НОЧЬ НА РАСПУТЬИ
или
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНѢЕ.
править
ВЫШЕСЛАВЪ, удѣльный Князь Русскій.
ЗОРЯ, дочь его.
УДАЧА, Князь Карпатскій.
БРАКОВИТЪ, Княжичъ Болгарскій.
ХОЧАТУРЪ, Царевичъ Армянскій.
РУДИГАРЪ, Королевичъ Мурманскій.
ВЕСНА, Княжій родичъ и нахлѣбникъ.
ТУМАКЪ, по прозванію межеумокъ.
ОКОЛЬНИЧІЙ.
КОНЮШІЙ.
ТОРГОВЫЙ ГОСТЬ.
СЛѢПОЙ ГУДОЧНИКЪ.
НАРОДЪ.
ДВОРНЯ.
РАТНЫЕ ЛЮДИ.
СѢННЫЯ ДѢВУШКИ.
ДОМОВОЙ.
ЛѢШІЙ.
ВОДЯНОЙ.
РУСАЛКИ.
ОБОРОТЕНЬ.
Любые гости и сотрапезники мои, Удача Князь Карпатскій, Браковитъ Княжичъ Болгарскій, Хочатуръ Царевичъ Армянскій, Рудигаръ Королевичъ Мурманскій! Князи, Царевичи, Королевичи! пью во здравіе и долголѣтіе вапЕ; исполать вамъ добрымъ молодцамъ, спасибо за гостьбу вашу дружую, неспѣсивую: здравствуйтежь всѣ, одинъ по другому, другой по третьему, третій по четвертому, четвертый по первому!
Многія лѣта дорогому Князю!
Спасибо за почетъ, за честный поминъ;
Много тебѣ радости, Князь, да веселья,
Отъ Княжны отъ твоей, отъ Зори Выпиславны!
И я за нимъ, могучій Князь и славный
Хозяинъ нашъ: тебѣ отъ насъ спасибо,
А намъ, намъ не на чемъ; живи здорово,
Да властвуй много лѣтъ и потѣшайся!
И каждый часъ твоей державной жизни,
Да будетъ гранью свѣтлаго алмаза!
Сила могучая — Княжей десницѣ,
Благость и доблесть — душѣ;
Отчему сердцу — многая радость,
Крѣпкому разуму — вѣкъ!
Спасибо, други; спасибо Царевичу, и вамъ, Князю и Княжичу, и тебѣ Королевичъ; много насулили вы мнѣ добра, много мнѣ почету, а душѣ моей веселья, отъ дорогихъ гостей, какихъ не было давнымъ давно при дворѣ моемъ Княженецкомъ. Гостилъ у меня, правда, какъ проѣзжалъ къ Князю Ратимиру, гостилъ Княжичъ Литовскій Заядча; гащивали бывало и наши Русскіе Князья, и сосѣди мои, и Кіевскіе — а такого съѣзду почетнаго не случалось. Миръ съ вами и ладъ и братскій совѣтъ, дорогіе сотрапезники мои, да живите во дворѣ у меня полюбовно.
И стыдно бы намъ, ясный Князь, на лады къ тебѣ пріѣхавши, да опозорить себя во свѣтломъ терему твоемъ разладицей: чѣмъ ни порѣшишь насъ, а ссоры не увидаешь!
Всѣ мы рукобитьемъ своимъ Княжьимъ промежь собой скрѣпили уговоръ, ссорѣ не бывать.
Отдалися мы на судъ и любовь твою и милость; а промежь насъ положено: кто первый ссору затѣетъ, тотъ, за безчестье, кормитъ и угощаетъ по боярски три десята калѣкъ да нищихъ.
Хорошо, славно, премудро! За это еще по братинѣ, Князи; пейте, да лейте! Кравчій мой жалуется, что другой варъ меду дошелъ, а еще и первый не выпитъ; аль не угоденъ?
Нѣтъ, Князь; пусть уже мы будемъ безъ вины виноваты, а на медъ не клепли!
Дивный медъ, пресвѣтлый Князь, дивный медъ! и пьешь и хочется! что за милосердіе Создательское, даровать душъ такую отраду!
Суесловъ! зашибетъ тебя грозою когда нибудь за вялыя рѣчи твои; да хоть соври что нибудь путное, чтобы Царевичъ, дорогой гость нашъ, разсмѣялся! аль не досужно, зубы на барщинѣ?
ВЕСНА.
Вотъ тѣмъ-то и за бѣду стало, что и горло и глотка за одними воротами живутъ, подъ одинъ щипецъ крыты: не вѣсть пѣть, не вѣсть пить, не то ѣсть, не то смѣшить, не то своему смѣху смѣяться; хоть раскроись!
Ай да зима! спасибо, за словомъ въ карманъ не полѣзетъ! (Обращаясь къ Тумаку, который сидитъ на полу и хлебаетъ.) А ты овсянникъ, что надулся какъ ёжь на мокрицу? Зима, свисни его ложкой по носу!
Не льзя, пресвѣтлый Князь, онъ серчаетъ нынѣ, искалѣчитъ.
Что такъ?
Да такъ; не вѣритъ, что у него четыре ходаста, два бодаста, да седьмой хлебестунъ; въ люди просится.
Совралъ еси сорока безталанная, варакупка ощипанная, ручной скворецъ, совралъ! (Смтются.) Руки, ноги есть, голова есть, люди межеумкомъ зовутъ, женихомъ, а Князь отдаетъ за меня Княжну; Князь, отдай что ли ноньче!
Бѣлужья ты бапка да волчій хвостъ; яжь за тебя отдаю невѣсту, тёлку-яловку, бѣломордую, бѣлобровую, бѣлобрысую — сосватать что ли?
А, такъ ты видно обмануть хочень меня? а? Нѣтъ, Князь, Тумакъ постоитъ за себя; слышалъ? отдай, что ли, Княжну, не то перепотрошу всѣхъ!
Слушай же, верблюжина поганая, полно; велю убить, что собаку, да въ парникъ подъ огурцы кинуть; не любы мнѣ шутки твои!
Чего шутки? какія шутки? отдай, говорю, Княжну; за что звалъ меня женихомъ, и слюбиться велѣлъ, и все, и все… Челядь твоя говоритъ, вотъ это женихи, четыре жениха, говоритъ, а Тумаку шишъ, говоритъ; ась? Тумака обидѣть, обмануть? гдѣ женихи? подайте ихъ на ножъ!
Вонъ! моржъ клыкастый, выродокъ, непоятый и нерожденный, вонъ! избить его батогами на конюшнѣ, да выкинуть въ подворотню, коли живъ будетъ, чтобъ и духу его тутъ не было! (Тумака утаскиваютъ; онъ реветъ и огрызается зубами). Ахъ ты копна неразумная, что было напроказилъ! не осудите, гости дорогіе, не примите въ обиду себѣ: такой грѣхъ случился, какъ быть! Онъ вѣдь малоумный, скотъ безумный, а не человѣкъ, да не ждалъ я отъ него шали такой. Подобралъ я его юродиваго изъ грязи, и жилъ онъ у меня только для ради юродства своего и потѣхи; въ посмѣхъ да въ одурь женихомъ его прозвали; смѣшками да смѣшками — а тутъ, поди вонъ куда свиную голову его нелегкая угораздила!
Благо въ плечахъ просторенъ: много ремня ляжетъ, будетъ чѣмъ поднять.
Не вели его бить, Князь, прости ради праздника!
Юродивому не дань ума, Князь, прости, ради нашего и своего веселья?
Благодушные жь вы Княжичи!
Прости его, Князь, покинь!
Ради васъ, дорогіе гости мои, все, что ни пожелаете: эй, выкинуть этого вепря на улицу, каковъ есть, да чтобъ и духу его не было во дворѣ моемъ! (Подаетъ сосѣду турій рогъ, отпивъ самъ.) Пускайте жь еще разъ братину въ круговую, дорогіе и славные гости мои, а за тѣмъ и на отдыхъ. Заутре, коли въ угоду, въ чистое поле, да пустимъ рѣзваго кречета на сѣраго гуся; а нынѣ, вечеркомъ да холодочкомъ, проплывемъ маленько по рѣкѣ, на золоченомъ стругѣ, и дочь моя, Книжка Зорюшка, съ нами, да выйдемъ въ лугахъ, пройтись прогулкой.
Золота Княжна!
Не приглянется ль
Объяринна тебѣ
Паволока?
Веницейскій есть
Аксамитъ хорошъ;
Любо, вотъ, возьми
Парчи Греческой —
Что приглянулось,
Золота Княжна?
Багрянецъ струистый куда хорошъ!
А съ отливомъ этотъ, изъ какихъ земель?
Изъ за морскихъ все,
Мои красавицы,
Все изъ за-моря:
Въ Царе-градъ ходилъ
На куницъ-соболей
Размѣнивалъ:
За одну парчу
Далъ два сорока,
Полъ-пята-ста будетъ
Своя цѣна!…
Что приглянулось,
Золота Княжна?
Пусть родитель мой самъ что выберетъ!
Золота Княжна!
Самъ родитель твой
Что пресвѣтлый Князь,
Мнѣ, холопу своему
Недостойному
Передъ очи твои
Очи ясныя,
Повелѣлъ снести
Что ни лучше есть;
Золота Княжна!
Не приглянется ль
Объяринна тебѣ
Паволока?
Аль камки тебѣ
Бѣлохрущатыя?
Веницейскій есть
Аксамитъ хорошъ,
Любо, вотъ, возьми
Парчи Греческой!
Что цвѣла въ теплицѣ, въ родномъ, тепломъ саду,
Подъ густымъ, могучимъ кленомъ ала маковка —
Свѣтъ-ли дѣвица, у отца родима за пазухой!
А къ добру ли, къ худу ль, на чужбину ей итти далекую,
Покидать свое родимо гнѣздышко за вольный свѣтъ?
Ты одинъ бы, Князь, мнѣ и любъ и милъ ты красавецъ — Князь —
Да зачѣмъ же васъ много что-то понаѣхало?
Испужалося мое сердце, вишь, захолонуло….
Изрони, Княжна, ненарокомъ слово ласковое,
Взвесели свое сердечуико, улыбнись на вольный свѣтъ!
И почемъ тебѣ свѣтъ-Княжна горе мыкати?
Женихи у тя Княжна молодецкіе,
И родитель твой тебя милуетъ, и балуетъ,
Дорогими ли подарками жалуетъ…
А женихъ-этъ на окромѣ почествуетъ:
Онъ перстней, серегъ жемчугомъ саженыхъ
Навезетъ тебѣ…
Полно, болтушки, вамъ! Твоя воля, родитель мой, батюшка!
А, ты уже здѣсь! (Дочери). Здравствуй, Зорюшка моя, сто разъ на день и все здравствуй, моя Зорюшка! да не ужто жь и впрямъ придется мнѣ вымолвить тебѣ: прости? (Постороннимъ) Подите на годинку!
Вѣдь на это власть и воля твоя, родитель мой: не отдавай меня еще, я молода; дай пожить съ тобою!
Нѣтъ, нѣтъ, моя Зорюшка, молодыхъ-то и отдавать, коли Богу угодно, а женихи хоть куда; вотъ Мурманскій, наприкладъ, чѣмъ не женихъ? чего ты, ландышъ мой, голову повѣсила? А ты знаешь, сказываютъ, коли въ дѣвкахъ просидишь до сѣдой косы, на томъ свѣтѣ козловъ пасти станешь? а?
Скучно, батюшка; мнѣ отъ тебя итти еще въ новинку!
Сойка ты моя союпка! да погляди жь на меня веселѣе, не то и меня тоска возьметъ!
Я весела, родитель мой, поколѣ на тебя гляжу!
А гостить у меня будешь? а? сказывай — погостить къ отцу пріѣдешь? не позабудешь его? (Зоря схоронила лице на груди родительской.) Ну, кто же твой суженый? — сказывай!
Твоя святая власть родительская, а я дитя твое неразумное!
За что такъ? Нѣтъ, я тебя и самой себѣ въ обиду не дамъ; ты дитя мое разумное. Ну, сказывай же, мнѣ скажи, родителю своему, Царевичъ, что ли?
О….
Что? нелюбъ? ну Болгарскій? (Княжна въ раздумьи потрясаетъ слегка головой.) И этотъ нѣтъ? Ну, это не бѣда, на этомъ спасибо тебѣ, дитя мое, благо въ запасѣ есть. Говори же, сказывай, хочешь за Мурманскаго? — Что жь молчишь, ненаглядная моя, родитель тебя спрашиваетъ — хоть кивни головкой! (Княжна опять слегка потрясаетъ головой). Нѣтъ? и это не тотъ — э-эхъ, Зорюшка, а мнѣ бы больно хотѣлось Мурманскаго Королевича — а? я вѣдь съ нимъ уже почитай, что по рукамъ ударилъ — какъ же быть? Такъ стало быть Удача, князь Карпатскій? а? а я было пришелъ, дай, думаю себѣ, погляжу хоть, какъ кивнетъ она головкой, милому суженому свому; хоть такъ-де, для ради прикладу, къ слову пришлось, распотѣшитъ она меня на старости лѣтъ — а ты вонъ что дѣлаешь! Зорюнка, полюби Королевича; полюбишь что ли? Говори же мой вольный свѣтъ! Ну погляди же на него ноньче, вѣдь молодецъ онъ, и наслѣдье за нимъ богатое: погляди, да скажи мнѣ ужо что полюбила: да уберись-ка показистѣе, поѣдемъ въ луга пройтись прогулкой — ну что жь ты, василекъ мой подыми головку, глянь на отца!
— А и не всякому, молвилъ Князь Гориславъ, мирволить:
Умнаго похолить, глупаго приневолить;
Воля-неволя, да такая наша доля,
Нужда родитъ умъ, да бѣда, а не холя.
Ходилъ ты еси нынѣ по братской колеѣ,
Пройдись цѣлиной, поживитка въ тяглѣ;
— И постигла опальнаго боярина невзгода,
Что сталъ онъ простаго холопьяго рода…
Ну знатно; ай да Лукіанъ гудочникъ! за это нальемъ тебѣ полну сулейку, ей-право, инно черезъ край пойдетъ!
Вишь ты, какъ притча сталась, что и бояринъ, да угодилъ въ холопы! а жилъ было, кажись, у Князя привально!
Съ жиру и собака бѣсится; прогнѣвилъ Князя, такъ и угодилъ въ опалу.
Вотъ они, гуляки наши! по нихъ теперя хоть трава не рости!
А что жь? Князь милостивый велѣлъ веселиться!
Ништо; и пѣсни велѣлъ пѣть!
Не тебѣ ли велѣлъ?
А что жь и мнѣ; ты думашь не спою?
Споить-то ты споишь кого угодно, и самъ любаго перепьешь; въ этомъ не споримъ.
Нѣтъ, горностай, не спорь; спою и я, послушай: а… уа…
Молчи добро, не позорь свѣту; и говоритъ-то не своимъ голосомъ, а туда же пѣть! Вотъ Лукіанъ гудочникъ спѣлъ намъ стихъ про князя Горислава да боярина его опальнаго, такъ спѣлъ!
Про опальнаго воеводу, про Косаря? знаю! а слышали, ребята, и Тумакъ у нашего Князя въ опалѣ: согнали со двора!
Когда? какимъ побытомъ?
Да вотъ, мы встрѣли его; бѣжитъ, сердечный, не оглянется; а княжьи подсокольничьи да дворяне за нимъ, уськаютъ да улюлюкаютъ; а тутъ и ребятники со всего села за нимъ же — а онъ только знай отплевывается, да бѣжитъ, да ругаетъ на чемъ свѣтъ стоитъ!
Одного мальчишку поймалъ, такъ на силу отняли: ухватилъ было за ноги его, да обземь головой; таки вотъ убилъ было совсѣмъ: словно волкодавъ какой!
Въ чемъ же онъ неразумный передъ яснымъ Княземъ провинился?
Слышь было въ драку полѣзъ, съ ножемъ: Князь многомилостивый жаловалъ его напередъ для ради потѣхи да юродства; ты, говоритъ, женихъ Княжны моей будешь, за тебя отдамъ ее, ни за кого какъ за тебя — ну женихъ, да женихъ, а нынѣ вотъ, какъ со всѣхъ земель Княжичи да Королевичи съѣхались, да послышалъ онъ, Тумакъ, что вотъ это-де женихи, такъ за трапезой княжьей и кинулся было на нихъ съ ножемъ. Сами дворяне княжьи сказывали.
И на что держать было звѣря такого? только что роговъ не видать на немъ, а то бы тебѣ туръ туромъ. Какой это человѣкъ? ни въ пляску, ни въ работу, ни изъ короба, ни въ коробъ; съ нимъ и сатана возившись упарится.
И не даромъ же сказываютъ, что ему и водяной и лѣшій сватами приводятся.
Толкуйте вы! тутъ не то, чтобы онъ шайтану служилъ, а шайтанъ-этъ къ нему живьемъ въ кабалу пошолъ; такъ ужь тутъ нечего калякать.
Вонъ оно что, поди! какъ такъ служилый?
Пошолъ да пошолъ, да и только; тебѣ чего жь еще?
На немъ проклятіе лежитъ вѣкожизненно: это выродокъ нечестивый отъ міряка и кликуши.
Вотъ оно что, поди!
Какъ такъ дядя Лукіанъ?
Жила была подъ Вышгородомъ воскресная кликуша, и какъ только къ достойной заблаговѣстятъ, то ее и схватитъ на паперти и ломаетъ бывало на пропалую. Тутъ отколѣ-то пришатился мірякъ, да затяжной мірякъ, что бывало и въ недѣлю разъ не заговоритъ своимъ голосомъ; бирюка услышитъ, взвоетъ поволчьи; либо зарычитъ поверблюжьи, не то туромъ гнѣдымъ, да покозлиному; отъ нихъ то выродокъ нечестивый, проказа во лицѣ человѣческомъ и народился. Отъ того-то, ради соблазну такого, Тумакомъ его и прозвали, и другой ему нѣтъ и клички.
А какъ же, дядя, зовутъ его еще межеумкомъ?
Ну это люди въ посмѣхъ да въ одурь прикинули.
Межеумокъ тотъ же Тумакъ и есть; все одно.
А за кого же Княжну нашу, голубицу-госпоженку, выдаютъ? не слышно?
Понаѣхало жениховъ, вишь, много, за кого разсудитъ батюшка Князь.
Слышно, что прочитъ за Мурманскаго.
Эка нашли Нѣмца голенастаго!
Ой ты, дурь гологоловая! вѣдь онъ Королевичъ!
Ну да что жь, коли и Королевичъ! ужь все ему супротивъ нашихъ Князей не вытянуть!
Наслѣдье у него раздольное, рати закаленыя, бердыши харалужные, шеломы златочеканные, струги мореходные подъ вѣтрилами, Божьимъ вѣтромъ помыкаемы и для натисковъ морскихъ приспособлены. Ни парча ни паволока мимо ихъ рукъ до насъ не дойдутъ; Мурманцы со зміями морскими во дружбѣ живутъ, на нихъ и плаваютъ: на землѣ владыкъ мірскихъ много, а ужь на морѣ нѣтъ супротивъ Мурманца.
А сказываютъ дворяне княжьи, де-скать сѣнныя дѣвуяки промолвились, — Княжнѣ Карпатскій Князь приглянулся.
И что за дѣтина! только глянуть на него, такъ такъ и знать уже что голова удатная!
И его наслѣдье богатое: конники ихъ быстрые, горы золотыя, богатству смѣты нѣтъ.
Крылатый конь, что лётки перены перьями орлиными, только у нихъ на погорьи и водится.
Вотъ оно что, поди!
Да и дѣдушка княжій, сусѣдко то-есть, домовикъ, сказываютъ стоитъ за Карпатскаго. На Мурманскаго, а и пуще того на Царевича Армянскаго, коней не напасешься: что ни подготовятъ, то за ночь въ мыло вгонитъ, да скопытитъ; а у Карпатскаго, слышь, какъ пріѣхалъ къ Князю нашему, сказывалъ вечоръ конюшій, кони до зари напоены, выхолены, вычищены, и конюхамъ нѣтъ заботы.
Сусѣдко извѣстно за Княжну, голубицу нашу, стоитъ; онъ ее, небось, въ обиду не дастъ, и въ приданое, чай, за ней пойдетъ, не отстанетъ.
Батюшки Князя жаль только, коли покинетъ его дѣдушка; бывало боронитъ отъ всякой напасти.
Что правда, то правда. За то Князь ему и свое стойло отвелъ, и котораго коня полюбитъ дѣдушка, того про него и пасетъ. Нынѣ вотъ аргамакъ сѣрый на почетѣ стоитъ, ему и гону нѣтъ окромѣ; одинъ только дѣдушка на немъ и ѣздитъ.
Да чтожь мы, даромъ что ли, пришли на погулъ къ вамъ, охлестыши мухортые? чего глядите, служилыхъ людей не почествуете?
Разбирайте по одному на брата; нынѣ и Князь приказалъ гулять, такъ и намъ же не на тощакъ плясать!
Ну, гулять такъ гулять! поди же шеломянинъ, я съ тобою!
А я съ тобою, Свайка!
А мы промежь собой, Тугоухій, да съ добрыми людьми!
(Общее движеніе; изъ кружала выносятъ стопы съ медомъ; пѣсенники поютъ, подъ рожокъ, гудочникъ играетъ, мужики пляшутъ, занавѣсъ опускается.)
Такъ вытолкать Тумака, выкинуть на улицу, на съѣденіе псамъ? какъ ты сказалъ, Князь? Вонъ, моржъ клыкастый, выродокъ непоятый и нерожденный! Избить его батогами на конюшнѣ, да выкинуть, коли живъ будетъ, въ подворотню, чтобъ и духу его тутъ не было! Ась? какъ ты сказалъ? ха! ха! ха!… А Тумака обманулъ, дочери не далъ? А за что женихомъ звалъ семь лѣтъ, пять лѣтъ, много лѣтъ? Княжны не даешь Тумаку? О, постой! Живъ Тумакъ еще, живъ! Тумакъ пойдетъ въ лѣсъ, грызть будетъ жолуди, жевать станетъ сосновую кору — подавись ею Тумакъ, распухни отъ нее Тумакъ, околей отъ нее Тумакъ, и дядю отыщи, да въ ноги ему повались; да проси, чтобы Князя обидѣлъ, да! А, бывало, Тумакъ межеумокъ, Тумакъ женихъ — а теперь моржъ, гадина, уродъ! отчего такъ это, а? не даешь Княжны, а говоришь: женись на пѣгой кобылѣ, вотъ тебѣ невѣста! Тумакъ уродъ? Да нешто онъ самъ себя родилъ, нешто онъ кроилъ изъ юфти Кунгурской рожу свою, да прикроилъ на двѣ пары голенищей, что широка, да долга больно стала? Нѣтъ, врете вы; мать была, отецъ былъ; вы говорите: мать была кликуша, а отецъ пришатившійся мірянъ — сатана васъ потроши совсѣмъ; дядя у меня живетъ о сю пору въ лѣсу, другой дядя живетъ вотъ тутъ, въ омутѣ, на руслѣ; да этотъ лучше, лѣсной не любитъ никого. Кланяйся ему Тумакъ, въ ногахъ валяйся у него Тумакъ, чтобы только обидѣлъ Князя: а не то, упади Князю въ ноги, да откуси ему большой палецъ, вотъ этотъ — ха! ха! ха! (Издали въ лису ржетъ лошадь.) Вотъ онъ, вотъ мой дядя! Дядя! ау-а-у!! (ЛѢШІЙ отзывается; аукаются — ЛѢШІЙ входитъ, вровень съ деревьями, а подходя къ Тумаку, малѣетъ шагъ за шагомъ до росту человѣка.) Идетъ, идетъ! Обидь Князя, дядя дядя, обидь, а мнѣ отдай невѣсту!
Чего выродокъ хрюкаешь тутъ? на что тебѣ дядю?
Дядя! обидь Князя, обидь! (Падаетъ въ ноги.)
Ну, что такое, говори! ты хоть человѣчье мясо, да наша кровь; тебя ину пору послушать можно, сказывай!
Выгналъ онъ меня, изругалъ онъ меня, въ батоги велѣлъ принять…
Такъ что жь, первинка тебѣ, что ли? а коли первинка, такъ поди, проси, чтобы въ другой разъ выпороли; свыкнешься и не разстанешься. Скажи имъ, чтобы сперва одну шкуру кончали, а тамъ ужь за другихъ принимались!
О дядя! что хошь заставь дѣлать, только обидь Князя, да отдай мнѣ Княжну, невѣсту мою; самъ Князь бывало женихомъ меня зоветъ, ты, говоритъ, женихъ, Тумакъ; а теперь выгналъ, нашелъ другихъ жениховъ, имъ отдаетъ Княжну, а мнѣ нѣтъ, меня и знать не хочетъ…
Какіе тамъ женихи? аль ты такъ, погнулъ опять кривую?
Нѣтъ, дядя, правду я тебѣ говорю, хоть сейчасъ вотъ голову въ ступу, да толки! не даетъ мнѣ Княжны, а сперва, прежде…
Постой, тюленья чекуни, не въ ту сторону понесъ: ты говоришь, Княжну Зорюшку отдаютъ? Совралъ, что ли?
Отдаютъ, вотъ хоть распинай меня, отдаютъ; пріѣхалъ вишь Болгарскій, да Армянскій, да Царевичи, да Королевичи, и заутре помолвка! А тамъ и женятся, да и увезутъ ее съ собою въ Карпаты, а тамъ и поминай какъ ее звали, туда меня и не пустятъ! дядя! выручи, изломай Князя и съ женихами, да отдай мнѣ невѣсту!
Послушай, Тумакъ, люди прозвали тебя межеумкомъ…
Да, дядя, межеумкомъ люди зовутъ…
Постой, говорятъ, дупло трухлявое, слушай меня: коли ты межеумокъ, такъ стало-быть есть въ осиновой головѣ твоей съ полъ-золотника сердцевинки; умъ не умъ, а хоть такъ, небольшой прожилокъ помягче кости. Слушай же: намъ надо Княжну добыть, чтобы Карпатскій Князь ее не увезъ; а вмѣстѣ, дружно, мы ее добудемъ. Ты знаешь, за гранью этой, за межой, у меня власти и воли нѣтъ; тутъ сошлися, клинъ клиномъ, вотъ у того камня, гдѣ положили утопленика, три царства: вотъ это, княжій выгонъ, подъ властью свата Домоваго; озеро вотъ, да къ нему мочижинка, это вотчина брата моего, Водянаго, тутъ онъ плодится и множится съ русалками своими — и это не мое. А вотъ лѣсъ этотъ, что примыкаетъ клиномъ сюда же, гдѣ я живу сто годовъ со прилѣтками въ постыломъ одиночествѣ своемъ — это мое наслѣдье, тутъ я самъ себѣ господинъ:
Завываю иволгой призывною,
Разсыпаюся разгульнымъ хохотомъ,
То косячнымъ жеребцомъ заржу,
Распотѣшусь молодецкимъ посвистомъ…
Это все мое, тутъ своя рука владыка;
Да поди-вотъ другаго замани-тка,
Хитеръ больно народъ сталъ, не старые годы!
Пошли у нихъ, вишь объѣзды да обходы,
А ко мнѣ ни ногой! Послушай же сватъ,
Не отбивайся ты у меня отъ Княжьихъ палатъ.
Поди да вотрись: проползи ты псомъ въ подворотню, прокрадься кошкой по жолобу кровельному, проползи гадиной по водосточной трубѣ, а будь тамъ, да вотрись въ милость: Княжна прохаживается ину пору, станетъ она гулять и нынѣ; ты и подведи ее сюда вечеркомъ, наври что знаешь, а приведи, да передай ее только черезъ межу, такъ она и наша! Коли неравно сунется за нею женихъ какой, такъ мы, небось, и съ нимъ управимся; либо отведемъ его, зааукавши, что не вылѣзетъ до бѣла-дня, либо передадимъ вонъ туда (кивнувъ головой на озеро) — тамъ голодный годъ на полюбовниковъ, отказу не будетъ! (Раздается хохотъ русалокъ.) Вонъ онѣ, выдры мокрыя, ужь и подслушали! Ну, смекнулъ, что ли?
О, смекнулъ, дядя, смекнулъ! не даромъ люди межеумкомъ зовутъ! О, дядя, только обидь ты Князя, да отдай мнѣ Княжну, а я вѣкъ на тебя рыломъ хрѣнъ копать стану!…
Что и баить; я знаю, что ты и затылкомъ грамоту разбираешь! Ступай же, да смастери помоему, коли далась тебѣ наука, тори по тореному, такъ вырости мнѣ лиственица промежь лопатокъ, да пусти корни свои до грудей, коли Княжна не будетъ наша!
А мнѣ — врости вотъ лапа моя въ дубъ вѣковой, коли не доѣду я Князя, коли кто вдругорядь меня проведетъ, либо кому въ обманъ дамся! Князь-этъ съ Княжной и съ женихами прохаживается по лугамъ, видѣлъ я ихъ какъ сюда бѣжалъ — я подобьюсь, проведу ихъ, обморочу — либо приведу, либо ужь пусть изобьютъ какъ собаку, буду въ ногахъ ползать, поколѣ не издохну!
Тумакъ! Тумакъ! Тумачокъ!
Кто кличетъ? чего надо?
Тумакъ, Тумакъ, Тумачокъ!
Постой, миленькой дружокъ!
Дай маленько пощекочемъ.
Побалуемъ, похохочемъ!
Убирайтесь вы, какъ дядя сказалъ, выдры мокрыя, отъ Тумака; надъ Тумакомъ нынѣ полно потѣху тѣнишь, Тумакъ самъ пошолъ за потѣхой!
Тумакъ! дуракъ! Тумакъ! мірякъ! Тумакъ! Тумачокъ! мірячокъ! Тумакуша! кликуша!
Дуры вы, дуры, дуры, выдры мокрыя, и все, и все, и все…
Постой же, голубчикъ —
Да молви словечко!
Подойди же, любчикъ!
На, возьми колечко!
Стойтежь, сестрицы, мои умницы,
Дайте жь вправду слово вымолвить!
Тумачокъ-души, слушай, моя ягодка,
Ненаглядный ты красавчикъ, головастикъ мой!
Приведи ты намъ сюда Князя Карпатскаго,
Передай ты намъ его съ рукъ на руки,
Перекинь ты его черезъ злую грань-межу
Да на царство наше ключевое, водное,
Дай намъ на смерть друга милаго защекотать…
Приведи, голубчикъ, Князя намъ Карпатскаго!
Зацалуемъ мы за тебя, головастика,
Заколышемъ на бѣлыхъ грудяхъ,
Замилуемъ сердце къ сердцу обнявъ!
Душеньки, любочки, умницы! (Становится на колѣни.) Обидьте Князя, утопите у него жениха!
Утопимъ, утопимъ, только приводи!
Поди же сюда, дай въ задатокъ поцаловать себя!
Поди, черепашка моя, хоть поздоровайся!
Иду, иду!
Мартышки! что вы это дѣлаете? Экая выхухоль перепончатая, полоскуши мокрыя!
Ну, ну, свѣтъ-сосѣдъ, чего такъ разшумѣлся!
Покинѣте, говорю, его, не поганѣте рукъ; мы на этой падали и росомаху и волка убьемъ; по вашему: этотъ соменокъ мнѣ красноперую золоторыбицу, а вамъ карася саженаго приведетъ; кинѣте жь его, не то брату Водяному пожалуюсь какъ воротится!
Мы съ нимъ только побаловались, дядя!
Только персты выправили! приводи же, смотри, Карпатскаго Князя, гляди, приводи!
Приведу, окаянныя, приведу! и ползать буду я передъ вами, и лбомъ пожалуй, водяныхъ орѣховъ набью вамъ, и шесть и пятнадцать орѣховъ, только обидьте вы моего стараго Князя, утопите у него жениха!
Только приведи ты мнѣ ее, да передай — тебѣ мы найдемъ мѣсто, пристроимъ, небось, что бы не вязался за мною — а Зорюшка-то будетъ моею любушкой! О, да и давно же я за нею порывался, давно бы радъ изъ шкуры своей выскочить, кабы вырваться, да приголубиться къ ней; такъ домовой больно сторожокъ у нихъ, нѣтъ приступу: погонись я за нею хоть на полпяди за межу, княжій домовой меня искалѣчитъ! А что, кабы выродокъ нашъ и вправду метнулся, да управился? Что жь, бываетъ, и воронѣ ину пору удается поймать утенка! А ясный-этъ соколъ не дремлетъ, налетитъ кубаремъ, только свиснетъ да никнетъ — а карга глупая изъ кохтей въ кохти передаетъ ему поживу, сама не посмѣетъ и крякнуть! Унесу я ее, обойду и пущу — во вѣки вѣковъ не выплутается; либо бабкина тетка, баба яга, дастъ ей любжи испить, и слюбится со мной поневолѣ!
Куда-жь ты, чудище, уродъ, ведешь насъ? (Оборотень вскрикиваетъ пѣтухомъ и пробѣгаетъ зайцемъ.) Что это? оборотень? онъ и есть! куда ты, падаль, тащишь насъ? зачѣмъ?
О, Князь, вотъ, вотъ, пришли; тутъ свѣтлякъ — да какой свѣтлякъ — а сказалъ дядя — дивный свѣтлякъ! а Княжнѣ твоей свѣтляка поймать хочется; — и какой свѣтлякъ, вершковый!
Гдѣ? позволь же мнѣ, родитель дорогой, потѣшиться
И не княжеской потѣхой, а ребяческой!
Гдѣ, Тумакъ ты мой вѣрный, свѣтляка нашелъ?
Я люблю ихъ ясны искорки, гдѣ-же онъ?
Вотъ тутъ былъ, вотъ — я найду — сюда!
Красныя, спасибо вамъ, да я сама найду!
Свѣтлячокъ мой свѣтлякъ, куда запрятался?
Аль Зори боишься, да въ темную затаился ночь?
За мной, за мной! мое дѣтище, мое чадо, Зорюшка моя!
Нижетъ солнышко дни свои златокрылые
Что Княжна Русская свой скатной жемчугъ:
Черезъ зерньшко по цвѣтному каменю,
Черезъ день свѣтлый по темной ноченькѣ.
Миръ и покой вамъ, баю-баю,
Спи-почивайте, баю-баю!
Спите, други, почивайте, кого сонъ одолѣлъ,
Кого совѣсть чуткая не отбила это-сна;
Чью головушку не одолѣла кручинушка,
Ни лихая болѣзнь крови тѣла бѣлаго!
Миръ и покой вамъ, баю-баю,
Спи-почивайте, баю-баю.
Кошуйтесь, дѣтки, живите въ ладу и въ миру;
Можно шутку зашутить, проказу безобидную:
Глупому ума дать, одурачить ревниваго —
А обиды и грѣха и напасти горькой бойтеся!
Миръ и покой вамъ, баю-баю,
Спи-почивайте, баю-баю.
Кто полюбитъ кого, люби довѣку, не откидывайся;
Кто слуга кому, служи правдою, господина не продай;
И не выдамъ я своей Княжны — госпоженки,
И не дамъ въ обиду Зорюшку я свату-Лѣшему!
Миръ и покой вамъ, баю-баю,
Спи-почивайте, баю-баю.
Кто обидитъ меня — жеребца любимаго въ подворотню протащу —
Загоню на смерть въ одну ноченьку трехъ борзыхъ коней;
Обтрясу въ саду груши-яблони, гряды вымну всѣ;
А что ложки и плошки съ постанца въ лахань кину помойную.
Миръ и покой вамъ, баю-баю,
Спи-почивайте, баю-баю.
А кто мирно со мной по добру живетъ, во любви держу;
Кони выхолены, дворы выметены, ухожи прибраны —
И не выдамъ я своей Княжны красной госпоженки,
И не дамъ я Зорюшку въ обиду свату-Лѣшему.
Миръ и покой вамъ, баю-баю,
Спи-почивайте, баю-баю.
Что? что, что?
— Что жь, нашли Княжну, нашли?
Не знаю — не видать.
— Нѣтъ, не видать!
Чего жь сошлись мы? Разсуждать? Князья,
Честь честью, но зачѣмъ же вы сошлися,
Кто справа, а кто слѣва, и по слѣдамъ
Горячимъ не слѣдили вора?
Я, Королевичъ, семьдесятъ-седьмое
Звѣно, вѣнчаннаго Арменіи
Короной поколѣнья; и — честь честью,
А ни къ кому въ науку не пойду!
А я, оставя прадѣдовъ своихъ въ покоѣ,
Спрошу Кралевича — честь честью — ужь не мы-ль
Его сюда зазвали за собою?
Ну ужь меня, Князья, увольте отъ упрековъ…
И чуръ меня; и я не виноватъ!
Да-полно-те, Князья; не насмѣшить
Вы намъ людей, когдабъ теперь до смѣху:
И не пришлося бы кому изъ насъ
Кормить три десята калекъ да нищихъ!
Ну вотъ! однакожь надо столковаться:
Я говорю, что выбился изъ силъ;
Я латы и шишакъ исколотилъ
О пни и сучья, на голосъ бѣжалъ —
Я также, Князь; я все бѣжалъ на крикъ
И съ вами здѣсь сошелся!
И я также!
Дѣла пречудны! на голосъ и съ трехъ
Сторонъ; такъ стало быть на этомъ мѣстѣ
И голосъ поданъ былъ, когда всѣ трое
Сошлися здѣсь?
Однакожь, посмотрите,
Князья, вѣдь мы стоимъ на томъ же мѣстѣ
Отколѣ погнались за воромъ:
На томъ же, гдѣ исхитили Княжну;
Мы заплутались!
Да, точно; стойте: дайте опознаться —
Вотъ это, видно, лѣсъ; а мы пришли…
Намъ надобно итти сюда, вотъ такъ —
Куда, Царевичъ? Нѣтъ, коли сюда
Пойдешь, такъ хоть бы семьдесятъ прожить
Тебѣ досталось поколѣній, врядъ ли
Найдешь Княжну; тутъ Княжій теремъ!
Вотъ бѣлый камень — тамъ вонъ озеро,
А теремъ будетъ тамъ, — а эдакъ лѣсъ!
Ну вотъ еще! одинъ другаго лучше!
Тамъ озеро, а вонъ гдѣ лѣсъ!
Ступайте жь.
Кто въ лѣсъ, кто по дрова; а я пойду
Своимъ путемъ, сюда!
А я сюда;
А ты сюда, Царевичъ; такъ придешь,
Дастъ Богъ, здоровъ и живъ ты въ Княжій теремъ!
Ихъ лѣшій обошелъ; тѣмъ лучшѣ — они отъ межи моей не отобьются; а чтобы не надѣлали они мнѣ пустой тревоги да помѣхи, такъ я ихъ угомоню!
А кто выйдетъ на мѣсто это по второму и третьему разу, въ другожды, въ третижды, въ сію ночь, въ сей часъ, въ сей мигъ — тотъ спи сномъ непробуднымъ до бѣла свѣта, до зари-зорюшки утренней, поколѣ Зорюшка наша не увидитъ на семъ же мѣстѣ зорю-зорюшку утренню, сестреницу свою: слово мое крѣпко.
Кой чортъ! опять на томъ же мѣстѣ! чудно;
Я одурѣлъ совсѣмъ — и выбился
Изъ силъ; присѣсть, да отдохнуть хоть…
Опять ты здѣсь Царевичъ!
Да; а ты?
А я — да я, какъ словно кто меня
Перелобанилъ чѣмъ, да очекушилъ —
Ну словно хмѣль…
Вотъ этому я вѣрю!
А я такъ нѣтъ; и вижу, да не вѣрю.
Кто это? самъ Болгарскій! молодецки!
Ай Князь, ай бабинъ сынъ! онъ отдыхаетъ!
Я пристыжу его! эй Княжичъ! Княжичъ!
Ха, ха, ха! Ай да Королевичъ! хорошъ;
Меня съ насмѣшкой въ теремъ посылалъ,
А самъ… однакожь я и самъ усталъ…
И одолѣла, что-то потягота…
Что, нашли? гдѣ Княжна? гдѣ Князь?…
А я тебя, бояринъ, хотѣлъ спросить; не вѣдаю; о Господи Боже мой! за какіе грѣхи насылаешь искушеніе!
Да зачѣмъ же ты, старая оглобля, воротился сюда? погляди: вѣдь мы опять на то же мѣсто вышли!
Оно такъ и есть, бояринъ; Богу извѣстно и вѣдомо, съ чего и какъ это сталось — Ему одному только все и вѣдомо!
Ступай, ищи Князя, или не заикнись; я пойду сюда!
Куда, бояринъ, вѣдь ты къ терему пошолъ; вонъ и дорога!
И то такъ! я съ испугу, словно съ похмѣлья — такъ сюда, стало быть? пойдемъ!
Пойдемъ, бояринъ; и что за диковина сталась надъ нами — Господи Боже мой!
Тутъ просто лѣшій обошелъ: и толковать нечего. Изъ этой ловушки до зари не выбьешься. А, вотъ они! отдыхаютъ, сердечные! а надо бы батюшку-Князя найти… охъ хаживалъ я много; и подъ Кіевомъ былъ, и въ Литвѣ, съ Рогволодовичами, и подъ тѣмъ какъ его-оохъ!
А ужь ты опять здѣсь? куда жь ты?
Куда? а Богу вѣдомо куда; одному Ему только все вѣдомо! ищу Князя, бояринъ!
Да зачѣмъ же мы опять забрели сюда? гляди, опять то же мѣсто! Иди, старый хрычъ, туда, а я сюда пойду, да отзывайся на голосъ!
Ау! конюшій! гдѣ ты?
А здѣсь я, здѣсь! о, Господи Боже мой!
Да сюда пойди, сюда, ко мнѣ… тутъ что-то не ладно…
А вотъ я сейчасъ… о-охъ… не ладно и есть, бояринъ…
Нѣту силъ моихъ —
Вскружилась головушка —
Меркнетъ свѣтъ въ очахъ —
Ой, воды испить!…
Старый Князь сирота,
Сирота круглый онъ,
Что безъ дочери
Да Княжны Зорюшки…
Гдѣ Тумакъ? избить каменьями эту змѣю подколодную, этого буйволинаго выродка, прокаженнаго гнѣдаго тура! Избить гадину эту каменьями: привести бабъ, дѣтей, дѣвокъ, пусть бьютъ покуда еще одна жилка въ немъ бьется живчикомъ! Эй, бояре! народъ!… Гдѣ бояре мои, гдѣ народъ мой?…
Нѣтъ бояръ моихъ;
Старый Князь сирота,
Сирота круглый онъ
Безъ Княжны Зорюшки!
Ты заря моя
При закатѣ дней,
Ты вечерняя!
Ты заря моя,
Новый свѣтъ ты мой,
Заря утрення…
Дайте жь испить —
Меркнутъ очи…
Спятъ, спятъ всѣ! сестрицы-голубушки, пойдемте, поглядимъ на нихъ: не бойтесь, чего вы боитесь? вотъ, вѣдь я ужь здѣсь!
А дядя свѣтъ-сосѣдъ застанетъ? мы на его межѣ!
Ему не до насъ; онъ теперя сѣни да крыльца подметаетъ, да горшки выпариваетъ, да конямъ гривы расчесываетъ!
А кто жь у насъ сторожевая! Водосвѣта, некакъ твой чередъ, поди на сторожку, да гляди, журавликомъ стой!
Да смотри, Водосвѣтушка, не прогляди: не то, право, мы тебя своимъ судомъ на солнышкѣ провялимъ!
И пить не дадимъ ни росинки!
И гребень твой камышевый изломаемъ!
И будешь ходить нечесанная морскимъ котикамъ на смѣхъ!
Подите, постылыя, набалуйтесь вдоволь! вамъ вотъ только бы поюлить — прямыя брызгуши!
Сестрицы, глядите: это не здѣшній; усатый, словно ракъ рѣчной и носъ нелюдской, что твой руль!
Это женихъ Княжны, коли отдадутъ за него: какой-то промежь Турка и Грека!
А похожъ на жида либо на цыгана — какой нехорошій!
Гдѣ, гдѣ, покажите!
Да вотъ этотъ!
А это кто? глядите-тка, сестрицы! и это не тутошній: бѣлъ, сердечный, что плотвичка, да и волосъ, что посконь бѣленая, той же масти!
И это женихъ Княжны; этотъ оттолѣ, гдѣ треска-рыба ловится.
То-то онъ сердечный такой поджарый! и красноперый, вѣдь сущій окунекъ, не то подлещикъ!
Какой подлещикъ, цѣлый сазанъ!
А это жь кто, рядомъ? очи закрыты, а такъ и знать что карія: хорошій какой!
И это женихъ: вишь они рядкомъ такъ и улеглись!
А нешто все такъ у нихъ женихи съ женихами отдыхаютъ!
Шутиха ты! да вѣдь эти горемычные не по своей волѣ улеглись; обошелъ дядя лѣсной, а свѣтъ-сосѣдъ домовикъ укачалъ, ну вотъ и уснули!
Эка жениховъ-то жениховъ, голубушки мои! чтобъ и этихъ къ намъ — замиловалибъ ихъ!
И этого, сухопараго, Турчанина нехорошаго?
Вотъ еще, нашла нехорошаго! нешто въ немъ кровь не теплая? Ну поди, поцалуй сома, тотъ лучше!
А что жь, и сомъ щекотки боится, и съ нимъ ину пору побаловаться можно!
Да потѣхи въ немъ мало, не захохочетъ.
Смотрите, умницы, а это кто?
Тише! это Князь ихъ; онъ всѣмъ имъ набольшій, что у насъ водяной.
Дайте жь посмотрѣть голубушки — о, да ужь старикъ — да, старикъ!
Ахъ, сестрицы мои размилыя? чтобы имъ уснуть въ нашихъ лугахъ — то-тобъ потѣхи!
Да, ужь тамъ бы своя рука владыка, свѣтъ-сосѣдъ домовикъ не сталъ бы вередовать!
А нынѣ еще и нашего дома нѣтъ: тотобъ раздолье!
Будетъ съ насъ, сестрицы, и одного; и эта рыбка хороша; вѣдь кровь съ молокомъ Князекъ нашъ?
И что за медвяныя уста!
Да вѣдь какъ любо заливается хохочетъ!
А остался ли кто съ нимъ, умницы?
Остались, какъ же; мы сдали его съ рукъ на руки Волнушкѣ да Зыбушѣ, онѣ не отойдутъ отъ него!
А вѣдь и онъ женихъ Княжны, красавицы мои!
Ну что жь, мало ей троихъ что ли?
Чего троихъ — ей теперь и одного, чай, не нужно; дядя полѣсовщикъ унесъ въ трущобу свою — а ужь тотъ, коли кого на свой пай залучитъ, такъ и поминай какъ звали!
Что жь вы, постылыя, долго тутъ еще прохлажаться станете? Вѣдь мнѣ надокучило: я, глядите, обману васъ, напугаю, закричу что идутъ: да идутъ же и есть — бѣгите, бѣгите!
Да обманула она, попловуша шаловливая, обманула! (общій хохотъ; нападаютъ на Водосвѣту и стегаютъ ее распущенными до пятокъ косами; разсыпаются снова хороводомъ, занавѣсъ опускается.)
Что долго нѣтъ нашихъ? пошли погулять,
Да гдѣ-то и засѣли; а ужь пора бы и спать!
Нѣтъ, врешь, Весна, схвасталъ, проговорился:
Ты во вѣки вѣковъ безъ ужина не ложился;
А нынѣ изъ-за горъ-горы понаѣхали женихи,
Такъ помянемъ съ ними за чарой старые грѣхи…
А есть таки? хе, хе, хе! О, Весна, Весна,
Куда наша молодость и потѣшна и красна,
Куда хороши наши Русскія дѣвицы, —
Долгія косы, бѣлолицы, круглолицы —
Брови собольи,
Очи сокольи,
Грудь лебедина,
Походка павлина…
Да, погулкамъ твоимъ, Весна, было много простору —
Ну, да быль добру молодцу не укора!
О, Весна, Весна — придетъ и твоя зима,
Непрошеная, незваная, а придетъ сама…
И что за охота людямъ жениться?
Доброму молодцу женитьба не годится;
Пуще всего, посѣдѣешь до вѣку:
А ужь какое житье сѣдому человѣку?
Я тѣмъ только и молодъ, что пляшу да скачу,
Свататься не стану, жениться не хочу;
Поди я да посватайся, скажутъ: старъ, прогулялъ;
А живешь себѣ козыремъ, такъ и молодъ и удалъ!
О, я ихъ знаю: наши красныя дѣвицы
Зелье — путницы, зѣло баловницы…
Однако, долго нѣтъ Князя; видно лечь, да всхропнуть. —
Ночь будемъ бражничать, такъ надо и отдохнуть.
Карпатскій да Болгарскій — Армянскій да Мурманскій — Царевичи, да Королевичи, да о — ха!
У кота, кота колыбель хороша *)
А у мого Ларюшки лучше того;
У кота, кота какъ перинушка мягка —
А у мого Ларюшки мягче того.
У кота, кота изголовье высоко,
А у мого Ларюшки выше того.
У кота, кота одѣяльце тепло,
А у мого Ларюшки теплѣ того.
Баю-баю, дитятко, спи почивай;
Спи, да усни, угомонъ возьми;
Выростень великъ, будешь въ золотѣ ходить…
Въ золотѣ ходить, чисто серебро носить,
Мамушекъ, нянюшекъ обносками дарить:
Сѣннымъ дѣвушкамъ на шапочки,
Молодымъ молодушкамъ на сборнички…
- ) Чтобы не присвоивать себѣ чужаго, надо сказать, что эта колыбельная пѣсня, да еще свадебная, которую поетъ послѣ Русалка, пѣсни народныя и взяты, какъ онѣ есть, цѣликомъ.
О, Весна, Ларюшка! да какже ты сладко улыбаешься! покачать, что ль тебя еще? не льзя не покачать!
Ходитъ сонъ по сѣнюшкамъ, дрема по новымъ;
Ищетъ сонъ поищетъ, дрема спраниваетъ:
Гдѣ тутъ колыбель мого Ларюшки?
Лари колыбель на высокомъ терему,
На высокомъ терему, въ шитомъ-браномъ пологу —
Бай, да люли, мое дитятко, усни!
Спи, голубчикъ, тебя не льзя не покачать —
Не льзя и не подушить, не поломать;
Завтра посмѣются — подѣломъ, скажутъ, Весна —
Потому, знаете, что на людяхъ и смерть красна;
А не бось, какъ подушу я изъ нихъ хоть любаго,
Такъ по себѣ не смѣшками поминаютъ домоваго!
Да, надо всѣхъ васъ во наукѣ держать,
Чтобъ отъ рукъ не отбивались, да помнили какъ васъ звать!
Сперва повозиться, что бы знали, кто былъ,
Да кто брюхана этого на проказы подбилъ:
Вотъ такъ; потрудись-тка заутре самъ растаскать,
Такъ хоть будетъ забота: не все спать, да жрать!
А кромѣ сна да ѣды, да золотой Княжей чарки,
На умѣ у тебя только приспѣшницы, да кухарки;
Да, карими очами, да русой косой
Заманить тебя можно къ сатанѣ на постой!
Гдѣ только услышитъ что шумитъ сарафанъ,
То и защемило ретивое, словно попалось въ капканъ!
Это намъ на руку: ты козырь по нашей масти;
Самому мнѣ руки поднять на русалку нѣтъ власти,
А твоими руками мы и жару нагребемъ,
Да ты же и въ дуракахъ будешь, и ништо, по дѣломъ!
Полно балагурить! спѣшить къ дѣлу да къ мѣсту:
Вставай-тка, голубчикъ, я вотъ нашелъ тебѣ невѣсту!
О-хъ, насилу отдохнулъ! задушилъ было меня… да къ добру, аль къ худу? (Домовой хохочетъ потихоньку.) Ну, слава Богу, хоть къ добру! О-хъ! и что онъ привязался ко мнѣ, словно желна къ меду; вотъ вѣдь уже третій разъ это, на одной недѣлѣ! станетъ тебѣ костяными колѣнями своими подъ самое сердце, да претъ, претъ — насилу душу отпуститъ на покаяніе! О-хъ! А Князь смѣется, говоритъ: это за грѣхи твои! какіе тутъ грѣхи, и что я за мученикъ ему дался? Нѣмчинъ, что отъ Великаго Князя ѣхалъ, и зналъ лекарственную и всякую иную науку, сказывалъ, что это де кровь отяжелѣла и приступаетъ; а Князю и на руку; говоритъ: вотъ Зима, — а онъ меня все зоветъ зимою — вотъ-де Зима, больше постничай, да меньше бражничай, а то вонъ въ тебѣ и кровь словно свинецъ какой по жиламъ ходитъ!… Да Нѣмчинъ-этъ, какъ погляжу я на него, вретъ не хуже другаго; дай-ка я на него полѣзу, на соннаго, наступлю ему на грудь колѣнами, что-то онъ скажетъ про кровь свою?
Бояринъ! а бояринъ!
Ась? кто тамъ?
Бояринъ! шлетъ къ твоей милости конюшій Княжій, Гордей Чихало, что собрались-де за селомъ красныя дѣвушки; тамъ у нихъ хороводы да пѣсни, да пляски…
Дѣвушки? ахъ онѣ голубушки! собрались, говоришь, да хороводятъ? гдѣ же это, братецъ, укажи пожалуста!
На выгонѣ, супротивъ Бѣлаго камня; даже со всего села высыпали — и все однѣ, да сами по себѣ, и никого съ ними нѣтути!
Ахъ ты соловей мой, соловей! да ты, братецъ, какъ погляжу я на тебя, дѣтина золотой; право! да ты же, скажи, кто таковъ? ась?
Онисимъ Икота; просимъ, бояринъ, не оставлять и впередъ милостями своими — я только нынѣ вотъ, по милости твоей, взятъ во дворъ Княжій въ конюхи.
По милости моей? Да я тебя друга и въ глаза не знаю!
Такъ, бояринъ, сказано мнѣ было, что де по милости Княжьяго внучатнаго брата, боярина Ларіона Пахомовича, взятъ я на службу въ дворяне Княжьи; мое дѣло сказать твоей милости спасибо, да служить тебѣ вѣрой и правдой.
А, да, — помню, братецъ, знаю!… (Про себя) а ничего не знаю, хоть обухомъ въ лобъ; и въ глаза его не видывалъ, и никого не пристроивалъ на службу Княжью, да и не тотъ Князь человѣкъ, что бы меня въ чемъ послушалъ! (Вслухъ). Ну да нужды нѣтъ, не о томъ рѣчь, это я такъ, братецъ, про себя — такъ ты говоришь, собрались дѣвушки? ась?
Собрались, бояринъ, да хороводятъ за селомъ — да все хорошія какія, да баловницы какія — и Груня тамъ, говоритъ Гордей, и Машугка…
Которая Груня? чья?
Да не чья какъ не Разумихина…
Такъ идемъ же, разугодный ты мой! ты со мной, что ли?
Съ тобой, бояринъ; конюшій и коня далъ аргамака сѣраго — садись, да бери меня на забедры, живо прискачемъ; вотъ я и рожокъ свой съ собою взялъ, послушай, какъ сладко заливаюсь — заманю красныхъ дѣвушекъ куда угодно!
Ай да Икота! ай да распотѣшный! не даромъ же говорилъ я Князю, что эдакого-де молодца, Князь, свѣтъ пройдешь не найденъ; право слово говорилъ!
Спасибо, бояринъ!
Ей, ей, говорилъ; это-де, Князь, дѣтина удалой, на все и про все; съ нимъ и въ водѣ не душно и въ огнѣ не скучно; возьми его, Князь, да не вѣрь, коли обносить его станутъ, Икоту, это золото…
Спасибо твоей милости. — Да гдѣ же ты, бояринъ, коли спросить посмѣю, такъ меня узналъ?
Кто? я? гдѣ узналъ? э, братецъ, кого жь я не знаю, спроси-тка ты у меня, кого я не знаю? да я всѣхъ знаю; да тебя не льзя и не знать; вотъ и теперь смотрю, что глянецъ, то и видно, что знакомый человѣкъ; ну, ѣдемъ же!
Слушай, бояринъ, я добуду тебѣ любую изъ всего хоровода, только ты не перечь мнѣ, а слушайся!
Говори, говори, запѣвало ты мой, сказывай!
Мы подъѣдемъ верхомъ къ мѣсту, спѣшимся, да подкрадемся къ хороводу: коли не равно дѣвушки разбѣгутся, такъ припадемъ за кустикомъ, притаимся, а я заиграю въ рожокъ —
Ой-люли! заливайся, заунывная!
А послышавъ рожокъ, красавицы наши, не бось, позаслушаются — ты спроси, бояринъ, какъ Анисимъ Икота на рожкѣ играетъ; это, чай, вѣдомо по всему Княжеству — ну, а ты лежи, знай, да высматривай: когда я толкну тебя локтемъ въ бокъ, то вскочивши бѣги во всѣ лопатки, да ухвативши любую, которую нагонишь, урывай, да тащи безъ оглядки назадъ: сядемъ, поскачемъ, привеземъ домой…
Ахъ ты медоваръ сахарный мой! да ѣдемъ же, сдѣлай милость ѣдемъ, Икотушко ты мой!
Давайте, голубушки, давайте больше цвѣтиковъ; пусть проснутся спячки наши разукрашенные, разубранные!
А ну, спойте пѣсенку, умницы — сестрицы, спойте!
Давайте, красавицы, давайте! Поныря, запѣвай, серебрянъ-колокольчикъ мой, запѣвай; ты подслушала намѣдни у пастушка славную пѣсенку: Не одна-то во полѣ дороженька!
Чу, голубушки, это пастухъ!
Онъ и есть — о, да какъ сладко заливается! не бойтесь, сестрицы-подруженьки, вѣдь онъ не тронетъ насъ, не впервые!
А не видать никого.
Подойдемте, голубушки, испугаемъ его!
Не пастухъ это, красныя; зачѣмъ пастуху теперя въ ночи тута быть? глядите, вотъ вѣдь и перекидышъ стращаетъ: что нибудь да не ладно!
Не быть бы худу, умницы, я боюсь, не пойду; вѣдь и тутъ слышно! Вы знаете, бѣсенокъ этотъ даромъ не выкинется!
Чего бояться? пастушокъ меня не тронетъ; вѣдь ты знаешь его, Поныря, онъ круглый сирота, и дружно съ нами живетъ; намѣдни онъ заснулъ, такъ я гребнемъ своимъ и голову ему расчесала; сердечный, и присмотрѣть-то за нимъ некому!
Да и гдѣ ему, красавицы, насъ затрогивать, и всего-то тринадцатый годокъ; что жь онъ разумѣетъ?
Подойдемте!
Разбойникъ!
Держите его! держите! Разбойникъ!
Куда, куда?
Разбойники! измочалю васъ всѣхъ въ тряпицу! Кто унесъ ее? отдай мнѣ мою водяницу!
Отдай домачадцевъ моихъ, Князя да Княжну.
Подпольная мышь! въ три дуги тебя согну! Какого тебѣ Князя? какую Княжну?
Стой, сватъ-воевода; кричи да не стучи,
А за межу ни ногой, не то будетъ на колачи:
Сворочу я тебѣ и морду и рыло,
Да послѣ скажу, что такъ-де и было!
Да помилуй же, сватушка, помилуй, кумъ,
Что ты это дѣлаешь? свой ли въ тебѣ умъ?
Да ничей какъ не свой, а ты думалъ новокупка?
Свѣтъ-сосѣдъ, да зачѣмъ тебѣ моя голубка?
Заснетъ она что рыбка; отдай мнѣ водяницу.
Отдай напередъ намъ Князя да Княжицу.
Я твоихъ, домовикъ-сусѣдко, не замалъ;
Обсохни я на мѣстѣ — не замалъ и не видалъ!
Выдай, не то, заморю твою водяницу;
Вызывай-тка утоплениковъ, да гляди, всю вереницу:
Я тебѣ Князя укажу и признаю?
Я, свѣтъ-сосѣдъ, ничего не вѣдаю, не знаю;
Я нырялъ на поморье, по водянаго коня —
Такъ развѣ не спроказили ль тутъ-что безъ меня…
Крутъ-крутояръ, пологъ бережокъ — водоялицы, омуты глубокіе, морцо мокрое, голубая празелень: слушать не дремать, тутъ большакъ говоритъ: скинѣте погадку, да на свѣтъ отдайте Молчановъ своихъ! а ты, мокрый людъ, проснись, пробудись, пронесись вереницею; а и будетъ ли живъ человѣкъ, не живъ человѣкъ — вставай всѣ до единаго, большакъ зоветъ — слово мое крѣпко.
Ну да вотъ онъ, Князь нашъ, золотой шеломъ,
Да въ прилбицѣ стрѣлка, да повитъ багрецомъ;
Отдай ты намъ этого, да отдай Княжицу,
Такъ въ тѣ поры отпущу я и твою водяницу.
Да гдѣ жь я возьму ее, свѣтъ-сосѣдъ?
Не родить же ее, коли не было и нѣтъ;
Ну этого возьми коли твой, такъ твой —
Да мою-то отдай; что ты дѣлашь со мной?
Нѣтъ, свѣтъ-сосѣдъ, погоди да постой:
Притяни сюда Лѣшаго, хоть за хвостъ, хоть за гриву,
Да пусть онъ мнѣ выдастъ и свою поживу;
Тогда размѣняешься, а нѣтъ, такъ прощай!
Да ты толкомъ говори, куманекъ, а не стращай;
Погоди, вотъ я вызову, онъ отдастъ сейчасъ;
Погоди, сдѣлай милость, вотъ справимся какъ разъ!
Что, кумовья, аль мірская сходка?
Братняко! какая тамо далась тебѣ находка?
А ты ужь пронюхалъ? молчи добро;
Да наши, коли положили свое тавро!
Послушай, сватушко, выдай ее, да покинь!
Это что ты придумалъ? да пропади ты и сгинь!
Сватушко, да свѣтъ-сосѣдъ полонилъ мою водяницу
И правитъ съ меня выкупу твой плѣнъ, Княжицу!
Да никакъ ты меня вызвалъ на потѣху, въ посмѣхъ?
А мнѣ то что? Да хоть выуди онъ всѣхъ,
Сколько есть у тебя тамъ нырковъ да лягушекъ,
Мнѣ то что, скажи, до твоихъ мокрушекъ?
Да ты что жь кричишь, словно прибѣжалъ съ пожару?
Отдай, говорю, мохначъ, не то поддамъ пару:
Вѣдь подымусь я смерчемъ, такъ не усидишь на мѣстѣ;
Залью, да утоплю, коли не знаешь чести!
Не ершись, не пѣтушься, безперый бакланъ,
Пѣшій крахаль, отвяжись, да отстань;
Пожалуешь, такъ припасемъ на тебя гостинца:
А тебѣ не видать отъ Княжны и мизинца!
Верни, братъ, дѣло, коли не боишься свалки:
А нѣтъ Княжны, такъ нѣтъ и Русалки.
Пропасть бы вамъ обоимъ, да провалиться, да сгинуть —
Камень бы вамъ на шею, да въ омутъ закинуть!
А тебя, космача, я дойду и доѣду:
Ты, вольница, рано затрубилъ побѣду!
Ко мнѣ, Поныря, Волнушка, Зыбуна,
За мной, Водосвѣта, за мной Полоскуша!
Полно жь, полно красотка моя, бархатка, ноготокъ ты мой — полно плакать!
Душно мнѣ! большакъ, выручи меня! недобрый, отпусти меня!
Да полно жь, моя алая маковка; ну полюби жь ты меня!
Постылый! отпусти меня — сгину я здѣсь скоро, усну, какъ волосъ на мнѣ обсохнетъ — душно мнѣ — о, на что тебѣ трупъ мой?
Да не сгинешь, кроликъ ты мой бѣлолапчатый! и что за страсти? Кто напугалъ тебя, моя касаточка? Вѣдь я Весна, Княжій внучатный братъ — ну поди жь ко мнѣ!
Жгутъ пальцы твои, словно зелье крапивное! Ради зари утренней, которую увидѣть чаешь, ради капли дождя и росинки благодатной — не сгуби ты меня, не бери грѣха на душу, отпусти меня!
Да полно жь сокрушаться, тушканчикъ ты мой, перепелочка, рябчикъ ты мой съ хохолкомъ — а я — я на чужихъ хлѣбахъ живу, горностайчикъ мой, такъ по мнѣ, пожалуй хоть трава не рости, ни росинки, ни дождинки не надобно; а зарю утренню увидимъ, бѣлая сливка моя, наливная ягодка, и не разстанемся съ тобой!
Прочь, постылый! не то убьюсь: ударюсь съ разлету о стѣну твою теремную!
Стой, стой, стой! что ты это? помутилась?
Убьюсь; и неси меня тогда куда знаешь, чтобы люди не застали въ покоѣ твоемъ дѣвку убитую — не то, Князь велитъ тебя казнить!
Творецъ мой, что за робкое созданіе краса-дѣвица, когда еще ничего не знаетъ, не разумѣетъ…
Слушай, недобрый, я убьюсь: а ты снеси меня въ озеро, да утопи; не то вѣдь доберутся до тебя!
Василекъ ты мой голубоокій, пѣночка ты моя, малиновка, ну — синичка чернобровая, да неужто жь ты не такая, какъ и мы грѣшные, не ужто у тебя сердце къ сердцу не лежитъ, полюби жь ты меня, бѣлошейка моя!
Не полюблю: ты опостылъ мнѣ, ты мой палачъ: отпусти жь меня (становится на колѣни), убей меня, отнеси меня въ озеро родное — приходи туда, тамъ полюблю!
Поймала ты воробья на мякинѣ! слышали? отпусти я ее отсюда, да приходи къ ней, на озеро! да встань же, встань пискленокъ мой, горленка моя, встань! И кто жь ты такая, ненаглядная моя, не разгаданная! какъ зовутъ тебя, откуда ты? скажись мнѣ; тебя по имени буду жаловать, а по отчеству стану чествовать.
Что тебѣ въ моемъ прозваніи,
Что до роду, что до племени?
Не откликнусь я тебѣ на позывъ твой,
А скажуся я, не познаешь меня!
Не жилица я избы, ни терема,
Душно мнѣ въ избѣ подкровельной:
Не питомица я персей матернихъ,
Нѣтъ и не было отца, ни матери?
Полно жь, умница, полно; либо ты меня стращаешь,
Либо съ перепугу мелешь, чего и сама не знаешь!
Коли хочешь слушать — я скажуся тебѣ;
Коли будетъ милость — ты отпустишь меня.
О, не дай обсохнуть ты косѣ моей,
А не то засну, засну какъ рыбка я!
Я русалка: а подруженьки
Порѣзвушей-бѣлой меня прозвали;
Обознался ты во мнѣ, не дѣвка я:
Я Русалка, я жилица водная!
Что жь ты, что же ты, постылый мой,
Разлюбилъ ты видно Порѣзвушу-бѣлую?
Чаялъ дѣвку ты сманить, людскую дочь,
А не чаялъ ты слюбиться съ Русалочкой?
Послушай же, красавица: шайтанъ васъ разберетъ, что вы со мною проказите; одинъ вклепался въ меня, слугой прикинулся, да подбилъ умкнуть изъ хоровода дѣвку — ну, это бы еще ничего; другая перекоряется со мной почитай до бѣла свѣта, и, какъ некуда дѣваться, сказуется Русалкой, какою-то бѣлою-Порѣзвушей; а третій, тѣмъ часомъ, приперъ двери, чтобы, знать, потѣшиться, да позабавиться? — Что жь вы думаете, что Княжій родичъ, да, родичъ, внучатный братъ — что Ларіонъ Пахомовичъ вамъ дуракъ дался? Весна, котораго самъ Князь честитъ Зимою, котораго… который… да словомъ, что тутъ изъ порожняго въ пустое переливать; я тебя не боюсь, голубушка; будь ты Русалка, будь оборотень, будь и самъ Водяной, а ты мнѣ за всѣ проказы эти поплатишься, хоть ты у меня въ рукахъ самимъ сатаной перекидывайся — я зажмурюсь, голубушка, я и глядѣть не стану, я ничего не вижу… (Ловитъ Русалку; она вскрикиваетъ и брызжетъ на него концемъ распущенной косы). Полно жь дурить; что брызгаешь? испугаешь, что ли?
Послушай, недобрый, дай мнѣ только вымолвить послѣднее слово тебѣ, послушай меня: я твоя, самъ видишь, уйти мнѣ отъ тебя некуда; коли я и убьюсь головою въ стѣну, все таки я въ твоихъ рукахъ, дѣваться мнѣ некуда. Пусть же я буду и твоею; можетъ статься не покинешь меня и послѣ, коли полюбишь; можетъ статься свыкнусь и я съ тобою, стану тебя любить. Не откажи жь ты мнѣ на послѣдяхъ одной милости, отдай ты мнѣ мой камышевый гребень, который отнялъ у меня; дай, я хоть сама себѣ косу расчешу и сама по ней поплачу — нѣтъ здѣсь подруженекъ моихъ, некому справить мнѣ и дѣвишника — отдай, говорю, камышевый гребень мнѣ, дай мнѣ хоть съ полчетверти годинки времени, и я совсѣмъ!
И не станень биться въ стѣну лбомъ?
Не стану!
Побожись!
Пусть обсохну, какъ на мѣстѣ стою,
Пусть до вѣку не окунуся въ водѣ,
Пусть росиночка не освѣжитъ меня,
Зной полуденный, да испечетъ меня!
Побожись лучше!
Лучше не умѣю, Весна: это у насъ божба великая. Да чего жь ты боишься? Куда жь я отъ тебя уйду? Дай мнѣ, какъ годится, себѣ послѣдній почетъ отдать, а тамъ вѣдь я въ твоихъ рукахъ!
На, быть такъ: да скорѣе!
Не соловейко щебеталъ ранымъ рано по зарѣ,
Свѣтъ-дѣвица плакала по русой косѣ:
А и свѣтъ-дѣвица Порѣзвуша-бѣлая;
Что вечоръ косаньку подруженьки плели,
Они золотомъ перевили мою,
Они жемчугомъ унизали ее:
Какъ познаетъ меня мой суженый,
Ларіонъ-бояринъ свѣтъ-Пахомовичъ —
Онъ прислалъ ко мнѣ сваху не милостиву;
Учала она мою косаньку рвать-порывать,
Учала ее чесать да трепать —
Мое золото съ косаньки обирала,
Мой скатной жемчугъ съ черныя разсыпала!…
Сгинь ты, пропади ты, сдѣлай милость!
Уважь ты мою старость, мою хворость, мою хилость:
Отпусти хоть мою душу — и съ чего все это сталось —
О, проклятый Икота! не даромъ же мнѣ икалось!
Турухтанъ ты мой
Турухтанъ сизой,
Турухтанчикъ мой
Сизогривчатый!
А и что Турухтанъ
Не тоскуетъ мой,
Не тоскуетъ онъ
Не красуется?
Что надулся ты
Турухтанъ сизой,
Что на кочку сѣлъ,
Подгорюнился?
Ой не вить было
Турухтанчику
Гнѣзда-гнѣздыцка
На поемномъ лугу —
Залила вода
Да снесла волна
Турухтанъ сизой
Твое гнѣздьшко;
То-то свить было
Турухтанъ ты мой
Тебѣ гнѣздышко
По скворчиному —
Во темнымъ лѣсу,
На высокомъ дубу….
Сестрицы-подруженьки — а-у! а-у!
Что ты это затѣяла, грязнушка! полно, голосистый чирокъ, ты не въ своемъ приходѣ учала шутки шутить, не на своемъ подворьѣ распотѣшилась: здѣсь тебѣ власти не будетъ!
Дядя домовикъ! отпусти ты меня! вѣкъ не буду я твоихъ домочадцевъ затрогивать; и что тебѣ во мнѣ, хоть и заморишь бѣдняжку? что тебѣ въ томъ, отпусти меня!
Погоди, не торопись, дай срокъ!
Икота! а Икота — это ты?
Я, бояринъ.
Помилуй, Икота, что вы со мною дѣлаете? гляди-ко, свѣтопреставленье: гдѣ была суша, стало море; водяная мышь эта знай полощется, да попѣваетъ пѣсни свои, про сѣдаго Турухтана, а я сижу среди моря-окіяна, на островѣ на Буянѣ.
Какъ быть, бояринъ; вишь, мы съ тобою обдернулись, обознались, не въ то гнѣздо руку засунули, не ту пташку вытащили! Слѣзай скорѣе съ подмостковъ своихъ, да бери въ охабку полюбушу свою; мы вишь съ тобою полюбили не впопадъ: не дѣвка она, бояринъ, Русалка! Бери ее скорѣе да тащи назадъ, въ озеро, тамъ утопимъ ее, да и концы въ воду: не то не раздѣлаешься съ Водянымъ: поди какъ расходился, бѣда!
Самъ возьми ее, Икота нечестивый, чтобы тебѣ и на томъ свѣтѣ икалось; самъ тащи ее куда знаешь: ты подбилъ меня, ты и отвѣчай!
Тише, бояринъ, не воюй: кто ни подбилъ, а ты ее унесъ; коли Домовой заступится за Водянаго, да задушитъ и меня вмѣстѣ съ тобою, такъ тебѣ, чай, отъ этого легче не будетъ! Бери, говорю, да играй въ молчанки, да неси за мной: эту отдадимъ, а свою найдемъ, бояринъ; мы вишь не на тотъ хороводъ напали; а дѣвки и осю пору играютъ на выгонѣ; пойдемъ, что-ли?
Что ты поешь? Охъ ты золотой сверчокъ! Ну, пойдемъ! Полоскуша ты, грязнушка адская, опять таки тебя, красоточка, привелось домой нести; нечего дѣлать: садись же на въ кошель плетеный, понесу тебя словно заморскую курочку — а то боюсь еще на прощаньи ногтей твоихъ!
То-то бывалый человѣкъ! Садись, Порѣзвуша-бѣлая, не чванься!
Ой чего жь тебѣ
Ненавистный злой,
Скажи, что еще
Тебѣ хочется?
Дорогой родитель мой,
Князь Вышеславъ,
Что запросишь ты
Дастъ тебѣ выкупу!
Хочешь золота —
Проси золота;
Дорогихъ парчей —
Тебѣ вынесутъ;
Что камней ли тебѣ
Самоцвѣтныхъ,
Соболей, куницъ,
Будетъ сто сороковъ…
Что мнѣ въ твоемъ золотѣ, въ дорогихъ парчахъ?
Не возьму и даромъ; что мнѣ въ соболяхъ?
Много соболей у меня во темныхъ лѣсахъ,
Да не бывало куницы, какъ ты, у меня въ рукахъ!
Полюбилъ я вишь тебя; такъ притча сталась;
Слюбимся, Княжна, чего больно встосковалась?
Ой Удача-Князь,
Ты мой суженый.
Ты удатный мой,
Что покинулъ меня!
А, вишь, вонъ вы куда отъ меня ушли.
Да тутъ бы васъ и черти насилу нашли!
Ты опять здѣсь? зачѣмъ тебя, шершня толстоголоваго, нелегкая сюда принесла? слышилъ — аль нѣтъ? я тебѣ нею сверну!
Ой Тумакъ, Тумакъ!
Что съ тобой, Тумакъ,
Прилучилося?
Малоумный ты!
Ты зачѣмъ меня
Продалъ ворогу?
Ты возьми меня,
Унеси меня
Въ теремъ батюшки…
Княжна! полюби меня! межеумкомъ люди зовутъ, а ты невѣста моя, тебя и Князь, твой родитель злой, посулилъ мнѣ, и женихомъ звалъ, всегда, и годъ, и пять лѣтъ, и много лѣтъ — а нынѣ выкинуть велѣлъ, псамъ, говоритъ, на съѣденье. — Княжна, полюби меня!
О, Боже мой, Боже!
Слышшь ты, шершень, трутень, карга глупая, земляной ракъ, тебѣ я говорю, не отстанешь ты отъ меня, не отойдешь?
Не отойду, хоть жилы изъ меня тяни: отдай невѣсту мою, Княжну! — Дядя, нешто и ты меня обманулъ? Князь велѣлъ выкинуть, невѣсты не даетъ — Тумакъ сказалъ дядѣ: «Дядя, обидь Князя, отыми невѣсту, отдай Тумаку!» дядя молвилъ: — приведи Тумакъ, не даромъ люди межеумкомъ зовутъ, приведи, да передай, будетъ твоя; — а? дядя, кто молвилъ это? Отдай же! меня бей, меня пинай, меня жги, а Княжну не тронь: я за нее въ драку съ тобой полѣзу, грызться стану, кусать зубами; дядя, отдай жениху невѣсту!
Я жь тебѣ дамъ невѣсту, постой!
Ай! сатана тебя, дядя, пазиломъ распази — ай! — собака, голодная собака объѣдайся… коли не подавишься… ай! — откушу руку!
Пой пѣсни, Тумакъ, Княжна слушать станетъ, распотѣшь невѣсту свою, спой плясовую! Что безъ пѣсни въ присядку пошолъ, жаба уродливая! аль я тебѣ спою?
Вдоль по улицѣ мятелица мятетъ —
По широкой добрый молодецъ идетъ!
Ой, жги, жги, жги говори!…
Ой ты выродокъ мяса человѣчьяго! и ты туда же, и ты въ женихи, да за невѣстой! Вотъ тебѣ невѣста, пень дуплястый; это тебѣ дѣвка сподручная, ровня, по всему! Сиди жь, поколѣ не околѣешь!
Дядя Водяной! а-у! а-у! дядя Водяной! выручи!
Ухъ, ухъ, ухъ!
Раздерешь горло! Нѣтъ ножа, я-бъ тебѣ распоролъ ротъ по самыя уши: тото-бы, чай, аукнулъ!
Ты не плачь, не тужи, красавица, полюби меня:
Будешь кралей ты Волынскихъ, дремучихъ лѣсовъ,
Будешь павой ходить голубой-златоперою,
Райской птахою, дорогой, ненаглядною;
Куковать во сыромъ бору кукушечкой,
Припѣвать въ ночи молодымъ соловушкой —
Ты не плачь, не тужи, красавица, полюби меня!
Чего надо, волченокъ, зачѣмъ?
Дядя! тутъ такое сталось, что не знаешь какъ сказать!
Меня не введенъ въ краску: сказывай, что слыхать?
Не въ томъ видишь сила: тутъ соромнаго нѣтъ,
Да недоброе есть: видѣлъ много примѣтъ;
Подслушалъ у камня торги да переторжки,
Да плутни, да пашни, да разныя передержки;
Есть замыслы, дядя, злые, бѣда не за горой:
Никакъ совсѣмъ сбѣсился сосѣдъ нашъ Водяной;
Дудитъ себѣ выпью, скликаетъ Русалокъ —
И приплыли онѣ рѣкою, словно стая галокъ —
Свѣту не видать — чернявы попловуши
Все озеро укрыли, да плывутъ прямо къ суши:
Ну ровно бакланы, какъ пойдутъ рыбачить
Лавою да рядомъ, а Водяной маячитъ
Да правитъ поѣздомъ, ну сущій бѣсъ;
И бѣжитъ волна передъ ними, да прямо въ лѣсъ:
Опушку залило, братъ, давнымъ давно;
Такъ живи ты съ оглядкой — а по мнѣ все равно;
Мы и тутъ и тамъ, нынѣ рыбой, а заутре птицей —
А ты плаваешь по топорному, не захлебнуться бъ водицей!
Врешь ты, коротышъ, скаредная рожа!
То-то лыкодёръ, трухлявая рогожа,
Ты боекъ и остеръ и буянъ хоть куда…
Да вотъ она, вотъ! и волна и вода!
Прими, господи, грѣшную душу мою —
Прости, господи, прегрѣшенья мои —
Утѣшь, господи, родителя моего —
Прими, господи, грѣшную душу мою!
Не выдамъ тебѣ ее, не выдамъ и не покину —
Топи меня, жги меня, не выдамъ — хоть сгину!
Ау! дядя-водяникъ! топи его, заливай;
Топи его, вотъ онъ: подмывай его, подмывай!
Вотъ онъ, дядя, топи его, подмывай —
Да выпусти жь меня — утону я — ай-ай!
А ты, каракатица брюхоголовая здѣсь?
Окунись да нырни: я собью съ тебя спѣсь!
Сперва надурилъ, а тамъ дядю подзываешь?
Нѣтъ, самъ заварилъ, такъ самъ и расхлебаешь!
— Ровняйся, умницы! впередъ мои брызгуши!
Заливай да топи! ай-да попловуши!
Небось, какъ зальемъ, такъ скажется нахалъ!
Гоните волну! Что жь девятый валъ?
Стой-ты! треклятый тюлень, образина!
На-вотъ, возьми, подавись ею, сомина!
А, братъ, ты здѣсь? что дѣло, то дѣло;
Миръ, такъ миръ; пойдемъ, слѣзай смѣло!
Поныруши! глядите, берегите Княжну,
Да сманите за собой на озеро волну!
— Стой, волна, по сей день, по сей часъ, по сей мигъ, по сіе мѣсто: лилась ты поводливо по пятамъ моимъ, вынесли тебя на чреслахъ дѣвственныхъ Русалки мои изъ озера глубокаго — отхлынь, отступи, заполаскивай слѣды мои; а ты, озеро глубокое, бездонное, ты влейся въ берега свои, угомонись, да покачивайся, на одномъ мѣстѣ стоючи. Слово мое крѣпко. —
Миръ, такъ миръ, брательникъ; ударимъ по рукамъ;
Я не зачинщикъ, знаешь ты самъ.
Братъ полонилъ мою, да правитъ съ меня въ размѣнъ
И нашу поживу, да и твой вечорній плѣнъ;
Такъ тутъ, любо-не любо, пришла такая доля —
И радъ не замалъ бы, да не своя, вишь, воля!
Изувѣчу, колтунъ, косолапый мокруша!
Вишь, краснобай, двуязычная оструша!
Капканъ съ тобой связывайсь: счастливъ твой богъ,
Поплылъ бы ты домой безъ рукъ да безъ ногъ!
Попадись только, слизнякъ, я тебя изобью;
А нырка твоего поймаю, сорву голову, что воробью!
Изъ-за чего я три года маялся, да колотился,
До чего черезъ силу наконецъ было добился
— Клинъ тебѣ въ бокъ и въ ребро и подъ мышки!
Чтобъ тебѣ не было ни дна, ни покрышки!
Чтобъ твое озеро ключомъ бѣлымъ вскипѣло —
Чтобъ тебя засуха покоробила и одолѣла —
Разлейся огонь, замѣстъ воды, по болоту…
А, вотъ мой лошакъ буйволинаго помету!
Что, братъ, плохо? захлебнулся, ротозея? —
И ништо; такъ ужь скликать волковъ поскорѣе!…
Далече ль еще тащить ее? вѣдь я уморился;
Икота! а Икота! куда жь ты запропастился?
Икота! (становитъ корзину на земь.)
А, чтобъ тебѣ, мошеннику жениться —
Коли честь тебя не беретъ! — заставилъ меня носиться
Съ этой грязнушкой — а самъ и провалился!
Куда жь я зашелъ это? куда я попалъ?
Нелегкая занесла меня! пропалъ я — пропалъ!
Икота! мошенникъ! сгубилъ меня — уморилъ!
Этъ-то не чисто: гляди, что народу уходилъ!
Ай-ай! спасите!
Ай-ай! не погубите!
Нижетъ солнышко дни свои златокрылые
Что Княжна Русская свой скатной жемчугъ —
Черезъ зернышко по цвѣтному каменю,
Черезъ день свѣтлый по темной ноченькѣ.
Миръ и покой вамъ, баю-баю
Спи-почивайте, баю-баю!
Спите, други, почивайте, кого сонъ одолѣлъ,
Кого совѣсть чуткая не отбила это-сна;
Чью головушку не одолѣла кручинушка,
Ни лихая болѣзть крови тѣла бѣлаго. —
Миръ и покой вамъ и проч.
Кошуйтесь, дѣтки, живите въ ладу и въ миру:
Можно шутку зашутить, проказу безобидную,
Глупому ума дать, одурачить ревниваго —
А обиды и грѣха и напасти бойтеся!
Миръ и покой вамъ и проч.
Кто полюбитъ кого, люби до вѣку, не откидывайся;
Кто слуга кому — служи правдою, господина не продай;
И не выдамъ я своей Княжны-госпоженки,
И не дамъ я Зорюшку въ обиду свату Лѣшему.
Миръ и покой вамъ и проч.
Кто обидитъ меня — жеребца любимаго въ подворотню протащу;
Загоню на смерть въ одну ноченьку трехъ борзыхъ коней;
Обтрясу въ саду груши-яблони, гряды вымну всѣ;
А что ложки и плошки съ постанца въ лахань кину помойную. —
Миръ и покой вамъ и проч.
А кто мирно со мной по добру живетъ — во любви держу;
Кони выхолены, дворы выметены, ухожи прибраны —
И не выдамъ я своей Княжны красной, госпоженки,
И не дамъ я Зорюшку въ обиду свату Лѣшему.
Миръ и покой вамъ и проч.
А вотъ и заря, дохнуло посвѣжѣе —
Полегли съ кручиной, а встали веселѣе;
Знайте жь, что утро вечера мудренѣе!
Что было? — что сталось?… не помню; сонъ не сонъ, и быль не быль — а что-то тугою легло на сердце… за чѣмъ я здѣсь, на распутьи — заря занимается… Зоря! Зоря! Зоря! Зорюшка!
Кто кличетъ? Родитель мой! здѣсь я!
Зорюшка моя! моя радость! да цѣла ли голова моя на плечахъ…
О, родитель мой! я, никакъ, встала изъ мертвыхъ!
Гдѣ была, моя радость, сказывай — что сталось съ тобою, и кто выручилъ? А ты, Князь Удача, и тебя мы искали! что съ нами?
Я словно страшную, кровавую сѣчу запилъ хмѣлемъ, да теперь проснулся — дай опомниться!
О, родитель, сколько страховъ было, горестей!
О, замучилъ меня страшный и престрашный сонъ!
Словно Лѣшій схоронилъ меня во глухомъ бору —
Словно залилъ Водяной меня студеной волной —
Словно вынесъ на рукахъ меня… стыдно вымолвить!
Говори, Княжна, не обинуйся, вымолви!
Словно вынесъ на рукахъ меня мой Удача-Князь —
Колыхали, цаловали меня Русалочки,
Да помолвили сиротку меня своимъ судомъ
И помолвили за Удачу Князя — видинь-ли?
Расчесали онѣ мою косаньку… о родитель мой!
Гдѣ проснулась, пробудилась я и самъ ты видалъ,
А укладывалъ кто, прибаюкивалъ — я не вѣдаю!
На меня не пеняй, о пресвѣтлый Князь,
Не повиненъ и я ни въ чемъ;
Что люблю, то люблю я Княжну твою,
А не вѣдаю самъ ни про что.
Словно самъ у Русалокъ я былъ въ полону,
— Не то сонъ, не то давняя быль —
И Русалки ль, волна ль, колыхали меня —
Да и вдругъ поднялася смерчемъ; —
Словно бился съ волной я и жилъ какъ живой,
И Княжну твою радость нашелъ…
Я нашелъ ее, Князь, и со мною она —
Князь — я вынесъ ее на рукахъ!
Благо, Зорюшка моя, ты тутъ опять!
Князь Удача, ты спаситель нашъ!
Что, Князья, дѣла предивныя?
Въ нашей сѣверной землѣ, Князь, сказываютъ дѣла такія бывывали.
Я о сю пору еще не опамятуюсь!
А у насъ и во снѣ этого не творится!
Слава Создателю, слава Тебѣ! Вотъ Князь нашъ, вотъ они!
Спасибо, вѣрные мои, спасибо! откуда вы?
Твою милость проискали — съ самой полуночи — отецъ ты нашъ — по всѣмъ дорогамъ выходили — слышно стало, что твоя Княжья милость не вѣдомо гдѣ пропадаешь — бояре твои кличъ кликали — весь народъ всполошился…
Спасибо, други, спасибо вѣрные! пиръ вамъ за это будетъ, пиръ горой! Всѣ станемъ вмѣстѣ веселиться и радоваться — избавилъ насъ Господь отъ бѣды бѣдовой! Зима! а Зима! и ты тутъ?
Э-э… э! Чудеса, пресвѣтлый Князь, чудеса дивныя; Князь, что со мной сталось, что новый конюхъ твой, Икота, со мной сдѣлалъ…
Да, было тутъ, какъ видно, по паю на всякаго. Молчи, Весна, не твоя пора. Почетные гости мои! Всѣ вы мнѣ и любы и милы и дороги; и ты Царевичъ, и ты Королевичъ, и ты Княжичъ — да дочь у меня однѣмъ одна; тутъ, сами вы видѣли, судьба порядила; а суженаго, знать, ни обойти, ни объѣхать. Вотъ она, ночь на распутьи — вотъ и утро, что вечера мудренѣе!