Ночь (Ясинский)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| Ночь |
| Дата созданія: апрѣль 1880 года. Источникъ: Ясинскій І. І. Полное собраніе повѣстей и разсказовъ (1879—1881). — СПб: Типографія И. Н. Скороходова, 1888. — Т. I. — С. 111. |
Въ комнатѣ было темно. Только окно мутно смотрѣло изъ сумрака, какъ чей-то фантастическій безсонный глазъ. Грохотъ экипажей становился неслышнѣе и неслышнѣе и, наконецъ, стихъ; и городъ, утонувшій въ холодной мглѣ апрѣльской ночи, заснулъ.
Воцарилась невозмутимая тишина.
Орловъ сидѣлъ у стола и сжималъ въ рукахъ револьверъ.
Онъ думалъ о томъ, что никто не услышитъ выстрѣла. Онъ одинъ среди этого безмолвія, среди этой тьмы, которая кажется ему слѣпою силою, налегшею на міръ, безпощадною и всемогущею, какъ смерть, необъятною и бездонною, холодною и тяжелою, какъ море… Его гнететъ, ужасаетъ это одиночество, злитъ.
Курокъ щелкнулъ, съ эластическимъ трескомъ. Холодное дуло нащупало високъ и приникло къ нему.
Городъ виднѣлся изъ окна пятаго этажа, какъ черная бездна.
О, какъ Орловъ ненавидѣлъ этотъ городъ! Въ жертву этому чудовищу, этому алчному, кровожадному, стоустому богу, онъ принесъ всѣ порывы своей честной молодости. И не онъ одинъ. Много было жертвъ и много было страданій, и много было разбитыхъ надеждъ, растерзанныхъ жизней. А чудовище все оставалось неудовлетвореннымъ, жестокимъ и холоднымъ, и все зіяла его окровавленная пасть, требуя новыхъ и новыхъ гекатомбъ, и съ идіотскимъ равнодушіемъ смотрѣли его безчисленные глаза на жертвенникъ, никогда не остававшійся празднымъ…
— Умри!!.
Но въ то мгновеніе, когда Орловъ хотѣлъ спустить курокъ, въ немъ вдругъ проснулась жажда жизни, которая сладкою тоскою наполнила его грудь и зажгла въ мозгу яркіе образы; предъ нимъ промчались пестрой вереницей видѣнія, съ мольбой протянувшія къ нему руки…
Молодой человѣкъ уронилъ на столъ револьверъ.
Воспоминанія толпились, кружились въ умѣ. И въ этомъ вихрѣ образовъ, то ясныхъ, то неопредѣленныхъ, въ этой смѣнѣ картинъ, то тусклыхъ, то залитыхъ солнцемъ, въ этой сутолокѣ прозрачныхъ и легкихъ, какъ туманъ, видѣній, то выступавшихъ изъ тьмы, то вновь погружавшихся въ нее, звучали призывные голоса — то милые и нѣжные, то суровые и важные…
Полоска свѣта между тѣмъ прорѣзалась на горизонтѣ, и ночь стала синѣть.
Орловъ поднялъ голову и раскрылъ глаза, жадно куда-то всматриваясь… Ему хотѣлось остановиться на всемъ, что оправдывало его новое, еще робкое рѣшеніе — жить.
Мысленнымъ взоромъ проникъ онъ за предѣлы ненавистнаго города.
Вотъ разстилается равнина, безконечная и гладкая, какъ скатерть. Лишь мѣстами вздуваются на ней цѣпи холмовъ, какъ жилы, напрягшіяся на тѣлѣ какого-то мощнаго существа, да рѣки блестятъ, развѣтвляясь. Здѣсь и тамъ пятнами, зелеными и желтыми, выступаютъ лѣса и поля. Бѣлѣются города, точно военные лагери, и муравейниками кажутся сѣрыя деревушки. Дымъ пожаровъ кружится. Поѣзды, какъ пьявки, ползутъ по рельсамъ, увозя за границу хлѣбъ — даръ великой равнины.
Это родина.
Тяжело покинуть ее, тяжело оторваться отъ этой панорамы, надрывающей душу!..
Вотъ Орлову кажется, что онъ наклонился надъ нею, и она такъ близко, что онъ видитъ людей. Они копошатся, какъ муравьи. Точно огромное животное, съ безчисленнымъ множествомъ головъ и рукъ, народъ растянулся по всей необъятной площади, наполняя воздухъ шумомъ своего дыханія…
Видъ этого полудикаго, темнаго, исполинскаго существа, тоскливо размышляющаго о кускѣ хлѣба, воскресилъ въ его груди потухавшее пламя…
На его лицѣ, съ обширнымъ лбомъ, разгоряченнымъ и вспотѣвшимъ, застыло выраженіе — не то счастья, не то покорности какому-то долгу — суровому и тяжкому.
Слезы душили Орлова. И онъ чувствовалъ, какъ его кровь теплѣетъ, какъ сердце бьется согласно съ мильонами другихъ сердецъ, какъ нервы словно сплетаются съ нервами всѣхъ, какъ онъ становится атомомъ огромнаго цѣлаго, ничтожною частью общественнаго организма, горломъ того смиреннаго животнаго, которое ему сейчасъ грезилось и боли котораго заставляютъ его трепетать и жаждать крика…
Разсвѣло.