Новыя лица и старые друзья.
Эдмонда де-Амичиса *).
править
- ) «Идеальный учитель» и «Новыя лица, старые друзья» — двѣ главы извѣстнаго романа де Амичиса «Romansо d’un Maestro» въ которомъ авторъ описываетъ борьбу, всѣ лишенія и затрудненія, осаждающія сельскаго учителя, этого піонера цивилизаціи на его тернистомъ пути народнаго развитія. Дѣйствіе происходитъ въ Альпійскихъ селахъ, окружающихъ Туринъ.
Удачно сдавъ конкурсный экзаменъ на городского учителя въ Туринѣ, Ратти отправился на побывку въ свой родной городъ ***, гдѣ его друзья — семья Голи — приняли его съ распростертыми объятіями. Отъ души радовались они счастливому исходу его экзаменовъ, которыми заканчивался самый тяжелый и безпокойный періодъ подготовки къ избранному имъ поприщу народнаго учителя. И самому ему казалось, что, послѣ долгаго десятилѣтняго скитанія, онъ, наконецъ, добрался до гавани, хотя и потерпѣлъ тутъ и тамъ крушенія, растерялъ на пути не мало иллюзій и чувствовалъ то желаніе спокойствія, которое есть уже первый признакъ исчезающей юности. Но онъ былъ доволенъ тѣмъ, что много пережилъ, снова всталъ на трудовой путь и въ прошлыхъ испытаніяхъ почерпнулъ свѣжія силы для ожидавшихъ его, новыхъ, неудачъ. Одно только сомнѣніе безпокоило его — вдругъ городская управа Турина, по недостатку вакансій, не дастъ ему школы въ текущемъ году? Но однажды утромъ ему прислали бумагу о назначеніи его въ Лученто — одно изъ предмѣстій Турина, — съ жалованьемъ въ тысячу лиръ (франковъ) — самое большое вознагражденіе, когда-либо полученное имъ въ жизни. Послѣ этого ему ничего болѣе не оставалось желать — онъ былъ вполнѣ доволенъ. Но его карьера сельскаго народнаго учителя завершилась необычайнымъ для его родного города событіемъ — педагогическимъ съѣздомъ, созваннымъ сюда главнымъ туринскимъ инспекторомъ по учебнымъ дѣламъ, — съѣздомъ, на который съѣхались учителя со всего Пьэмонта, привлеченные отчасти и 25-ью франками, которые выдавались каждому явившемуся. Съѣздъ долженъ былъ продолжаться семь дней. Городская управа отвела для засѣданій съѣзда зданіе старой церкви и приготовила для желающихъ въ большомъ количествѣ и помѣщенія. Ожидаемый съѣздъ представлялся Ратти чѣмъ-то въ родѣ торжественнаго и оригинальнаго педагогическаго празднества, на которомъ онъ навѣрное свидится съ нѣкоторыми своими бывшими коллегами — сельскими учителями. И эта мысль его радовала…
На съѣздъ записалось около тысячи человѣкъ, которые и стали съѣзжаться къ назначенному дню; каждый поѣздъ привозилъ болѣе 50 человѣкъ, а въ послѣдній вечеръ изъ одного только Турина пріѣхало болѣе 200 учителей. Такъ какъ, едва сойдя съ поѣзда, вновь прибывшіе отправились бродить по городу, то казалось, будто городское населеніе удвоилось въ теченіи нѣсколькихъ часовъ. Никогда еще здѣсь не видѣли такой многолюдной, разнообразной и странной на видъ толпы. На ряду съ учителями франтами попадались учителя одѣтые небрежно и на деревенскій ладъ, съ черными галстуками изъ грубой шерстяной матеріи и широкими воротничками изъ какого-то твердаго и дешеваго полотна. Рядомъ съ учительской аристократіей первыхъ женскихъ учебныхъ заведеній Турина попадались неуклюжія, одѣтыя въ тиковыя платья, сельскія учительницы, которымъ, для полноты картины, недоставало только корзины съ провизіей на рукѣ. Среди, этой разношерстной толпы виднѣлись священники всѣхъ возрастовъ, въ подрясникахъ всевозможныхъ оттѣнковъ, начиная етъ блестяще-чернаго и до ярко зеленаго; нѣкоторые изъ нихъ были въ сафьянныхъ штиблетахъ, съ надушенными, бѣлыми батистовыми платочками; другіе — въ рваныхъ, порыжѣвшихъ сапогахъ, и съ громадными синими носовыми платками. Даже въ средѣ городскихъ учительницъ можно было видѣть большое разнообразіе: тутъ были барышни съ перчатками до локтей, но въ платьяхъ по 10 к. аршинъ; встрѣчались и учительницы въ дѣйствительно роскошныхъ нарядахъ, на которые пошло трехмѣсячное ихъ жалованье; мелькали фигуры, напоминающія актрисъ, портнихъ, пансіонерокъ, работницъ, эмансипированныхъ барынь и старыхъ методистокъ. И среди мужчинъ можно было отмѣтить не менѣе разнообразную градацію типовъ, начиная съ учителя профессора, украшеннаго орденами, автора премированныхъ и пользовавшихся извѣстностью книгъ, и кончая типомъ старой водовозной клячи, — учителей, не берущихъ уже почти 20 лѣтъ въ рукъ книги, храпящихъ въ школѣ за уроками, и разыгрывающихъ изъ себя Марата въ пивной. Казалось, весь городъ превратился въ обширную учительскую семинарію въ часы рекреаціоннаго отдыха. Всѣ улицы были запружены толпой. Учителя и учительницы изъ одного города или уѣзда собирались группами по 8—12 человѣкъ, или же соединялись большими ватагами, заполонявшими собою всю улицу. И коренные городскіе жители тоже высыпали на улицу изъ любопытства, забавляясь пестрой толпой наѣхавшихъ къ нимъ гостей, и присматриваясь къ этимъ представителямъ литературы и педагогіи, къ молодымъ людямъ, полнымъ жизни и надеждъ, и къ измученнымъ нуждою старымъ учителямъ.
Однимъ изъ первыхъ среди любопытныхъ очутился на улицахъ Ратти, нетерпѣливо желавшій встрѣтить друзей. И вотъ онъ лицомъ къ лицу столкнулся съ донъ-Лерсе изъ Гараско, который стоялъ одинъ, съ пробивавшейся у висковъ сѣдиной и нѣсколько сгорбленный, но съ прежнимъ величественнымъ и торжественнымъ видомъ возвышеннаго мыслителя. Ратти невольно разсмѣялся, вспомнивъ, какъ онъ раныи благоговѣлъ передъ нимъ, особенно когда тотъ искалъ уединенія, чтобы — какъ предполагалъ Ратти — работать надъ своимъ большимъ сочиненіемъ: «Школа и религія», о которомъ онъ такъ часто упоминалъ, а въ сущности же для того, чтобы тайкомъ наслаждаться романами Габоріо. Ратти только что хотѣлъ спросить его, на какомъ томѣ Габоріо онъ остановился, но донъ-Лерсе подошелъ къ нему съ такимъ величественнымъ видомъ добродѣтельнаго служителя церкви, лишь на мгновеніе отвлеченнаго отъ своихъ возвышенныхъ мыслей, что вопросъ такъ и замеръ на устахъ у Ратти. Послѣ двухъ, трехъ словъ привѣтствія молодой учитель распростился съ донъ-Лерсе, чтобы разыскать другихъ знакомыхъ Однако, увеличившіяся сумерки лишили его этой возможности. Въ темнотѣ онъ могъ различить лишь фигуры нѣсколькихъ учителей и учительницъ, которые, повидимому, ожидали, когда пробьетъ часъ, назначенный для ночлега въ приготовленныхъ имъ городской управой даровыхъ помѣщеніяхъ. Они стояли, прислонившись къ колоннамъ портиковъ и угловъ улицъ, бѣдно одѣтые, съ удивленными или утомленными лицами, и казалось, пристыженные тѣмъ, что ихъ собралось такъ много, и смущенные тѣмъ, что они очутились внѣ своихъ жилищъ, словно эмигранты, столпившіеся въ гавани. И Ратти почему-то тоже стало стыдно за нихъ, но онъ старался убѣдить себя въ неосновательности такого чувства. Развѣ адвокаты, доктора, и вообще представители какой угодно профессіи, — говорилъ онъ себѣ, — не представили бы собою такого же пестраго, разношерстнаго общества, если бы собрать ихъ всѣхъ вмѣстѣ, начиная отъ свѣтилъ своего сословія и кончая послѣдними тупицами и шарлатанами? Тутъ тотчасъ же обнаружилось бы неравенство, установленное самой природой. Отдѣлавшись такимъ образомъ отъ минутныхъ, непріятныхъ, мыслей, онъ мало-по-малу сталъ ощущать приливъ того радостнаго и гордаго чувства, которое овладѣваетъ людьми одной и той же профессіи, когда ихъ соберется очень много; подобно тому, какъ солдаты съ радостной гордостью осматриваютъ свою армію, выстроившуюся во фронтъ въ обширной долинѣ.
На другой день, рано утромъ, Ратти, переходя площадь, уже покрытую учителями, учительницами и торговцами, пріѣхавшими въ городъ на базаръ, бывавшій здѣсь разъ въ недѣлю, въ проходѣ между двумя лавочками торговцевъ полотномъ, встрѣтился лицомъ къ лицу съ Фаустиной Галли.
Послѣ первыхъ возгласовъ изумленія, они, повидимому, оба почувствовали, что дружеское пожатіе руки, которымъ они обмѣнялись, не вполнѣ выражаетъ то удовольствіе, которое имъ доставила неожиданная ихъ встрѣча.
— Я васъ искалъ, — сказалъ учитель измѣнившимся голосомъ, — адвокатъ Самисъ передавалъ мнѣ, что вы въ Туринѣ.
Фаустина сообщила ему, что вотъ уже годъ, какъ она тамъ, такъ какъ не била въ состояніи оставаться дольше въ селѣ, гдѣ умеръ ея отецъ. Она явилась на конкурсный экзаменъ въ Туринъ съ очень маленькой надеждой на успѣхъ. Тѣмъ не менѣе, вышло удачно, быть можетъ, потому, что была задана понравившаяся ей тема: «Поэзія дѣтства». Ее назначили учительницей въ одномъ изъ предмѣстій Турина. Такимъ образомъ она пользуется двойной выгодой: будучи городской учительницей, она въ то же время живетъ какъ въ деревнѣ. Воспитанницы ея тоже по большей части дочери крестьянъ. Комнату ей дали въ зданіи самой школы. Начальство досталось ей хорошее. Она вполнѣ довольна.
Юноша не отрывалъ отъ нея глазъ: въ лицѣ ея онъ подмѣтилъ нѣчто, указывавшее на пережитыя ею тяжелые три года — легкій, едва уловимый слѣдъ увяданія и утомленія, который, однако, при ея здоровомъ и богатомъ организмѣ могъ еще быть уничтоженъ любовью и спокойствіемъ. Въ прекрасныхъ, каштановыхъ, волосахъ ея не было ни одной сѣдой нити, и ротикъ ея былъ все тотъ же: нѣжный, добрый, маленькій и свѣжій. Ратти смотрѣлъ на нее, и сердце его наполнилось сладостнымъ ощущеніемъ. Посмотрѣвъ на ея фигуру, онъ замѣтилъ, что платье ея сзади на спинѣ морщится — обычный недостатокъ всѣхъ ея платьевъ, которыя она сама себѣ и кроила, и шила — и эти морщинки на платьѣ окончательно его растрогали.
— Я никогда не забывалъ васъ, — сказалъ онъ неожиданно, — и всегда желалъ вамъ счастья.
Она сдѣлала граціозное движеніе головой, будто желая отвѣтить: «Я въ этомъ сомнѣваюсь» и затѣмъ спросила его, гдѣ онъ учительствуетъ? Узнавъ, что въ Туринѣ, она видимо старалась — но ей это не удалось — скрыть, какъ она этимъ пріятно удивлена.
— Когда же вы держали экзаменъ? — спросила она.
Ратти передалъ ей въ краткихъ словахъ о своей жизни школьнаго сельскаго учителя въ Боссолано и Камина, и о томъ, какъ онъ, наконецъ, рѣшилъ явиться на конкурсъ, но онъ разсказывалъ все это почти машинально. Пока онъ говорилъ, въ мысляхъ его воскресала маленькая, угловая терраса, онъ слышалъ святыя слова ея о дѣтяхъ и дѣтскомъ возрастѣ, сказанныя въ первые дни ихъ знакомства; онъ вспоминалъ героическое мужебтво, съ которымъ она выносила горе и лишенія. Онъ вспомнилъ тотъ день, когда видѣлъ ее въ послѣдній разъ; она стояла на маленькой террасѣ, мучимая мыслью о близкой смерти отца, но твердая и почти гордая въ своемъ несчастьи; она была настолько погружена въ размышленія, что у него не хватило духа поклониться ей. И онъ прервалъ свой разсказъ, чтобы повторить ей растроганнымъ голосомъ: «Я всегда желалъ вамъ счастья».
— Что жъ тутъ такого особеннаго, — отвѣтила она, улыбаясь, — и я желала вамъ того же — вѣдь мы съ вами были всегда добрыми друзьями. И она принялась разсказывать, какъ ее сильно мучило, когда онъ свернулъ на дурную дорогу, какъ она была счастлива, когда онъ сталъ снова прежнимъ, и съ какою грустью, возвращаясь съ кладбища, гдѣ похоронила отца, она смотрѣла на опустѣвшія окна комнаты, занимаемой раньше молодымъ учителемъ. Но Ратти почти не слушалъ ея. Онъ снова думалъ о томъ, что, кромѣ его матери, она по истинѣ самое благородное и доброе созданіе, когда-либо встрѣченное имъ въ жизни. Онъ думалъ о томъ непередаваемомъ выраженіи, которое обыкновенно сіяло на ея лицѣ, когда онъ ей говорилъ о любви, выраженіе, позволявшее ему угадывать тѣ сокровища нѣжности, которыя таились въ ея душѣ. Онъ думалъ о томъ, какой сильной и вѣрной подругой для мужчины была бы эта дѣвушка, въ которой онъ никогда не подмѣтилъ ни одной мелочности или вульгарности, которая казалась созданной для того, чтобы одновременно любить и бороться, страдать и надѣлять счастьемъ другихъ: такъ она мила, разсудительна, безстрашна и скромна! И снова повторилъ онъ ей еще съ большимъ волненіемъ:
— Я всегда желалъ вамъ счастья.
Она взглянула на него, и въ глазахъ ея мелькнуло выраженіе нѣжности, но она не произнесла ни слова. Окинувъ вокругъ себя глазами, она посмотрѣла на часы и нѣжнымъ, неувѣреннымъ голосомъ, не соотвѣтствовавшимъ смыслу ея словъ, торопливо произнесла:
— Мнѣ сейчасъ нужно уйти — я обѣщала быть у двухъ подругъ по дѣлу. Увижу ли я васъ на засѣданіяхъ съѣзда? Во всякомъ случаѣ мы будемъ иногда встрѣчаться въ Туринѣ! — И она спросила его, когда онъ думаетъ ѣхать туда.
Такъ какъ сентябрь былъ уже на исходѣ, то учитель рѣшилъ ѣхать въ послѣдній вечеръ засѣданій, чтобы быть на мѣстѣ за нѣсколько дней до открытія школы. Навѣрное и она уѣдетъ въ этотъ же вечеръ.
— Не удастся ли намъ сдѣлать это путешествіе вмѣстѣ? — спросилъ Ратти.
— Мы его сдѣлаемъ всѣ вмѣстѣ, — отвѣтила она, улыбаясь. — Послѣдній поѣздъ увезетъ чуть ли не полгорода. Розыскать другъ друга въ такой толпѣ будетъ почти невозможнымъ. Потомъ она добавила, снова ставъ серьезной:
— Я буду имѣть удовольствіе видѣть васъ въ Туринѣ.
Такое же выраженіе лица и такой голосъ были у нея, когда она столько разъ отказывала ему, когда онъ ей дѣлалъ предложеніе въ Алтаранѣ. Холодъ охватилъ душу молодого человѣка. И, протянувъ ей руку, онъ съ досадой въ душѣ, проговорилъ:
— До свиданія!
Но, пройдя шаговъ пять, онъ вдругъ обернулся и увидѣлъ, что и она обернулась; онъ поймалъ на лету такой ясный, свѣтлый и нѣжный взглядъ, что сердце его снова радостно забилось. Это былъ взглядъ, открывавшій душу и говорившій истину! И онъ пошелъ дальше, весь проникнутый этимъ взглядомъ.
Полчаса спустя онъ присутствовалъ на первомъ засѣданіи съѣзда, а затѣмъ и на всѣхъ остальныхъ, съ большимъ любопытствомъ, какъ на театральномъ представленіи, присматриваясь и прислушиваясь ко всему происходившему. Предсѣдательствовалъ профессоръ Метъри, постарѣвшій видъ котораго сначала опечалилъ его и испортилъ ему удовольствіе свиданія съ нимъ. Онъ сидѣлъ вмѣстѣ съ другими профессорами за столомъ, покрытымъ зеленымъ сукномъ. Вся церковь была переполнена народомъ, и въ перерывахъ между чтеніемъ и рѣчами, въ ней раздавался отрывистый говоръ, точно шумъ бурнаго потока.
Здѣсь, въ стѣнахъ зданія, еще болѣе чѣмъ на открытомъ воздухѣ, поражало разнообразіе учительской фаланги, такъ какъ тутъ можно было охватить однимъ взглядомъ цѣлыя сотни шляпъ съ цвѣтами и перьями, головныхъ платковъ сельскихъ учительницъ, тонзуру священниковъ, сѣдыя взъерошенныя прически разныхъ стариковъ-оригиналовъ, и блестящія, хорошо расчесанныя, шевелюры молодыхъ учителей. Живыя пренія не прерывались, споры становились часто бурными. Многіе явились съ предложеніями нововведеній, о которыхъ мечтали цѣлыми годами и за которые стояли со страстью мономановъ; другіе намѣтили себѣ торжественныя рѣчи, которыми хотѣли охватить чуть ли не половину всего человѣческаго знанія; третьи имѣли въ виду указать на разные несправедливые поступки и потребовать удовлетвореніи за понесенный отъ нихъ вредъ, и всѣ они, когда имъ, наконецъ, удавалось заручиться словомъ, приходили въ величайшее раздраженіе отъ всякаго перерыва или возраженія. Къ тому же, соперничество нѣкоторыхъ авторовъ педагогическихъ сочиненій — и вражда, порожденная журнальной полемикой, такъ и прорывалась при малѣйшемъ противорѣчіи. Ораторы не говорили въ сущности ничего новаго, а съ незначительными варіаціями повторяли то, что десятки лѣтъ было уже извѣстно каждому образованному учителю. Но въ числѣ этихъ ораторовъ все же нашлось пять или шесть, ясно излагавшихъ свои мысли и обладавшихъ даромъ краснорѣчія, которые и увлекали аудиторію и оживляли пренія. Одинъ изъ нихъ, рѣзкій, задорный, метавшій громы, казалось, воплощалъ въ себѣ недовольство всего своего сословія; другой три четверти рѣчи употребилъ на выясненіе изложенныхъ имъ взглядовъ, — хотя эти взгляды сразу были всѣми поняты, — и говорилъ съ необычайнымъ смиреніемъ въ оборотахъ и голосѣ, точно аудиторія его была полна представителями королевскаго дома; третьимъ ораторомъ была стройная барышня, съ тонкимъ голосомъ и лихо развѣвающимся бѣлымъ перомъ на шляпѣ, смѣлая, неутомимая, воинственная. Пренія разнообразились, кромѣ того, всевозможными комическими эпизодами. Въ первомъ же засѣданіи сельская учительница, въ преклонномъ возрастѣ, прочла сонетъ своего сочиненія (смыслъ котораго такъ и остался для всѣхъ тайной), написанный ею по образцу сонетовъ въ честь святыхъ, изображенія которыхъ крестьяне обыкновенно прибиваютъ къ дверямъ своихъ хлѣвовъ. Другая, тоже сельская учительница, просила слова для разъясненія одного педагогическаго вопроса, но сразу уснастила рѣчь свою такими грубыми грамматическими ошибками, что аудиторія стала ее молить Христомъ Богомъ умолкнуть, что она и сдѣлала. Наконецъ, какой-то толстякъ, сельскій священникъ, начавъ свою рѣчь соотвѣтствующимъ случаю и мѣсту языкомъ, но мало-по-малу, самъ того не замѣчая, увлекся церковнымъ краснорѣчіемъ и перешелъ къ настоящей проповѣди на распѣвъ, со всей мимикой, присущей католическимъ церковнымъ ораторамъ, съ призывомъ, мольбой, проклятіями, чѣмъ и вызвалъ громкій, долго не умолкавшій, шумъ. Ратти впервые присутствовалъ на подобнаго рода съѣздахъ, и его столько же занимало отношеніе аудиторіи къ рѣчамъ, сколько и самыя рѣчи. Городская часть присутствующаго общества волновалась: тутъ были и легко воспламеняемыя учительницы, апплодировавшія всѣмъ молодымъ учителямъ, сверкая при этомъ въ воздухѣ бѣлыми, обнаженными, руками, были и другія, которыхъ затронутые вопросы касались ближе, и которыя встрѣчали нѣкоторыя сужденія своихъ противниковъ съ жестами яростнаго отрицанія, причемъ перья на ихъ шляпахъ дрожали и колыхались; или же онѣ выслушивали ненравившіяся имъ рѣчи съ несходящей съ лица сатирической улыбкой. Многія вносили поспѣшно замѣтки въ записныя книжечки, не отрывая отъ нихъ глазъ. Но большая часть сельскаго учительства скучала, потому что ровно ничего не понимала изъ того, что говорилось кругомъ. Нѣкоторыя учительницы вязали чулки. Одна сказала Ратти, сидѣвшему подлѣ нея: «Ничего не разберу; они говорятъ слишкомъ быстрымъ итальянскимъ языкомъ». Почти всѣ сельскіе учителя были, однако, поражены развитіемъ и краснорѣчіемъ городскихъ своихъ коллегъ, говорившихъ точь-въ-точь какъ адвокаты, и вмѣстѣ съ тѣмъ ужасались дерзости молодыхъ учителей, осмѣливавшихся — да еще какимъ тономъ! — дѣлать замѣчанія и противорѣчивъ самому правительственному коммиссару! Имъ казалось, что на глазахъ у нихъ розыгрывается полнѣйшая школьная революція, и что скоро настанетъ свѣтопреставленіе. Между этими лицами, которыя составляли плебсъ учительскаго сословія, и тѣми, которые первенствовали въ немъ, дышала и двигалась цѣлая масса учителей и учительницъ средняго уровня, переполненныхъ свыше головы предложеніями, идеями, тщеславіемъ и недовольствомъ, но которые не дерзали говорить: они шепотомъ изливались сосѣдямъ, порицая всѣхъ ораторовъ, и при выходѣ изъ залы засѣданій, взбѣшенные тѣмъ, что не имѣли мужества попросить себѣ слова, останавливали пріятелей, и въ теченіи цѣлыхъ получасовъ метали передъ ними громъ и молнію. Выходъ изъ засѣданія былъ всегда шумный; передъ церковью и на прилегающихъ къ ней улицахъ составлялись группы, продолжающія пренія. Въ этомъ смятеніи, утромъ на второй день съѣзда, Ратти увидѣлъ учительницу Галли, которая, улыбаясь, поклонилась ему и исчезла въ толпѣ, прежде чѣмъ онъ могъ протолкаться къ ней, а на другой день онъ наткнулся на учителя Кальви, облеченнаго въ старое, смятое пальто, съ большимъ сверткомъ бумагъ подъ мышкой и съ недовольной физіономіей. Юноша поклонился ему, но тотъ едва удостоилъ его отвѣтнаго кивка, и, качая головой, проговорилъ съ горькой усмѣшкой: «Ни у кого изъ нихъ нѣтъ идей! У нихъ нѣтъ идей!» и ушелъ, согбенный подъ бременемъ своихъ идей!
Къ половинѣ недѣли въ учительской толпѣ образовалась уже цѣлая сѣть отношеній и дружбъ, какъ будто среди постоянныхъ жителей извѣстной мѣстности. На наиболѣе блестящихъ ораторовъ указывали уже пальцами на улицахъ, и появленіе ихъ сопровождалось шепотомъ любопытства. Знали на перечетъ и всѣхъ учителей, отличавшихся умомъ и пріобрѣтшихъ себѣ нѣкоторую извѣстность въ педагогической печати, какъ доблестные бойцы за «школьное дѣло»; знали всѣхъ учительницъ, говорившихъ рѣчи, и учительницъ-писательницъ изъ Турина. Нѣкоторыхъ сельскихъ учителей и учительницъ, получившихъ извѣстность, благодаря страннымъ приключеніямъ и внезапнымъ преслѣдованіямъ, всѣ разыскивали и разспрашивали. Трое или четверо престарѣлыхъ учителей, славившіеся своею 50-ти-лѣтней школьной службой, которыхъ приводили въ примѣръ другимъ учителямъ въ рѣчахъ по случаю школьныхъ торжествъ, были постоянно окружены и пользовались почетомъ. На ряду съ только-что указанными привлекали на себя общественное вниманіе также шесть или семь красавицъ среди учительницъ, разгуливающихъ по городу чуть ли не съ утра и до вечера. Многія лица получили уже клички, которыя повторялись всѣми; такъ, напримѣръ, одну сорокалѣтнюю учительницу, одѣвавшуюся очень театрально, съ какими-то золотыми галунами на груди, прозвали «королевой Савской», одного оратора съ медовою рѣчью «Аркадскимъ пастушкомъ», другого «Наполеономъ Великимъ», третьяго, часто ссылавшагося на народныя китайскія школы, «Конфуціемъ». Весь этотъ пріѣзжій учительскій людъ перетасовался, кружки перваго дня большею частью разбились и устроились новые, сообразно съ возрастомъ, симпатіями и характерами: группы стариковъ и старухъ, 20-тилѣтнихъ учительницъ и учителей, у которыхъ сердце и умъ вѣчно пламенѣли, кружки нескончаемыхъ спорщиковъ, веселыя общества отправлявшихся для завтраковъ и ужиновъ на загородныя гулянья и возвращавшихся оттуда поздно вечеромъ съ пѣснями и цвѣтами въ петлицахъ. И каждый сообразовалъ свой образъ жизни съ условіями собственнаго кармана. Многіе сельскіе преподаватели, вмѣсто обѣда, довольствовались кускомъ хлѣба съ фруктами и пользовались ночлегомъ и постелями въ школахъ и иныхъ мѣстахъ, отданныхъ въ ихъ распоряженіе городской управой, для того, чтобы изъ ассигнованныхъ имъ 25 франковъ, 10 или 12 привезти домой. Городскіе учителя, наоборотъ, то и дѣло появлялись въ кофейняхъ и ресторанахъ, гдѣ съ утра до ночи стоялъ веселый гамъ. И Ратти просиживалъ здѣсь вечера, желая поближе приглядѣться къ будущимъ своимъ коллегамъ — городскимъ учителямъ. Ему не удавалось, однако, уловить нить рѣчи въ этомъ бурномъ потокѣ голосовъ, гдѣ тысячи разъ слышались одни и тѣ же слова: «къ порядку», «прошу слова», «протестъ», «программы», «проектъ», «вздоръ», «глупость». Говоря по правдѣ, ему было бы пріятно, еслибъ нѣкоторые его коллеги не говорили такъ громко съ цѣлью подчеркнуть прекрасное свое произношеніе и красивыя фразы. Иныя шутки, которыя ему пришлось здѣсь слышать, казались ему плоскими, достойными гимназистовъ младшихъ классовъ, а никакъ не наставниковъ юношества. Его оскорбляли презрительные взгляды, которые нѣкоторые элегантно-одѣтыя учительницы бросали на своихъ дурно, на деревенскій ладъ, одѣтыхъ товарокъ. Послѣднія сами стушевывались передъ ними, уступали имъ мѣсто, съ удивленіемъ прислушивались къ ихъ разговору, очевидно гордясь и вмѣстѣ съ тѣмъ смущаясь тѣмъ, что онѣ — коллеги этихъ изящно-одѣтыхъ и образованныхъ барышенъ. Но тутъ онъ вспомнилъ, какой дорогой цѣной досталось этимъ бѣднымъ дѣвушкамъ ихъ положеніе городскихъ учительницъ въ Туринѣ, которымъ онѣ теперь такъ важничали. Боже ты мой! Черезъ какія тяжкія испытанія пришлось имъ пройти! Три года курсовъ въ учительской семинаріи, два года, между 18-ю и 20-го годами, обязательной даровой службы — занятій въ школахъ для практики и обученія, вслѣдъ затѣмъ конкурсный экзаменъ на должность кандидатки, замѣняющей учительницу, три года службы въ видѣ запасной учительницы, съ жалованьемъ въ 650 франковъ, и послѣ этихъ трехъ служебныхъ лѣтъ еще конкурсный экзаменъ на дѣйствительную учительницу. А затѣмъ еще 14 лѣтъ службы, чтобы, наконецъ, сдѣлаться несмѣняемой учительницей. Въ концѣ-концовъ, послѣ 30-ти-лѣтней службы, полная пенсія или, иными словами, обезпеченіе, дающее возможность, впроголодь кое-какъ дотянуть послѣдніе года своей жизни и это послѣ такого длиннаго ряда испытаній, трудовъ, гоненій и несправедливостей, ежеминутной опасности лишиться мѣста изъ-за вздора, изъ-за пустяка! Подумавъ обо всемъ этомъ, какъ было не простить имъ всего?
На этомъ большомъ съѣздѣ учителей вниманіе Ратти и многихъ другихъ привлекли на себя также и нѣкоторые оригиналы, которые въ эти нѣсколько дней пріобрѣли своего рода извѣстность, распространившуюся потомъ по всему Піэмонту. Въ числѣ ихъ была сельская учительница, лѣтъ подъ 35-ть, съ почти бѣлыми волосами, какъ у альбиноски, съ сверкающими глазами маньячки, одѣвающаяся небрежно: она оказалась чудомъ литературной плодовитости. Это свое качество она проявила за обѣдомъ, въ первый же день, прочитавъ безконечное стихотвореніе. Писать — все равно, какъ и о чемъ — было для нея такой же потребностью, какъ и дышать. Она писала, безъ перерыва, цѣлыхъ 15 лѣтъ и привезла съ собой чемоданъ значительныхъ размѣровъ, наполненный рукописями, а четыре такихъ же чемодана остались у нея дома. Все, что она видѣла, думала, слышала, читала, мечтала — она тотчасъ же излагала въ прозѣ или въ стихахъ. Написанная ею біографія одной подруги учительницы заключала въ себѣ 3.000 бѣлыхъ стиховъ. Въ четыре дня она накатала отчетъ о происходившихъ преніяхъ въ 200 страницъ, и импровизировала описанія городскихъ окрестностей, изъ которыхъ могъ бы составиться цѣлый томъ. Съ двадцатилѣтняго возраста, она изъ шести ночей непремѣнно три проводила за писаніемъ и губила свое здоровье. Но чѣмъ болѣе она чахла, тѣмъ прилежнѣе писала, и всякій разъ, когда ей представлялся случай, читала свои произведенія, читала ихъ цѣлыми часами, безъ перерыва и передышки, до тѣхъ поръ, пока ея пріятельницы не начинали молить о пощадѣ, или засыпали, или спасались бѣгствомъ, или падали въ обморокъ. Но смѣшныя стороны этой ея мономаніи уничтожались тѣмъ, что всѣмъ было извѣстно, что у себя, въ селѣ, она ревностно и превосходно исполняетъ свои обязанности школьной учительницы, зарабатывая, помимо того, еще кое-какіе гроши писаніемъ заказныхъ небольшихъ рѣчей, стихотвореній и застольныхъ привѣтствій, и этими чудесами труда, учитывая себѣ каждый грошъ въ ѣдѣ, содержитъ и воспитываетъ трехъ сестеръ. Другимъ оригиналомъ былъ сельскій учитель, прозванный Чезаре Канту[1], такъ какъ онъ сильно напоминалъ лицомъ этого писателя. Главнымъ, вѣрнѣе — единственнымъ, качествомъ его, его утѣшеніемъ, славой его жизни — было его необычайно сильное зрѣніе, и онъ пріѣхалъ на съѣздъ, чтобы похвастать имъ. Всюду дѣлалъ онъ эксперименты этой силы своего зрѣнія: на улицахъ онъ на большихъ разстояніяхъ читалъ вывѣски магазиновъ, въ кофейняхъ, отступя на десять шаговъ, читалъ газеты, за обѣдомъ заставлялъ своихъ товарищей вытаскивать изъ кармановъ визитныя карточки и письма, которыя читалъ съ другого конца стола однимъ глазомъ, съ полузакрытыми глазами, тряся головой, всматриваясь въ листокъ искоса — словомъ, всѣми возможными способами. Онъ пользовался малѣйшимъ поводомъ, чтобы заводить рѣчь о зрѣніи, и начать ораторствовать. Разумѣется, онъ приписывалъ даже въ педагогіи первенствующее значеніе зрѣнію, и настолько, что спеціально и чуть ли не исключительно воспитывалъ въ своихъ ученикахъ именно зрѣніе. Его вѣроисповѣданіе было: «Все въ мірѣ — зрѣніе», и онъ поддерживалъ этотъ свой тезисъ великимъ множествомъ заранѣе подготовленныхъ доказательствъ, напр.: «Что была бы астрономія безъ силы зрѣнія? А палеографія?[2] А часовое мастерство? Миніатюра? Всѣ точныя искусства? Что такое солдаты безъ хорошихъ глазъ? И что бы изображалъ собой, лишенный проницательнаго зрѣнія, полицейскій агентъ, судья, дипломатъ, которымъ всѣмъ необходимо читать на лицахъ малѣйшія движенія, чтобы разгадать скрытыя мысли и чувства?» По его мнѣнію, наука воспитывать зрѣніе находилась еще въ зачаточномъ состояніи, въ этомъ отношеніи предстояло еще все создать, и онъ говорилъ о спеціальныхъ съ этою цѣлью школахъ и институтахъ, которые слѣдовало бы открыть, о цѣлыхъ библіотекахъ руководствъ и трактатовъ, которые нужно было бы напирать. Наконецъ, самымъ забавнымъ изъ всѣхъ оригиналовъ былъ маленькій законоучитель съ кривыми ногами и перекошеннымъ лицомъ, съ сѣдыми и щетинистыми волосами, казавшимися иглами, настоящій живчикъ по характеру и человѣкъ остраго ума, авторъ почти всѣхъ юмористическихъ прозвищъ, бывшихъ въ ходу на съѣздѣ. Вѣчно слегка подвыпившій и подпрыгивающій, точно Фигаро, онъ какъ нельзя болѣе удачно подражалъ всякимъ голосамъ, жестамъ, походкамъ, и распѣвалъ французскія шансонетки, которымъ научился въ бытность свою ребенкомъ въ Савойѣ. Одинъ взглядъ на него вызывалъ у всѣхъ хохотъ, онъ былъ вѣчно окруженъ; черезъ четыре дня онъ перезнакомился съ половиною своихъ коллегъ, и раскланивался со всѣми, дѣлая жестъ фехтовальнаго мастера, направляющаго ударъ шпагою въ грудь. Втираясь въ толпу учительницъ, онъ, при проходѣ самыхъ красивыхъ и граціозныхъ, сыпалъ шуточными восклицаніями, сверкая глазами, какъ старый служака: «Что за дивныя созданія, какая красота, что за прелесть-молодежь!» Куря папиросы, онъ посылалъ воздушные поцалуи отличившимся ораторамъ, разсказывалъ шепотомъ въ углахъ анекдоты, отъ которыхъ можно было лопнуть со смѣха, и только когда молодые учителя заходили слишкомъ далеко въ своихъ шуткахъ, онъ становился на минуту серьезнымъ и повторялъ два или три раза: «Est modus in rebus, est modus in rebus», а потомъ принимался за старое еще хуже прежняго
Но все, что Ратти видѣлъ и слышалъ, производило на него гораздо меньшее впечатлѣніе теперь, чѣмъ если бы это случилось во всякое другое время, такъ какъ всѣ эти впечатлѣнія подавлялись воспоминаніемъ его встрѣчи съ Фаустиной Галли, — встрѣчей, къ которой онъ то и дѣло возвращался мысленно. По причинѣ все увеличивающагося смятенія и толкотни, такъ какъ ежедневно продолжалъ прибывать новый учительскій персоналъ, а также и немного по личной ея винѣ, Ратти не удалось болѣе говорить съ нею. Два раза видѣлъ онъ ее потомъ на засѣданіяхъ, но она сидѣла очень далеко отъ него и очень внимательно прислушивалась къ рѣчамъ ораторовъ съ прелестнымъ выраженіемъ маленькаго ротика, который, когда она слушала, оставался крошечку открытымъ, точно розовый бутонъ, нѣсколько раздвинутый пальчикомъ ребенка. Ратти встрѣтилъ ее еще въ галлереяхъ, въ обществѣ другихъ, незнакомыхъ ему, учительницъ, а разъ засталъ ее одну; но она тотчасъ же скрылась, сказавъ, что ее ждутъ по дѣлу. Ясно, что она нарочно избѣгала его. Но улыбка, сопровождавшая ея поклоны, была все та же улыбка, которую онъ подмѣтилъ на ея лицѣ, когда неожиданно обернулся на площади: новая улыбка, выражавшая нѣчто большее, чѣмъ дружбу, почти ласку, разцвѣтъ всѣхъ общихъ воспоминаній, а также неопредѣленное обѣщаніе и мысль о будущемъ, — тайну, которую, казалось, она выдавала противъ воли. И теперь, думая о ней, Ратти представлялъ ее себѣ не иначе, какъ съ этой улыбкой. Хотя тутъ, на глазахъ у него, было не мало дѣвушекъ и моложе, и красивѣе ея, на лицахъ которыхъ тоже проглядывала и доброта, и чистая, дѣятельная жизнь и любовь къ дѣтямъ, — но все же Фаустина казалась ему и моложе, и лучше всѣхъ. Навѣрное, никакая другая дѣвушка не выстрадала столько, сколько она, никто не обладалъ ея энергіей, никто не умѣлъ такъ горячо любить дѣтей и не дѣлалъ такъ много чести своей профессіи, какъ она. Ратти влекло теперь въ Туринъ, главнымъ образомъ, изъ-за нея. Воображеніе его рисовало ему тысячу разъ одну и ту же картину: маленькую квартирку въ четвертомъ этажѣ, хотя бы въ одной изъ тѣхъ узкихъ улицъ стараго городского квартала, гдѣ онъ чувствовалъ, что задыхается, когда только что вернулся изъ деревни. И въ этой квартиркѣ — маленькій столъ, на которомъ съ одной стороны нагромождены тетради дѣвочекъ, на другой — мальчиковъ, и за которымъ они бы вмѣстѣ ѣли честнымъ трудомъ заработанный хлѣбъ свой, и окно, къ которому бы они усаживались другъ подлѣ друга въ весенніе вечера, совершивъ свой дневной трудъ, и гдѣ, слушая ея разсказы объ ея отцѣ и объ ея ученицахъ, онъ могъ бы часами слѣдить за безконечно-милымъ, дѣтскимъ и энергичнымъ движеніемъ ея маленькаго ротика, изъ котораго льются разумныя и благородныя слова.
Какъ-то разъ, однако, онъ былъ рѣзко оторванъ отъ этихъ мыслей. Случилось это въ послѣднее засѣданіе, когда профессоръ Мегари произнесъ прощальную рѣчь. Послѣднія слова этой рѣчи, сказанныя имъ съ пламенной силой и убѣжденнымъ, громкимъ голосомъ, — прозвучали въ глубокой тишинѣ биткомъ набитой церкви, точно вдохновенное напутствіе священнослужителя: «Пусть молодые возвращаются домой поощренные примѣромъ столькихъ стариковъ, которые, послѣ полувѣкового труда, все еще держатъ высоко, съ юношеской силой, дорогое намъ школьное знамя, а также и старики вернутся къ себѣ, ободренные зрѣлищемъ столькихъ молодыхъ силъ, готовящихся, съ новымъ мужествомъ и новымъ знаніемъ, послѣдовать примѣру своихъ предшественниковъ. Вернитесь къ вашей дѣятельности, молодые учителя — вамъ отечество ввѣрило святую обязанность учить и воспитывать дѣтей — самую дорогую свою надежду. Вернитесь всѣ къ высокому вашему занятію — ежедневно сѣять въ своей родинѣ великодушныя чувства и плодотворныя мысли. Вамъ предстоитъ не только долгъ искоренять невѣжество и суевѣрія, но также утѣшать бѣдняковъ. Вы должны вносить лучъ веселья въ жизнь дѣтей, не знающихъ ласкъ, поддерживать въ народѣ надежду на лучшую будущность. Вамъ предстоитъ черезъ дѣтей вносить слово мира въ семьи, гдѣ царствуетъ разладъ, пробуждать чувство любви въ родителяхъ, въ которыхъ это чувство замерло, напоминать объ отечествѣ беззаботнымъ его сынамъ или же его врагамъ. Вернитесь домой съ мужественной рѣшимостью въ душѣ всегда отстаивать достоинство вашихъ занятій, твердо переносить неблагодарность, бороться противъ вражды и незаслуженныхъ преслѣдованій, черпая силу въ мысли, что самое большое счастье, дарованное человѣку, то, которое доставляетъ сознаніе добра, сдѣланнаго безъ ожиданія награды и отплаты за него, и что никто не можетъ сдѣлать больше добра, чѣмъ вы. Каждый часъ вашего безвѣстнаго, земного труда — благодѣяніе для человѣчества; самый бѣдный, самый неразвитый, самый малый среди васъ, самый послѣдній солдатъ того великаго войска, которое, не допуская перемирія, борется противъ наивреднѣйшаго врага, и въ самыхъ плодотворныхъ битвахъ выигрываетъ безкровныя сраженія — имѣетъ право на благодарность родины и благословеніе всего свѣта. Прощайте, мужественныя дѣвушки, почтенные старцы, юные воины, отважный и милый авангардъ грядущихъ вѣковъ! Всѣ за работу, и да будетъ съ вами счастіе и радость, какъ всегда, будетъ съ вами душа моя!»
При послѣднихъ словахъ профессора, дружный возгласъ, вырвался изъ груди всѣхъ, и можно было сказать, что въ эту минуту всѣ городскіе и сельскіе учителя, старые и молодые, довольные и недовольные, слились въ одну душу. Этотъ дружный возгласъ повторился еще разъ ночью, на вокзалѣ, когда профессоръ Мегари садился на поѣздъ съ сотнями учителей, ѣдущихъ въ Туринъ. И молодой Ратти присутствовалъ, растроганный, при этихъ проводахъ, высунувъ голову изъ окна переполненнаго путешественниками вагона, въ то время, какъ у сосѣдняго съ нимъ окна мелькало личико Фаустины Галли, уѣзжавшей съ тѣмъ же поѣздомъ. Послѣднія слова профессора все еще раздавались въ ушахъ Ратти. Да, и онъ солдатъ великаго войска и можетъ гордиться тѣмъ, что принадлежитъ къ нему! Это войско имѣетъ, правда, свои недостатки, но это недостатки, присущіе всему отечеству; оно дурно вооружено и дурно продовольствуется, но это сочтется ему скорѣе во славу, чѣмъ въ осужденіе; въ рядахъ его попадаются солдаты трусливые и неспособные, какъ во всѣхъ войскахъ, но, великій Боже! въ немъ отыщется также и легіонъ героинь и героевъ, передъ которыми самымъ благороднымъ людямъ не грѣхъ преклониться! Онъ самъ видѣлъ такихъ героевъ, и кто знаетъ, сколько ихъ въ настоящую минуту здѣсь, вокругъ него. Да, Мегари правъ: никто въ мірѣ не можетъ сдѣлать больше добра, чѣмъ они, и нѣтъ большаго счастья, какъ дѣлать добро! Онъ припоминалъ самыя счастливыя минуты своей жизни, и это были тѣ, въ которыя онъ сознавалъ эту истину. Прежняя пламенная любовь его къ дѣтямъ снова горячей волной хлынула ему въ сердце въ то время, когда онъ устремилъ глаза на лицо молчавшаго друга, учительницы Галли, которая столько разъ, въ такихъ прекрасныхъ и восторженныхъ словахъ высказывала, ему эту любовь и вливала ее ему въ душу. Оба чувства — любовь къ ученикамъ и къ Фаустинѣ, — сливались теперь въ немъ въ одинъ чистый и свѣтлый потокъ возвышающихъ его образовъ и мыслей. Онъ думалъ о томъ, какъ онъ видѣлъ Фаустину опирающуюся на балюстраду террасы, со взглядомъ, устремленнымъ вдаль, будто передъ нею носилось видѣніе тысячи дѣвочекъ, ея ученицъ грядущихъ годовъ, которымъ она съ этихъ поръ рѣшила посвятить всю свою жизнь…
И онъ тоже видѣлъ своихъ учениковъ, и учениковъ своихъ товарищей, педагоговъ, бывшихъ на съѣздѣ, и учениковъ всѣхъ преподавателей Италіи — безчисленную толпу, покрывавшую обширнѣйшую долину, движущуюся вездѣ, куда только могъ проникнуть глазъ, и оглашающую воздухъ шумомъ безпредѣльнаго океана; милліоны маленькихъ ручекъ протягивались къ нимъ, просящіе свѣта, покровительства, дружбы и ласки. И онъ обѣщалъ имъ все, и изъ глубины души давалъ имъ клятву, ощущая въ это мгновеніе исполинскую отеческую любовь, охватывающую собой все дѣтское поколѣніе его родины. И Фаустина, должно быть, думала о томъ же. Они по временамъ взглядывали другъ на друга, и, казалось, обмѣнивались такимъ образомъ двойнымъ токомъ волновавшихъ ихъ мыслей и чувствъ. Когда поѣздъ прибылъ въ Туринъ, въ глазахъ ихъ сверкала слеза, души были переполнены и искали друга друга. Сотни учителей и учительницъ вышли изъ вагоновъ, огласивъ воздухъ въ послѣдній разъ долгимъ «ewiva», и они остались на минуту одни. Въ тотъ же моментъ оба оглянулись кругомъ, глубоко вздохнули и обмѣнялись горячимъ поцѣлуемъ. Послѣ того, они тоже выпрыгнули изъ вагона, чтобы увидѣть еще разъ убѣленную сѣдинами голову профессора Мегари, который, стоя на платформѣ вагона, обращалъ въ волнующейся толпѣ послѣднее привѣтствіе съ энергичнымъ жестомъ полководца, ободряющаго отправляющееся въ сраженіе войско.