НОВЫЯ КНИГИ.
правитьГ. Бокль. Отрывки изъ исторіи царствованія королевы Елисаветы. Пять главъ изъ III-го тома Исторіи цивилизаціи въ Англіи. Изд. Ковалевскаго. С.-Петербургъ. 1868 г.
Эдуардъ Лабулэ. Государство и его предѣлы, въ связи съ современными вопросами администраціи, законодательства и полиціи. Изд. Н. Даманскаго. С.-Петербургъ. 1867 г.
Вышедшая на этихъ дняхъ маленькая книжка: «Отрывки изъ царствованія королевы Елисаветы», — заключаетъ въ себѣ пять главъ изъ третьяго тома «Исторіи Цивилизаціи въ Англіи» Бокля. Эти пять главъ, по увѣренію англійскаго издателя, составляютъ самую законченную часть матерьяловъ, оставшихся послѣ Бокля, и потому знакомство съ ними не можетъ быть не интересно для публики. Первыя три главы были уже переведены на русскій языкъ и помѣщены въ нашемъ журналѣ (см. Дѣло, № 6); двѣ послѣднія главы являются въ русскомъ переводѣ въ первый разъ, — по полнотѣ содержанія, живости и увлекательности разсказа, они вполнѣ заслуживаютъ вниманіе публики. Въ первыхъ главахъ, какъ уже знаютъ читатели, Бокль указываетъ въ бѣгломъ и поверхностномъ очеркѣ на существеннѣйшіе факты внѣшней и отчасти внутренней политики Елисаветы и на общій характеръ ея царствованія. Въ послѣднихъ онъ обращается къ разбору внутренней жизни страны. Но принятому имъ плану, онъ имѣлъ въ виду представить здѣсь полную картину «нравственнаго и экономическаго состоянія Англіи въ правленіе Елисаветы» (стр. 62). Но картинѣ этой не суждено было дорисоваться. Авторъ оставилъ намъ только бѣглые эскизы, — но и эти эскизы, взятые сами по себѣ, въ высшей степени замѣчательны, и потому мы считаемъ весьма полезнымъ познакомить съ ними нашихъ читателей, знакомыхъ уже съ содержаніемъ первыхъ трехъ главъ разбираемой книги. «Два великіе принципа, которые Елисавета постоянно имѣла въ виду, — говоритъ Бокль въ началѣ IV главы, и отъ которыхъ не отступала никогда, были: обуздать власть духовенства и ослабить вліяніе крупной поземельной аристократіи. Такъ какъ эти начала служили руководящею питью ея внутренней политики въ продолженіи болѣе сорока лѣтъ, и такъ какъ успѣшности, съ которою она проводила ихъ, мы обязаны значительной долей нашего небывалаго до тѣхъ поръ прогресса на пути свободы, развитія и богатства, то я постараюсь разобрать ихъ съ подробностью, сколько нибудь соотвѣтствующей ихъ вѣрности. Поэтому въ настоящей и слѣдующихъ главахъ, я намѣренъ заняться тогдашнимъ положеніемъ и условіями духовной власти, а въ двухъ остальныхъ главахъ этой книги разобрать такимъ же образомъ власть аристократіи и показать связь между ея упадкомъ и возвышеніемъ среднихъ классовъ» (стр. 63, 64). Въ печати появились только первыя двѣ главы, въ которыхъ говорится о положеніи духовенства; остальныя же двѣ вѣроятно не были отдѣланы авторомъ и потому издатель не помѣстилъ ихъ въ настоящей книгѣ. Въ напечатанныхъ главахъ Бокль представляетъ много въ высшей степени любопытныхъ фактовъ о положеніи англійскаго духовенства и англійской церкви въ XVI ст., и дѣлаетъ изъ этихъ фактовъ весьма многознаменательные выводы. По прежде чѣмъ мы познакомимъ читателей съ этими выводами, мы не можемъ пройти молчаніемъ взгляда Бокля на реформацію вообще, развиваемаго имъ хотя бѣгло, но тѣмъ не менѣе довольно ясно въ началѣ четвертой главы. «Замѣчательно, — говоритъ онъ, — что еще никому не удалось написать исторію великаго переворота, который триста лѣтъ тому назадъ измѣнилъ наружность цивилизованнаго міра. Безъ сомнѣнія, причина этого лежитъ отчасти въ отсталости нравственныхъ наукъ, которыя, по своей теперешней нестройности, дѣлаютъ подобную задачу крайне-трудною; но мнѣ кажется, что совершенно столько же виноваты въ этомъ случаѣ и чувства сильнаго предубѣжденія, съ которыми почти всѣ люди приступаютъ къ разбору такого возбуждающаго предмета. Я, конечно, не отрицаю, что результаты реформаціи были вообще благодѣтельны для человѣчества, — но убѣжденъ, что ихъ преувеличивали и продолжаютъ преувеличивать; дурныя послѣдствія преувеличиваются католиками, хорошія — протестантами. Истина же состоитъ въ томъ, что реформація по имѣла большаго вліянія ни въ какой части Европы, пока не была покорена и измѣнена сильной рукой свѣтской власти Впрочемъ одна великая заслуга дѣйствительно осталась за нею, она пробудила умы въ Европѣ, поучила людей понимать свою силу. Но на на что должна была потратиться эта сила, на то ли, чтобы подвинуть прогрессъ человѣческаго рода, или на то, чтобы воздвигнуть новую духовную тиранію на развалинахъ старой? Для удовлетворительнаго отвѣта на эти вопросы, наблюдатель того времени не нашелъ бы ничего, ни въ общемъ состояніи Европы въ началѣ шестнадцатаго столѣтія, ни въ намѣреніяхъ первыхъ реформаторовъ. Въ самомъ дѣлѣ ханжество протестантовъ ничѣмъ не уступало ханжеству католиковъ. Число жестокостей, совершенныхъ протестантами, было меньше, по необходимости, потому что было ограничено болѣе тѣсными предѣлами власти Но всякій разъ какъ первенство переходило на сторону реформатскаго духовенства, послѣднимъ совершались дѣла столь же постыдныя для человѣчества, какъ и тѣ, за которыя оно постоянно клеймило своихъ противниковъ. Тѣмъ не менѣе, между людьми мало знакомыми съ историческими источниками, преобладаетъ убѣжденіе, что реформація нанесла смертельный ударъ суевѣрію, и что мы ей одной обязаны своимъ освобожденіемъ отъ оковъ католическаго авторитета. Противъ этого мнѣнія достаточно, можетъ быть, возразить, что въ большинствѣ протестантскихъ земель подобнаго освобожденія никогда но существовало; что во всѣхъ случаяхъ, гдѣ католическій народъ былъ порабощенъ своимъ духовенствомъ, --это было слѣдствіемъ народнаго невѣжества и повторялось бы точно также, если бы эти люди были протестантами. Такъ, напримѣръ, по Франціи, гдѣ не было реформаціи, между высшими классами существуетъ менѣе суевѣрій, нежели въ Англіи» (стр. 69, 70). Слѣдовательно причины реформаціоннаго движенія нужно искать совсѣмъ не въ интеллектуальныхъ п нравственныхъ побужденіяхъ людей, какъ это обыкновенно дѣлаютъ историки, — а въ побужденіяхъ другого рода, имѣющихъ болѣе матеріальный характеръ п вызываемыхъ чисто экономическими условіями народнаго быта. Ни какія нибудь соображенія высшаго порядка, ни какіе ни будь религіозные мотивы двигали народомъ, — онъ возсталъ въ защиту своихъ послѣднихъ крохъ, отнимаемыхъ у него алчнымъ католическимъ духовенствомъ, — реформація была для него не вопросомъ религіи, а вопросомъ хлѣба, --не вопросомъ о свободѣ совѣсти, а вопросомъ о свободѣ труда, о правѣ на свой трудъ. «Нѣтъ, конечно, ни малѣйшаго сомнѣнія, говоритъ Бокль, развивая эту мысль, — что нѣкоторыми изъ основателей протестантизма руководили-самыя чистыя и честныя побужденія, по необходимо замѣтить, что еще ни разу, ни въ XVI столѣтіи, ни въ какой либо другой періодъ времени, не могло выработаться прочной и серьезной реформы, если въ основѣ ея не лежало намѣреніе устранить какое нибудь осязательное, матеріальное зло. Для варварскихъ племенъ вліяніе духовенства безспорно благодѣтельно, можно даже сказать, что въ извѣстныхъ предѣлахъ чѣмъ шире власть священниковъ, тѣмъ вѣрнѣе счастіе народа. При такомъ состояніи общества одно духовенство имѣетъ возможность смягчать необузданныя страсти, я даже допускаю, что здѣсь, для улучшенія положенія дикарей, могутъ быть употреблены и вымыслы суевѣрія. Но въ странѣ цивилизованной, гдѣ сложилась уже собственность и гдѣ начали процвѣтать мирныя искуства, существованіе такой власти въ рукахъ духовенства влечетъ за собою два важныхъ неудобства; эта власть отнимаетъ у народа плоды его трудовъ, останавливаетъ движеніе мысли, а черезъ это и движеніе знанія. Къ послѣднему изъ этихъ двухъ золъ, большинство, даже въ наиболѣе цивилизованныхъ націяхъ, совершенію равнодушно. Да и какъ же ждать, въ самомъ дѣлѣ, чтобы люди, обливающіеся потомъ у плуга, или сидящіе изо дня въ день у стоика, заботились о препятствіяхъ, которыя могутъ возникнуть для успѣховъ науки или общественнаго прогресса? Какъ ожидать, чтобы крестьянинъ или ремесленникъ, изнемогающіе подъ тя жестью непрерывной работы, соединились вмѣстѣ для защиты свободы мысли и свободы рѣчи? Но когда тѣ же самые люди замѣчаютъ, что духовенство отнимаетъ у нихъ часть ихъ скуднаго заработка, когда на ихъ глазахъ тунеядное духовенство откармливается плодами ихъ трудовъ, то ихъ негодованіе возникаетъ быстро и нужны постоянны! усилія духовной власти, чтобы удержать народное негодованіе отъ какого нибудь опаснаго проявленія. Въ такомъ случаѣ безопасность іерархіи будетъ зависѣть не отъ какихъ либо нравственныхъ соображеній, а только отъ искуства отражать нападенія, которыя ей угрожаютъ. Такимъ образомъ, внимательный разборъ исторія показываетъ что реформація имѣла всего болѣе успѣха не въ тѣхъ странахъ, гдѣ народъ былъ наиболѣе развитъ, а въ тѣхъ, гдѣ вслѣдствіе политическихъ причинъ духовенство имѣло всего менѣе возможности противустоять народу» (стр. 72) Смотря на реформаціоннѳе движеніе съ этой точки зрѣніяг Бокль естественно прежде всего долженъ былъ обратиться къ вопросу: въ какой же мѣрѣ англійское духовенство могло противудѣйствовать народу? Изслѣдованія его но этому вопросу приводятъ къ выводамъ весьма неутѣшительнымъ для духовенства Положеніе этого сословія въ Англіи въ XVI столѣтіи было такъ печально и въ умственномъ, и въ нравственномъ, и въ матеріальномъ отношеніи, — что трудно даже найти краски достаточно мрачныя, чтобы изобразить его съ надлежащимъ правдоподобіемъ. Если религіозное чувство страны опредѣляется степенью ея уваженія къ религіознымъ формамъ и къ служителямъ религіи, то набожная Англія XIX столѣтія не узнаетъ себя въ безбожной Англіи XVI ст. Духовенство находилось въ самомъ жалкомъ состояніи. Даже во время царствованія Маріи, когда политическая власть старалась поддержать его авторитетъ насильственными мѣрами, народъ не переставалъ высказывать своего презрѣнія къ духовнымъ лицамъ весьма недвусмысленнымъ образомъ. Въ Лондонѣ капеланы королевы не могли ходить но улицамъ, не подвергаясь оскорбленіямъ и ударамъ; въ Смитфильдѣ народъ публично выставлялъ собаку съ выбритою головою въ насмѣшку надъ головнымъ уборомъ прелатовъ. Самыя святыя установленія церкви, говорятъ Бокль, не встрѣчали пощады (стр. 82). При Елисаветѣ положеніе духовенства еще болѣе ухудшилось и всеобщее презрѣніе къ нему еще болѣе увеличилось Оно не щадило даже высшихъ представителей духовной іерархіи, епископовъ и архіепископовъ. Съ ними церемонились также мало, какъ и съ послѣднимъ дъякономъ, самаго бѣднаго прихода, — не только министры, но даже ихъ подчиненные относились къ нимъ съ пренебрежительнымъ высокомѣріемъ. Одинъ клеркъ королевскаго совѣта написалъ въ 1584 г. сочиненіе, въ которомъ отзывался объ епископахъ съ весьма невыгодной стороны. H какъ бы съ намѣреніемъ показать свое полнѣйшее равнодушіе къ епископскому авторитету, послалъ свое произведеніе, въ видѣ подарка, архіепископу кентерберійскому. Архіепископъ, разумѣется, обидѣлся и потребовалъ удовлетворенія за оскорбленіе, нанесенное ему публично. По его требованія и жалобы остались безъ всякихъ послѣдствій Такое унизительное обращеніе съ духовенствомъ вызывало съ его стороны горькія сѣтованія, --и эти сѣтованія лучше всего показываютъ то незавидное положеніе, въ которомъ находилась англійская церковь въ XVI ст. — «Чудныя времена! — восклицаетъ въ одной проповѣди Сандисъ, іоркскій архіепископъ, — достояніе церкви сдѣлалось добычей всего міра; служители слова, посланники Христа презираются всѣми и считаются отребіемъ міра.» Въ другой своей проповѣди тотъ же проповѣдникъ говоритъ съ негодованіемъ: «Было ли когда нибудь такое время, такой вѣкъ, такая нація, страна или государство, когда и гдѣ посланники Господа были бы столько унижены, презрѣнія и опозорены, какъ у пасъ, во гремя евангелія, въ наши дни! На насъ смотрятъ и съ нами обращаются, какъ будто бы мы были отребіемъ и отверженцами міра». — Тѣже жалобы и упреки слышатся и во всѣхъ другихъ проповѣдяхъ и посланіяхъ духовенства. «Сколько мои свѣденія и знанія позволяютъ мнѣ судить, говорить архіепископъ Паркеръ, — всѣ министры христіанскіе и языческіе имѣли обычай поддерживать служителей религіи, — но теперь, къ нашему несчастно, мы исключены изъ человѣческаго общества и преданы поруганію и позору». — "Мы стали предметомъ презрѣнія въ глазахъ самыхъ низкихъ людей, « писалъ въ 1573 г. лондонскій епископъ къ лорду казначею. Жалуясь и негодуя на это всеобщее презрѣніе, духовенство не хотѣло, однако, видѣть, что оно вполнѣ его заслужило, что оно вполнѣ справедливо считалось отребіемъ общества.» Въ нравственномъ отношеніи духовныя лица того времени стояли на самомъ низкомъ уровнѣ развитія, «они искали утѣшенія, говоритъ о нихъ Бокль, — въ самыхъ низкихъ и грубыхъ удовольствіяхъ. Вмѣстѣ съ другими отверженцами человѣческаго рода, они проводили время въ игрѣ въ кости и карты или въ шинкахъ, откуда рѣдко выходили иначе, какъ въ состояніи животнаго опьяненія. Ихъ нравственная испорченность, продолжаетъ авторъ, вполнѣ согласовалась съ грубостью ихъ нравовъ. Ни одинъ отецъ не рѣшился бы оставить дочь, ни одинъ мужъ — жену съ глазу на глазъ съ духовнымъ лицомъ.»
Въ самомъ дѣлѣ, распущенность священниковъ доходила до того, что когда архіепископъ Кранмеръ составлялъ свою систему духовныхъ законовъ (въ 1552 г.), онъ былъ принужденъ предписать, чтобы "неженатые священники не держали у себя для хозяйства женщинъ моложе 60 лѣтъ, если не состоятъ съ ними въ близкомъ родствѣ. Однако соблазны продолжали усиливаться такъ, что законъ этотъ долженъ былъ быть возобновленъ въ теченіи 20 лѣтъ однимъ изъ сильныхъ церкви. Архіепископъ іоркскій разослалъ по своей паствѣ циркулярное приказаніе, чтобъ «ііи одинъ священникъ (неженатый) не держалъ въ домѣ никакой женщины моложе 60 лѣтъ, если она ему не мать, тетка, сестра или не племянница.» Подобныя постановленія не имѣли, однако, ни малѣйшаго вліянія на необузданный развратъ этихъ людей. Современники сообщаютъ, что многіе изъ лондонскихъ священниковъ держали у себя цѣлый гаремъ. Хорошо извѣстный священникъ по имени Бартонъ, былъ застигнутъ въ Лондонѣ въ любодѣяніи, при крайне омерзительныхъ обстоятельствахъ, и отведенъ въ тюрьму среди криковъ и брани толпы. (Бокль, стр. 91.) Прихожане со всѣхъ сторонъ королевства присылали жалобы на свое духовенство. Жители Эссекса жаловались, что ихъ священники «были люди самые низкіе… игроки, пьяницы и дурной жизни». Мэдстонскіе прихожане писали, чти ихъ священникъ «былъ человѣкъ самой соблазнительной жизни, посѣщалъ пивныя заведенія, отправляясь туда обыкновенно прямо изъ церкви, и игралъ въ кости и карты». — Духовный персоналъ пополнялся всякимъ сбродомъ безъ разбора. «Купцы, ремесленники, мастеровые, содержатели пивныхъ заведеній, мѣдники, сапожники, даже слуги, — говоритъ Бокль, — составляли въ это время значительную цифру въ духовенствѣ англиканской церкви», (стр. 93). — По этому одному можно уже судить объ уровнѣ его умственнаго развитія. II дѣйствительно тупоуміе и невѣжество тогдашняго англійскаго духовенства превосходятъ всякое вѣроятіе. Большинство священниковъ не умѣло читать, и не только не имѣло никакихъ понятій ни въ одной изъ отраслей человѣческихъ знаній, --но даже не было способно ни къ какимъ мало-мальски отвлеченнымъ соображеніямъ Въ началѣ царствованія Елисаветы, разсказываетъ Бокль, капелану кентерберійскаго архіепископа пришлось экзаменовать одного священника. Онъ спросилъ его какое значеніе имѣетъ слово должность. Долго думалъ надъ этимъ мудренымъ вопросомъ почтенный джентльменъ, — и все-таки не. могъ отвѣтить на него пи единымъ звукомъ. Другого священника экзаменовалъ норичскій епископъ; уже не пускаясь въ отвлеченности, онъ сдѣлалъ ему нѣсколько вопросовъ, прямо касающихся ого спеціальности: онъ спросилъ у него содержаніе третьей главы евангелиста Матфея; экзаменующійся не могъ, отвѣтить ни слова, — та же исторія повторилась съ одиннадцатою главою того же евангелиста. Тогда епископъ спросилъ его, о чемъ говорится въ посланіи Павла къ Римлянамъ, — священникъ опять отвѣчалъ на вопросъ молчаніемъ, а "если и начиналъ говорить, — говоритъ Странпъ, записавшій этотъ экзаменъ въ назиданіе потомству, — «то своею рѣчью, обнаруживалъ такое же незнаніе, какъ и своимъ молчаніемъ.» — Въ 1574 г. іоркскій архіепископъ поручилъ своему капелану проэкзаменовать одного кандидата на священническую должность въ Гартчиллѣ. Капеланъ далъ ему сначала перевести какую-то легкую латинскую фразу. Онъ былъ не въ состояніи исполнить этого; но такъ какъ знаніе латинскаго языка было въ то время роскошью для духовенства, то отсутствіе его не могли имѣть большаго значенія и экзаменаторъ продолжалъ испытаніе. Онъ спросилъ достопочтеннаго джентельмена: кто вывелъ народъ израильскій изъ Египта? и получилъ отвѣтъ — «царь Саулъ» На вопросъ: надъ кѣмъ было въ первый разъ совершено обрѣзаніе, онъ не могъ ничего отвѣтить. И «подобными примѣрами, говоритъ Бокль, можно бы было наполнить цѣлую книгу» (стр. 98.). Разумѣется, нельзя было надѣяться, чтобы эти высокопросвѣщенные пастыри народа могли бы чему побудь научить его. Ихъ проповѣдническая неумѣлость была такъ поразительна, что нашли нужнымъ составить печатныя проповѣди, которыя священники должны были читать народу. Но нѣкоторые изъ наиболѣе предпріимчивыхъ представителей духовнаго сословія считали униженіемъ блистать этимъ заимствованнымъ свѣтомъ и рѣшались поучать собственными словами. Бокль приводитъ весьма курьезный образчикъ поученій этого рода. Одинъ проповѣдникъ, желая, вѣроятно, смирить гордость своего стада, сказалъ проповѣдь въ честь посредственности, и эта проповѣдь была сочтена такимъ образцомъ богословской мудрости, что была повторена въ двухъ или трехъ приходахъ. «Богъ, говорилъ великій проповѣдникъ, благоволилъ къ посредственности по слѣдующимъ причинамъ: человѣкъ былъ поставленъ по срединѣ рая, ребро было вынуто изъ средины человѣка, израильтяне прошли черезъ средину Іордана и черезъ средину Чернаго моря. Самсонъ зажегъ пламя по срединѣ лисьихъ хвостовъ. Люди Давида имѣли одежду, разрѣзанную но срединѣ. Христосъ былъ распятъ по срединѣ между двумя разбойниками». Но вотъ еще другой болѣе поразительный образчикъ невѣжества тогдашнихъ священниковъ: "Мы читаемъ у Айльмора, впослѣдствіи возведеннаго въ санъ епископа, — говоритъ Бокль, — что однажды трумпингтонскій викарій, во время богослуженія, напалъ на текстъ: «Эли, эли, лама савахфани». Пораженный этимъ, но его мнѣнію, страннымъ повтореніемъ, достопочтенный джентльменъ не могъ скрыть своего удивленія. "Дойдя до этого мѣста, — я привожу слова епископа, — онъ остановился и обратясь къ церковнымъ старостамъ, сказалъ: «друзья мои, эту вещь надо измѣнить. Здѣсь въ книгѣ два раза написано „Эли.“ Увѣряю васъ, что если лордъ Эли заѣдетъ сюда и увидитъ это, онъ отниметъ у насъ книгу. Поэтому я совѣтую выскоблить это слово и на мѣсто его написать имя нашего города: „Трумпингтонъ, Трумпингтонъ, лама савахфани!“ Епископъ прибавляетъ (мы бы едва повѣрили менѣе важному авторитету), что церковные старосты согласились на это странное предложеніе, и что текстъ церковной библіи былъ дѣйствительно измѣненъ» (стр. 100) Всѣ эти Факты, весьма наглядно характеризующіе умственное и нравственное состояніе англійскаго духовенства въ XVI вѣкѣ, — служатъ поучительнымъ коментаріемъ къ тѣмъ сѣтованіямъ и жалобамъ высшихъ представителей англиканской церкви, о которыхъ мы говорили выше. Народъ не могъ не презирать такое духовенство, и, видя, что власть презираетъ его точно также, онъ не считалъ нужнымъ скрывать къ нему своихъ чувствъ. «Священники говоритъ Бокль, — были законными мишенями для народныхъ насмѣшекъ. Они почти не могли выходить изъ дома безъ того, чтобы не подвергаться насмѣшкамъ и даже нападеніямъ мальчишекъ и слугъ, которые провожали ихъ по лондонскимъ улицамъ. Самыя церкви были не только оставлены, но даже поруганы» (стр. 100), Однимъ словомъ, англиканская церковь находилась въ совершенномъ упадкѣ и во всеобщемъ презрѣніи. А между тѣмъ, именно въ это-то время Англія достигла высочайшей степени внѣшняго могущества, и ея внутреннее благосостояніе развивалось съ необыкновенною быстротой. «Въ правленіе Елисаветы, говоритъ Бокль, открыта была дорога къ развитію благосостоянія, которое не могло быть разрушено даже безразсуднымъ правленіемъ ея непосредственнаго преемника; главнѣйшія отрасли промышленности и торговли получили изумительный толчокъ; всѣ искуства, способствующія удобству и украшающія человѣческую жизнь, получили полныя права гражданства и, наконецъ, что всего важнѣе, положено прочное основаніе литературѣ, которая, въ самомъ дѣлѣ, составляетъ лучшее достояніе итого славнаго народа, которая переживетъ страну, гдѣ она получила свое развитіе, и будетъ читаться съ удивленіемъ народами вовсе несуществующими теперь, даже въ то время, когда нынѣшнее имя Англіи почти исчезнетъ изъ памяти людей» (стр. 2). Съ другой стороны, совершенно обратное явленіе повторилось при первыхъ Стюартахъ. — «Какъ англиканская церковь быстро пала, говоритъ Бокль, при блестящей и правильной администраціи Елисаветы, — такъ быстро она поднялась при безпорядочномъ и безтолковомъ правленіи первыхъ англійскихъ Стюартовъ» (стр. 141). Эти поразительные факты приводятъ Бокля къ убѣжденію въ совершенной неосновательности той теоріи, которая видитъ въ англиканской церкви какое то "охраняющее начало, " которая утверждаетъ, что будто учрежденія этой церкви имѣютъ какое-то необъяснимое отношеніе къ народному счастію, и что во имя этого-то послѣдняго они должны быть сохраняемы во всей ихъ чистой неприкосновенности «Это мнѣніе, говоритъ Бокль, образовалось, какъ мнѣ кажется, на основаніи принципа ассоціаціи или, что въ этомъ случаѣ одно и тоже, на основаніи несовершенной индукціи. Такъ какъ учрежденіе католической и протестантской церкви оказало неоспоримыя услуги цивилизаціи почти во всѣхъ европейскихъ странахъ, то люди, по своей естественной наклонности къ обобщенію, предположили, что католическая и протестантская церковь сдѣлали это въ силу какого нибудь основнаго начала, которое будетъ давать тѣ-же результаты при всевозможныхъ обстоятельствахъ. Сдѣлавъ этотъ выводъ, они встрѣчаютъ съ безпокойствомъ всякую попытку уничтожить учрежденіе, которое принесло такіе благодѣтельные результаты Для рѣшенія вопроса стоитъ только обратиться къ исторіи Англіи въ XVI и XVII столѣтіяхъ. Мы увидимъ тогда, что вліяніе и слава нашей церкви почти всегда имѣла обратное отношеніе къ вліянію и славѣ страны.» (стр. 140, 141).
Отъ двухъ великихъ англійскихъ философовъ, — мы перейдемъ теперь къ третьему не менѣе великому Французскому мыслителю, члену института и профессору въ Collège dе France — Эдуарду Лабулэ. Эдуардъ Лабулэ — это всеобъемлющій геній: философъ, историкъ, юристъ, экономистѣ, публицистъ; онъ уже въ теченіи многихъ десятковъ лѣтъ наводняетъ книжный рынокъ своими удивительными твореніями. Самыя разнообразные предметы возбуждаютъ его творческій умъ: онъ пишетъ и о собственности, и о женщинахъ, и о свободѣ, -и объ образованіями объ Америкѣ, и о государствѣ — онъ пишетъ начиная съ юношескихъ лѣтъ и до преклонной старости; и во всѣхъ его писаніяхъ, — юношескихъ, старческихъ, экономическихъ, историческихъ, публицистическихъ, юридическихъ и др. — вы найдете одно и тоже скучное пережевываніе выдохшихся идеекъ реставраціонной эпохи. Нѣкоторый россійскій издатель. — о которомъ мы еще до сихъ поръ ничего не говорили, но о которомъ мы собираемся потолковать въ ближайшемъ будущемъ, — желая, вѣроятно, просвѣтить насъ на счетъ Либулэ, --вздумалъ переводить творенія этого генія на русскій языкъ. Предпріятіе весьма благородное и похвальное, но, къ несчастію, самъ же издатель употребляетъ всѣ отъ него зависящія мѣры, чтобы оно не удалось. Онъ старается, чтобы переводъ былъ плохъ, да еще этотъ плохой переводъ печатаетъ на оберточной бумагѣ, къ тому же въ ограниченномъ числѣ экземпляровъ (такъ напримѣръ на оберточномъ листкѣ разбираемой книги означено, что она напечатана только въ числѣ 600 экземпляровъ), п за каждый экземпляръ назначается такая цѣна, которую, вѣроятно, пи одинъ книгопродавецъ не назоветъ умѣренною. Но искупается ли эта неумѣренность, по крайней мѣрѣ, глубокомысліемъ Лабулэ? Чтобъ познакомиться съ этимъ глубокомысліемъ, мы воспользуемся недавно вышедшей въ русскомъ переводѣ брошюркою этого плодовитаго мыслителя, называющейся: «Государство и его предѣлы въ связи съ ('(временными вопросами администраціи, законодательства и политики». Тема весьма старая и весьма любезная сердцу либеральныхъ публицистовъ, — для нихъ нѣтъ ничего пріятнѣе и увлекательнѣе, какъ витійствовать по поводу отношеніи государственной власти къ экономической жизни народа. Эти витійствованія съ одной стороны зарекомендовываютъ ихъ читателямъ какъ отмѣнныхъ либераловъ; съ другой — льстятъ самолюбію и интересамъ лавочниковъ Такимъ образомъ и репутація сохраняется и капиталъ пріобрѣтается. Потому немудрено, что эта тема сдѣлалась ихъ любимѣйшимъ конькомъ. Самый скудоумный изъ нихъ считаетъ своею священнѣйшею обязанностью, хоть немножко, да покататься на немъ. Разумѣется, и Лабулэ не могъ отстать отъ другихъ. Онъ тоже нашелъ необходимымъ подоить эту корову. Но бѣдная корова уже перестала давать молоко, --публицисты выжали изъ нея все, что могли, и Лабулэ ничего болѣе не оставалось, какъ только воспользоваться ихъ трудами. Онъ такъ и поступилъ. Во всѣхъ его длинныхъ и безсвязныхъ разглагольствованіяхъ о «предѣлахъ государства» нѣтъ рѣшительно ни одной мысли, которая бы принадлежала собственно ему; онъ только перефразируетъ Гумбольда, Милля, Этвега, Жюль Симона, Парадолли и др. — и въ концѣ концовъ приходитъ къ тѣмъ же положеніямъ, которыя 75 лѣтъ тому назадъ высказаны были Гумбольдомъ въ его "Опытѣ о предѣлахъ дѣятельности государства. " Въ этомъ «Опытѣ» Гумбольдъ сводитъ дѣятельность государства къ двумъ функціямъ: защитѣ національной независимости — извнѣ; поддержкѣ мира и порядка — внутри. Поэтому въ вѣденіи государства должны находиться: флотъ, армія, дипломатія, финансы, полиція, судъ, покровительство немощныхъ и сиротъ, — ни до чего другого оно не должно касаться. Таковы предѣлы его дѣятельности. Вотъ основное положеніе публицистовъ, исповѣдывающихъ извѣстный принципъ laissez faire, laissez aller. Въ теченіи почти цѣлаго столѣтія они не сдѣлали въ немъ никакихъ измѣненій или дополненій. Повидимому, такой упорный догматизмъ и такое упорное повтореніе одного и того же. должны были бы окончательно подорвать кредитъ этихъ публицистовъ и безвозвратно погубить ихъ репутацію. Но на самомъ дѣлѣ мы видимъ совершенно обратное явленіе. Плеяда ихъ постоянно увеличивается, а это неоспоримо доказываетъ, что ихъ мысли въ ходу и что ихъ сочиненія имѣютъ хорошій сбытъ. — Лабулэ, по свойственной ему сообразительности, приписываетъ это обстоятельство истинности этихъ теорій. Онъ даже утверждаетъ, "рискуя впрочемъ прослыть лже-пророкомъ, « — какъ онъ самъ скромно замѣчаетъ (стр. 7), — что онѣ „восторжествуютъ въ близкомъ будущемъ.“ По вѣдь извѣстное дѣло, каждый лавочникъ хвалитъ свой товаръ, а потому на эти похвальбы едва ли стоитъ обращать вниманіе. Но нашему мнѣнію, популярность, которую въ настоящее время все болѣе и болѣе пріобрѣтаетъ теорія laissez faire, теорія невмѣшательства государства въ экономическую жизнь, слѣдуетъ отнести совершенно къ другой причинѣ. Западно-европейское континентальное государство, своими непомѣрными притязаніями съ одной стороны, съ другой своею рѣшительною неспособностью сколько нибудь удовлетворительно выполнить принятыя имъ на себя обязанности, давно уже возбуждаетъ противъ себя справедливое негодованіе благомыслящихъ людей всѣхъ партій и оттѣнковъ. Эти благомыслящіе, хотя и недальновидные люди, съ жаромъ ухватились за ту часть теоріи laissez faire, которая возставала противъ государственнаго вмѣшательства; примѣняя ея доводы къ окружающему ихъ порядку вещей, они находили ихъ совершенно вѣрными. II дѣйствительно они были совершенно вѣрны; злоупотребленія, на которыя въ пей указывалось; притязанія, которыя въ пей оспаривались не были пустымъ сочиненіемъ праздныхъ головъ, — они были цѣликомъ выхвачены изъ жизни, они были вполнѣ истинны. Но благомыслящіе люди, ухватившись за эту, такъ сказать, практическую часть теоріи, не сочли нужнымъ вникать въ другую ея часть — теоретическую. Ихъ симпатіи уже были подкуплены и они, безъ колебаній и сомнѣній, раскрыли свои объятіи публицистамъ, сумѣвшимъ такъ удачно затронуть ихъ слабую струнку. Приэтомъ благомыслящіе люди совсѣмъ упустили изъ виду, что ихъ милые публицисты построили свою систему на случайномъ фактѣ, что случайный фактъ они возвели въ теорію, въ научную догму. Но это еще ничего; они упустили изъ виду другую несравненно болѣе важную вещь: они но замѣтили, что именно эта-то самая теорія и приводитъ въ своемъ практическомъ примѣненіи къ тѣмъ печальнымъ послѣдствіямъ, на-которыя они такъ горько жалуются и негодуютъ. Невидимому, эта теорія требуетъ полнаго невмѣшательства государства въ экономическую жизнь народа, повидимому, она защищаетъ политическую свободу гражданъ. Посмотрите въ самомъ дѣлѣ, съ какимъ трогательнымъ Пафосомъ толкуетъ, ну хоть бы Лабулэ, о свободѣ въ дѣлѣ вѣры, о свободѣ прессы, о свободѣ личности, о свободѣ воспитанія; съ какимъ благороднымъ негодованіемъ возстаетъ онъ противъ произвола французской администраціи въ до-революціонный періодъ, противъ ненавистныхъ ему lettres de cachet, и т. и. „Спору нѣтъ, говоритъ онъ, въ одномъ мѣстѣ своей книги, --что прекрасно быть представителемъ въ мірѣ богатой и промышленной страны, героической арміи, могущественнаго флота, красивыхъ городовъ и блестящихъ памятниковъ; но есть нѣчто болѣе удивительное и болѣе великое, чѣмъ всѣ эти чудеса, -это сила ихъ производящая…. Сила эта, которую нельзя слишкомъ беречь (въ этомъ-то и заключается весь секретъ политики), которой многіе не признаютъ и пренебрегаютъ, эта сила есть личность человѣка, и если есть еще какая нибудь истина, которую доказываетъ наука и провозглашаетъ исторія, то это то, что, въ религіи и нравственности, въ политикѣ и промышленности, въ искуств&къ и наукахъ, человѣкъ безъ свободы ничего не значитъ.“ (Стр. 129). Читая эти строки, подумаешь, что ихъ написалъ какой нибудь завзятый апостолъ свободы, а не бывшій чиновникъ правительства Луи-Филиппа. Въ книгѣ есть еще нѣсколько мѣстъ, защищающихъ съ такимъ-же благороднымъ жаромъ права личности, но нѣтъ ни одного мѣста, въ которомъ бы толково объяснялось, на чемъ же основываются и чѣмъ же обусловливаются эти права. Публицисты съ подобнымъ міросозерцаніемъ тщательно избѣгаютъ подобныхъ объясненій. И это они дѣлаютъ не безъ умысла; какъ они не близоруки и но лицемѣрны, но заговоривъ объ условіяхъ, порождающихъ и гарантирующихъ свободу личности въ сферѣ религіи, нравственности, воспитанія и т. п. они должны бы были сознаться, что эти условія глубоки коренятся въ экономической почвѣ народной жизни, и. что, слѣдовательно, не трогая этой почвы, нельзя измѣнить и самыхъ условій. И такъ теорія, о которой мы говоримъ, повидимому, очень либеральна, — съ ея языка почти не сходитъ прекрасное слово: свобода. Но все это только повидимому. Въ сущности же она своими положеніями вызываетъ и одобряетъ тѣ непомѣрныя притязанія западно-европейскаго государства, которыя, .какъ мы говорили, возбуждаютъ такое сильное негодованіе въ благомыслящихъ людяхъ. Она требуетъ отъ государства обезпеченія свободы личности, свободы воспитанія, свободы мысли и слова, — но съ другой стороны, она возлагаетъ на него обязанность охранять выгодныя для нея привилегіи и монополіи. Но что же дѣлать государству, если перво) требованіе непримиримо со вто- рымъ? Что же дѣлать ему, если сами присяжные защитники свободы возлагаютъ на него такія одностороннія обязанности, которыя невольно и неизбѣжно ведутъ его къ столкновеніямъ не слишкомъ-то благопріятствующимъ развитію правъ личности. Такимъ образомъ теорія невмѣшательства есть воплощенное самопротиворѣчіе; одною частью своихъ положеній она разрушаетъ другую. Ее можно уподобить двуликому Янусу, который имѣетъ возможность въ одинъ и тотъ же моментъ выражать на своей физіономіи самыя противуположныя чувства. Такъ и она: лицемъ обращеннымъ впередъ она кокетничаетъ съ свободою, лицомъ обращеннымъ назадъ, она бросаетъ умоляющіе взоры на блюстителей общественнаго порядка и одобрительно улыбается ихъ предупредительной услужливости. Такова теорія, которую малюетъ Лабулэ въ своемъ „Государствѣ и его предѣлы“, притомъ малюетъ чужою кистью и чужими красками. Во всей книгѣ, какъ сказано выше, нѣтъ ни одной идеи, которая бы принадлежала самому Лабулэ, а между тѣмъ онъ приписываетъ идеямъ первостепенное значеніе въ судьбахъ народовъ. Но его мнѣнію, жизнь народовъ управляется одними только ими; „пусть, восклицаетъ онъ, — люди не заблуждаются. Жизнь обществъ, также какъ и жизнь отдѣльныхъ личностей, всегда управляется и опредѣляется какими пи будь мнѣніями, извѣстной вѣрой. Даже и тогда, когда мы этого не сознаемъ, наши самыя маловажныя дѣйствія совершаются во имя какого нибудь твердаго принципа, имѣютъ прочное основаніе. Если разсматривать отдѣльно какого нибудь человѣка, то съ первого взгляда ваше вниманіе поражается его эгоизмомъ и личными страстями, можетъ быть, во всей жизни его вы не усмотрите никакихъ другихъ двигателей, кромѣ этого эгоизма и страстей, но если вы будете разсматривать цѣлый народъ, то вы увидите, что надъ этими индивидуальными страстями, одна другой прогивурѣчащими и исключающими одна другую, господствуетъ потокъ общихъ идей, (?) который въ окончательномъ результатѣ увлекаетъ за собою и весь народъ. Раскройте страницы исторіи и вы увидите, что нѣтъ ни одного великаго народа, который не былъ бы представителемъ и проводникомъ какой нибудь идеи. Греція — это отечество искуствъ и философіи; Римъ — образецъ правительства и политики; Израиль — выраженіе чистѣйшаго единобожія! А въ настоящее время, кто у пасъ представителемъ науки, какъ не Германія! Единства — какъ не Франція? Политической свободы, — какъ не Англія? и т. п.“ (стр. 3—4). Все это очень старыя и очень поношенныя мысли, давно уже сданныя въ архивъ историческихъ курьезовъ, по французскій мыслитель, какъ видите, не гоняется за новизною, — онъ по прежнему сохраняетъ наивную вѣру, будто каждому народу предопредѣлено развивать какую нибудь всемірную идею. Одинъ развиваетъ идею права; другой — политической свободы; третій — политическаго единства; четвертый — идею наукъ; пятый идею искусства и т. п Откуда являются и какъ зарождаются эти идеи — онъ объ этомъ позаботится. Кажется, впрочемъ, онъ склоняется въ этомъ случаѣ въ пользу теоріи произвольнаго самозарожденія. Иначе впрочемъ и нельзя объяснить, откуда можетъ взяться „потокъ общихъ идей“, увлекающихъ за собою, въ окончательномъ результатѣ весь народъ», если — «въ жизни отдѣльнаго человѣка вы не усмотрите другихъ двигателей, кромѣ эгоизма и страстей.»? Правда, нѣсколько строкъ выше Лабулэ сообщаетъ намъ утѣшительную новость, что будто всѣ наши «самыя маловажныя даже дѣйствія всегда совершаются во имя какого нибудь твердаго принципа», но онъ все же оставляетъ насъ въ сомнѣніи на счетъ происхожденія этого принципа. Откуда же нисходитъ онъ къ намъ? Или, если мы сами до него доходимъ, то какимъ же путемъ? Обыкновенные люди полагаютъ, что принципы и идеи, руководящіе жизнью отдѣльныхъ индивидуумовъ и народовъ, выводятся изъ соображеній выгодности и невыгодности тѣхъ или другихъ поступковъ, того или другого образа дѣйствій. Но г. Лабулэ, какъ человѣкъ необыкновенный, питается обыкновенныхъ людей и съ презрѣніемъ отвергаетъ ихъ. И вотъ здѣсь-то онъ и вы сказываетъ во всемъ блескѣ всю силу своихъ умственныхъ талантовъ. Повидимому, обыкновенные люди разсуждаютъ весьма основательно, потому что вѣдь нельзя же думать, что наши идеи сваливаются въ паши головы прямо съ неба. Однако, г. Лабулэ видитъ въ этомъ разсужденіи какое-то гнусное посягательство на значеніе идей, и какіе-то скрытые маккіавелевскіе замыслы. «Люди, разсуждающіе такимъ образомъ, говоритъ онъ, не даютъ никакой цѣны идеямъ и полагаютъ, что на свѣтѣ не существуетъ ничего кромѣ интересовъ и страстей… Мы знали многихъ изъ этихъ политико-маккіавелистовъ, — ни къ селу, ни къ городу; прибавляетъ почтенный профессоръ, — которые убѣждены, что злодѣяніе есть доказательство ума, и которые, говоря вообще, къ счастію (именно къ счастію!) менѣе остроумны, чѣмъ они полагаютъ. Удовлетворяйте интересамъ, говорятъ они, обуздывайте страсти, и вы сдѣлаетесь хорошимъ правителемъ. Бъ этомъ состоитъ вся задача хорошей политики. Всѣ люди имѣютъ потребность жить, желаютъ быть счастливыми. Трудъ составляетъ ихъ первую заботу. Если крестьянинъ имѣетъ въ квашнѣ хлѣбъ, онъ удовлетворенъ; если купецъ пріобрѣтаетъ деньги — онъ не желаетъ ничего болѣе. Человѣкъ вездѣ одинаковъ, вездѣ живетъ интересами и страстями, поэтому совершенно безполезно говорить намъ объ идеяхъ; это хорошо для развлеченія старыхъ профессоровъ или новичковъ студентовъ, — это нарядъ, роскошь; по мы люди положительные и не вѣримъ ничему кромѣ денегъ, которыя пріобрѣтаемъ» (стр. 11). И кто это говорилъ вамъ всѣ эти глупости, г. Лабулэ? И если дѣйствительно вамъ кто нибудь ихъ говорилъ, а не вы сами ихъ сочинили, то неужели вы немогли догадаться, что вѣдь это просто надъ вами издѣвались, мистифировали васъ? Но мы полагаемъ, что г. Лабулэ самъ ихъ сочинилъ. Онъ слышалъ звонъ, да не знаетъ, откуда онъ; онъ слышалъ, что есть такіе люди, которые, не успокоиваясь на томъ положеніи, что идеи управляютъ міромъ, стараются найти самыя основанія этихъ идей, и къ этимъ основаніямъ относятъ причины историческаго развитія, — слышалъ онъ это, и вотъ ему показалось, будто такіе поиски унижаютъ достоинство идей, будто они отвергаютъ ихъ историческое значеніе. Чтобы опровергнуть своихъ непонятыхъ противниковъ, Лабулэ начинаетъ наивно объяснять своимъ читателямъ, будто еслибы не было идей, — то не было бы и прогресса. Каковъ шутникъ! «Если бы идея вѣротерпимости и идея гуманности не возникли въ XVIII в, спрашиваетъ онъ озадаченнаго читателя, --то могли-ли бы прекратиться религіозныя гоненія и смягчиться уголовные законы?» По отчего-же именно эти идеи возникли въ XVIII в, а не ранѣе и не позже? А оттого, отвѣчаетъ французскій философъ, что какъ для каждаго народа, такъ и для каждаго вѣка существуютъ свои особыя идеи. «Такъ, утверждаетъ онъ, --: въ настоящее время преобладаютъ три идеи, изъ которыхъ одна уже восторжествовала, а остальныя еще оспариваются, эти идеи отличаютъ наше столѣтіе отъ предшествующаго и носятъ слѣдующія названія: прогрессъ, трудъ и отношеніе индивидуума къ государству или понятіе о государствѣ.» Но отчего это именно въ настоящее время преобладаютъ эти три идеи? А оттого, что эти три идеи — составляютъ любимый конекъ г. Лабулэ и той школы, къ которой онъ принадлежитъ; ну, а извѣстно, что любишь, то и превозносишь, то и считаешь самымъ важнымъ и самымъ главнымъ.