Нравственность и право.
правитьВъ двухъ книжкахъ Вѣстника Европы за прошлый годъ появились статьи К. Д. Кавелина о задачахъ этики. Статьи эти вышли потомъ отдѣльною книжкою. Въ концѣ же прошлаго года въ Парижѣ напечатанъ авторомъ сочиненій о морали Эпикура, о современной англійской морали и о задачахъ современной эстетики, Гюйо, весьма замѣчательный Очеркъ нравственности безъ долга и освященія. На страницахъ Русской Мысли намъ приходилось указывать на трудъ въ области нравственныхъ вопросовъ другаго французскаго мыслителя, Фулье (Критика современныхъ системъ морали). Работы Герберта Спенсера извѣстны русскимъ читателямъ (Данныя науки о нравственности переведены на нашъ языкъ).
Въ Германіи о явленіяхъ нравственнаго сознанія написалъ сочиненіе извѣстный Гартманъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, появляются, конечно, и менѣе важныя сочиненія. Вопросы о нравственности разрабатываются въ журнальныхъ статьяхъ, имъ посвящаются публичныя лекціи, вниманіе къ нимъ все растетъ и усиливается. Мы присутствуемъ, такимъ, образомъ, при весьма знаменательномъ явленіи — при настойчивыхъ усиліяхъ мысли завоевать твердыя основанія для разумной личной дѣятельности, для справедливаго общественнаго устройства. Утилитарная теорія нравственности терпитъ вполнѣ заслуженное крушеніе, и вопросы о добромъ и зломъ, о честномъ и безчестномъ переносятся въ глубину человѣческаго сознанія, освобождаясь при этомъ отъ старыхъ предразсудковъ и туманной фразеологіи.
Съ особеннымъ удовольствіемъ отмѣчаемъ мы попытку К. Д. Кавелина представить Ученіе о нравственности при современныхъ условіяхъ знанія. Читатель обратитъ, вѣроятно, вниманіе на эту скромную оговорку, которая характеризуетъ лучшія научныя работы въ области этики и г. Кавелинъ, и г. Гюйо говорятъ о современномъ ученіи о нравственности, о разрѣшеніи этическихъ вопросовъ при современномъ уровнѣ науки. На плодотворномъ значеніи сомнѣнія и на сознаніи относительности нашихъ знаній, причемъ смиряется гордость ума и устраняется высокомѣрная нетерпимость, Фулье пытался даже построить, въ общихъ очертаніяхъ, теорію нравственности. И въ этой попыткѣ заключается рачительная доля основательности: уваженіе въ личности и разграниченіе правъ обусловливается отсутствіемъ непогрѣшимости и фанатизма.
К. Д. Кавелинъ проводитъ строгое различіе между правомъ и нравственностью. «Въ нашемъ понятіи, — говоритъ онъ, — поступкомъ, дѣйствіемъ можетъ быть результатъ душевной дѣятельности, ничѣмъ не заявившій себя во внѣшнемъ мірѣ, точно также какъ есть множество внѣшнихъ дѣйствій, вовсе не вмѣняемыхъ съ нравственной точки зрѣнія. Кто задумалъ дурное дѣло, но не покушался его выполнить по независящимъ отъ него обстоятельствамъ или препятствіямъ, тотъ совершилъ безнравственный поступокъ; съ другой стороны, совершившій преступное внѣшне дѣйствіе или покусившійся на преступный внѣшній поступокъ, но безъ всякаго умысла и неосторожности, совершенно случайно и безсонательно, не признается преступникомъ даже по законамъ уголовнымъ, стало быть, есть поступки внутренніе и внѣшніе; тѣ и другіе могутъ совпадать, но могутъ быть совершаемы и отдѣльно, независимо одинъ отъ другаго». Разная и мѣрка для поступковъ внутренныхъ и внѣшнихъ, внѣшній поступокъ можетъ вызвать всеобщія похвалы, а психическія побужденія, его вызвавшія, могутъ быть отвратительными. Наоборотъ, внутреннее побужденіе, которое мы съ полнымъ основаніемъ называемъ высоко-нравственнымъ, натолкнетъ иной разъ человѣка на совершеніе преступнаго внѣшняго дѣйствія. Кто же можетъ явиться судьею въ вопросахъ подобнаго рода? Кто въ состояніи взвѣсить дѣйствительные мотивы моей дѣятельности? Конечно, только я самъ. Всѣ остальные могутъ догадываться о томъ, что происходило въ моей душѣ, но знать этого они не могутъ. «Этика, — продолжаетъ г. Кавелинъ, — имѣетъ предметомъ одни отношенія поступка къ дѣйствующему лицу, къ его душевному строю, — ощущеніямъ, убѣжденіямъ и помысламъ. Она изслѣдуетъ условія, при которыхъ дѣйствіе зарождается въ душѣ, и законы душевной дѣятельности, опредѣляетъ ея нормы и указываетъ способы, помощью которыхъ душевная дѣятельность можетъ стать нормальной».
Но въ чемъ же, спросимъ мы, заключаются нормы нравственной дѣятельности? Устанавливая эти нормы, мы выходимъ изъ предѣловъ исключительно внутренняго міра человѣка и вступаемъ въ область идей, идеаловъ, направляющихъ наши побужденія, наши внутренніе поступки. Альфредъ Фулье мѣтко указалъ на великое значеніе размышленія и его результатовъ — идей для всей нашей дѣятельности. Мысль, доказываетъ Фулье, является двигателемъ поступковъ, она же удерживаетъ отъ совершенія того дѣйствія, на которое толкаетъ человѣка непосредственное побужденіе. Но если это такъ, — а взглядъ Фулье, по нашему мнѣнію, отличается научною доказательностью, — то представляется не только возможность, но даже необходимость войти въ оцѣнку идей-двигателей. Одни идеалы, однѣ сознанныя человѣкомъ цѣли могутъ и должны встрѣтить наше одобреніе, другіе вызовутъ рѣшительное осужденіе, къ третьимъ мы отнесемся равнодушно. Предположимъ, что одно лицо вполнѣ искренно находитъ, что украсть у человѣка богатаго, но недобраго и неразумнаго, тѣ деньги, которыя онъ тратитъ безъ всякой пользы для другихъ, будетъ весьма похвально, если отнявшій дастъ этимъ деньгамъ какое-либо общеполезное назначеніе. Такъ предположенное нами лицо и поступитъ. Съ точки зрѣнія К Д. Кавелина, представится ли возможнымъ бросить въ этого вора съ утилитарными цѣлями упрекъ отъ имени оскорбленной нравственности? А если да, почему же? Единственно на томъ основаніи, что мы должны сравнивать личные идеалы людей, входить въ оцѣнку ихъ достоинства, выставлять, какъ говоритъ г. Кавелинъ, нормы душевной дѣятельности. Мы скажемъ такому человѣку: ваши побужденія искренни, вы не лгали передъ собою, не лицемѣрили передъ другими; но вами поставленныя цѣли ошибочны, избранныя вами средства безнравственны: въ послѣднихъ заключаются обманъ и насиліе, а цѣль не оправдываетъ средствъ. R. Д. Кавелинъ глубоко поставилъ вопросъ; онъ съ полнымъ правомъ возсталъ противъ перенесенія критерія нашихъ поступковъ изъ нашего сознанія наружу, противъ измѣренія нравственнаго значенія дѣятельности человѣка внѣшнею общественною пользою. Но высокоуважаемый ученый впалъ, по наглецу мнѣнію, въ противуположную крайность. Можемъ ли мы назвать нашу душевную дѣятельность нормальной, если въ нее не войдутъ нѣкоторыя общественныя требованія? Правиленъ ли субъективный идеалъ человѣка, для котораго никакого значенія не имѣютъ чужія страданія и радости? (Мы потому упоминаемъ о радости, что еще Ж. П. Рихтеръ не безъ основанія замѣтилъ: для состраданія довольно быть человѣкомъ, для сорадованія же нужно быть ангеломъ). Всякій понимаетъ, что въ ряду причинъ, вызывающихъ горе или счастіе людей, видною, иной разъ едва ли не одною изъ главнѣйшихъ причинъ является общественное устройство. А въ такомъ случаѣ невозможно согласиться съ слѣдующимъ утвержденіемъ К. Д. Кавелина: "Безразличны, съ этической точки# зрѣнія, общественные и политическіе порядки, составляющіе одно изъ внѣшнихъ, объективныхъ условій существованія индивидуальныхъ личностей. Оцѣнка этихъ порядковъ, ихъ измѣненіе и улучшеніе входятъ въ кругъ объективной дѣятельности, происходятъ по объективнымъ идеаламъ и не имѣютъ никакого отношенія къ нравственности, которая одинаково уживается съ самыми противуположными гражданскими и политическими организаціями. Если совѣсть не велитъ жить въ какой-нибудь средѣ, — безнравственно въ ней оставаться надо изъ нея уйти, отъ нея удалиться; но субъективные идеалы не даютъ мѣрила для опредѣленія сравнительнаго достоинства различныхъ гражданскихъ и политическихъ порядковъ. Намъ представляется это мнѣніе К. Д. Кавелина крайне опаснымъ заблужденіемъ, опаснымъ въ особенности и по условіямъ времени, и по тому заслуженному авторитету, которымъ пользуется знаменитый ученый. Мы имѣли уже случай возразить печатно противъ приведенной мысли автора Задачъ этики. «А если, — было сказано, между прочимъ, въ нашей замѣткѣ (Русскія Вѣдомости, № 47), --удалиться изъ данной общественной среды нельзя или некуда? Если, — какъ склоненъ это думать и г. Кавелинъ, — нравственное чувство возмущается повсюду въ большей или меньшей степени», — что же тогда? Не покинуть ли міръ, погрузившись въ нирвану или въ Ѳиваиду? Какъ могу я предаться исключительно самосовершенствованію, уповая, что «все остальное, чего мы такъ ищемъ и не находимъ, придетъ, какъ естественное, необходимое послѣдствіе нравственной возмужалости и крѣпости»[1], когда рядомъ со мною горькія условія жизни однихъ сводятъ преждевременно въ могилу, другихъ толкаютъ въ грязный развратъ? Правда, самъ г. Кавелинъ говоритъ въ другомъ мѣстѣ слѣдующее: «Когда нравственные идеалы и начала права и соціальныхъ наукъ правильно поставлены, они доползаютъ и поддерживаютъ другъ друга. Нравственно развитый человѣкъ есть наилучшій изъ гражданъ, членовъ организованнаго общества, потому что по внутреннему убѣжденію исполняетъ „обязанности и приноситъ жертвы, необходимыя для правильнаго сожительства людей. Точно также и правовой порядокъ работаетъ въ руку нравственному. развитію, сдерживая внѣшними мѣрами, принужденіемъ и карами, хотя бы только внѣшнія проявленія безнравственности, и тѣмъ внѣдряя добрыя привычки и нравы въ большинствѣ колеблющихся, шаткихъ, слабыхъ и увлекающихся людей. Этимъ подготовляется и значительно облегчается нравственное развитіе, такъ какъ, въ глазахъ большинства, практическая полезность всегда была, есть и будетъ мѣриломъ достоинства и правильности отвлеченныхъ началъ и идеаловъ“: Это сказано съ замѣчательной ясностью и силою; но, въ такомъ случаѣ, какъ же можно утверждать, что „нравственность одинаково уживается съ самыми противуположными гражданскими и политическими организаціями“? Вѣдь, противъ этого утвержденія вопіетъ исторія. Для измученныхъ испанскою инквизиціею еретиковъ, для терзаемыхъ пыткою мыслителей, для каждаго глубоко честнаго, истинно нравственнаго человѣка, который не соглашался лицемѣрно на словахъ признавать въ душѣ отвергаемые имъ догматы, — для всѣхъ такихъ людей гражданская и политическая организація не могла быть безразличною. Извѣстныя подробности общественнаго устройства, дѣйствительно, но касаются личной совѣсти, и въ такихъ случаяхъ гражданинъ долженъ подчиняться требованіямъ верховной власти или народнаго большинства.
Но въ душѣ каждаго человѣка должна находиться святая святыхъ, куда не смѣетъ проникать ничья святотатственная рука. Опредѣленное количество естественныхъ (мы намѣренно подчеркиваемъ это выраженіе) правъ должно быть обезпечено за каждымъ человѣкомъ въ каждомъ обществѣ, которое изъявляетъ притязаніе считаться честнымъ, разумнымъ, цивилизованнымъ. Въ наукѣ о финансахъ есть положеніе, по которому отъ податнаго обложенія должна быть освобождена извѣстная часть средствъ каждаго человѣка, необходимая для поддержанія человѣчески-достойнаго существованія, такъ называемый Existenz-minimum. Вотъ такой же Existenz-minimum въ правѣ требовать отъ современнаго государства каждый гражданинъ и въ нравственно-общественномъ отношеніи К. Д. Кавелинъ разъединяетъ личное стремленіе къ совершенствованію и стремленіе оказать посильное содѣйствіе совершенствованію общественному. „Приведеніе всѣхъ идеаловъ, — говоритъ онъ, — субъективныхъ и объективныхъ, къ единству въ одной общей и строгой системѣ будетъ вѣнцомъ, послѣднимъ словомъ знанія, и возможное ихъ проведеніе и осуществленіе въ дѣйствительности, въ жизни — верхомъ человѣческой мудрости“. Но, продолжаетъ г. Кавелинъ, такъ далеко задачи этики не идутъ: она должна установить лишь идеалы субъективной дѣятельности. И въ этомъ отношеніи мы не можемъ согласиться съ авторомъ Задачъ этики, который съумѣлъ придать своей аргументаціи блескъ, глубину и силу. Моралистъ скажетъ мнѣ: будь трудолюбивѣе, искреннѣ люби другихъ людей, совершенствуй себя во всѣхъ отношеніяхъ. Хорошо, отвѣчу я, — буду стремиться къ осуществленію этихъ предписаній, буду работать надъ собою; но въ данномъ обществѣ существуютъ предписанія, которыя я считаю несправедливыми. Повиноваться ли этимъ предписаніямъ? За неповиновеніе грозитъ тяжелое наказаніе, а исполненіе предписаній общественной власти, будетъ дѣломъ лицемѣрія. Удобно ли развиваться въ такомъ обществѣ нравственнымъ достоинствамъ человѣка? Цѣлесообразно ли разлучать объективные и субъективные идеалы? Мы думаемъ, что отвѣтъ долженъ быть отрицательнымъ и что ученіе нравственности должно руководить какъ моими помыслами и побужденіями, такъ и моимъ образомъ дѣйствій. Намъ кажется, что къ правильной постановкѣ вопроса довольно близко подошелъ тотъ французскій мыслитель, сочиненіе котораго поставлено въ заголовкѣ нашей статьи рядомъ съ книгою К. Д. Кавелина. Передадимъ вкратцѣ теорію Гюйо.
Гюйо замѣчаетъ, прежде всего, что область доказуемаго уже области нашей нравственной дѣятельности (On peut très bien concevoir que sphère de la démonstration intellectuelle u'ègale pas en étendue la sphère l’action morale, et qu’il у ait des cas où une réglerationnelle puisse va à manquer). Въ извѣстныхъ случаяхъ нами руководятъ привычки и инстинктъ, безъ которыхъ мы и въ будущемъ обойтись не въ состояніи. Въ этомъ нѣтъ, разумѣется, ничего устрашающаго, стоитъ лишь вспомнить, что ни въ привычкахъ, ни въ инстинктахъ нашихъ нѣтъ ничего мистическаго.
Конечно, теорія нравственности должна начать съ личности и здѣсь найти себѣ твердую точку опоры. Приглядываясь къ явленіямъ жизни, мы замѣчаемъ, что силы направляются ш сторону наименьшаго сопротивленія. Всякое тѣло и всякій организмъ повинуются этому закону. Все живущее, двигаясь многообразно въ такихъ направленіяхъ, стремится развить свою жизнь. Отсюда и теорія нравственности, которая основывается единственно на положительныхъ данныхъ, имѣетъ задачею опредѣленіе средствъ сохранить и увеличить матеріальную и умственную жизнь (Une moral fondée uniquemeqt sur les faits positifs peut donc же définir: la science qui а pour objet tous les moyens de conserver et la vie matérielle ou intellectuelle). Поэтому законы нравственности тождественны съ законами самой жизни. Если возразятъ, что сохраненіе жизни входитъ скорѣе въ область гигіены, то на это должно замѣтить слѣдующее: воздержность основательно считается нравственнымъ достоинствомъ, а пьянство и другія излишества справедливо признаются пороками. Совпаденіе требованій гигіены и нравственности лишь увеличиваютъ ихъ силу и важность.
Жизнь развивается и крѣпнетъ, благодаря дѣятельности, вслѣдствіе упражненія всѣхъ органовъ. Худшій изъ пороковъ, съ этой точки зрѣнія, есть лѣность, бездѣйствіе. Конечно, разнообразныя стремленія должны находиться между собою въ правильномъ сочетаніи, чтобы чрезмѣрное развитіе одной какой-либо способности или, наоборотъ, ненормальное ослабленіе не повело къ разстройству организма. Направляется наша дѣятельность, вызывается она не однимъ разумомъ, но и инстинктомъ, поэтому-то и нельзя сказать, что цѣлью всѣхъ нашихъ поступковъ всегда служитъ удовольствіе: несознанное побужденіе можетъ подтолкнуть меня на совершеніе и такого дѣйствія, которое никакого удовольствія мнѣ не доставитъ. Запасъ жизненныхъ силъ въ каждомъ индивидуумѣ превышаетъ его собственныя потребности и поэтому возникаетъ не менѣе естественная потребность дать этимъ лишнимъ силамъ другой выходъ, иное назначеніе. Молодой и возмужалый человѣкъ живутъ не для себя только; старый и больной не владѣютъ избыткомъ силъ, стремятся сохранить уходящую жизнь, становятся эгоистами[2]. То же самое происходитъ въ умственной и нравственной жизни. Недаромъ сравниваютъ умственную плодовитость съ рожденіемъ дѣтей. Точно также мы не удовлетворяемся самими собой, у насъ больше слезъ, чѣмъ собственныхъ страданій, наши радости превышаютъ наше исключительное счастіе. Стремленіе къ дѣятельности не заканчивается съ удовлетвореніемъ личныхъ потребностей, и потребность въ трудѣ есть признакъ всякаго здороваго, нормальнаго человѣка. А трудиться значитъ производить, производить значитъ быть полезнымъ, въ одно и то же время, и для себя, и для другихъ.
Такимъ образомъ, организмъ, до момента одряхленія или болѣзни, получаетъ, ассимилируетъ болѣе, чѣмъ расходуетъ, и расходованіе является, говоря физіологически, необходимымъ терминомъ жизни. Вдыханіе и выдыханіе обусловливаютъ другъ друга. Точно также и дѣятельность въ пользу общества не есть умаленіе человѣка, а лишь выраженіе роста личности, избытка ея силъ, т.-е. ея нормальнаго состоянія. Извѣстная доля великодушія неразлучна съ личнымъ существованіемъ, иначе придется умереть, высохнуть. Надо цвѣсть, и нравственность, безкорыстіе самоотверженіе являются цвѣтеніемъ человѣческой жизни. Наиболѣе совершенный организмъ будетъ и наиболѣе соціальнымъ, потому что чувство симпатіи и стремленіе къ общенію заложено въ глубинѣ души каждаго человѣка.
Отсюда вытекаетъ и нравственный долгъ. Если я внутренне сознаю силу сдѣлать что-либо, то въ этомъ уже мелькаетъ к с» знаніе того, что я долженъ это сдѣлать. Pouvoir agir s’est devour agir. Что-либо уразумѣть, пригнать хорошимъ является уже началомъ исполненія сознаннаго такимъ образомъ. Представить себѣ что? либо лучшее существующаго значитъ сдѣлать первый шагъ на пути и достиженію этого лучшаго[3]. Человѣкъ, сознающій, какъ слѣдуетъ поступить въ данныхъ обстоятельствахъ, видящій прекрасную цѣль и, въ то же время, ничего не дѣлающій для ея осуществленія, испытываетъ неловкость, нарушаетъ цѣльность, единство и силу своей личності. Поэтому безнравственное дѣйствіе есть внутреннее калѣченіе, самоуродь ваше. Воля есть высшая степень разума, а поступокъ есть высшая степень води (On peut dire que la volonté n’est qu' un degré supérieur do l’intelligence, et Faction un degré supériur de la volonté). Можно сказать, что безнравственность есть существеннымъ образомъ лицемѣріе, которое останавливаетъ мысль передъ ея выполненіемъ, которое нарушаетъ внутреннее единство душевнаго склада.
Гюйо указываетъ на чрезвычайно важное явленіе: по мѣрѣ развитія человѣчества, его эволюціи, умственныя и эстетическія наслажденія пріобрѣтаютъ все большее и большее значеніе. Вмѣстѣ съ этимъ, удовольствія подобнаго рода общедоступны, дешевы и объединяютъ людей, требуя сочувственнаго отклика, выходя, по существу своему, за предѣлы чисто индивидуальной жизни. Такъ какъ въ жизни каждаго человѣка значеніе мысли, идей все увеличивается, то усиливается и значеніе общечеловѣческаго сравнительно съ личнымъ. Общежительный и нравственный инстинкты постоянно питаются нашимъ умственнымъ и эстетическимъ развитіемъ и постоянно двигаютъ насъ впередъ. Эти окрѣпшіе инстинкты при каждомъ ихъ нарушеніи возбуждаютъ въ насъ чувство сожалѣнія и раскаянія, а сожалѣніе и раскаяніе выясняютъ нравственный долгъ, результатомъ отступленія отъ котораго они являются. Но съ теченіемъ времени разумъ вступаетъ въ свои права и требуетъ отчета у инстинктовъ, начиная побѣдоносную борьбу съ тѣми изъ нихъ, которые не оправдываютъ своего существованія. Необходимо провѣрять и сравнивать юбужденія и моей, и чужой дѣятельности; все дѣло въ этомъ, — говоритъ Гюйо (Il faut donc toujours en venir à examiner si mou motif à moi possède plus de valeur rationnelle que celui de l’assasin. Tout est là). Между пользою общественною и пользою личною могутъ произойти столкновенія, которыя слѣдуетъ предвидѣть и устранять, и въ этомъ отношеніи незамѣнимыя услуги можетъ принести правильная теорія нравственности. Этика, которая является систематизаціей нравственнаго развитія человѣчества, не сможетъ оставаться безъ вліянія на дальнѣйшій ходъ этого развитія (или эволюціи).
На ряду съ потребностями отдѣльнаго лица существуютъ и потребности общежитія. По мнѣнію Гюйо, съ точки зрѣнія нравственности, нѣтъ ни малѣйшаго основанія наказывать человѣка: если я совершилъ безнравственный поступокъ и не раскаиваюсь въ немъ, то наказаніе, нисколько не погашая содѣяннаго зла, можетъ быть направлено лишь противъ моего тѣла; если же я испытываю угрызенія совѣсти, то всякая кара является совершенно ненужною. Общество имѣетъ, однако, естественное право самозащиты, да и каждый человѣкъ, ударившій, напримѣръ, другаго, на естественномъ и общественномъ основаніи, долженъ ждать возвратнаго удара (celui qui froppe doit s’attendre naturellement et socialement à être frappé à son tour). Должно, во всякомъ случаѣ, руководствоваться тѣмъ, чтобы сочетать maximum общественной защиты съ minimum’умъ личнаго страданія. Но высшимъ требованіемъ нравственности остается милосердіе (charité, — слово, не поддающееся точному переводу), всепрощеніе.
Все сказанное относится къ среднему человѣку, составляетъ содержаніе общеобязательной нравственности (bonne morale moyenne). Основное ея положеніе можно формулировать такимъ образомъ: развивай твою жизнь во всѣхъ направленіяхъ, будь богатъ энергіею, внутреннею и внѣшнею, а для этого становись все болѣе и болѣе дѣятелемъ общественнымъ и общительнымъ (le plus sociale et le plus). Но что можетъ вызвать въ человѣкѣ самопожертвованіе, что можетъ побудить его на великодушный отказъ отъ важнѣйшихъ собственныхъ интересовъ въ пользу другихъ лицъ или всего общества? Гюйо пытается, — оговариваясь, что въ данномъ случаѣ его мнѣніе является лишь вспомогательною гипотезою, — объяснить возможность такихъ нравственныхъ проступковъ. Онъ обращаетъ вниманіе на свойственную людямъ любовь къ борьбѣ съ препятствіями, къ риску (эту мысль высказалъ нашъ поэтъ: «Есть наслажденіе въ бою и бездны мрачной на краю» и т. д.). У человѣка есть потребность искать опасности, ради побѣды надъ нею. Эта потребность, разумно направленная, можетъ сослужить добрую службу высшимъ требованіямъ нравственности. Жизнь, конечно, есть благо; ея всестороннее развитіе, въ себѣ и въ другихъ, есть верховное предписаніе этики. Но всякій согласится, что бываютъ въ жизни моменты полнаго, безграничнаго счастія, которое захватываетъ всего человѣка. Ради такихъ минуту люди приносили, приносятъ и будутъ приносить въ жертву всю остальную жизнь. Само собою разумѣется, что подобные случаи всегда составляютъ лишь рѣдкое исключеніе. Но не надо забывать, что отдаленный недосягаемо-высокій идеалъ могучею силою привлекаетъ къ себѣ людей, побуждая ихъ совершать великіе подвиги, побѣждать тягостныя препятствія, чтобы на нѣсколько шаговъ приблизиться къ этому идеалу.
Таково, въ общихъ чертахъ, содержаніе талантливой книги Гюйо. Само собою разумѣется, что оно много проиграло въ нашемъ изложеніи, " и мы отсылаемъ читателя къ прекрасному очерку французскаго мыслителя. Написанъ этотъ очеркъ живо, увлекательно, а нѣкоторыя страницы отличаются поэтическою красотою.
Сопоставляя мысли, высказанныя Гюйо и знаменитымъ нашимъ ученымъ, мы приходимъ къ заключенію, что теорія перваго даетъ большую возможность крѣпко связать нравственность съ правомъ, нормы личной душевной дѣятельности съ нормами общественнаго устройства. «Иного потрачено силъ и труда, — говоритъ г. Кавелинъ, — на опредѣленія, какія внѣшнія дѣйствія слѣдуетъ признать нравственными, какія безнравственными, — и все понапрасну! Мѣрка для внѣшнихъ поступковъ одна, для нравственныхъ, душевныхъ, внутреннихъ — другая». Внѣшнее дѣйствіе оцѣнивается по тому значенію, которое оно имѣетъ для другихъ людей, для общества, государства; душевныя движенія взвѣшиваются лишь по отношенію къ сознанію, пониманію, внутреннему убѣжденію того, въ комъ они возникаютъ и совершаются. Къ области права, утверждаетъ авторъ Задачъ этики, относятся нравы, обычаи, привычки, обусловленныя сожительствомъ людей въ обществѣ и государствѣ, потому что на защиту ихъ отъ нарушеній встаетъ общественное мнѣніе. Но самъ же г. Кавелинъ высказываетъ мысль, устанавливающую, по нашему мнѣнію, ту основную связь, которая существуетъ, при правильныхъ условіяхъ личнаго и общественнаго развитія, между субъективными и объективными идеалами, между нравственностью и правомъ. Характеристическая особенность субъективныхъ идеаловъ, читаемъ мы въ разсужденіи К. Д. Кавелина, заключается въ томъ, что имѣютъ задачею и цѣлью вывести человѣка изъ узкаго, тѣснаго круга обособленной индивидуальности и поднять его до идеальнаго типа человѣка, — типа, сложившагося чрезъ отвлеченіе и обобщеніе качествъ и свойствъ человѣческой природы, признаваемыхъ въ данное время, при извѣстныхъ обстоятельствамъ и по господствующимъ понятіямъ и взглядамъ, за самыя совершенныя. Этими словами указывается на то, что въ рукахъ этики можетъ находиться мѣрка субъективныхъ идеаловъ. Мы выходимъ, такимъ образомъ, изъ области только личныхъ наклонностей, желаній, вкусовъ. Извѣстно, что на вкусъ да на цвѣтъ мастера нѣтъ. Мнѣ нравится пирамидальный тополь, и никто не убѣдитъ меня, что это неправильно, что кипарисъ долженъ мнѣ нравиться болѣе. Не то въ области субъективныхъ идеаловъ: ихъ я могу и долженъ провѣрять, сопоставлять съ идеалами другихъ людей, устраняя изъ нихъ все случайное, все ошибочное. Если я самъ хочу жить, то справедливость требуетъ давать жизнь другимъ. Если высшее предписаніе нравственности заключается въ развитіи жизни, физической и душевной, то это предписаніе относится не ко мнѣ только, а ко всѣмъ людямъ, и оно, требуя отъ меня бодрой дѣятельности, вмѣстѣ съ тѣмъ, повелѣваетъ мнѣ не затруднять подобной же дѣятельности моихъ согражданъ. К. Д. Кавелинъ прекрасно замѣчаетъ, что «жизнь есть трудъ, дѣятельность, борьба, а не праздныя грезы». Но для этой борьбы необходимы подходящія средства, для движенія къ правильному идеалу человѣка слѣдуетъ побѣдить многообразная препятствія, и внутреннія, и внѣшнія. Общественный порядокъ долженъ быть таковъ, чтобы въ немъ легко дышалось каждому человѣку, чтобы кары и соблазны (въ общественномъ смыслѣ) не тяготѣли надъ душою человѣка, не заглушали страхомъ, корыстью или честолюбіемъ (обрыхъ побужденій, не грязнили субъективныхъ идеаловъ. Извѣстная доля заботъ о другихъ людяхъ и объ общественномъ строѣ обязательно входитъ въ нашъ идеалъ честнаго, добраго, дѣятельнаго человѣка и гражданина. Такимъ образомъ, субъективные и объективные идеалы поддерживаютъ и обусловливаютъ другъ друга, и, съ нравственной точки зрѣнія, невозможно относиться къ общественнымъ порядкамъ съ равнодушіемъ: этими порядками ускоряется, задерживается или совсѣмъ искажается правильное развитіе личности, охраняется или попирается ея достоинство, ея честь, самый смыслъ ея существованія. Но разъ этика предъявляетъ къ формамъ и условіямъ общежитія свои требованія, она соединяется съ правомъ, которое должно защищать эти требованія. Только тогда человѣкъ можетъ высоко поднять голову, только тогда общественное устройство достигаетъ своихъ высшихъ задачъ, когда между субъективнымъ идеаломъ и идеаломъ объективнымъ нѣтъ противуположности, когда я могу, не лицемѣря, не изъ трусости и не пресмыкаясь, преклоняться предъ выраженіемъ права — закономъ, признающимъ за мною необходимую долю свободы и самостоятельности, нравственный minimum. «Этическія ученія, — говоритъ г. Кавелинъ, --возникали въ эпохи упадка и разложенія, когда живая связь публичной жизни съ частнымъ бытомъ была порвана, ихъ взаимно дѣйствіе ослабѣло или прекратилось, и обѣ стороны, изъ которыхъ слагается организованное сожительство людей, были пропитаны порчею и развратомъ». Въ такія времена для нравственнаго возрожденія человѣка необходимо дѣйствовать и на отдѣльную личность, и на общественные порядки. К. Д. Кавелинъ утверждаетъ, что справедливость — идеалъ несомнѣнно объективный, а намъ кажется, что именно справедливость и служитъ соединительнымъ звеномъ нравственности и права, ибо каждый человѣкъ долженъ стремиться къ тому, чтобы стать справедливымъ, чтобы сталъ справедливымъ и весь общественный строй.
- ↑ Слова г. Кавелина (этики).
- ↑ Гюйо замѣчаетъ: „L’epoque delà génération est aussi celle de la générosité“.
- ↑ Въ этомъ случаѣ Гюйо опирается на упомянутую нами теорію идей-силъ, принадлежащую Фулье. См. сочиненія послѣдняго: liberté et le déterminisme и La critiqué des Systèmes de morale contemporains.