На небе луна, и кругла́ и светла́,
А звёзды — ряды хороводов,
А чёрные тучи сложились в тела
Больших допотопных уродов.
Одеты поля серебристой росой...
Под белым покровом тумана
Вон дроги несутся дорогой большой, —
На гробе сидит обезьяна.
— «Эй! Кто ты, что думаешь ночь запылить,
Коней своих в пену вогна́ла?»
— «Я глупость людскую везу хоронить,
Несусь, чтоб заря не застала!»
— «Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!
Не вся же тут глупость людская?
И кто ж хоронить обезьяну послал,
Обрядный закон нарушая?»
— «Я видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:
Я родом великая личность:
У вас философией в мире зовусь,
Порою же просто практичность;
Я некогда в Канте и Фихте жила,
В отце Шопенгауэре выла,
И Германа Гартмана я родила,
И этим весь свет удивила.
И все эти люди, один по другом,
Все глупость людей хоронили,
И думали: будто со мною вдвоём
Ума — что песку навозили.
Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,
Сдаёшься нехитрым и только:
Хороним мы глупости много веков,
А ум не подрос ни насколько!
И вот почему: чуть начнёшь зарывать,
Как гроб уж успел провалиться —
И глупости здешней возможно опять
В Америке, что ли, явиться.
Что ночью схоронят — то выскочит днём;
Тот бросит — а этот находит...
Но ясно — чем царство пространнее, — в нём
Тем более глупостей бродит...»
— «Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!
Проклятая ведьма-болтунья!..»
Но дроги неслись далеко впереди
В широком свету полнолунья...
