъ гетмана. Гермогенъ говорилъ, что Жолкѣвскій нарушаетъ условія, не отправляетъ никого противъ калужскаго вора, хочетъ ввести войска свои въ Москву, а русскіе полки высылаетъ на службу противъ шведовъ. Бояре, съ своей стороны, утверждали, что введеніе польскихъ войскъ въ Москву необходимо: иначе чернь предастъ ее Лжедимитрію; Иванъ Никитичъ Романовъ даже сказалъ патріарху, что если гетманъ отойдетъ отъ Москвы, то имъ всѣмъ боярамъ придется слѣдовать за нимъ для спасенія головъ своихъ, что тогда Москва достанется вору, и патріархъ будетъ отвѣчать за бѣдствія отечества. Патріарху прочли строгій уставъ, написанный гетманомъ для предотвращенія и наказанія бунтовъ, которые могутъ позволить себѣ поляки; въ тоже время Гонсѣвскій, узнавъ, о чемъ идетъ дѣло у патріарха съ боярами, прислалъ къ послѣднимъ извѣстіе, что гетманъ завтра же высылаетъ войска противъ Самозванца, если только московскіе полки будутъ готовы. Это извѣстіе дало боярамъ рѣшительный перевѣсъ въ спорѣ; Мстиславскій воспользовался случаемъ, чтобъ превознести гетмана, и патріахъ замолчалъ. Говорятъ даже, будто бы бояре, въ торжествѣ, Осмѣлились сказать Гермогену, чтобъ онъ смотрѣлъ за церковью, а въ свѣтскія дѣла не вмѣшивался, ибо прежде никогда духовенство не управляло государственными дѣлами; если такъ, то бояре позабыли о тѣсной связи между государствомъ и церковію, позабыли, что въ это время церковь блюла за единствомъ и самостоятельностію государства, и что патріархъ вовсе не вмѣшивался въ свѣтскія дѣла, а заботился только о сохраненіи церкви, отъ котораго зависѣло и сохраненіе государства. Патріархъ не хотѣлъ ничего болѣе, какъ только того, чтобъ новый царь былъ православнаго исповѣданія. На этотъ разъ Гермогенъ уступилъ боярамъ; уступилъ и народъ. Салтыковъ, Шереметевъ, Андрей Голицынъ, дьякъ Грамотинъ поперемѣнно разъѣзжали среди толпы, выговаривали за мятежъ, приказывали не замышлять новаго; народъ утихъ, но до времени.

Ночью, съ 20 на 21 сентября, поляки тихо вступили въ Москву, помѣстились въ Кремлѣ, Китаѣ и Бѣломъ городѣ; заняли и монастырь Дѣвичій, заняли Можайскъ, Борисовъ, Верею для охраненія сообщеній своихъ съ королемъ. Жолкѣвскій для собственной выгоды хотѣлъ исполнить свои обѣщанія — и исполнилъ: рѣшеніе распрей между поляками и москвитянами предоставлено было равному числу судей изъ обоихъ народовъ^[21]; судъ былъ безпристрастный и строгій: полякъ насильно увелъ Дочь у одного изъ знатныхъ гражданъ: преступника высѣкли кнутомъ. Обязанность продовольствовать поляковъ была возложена на замосковные города и волости, которые были росписаны по разнымъ ротамъ; но когда посланные для сбора припасовъ поляки, по ихъ собственному признанію, самовольно брали все, что кому нравилось, силою отнимая женъ и дочерей у гражданъ, то, для избавленія себя отъ насилій, жители согласились платить полякамъ деньгами, сборъ которыхъ приняли на себя^[22]. Захвативъ Москву, гетманъ хотѣлъ прибрать къ своимъ рукамъ стрѣльцовъ, потому-что на нихъ, какъ на постоянно-вооруженномъ войскѣ, должно было опереться народное возстаніе. Гетманъ довелъ дѣло до того, что по согласію бояръ (которые, видно, соглашались на все) начальство надъ стрѣльцами поручено было поляку Гонсѣвскому; стрѣльцы также лргко согласились на это, ибо Жолкѣвскій обходительностію, подарками и угощеніями такъ привлекъ ихъ къ себѣ, что они готовы были исполнить все, чего бы онъ ни захотѣлъ: сами приходили къ нему и спрашивали, не подозрѣваетъ ли онъ кого въ измѣнѣ, вызываясь тотчасъ схватить виновнаго. Гетману удалось даже поладить и съ патріархомъ: сперва сносился онъ съ нимъ посредствомъ другихъ, а потомъ сталъ посѣщать и самъ и пріобрѣлъ его пріязнь^[23].

Несмотря однако на всю ловкость гетмана, на все его стараніе поддержать дружелюбныя отношенія между своимъ войскомъ и гражданами, недовѣрчивость господствовала между ними. «Нѣсколько недѣль — говоритъ одинъ полякъ — очевидецъ^[24], мы провели съ москвитянами во взаимной недовѣрчивости, съ дружбою на словахъ, съ камнемъ за пазухой; угощали другъ друга пирами, а мыслили иное. Мы наблюдали величайшую осторожность; стража день и ночь стояла у воротъ и на перекресткахъ. Для предупрежденія зла, по совѣту доброжелательныхъ намъ бояръ, Гонсѣвскій разослалъ по городамъ 18,000 стрѣльцовъ, подъ предлогомъ охраненія этихъ мѣстъ отъ шведовъ, но собственно для нашей безопасности: этимъ способомъ мы ослабили силы непріятеля. Москвитяне уже скучали нами; не знали только, какъ сбыть насъ, и, умышляя ковъ, часто производили тревогу, — такъ-что по два, по три и по четыре раза въ день мы Садились на, коней и почти не разсѣдлывали ихъ.» — Какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, осторожность, которую поляки считали своею обязанностію, еще болѣе оскорбляла москвитянъ, ибо во всѣхъ мѣрахъ ея они видѣли грозное, непріязненное положеніе, видѣли себя въ осадѣ, подъ пушками враговъ, потому-что поляки завладѣли всѣмъ городскимъ нарядомъ (артиллеріею), завладѣли и казною царскою. Къ ней приставленъ былъ присланный отъ Сигизмунда и уже извѣстный намъ тушинецъ, купецъ Ѳедоръ Андроновъ…. Лѣтописецъ говоритъ объ Андроновѣ: «онъ же наипаче московскимъ людямъ пакость дѣяте»^[25]. Итакъ, причинъ къ неудовольствію было достаточно; сюда присоединялся глухой, но основательный слухъ о злыхъ намѣреніяхъ короля, ибо что было такъ явно въ Польшѣ, то не могло быть тайно въ Москвѣ. Жолкѣвскій зналъ, что король не удовлетворитъ требованіямъ земскихъ пословъ, и потому спѣшилъ оставить Москву. Съ одной стороны, личнымъ присутствіемъ хотѣлъ онъ подкрѣпить своихъ единомышленниковъ, уговорить короля исполнить договоръ, какъ настаивалъ также и Левъ Сапѣга, канцлеръ литовскій, но противъ чего былъ Янъ Потоцкій, врагъ гетмана. Съ другой стороны, Жолкѣвскій спѣшилъ изъ Москвы для того, чтобы сохранить свою славу: противъ всякаго чаянія и необыкновеннымъ успѣхомъ окончилъ онъ походъ свой; но теперь, при упорствѣ Сигизмунда, дѣла грозили принять другой оборотъ. Гетманъ очень хорошо видѣлъ, что ему съ малочисленнымъ войскомъ не удержаться въ Москвѣ противъ возстанія неминуемаго, и потому объявилъ боярамъ о необходимости своего отъѣзда; тѣ упрашивали его остаться, чувствуя, что только личность гетмана отвращала непріязненное столкновеніе москвитянъ съ поляками; по-крайней-мѣрѣ просили его назначить по себѣ преемника достойнаго: Жолкѣвскій оставилъ имъ Гонсѣвскаго. Бояре провожали гетмана далеко за городъ, даже простой народъ обнаружилъ къ нему расположеніе, платя ласкою за ласку: когда онъ ѣхалъ по улицамъ, то жители забѣгали ему дорогу, желая счастливаго пути^[26].

Что же дѣлалось въ это время въ смоленскомъ лагерѣ, гдѣ рѣшалась судьба двухъ государствъ? 7-го октября прибыли московскіе послы подъ Смоленскъ^[27]; ихъ приняли съ честію, отвели 14 шатровъ за версту отъ королевскаго стана; но продовольствіе было скудное; на жалобы пословъ отвѣчали, что король не въ своей землѣ, а на войнѣ, и самъ нуждается во многомъ. 10 числа была первая аудіенція; Левъ Сапѣга, именемъ королевскимъ, въ неопредѣленныхъ словахъ, отвѣчалъ, что Сигизмундъ хочетъ успокоенья Московскому государству и назначитъ время для переговоровъ. Переговоры начались: первое затрудненіе состояло въ отступленіи короля изъ-подъ Смоленска. Паны объявили, что королю нельзя отступить отъ Смоленска и вывести войска изъ предѣловъ Московскаго государства, ибо онъ пришелъ съ тѣмъ, чтобъ утишить мятежи, истребить вора, очистить города, а потомъ дать сына своёго на престолъ московскій. Послы возражали, что государство гораздо скорѣе успокоится, если король выведетъ изъ него свои войска; что для истребленія вора довольно одного отряда Жолкѣвскаго, ибо воръ силенъ теперь только польскими войсками; что походъ королевскій на вора раззоритъ окончательно Московское государство, и безъ того уже опустошенное; послы заключили, что имъ странно даже и толковать объ этомъ, ибо условіе объ отступленіи отъ Смоленска подтверждено клятвенно гетманомъ (въ договорѣ съ Валуевымъ и Елецкимъ при Царевѣ-Займищѣ; въ договорѣ же московскомъ сказано вообще объ. очисткѣ всѣхъ городовъ къ Московскому государству, и гетманъ обязался просить короля, чтобъ тотъ снялъ осаду Смоленска), и слѣд. объ этомъ и рѣчи быть не должно. Паны отвѣчали, что король не можетъ дать своего пятнадцатилѣтняго сына на престолъ московскій, но хочетъ самъ прежде итти на вора, послѣ чего поѣдетъ на сеймъ, безъ согласія котораго не можетъ согласиться на желаніе москвитянъ. 17 октября былъ другой съѣздъ; паны повторили прежнее, только болѣе рѣзкимъ тономъ; этотъ тонъ выбрали они, вѣроятно, какъ средство отчаянное, ибо вся справедливость была на сторонѣ русскихъ пословъ; вотъ почему Голицыну было легко опровергнуть всѣ возраженія пановъ; наконецъ поляки принуждены были высказать свою потайную мысль: «Для чего — говорили они, — вы не оказали королю до сихъ поръ никакого почета, и раздѣляете сына съ отцемъ? зачѣмъ до сихъ поръ не отдадите королю Смоленска? вы бъ велѣли смолянамъ присягнуть королю и королевѣ вмѣстѣ, и тѣмъ бы оказали честь королю». Разумѣется, что и на это отвѣчать было легко; послы спросили у поляковъ: «Когда вы избрали короля своего, а у него былъ отецъ въ Швеціи Яганъ король, то для чего вы раздѣлили отца съ сыномъ, сыну цаловали крестъ, а отцу Не цаловали?» Паны возражали, что Яганъ король не приходилъ успокоивать ихъ государство, и заключали рѣчь свою такъ: «А не взявъ государю нашему Смоленска, прочь не отхаживать.» Желая уклониться отъ переговоровъ о Смоленскѣ и выполнить скорѣе главную статью наказа, послы настаивали, чтобъ теперь король исполнилъ договоръ, а послѣ сынъ его, царь московскій, снесется уже съ нимъ относительно Смоленска, если не получить этого города Сигизмундъ считаетъ для себя такимъ безчестьемъ. «Впрочемъ — прибавили послы — честь государская состоитъ въ ненарушеніи даннаго слова, а король неоднократно объявлялъ, что онъ предпринялъ походъ не для, овладѣнія городами.» Этимъ кончилось совѣщаніе…

20 октября былъ третій съѣздъ. Здѣсь паны откровенно объявили, что еслибъ король согласился отступить отъ Смоленска, то они, паны и все рыцарство, на то не согласятся и скорѣе помрутъ, а вѣковѣчную свою отчину достанутъ. Послы въ отвѣтъ на это велѣли читать дьяку гетманскій договоръ; поляки съ сердцемъ закричали: «Не разъ вамъ говорено, что намъ до гетманской записи дѣла нѣтъ!» Несмотря однако на это, они тотчасъ же начали толковать о вознагражденіяхъ королю и войску, упомянутыхъ въ гетманскомъ договорѣ; послы отвѣчали, что странно будетъ платить опустошителямъ государства, и что объ этихъ вознагражденіяхъ царь Владиславъ снесется послѣ самъ съ отцомъ своимъ. Въ заключеніе послы просили пановъ донести королю, что до сихъ поръ всѣ разсужденія происходятъ не о главномъ предметѣ посольства, тогда-какъ они желаютъ болѣе всего знать: дастъ ли король на царство сына своего, и приметъ ли королевичъ православную вѣру греческаго закона? Паны обѣщались донести объ этомъ Сигизмунду. 23 октября былъ четвертый съѣздъ. Паны объявили, что король жалуетъ своего сына, но отпуститъ его не раньше сейма. Тутъ же паны прочли статьи, на которыя соглашается король: 1) Въ вѣрѣ и женитьбѣ королевича воленъ Богъ да онъ самъ. 2) Съ папою королевичъ о вѣрѣ ссылаться не будетъ. 3) Плѣнныхъ выдать король велитъ. 4) О числѣ людей при королевичѣ и о ихъ наградѣ послы должны договориться съ самимъ Владиславомъ. 5) Касательно казни отступникамъ отъ православія король соглашается съ статьею его наказа. Касательно же другихъ статей будетъ рѣшеніе на сеймѣ. Насчетъ отступленія отъ Смоленска послѣдовалъ рѣшительный отказъ; паны заключили отвѣтъ свой такъ: «Какъ скоро Смоленскъ поддастся и присягнетъ королю, то его величество пойдетъ самъ на вора, истребитъ его и, успокоивъ государство, отправится со всѣмъ войскомъ и съ вами послами на сейма.; на сеймѣ дастъ вамъ въ цари сына своего, съ которымъ вы и поѣдете въ Москву». Въ этомъ отвѣтѣ обнаруживался весь планъ короля: взять Смоленскъ во что бы то ни стало, для Польши, дабы походъ совершенъ былъ съ пользою для послѣдней, дабы никто не смѣлъ сказать на сеймѣ королю, что онъ потратилъ польскихъ людей и деньги единственно для достиженія своихъ цѣлей; потомъ, подъ видомъ истребленія вора, вступить далѣе въ московскія области, тогда-какъ русскіе измѣнники, подкрѣпляемые отрядомъ Гонсѣвскаго, будутъ стараться привести Москву и другіе города къ присягѣ на имя короля, а не Владислава; какъ бы это предпріятіе ни кончилось, удачно или неудачно, Смоленскъ оставался за королемъ, который былъ такимъ образомъ оправданъ предъ рѣчью посполитою. — Послы не могли не проникнуть въ королевскія намѣренія, и потому отвѣчали, что взять Смоленскъ, итти на вора, успокоить государство, итти.на сеймъ, — все это требуетъ долгаго времени, тогда-какъ для Московскаго государства дорога теперь каждая минута, и медленность королевская, породивъ сомнѣніе, произведетъ смуту; почему они, послы, просятъ пановъ отвратить короля отъ такого несчастнаго намѣренія и настоять на выполненіе гетманскаго договора; просили также позволенія обослаться съ смолянами, съ которыми до сихъ поръ запрещено было имъ сноситься. — Я не стану описывать здѣсь спора, который имѣлъ мѣсто между митрополитомъ Филаретомъ и канцлеромъ Львомъ Сапѣгою о томъ, нужно ли Владиславу принять греческую- вѣру; споръ кончился ничѣмъ, ибо противники остались при своихъ мнѣніяхъ; но должно упомянуть о заключительныхъ словахъ Филарета, который припомнилъ Сапѣгѣ недавнюю старину: «А тебѣ Льву Ивановичу и больше всѣхъ надобно о томъ радѣть, чтобъ государь нашъ королевичъ Владиславъ Жигимонтовичъ былъ въ нашей православной вѣрѣ греческаго закона, потому-что дѣдъ твой и отецъ, да и ты самъ и иные вашего рода многіе были въ нашей православной вѣрѣ, и невѣдомо какимъ обычаемъ ты съ нами нынѣ поразрознился, и тебѣ по нашей вѣрѣ пригоже поборать.» — 26 октября имѣлъ мѣсто пятый съѣздъ, Паны, желая испугать пословъ и показать имъ необходимость подчиниться волѣ Сигизмунда, увѣдомили ихъ объ успѣхахъ шведовъ на сѣверо-западѣ и объ. усиленіи Самозванца. Послы отвѣчали, что они сомнѣваются въ истинѣ этихъ извѣстій, ибо изъ Москвы къ нимъ объ этомъ не пишутъ; что же касается, впрочемъ, до усиленія Самозванца, то отъ короля зависитъ положить конецъ этому усиленію: пусть онъ только утвердитъ договоръ гетманскій; тогда послы напишутъ во всѣ города о пріѣздѣ королевича, весь народъ обрадуется и отстанетъ отъ вора; въ противномъ же случаѣ, разумѣется, народъ придетъ въ сомнѣніе, все начатое рушится и будетъ хуже прежняго. Извѣстно, что ничто не можетъ такъ раздражить, какъ справедливое возраженіе на требованія, которыхъ несправедливость сознаютъ сами требующіе; извѣстно также, что въ-сердцахъ поди скорѣе проговариваются; такъ и паны, раздраженные стойкостію пословъ, отвѣчали, что извѣстія, ими принесенныя, справедливы, и что послы сами не знаютъ, чего хотятъ, ибо, если бы король и запотѣлъ пойти въ свое государство, то воины его, какъ люди вольные, не послушаются — прекрасное ручательство для пословъ въ твердости обязательствъ королевскихъ! Паны кричали посламъ: «Вы пришли не съ указомъ, а къ указу, и не отъ государя пришли съ челобитьемъ, а отъ Москвы къ государю нашему, и что вамъ государь нашъ укажетъ, то и дѣлайте.» — Послы отвѣчали, что указывать королю они не могутъ; но какъ имъ приказано отъ патріарха, бояръ и всѣхъ людей Московскаго государства, такъ они и дѣлаютъ, и потому просятъ позволенія отписать обо всемъ временному правительству, безъ дальнѣйшаго наказа отъ котораго они ни на что согласиться не могутъ. — Паны настаивали на полномочіе пословъ, явно говорили имъ: «Чего бы вамъ стоило поклониться его величеству Смоленскомъ, которымъ овладѣть король хочетъ не для себя, а для сына же своего! Сигизмундъ оставитъ послѣ себя сыну не только Смоленскъ, по и Польшу и Литву; тогда Польша, Литва и Русь будутъ все едино.» — Послы отвѣчали рѣшительно, что ни теперь, ни послѣ на сеймѣ, никогда не согласятся они уступить Польшѣ хотя одинъ какой-нибудь городъ, что о присягѣ на имя королевское не только нѣтъ въ наказѣ, но и въ мысляхъ о томъ у всего народа никогда не было. Въ заключеніе послы жаловались, что дворяне, съ ними пріѣхавшіе, умираютъ съ голоду, да и сами они, послы, терпятъ большую нужду, а лошади ихъ всѣ погибли отъ недостатка въ кормѣ; на это паны отвѣчали: «всему злу вы сами причиною; когдабъ исполнили вы королевскую волю, то и вамъ и всѣмъ дворянамъ вашимъ былобъ всего довольно.»

Въ то время, какъ князь Василій Голицынъ съ товарищами такъ твердо стояли за честь и выгоды Московскаго государства, соперникъ Голицына, сверженный царь Василій Ивановичъ Шуйскій въ послѣдній разъ обнаружилъ свою крѣпкую волю — Когда Жолкѣвскій привезъ его къ Сигизмунду, то Василій и тутъ не отказался отъ своего величія, и тутъ хотѣлъ оставаться царемъ московскимъ: онъ не поклонился королю, сказавъ, что государю московскому неприлично кланяться польскому королю^[28]. По взятіи Смоленска Шуйскіе были съ тріумфомъ введены въ Варшаву, гдѣ имѣло мѣсто вторичное представленіе ихъ Сигизмунду; польскіе писатели говорятъ, что при этомъ случаѣ Василій кланялся королю, опуская руку до земли; но они же и противорѣчатъ своему извѣстію, упрекая Василія въ крутомъ упорствѣ: эти слова показываютъ, что Шуйскій до конца не переставалъ считать себя царемъ. Василій умеръ 12 сентября 1612 года; мы не станемъ вмѣстѣ съ лѣтописцами, обвинять польское правительство въ ускореніи его кончины, ибо жизнь его была нужнѣе для Полыни, чѣмъ смерть. Что же касается до братьевъ Василія, то Дмитрій умеръ въ Польшѣ, Иванъ возвратился въ Москву, вмѣстѣ съ Филаретомъ Никитичемъ, служилъ царямъ Михаилу Ѳеодоровичу и Алексѣю Михайловичу, въ началѣ царствованія котораго умеръ бездѣтнымъ^[29]. Шуйскіе жили въ Польшѣ небѣдно, получали подарки отъ короля и вельможъ, но находились подъ стражею^[30]. Надъ могилами Василія и Димитрія Шуйскихъ, въ Краковскомъ предмѣстій, была вырѣзана латинская надпись, объявляющая, что Сигизмундъ повелѣлъ честно схоронить здѣсь своихъ плѣнниковъ, потому-что при немъ не лишались послѣднихъ почестей и враги его, неправедно завладѣвшіе скипетромъ.

Между тѣмъ какъ Шуйскій и Голицынъ поступали сообразно съ своимъ достоинствомъ, Жолкѣвскій также старался поддержать свою честь, склоняя короля къ утвержденію московскаго договора; онъ оправдывалъ себя тѣмъ, что, будучи въ необходимости спѣшить и не имѣя инструкціи, оперся на договоръ Салтыкова, утвержденный самимъ королемъ; желая затронуть семейный интересъ Сигизмунда, гетманъ представлялъ, какъ важно для Владислава стать прежде царемъ Московскимъ для того, чтобъ но смерти отца безпрепятственно получить и престолъ польскій, ибо Фамилія Вазы имѣетъ много враговъ среди польскаго народа; льстилъ также королю завоеваніемъ Швеціи, которое было бы очень легко при соединенныхъ усиліяхъ двухъ государствъ; уговаривалъ уступить московскимъ требованіямъ на первый разъ, предоставя времени тѣснѣйшее соединеніе обоихъ государствъ въ политическомъ и религіозномъ отношеніи; при этомъ онъ указывалъ на литовскую Русь, которая окончательно соединилась съ Польшею 160 лѣтъ спустя послѣ восшествія Ягайла на престолъ польскій; грозилъ продолжительною войною въ случаѣ упорства, грозилъ буйствомъ польскихъ воиновъ, которые не будутъ сражаться безъ жалованья; но все было тщетно: король не хотѣлъ мѣнять вѣрнаго на невѣрное, не смѣлъ явиться на сеймъ безъ областей Московскихъ для польши. Гетманъ участвовалъ въ шестомъ совѣщаніи съ послами, бывшемъ 2 ноября. Послы обрадовались присутствію гетмана, думая, что онъ приметъ ихъ сторону, но обманулись въ своей надеждѣ. Паны начали прежнимъ, требуя отъ пословъ, чтобы тѣ велѣли смолянамъ цаловать крестъ Сигизмунду. Послы отвѣчали также по-прежнему, что безъ согласія всей земли этого сдѣлать не могутъ, при чемъ напоминали гетману объ его договорѣ. Жолкѣвскій отвѣчалъ: въ договорѣ не написано, чтобъ королю отступить отъ Смоленска въ Польшу; я обѣщалъ просить короля, чтобъ онъ прекратилъ нальбу но городу, и не чинилъ ему никакой тѣсноты — и сдержалъ обѣщаніе; а предписать этого своему государю я не могъ. Чт " же касается до моего обѣщанія промышлять надъ воромъ, то оно не исполнено потому, что сами бояре-правители приходили ко мнѣ въ станъ и просили меня войти въ Москву, боясь измѣны черныхъ людей; а потомъ у меня съ боярами многія договорныя статьи были измѣнены, въ истинѣ чего засвидѣтельствуютъ вамъ московскіе дворяне, Иванъ Измайловъ съ товарищами, пріѣхавшіе со мною бить челомъ королю о помѣстьяхъ; они вамъ разскажутъ, какъ со мною въ Москвѣ бояре дѣлали и совѣтовали. И вы бы здѣсь, по ихъ примѣру, поступили съ панами радою, къ чести королевской и къ вашей пользѣ. Я знаю свой договоръ, чтобъ по Смоленску не стрѣлять и тѣсноты ему не дѣлать, — и договоръ исполненъ; что же касается до требованія пановъ, чтобъ для чести королевской отца съ сыномъ не раздѣлять, то это требованіе справедливо, и мы за честь государя готовы умереть. "Послы въ отвѣтъ напомнили ему о записи, данной князю Елецкому и Валуеву при Царевѣ Займищѣ, въ которой именно сказано, что король тотчасъ отступитъ отъ Смоленска, какъ-скоро его жители присягнутъ Владиславу. Касательно перемѣны договорныхъ статей между гетманомъ и боярами послы сказали, что отъ бояръ объ этомъ они письма не получали, Ивану же Измайлову и ему подобнымъ, которые пріѣхали къ королю просить помѣстій, вѣрить не будутъ: въ договорѣ есть статья — сказали послы — что и при государѣ королевичѣ польскимъ и литовскимъ людямъ въ приказахъ не быть и не владѣть, а теперь и до государева прихода помѣстья и вотчины даютъ. Мы упоминаемъ объ этомъ для того — заключали послы — чтобъ не вышло въ людяхъ сомнѣнья и печали. Сапѣга отвѣчалъ на это: "Комужь ихъ до прихода королевича и жаловать, какъ не. его величеству?@ Тутъ же gослы изъ устъ Сапѣги получили извѣстіе, что Мстиславскій принялъ отъ короля званіе конюшаго,Юрій НикитичъТрубецкой — боярство. При концѣ совѣщанія, послы велѣли прочесть дьяку Луговскому запись Жолкѣвскаго. данную Елецкому и Валуеву; но какъ скоро Луговской началъ чтеніе, то Сапѣга закричалъ на него: «Вамъ давно запрещено упоминать объ этой записи; вы хотите его только позорить пана гетмана; если упомянете въ другой разъ объ ней, то вамъ худо будетъ». Луговской не утерпѣлъ, и закричалъ въ свою очередь гетману: «хоть убейте, а я буду говорить правду; вы эту запись ставите ни во что, а мы и теперь и впредь будемъ ею защищаться». Жолкѣвскій вступился въ дѣло и сказалъ: «Я готовъ присягнуть, что ничего не помню, что написано въ этой записи; писали ее русскіе люди, бывшіе со мною, и ко мнѣ поднесли; я не читавши приложилъ печать; и потому лучше оставимъ эту запись, а будемъ говорить объ одной московской, которую и король утверждаетъ». Другіе паны прибавили, что если послы не велятъ смолянамъ цаловать крестъ Сигизмунду, то присяга гетмана.этимъ самымъ уничтожается, и городъ будетъ взятъ приступомъ, при чемъ въ немъ не останется и камня на камнѣ. Послы просили позволенія отправить гонца въ Москву съ требованіемъ новаго наказа; гетманъ, тронутый сильными представленіями Филарета и Голицына, обѣщалъ имъ исходатайствовать у короля, чтобъ до возвращенія гонца приступа къ Смоленску не было. На другой день послы отправились къ Жолкѣвскому опять уговаривать его попомнить свою душу и не допускать до взятія Смоленска; на этотъ разъ гетманъ предложилъ имъ впустить въ Смоленскъ королевскія войска, какъ впущены они были въ Москву, и тогда, но его словамъ, быть можетъ, король и не велитъ смолянамъ цаловать на свое имя крестъ. Послы, разумѣется, не согласились на такое безстыдное предложеніе и настаивали на отсылку гонца въ Москву. Гетманъ обѣщалъ и на другой день объявилъ, что король соглашается на отсылку гонца, но опять съ тѣмъ, чтобъ прежде было впущено въ Смоленскъ польское войско; послы отказали въ другой разъ и опять просили о гонцѣ. На другой день гетманъ объявилъ о согласіи короля на отсылку гонца съ тѣмъ, чтобъ тотъ возвратился не позже двухъ недѣль: послы успокоились. Но 18 ноября ихъ позвали къ гетману, и здѣсь Сапѣга объявилъ о необходимости ввести польское войско въ Смоленскъ, потому-что Шеинъ ссылается съ воромъ; послы отказали, отговариваясь постоянно неимѣніемъ наказа изъ Москвы; паны отвѣчали, что его величество не намѣренъ дожидаться изъ Москвы указу: «не Москва государю нашему указъ, государь нашъ Москвѣ указъ, и король, не взявши Смоленска и не введя въ него своей рати, прочь не пойдетъ. Вы имѣете полное право — продолжали паны — согласиться на королевское требованіе, и если на васъ за то будутъ въ Москвѣ пенять, то вы можете сослаться на примѣръ самой же Москвы: въ Москвѣ впустили польское войско въ городъ, и вы впустили его въ Смоленскъ».. Въ заключеніе грозили немедленнымъ приступомъ. Послы отвѣчали, что исполненіе ₍этой угрозы повредитъ совершенно дѣлу королевича и усилитъ сторону вора; притомъ же, еслибъ они, послы, и отправили отъ себя приказъ Шеину сдать городъ, то воевода не послушается до тѣхъ поръ, пока не будетъ прислана грамота изъ Москвы. Поляки ни на что не согласились и окончили совѣщаніе угрозами. 20 ноября гетманъ призвалъ къ себѣ одного дьяка Томилу Луговского, который, по своему энергическому характеру, имѣлъ сильное вліяніе въ посольствѣ. Жолкѣвскій представлялъ ему, что упорство пословъ будетъ имѣть слѣдствіемъ гибель Смоленска; но Луговской, съ своей стороны, представлялъ гибельныя и постыдныя слѣдствія нарушенія договора, — и дѣло опять кончилось ничѣмъ. 21 ноября былъ приступъ къ городу; но поляки трижды были отбиты осажденными. 29 ноября и 2 декабря были опять съѣзды. На второмъ изъ нихъ поляки уступили посламъ, согласились на отсылку гонца въ Москву, но требовали, чтобъ они не писали туда ничего лишняго; потому-что поляки съ помощію русскихъ измѣнниковъ дознались о грамотахъ, отправляемыхъ тайно въ Москву послами: въ этихъ грамотахъ послы уговаривали русскихъ людей не позорить себя и не ѣздить къ Сигизмунду съ челобитьями о помѣстьяхъ и о всякихъ дѣлахъ. Послы отвѣчали прямо и благородно: «Мы рады, что вы знаете наши мысли изъ тѣхъ писемъ; да, мы писали, чтобъ не было челобитій о помѣстьяхъ, потому-что это можетъ весь народъ привести въ сомнѣніе». 4 Декабря дали знать посламъ, чтобъ они отправили отъ себя гонца въ Москву, и что король съ нимъ вмѣстѣ отправляетъ туда же собственнаго коморника, пана Исаковскаго. Оба дѣйствительно выѣхали 4 числа.

Успокоивъ главныхъ пословъ отправленіемъ гонца, поляки начали дѣйствовать на второстепенныхъ и преклонять ихъ на свою сторону, при чемъ не жалѣли никакихъ обѣщаній. Эти обѣщанія, соединенныя съ нуждою, какую претерпѣвали члены посольства зимою въ лагерѣ, подѣйствовали на многихъ; скоро Филаретъ и Голицынъ узнали, что думный дворянинъ Сукинъ, дьякъ Сыдавный Васильевъ, спасскій архимандритъ Евфимій, троицкой келарь Аврамій Палицынъ и другіе передались полякамъ, получили отъ короля грамоты на помѣстья и разныя награды и вмѣстѣ съ тѣмъ отпускъ домой. Надобно думать, что нѣкоторые изъ этихъ людей прельстились не столько наградами, сколько позволеніемъ уѣхать домой; они могли оправдываться въ собственныхъ глазахъ тѣмъ, что, возвратясь въ отечество, будутъ съ большею пользою дѣйствовать противъ польскихъ замысловъ. Какъ бы то ни было, однако поступокъ этихъ людей, судя строго, былъ явною измѣною, нарушеніемъ долга: вся земля поручила имъ великое дѣло — и они постыдно бросили его; какъ бы то ни было, рѣшиться на подобный поступокъ могли только люди слабые духомъ. Тѣмъ выше является поведеніе дьяка Луговского, который выкупилъ грѣхъ своихъ собратій — Сыдавнаго и Грамотина. Канцлеръ Сапѣга позвалъ Луговского къ себѣ подъ предлогомъ нужнаго дѣла; Томила отправился, и первые, кто попались ему на встрѣчу въ жилищѣ канцлера, были Сукинъ и Сыдавный, наряженные въ богатое платье. Сапѣга велъ ихъ къ королю и приказалъ Луговскому немного подождать: «Я сейчасъ возвращусь; только представлю этихъ господъ и другихъ дворянъ на отпускную аудіенцію, потому-что Сукинъ старь, а прочіе, живя здѣсь, проѣлись». Луговской не вытерпѣлъ, и остановя канцлера, сказалъ ему: «Левъ Иванычъ! неслыхано нигдѣ, чтобъ послы такъ дѣлывали, какъ теперь Сукинъ и Сыдавный дѣлаютъ: покинувъ государево и земское дѣло и товарищей своихъ, ѣдутъ къ Москвѣ! Какъ имъ посмотрѣть на чудотворный образъ Богородицы, отъ котораго отпущены! хотя бы Сукинъ и въ-самомъ-дѣлѣ былъ боленъ, то лучше бы ему умереть здѣсь, чѣмъ отъѣхать; если же ихъ отпускаютъ потому, что они проѣлись, то и насъ всѣхъ пора давно отпустить. Объявляю тебѣ, Левъ Иванычъ! что какъ скоро они въ Москву пріѣдутъ, то во всѣхъ городахъ будетъ недоумѣнье, печаль и шатость большая; да и митрополиту съ княземъ Насильемъ Васильевичемъ впередъ ничего нельзя будетъ дѣлать». Сапѣга отвѣчалъ на этотъ разъ открыто, что послы состоятъ въ волѣ государя, что Сукинъ и Сыдавный отпущены по ихъ челобитью, что въ Москвѣ отъ ихъ пріѣзда нельзя ожидать ничего дурного, потому-что они вѣрные слуги королевскіе, и другіе, на нихъ глядя, захотятъ также служить королю, и государь ихъ также пожалуетъ своимъ великимъ жалованьемъ, а кто захочетъ, то и въ Москву укажетъ отпустить. Луговской отвѣчалъ: «Надобно того у Бога и у Жигимонта короля просить, чтобъ кровь христіянская литься перестала и государство успокоилось; а присланы мы къ королевскому величеству не о себѣ промышлять и бить челомъ, но о всемъ Московскомъ государствѣ». Когда Сапѣга возвратился отъ короля, то взялъ Луговского въ особую комнату и началъ уговаривать его, чтобъ ѣхалъ вмѣстѣ съ Сукинымъ подъ Смоленскъ склонять гражданъ къ присягѣ на имя короля или, по-крайней-мѣрѣ, ко внушенію въ городъ польскихъ войскъ. Луговской отвѣчалъ, что ему нельзя этого сдѣлать, что онъ не хочетъ навести на себя вѣчную клятву: «Не только Господь Богъ и люди Московскаго государства меня не потерпятъ, но и земля меня не понесетъ. Я присланъ отъ Московскаго государства въ челобитчикахъ, и вы хотите, чтобъ я первый положилъ соблазнъ въ людяхъ; лучше мнѣ,.по Христову слову, навязать на себя камень и ввергнуться въ море, чѣмъ рѣшиться на такой соблазнъ».

Луговской, возвратясь отъ Сапѣги, пересказалъ старшимъ посламъ всѣ улещенія послѣдняго. Тогда митрополитъ и князь призвали къ себѣ отъѣзжиковъ и умоляли ихъ попомнить Бога и свои души, и не покидать великаго дѣла; тѣ отвѣчали: «Послалъ насъ король съ грамотами къ Москвѣ для своего государскаго дѣла, то какъ намъ не ѣхать?» Ловкій келарь Аврамій Палицынъ остался вѣренъ своему характеру и здѣсь: онъ не хотѣлъ видѣться съ митрополитомъ, сказался больнымъ и тайно уѣхалъ вмѣстѣ съ другими духовными лицами и многими дѣтьми боярскими. А Захаръ Ляпуновъ? и тотъ остался вѣренъ своему характеру; онъ не поѣхалъ и въ Москву; ему пришлась но природѣ разгульная жизнь поляковъ; онъ остался въ королевскомъ лагерѣ, и потѣшалъ пановъ своими насмѣшками надъ московскими послами^[31]. Послѣдніе протестовали противъ отъѣзда упомянутыхъ лицъ, но напрасно; они представляли, что пріѣздъ ихъ въ Москву произведетъ смуту и сомнѣнье и всему дѣлу поруху. Но Москвѣ и безъ того уже было много смутъ и сомнѣнья, и дѣло рушилось; народъ вставалъ, почуявъ измѣну: измѣна была видимая.

С. СОЛОВЬЕВЪ.

"Современникъ", № 11, 1849

---

1. Акты историч. II, 287.
2. Сборн. Муханова, № 108.
3. Рукопись Жолкѣв., стр. 190, 121.
4. Акты арх. эксп. II, 162.
5. Прилож. XII къ III т. Истор. Смутн. врем.
6. Рукоп. Жолкѣв., стр. 122, 123.
7. Собр. гос. гр, и дог. II, № 391.
8. Рукоп. Жолк., стр. 129.
9. Никон. VIII, стр. 142.
10. Акты арх. эксп. II, 164.
11. Рукоп. Жалкѣв. стр. 133.
12. Рукоп. Жолкев. стр. 134 и слѣд.
13. Акты арх. эксп. т. II, 165.
14. Рукоп. Жолкѣв. стр. 114.
15. Рукоп. Жолкp3;в. стр. 146 и слѣд.
16. Голикова Допол. къ Дѣ;ян. Петра Великаго, т. II, стр. 20, 21.
17. Тамъ же, стр. 22 и слѣд.
18. Дневн. oc. Смол. стр. 239.
19. Полон. стр. 239.
20. Дневн. ос. Смол. стр. 243.
21. Рукоп. Жолкев., стр. 152.
22. Маскѣвичъ, стр. 52, 55.
23. Рукоп. Жолкѣв. стр. 158, 159.
24. Маскѣвичъ, стр. 53, 54.
25. Никон. VIII, стр. 147.
26. Рукоп. Жолкѣв., стр. 164 и слѣд.
27. Голикова, Допол. къ Дѣян. П. В. T. II, стр. 37 и слѣд.
28. Никон. VIII, 147.
29. Финскій Вѣстникъ, 1847, № 1.
30. Акты Историч. II, № 340.
31. См. челобитную его Сигизмунду о вотчинѣ, Акты Истор. II, № 311, III.