Скоро выдетъ въ Парижѣ четыре тома переписки славнаго Руссо съ Госпожею Франквиль и Господиномъ Детеру. Друзья и недруги сего великаго философа ожидаютъ ее съ нетерпѣніемъ: первые хотятъ найти въ ней новыя причины удивляться ему, или жалѣть объ немъ, а вторые новый предлогъ оскорблять его память. Самая исторія сей переписки любопытна. Въ то время, какъ Новая Элоиза наиболѣе плѣняла воображеніе и сердце женщинъ, двѣ изъ нихъ (Госпожа Франквиль и Соларъ) вздумали писать къ Жанъ-Жаку: одна подъ именемъ Юліи, а другая подъ именемъ Клеры. Слогъ живой и пріятной, мысли остроумныя и знаки чувствительности возбудили любопытство философа, жившаго тогда въ Монморанси: онъ рѣшился отвѣчать имъ, и письмо слѣдовало за письмомъ. Но скоро Руссо вошелъ въ подозрѣніе, что подъ именемъ Юліи и Клеры скрываются мущины, которые хотятъ его дурачить. «Надобно признаться, государи мои или государыни (говоритъ онъ въ одномъ письмѣ), что вамъ совершенно удалось сдѣлать меня шутомъ… Естьли Юлія женщина, то она Ангелъ и достойна обожанія; а естьли мущина, то онъ уменъ; но умъ подобенъ власти: излишность раждаетъ злоупотребленія.» — Въ другой разъ онъ пишетъ къ Госпожѣ Франквиль: «Нѣтъ, Юлія была не такова!.. Вы очень умны, сударыня, и любите показывать умъ свой; вамъ хочется только писемъ моихъ. Вы женщина — болѣе, нежели я думалъ!» — Госпожа Соларъ разсердилась за его грубости и перестала писать къ нему; но Юлія была терпѣливѣе и сносила великодушно самую брань Жанъ-Жака, который наконецъ счелъ ее коварнымъ орудіемъ его непріятелей. Сія переписка состоитъ изо 158 писемъ: восемь писаны Госпожею Соларъ, 94 Юліею, а прочія Жан-Жакомъ. «Въ тридцати четырехъ письмахъ вашихъ (говоритъ ему Госпожа Франквиль) вы лежите у ногъ моихъ, въ семи не хотите на меня смотрѣть, въ восьми изъявляете холодную учтивость, а въ шести какъ другъ предаетесь сердечной искренности.» Трудно писать учтивѣе, пріятнѣе, любезнѣе Госпожи Франквиль. Во всѣхъ письмахъ своихъ она говоритъ почти только о здоровьѣ и молчаніи Руссо, но всякое изъ нихъ имѣетъ особенный свой характеръ. «Я хотѣлъ бы писать къ вамъ чаще (говоритъ ей Жанъ-Жакъ): но тогда лишился бы удовольствія видѣть, съ какимъ остроумнымъ разнообразіемъ пріятныхъ выраженій вы жалуетесь на рѣдкость писемъ моихъ, такъ, что ваши никогда одно съ другимъ не сходны.»
Сообщаемъ два примѣра.
«Письмо пятое (говоритъ она Жанъ-Жаку отъ 31 Марта 1764) не должно разсердить васъ, любезный другъ: оно есть дѣйствіе не власти, а свободы; Вы пишете ко мнѣ, когда хотите: для чего же не писать и мнѣ, когда хочу? Сравненіемъ особенныхъ выгодъ своихъ рѣшимъ, могу ли безъ преступленія желать равенства въ дружеской связи нашей. Выгоды, которыя общество даетъ моему полу, служатъ замѣною тѣхъ, которыя Натура даетъ вашему: и такъ оставимъ ихъ. У васъ Геній, рѣдкій, удивительный: у меня — сердце, простое и доброе. Вы видите истину разумомъ: я нахожу ее чувствомъ. Ваша благодѣтельность, неистощимая въ способахъ, можетъ все, чего хочетъ: моя же, неистощимая въ желаніяхъ, хочетъ всего, что можетъ. Вы наслаждаетесь справедливою славой: мое достоинство состоитъ въ томъ, чтобы не имѣть славы, и я никакой не имѣю. Вы достойны монумента: я достойна соорудить его вамъ. Вы могли бы править вселенною, утвердивъ на вѣки законы разума: я могла бы сдѣлать щастливымъ хорошаго человѣка. Вашъ умъ обнимаетъ все важное: я умѣю цѣнить васъ. Фортуна въ слѣпотѣ своей дала вамъ не такой жребій, на которой вы имѣли бы право: я безъ ослѣпленія наслаждалась ея дарами и лишилась ихъ безъ сожалѣнія. Вы чувствительнѣе всѣхъ мущинъ: я, не превосходя, можетъ быть, чувствительностію всѣхъ другихъ женщинъ, по крайней мѣрѣ васъ нѣжнѣе. Вы не презрѣли жертвы моей: я принесла ее безъ гордости. Вы любите во мнѣ себя: я люблю въ васъ только васъ, и мы оба справедливы. Правда, что вы меня старѣе; но какъ вѣкъ нашъ есть время красоты, то мущина въ 50 лѣтъ равенъ съ женщиною тридцатилѣтнею. Мнѣ кажется, славный другъ мой, что каждый изъ насъ въ своихъ отношеніяхъ имѣетъ равное право на уваженіе честныхъ людей… И такъ пишу къ вамъ, когда мнѣ хочется, не опредѣляя времени для вашего отвѣта.» — Второе письмо отъ 25 февр. 1765:
«Сердечно благодарю васъ, любезный Жанъ-Жакъ, за то, что вы, не смотря на ваши огорченія, вздумали увѣрить меня въ непремѣнной дружбѣ своей. Но что для васъ зло, то не можетъ быть для меня удовольствіемъ; и я не хотѣла бы, чтобы вы такимъ образомъ заслуживали мою благодарность. Давно уже молчаніе стоитъ мнѣ дорого; и когда вы наконецъ считаете меня другомъ своимъ, то буду говорить искренно… уважаю слабость вашу, любезный Жанъ-Жакъ, но внутренно удивляюсь ей. Не надлежало ли вамъ готовить душу свою къ терпѣнію, когда вы посвятили перо свое истинѣ? Зная, кажется, такъ хорошо людей, какъ могли думать, чтобы они не возненавидѣли человѣка, осуждающаго ихъ нравы своею жизнію, и разящаго предразсудки своими твореніями? Путь вами избранный, ведетъ не къ спокойствію, а къ славѣ — вы это знали и рѣшительно, смѣло ступивъ на ея высочайшую степень, уже ли не находите въ себѣ нужной твердости, чтобы великодушно сносить ея бѣдствія? Когда Авторъ Эмиля чистъ совѣстію передъ Богомъ, то можетъ ли онъ робѣть своихъ непріятелей? Не вамъ, а только любящимъ васъ, — только мнѣ позволено жаловаться на злобу вашихъ гонителей: моя чувствительность не имѣетъ защиты, а ваша должна быть тверда и невредима подъ эгидою великихъ истинъ, открытыхъ вамъ Небомъ и Геніемъ. Мнѣ не стыдно признаться, что судьба моего друга раздражаетъ меня противъ его ревности и любви къ истинѣ: мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы имѣли болѣе спокойствія въ жизни и менѣе славы въ свѣтѣ. Знаете, что я люблю васъ и плѣняюсь вашими талантами; однакожь, не смотря на то, нахожу, что вы сами причиною зла, которое терпите отъ жестокости людей. Новыя творенія ваши столько ли благодѣтельны для щастія другихъ, сколько они пагубны для вашего? Эмилъ перемѣнилъ не свѣтъ, а только судьбу Автора. Ясность, которою вы озаряете понятія, донынѣ темныя, болѣе ослѣпляетъ, нежели просвѣщаетъ людей обыкновенныхъ. Правда, что нѣкоторыя добрыя сердца воспользуются сѣменами добродѣтели, щедрою рукою разсыпанными въ семъ важномъ твореніи; но можно ли сравнить эту пользу съ угнетеніемъ человѣка великодушнаго, и съ правомъ, даннымъ теперь всякому, быть клеветникомъ его?.. Сохрани меня Богъ, чтобы я такими мыслями хотѣла отнять у васъ внутреннее утѣшеніе, единственное и великое! Вы сдѣлались бы истинно нещастнымъ, ежели бы могли усомниться въ справедливости и силѣ причинъ, заставившихъ васъ объявить войну обыкновеннымъ мнѣніямъ и предразсудкамъ; теперь вамъ остается только или совершенно пожертвовать самолюбіемъ или продолжать сію войну. Одно страданіе моего сердца, къ вамъ привязаннаго, заставляетъ меня осуждать авторскую откровенность моего друга; Жалѣю, что отечество[1] столь неблагодарно противъ своего знаменитаго гражданина; а еще болѣе жалѣю, что вы принуждены были открыть всей Европѣ тиранство его чиновниковъ, хваливъ прежде ихъ добродѣтель, и сказавъ, что надобно молчать и гнушаться Хамовымъ преступленіемъ. Простите, любезный Жанъ-Жакъ. Не думаю, что бы вы могли огорчиться моею искренностію; а естьли можете, то хорошо по крайней мѣрѣ узнать это во время.»
На сіе дружеское, трогательное, нѣжное письмо Руссо отвѣчалъ ей слѣдующимъ:
«Мотье, 10 Марта 1765. Я читалъ ваше письмо съ великимъ вниманіемъ, соображалъ всѣ обстоятельства, всѣ идеи; это было важнымъ дѣломъ для моего сердца. — Вы льстили мнѣ во время моего благополучія, и сдѣлались искреннею во время бѣдствій моихъ: нещастіе для чего нибудь полезно. — Я безъ сомнѣнія люблю истину; но есть ли бы, къ нещастію, случилось мнѣ видѣть друга въ состояніи подобномъ моему, и естьли бы не льзя было сказать ему никакой утѣшительной истины, то я солгалъ бы съ радостію. — Всегда можно осуждать друга, когда онъ кажется виноватымъ; но естьли избираешь для сей искренности минуту его нещастія, то надобно прежде совершенно увѣриться въ винѣ его. — Говоря, что надобно молчать и гнушаться преступленіемъ Хамовымъ, я былъ гражданиномъ Женевскимъ: теперь могу сказать истину тѣмъ, которые лишили меня сего достоинства. — Я молчалъ, когда дѣло единственно до меня касалось; но бываютъ случаи, въ которыхъ должно говорить. Загляните въ предисловіе книги моей…. Прости, Маріанна».[2] Руссо." —
Съ сей минуты онъ не писалъ къ ней уже ни строки, давъ себѣ вѣрное слово забыть ее.
- ↑ Женевская Республика.
- ↑ Письмо Госпожи Франквиль очень умно, но въ самомъ дѣлѣ могло и должно было оскорбить Руссо въ его положеніи. Истинной другъ захочетъ ли блистать умомъ, когда надобно утѣшить друга? Признаюсь, что отвѣтъ Жанъ-Жака нравится мнѣ гораздо болѣе: тамъ красивыя фразы, а здѣсь языкъ огорченной великой, нѣжной и чувствительной души. — К.