НОВЫЯ КНИГИ.
правитьД. К. Дрэперъ. Физіологія человѣка статическая и динамическая. Переводъ съ седьмаго англійскаго изданія подъ редакціею доктора Я. А. Дедюлина и профессора И. М. Сорокина. СПб. 1867 года.
Т. Г. Гексли. Уроки элементарной физіологіи. Переводъ съ англійскаго подъ редакціей И. А. Петрова. Съ предисловіемъ Д. И. Писарева. СПб. 1867 года.
Я. Молешоттъ. Круговоротъ жизни. Переводъ съ нѣмецкаго подъ редакціей И. Щелкова, проф. физіологіи въ Харьковскомъ университетѣ. Харьковъ. 1860.
М. Фарадей. Силы природы и ихъ взаимныя отношенія. Переводъ съ англійскаго съ прибавленіями А. П. Шишкова. СПб. 1865.
Грове. Соотношеніе физическихъ силъ. Съ предисловіемъ къ русскому переводу профессора H. Н. Бекетова, переводъ А. Заленскаго и И. Мечникова. Харьковъ. 1864.
Двѣ книги по одному и тому же предмету, вышедшія почти одновременно, доказываютъ, что въ обществѣ есть дѣйствительная потребность въ этого рода книгахъ. О значеніи естественныхъ наукъ говорилось такъ много, трактовалось такъ подробно, необходимость ихъ для правильнаго развитія какъ человѣка, такъ и всего общества, обсуждалась такъ основательно, что было бы, по крайней мѣрѣ безполезно, и во всякомъ случаѣ очень скучно снова поднимать, этотъ вопросъ и повторять эту истину. Въ русскомъ обществѣ необходимость естественныхъ наукъ и ихъ общеобразовательное значеніе сдѣлались какой-то аксіомой, ходячей истиной, которую не позволяется уже не только опровергать, но даже и подтверждать; поэтому можно только разбирать, насколько издаваемыя по естественнымъ наукамъ книги, и вообще большая часть вышедшихъ въ послѣднее время переводовъ достигаютъ предполагаемой цѣли.
Наука, какъ и всякое занятіе въ мірѣ, состоитъ изъ двухъ элементовъ, — работы и ея результатовъ. Какъ результатъ, наука даетъ непосредственно какое-нибудь частное свѣденіе, часто имѣющее важное практическое значеніе по своему примѣненію, часто-же не имѣющее ровно никакого практическаго значенія, но пріобрѣтеніе котораго во всякомъ случаѣ стоило много времени и труда. Въ огромномъ большинствѣ случаевъ эти открытія, эти частныя знанія, если можно такъ выразиться, не имѣютъ никакого особеннаго значенія въ смыслѣ развивающаго и образовательнаго элемента, и въ этомъ случаѣ опредѣленіе вмѣстимости легкихъ, изслѣдованіе спектра какого-нибудь туманнаго пятна, химическаго состава піина и т. п. можно смѣло поставить рядомъ съ возстановленіемъ какого-нибудь халдейскаго текста. Другого рода результатъ, болѣе широкій, болѣе важный въ образовательномъ отношеніи, — это общіе выводы естественныхъ наукъ, бросающіе яркій свѣтъ на отдѣльныя явленія природы, сводящіе ихъ къ однимъ простымъ и вѣчнымъ законамъ, показывающія ихъ причины и связь, и т. п. Каждая наука расширяетъ человѣку соотвѣтствующую часть его міросозерцанія, и эта часть, болѣе широкая, яснѣе понятая, примиряя все остальное, даетъ, конечно, до нѣкоторой степени извѣстный, опредѣленный характеръ всему умственному горизонту, и въ этомъ отношеніи естественныя науки имѣютъ чрезвычайно важное значеніе. Но такіе общіе выводы составляютъ, такъ сказать, роскошь, вѣнецъ естественныхъ наукъ, и, расширяя взглядъ, они не пріучаютъ, — и не могутъ пріучать — умъ къ строгому реализму, о которомъ такъ хлопочатъ наши популяризаторы. И это понятно; умъ только тогда пріучается къ какому-нибудь извѣстному складу, къ извѣстному отношенію къ міру, когда то, что обусловливаетъ этотъ взглядъ, это отношеніе, сказывается постоянно, постоянно напоминаетъ о себѣ, примѣшивается ко всей умственной дѣятельности, и составляетъ главное ея условіе, къ которому умъ долженъ безпрестанно и невольно возвращаться, — когда, однимъ словомъ, «эта сумма представленій до того сливается съ нравственнымъ я человѣка, что входитъ элементомъ во все его мышленіе, во всѣ его дѣйствія» (Др.). Но эти общіе выводы естественныхъ наукъ, о которыхъ я говорю, не такого рода, чтобы они могли слиться со всѣми представленіями, и это потому, что они, дѣйствительно расширяя умственный горизонтъ, не могутъ однако, но самой своей сущности, входить дѣятельнымъ элементомъ въ обычный процессъ мышленія. Мысль доходитъ до нихъ, а не составляется изъ нихъ. Этимъ только и можно объяснить, почему эти широкіе, общіе выводы имѣютъ такъ мало значенія въ практическомъ мышленіи, такъ сказать, и что, несмотря паевою грандіозность, они играютъ такую малую, въ сущности, роль въ умственной дѣятельности не только разныхъ диллетантовъ, но даже и естественниковъ-ученыхъ, посвятившихъ наукѣ всю свою жизнь.
Итакъ если не результаты науки даютъ специфическій е кладя уму, сообщаютъ мышленію особый характеръ, то какой же элементъ ея имѣетъ это вліяніе? Изъ того, что я говорилъ объ общихъ выводахъ, очевидно, что я, по крайней мѣрѣ, приписываю тотъ или другой образовательный характеръ различныхъ наукъ главнымъ образомъ и почти исключительно, ихъ методу изслѣдованія. Для естественника нѣтъ полнаго, совершенно удовлетворительнаго отвѣта на его вопросы природѣ; результатъ работы не заканчиваетъ ее, а, напротивъ, открываетъ новую задачу, ставитъ новый вопросъ, и если естественникъ останавливается ни этомъ пути изслѣдованія, то не потому, чтобъ ему нечего была больше спрашивать, а потому что природа не отвѣчаетъ болѣе, и, — шагъ далѣе, — нонъ выходитъ изъ сферы положительнаго знанія въ столь несимпатичную для него сферу предположеній и гипотезъ. Съ другой стороны самымъ предметомъ его изслѣдованія служитъ не теорія, не слово другого человѣка, не болѣе или менѣе темныя догадки объ отвлеченныхъ понятіяхъ, а природа, т. е. реальные предметы; поэтому для него авторитетенъ фактъ — и только фактъ, а не чужое мнѣніе или изрѣченіе; онъ постоянно, волей или неволей, долженъ провѣрять на фактахъ каждую теорію, каждую гипотезу, чужую и свою собственную, каждый логическій выводъ его провѣряется тотчасъ же, точно также какъ и исходная точка, — а это именно и даетъ естественнымъ наукамъ ихъ важное образовательное значеніе, ихъ строгую реальность. Если реальныя науки кладутъ особый отпечатокъ на умъ посвятившихъ себя имъ, даютъ ему особый характеристическій складъ, то это производится методомъ науки, а не ея результатами и кто смотритъ на естественныя науки не какъ на практически-полезныя знанія, а какъ за средство воспитать умъ въ извѣстномъ направленіи, то для того методъ ихъ важнѣе общихъ выводовъ и законовъ, тотъ долженъ за этимъ образовательнымъ вліяніемъ обращаться не къ выведеннымъ ими положеніямъ, а къ самому методу вывода.
Могутъ ли имѣть въ этомъ отношеніи какое-нибудь значеніе популярныя книги? Увы! — самое ничтожное — это можно сказать a priori уже потому, что популярныя книги читаются между дѣломъ и бездѣльемъ, и никакъ не могутъ имѣть какого-нибудь вліянія на складъ ума, на способъ мышленія читателя. Полезно чтобъ и популярныя книги по естественнымъ наукамъ читались, но только не надо увлекаться и воображать себѣ, чтобъ чтеніе ихъ могло дать какіе-нибудь серьезные, прочные результаты, — я полагаю что за доказательствомъ идти недалеко. Едва ли найдется періодъ, въ который одинъ опредѣленный родъ литературы былъ бы въ такомъ ходу, какъ въ 61—65 годахъ у насъ, — а между тѣмъ много ли развилось общество въ этомъ, да и вообще въ какомъ бы то ни было отношеніи? Я не спрошу уже, конечно, выработало ли оно себѣ раціональное міросозерцаніе, — объ этомъ было бы смѣшно и говорить, — но пріобрѣло ли оно хоть одинъ прочный взглядъ, отъ котораго оно не отказалось бы, не открещивалось бы съ ужасомъ при первой невзгодѣ, при первомъ столкновеніи съ реальностью, о которой оно такъ хлопотало. Оставили ли леѣ эти популярныя книги, выходившія въ такомъ количествѣ, хоть малѣйшій слѣдъ, имѣли ли онѣ хоть малѣйшее серьезное вліяніе? — Конечно нѣтъ, — и это понятно, — даже болѣе, отъ нихъ и нельзя было ожидать какого-нибудь серьезнаго результата.
Я никакъ не хочу сказать всѣмъ этимъ, что популярныя книги по естественнымъ наукамъ ровно ничего не дали и не могутъ дать, но я думаю что ошибочно ожидать отъ нихъ того, чего онѣ дать ни въ какомъ случаѣ не могли. Русское общество было до такой степени лишено всякихъ знаній, что напр. небольшой запасъ ихъ, который оно почерпнуло изъ Гексли, Ляйэля, и т. д. составляетъ уже сравнительно не ничтожное пріобрѣтеніе; но эти безсвязные обрывки свѣденій въ головахъ русскаго общества напоминаютъ мнѣ красивыя гардины въ неотдѣланной и пустой квартирѣ. Реальнаго развитія, о которомъ такъ много толковалось, популярныя книги, конечно, не дали, да и не могли дать по самой сущности своей: умъ развивается трудомъ, серьезной работой, а не легкимъ чтеніемъ занимательныхъ книжонокъ и пикантныхъ статеекъ; а новый складъ мышленія, новое міросозерцаніе пріобрѣтается только тогда, когда вліяющій въ этомъ отношеніи, элементъ не остается чѣмъ-то внѣшнимъ, случайнымъ, временнымъ, а входитъ во всю умственную дѣятельность, составляетъ интегральную составную часть умственнаго я человѣка. Наши популяризаторы надѣялись изданіемъ популярныхъ книгъ достигнуть того, что дается серьезнымъ занятіемъ, и искуственно, извнѣ привитый soi-disant реализмъ приняли за серьезный результатъ, за дѣйствительное развитіе, или хотя начало развитія; но они строили свой домъ на пескѣ. Подулъ вѣтеръ, пошелъ дождь, и домъ ихъ смыло.
Съ другой стороны популярныя книги не дали и знанія, а дали какой-то призракъ знанія, слова вмѣсто понятій, и фразы вмѣсто свѣденій. И это тоже очень понятно. Общество было до того невѣжественно, что не было даже приготовлено къ чтенію самыхъ элементарныхъ популярныхъ книгъ; чтобъ читать съ пользою, съ пониманіемъ самую легонькую, самую понятно написанную физіологію, надо все же имѣть хоть скудныя свѣденія, хотя какое-нибудь представленіе о предметахъ предполагаемыхъ обыкновенно извѣстными читателю, — а этого и не имѣло русское общество. Поэтому всѣ толки объ азотистой и безазотистой пищѣ, о значеніи углевода въ питаніи и т. п. остались для читателей запечатанной семью печатями книгою; и дѣйствительно, что могли читатели вынести изъ чтенія подобныхъ книгъ, когда слова: азотъ, водородъ, кислородъ и т. д. вызываютъ у нихъ самыя туманныя и самыя неясныя представленія, — да и то рѣдко, обыкновенно же не вызываютъ ровно никакого- Прилежные читатели заучили нѣсколько положеній, цѣлый рядъ названій, звучащихъ очень красиво и учено, — но между этимъ результатомъ и самымъ скромнымъ знаніемъ нѣтъ ровно ничего общаго. За то у насъ публика читала и равно восхищалась самыми разношерстными книгами: --«Старыми и новыми» Фогта и «Древностью человѣка» Ляйэлля, Молешоттомъ и Либихомъ, Бюхнеромъ и Гекели, — лучшее доказательство, что она не понимала читаемаго; наконецъ у насъ въ Россіи, болѣе чѣмъ гдѣ нибудь, можно повторить знаменитыя слова, что книги какъ люди: — «beaucoup d'éppelés, et peu de lus»; сколько книгъ у насъ разошлось очень хорошо, между тѣмъ какъ ихъ въ сущности прочли едва ли нѣсколько десятковъ человѣкъ, — да и то какъ прочли! Спросите любаго изъ купившихъ «Древность человѣка» Ляйэля, о чемъ говорится въ этой книгѣ, — ни одинъ, можетъ быть, не пойдетъ дальше какого нибудь избитаго афоризма а весь рядъ изслѣдованій и доказательствъ геологической древности человѣческаго рода, — все это было или непонято, или просто пропущено и не прочтено вовсе. Да и къ чему было читать ихъ, когда въ его представленіи тріасъ ничѣмъ не отличается отъ третичной формаціи, пермская отъ юрской и т. д.? Всѣ эти, такъ понятно, такъ легко написанныя книги, были еще слишкомъ трудны и учены для нашей публики, и популяризаторы, переводя ихъ на русскій языкъ и издавая въ Россіи, забывали, что съ русскимъ обществомъ надо было обращаться какъ съ маленькимъ ребенкомъ, и недостаточно было дать хлѣба, надо было еще предварительно разжевать этотъ хлѣбъ; потому-то наша публика не почерпнула изъ всей популярной естественно-научной литературы ничего, кромѣ попугайскаго знанія нѣсколькихъ ученыхъ терминовъ и ни малѣйшаго, сколько нибудь яснаго и опредѣленнаго представленія о самыхъ предметахъ, — и это очень печально. Лучше прямое, откровенное невѣжество, нежели невѣжество, прикрываемое и скрываемое отъ самого себя громкими фразами и выученными наизусть афоризмами и терминами.
Знанія русская публика не вынесла изъ чтенія всѣхъ этихъ популярныхъ книгъ, — я говорю о дѣйствительномъ знаніи, хотя бъ въ самихъ малыхъ размѣрахъ, т. е. о пониманіи и знаніи фактовъ, а не запоминаніи словъ и выраженій, — и это очень естественно. Знаніе не есть и подарокъ неба", а плодъ собственнаго труда, и никогда не дается вдохновеніемъ; его нельзя заимствовать, почерпнуть, а можно только пріобрѣсти, только достигнуть, а для этого достиженія нѣтъ скорыхъ поѣздовъ, а тѣмъ болѣе trains de plaisir. Поэтому совершенно ошибочно думать, что популярные книги могутъ дать какое нибудь знаніе, — это вовсе не ихъ задача, не ихъ обязанность, — наконецъ это просто невозможно при томъ методѣ, какъ пишется огромное большинство ихъ. Но въ такомъ случаѣ какая же роль ихъ? Чего можно желать и ожидать отъ нихъ? Какого рода пользу могутъ принести онѣ и какъ?
Естественныя науки, конечно какъ и всѣ другія, — состоятъ изъ результатовъ — знаній, — и изъ процесса полученія этихъ результатовъ — метода. Для ученыхъ методъ есть, конечно, дѣло второстепенное, онъ только средство для достиженія извѣстной цѣли, составляющей сущность дѣла, единственный важный элементъ; методъ имѣетъ важное значеніе въ практическомъ отношеніи, т. е. насколько онъ вѣренъ и надеженъ, и насколько примѣнимъ къ рѣшенію другихъ вопросовъ, къ достиженію еще другихъ цѣлей. Для публики эти два элемента стоятъ въ совершенно обратномъ отношеніи; положительныхъ и серьезныхъ знаній публика никакъ не можетъ пріобрѣсти, такъ какъ ей доступны только популярныя книги, и всѣ знанія ея неизбѣжно будутъ неполны, сбивчивы, часто положительно ложны и ошибочны, частью вслѣдствіе своей односторонности, частію вслѣдствіе неяснаго ихъ пониманія. Напротивъ того ей чрезвычайно важно имѣть легкое и по возможности полное понятіе о методѣ; до тѣхъ поръ, пока вы будете давать ей готовыя знанія болѣе или менѣе въ видѣ афоризмовъ, положеній, она должна будетъ брать ихъ на вѣру, полагаясь на авторитетъ имени пишущаго, и слѣдовательно вы не только не пріучите ее къ логическому и самостоятельному мышленію, къ строгой отчетности, къ довѣрію только фактическимъ доказательствамъ, а не слову человѣка, но вы сдѣлаете ее еще болѣе прежняго рабой авторитета, именъ, т. е. пойдете именно противъ собственной цѣли.
Съ другой стороны полезнѣе, по крайней мѣрѣ, интереснѣе — прочесть многотомное сочиненіе, чѣмъ коротенькій компендіумъ; длинное изслѣдованіе, чѣмъ афоризматическое положеніе. Популярная книга, какъ совершенно справедливо замѣчаетъ г. Писаревъ, не можетъ научить, — она должна только заинтересовать, возбудить къ дальнѣйшему труду и изученію; она должна не давать отвѣтъ на вопросы, а показать, какіе вопросы можно ставить, и какъ должно ставить ихъ.
Сверхъ того публику, — и русскую въ особенности, — надо познакомить съ методомъ естественныхъ наукъ, чтобъ она видѣла какого рода процессъ мышленія и изслѣдованія приводитъ къ реальнымъ, положительнымъ знаніямъ, и такимъ образомъ подѣйствовать въ извѣстномъ направленіи на ея умственное развитіе. Поэтому главною цѣлью популярныхъ естественно-научныхъ книгъ должно быть не наученіе публики терминамъ и научнымъ афоризмамъ, не изложеніе ей законовъ и общихъ выводовъ, а ознакомленіе ея съ методомъ естественныхъ наукъ, благодаря которому они достигли своего настоящаго развитія. Такимъ образомъ переводъ книги Клода Бернара «Введеніе къ изученію опытной медицины» принесъ бы развитію русской публики несравненно болѣе пользы, чѣмъ сотни популярныхъ физіологій, — если только русская публика станетъ читать его, въ чемъ я, замѣчу между прочимъ, далеко неувѣренъ. Но не говоря даже о такихъ, можетъ быть слишкомъ отвлеченныхъ для публики сочиненіяхъ, я увѣренъ что хорошо, толково и съ знаніемъ дѣла обработанное извлеченіе изъ большой физіологіи Мильнъ-Эдвардса, съ ея исторіею главныхъ открытій въ физіологіи и методомъ изслѣдованія, будетъ не только полезнѣе для публики и съ точки зрѣнія знанія, и съ точка зрѣнія развитія, но даже и несравненно интереснѣе, нежели всевозможные Дрэперы я tutti quanti. Покажите читателю, какъ подготовлялось каждое открытіе предыдущими работами, а не вышло, какъ Минерва, во всеоружіи изъ головы Юпитера; какъ оно было сдѣлано, съ какими трудностями приходилось при этомъ бороться ученому, сдѣлавшему его; какъ онъ часто самъ ложно, односторонне понималъ и оцѣнивалъ его, не видѣлъ всѣхъ его послѣдствій; сколько онъ истратилъ ума, труда и времени, чтобъ достигнуть этого открытія, чтобъ принудить природу дать отвѣтъ на заданный имъ вопросъ, опишите аппараты, употребленные для этой работы, и вы заинтересуете читателя; покажите съ какою строгою точностью логическаго мышленія, и механическаго труда производились работы, поведшія къ открытіямъ, черезъ какую критику прошло каждое открытіе, прежде чѣмъ быть принятымъ, какъ истина, наукою; покажите какимъ путемъ, какимъ процессомъ мышленія пришелъ ученый къ постановленію вопроса, къ тому, чтобъ взяться за работу, результатомъ которой было открытіе закона, объясненіе непонятнаго прежде явленія; покажите, какъ онъ дѣлалъ опыты, варьировалъ ихъ, исключая то то, то другое условіе, удаляя то то, то другое вліяніе, чтобъ упростить сложное явленіе, и сдѣлать его болѣе доступнымъ изслѣдованію и анализу; какъ онъ, удаляя одни элементы вопроса, вводилъ въ него другіе, чтобъ опредѣлить роль и значеніе каждаго изъ нихъ; какъ каждый экспериментъ провѣрялся контръ-экспериментомъ; какъ въ случаѣ его ошибки или недостаточности изслѣдованія работа его контролировалась другими, какъ продолженіе опыта, перекрестные опыты, сдѣланные другими, дополняли и уясняли, иногда исправляли его работу и открытіе, и тогда, видя какими гарантіями вѣрности обставленъ каждый законъ въ наукѣ, какимъ трудомъ достигнуто было его открытіе, читатель научится уважать науку и научный трудъ, убѣдится въ истицѣ научныхъ законовъ собственнымъ смысломъ, а не вслѣдствіе вѣры и преклоненія передъ авторитетомъ Клода Бернара или Гельмгольца.
«Ничего нѣтъ скучнѣе учебника», — это аксіома, принятая всѣми. Сжатая форма учебника, невозможность провести въ немъ различные взгляды, различныя теоріи относительно предмета, неизбѣжно афоризматическая форма его, все это дѣлаетъ его не только скучнымъ для чтенія, но и совершенно безполезнымъ. При краткости своей вялый учебникъ будетъ неизбѣжно неясенъ плохо приготовленнымъ читателямъ, — которые, между прочимъ надо замѣтить, составляютъ большинство, — уже потому, что онъ неизбѣжно долженъ предполагать вполнѣ извѣстными всѣ приготовительные и вспомогательные предметы, и не можетъ вдаваться въ объясненія побочныхъ вещей; затѣмъ онъ будетъ еще неясенъ вслѣдствіе краткости и неполноты своихъ описаній; такъ напр. въ физіологіи, не имѣя возможности описывать аппаратовъ, опытовъ, подробностей физіологическихъ процессовъ, учебникъ неизбѣжно представитъ дѣло въ очень неполномъ, и потому уже труднѣе понятномъ видѣ. Наконецъ, представляя читателю только одну теорію, одинъ взглядъ, и не говоря ничего о другихъ теоріяхъ, полемизировать съ которыми непозволяетъ недостатокъ мѣста, онъ неизбѣжно представляетъ предметъ одностороннимъ, и слѣдовательно даетъ о немъ во всякомъ случаѣ неполное, часто положительно ложное понятіе. Напротивъ того, если вы хотите заинтересовать читателя, пріохотить его къ занятіямъ, принести ему дѣйствительную пользу какъ относительно положительныхъ свѣденій, такъ и развитія, излагайте ему предметъ подробно, покажите, какимъ путемъ достигнуты били сообщаемые ему результаты, полемизируйте съ нимъ, разбирайте различные взгляды на этотъ предметъ, различныя теоріи, сравнивайте ихъ между собою, покажите рядомъ съ извѣстнымъ, съ изслѣдованнымъ, неизвѣстное, неизслѣдованное или сомнительное, — и повѣрьте, такая книга и будетъ прочтена съ большимъ удовольствіемъ, и принесетъ большую пользу во всѣхъ отношеніяхъ. Все это, конечно, должно сказать еще въ большей степени о популярныхъ книгахъ, назначенныхъ для людей мало знающихъ, мало подготовленныхъ, и которыя, не будучи принужденными но своему положенію заниматься физіологіей или другими естественными науками, читаютъ книги по этимъ предметамъ только въ томъ случаѣ, если эти книги написаны интересно и понятно, такъ что такое чтеніе приноситъ имъ не трудъ, а удовольствіе.
«Физіологія человѣка» Дрэпера, насколько можно было бы ожидать, судя но предисловію переводчиковъ, по только должна удовлетворять высказаннымъ выше требованіямъ, но имѣетъ еще очень широкую задачу, не входящую обыкновенно въ сферу физіологіи и физіологическаго изслѣдованія. Мы имѣемъ пока еще только первую часть (всего будетъ три части), и потому не можемъ еще ничего сказать о томъ, насколько эта задача выполнена; не видя оригинала, я рѣшительно не знаю, какъ примѣнилъ Дрэперъ физіологическій методъ къ историческому и общественному изслѣдованію, и вслѣдствіе этого ограничусь разборомъ только первой части, заключающей пищевареніе, кровообращеніе, дыханіе, животную теплоту и выдѣленія; по прежде чѣмъ приступить къ разбору самой книги, я скажу нѣсколько словъ о предисловіи переводчиковъ.
«Въ послѣднее время, говорятъ они, все чаще и чаще стали раздаваться жалобы противъ крайней спеціализаціи, противъ чрезмѣрнаго раздѣленія научнаго труда. Научные вопросы дробятся до безконечности, сферы частныхъ, спеціальныхъ изслѣдованій безпрерывно увеличиваются, и въ тоже время постоянно съуживаются, каждый изслѣдователь старается замкнуться въ своей области, старается ограничить ея предѣлы до возможнаго minimum’а, для того чтобъ изслѣдовать ее вдоль и поперегъ съ наибольшею подробностью.»
Неужели гг. переводчики жалуются на это, совершенно вѣрно замѣченное ими обстоятельство? Эта раздробленность научныхъ вопросовъ только одна и дѣлаетъ возможнымъ глубокое ихъ изслѣдованіе, а только глубокое изслѣдованіе, въ свою очередь, раскрывая самую сущность фактовъ, показываетъ глубокую связь между ними вслѣдствіе ихъ общаго происхожденія отъ однихъ и тѣхъ же дѣятелей природы, и наконецъ, дѣло въ высшей степени важное, только спускаясь въ этотъ міръ капризностей, какъ называлъ его Наполеонъ, наука принимаетъ практическій характеръ, входитъ элементомъ въ нашу общественную и частную жизнь, измѣняетъ и ту, и другую. Глубина научнаго изслѣдованія никакъ не нарушаетъ связи между отдѣльными частями науки, между различными научными вопросами, но еслибы это и было, то оно показало бы, что между этими частями, этими вопросами дѣйствительно нѣтъ связи, или что связь между ними только чисто внѣшняя, не выдерживающая серьезнаго анализа. Въ наукѣ есть множество примѣровъ подобной внѣшней, часто вовсе не существующей, призрачной связи, на которую указывали прежде какъ на доказательство единства природы, и которая падала и уничтожалась передъ болѣе серьезнымъ изслѣдованіемъ; таковы напр.многія изъ фантастическихъ аналогій Жоффруа Сентъ-Илера, такова знаменитая теорія, что каждое животное въ своемъ эмбріологическомъ развитіи повторяетъ формы всей, ниже его стоящей зоологической системы, и такихъ фантазій, къ сожалѣнію, найдется слишкомъ много. Всѣ эти одностороннія, чисто фантастическія аналогіи не имѣютъ ровно никакого философскаго значенія; напротивъ того, онѣ, по своей односторонности, часто но своей положительной нелѣпости, только вредятъ, представляя природу въ неправильномъ свѣтѣ, и потому онѣ должны были естественно уничтожиться при болѣе глубокомъ, болѣе серьезномъ изслѣдованіи. Не такова судьба аналогій и сопоставленій, оправдываемыхъ самою сущностью вещей, имѣющихъ свое основаніе въ единствѣ силъ и процессовъ самой природы; онѣ не только не уменьшаются, но еще усиливаются при глубокомъ изученіи, и чѣмъ изслѣдованіе подробнѣе, мелочнѣе, какъ скажутъ многіе, тѣмъ связь эта дѣлается прочнѣе и тѣснѣе, тѣмъ самая наука становится стройнѣе, систематичнѣе, плодотворнѣе въ своихъ практическихъ примѣненіяхъ. Точныя и спеціальныя изслѣдованія по теплотѣ, электричеству, магнетизму и т. д. показали ихъ тѣсную связь; спектральный анализъ, раздвинувъ предѣлы нашего химическаго изслѣдованія далеко за предѣлы нашей планетной системы, далъ относительно единства вещества точные результаты, далеко превосходящіе самыя смѣлыя гипотезы по этому предмету. Только глубокое, подробное изслѣдованіе ведетъ науку и къ плодотворнымъ практическимъ результатамъ, и къ серьезной философіи, а не къ пустымъ бреднямъ и болѣе или менѣе остроумнымъ внѣшнимъ аналогіямъ и сопоставленіямъ. Спеціальное изслѣдованіе Беклара показало, что теорія теплоты, какъ форма движенія, также вѣрна для человѣческаго организма, какъ и для паровой машины, для мускула какъ и для локомотива; спеціальныя работы Фирордта, Лудвига, Валентина, Морея и т. д. показали, что кровообращеніе совершается по обыкновеннымъ законамъ гидравлики и т. д. Въ прошломъ году Лаказъ-Дютьеръ въ началѣ своихъ лекцій зоологіи, показалъ что чѣмъ подробнѣе, глубже и мелочнѣе, по видимому, были зоологическія изслѣдованія, тѣмъ они были плодотворнѣе для философіи этой науки, и это же самое повторяется и въ другихъ естественныхъ наукахъ. Странно жаловаться на раздробленность изслѣдованій и на недостатокъ единства и связи между ними въ то время" когда философія естественныхъ наукъ вышла изъ сферы натуръ-философскихъ бредней на твердую реальную почву, въ то время, когда физика уже окончательно складывается въ стройное цѣлое, когда теорія тождественности органическихъ процессовъ съ физико-химическими становится аксіомой въ наукѣ, когда спектральный анализъ показываетъ тождество матеріи во всемъ мірозданіи. Теперь мы не только можемъ сказать a priori, но должны сказать и a posteriori, на основаніи фактовъ, что только раздробленность, спеціализированіе труда ведетъ къ глубинѣ изслѣдованія, и только эта глубина позволяетъ видѣть истинную, тѣсную связь самыхъ разнородныхъ явленій, и сводить ихъ къ однимъ и тѣмъ же силамъ, къ однимъ и тѣмъ же законамъ. Энциклопедизмъ навсегда отжилъ свой вѣкъ, и надо надѣяться, что уже не воскреснетъ. Грове, Тиндаль, Гельмгольцъ, Араго, Амперъ, Клаузіусъ, Кирхгофъ и т. д., вся эта блестящая плеяда ученыхъ, создавшихъ нынѣшнюю теорію единства природы, — все это были спеціалисты, — и, можно смѣло сказать, только спеціалисты могли создать эту теорію какъ нѣчто положительное, а не фантастическое. Я повторю еще разъ, только съ того времени, какъ наука спеціализировалась, стала дробиться, когда научный трудъ раздѣлился, практическіе результаты ея сдѣлались плодотворнѣе, и философія науки вышла на прямую, реальную дорогу изъ прежнихъ туманныхъ своихъ сферъ. Періодъ съ 30-хъ годовъ до настоящаго времени сдѣлалъ больше для пониманія единства природы, чѣмъ всѣ предыдущія столѣтія вмѣстѣ, и это только благодаря спеціализированно и раздѣленію научнаго труда.
«До областей своихъ сосѣдей ему (изслѣдователю) нѣтъ ни малѣйшаго дѣла, онъ весь занятъ своимъ микроскопическимъ владѣніемъ, своимъ маленькимъ міркомъ, дальше онъ ничего не видитъ и не хочетъ видѣть». Собственно говоря, эту тираду можно было бы даже оставить безъ отвѣта; гг. редакторы, конечно, слишкомъ хорошо знаютъ но собственному опыту, что наука не позволяетъ замкнуться имъ въ своей спеціальности, какъ средневѣковому барону въ своемъ замкѣ, не позволяетъ игнорировать своихъ сосѣдей, а напротивъ заставляетъ часто заимствовать у нихъ методъ, и дѣлиться съ ними результатомъ; мало того, никогда, можетъ быть, не были такъ часты соединенія самыхъ разнообразныхъ предметовъ, какъ въ наше время: физіологія и математика, музыка и физіологія, химія и астрономія, палеонтологія и микроскопія, психологія и сравнительная анатомія, химія и исторія, физика и географія, и т. д.; никогда вмѣшательство одной науки въ другую, примѣненіе метода и результатовъ одной науки въ другой, взаимныя заимствованія, не были такъ часты и общи и не встрѣчались съ такимъ одобреніемъ, какъ теперь.
«Вслѣдствіе такого настроенія научныхъ умовъ массы фактовъ накопляются, но связь между ними теряется; слишкомъ основательное изученіе подробностей заставляетъ упускать изъ виду общее, чрезъ что міросозерцаніе человѣка теряетъ свою полноту и цѣлостность, кругозоръ его мысли съуживаегся, знанія его, — какъ бы они ни были обширны, — теряютъ интересъ для большинства, и наука, спеціализируясь, становится все аристократичнѣе и аристократичнѣе».
Я вызываю гг. редакторовъ указать мнѣ въ исторіи человѣчества изъ двадцати столѣтій хоть на одно, которое сдѣлало бы для расширенія умственнаго горизонта человѣка, для обобщенія науки, для ея философіи, для пониманія единства природы столько, сколько сдѣлали послѣднія двадцать лѣтъ, и я тогда готовъ согласиться съ ними. Нѣтъ, никогда наука не давала еще такихъ богатыхъ результатовъ для умственнаго развитія человѣка, для вѣрнаго и философскаго пониманія природы, какъ въ настоящее время, и всѣ эти обвиненія мнѣ кажутся плохо понятымъ современнымъ движеніемъ науки и я желалъ бы въ этомъ случаѣ напомнить одному изъ редакторовъ, профессору Сорокину, лекціи Гельмгольца въ Гейдельбергѣ объ этомъ предметѣ.
Сверхъ того авторы предисловія находятъ что наука, спеціализируясь, теряетъ интересъ для большинства, и дѣлается все аристократичнѣе. И это увѣреніе мнѣ кажется совершенно голословнымъ. Когда же наука была демократичнѣе? Развѣ тогда, когда всѣ одинаково ничего не знали! Посмотрите, въ какомъ положеніи была наука въ средніе вѣка; ученые дѣлали изъ нея что-то таинственное, недоступное большинству, я не говорю уже о древнемъ востокѣ, гдѣ въ науку прямо уже посвящали, дѣлая изъ нея религіозную тайну; мысль, сдѣлавшаяся въ настоящее "время общимъ мѣстомъ, что каждый имѣетъ право на знаніе, показалась бы тогда чѣмъ-то нелѣпымъ, чудовищнымъ, безнравственнымъ. И это право не осталось мертвою буквою, хотя, конечно, на практикѣ и не имѣетъ такого широкаго примѣненія, какъ можно было бы желать и ожидать; во всякомъ случаѣ уже признаніе этого права, при самомъ узкомъ его примѣненіи, составляетъ важный шагъ впередъ. Если же общество не выказываетъ особой нѣжности, особаго влеченія къ наукѣ, то причину этого явленія должно искать въ самомъ обществѣ, а никакъ не въ наукѣ, не въ большей или меньшей степени ея раздробленности и безсвязности; притомъ, если теперь общество мало интересуется наукою, то когда же оно интересовалось больше? Не въ прошломъ ли столѣтіи, или не въ XVII ли вѣкѣ, когда ученыхъ и писателей ставили едва выше лакеевъ? Нѣтъ, и въ этомъ отношеніи обвиненіе несправедливо; какъ ни мало интересуется общество наукою, но прежде оно интересовалось еще менѣе, а никогда популярныя книги и публичныя лекціи не были такъ многочисленны, какъ теперь. Конечно, въ 30—40 годахъ публика интересовалась по Франціи напр больше наукою и ея успѣхами, нежели теперь, — это справедливо, но причина этого лежитъ не въ наукѣ и ея методѣ наслѣдованія. Наука давно уже приняла нынѣшній, совершенно правильный и единственный разумный методъ, — методъ изученія подробностей, чтобъ изъ частнаго строить общее, методъ, неминуемо ведущій къ раздробленію и раздѣленію научнаго труда, и слѣдовательно не это повліяло такъ печально на отношеніе общества къ наукѣ; причину итого надо искать въ самомъ обществѣ, или, лучше сказать, въ деморализаціи общественныхъ стремленій.
Этимъ я вовсе не хочу сказать, что все идетъ прекрасно, и что не остается ничего желать лучшаго; я хочу только защитить настоящее время, показавъ, что если теперь дурно, то прежде было еще хуже. Это, конечно, утѣшеніе плохое, но я вовсе и не имѣю намѣренія утѣшать, а возстановляю только истину факта; сшибка въ фактѣ ведетъ, конечно, къ ошибочному заключенію, къ ошибочному объясненію причины, а слѣдовательно и къ ошибкѣ въ отъискиваніи средствъ помочь дѣлу, что имѣетъ уже нѣкоторый практическій интересъ.
Далѣе переводчики говорятъ въ своемъ предисловіи, что «Физіологія» Дрэпера есть «попытка обобщить наши знанія, свести ихъ къ одно у знаменателю, создать изъ нихъ стройную умственную систему», и въ этомъ отношеніи ставятъ ее наравнѣ съ книгою Дарвина о происхожденіи видовъ, и «Исторіею цивилизаціи Англіи» Бокля. Эту же мысль они повторяютъ на стр. IV: "Авторъ (Дрэперъ), не ограничиваясь простымъ констатированіемъ отдѣльныхъ фактовъ и явленій міра органическаго, старается привести эти факты въ стройную логическую систему, освѣтить ихъ свѣтомъ теоріи, соединить ихъ въ одно всеобъемлющее цѣлое. "
Такъ какъ послѣдняя часть «Физіологіи» Дрэпера заключаетъ въ себѣ до нѣкоторой степени физіологію человѣчества, а не человѣка, то можно было бы подумать, что приведенныя здѣсь похвалы относятся къ ней, но переводчики говорятъ дальніе именно о первой части, которую одну только мы и разбираемъ, что она «отличается отъ всѣхъ извѣстныхъ нашей публикѣ физіологій во-первыхъ богатствомъ и полнотою собранныхъ въ ней фактовъ, во-вторыхъ строго проведеннымъ сравнительнымъ методомъ». Посмотримъ же насколько оправдываются такіе отзывы, и разберемъ для этого первую часть по главамъ,
Первая глава посвящена разбору условіи жизни, и въ ней на первой же страницѣ заявлено, что «всѣ животныя безъ исключенія должны добывать себѣ пищу трудомъ.» Это заявленіе, по крайней мѣрѣ, странно, и не блистаетъ точностью, такъ что его никакъ не ожидаешь встрѣтить въ физіологіи, а тѣмъ болѣе въ физіологіи, имѣющей претензію на «строго проведенный сравнительный методъ»; Дрэперъ, говоря «вся, безъ исключеніи», очевидно забылъ объ огромномъ количествѣ низшихъ животныхъ, къ которымъ это совершенно непримѣнимо; я, право, не могу себѣ представить, чтобы добываніе пищи для какой-нибудь Toenia или Distoma стоило какого-нибудь труда. Конечно это не больше какъ оговорка или описка, но отъ руководства физіологіи, въ особенности назначеннаго для публики, которая принимаетъ неизбѣжно каждое слово за истину, не имѣя возможности провѣрить его справедливость, надо быть нѣсколько осмотрительнѣе и выражаться точнѣе.
Въ той же главѣ, говоря о частичномъ умираніи и о смѣнѣ вещества въ организмѣ, Дрэперъ совершенно неожиданно прибавляетъ: «а такъ какъ вымершія частицы безполезны, даже вредны для экономія тѣла, то онѣ необходимо должны своевременно выдѣлиться и замѣниться свѣжимъ матеріяломъ».
Я пропустилъ бы этотъ промахъ безъ вниманія, еслибы промахи такого же именно характера не попадались частенько въ книгѣ. Авторъ имѣетъ довольно наивную претензію, что онъ изгналъ изъ физіологіи прежній мистическій взглядъ, и замѣнилъ его строгимъ физико-химическимъ. Совершенно справедливо возставая противъ разныхъ избирательныхъ способностей природы, Дрэперъ увѣряетъ, что умершія частицы удаляются изъ организма, потому что онѣ уже не нужны, даже вредны. Но помилуйте, вѣдь вы этимъ какъ разъ подтверждаете эту избирательную способность, противъ которой такъ воюете. И какое представленіе о физіологическихъ процессахъ получитъ незнающій читатель, когда ему сообщаютъ подобный фокусъ, подобное ультрамистическое воззрѣніе. И такъ отжившія частицы удаляются потому, что онѣ безполезны, «даже вредны» для организма; но отчего же не удаляется такимъ же путемъ ракъ, канкроидъ? онъ, мнѣ кажется, не менѣе безполезенъ, даже вреденъ для экономіи тѣла, чѣмъ содержимое какихъ-нибудь сильныхъ железокъ кожи. Такіе промахи, составляющіе въ сущности только наивность, надъ которой можно посмѣяться, непростительны въ популярной книгѣ, потому что читатель, не имѣя возможности поправить автора, получаетъ самое ложное, самое вредное для его естественно-научнаго развитія и пониманія, воззрѣніе.
Точно также напрасно станетъ искать читатель «сведенія фактовъ въ одну стройную логическую систему, въ одно всеобъемлющее цѣлое» во всемъ отдѣлѣ пищеваренія, это не больше какъ перечень, и надо прибавить, довольно сухой и скучный, — фактовъ, относящихся къ пищеваренію, фактовъ болѣе или менѣе вѣрныхъ, но передаваемыхъ въ совершенно сыромъ и слѣдовательно мало понятномъ для незнающаго читателя видѣ. Какое напр. опредѣленное представленіе вынесетъ читатель изъ слѣдующей фразы: «Составъ сахара и молочной кислоты таковъ, что мы можемъ почти безошибочно сказать, что атомъ сахара, симметрически раздѣленный на два, даетъ два атома молочной кислоты»? Для кого это замѣчаніе писано? Для незнающихъ? но они не поймутъ, и слѣдовательно по прежнему не будутъ знать. Для знающихъ? тѣ, конечно, поймутъ, но имъ оно и не нужно. И такихъ замѣчаній въ книгѣ не мало.
Я сказалъ, что это перечень фактовъ, болѣе или менѣе вѣрныхъ; дѣло въ томъ, что книга Дрэпера изобилуетъ промахами противъ настоящаго состоянія науки, невѣрностями чисто фактическими, и въ этомъ отношеніи дѣйствительно иногда изумляетъ читателя. Но я не хочу анализировать ее, потому что переводчики обѣщаютъ издать при третьемъ томѣ прибавленіе, въ которомъ будутъ исправлены фактическія невѣрности и ошибки. Дѣйствительно, въ книгѣ частенько, и даже очень часто встрѣчаются сноски на невышедшее еще прибавленіе, но должно пожалѣть, что переводчики или редакторы не сдѣлали этихъ сносковъ и поправокъ еще многочисленнѣе, а оставили безъ вниманія очень некрасивыя вещи. Такъ напр. (стр. 54) Дрэперъ говоритъ: «Хотя зубы и состоятъ изъ костяного вещества, однако они не входятъ въ составъ костяной системы, а скорѣе принадлежатъ къ пищеварительному механизму. Ихъ строеніе, число и положеніе весьма различны въ разныхъ классахъ животныхъ. У нѣкоторыхъ рыбъ ротъ совершенно ими переполненъ. У раковъ они простираются до желудка, въ другихъ случаяхъ они ограничиваются только глоткой, или же ихъ вовсе нѣтъ, какъ напр., у муравьѣдовъ». Тутъ столько странностей, чтобъ не сказать больше, что читатель съ изумленіемъ останавливается. Зубы составлены изъ костяного вещества, но принадлежатъ не скелету, а скорѣе пищеварительному аппарату! Здѣсь Дрэперъ смѣшалъ два рѣзко раздѣленные принципа, — анатомическій, и физіологическій; развѣ одинъ и тотъ л;е органъ не можетъ принадлежать двумъ системамъ, смотря потому, анатомія, морфологія, или физіологія будутъ приняты за основаніе сужденія? Почему-же зубамъ не принадлежать-бы къ костной системѣ по своему строенію, и къ пищеварительному механизму по отправленію? Но тутъ сила еще въ томъ, что и по строенію они никакъ не могутъ принадлежать къ костной системѣ, а составляютъ, какъ доказалъ Келликеръ, эпительяльное образованіе. Далѣе, — къ чему тутъ приведены раки? И какъ можно сравнивать ихъ съ позвоночными? Неужели Дрэперъ думаетъ, что желудочные зубы раковъ имѣютъ такое же морфологическое значеніе, какъ зубы позвоночныхъ? Это было бы оригинально! Послѣ этого позволены всевозможныя сравненія и сопоставленія; можно крылья птицы сравнивать съ хвостовыми придатками раковъ, съ хвостомъ обезьянъ, и, расширяя методъ, съ верховой лошадью, съ омнибусомъ, съ пароходомъ, такъ какъ всѣ они служатъ для движенія и перемѣщенія животныхъ. Неужели этого рода выходки гт. переводчики называютъ строго сравнительнымъ методомъ? Помилуйте, тутъ нѣтъ ни метода, ни сравненія, а тѣмъ болѣе нѣтъ строгости. Или напр. (стр. 74) сравненіе желудочныхъ мѣшечковъ съ гидрою, а всего желудка съ гнѣздомъ полиповъ? Что за сравнительная анатомія будущаго? Что за вагнеризмъ! Лучше бъ вмѣсто этихъ, безспорно смѣлыхъ, аналогій или, вѣрнѣе, аллегорій, привести хоть главные опыты, потому что констатированіе факта, безъ малѣйшаго намека на методъ, которымъ онъ былъ полученъ, никакъ не дѣлаетъ книги яснѣе и еще менѣе занимательнѣе. Не дурно было-бы также сказать хоть нѣсколько словъ о томъ, что такое пепсинъ, и какое значеніе имѣетъ обращеніе протеиновыхъ веществъ въ пептоны, а то эти слова остаются теперь для огромнаго большинства читателей пріятными звуками, но никакъ не вызываютъ какихъ нибудь опредѣленныхъ представленій.
Говоря о крови, Дрэперъ ни одного слова не говоритъ о томъ множествѣ важныхъ изслѣдованій, которыя были сдѣланы по этому предмету въ послѣднее время. Вотъ вмѣсто фантастическихъ сравненій желудка съ гнѣздомъ полиповъ или ужо слишкомъ реальнаго положительнаго сравненія желудочныхъ зубовъ раковъ съ зубами позвоночныхъ, челюстями насѣкомыхъ и т. д., лучше было бы сказать хоть нѣсколько словъ о движеніи бѣлыхъ шариковъ крови и объ ихъ сходствѣ съ амебами, — обстоятельствѣ очень важномъ, а главное, — имѣющемъ большое значеніе именно съ точки зрѣнія «сведенія фактовъ въ одну стройную систему, въ одно всеобъемлющее цѣлое», т. е. съ точки зрѣнія теоріи организмовъ, какъ аггрегатовъ, о которой, замѣтимъ между прочимъ, Дрэперъ совершенно умалчиваетъ.
Въ отдѣлѣ о крови также оригинально, что о высшей степени важномъ и трудномъ изслѣдованіи количества крови въ тѣлѣ человѣка Дрэперъ нашелъ возможнымъ сказать только полстранички, а о трудности этого изслѣдованія, о причинахъ его неправильности и недостаточности, о различныхъ методахъ — все это Дрэперъ совершенно игнорируетъ; правда, гг. редакторы сдѣлали здѣсь сноску, такъ что, вѣроятно, они дополнятъ это, и дадутъ читателю хоть слабое понятіе объ этомъ вопросѣ; но для чего же выбирать для перевода книгу, которую на каждомъ шагу надо дополнять и исправлять? Впрочемъ это, конечно, уже дѣло издателей, и если книга, какъ она ни плоха въ сущности, благодаря прибавленіямъ и исправленіямъ сдѣлается порядочною, то останется только поблагодарить издателя и гг. редакторовъ. Но дѣло въ томъ, что киша такъ уже плоха, такъ бѣдна содержаніемъ, — я говорю только о первой части, остальныхъ частей я не знаю, что дополненія и исправленія, чтобъ дѣйствительно улучшить ее, а не чинить только уже очень замѣтныя прорѣхи, должны въ свою очередь составить цѣлый томъ.
Но всѣ эти недостатки книги Дрэйера — ничто передъ наивностью отношенія автора къ публикѣ; напр. въ столь важномъ, столь интересномъ отдѣлѣ кровообращенія, по которому была сдѣлана такая масса работъ, доказавшая именно тождественность органическихъ процессовъ съ физико-химическими, Дрэперъ не приводитъ ни одного опыта, не цитируетъ ни одного имени, не говоритъ ни объ одномъ методѣ изслѣдованія, такъ что читатель, прочтя его книгу, и подозрѣвать не будетъ, какъ богато разработанъ этотъ отдѣлъ физіологіи, какъ онъ богатъ остроумными методами, блестящими работами, точными аппаратами, — но за то авторъ на двухъ съ половиною страницахъ говоритъ о совершенно ничтожныхъ по своей несамостоятельности опытахъ своего сына, воображая, что успѣхи его потомка также интересны для публики, какъ и для него. Конечно, быть хорошимъ отцомъ похвально, но только все хорошо на своемъ мѣстѣ, и доказательства любви автора къ своимъ дѣтямъ совершенно неумѣстны въ курсѣ физіологіи; недоставало-бы еще, чтобы Дрэперъ разсказалъ при этомъ удобномъ случаѣ, за кого вышла замужъ его дочь, сколько у него дѣтей, и проч.; все это, конечно, тоже имѣетъ нѣкоторое отношеніе къ физіологіи, но для публики лишено всякаго интереса.
Вообще мало книгъ по физіологіи, до того скудныхъ содержаніемъ, до того неудовлетворительныхъ и до того скучныхъ, какъ книга Дрэпера. Физіологія безъ опытовъ, безъ описанія методовъ изслѣдованія и вмѣстѣ съ тѣмъ безъ общихъ выводовъ, безъ болѣе широкаго взгляда на органическіе процессы и измѣненія вещества, есть не больше какъ скучный и тупой конспектъ физіологическихъ свѣденій, непредставляющій никакого интереса, и не приносящій никакой пользы читателю. Такова именно книга Дрэпера, и я рѣшительно не могу себѣ объяснить, какимъ образомъ могли гг. переводчики найти въ ней какое-то сведеніе фактовъ въ стройную систему, въ одно общее; она, напротивъ, замѣчательно бѣдна какимъ-бы то ни было систематизированіемъ, и представляетъ крайнюю бѣдность общихъ выводовъ. Мало того, Дрэперъ точно задался мыслью нарочно не сказать ни слова объ единствѣ органическихъ и физическихъ явленій, о тождествѣ управляющихъ ими законовъ; такъ напр. онъ прошелъ молчаніемъ блестящій опытъ Беклара относительно возвышенія температуры дѣятельной мышцы и зависимости этой температуры отъ того, производитъ-ли мышца какую нибудь работу, или нѣтъ, — опытъ, такъ блистательно подтвердившій новое воззрѣніе на теплоту, какъ на особенную форму движенія, и показавшій до какой степени идентичны явленія организованнаго и неорганизованнаго міра. Впрочемъ мало-ли что пропустилъ Дрэперъ! Такъ напр. онъ ничего не говоритъ объ участіи и роли нервной дѣятельности въ процессахъ питанія, пищеваренія, кровообращенія и т. д.; поднятый въ послѣднее время снова, и столь долго оспариваемый вопросъ о вліяніи u. vagi на сердце, опыты Клода Бернара о вліяніи нервной системы на отдѣленіе слюны и на дѣятельность слюнныхъ желѣзъ, возраженіе Пэви на изслѣдованіе К. Бернара о печеночномъ сахарѣ — все это Дрэперъ прошелъ гордымъ молчаніемъ; относительно окисленія мышцы при дѣятельности ея онъ цитируетъ своего сына, и не говоритъ ни слова о работѣ Гельмгольца о возвышеніи температуры мышцы при дѣятельности ея. Да всего и не перечтешь, о чемъ Дрэперъ умолчалъ, а между тѣмъ, но размѣру книги, можно было-бъ ожидать чего нибудь болѣе подробнаго, чѣмъ простой, — и притомъ невѣрный и дурно составленный, конспектъ.
Трудно отдать себѣ отчетъ, зачѣмъ и для кого написана и переведена книга Дрэпера; не для студентовъ конечно, потому что ее нельзя даже назвать элементарною, такъ она бѣдна содержаніемъ и какъ мало можно вынести изъ нея; не для незнающей публики, потому что для нея вся статья пищеваренія, напр., останется совершенно непонятною; но для кого же? Это загадка, отгадывать которую я отказываюсь, предоставляя это людямъ болѣе проницательнымъ.
Можно только пожалѣть, что эта книга издана, — а главное, что ею увлеклись, и потратили на нее такъ много работы люди, трудъ которыхъ могъ бы быть употребленъ на несравненно лучшее и болѣе полезное дѣло. Переводъ сдѣланъ прекрасно, языкъ очень хорошъ, терминологія выдержана во всей книгѣ, — вообще видно, что переводъ былъ сдѣланъ очень внимательно, добросовѣстно и съ знаніемъ дѣла, но тѣмъ-то болѣе жаль, что все это потрачено на такую неблагодарную вещь. Книга издана тоже очень недурно, и рисунки вообще весьма порядочны, хотя и есть нѣсколько неудачныхъ (такъ напр. фиг. 46 на стр. 191 изображаетъ крахмальныя зерна, но никакъ не кровяные шарики), но вообще промаховъ мало, и все изданіе можно только похвалить.
Совершенно другого характера «Уроки элементарной физіологіи» Гексли; это маленькій учебникъ, безъ претензій на что-то обширное, безъ всякихъ высшихъ взглядовъ и систематизированій; самъ Гексли говоритъ въ предисловіи, что это не больше, какъ учебный конспектъ для учебныхъ заведеній, а потому мы я должны говорить о книгѣ его съ этой точки зрѣнія. Гексли находитъ, что прежде чѣмъ браться за высшіе взгляды, за общіе выводы, надо знать просто факты, и что факты эти можно узнать толково только обыкновеннымъ путемъ занятія, — и въ этомъ онъ совершенно правъ. Но подобное заявленіе автора уже само собою исключаете книгу изъ числа популярныхъ, и потому отъ нея нечего и требовать или ожидать того, что мы вправѣ желать, или привыкли видѣть въ популярныхъ книжкахъ но физіологіи, какъ учебникъ, и притомъ очень краткій, книга Гексли имѣетъ нѣкоторые недостатки, свойственные впрочемъ вообще этимъ книгамъ; въ ней слишкомъ мало научной объективности, если можно такъ выразиться, т. е. я хочу сказать этимъ, что читатель принимаетъ неизбѣжно теорію за аксіому, за законъ, потому что въ подобнаго рода книгахъ — очень неправильно, по моему мнѣнію, — считаютъ обыкновенно излишнимъ и даже неумѣстнымъ представлять всѣ главные взгляды въ спорныхъ вопросахъ и приводить доказательства pro и contra каждаго изъ нихъ. Съ другой стороны впрочемъ трудно было бы и требовать отъ учебника, и притомъ такихъ небольшихъ размѣровъ, изложенія различныхъ теорій; ужь и зато надо сказать спасибо, что книга составлена ясно, хотя и кратко, но такова и была цѣль автора, и онъ считаетъ даже это необходимымъ условіемъ учебника, и, что особенно важно, она находится дѣйствительно на уровнѣ нынѣшняго состоянія науки. Г. Писаревъ въ своемъ предисловіи разширилъ значеніе этой книги, -желая вмѣстѣ съ тѣмъ и расширить кругъ читателей, къ которому онъ обращается, и на это онъ не имѣлъ, въ сущности, даже права, — во всякомъ случаѣ это была неудачная попытка. Какъ краткій учебникъ, какъ «Элементарные уроки», какъ назвалъ ее самъ авторъ, книга очень хороша, такъ хороша, что, имѣя въ виду цѣль Гексли, трудно желать чего нибудь лучшаго; но она была бъ уже неудовлетворительна, еслибы читатель принялъ au serieux совѣтъ г. Писарева и сталъ изучатъ ее; книга писана, чтобъ но ней учиться, но никакъ не для того, чтобъ изучать ее, что большая разница. Я думаю, что такой писатель, какъ Гексли, вовсе не нуждался въ похвалахъ, даже въ глазахъ такой простоватой публики, какъ русская, и потому рекомендація г. Писарева на этотъ разъ вовсе не у мѣста…
Книгѣ Гексли можно сдѣлать одинъ важный упрекъ, — въ ней выпущенъ, вѣроятно изъ приличія, такъ какъ книга назначена и для женскихъ учебныхъ заведеній, весь отдѣлъ половыхъ отправленій и все развитіе плода, и очень жаль, что этотъ отдѣлъ не былъ добавленъ въ русскомъ изданіи. Нѣкоторыя части нервной физіологіи тоже не такъ хороши, какъ остальное, но это вообще слабая сторона всѣхъ учебниковъ; напрасно также помѣстилъ Гексли въ своей книжкѣ разсказъ о галлюцинаціяхъ мистриссъ А. Этотъ разсказъ составляетъ точно фальшивую ноту: среди коротко и сжато описанныхъ физіологическихъ процессовъ, читатель вдругъ встрѣчаетъ многословное повѣствованіе о томъ, какъ какой-то барынѣ разъ привидѣлась кошка, другой разъ ея мужъ. Вставка эта уже потому дурна, что, читая этотъ разсказъ, приведенный здѣсь какъ-то очень странно, безъ всякой гарантіи его истины, о какой-то неизвѣстной мистриссъ А, читатель неминуемо подумаетъ, что явленія эти должны быть очень рѣдки, если авторъ нашелъ нужнымъ привести этотъ примѣръ, и такимъ образомъ получитъ самое ложное представленіе о дѣлѣ. Неужели, дѣйствительно, Гекели не могъ выбрать изъ богатой литературы галлюцинацій болѣе характеристическій, — а главное болѣе гарантированный примѣръ. Не дурно былобы также, заговоривъ уже о галлюцинаціяхъ, сказать какъ понимаютъ въ настоящее время физіологическій (или патологическій) процессъ этого явленія, а не отдѣлываться выраженіемъ, что это обманъ чувствъ, которое или ничего ровно не обозначаетъ, или что вопросомъ галлюцинацій интересуются исключительно только спеціалисты, обыкновенно-же физіологи не имѣютъ понятія о немъ, или имѣютъ очень смутное. Я вовсе не виню Гекели, что онъ не составилъ въ этомъ случаѣ исключенія изъ общаго правила, но хочу сказать только, что ему не слѣдовало и касаться этого, неизвѣстнаго ему вопроса, тѣмъ болѣе что галлюцинаціи, какъ явленіе патологическое и не входятъ, собственно говоря, въ сферу физіологіи.
Но всѣ эти упреки, — кромѣ пропуска физіологіи половыхъ органовъ и исторіи развитія, — конечно мелочи, и книга Гекели остается образцовымъ учебникомъ. Къ сожалѣнію, переводъ «Уроковъ элементарной физіологіи» далеко не соотвѣтствуетъ достоинству самой книги и я посовѣтовалъ бы г. Петрову обращаться съ Гекели нѣсколько поделикатнѣе, чѣмъ онъ сдѣлалъ…
Изъ книги Дрэпера я разбиралъ только первую часть, и только о ней высказалъ свое мнѣніе; я не думаю, чтобъ вторая часть была лучше: въ физіологіи нервной системы новѣйшія работы, совершенно игнорируемыя Дрэперомъ, сдѣлали еще больше и болѣе важныхъ измѣненій, чѣмъ въ физіологіи питанія; конечно можно надѣяться, что переводчики дополнятъ ее, но во всякомъ случаѣ трудно ожидать чего-нибудь особенно хорошаго; что касается третьей части, и особенно отдѣла о вліяніи физическихъ и общественныхъ условій на человѣка, то, полагаясь на слова переводчиковъ, очевидно имѣвшихъ ее въ виду при ихъ похвалахъ книгѣ Дрэпера, можно думать, что она, дѣйствительно, лучше другихъ, тѣмъ болѣе что отъ автора «Исторіи умственнаго развитія Европы» во всякомъ случаѣ можно ожидать чего-нибудь лучшаго, чѣмъ разбираемая нами физіологія. Очевидно, здѣсь Дрэперъ былъ не въ своей сферѣ; въ физіологій онъ давно уже пересталъ слѣдить за новѣйшими работами, да и сомнительно, чтобъ у него когда-нибудь былъ особенно ясный, свѣтлый и широкій взглядъ на физіологическіе процессы (такъ напр. глаза о животной теплотѣ именно поражаетъ полнымъ отсутствіемъ какой бы то ни было мысли: видно что новый взглядъ на теплоту остался для него совершенно чуждымъ); но вся прежняя литературная дѣятельность Дрэпера указываетъ, что характеръ его ума вовсе не таковъ, какой требуется для столь точной и положительной науки, какъ физіологія, — хотя, страннымъ образомъ, именно Дрэперъ и отрицаетъ эту точность, находятъ физіологію недостаточно положительною; напротивъ того, вопросы соціологическіе и историческіе, гораздо болѣе чѣмъ чисто естественно-научные, привлекаютъ Дрэпера, и онъ съ особою любовью занимается ими. Конечно, было бы оригинально за это упрекать Дрэпера, — напротивъ, можно только порадоваться этому обстоятельству, такъ какъ благодаря ему мы имѣемъ его «Исторію умственнаго развитія Европы», но можно упрекнуть, что Дрэперъ берется за несвойственное и недостаточно знакомое ему дѣло.
Книга Гексли, напротивъ, представляетъ намъ конечно не широкую, но вѣрную картину современнаго положенія науки; отдѣлъ нервной физіологіи въ ней нѣсколько слабѣе, какъ я уже замѣтилъ выше, но это недостатокъ, общій всѣмъ популярнымъ курсамъ физіологіи и за который нельзя очень винить именно Гексли. «Уроки элементарной физіологіи» — не больше какъ маленькій учебникъ, какъ называетъ ихъ и самъ авторъ, и не имѣютъ притязанія на особенно широкое и великое значеніе, но это прекрасный учебникъ, написанный хорошо, ясно, читающійся съ гораздо большимъ удовольствіемъ и несравненно большею пользою, чѣмъ многоглаголивое сочиненіе Дрэпера. Лучше маленькая рыбка, чѣмъ большой тараканъ, лучше маленькій каменный домъ, чѣмъ большая каменная болѣзнь, говоритъ справедливо практическая мудрость.
Говоря выше о значеніи популярныхъ книгъ по естественнымъ наукамъ и о вліяніи самихъ естественныхъ наукъ, какъ воспитательнаго элемента, я старался показать, что вліяніе это двояко: естественныя науки вліяютъ на міросозерцаніе, дѣлаютъ его шире и правильнѣе тѣми общими выводами, которыхъ онѣ уже достигли, и которые бросаютъ новый свѣтъ на природу, связываютъ ея явленія въ одно общее цѣлое, показываютъ, что во всей природѣ одни и тѣже элементы дѣйствуютъ но одинаковымъ законамъ; другого рода вліяніе имѣютъ естественныя науки своимъ строгимъ фактическимъ методомъ, который воспитываетъ въ извѣстномъ направленіи умъ. Послѣднее вліяніе сильнѣе и благодѣтельнѣе — я уже говорилъ выше почему, — и оно можетъ быть достигнуто только подробнымъ изученіемъ отдѣльныхъ областей естественнонаучнаго знанія, въ данномъ случаѣ сочиненіями но отдѣльнымъ предметамъ; но мы видѣли, что настоящая популярная литература не только не достигаетъ этой цѣли, но даже, повидимому, не уяснила себѣ хорошенько этой задачи; во всякомъ случаѣ она выбрала самый неудачный путь, и это, къ сожалѣнію, надо сказать даже не о большинствѣ, а о всѣхъ, почти безъ исключенія всѣхъ популярныхъ книгахъ но естественнымъ наукамъ, принадлежащихъ къ этому разряду. Точно также я старался доказать, что a priori кажущіеся столь важными въ образовательномъ отношеніи общіе выводы, на дѣлѣ имѣютъ очень небольшое значеніе, и указалъ на причину этого; факты доказываютъ, что я не ошибаюсь. Эта часть популярной естественно-научной литературы, т. е. трактующая объ общихъ выводахъ и широкихъ законахъ, которыхъ достигла теперь наука, — находится, сравнительно, въ блестящемъ положеніи; мы имѣемъ цѣлый рядъ превосходныхъ сочиненій, писанныхъ самыми компетентными людьми, — великими учеными, самостоятельно работавшими надъ своимъ предметомъ, не оставляющими, можно сказать, почти ничего желать ни съ научной, ни даже съ литературной стороны, — а между тѣмъ пусть сами популяризаторы наши, люди, но своему положенію въ этомъ вопросѣ наиболѣе склонные къ розовымъ иллюзіямъ, скажутъ, имѣла ли ихъ шести-лѣтняя непрерывная, исключительно направленная на этотъ предметъ дѣятельность какое-нибудь серьезное вліяніе на наше общество?
До тѣхъ поръ, пока авторы будутъ обращаться съ публикой, какъ встарину обращались няньки съ маленькими дѣтьми, т. е. разжевывать и класть имъ въ ротъ пищу не только измельченною и стертою, но даже смоченною слюной, такъ что получающему остается трудъ глотать, — до тѣхъ поръ всѣ свѣденія, доставляемыя такимъ путемъ, не пойдутъ въ прокъ: на всѣ общіе выводы, на всѣ блестящіе результаты естественныхъ наукъ, на всѣ афоризмы объ единствѣ силъ и пр. публика будетъ смотрѣть только какъ на громкія фразы, пожалуй какъ на красивыя идейки, которыя можно, при случаѣ, пустить въ ходъ, чтобы блеснуть самому, — и только. Эти понятія никогда не займутъ своего настоящаго мѣста въ умственной дѣятельности, — и именно потому, что они достались слишкомъ легко и скоро, что публика не привыкла думать о нихъ. Человѣкъ инстинктивно чувствуетъ, что можетъ назвать своимъ только то, что онъ выработалъ, и потому все полученное безъ труда отъ добрыхъ людей, надѣлившихъ его, сжалившись надъ его бѣдностью и убожествомъ, считаетъ такъ чѣмъ-то, дополненіемъ, пожалуй украшеніемъ, и не придаетъ ему серьезнаго значенія. Я не скажу, чтобъ общество теперь охладѣло къ наукѣ, перестало интересоваться ею, — оно никогда и не пылало особенной любовью къ знанію, не алкало и не жаждало умственной пищи, пожалуй даже относилось прежде едва-ли еще не холоднѣе нынѣшняго, но нельзя не удивиться, видя его полное равнодушіе, непоколебимый индифферентизмъ ко всѣмъ блестящимъ и великимъ результатамъ, которые выработала въ новѣйшее время наука. Кто знаетъ имя «бѣднаго съумасшедшаго» Мейера Гейльброннскаго, и кто не знаетъ именъ Дрейзе и Шасспо? Смерть Фарадея прошла незамѣченною, а попробуй умереть хоть Бейстъ! О, это была бы совсѣмъ другая статья! Всѣ журналы были бы наполнены біографіею покойнаго, разными воспоминаніями о немъ, соображеніями о послѣдствіяхъ его смерти, даже о томъ золотомъ перѣ, которымъ онъ подмахивалъ свою дипломатическую чепуху.
Конечно всѣ эти іереміады о людской несообразительности и о тупоуміи публики не ведутъ ни къ чему; простыя истины понимаются, обыкновенно, позже всего, и вбивается людямъ въ голову съ наибольшимъ трудомъ. Карръ говоритъ, что онъ употребилъ двадцать лѣтъ на то, чтобъ убѣдить французовъ, что продавецъ, отравляющій покупателя, такъ же преступенъ, какъ и покупатель, отравляющій продавца, — и не убѣдилъ еще до сихъ поръ; а между тѣмъ тѣ же Французы необыкновенно быстро убѣдились, что присоединеніе Ниццы было великимъ благомъ для нихъ, — и вѣрятъ этому отъ души! Пока земля кругла, она будетъ вертѣться, говорятъ нѣмцы, и потому revenons à nos moutons т. e. къ публикѣ.
Общіе выводы естественныхъ наукъ останутся для публики громкими и красивыми фразами, сказалъ я, — и останутся потому, что знаніе ихъ не пріобрѣтено трудомъ, а куплено среднимъ посломъ за 1 руб. сер.[1] въ книжной лавкѣ, а извѣстно, что человѣкъ рѣдко цѣнитъ вещь, пришедшуюся ему по такой сходной цѣнѣ. Но есть еще болѣе важное обстоятельство, непозволяющее публикѣ воспользоваться этими знаніями; совершенно лишенная сведеній — и до такой степени, что не только сама не можетъ доработаться до какого нибудь взгляда, но даже не въ состояніи оцѣнить доказательствъ, представляемыхъ ей въ подтвержденіе теорій, которыми она восхищается, публика по неволѣ должна принимать все, сообщаемое ей какъ откровеніе — на вѣру, и понятно что получаемыя такимъ образомъ свѣденія не имѣютъ корней, остаются въ головѣ читателей какимъ-то курьезомъ, украшеніемъ на показъ, и не возбуждаютъ никакой серьезной идеи. Полезно знать исторію литературы, но необходимо знать азбуку, — въ этомъ согласны, вѣроятно, всѣ, и никому, конечно, не придетъ въ голову объяснять шестилѣтнему ребенку напр. значеніе эпоса. — а между тѣмъ именно такъ поступаютъ съ публикой наши популяризаторы, и потомъ наивно удивляются, что она ничего не вынесла изъ чтенія.
Впрочемъ и то надо сказать, — кто, кто не принимался у насъ просвѣщать общество, кто не брался писать, переводить и издавать популярныхъ книгъ по естественнымъ наукамъ! Нельзя безъ злобы и отвращенія смотрѣть на уродливыя карикатуры, подносимыя иногда публикѣ подъ видомъ переводовъ; и съ какимъ самодовольствомъ, съ какою самоувѣренностью господинъ, которому удалось обезобразить и изуродовать какое-нибудь знаменитое произведеніе уважаемаго ученаго, выставляетъ на оберткѣ свое имя, да еще съ званіемъ и титуломъ, если Господь сподобилъ имѣть таковой! Когда же поймутъ наконецъ люди, что неприлично же лѣзть съ своей фамиліей въ глаза публикѣ — вотъ молъ живетъ въ городѣ NN Петръ Ивановичъ Бобчинскій? Неужели недостаточно было урока, даннаго Добролюбовымъ братьямъ Милеантамъ?
У насъ въ переводной литературѣ вошло въ моду выставлять на оберткѣ имя редактировавшаго переводъ — и этотъ обычай) до извѣстной степени, имѣетъ смыслъ въ особенности для научныхъ книгъ, требующихъ нѣкоторыхъ спеціальныхъ знаній. Понятно, что публика, не имѣя часто сама возможности судить о достоинствѣ перевода, въ особенности о вѣрности его въ научномъ отношеніи, полагается на имена, представляющія ей нѣкоторыя гарантіи въ этомъ отношеніи, и конечно титулъ профессора крайне импонируетъ ее. Но что же сказать о господинѣ, который, какъ г. И. Щелковъ, подъ прикрытіемъ своей профессорской фирмы сбываетъ такой негодный товаръ: — «благо не знаютъ такъ и не разберутъ»? Жаль и гадко видѣть, что сдѣлалъ г-нъ профессоръ изъ превосходнаго сочиненія Молешотта, какъ онъ изуродовалъ и обрѣзалъ его по своему усмотрѣнію.
Есть два метода перевода и изданія чужихъ произведеній, — и выборъ метода зависитъ отъ цѣли, которую задаетъ себѣ переводчикъ. Онъ можетъ поставить себѣ задачей или только передать читателю заключающіяся въ извѣстномъ произведеніи свѣденія, или только познакомить публику съ этимъ произведеніемъ, а такимъ образомъ и съ личностью писателя. Въ первомъ случаѣ онъ дополняетъ недостаточныя свѣденія, исправляетъ невѣрныя и устарѣлыя, и вообще старается поставить предлагаемую читателю книгу на уровень современной науки. Во второмъ случаѣ онъ тщательно сохраняетъ точность перевода старается по возможности, передать даже слогъ, чтобъ читатель могъ создать себѣ о книгѣ и объ ея авторѣ представленіе, по возможности близкое къ истинѣ. Часто соединяютъ эти двѣ цѣли, и, передавая мысль автора въ первоначальномъ, оригинальномъ ея видѣ, исправляютъ въ примѣчаніяхъ ошибки, какъ напр. сдѣлали съ книгою Дрэпера редактировавшіе ее, д-ръ Дедюлинъ и профессоръ Сорокинъ. Какъ люди добросовѣстные, они поняли, что мысль автора составляетъ его собственность, посягать на которую никто не имѣетъ права, и что нечестно измѣнять ее, или вмѣсто нея подсовывать свою собственную, пуская ее такимъ образомъ подъ прикрытіемъ чужаго имени гулять по свѣту. Если почему нибудь переводчикъ или издатель находитъ нужнымъ сократить издаваемое сочиненіе, онъ обязанъ предупредитъ объ этомъ публику, иначе его должно заподозрить въ нелестномъ дѣлѣ обрѣзыванія чужой мысли, на основаніи своихъ собственныхъ измышленій. Когда же поймутъ наконецъ наши переводчики, редакторы, издатели и т. д. что измѣненіе книги въ переводѣ, безъ заявленія о сдѣланномъ измѣненіи, есть подлогъ и обманъ, относительно автора, и относительно публики? Иногда эти измѣненія дѣлаются съ такой наивностью или наглостью, что трудно себѣ представить, чтобъ переводчикъ надѣялся на безнаказанность, т. е. что измѣненіе это пройдетъ незамѣченнымъ, и что его неуличатъ; въ этихъ случаяхъ, очевидно, онъ вовсе и насчитаетъ это дурнымъ дѣломъ; неспособный понять, какъ дорога можетъ быть человѣку его мысль, какъ свята и неприкосновенна должна быть для каждаго умственная собственность другого, онъ не способенъ и оцѣнить своего поступка. Надо думать, что къ этого рода людямъ принадлежитъ и г-нъ На. Щелковъ, «профессоръ физіологіи въ харьковскомъ университетѣ». Исковеркавъ, изуродовавъ, обрѣзавъ превосходную книгу Молешотта «Kreislauf des Lebens», онъ прикрылъ все это уродованіе и кастрированіе мысли автора своей профессорской мантіей, и пустилъ несчастную книгу въ свѣтъ, поручившись за вѣрность перевода (потому что это именно и выражаетъ формула «подъ редакціей такого-то»; это значитъ, что такой то редактировалъ, т. е. свѣрять переводъ, и гарантируетъ своимъ именемъ его точность), надѣясь, вѣроятно, импонировать публику своимъ званіемъ профессора, такъ что ей и въ голову не придетъ усомниться.
Книга Молешотта «Kreislauf des Lebens» имѣетъ двойную цѣль, — догматическую и полемическую. Я не буду говорить о первой, — она слишкомъ извѣстна читателямъ; здѣсь Молешоттъ высказалъ вполнѣ всю свою задушевную мысль, — мысль, которая явилась въ немъ, какъ результатъ десятковъ лѣтъ трудовъ, занятій, изученія и изслѣдованія.
Кромѣ желанія высказать эту мысль, Молешоттъ хочетъ еще въ своей книгѣ доказать невѣрность взглядовъ и утвержденій Либиха, высказанныхъ этимъ послѣднимъ въ особенности въ его «Химическихъ письмахъ», и защититься отъ его нападковъ. Въ отвѣтъ на страстныя, несправедливыя, недобросовѣстныя обвиненія Либиха, Молешоттъ спокойно доказываетъ ихъ неосновательность, и затѣмъ на всѣхъ пунктахъ разбиваетъ теорія самаго Либиха, — разбиваетъ ихъ не на основаніи разсужденій, предвзятыхъ идей, бездоказательныхъ положеній, а на основаніи огромнаго ряда фактовъ, вѣрность которыхъ онъ гарантируетъ указаніями на самыя работы, изъ которыхъ онъ ихъ почерпнулъ. Это, однимъ словомъ, процессъ, веденный имъ передъ публикой, и, какъ добросовѣстный адвокатъ, онъ старается взять не фразой, а вѣрностью, и потому представляетъ публикѣ на разборъ всѣ документы дѣла.
Но всѣ эти соображенія не имѣли, повидимому, въ глазахъ г-на профессора никакого значенія, Въ своей профессорской мудрости, онъ рѣшилъ выпустить всѣ сноски и замѣчанія, изъ которыхъ одни указываютъ на источники, давшіе Молешотту факты, другія служатъ дополненіемъ текста.
Кто далъ вамъ право распоряжаться чужой собственностью? Поймите же опять таки, что вы не имѣли никакого права и выбирать. Вы напоминаете благодѣтельнаго человѣка изъ одной комедіи Кальдерона; тотъ не имѣя денегъ подать нищему милостыню, обкрадываетъ церковь; такъ и вы: не имѣя, надо думать, собственнаго умственнаго гривенника подать русской публикѣ, вы распоряжаетесь чужими рублями. Нѣтъ, г-нъ профессоръ, не такъ поступаютъ люди, понимающіе, что такое мысль, что такое чужая мысль. Я приведу нѣсколько образчиковъ, какъ вы выпускали фразы и цѣлыя страницы, какъ вы распоряжались Молешоттомъ.
Со 2 строки второй страницы начинаются пропуски. Въ русскомъ переводѣ сказано, что «странно, что есть люди, упрекающіе философію въ томъ, что она избираетъ своею исходною точкою центръ круга извѣстныхъ въ данное время фактовъ, стараясь выработать общія мысли». Читатель, прочтя это, конечно удивится, не находя въ этомъ ничего страннаго, — и будетъ нравъ: ему вмѣсто хлѣба предложенъ камень, вмѣсто Молешотта г-нъ профессовъ Ив. Щелковъ. У Молешотта сказано: «странно, что есть люди, упрекающіе философію въ томъ, что она, становясь (а не избирая исходною точкою, что измѣняетъ уже смыслъ) въ центрѣ круга извѣстныхъ фактовъ, чтобъ зажечь факелъ общихъ мыслей, не освѣщаетъ далѣе этого круга». Слѣдовательно упрекаютъ не въ томъ, что она стала въ центрѣ, а что не освѣщаетъ дальше периферіи.
На 3 страницѣ пропущено въ трехъ мѣстахъ но нѣскольку строчекъ, въ которыхъ говорится о Везаліѣ съ уваженіемъ. Можетъ быть, у г-на профессора есть противъ Везалія личность?
На 4 страницѣ пропущено 10 строчекъ.
На 5 страницѣ пропущено: «но гдѣ же это дерево, существующее само но себѣ, которое искали? развѣ каждое званіе не предполагаетъ знающаго, слѣдовательно отношеніе предмета къ наблюдателю; кто-бы онъ ни былъ, червякъ, жукъ или человѣкъ?»
На 6 стран. къ удивленію, нѣтъ пропусковъ; на 7 пропущено 3 строчки; на 9 пропущено въ трехъ мѣстахъ: 13, 15 и 22 строчки, въ которыхъ говорится объ отношеніи философіи къ опыту.
Таковъ переводъ первой главы (т. е. въ сущности второй по оригиналу).
Во второй главѣ, со второй ея страницы, опять идутъ пропуски; напр. говоря о Флогистонѣ Сталя, и о томъ, какъ слаба была эта гипотеза, Молешоттъ прибавляетъ: «вещество, присутствіе котораго дѣлаетъ предметы легче, противорѣчивъ всѣмъ чувственнымъ представленіямъ человѣка. Огненный духъ, который своимъ удаленіемъ увеличиваетъ вѣсъ тѣла, равнялся-бы силѣ безъ вещества».
На 13 страницѣ пропущено: «всякая дѣятельность въ растущемъ деревѣ и въ борящемся львѣ происходитъ отъ соединеній и разложеній вещества, получаемаго ими изъ внѣшняго міра».
На 14 страницѣ пропущено: «эта дѣятельность называется жизнію, когда тѣло сохраняетъ форму я свой общій составъ, не смотря на постоянное измѣненіе малѣйшихъ частицъ вещества, составляющихъ его.»
На 15 страницѣ пропущено 15 строчекъ.
Я, конечно, не намѣренъ провѣрять такимъ образомъ всю книгу, указывая читателю на пропуски, но могу увѣрить читателя, что дальше пропуски скорѣе увеличиваются, чѣмъ уменьшаются. Если я такъ подробно указалъ пропуски первыхъ двухъ главъ, то только для того, чтобъ показать, что мои слова объ этомъ переводѣ дѣйствіи тельно справедливы, и чтобы читатель, видя самъ какой это переводъ, впередъ остерегался книгъ, вышедшихъ подъ редакціей г-на Ив. Щелкова, «профессора физіологіи харьковскаго университета».
На основаніи какихъ соображеній часто выпускаетъ г-нъ профессоръ цѣлыя страницы, — этого объяснить себѣ никакъ нельзя, но менѣе всего можно объяснить это «причинами отъ редакціи независящими». Такъ наир. въ 4 главѣ не переведены 3 страницы окончанія, въ которыхъ говорится, что кора земнаго шара состоитъ большею частью изъ неорганическихъ веществъ, крѣпко связанныхъ между собою въ горы, скалы, кристаллы; что отсюда добываются металлы для кузницъ, и мраморъ для художника; что скалы лопаются отъ смѣны тепла и холода, что ручьи и льды сглаживаютъ острые края, и т. д. Все это, но видимому, показалось г-ну профессору неинтереснымъ, — онъ и выпустилъ: что, въ самомъ дѣлѣ, тутъ долго думать!
Въ другомъ мѣстѣ г-ну Щелкову не понравилось, что Молешоттъ говоритъ будто растеніе не думаетъ. Надо предполагать, что г-нъ профессоръ держится обратнаго мнѣнія.
Три послѣднія главы пропущены цѣликомъ. Почему? — это интересно бы знать.
Почему ванр. онъ выпустилъ все, что говоритъ Малешоттъ о сравненіи картофеля, риса, хлѣба и т. д. какъ питательныхъ веществъ? Почему онъ не помѣстилъ замѣчанія о кофе и чаѣ, о вліяніи перваго на способность воздерживаться отъ пищи и т. д.; о замѣнѣ хлѣба его суррогатомъ въ голодные года, о приготовленіи мяса въ Техасѣ и т. д. Уже здѣсь г-нъ Щелковъ никакъ не можетъ отдѣлаться «независящими отъ редакціи причинами»; просто было скучно переводить, надоѣло, показалось неинтереснымъ, — вотъ г-нъ Щелковъ и пошелъ черкать, но тщательно скрылъ это обстоятельство отъ читателей, — можетъ и, не замѣтятъ.
Но кромѣ этой добросовѣстности и внимательности, г-нъ Щелковъ отличается еще знаніемъ нѣмецкаго языка. Какъ понравится читателю напр. слѣдующій пассажъ:
Въ русскомъ переводѣ (стр. 211) говорится о кумаринѣ между прочимъ что онъ же "и придаетъ букетъ нашему рейнвейну, вдохновившему Рокетта его прелестнымъ разсказомъ «Свадебный поѣздъ лѣсничаго». Очевидно, что Рокеттъ напился рейнвейна, и въ такомъ болѣе веселомъ, чѣмъ воздержанномъ положеніи написалъ свои разсказъ, — который, между прочимъ надо замѣтить, вставленъ здѣсь ни къ селу, ни къ городу.
Увы, читатель, это вы читали не Молешотта, а г-на Щелкова, — оттого это и вышло такимъ вздоромъ. Молешоттъ вовсе не заподозрѣвалъ бѣднаго Рокетта въ пьянствѣ, Рокеттъ не писалъ о какомъ лѣсничемъ, и все, сказанное у Молешотта, сказано очень кстати. Дѣло въ томъ, что у Молешотта говорится объ особенной душистой травѣ, которую нѣмцы называютъ Waldmeister, а г. Щелковъ эту душистую траву перевелъ лѣсничимъ.
Сознайтесь, читатель, что этотъ пассажъ не дуренъ; мы въ литературѣ давно уже не имѣли ничего подобнаго, и приготовленіе майского вина изъ вещества, получаемаго изъ лѣсничаго, можно смѣло поставить на ряду съ знаменитою слѣпою коровою, какъ перевелъ г-нъ Душкинъ жмурки, и ярмаркою vanity, такъ перевелъ тотъ же г-нъ Душкинъ ярмарку тщеславія, и самого г-на профессора Щелкова должно поставятъ но догадливости никакъ не ниже г-на Душкина. Когда же наконецъ поймутъ наши благодѣтели и просвѣтители, всѣ эти гг-да Душкины, Щелковы и tutti quanti, что нельзя-же, не зная языка, браться переводить съ него, а тѣмъ болѣе поправлять переводъ другихъ.
Ne forcons point notre talent
Nous ne fairrons rien avec grace!
Un lourdaud, quoi qu’il fasse,
Ne saura jamais passer pour galant.
Помните лафонтеновскую басенку «l’ane et le meunier».
Догматическая Фраза книги Молешотта совершенно стерлась и обезцвѣтилась этими пропусками — еще бъ когда пропускали именно то, что и составляло сущность мысли, — и потъ несчастное произведеніе вышло на. свѣтъ, оборванное, урѣзанное, обезображенное, такъ что жаль смотрѣть, и, вѣроятно, не одинъ читатель, прочтя его, спроситъ, почему же оно такъ знаменито? Но впрочемъ и теперь книга все еще хороша, и будетъ прочтена съ удовольствіемъ и съ пользою; Молешоттъ же принялъ методъ въ концѣ главы передавать сущность ея, главную мысль, и держится этого метода почти во всѣхъ сочиненіяхъ, — а въ «Круговоротѣ жизни» этотъ методъ удобнѣе для читателя, чѣмъ гдѣ нибудь. Книга такъ богата фактами, каждая глаза содержитъ такъ много ихъ, что читатель, мало знакомый съ предметомъ, и непривыкшій читать такія богатыя содержаніемъ книги, теряетъ часто нить, и, путаясь въ фактахъ, не видитъ мысли; поэтому рѣзкія, афористическія фразы Молешотта очень удобны для такого читателя; онѣ останавливаютъ его вниманіе, напоминаютъ сущность дѣла, служатъ ему руководящею нитью, фразы эти, всѣ мѣста, въ которыхъ прямо и ясно высказана мысль Молешотта, выпущены въ русскомъ переводѣ; къ сожалѣнію, г. Щелковъ не только не старался сохранить ихъ, но еще выпускалъ многое но собственному побужденію, такъ что неполныя, недоконченныя главы дѣйствительно даютъ крайне неполное, можно сказать, даже ошибочное понятіе объ оригиналѣ.
Книга Молешотта вышла 4-мъ изданіемъ, съ котораго и сдѣланъ русскій переводъ, въ 1863 г., а переводъ вышелъ въ 1866; но въ эти три года сдѣлано многое въ физіологіи, и нѣкоторыя работы отчасти дополняютъ, отчасти же измѣняютъ высказанное Молешоттомъ воззрѣніе, такъ напр. для разбираемаго Молешоттомъ вопроса, и въ особенности для его спора съ Либихомъ очень важно недавно сдѣланная профессорами Фокомъ и Вислицекусомъ работа; другія работы то же имѣютъ важное значеніе въ разбираемомъ вопросѣ, напр. Билля объ удобреніи и т. д. Г. Щелковъ, какъ профессоръ физіологіи, имѣлъ больше всякаго другого возможность дополнить книгу Молешотта новыми изслѣдованіями, — притомъ онъ столько вычеркнулъ, что ему, право, не грѣхъ было бы разориться на нѣсколько замѣчаній; но онъ скромно воздержался отъ всякихъ прибавленіи, находя, вѣроятно, что и вычеркивать — работа утомительная. «Je siffle bien, mais je ne chante pas».
Говорить о самой книгѣ Молешотта, мнѣ кажется, излишне; у насъ такъ много уже говорилось и писалось о ней, что русская публика была знакома съ псю прежде, чѣмъ вышелъ переводъ ея. Молешоттъ поставилъ себѣ задачею представить общую картину «круговорота жизни», или «круговорота вещества», но только въ мірѣ органическомъ, — и картина вышла превосходная, смѣло набросанная въ общемъ и мастерски отдѣланная въ подробностяхъ. Такъ какъ Молешоттъ самымъ заглавіемъ книги показалъ, что онъ не хочетъ выходить изъ сферы жизни, то было бъ странно, конечно, дѣлать ему упрекъ въ односторонности, но нельзя не пожалѣть что онъ взялъ только одну сторону этого великаго вопроса, такъ что книга его оставляетъ въ читателѣ все же одностороннее впечатлѣніе; изъ-за этой картины обращенія вещества въ организованномъ мірѣ читатель забываетъ, что и въ неорганическомъ совершаются тѣзке процессы разрушенія и созиданія, что и въ мертвомъ мірѣ вещество, повинуясь тѣмъ же химико-физическимъ силамъ, выходитъ изъ прежнихъ соединеній, чтобъ вступить въ новыя, и что «круговоротъ жизни» составляетъ только часть великаго круговорота вещества. Даже въ самомъ «жизненномъ круговоротѣ» Молешоттъ ограничился разборомъ части, относящейся къ высшимъ растеніямъ и животнымъ, оставивъ почти безъ вниманія низшія формы растительной жизни и совершенно безъ вниманія низшихъ животныхъ, — а потому картина вышла неполная: въ нее вошла не вся жизнь, не все живущее.
Но не только это было цѣлью книги Молешотта; рядомъ съ споромъ съ Либихомъ о Фактахъ, Молешоттъ ведетъ болѣе важный для большинства читателей споръ о методѣ и о добросовѣстномъ отношеніи къ истинѣ, безъ предвзятыхъ идей и практическихъ недомолвокъ и компромиссовъ.
Точно такой же взглядъ на физическія силы получаетъ читатель изъ книги Фарадея и Грове, какой онъ получилъ относительно вещества изъ книги Молешотта, и съ этой точки зрѣнія книга Грове достигаетъ, можетъ быть, болѣе цѣли, даетъ читателю болѣе полную картину этой связи, этого единства, чѣмъ книга Молешотта. Конечно, здѣсь много значитъ и то, что самый предметъ не такъ разнообразенъ, не такъ дробится на подробности, но вмѣстѣ съ тѣмъ нельзя не сознаться, что методъ изложенія у Грове болѣе систематиченъ, чѣмъ у Молешотта, гдѣ читатель иногда теряется, въ подробностяхъ, въ особенности, если онъ читаетъ не оригиналъ, а русскій переводъ. У Грове едва сказано нѣсколько словъ о такъ называемыхъ органическихъ силахъ, которыя разсматривались еще такъ недавно не только какъ что-то совершенно отличное отъ физическихъ силъ, но даже какъ антагонистическое; такъ напр. Либихъ, — и послѣ него, конечно, множество другихъ, — говоритъ, что вещество тѣла животнаго послѣ смерти животнаго подпадаетъ подъ вліяніе, отдается во власть физическихъ силъ, такъ что какъ будто бы жизнь есть борьба органическихъ силъ, скрывающихся въ организмѣ и стремящихся сохранить его, съ физическими, стремящимися разрушить его, — борьба, кончающаяся непремѣннымъ торжествомъ послѣднихъ. Напротивъ того, Молешотта взялъ себѣ одною изъ главныхъ задачъ, въ своей книгѣ, именно опроверженіе этого взгляда, остатка средневѣковыхъ воззрѣній на природу и ея силы, или, вѣрнѣе сказать, слѣдствія инстинктивнаго стремленія человѣка смѣшивать причины явленій и силы природы.
Книга Грове, можетъ быть, не вездѣ ясна для неподготовленнаго читателя, но это можно ставить въ вину никакъ не Грове; естественно, что, обобщая физическія явленія, показывая связь, и соотношеніе Физическихъ силъ, Грове долженъ былъ предпологать самый предметъ уже болѣе или менѣе извѣстнымъ читателю и не его вина, если это предположеніе не оправдывается, если читатель оказывается дѣвственнымъ отъ всякихъ знаній. Жаль, что и безъ того не совсѣмъ легкій слогъ Грове вышелъ сине тяжелѣе въ русскомъ переводѣ; переводчики плохо владѣютъ русскимъ языкомъ, часто не могутъ справиться съ фразою, и употребляютъ иногда русскіе термины самымъ ошибочнымъ образомъ, — напр. не дѣлаютъ различія между словами «сущность» и «вещество», такъ что въ переводѣ попадаются такія выраженія: «принимая силу эту какъ жидкость или сущность». Вообще надо замѣтить, что большинству русскихъ переводчиковъ нельзя не пожелать большаго знанія языковъ, какъ иностранныхъ, такъ и русскаго; промахи противъ послѣдняго составляютъ, конечно, болѣе недостатокъ эстетическаго характера, дѣлаютъ слогъ тяжелымъ, иногда нѣсколько затемняютъ мысль, — но читатель вправѣ желать, чтобъ и этого не было. Гораздо важнѣе незнаніе языка, съ котораго переводъ сдѣланъ, потому что оно ведетъ къ самымъ грубымъ ошибкамъ, къ совершенному перевиранію и обезображенію оригинала, какъ напр. переводъ жмурокъ «слѣпою коровою», травы «лѣсничимъ», и т. п., — но во всякомъ случаѣ было бъ пріятно, еслибы брались за переводъ люди, не только болѣе знакомые съ иностранными языками, чѣмъ какіе нибудь гг. Думшины и Щелковы, но и лучше владѣющіе русскимъ языкомъ, чѣмъ переводчики Грове.
Книга Грове назначена, какъ я уже замѣтилъ, для людей сколько нибудь знающихъ; напротивъ того «Силы природы и ихъ взаимныя отношенія» Фарадея, точно такъ же, какъ и прелестная его «Исторія свѣчки» назначена исключительно для дѣтей, какъ по пріему и характеру изложенія, такъ и по внѣшней своей формѣ, — и въ этомъ послѣднемъ отношеніи можно даже было бы пожелать чего нибудь менѣе псевдо-дѣтскаго. Фарадей не избѣгъ обыкновенной ошибки обращаться къ дѣтямъ съ натянутою, искуственно-наивною рѣчью. Конечно, у него это не имѣетъ того пошло-приторнаго характера, какимъ напр. отличается «Исторія кусочка хлѣба», но и школьно-дѣтскія обращенія Фарадея, по крайней мѣрѣ, безполезны, тѣмъ болѣе что хотя обѣ книги и назначены собственно говоря для дѣтей, но ихъ очень не мѣшало бы прочесть и взрослымъ.
О книгѣ профессора Боткина Курсъ клиники внутреннихъ болѣзней, мы будемъ говорить по выходѣ слѣдующаго выпуска.
- ↑ Книга Фарадея стоитъ 75 к., книга Грове 1 р., книга Молешотта 1 руб. 25 коп.